«Христианин в современном мире». Сергей Михеев

У нас в гостях был политолог, радио и телеведущий Сергей Михеев.

Наш гость рассказал, как из военной сферы он пришел в политику, какое место вера занимает в его жизни, и что для него значит быть христианином в современном мире.

Ведущая: Кира Лаврентьева

---

Кира Лаврентьева:

«Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, здравствуйте, дорогие радиослушатели, меня зовут Кира Лаврентьева и, как всегда, по воскресеньям в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе, и сегодня с радостью я представляю нашего гостя политолога, радио, телеведущего Сергея Михеева, здравствуйте, Сергей Александрович.

Сергей Михеев:

— Здравствуйте.

Кира Лаврентьева:

— Спасибо, что нашли время при вашей занятости и плотном графике к нам прийти. Для нас это действительно большая радость. И, Сергей Александрович, ну с большой вероятностью значительная часть населения нашей страны знает о вас благодаря вашему регулярному участию в телевизионных программах. И сегодня хотелось бы деликатно, деликатно поговорить о той стороне вашей личности, которую вы с небольшой охотой открываете, поговорить о вас как о христианине — это как раз и есть, наверное, главный лейтмотив нашего сегодняшнего часа. Но прежде хочется спросить о ваших каких-то очень важных вехах, поворотах в жизни и в вашей биографии. Начнём сначала. Самое главное, всё-таки хочется узнать, после семи лет работы в Военно-воздушной инженерной академии вы поступили в МГУ, а если быть точной, то на кафедру мировых политических процессов философского факультета. И вы всегда говорите о том, что этот выбор, он был полностью осознанным, вы пошли туда из любви к науке, к этой умственной деятельности. Вы могли бы рассказать об этом подробнее? Вообще почему человек, который связан непосредственно с военным делом, идёт в МГУ на философский факультет и начинает философствовать, Сергей Александрович?

Сергей Михеев:

— Где же я все это говорил? Вспоминаю, и не могу вспомнить.

Кира Лаврентьева:

— Говорили, говорили.

Сергей Михеев:

— Во-первых, не семь лет, а восемь, а во — вторых ... в итоге 10 получается.

Кира Лаврентьева:

— Видите, где-то я всё-таки ошиблась.

Сергей Михеев:

— Два года срочной службы в армии — это срочная солдатом и восемь лет Военно-воздушной инженерной академии Жуковского, получается, 10 лет подряд в такой военной системе. У меня с детства была мечта про авиацию, не могу сказать, что она сбылась, но тем не менее я там работал, одновременно, параллельно занимался дельтапланеризмом.

Кира Лаврентьева:

— А что это такое и как это сейчас выглядит?

Сергей Михеев:

— Сейчас как выглядит, я не знаю, я знаю, как это выглядело тогда. Тогда это были самодельные, своими руками сделанные дельтапланы, кто представляет, что это такое, с которыми мы выезжали на полёты, например, скажем, в Крым. Но когда не было возможности, летали зимой под Москвой, в Пятигорск ездили, там гора Юца такая есть и так далее. То есть вот сейчас интересно кому-то про всякие радикальные виды спорта, вот авиационные виды спорта — это самые радикальные, экстремальные из каких только можно придумать. Но смысл не в этом, на вопрос, как случилось, что после всего этого я взял и поступил в МГУ на философский факультет отделение политология, а потом уже там международных отношений, ну, во-первых, в принципе, меня всегда это привлекало, политика, мне было интересно, мне было просто интересно. Но я довольно долго не мог поступить, потому что я поступил только с четвёртого раза. Причём интересно, что когда я поступал в четвёртый раз, я решил для себя так, что если я четвёртый раз не поступаю, я больше поступать вообще не буду никогда. У меня масса других дел, буду заниматься тем, что связано с работой, со службой и всё остальное. Ну так вот получилось, что я взял и поступил. Был второй, чисто бытовой мотив.

Кира Лаврентьева:

— Причём на очное, Сергей Александрович.

Сергей Михеев:

— На очное, да, потому что мне казалось, что учиться надо действительно, что называется, образом. А деньги можно заработать. Ну так я их зарабатывал, в принципе, пока учился все пять лет, у меня не было ни суббот, ни выходных, ни проходных, ни утра, не вечера, то есть все свободное время приходилось, фактически, отдавать на то, чтобы просто подрабатывать. Но была бытовая чисто причина, это же были девяностые годы, и все просто разваливалось, там по 2 — 3 месяца не платили зарплату в этой академии Жуковского. Фактически все приходило в упадок на глазах. Куча всяких других не очень веселых обстоятельств, которые просто принудили к тому, чтобы думать о чем-то ещё. И так как мне всегда было интересно заниматься политикой...Ну и что касается философии. Просто к этому времени, особенно после 10 лет, проведённых в военной системе, о смысле жизни и вообще о том, что есть ещё что-то. Меня это всегда немножко тревожило.

Кира Лаврентьева:

— Вы сказали, что о метафизическом зле вы задумались после армии.

Сергей Михеев:

— Ну в армии да, непосредственно, но не только. Честно говоря, меня это с детства занимало. Я думал, откуда берётся какая-то непонятная жестокость, злоба в окружающих и во мне самом? И откуда берутся редкие моменты какой-то радости, это для чего? Откуда? Причин-то иногда просто никаких не бывает. Иногда тебя просто радует, сейчас, конечно, уже замылилилось это по жизни, а так, когда помоложе, какие-то вещи, они как бы необъяснимы. И наоборот, ты видишь иногда абсолютно беспричинную злобу и жестокость и прочее. В принципе, в любой экстремальной ситуации, но армия — это, конечно, вообще, в принципе, сама по себе ситуация экстремальная во все времена была. Такие эпизоды возникают довольно часто и приходится на этот счёт задумываться. И когда я выбирал потом куда, чего, куда пойти, лёг у меня глаз на МГУ имени Ломоносова на философский факультет, а там была политология, всё-таки меня больше политика интересует, и международных отношений. Причём они меня тогда интересовали в таком прикладном плане, не в плане там помечтать, как бы мне устроиться в посольство в Голландии или ещё что-нибудь в этом роде, я уже к тому времени занимался, просто ездил по факту и во время работы по по советскому пространству, и все эти события, ну что сейчас перечислять, это бессмысленно, возьмите какие-то хроники девяностых, и вы все это увидите, все, что связано с этими локальными конфликтами. Все эти воины и прочее. Я в какой-то момент понял, что то пространство, которое сейчас называется постсоветским, оно станет ключом к будущему страны. Но это я сейчас пафосно выражаюсь, а тогда это не так пафосно, но я это чётко понимал. Я сразу, ещё в университете начал заниматься этим, что вызывало удивление у очень многих, они говорили: а зачем это нужно? Есть же Америка, есть Европа, есть всякие тёплые страны. Я абсолютно был уверен, потому что был уже жизненный опыт, что именно здесь и будут основные вызовы и проблемы. Так оно в итоге и случилось. И сейчас я здесь рассказывать это не буду, не буду портить всем настроение на Радио ВЕРА, но речь идёт именно об этом. Так вот и получилось, если в двух словах. Работаю по профилю, одновременно семья, какие-то деньги, что-то пытаюсь делать. Так и сложился этот диагноз, что называется.

Кира Лаврентьева:

Диагноз. У вас трое детей, Сергей Александрович?

Сергей Михеев:

— Да. Ну, к сожалению, только трое. Да. Взрослые. Старший сын, сколько же ему лет — то? 23. Дочь — 19, и младшая дочь — 14.

Кира Лаврентьева:

— Дай Бог вспомнить, да?

Сергей Михеев:

— Да, 14, да. В принципе, я довольно поздно женился, брак один, но женился я поздно. Ну и всё, собственно, есть трое детей. Как могу, так воспитываю.

Кира Лаврентьева:

— Сергей Александрович, а вот как вырастить нормального человека в современном мире? Мире нанороботов, цифровизации, интернета и всех прочих наших плюшек таких современности, как вырастить нормального верующего человека с головой на плечах? Без каких-то диких крайностей?

Сергей Михеев:

— Пока не знаю. Я не уверен, что они уже такими выросли.

Кира Лаврентьева:

— Но уже немного знаете, у вас уже взрослые дети.

Сергей Михеев:

— И потом важная вещь, почему я вообще редко соглашаюсь на всякие такие... Вы сказали, неохотно говоришь... Потому что, на самом деле, особо рассказывать-то нечего, ничего такого потрясающего в этом смысле со мной не было. Никаких таких чудес я как бы не осязал. Что называется, всякие святые ко мне не являлись.

Кира Лаврентьева:

— Может, это и хорошо, Сергей Александрович?

Сергей Михеев:

— Может, оно и к лучшему. Я просто слушаю разные передачи, откровения и думаю: как вот так люди живут, буквально, и эти к ним приходили, и эти являлись, с этим они разговаривали, но оно, может, и к лучшему, я чудес не ищу, и даже немножко опасаюсь. Мне кажется, это такое испытание. Это первое, а второе — я не люблю рассказывать о себе, потому что считаю это стриптиз какой-то духовный в том числе, это неправильно. Потому что, на самом деле, у нас у каждого есть своя жизнь, в которой есть масса личных обстоятельств, которые вообще не надо больше никому кроме тебя знать. Вообще никому. Но в крайнем случае, это может знать один человек, там самый близкий тебе, может быть, два человека, ну вот не надо значит все напоказ, все на обсуждение и так далее. Это неправильно, на мой взгляд. Хотя это признак современного информационного общества, все всё всем постоянно рассказывают. Есть ещё одна причина, я сейчас к ответу на вопрос вернусь, я всегда опасаюсь того, что кто-нибудь послушает и скажет: а вот этот так сделал, значит и мне можно.

Кира Лаврентьева:

— А, вот он что там делал. А ведь он верующий.

Сергей Михеев:

— Значит, и мне можно. Поэтому я так аккуратно всегда рассказываю про эти вещи, потому что не считаю, что есть что-то, чему можно подражать. Опять же по двум причинам: во-первых, мы несовершенны, а во-вторых, история-то ещё не закончена.

Кира Лаврентьева:

— Сергей Александрович, я вам скажу честно, почему я лично испытываю сейчас горячий интерес и прямо ждала этого разговора. Потому что слушает нас сейчас какой-то мужчина математического склада ума, который, в общем-то, ну к церкви уважительно относится, но пока не знает, что там внутри и что там ему искать. И в общем-то, ему так-то неплохо и живётся, но у него есть глубинные серьезные вопросы, на которые он пока ответа не нашел. Говорит: ну где-то там есть светлое радио, послушаю концу рабочего дня, просветлюсь, успокоюсь. И тут: ба, Сергей Михеев, оказывается у нас в гостях у светлого радио.

Сергей Михеев:

— Ничего светлого на вашем светлом радио.

Кира Лаврентьева:

— Тут же вопрос не о подражании, ни о каких-то примерах для подражания. Я знаю, что вы боитесь вот этого создавания какого-то образа, благочестивого такого христианина, которому все начнут подражать. Все здесь — сборище кающихся грешников, это понятно. Но для меня лично ценно, чтобы вы именно поговорили вот так, как вы говорите, чтобы вы просто были собой. Для кого-то это будет неоценимо просто. Ну неоценимо.

Сергей Михеев:

— Ну я понял, я постараюсь. Хотя знаете, с годами ты теряешь это ощущение, ты не понимаешь, где ты сам, а где не сам. Это знаете, как в философии, там есть я, есть я-штрих, есть я-два штриха. То есть есть я реальный, есть я, каким я воспринимаю себя, есть я, как меня воспринимают другие и так далее. И это чаще всего не совпадающие вещи. О том, кто ты на самом деле, я думаю, мы поймём на том свете. Если честно. Потому что наслоения, которые пересекаются со всякими страстями, со всякими разными проблемами, грехами в том числе, их так много, что действительно только святые люди, а их единицы, могут себя видеть, как стекло. Вот абсолютно прозрачным. Мы все, и в том числе я, как бы находимся под давлением мнений о себе, каких-то искажений, профессиональных, социальных, семейных и прочее, прочее. Ну и вообще, я считаю, немножко такие передёргивания насчёт таких людей, вот как бы сидит мужчина с математическим складом ума или наоборот женщина с нематематическим складом ума, но есть, как мне кажется, такая обманка, когда люди, условно говоря, неверующие или подходящие к этому, они часто себя обманывают, я сам крестился в 40 лет, поэтому 40 лет жизни были довольно сложные. В принципе, мне не стыдно повторять, что я, наверное, лет уже в 20 или в начале третьего десятка все примерно понял, но очень не хотелось, поэтому я как бы кривлялся, для себя оставляя всякие разные лазейки. Я поэтому знаю, как человек ищет эти лазейки, и мне кажется, что многие, они специально для себя, надо в этом самому себе признаться, для себя ищу такую лазейку: а вот, значит, они говорят, что они верующие, а сами вот туда-сюда. Не желая понимать простой вещи, что сама по себе констатация, что ты веришь в Бога и признаешь, грубо говоря, Символ веры и догматику, это не означает, что ты святой. А как раз в обществе вот это передёргивание — мне кажется, это самое расхожее и при этом самообманывающее явление, подход. Когда раз вы заявили себя христианами, значит вы должны быть идеальными. Вроде бы это правильно. Потому что действительно мы призваны для того... Образ Божий и прочее, прочее, но мне кажется, это сам по себе обман, для того чтобы самому себе немножко выгородить возможность ещё немножечко отступить или не приближаться. Потому что в реальности мы действительно просто люди. Шаг к вере — это шаг к очень долгой истории, шаг к борьбе. Ну и по поводу детей. Вы спросили, как же и что же. Опять же каких-то потрясающих примеров у меня нет, но здесь способы очень простые. И я для себя это понял. Во-первых — личный пример, когда они видят, что ты не врёшь, когда они видят, что ты не играешь в это, что это не маскарад, не театр, когда ты пытаешься и в семье, и с ними, и вокруг быть достаточно честным: я считаю, что это так, поэтому я так делаю, они вольно или невольно начинают задумываться и ориентироваться на себя. Это первое и самое главное. А второе, что касается моих детей, то так как я женился поздно, и они в общем такие, для меня, по крайней мере, потому что жена моложе, для меня они уже достаточно в осознанном возрасте стали вырастать, я с самого начала старался их к этому двигать, поэтому для них эта история началась не как для меня в 40 лет, она для них началась с раннего детства. Причём, понятно, что звёзд с неба никто не хватает. Если для меня это была борьба, если для меня это был некий путь, если для меня это было в чем-то отречение от себя и даже обрезание каких-то частей, выбрасывание, отрезание от каких-то частей жизни болезненные, то для них, они в этом родились, выросли, я не думаю, кстати говоря, что это более лёгкий путь. Потому что на этом пути будут всякие разочарования и вопросы, и они уже есть. Но с другой стороны, для них это более органично. Весь этот антураж, поход в храм, Причастие, всё, что с этим связано, это как бы часть жизни, которую они знают с детства. И вот эти две составляющие, на мой взгляд, они основные. Хотя и не являются гарантией ровным счётом ничего. К сожалению.

Кира Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, дорогие друзья, мы продолжаем наш интересный разговор, у нас в гостях политолог Сергей Михеев, меня зовут Кира Лаврентьева. Сергей Александрович, когда вы говорите о том, что не желаете себя показывать таким верующим христианином, заявлять о себе, невольно напрашивается вывод, что в общем вам чужда всякого рода рисовка. Это очень ценно, на самом деле.

Сергей Михеев:

— Если я сейчас скажу, что мне чужда рисовка — это тоже будет рисовка.

Кира Лаврентьева:

— Да. Это тоже будет рисовка.

Сергей Михеев:

— Поэтому здесь мы постоянно находимся в этом бесконечном лабиринте, когда ты идёшь и каешься в тщеславии, ты все равно тщеславишься тем, что каешься в тщеславии.

Кира Лаврентьева:

— Да, какой ты молодец, что пошёл на исповедь.

Сергей Михеев:

— Здесь как раз этот момент, для того чтобы осознать собственное несовершенство. Что ты не можешь, как бы ухватил Бога за бороду, и тебе кажется, что ты уже светишься. Я просто не хочу какой-то пафос гонять. Как только ты начинаешь нагонять пафос, ты начинаешь сам себе врать, сам собой любоваться. И ты потерялся.

Кира Лаврентьева:

— Я это слушаю: и вас, и ваш личный опыт, этот взгляд ваш на общение с детьми, и вспоминаю одну историю. Отец, который не мог курить бросить много лет, и пришел к вере и так и не бросил, не смог человек, бывает. И он всячески с этим боролся, пытался это в себе победить, и дети видели эту борьбу. И каждый раз он садился и честно им говорил: ребята, смотрите, такая ситуация, я вообще не могу бросить курить, вы сами видите, я бросаю, потом опять начинаю, все это сопряжено со страшными душевными муками. И что вы думаете? Эти дети, у него как раз сыновья были, там, человек пять, может быть, было три или пять. Они никогда в жизни к сигарете никогда не подошли, видя вот это мучение отца и вот эту его борьбу. Все потому, что он им честно признавался в этом. Он не говорил, что, ребята, это грех, а сам тихонечко себе курил за углом.

Сергей Михеев:

— Ну да, я вам так скажу, во всём честно признаваться своим детям не стоит.

Кира Лаврентьева:

— Да — да, это даже опасно. Это другая сторона медали.

Сергей Михеев:

— Это перебор. Плюс ко всему, это зависит, конечно, от возраста. С совсем маленькими детьми ты общаешься так, с теми, кто побольше, так, с теми, кто уже вырос по-другому. И ещё такая история, ты сам вместе с ними ведь живёшь. Где-то возрастаешь над собой, где-то просто стареешь, поэтому все эти подходы со временем меняются. Но базовом остается вот что: им просто нужно говорить простую вещь, что это есть как бы, я в этом убеждён, если у тебя есть вопросы, задай, я постараюсь на них ответить так, как смогу, но и быть предельно честным в этом деле. И я ещё раз говорю — не играть. Я вот не люблю всякого рода сюсюканья на эту тему, хотя понимаю, что, наверное, каждому свое и каждый через свое приходит. Но я вот честно скажу, может быть, в этом есть моя какая-то беда и это отголосок 40 лет до крещения, а также 10 лет, связанных с армейской системой. Я не люблю всякие сюсюканья, всякие земельки, стопочки, детки, могилки, маслица, камушки и прочее, прочее. Кому-то это, может быть, близко.

Кира Лаврентьева:

— Но для многих — это святыня, и это действительно помогает.

Сергей Михеев:

— Я согласен, я не против. Но мне кажется, создается... Без обид, чрезмерно женская атмосфера вокруг этого, которая особенно, вот если вы говорите о воспитании сыновей, она, мне кажется, не полезна. Вот она не полезна реально, потому что особенно в молодости, но я себя помню, вот у меня сын всё-таки старший, в молодости пацану надо что-то такое другое. Ему вот эти все платочки, они...

Кира Лаврентьева:

— А что ему надо? Что бы вам было надо? В 20 лет?

Сергей Михеев:

— Ему надо ... Но, что мне надо было, я вообще уже не помню. У меня в 20 лет все мозги набекрень были. Здесь нужна уверенность в каком-то деле, что оно большое. Здесь нужна и честность, но здесь нужна и сила, здесь нужна и сила, а вот как это сочетать с трактовкой христианской веры как такой слабости, в которой есть сила, это очень сложная вещь. Как это донести до ребят, это сложная вещь. Кстати говоря, не хочу ваше светлое радио омрачать, портить или что-то в этом роде, но здесь, на самом деле, такая вещь как патриотизм очень помогает.

Кира Лаврентьева:

— Ну почему портить светлое радио, Сергей Александрович? Вы его только украшаете.

Сергей Михеев:

— Он очень помогает. Например, я своих детей отправлял с детства в такие вот православные военно-патриотические лагеря, не то, чтобы это им сильно помогло, но что это им помогло совершенно точно, потому что через это человек тоже себя осознает. Для меня, кстати говоря, что касается России, у меня иногда спрашивают всякие каверзные вопросы, периодически, особенно молодые люди, которым кажется, что они очень умные. А как вы можете вашу христианскую веру совмещать с патриотизмом? Ведь написано же... И дальше они слышали звон, но не знают где он. Ведь есть же «не элина, не иудея...» и так далее. Все очень просто, я считаю, я убеждён абсолютно, что Россия — есть православная цивилизация. Это больше чем просто государство или просто общество. Поэтому если не мы, то кто же?

Кира Лаврентьева:

— Сергей Александрович, но если не привязываться к нынешним событиям, то как бы вы вообще объяснили понятие патриотизма в нынешние дни? Вот как, что такое патриот России? Вот ваш сын подойдёт и спросит: папа, что такое быть патриотом? Что вы ему ответите? Без пафосных лозунгов.

Сергей Михеев:

— Он почему-то не спрашивает.

Кира Лаврентьева:

— Ну вот мой сын подойдёт спросит вас: Сергей Александрович, скажите, дядя Серёжа?

Сергей Михеев:

— Я ему скажу: у тебя отец есть? К нему и подходи.

Кира Лаврентьева:

— А отец сказал у вас спросить.

Сергей Михеев:

— Ну тогда сначала мы переговорим с твоим отцом. Я думаю, что здесь нет определения. Я убеждён, что наша страна действительно находится под покровом Богородицы, это подтверждается большим количеством в том числе исторических фактов. У нас действительно есть миссия, мы несём эту веру в истории. Я лично на сегодняшний день не вижу больше никого, кроме нашей страны, кто вообще мог бы вот это подхватить и понести дальше. Это очень важно, это если хотите, сверху начиная. А дальше можно выстраивать целую цепочку логическую, которая уже будет касаться вещей культурных и так далее, традиционных.

Кира Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, у нас в гостях политолог, радио,телеведущий Сергей Михеев, меня зовут Кира Лаврентьева, мы вернёмся через несколько секунд.

Кира Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, мы продолжаем наш интересный разговор, у нас в гостях политолог Сергей Михеев, меня зовут Кира Лаврентьева. Сергей Александрович, позвольте вас процитировать, у меня много ваших цитат. «В глубине души каждый из нас жаждет, чтобы его кто-то любил как идеальный отец, бесконечно уча, терпя и прощая. Превосходя благодатью, давая такое тепло, которое в жизни мы не почувствуем почти никогда». Что это? Это врождённый голод по Богу?

Сергей Михеев:

— Да, я думаю да, конечно. Я в этом абсолютно убеждён. Мне кажется, тут опять же все эти личные вещи. Я вырос в очень неблагополучной семье. Наверное, это усугоблено отсутствием отца, вернее, не полным отсутствием, но сложная история, тяжелая, тогда ещё такие времена были, непростые, не то, что сейчас, сейчас как-то все по-другому, но смысл не в этом. Я абсолютно убеждён, что в конечном итоге даже зло, и это даже подтверждается моим собственным опытом и опытом многих людей, которых я видел. Рассказывать массу случаев не вижу здесь смысла, но я абсолютно убеждён, что даже зло делается от недостатка любви в душе. Оно поэтому и делается, потому что, на самом деле, сначала человек не получает чего-то из вне, а потом уже и внутри него этого не хватает. Это знаете, как ребёнок назло может что-то делать просто так, вот он что-то ломает, бьет кого-то или оскорбляет, но им движет недолюбленность, недостаток тепла, которому он может полностью доверять. А в этом мире такого тепла в естественном виде очень мало. Ну, наверное, мать любит своего ребёнка, пока ребёнок не начинает куролесить, вот она может какой-то оттенок ему этого давать. Этот кусочек. С отцом уже более сложная ситуация всегда, потому что отец он и есть отец, он не может быть очень добрым, потому что в Библии сказано, отец, который не наказывает своего сына, он плохой отец, он как бы ему добра не несёт. Здесь это иногда проскальзывает, но этого очень мало. В обществе этого нет вообще или этого не очень много. Поэтому в какой-то момент человек, если он поумнее, он понимает, он чувствует, что это добро и это любовь где-то есть, где — это не очень понятно, пока он не дойдёт, что речь идёт о Боге, он ищет его во всех формах, в каких только можно вокруг себя. И чаще всего, совершая огромное количество глупостей, а иногда и откровенных преступлений. Или наоборот, подставляясь под разного рода молотки жизненные, которые его колотят. На самом деле, он постоянно находится в поиске вот этого полного понимания, в конце концов, помните этот фильм советский «Доживём до понедельника»? Он там пишет: счастье — это когда тебя понимают, это про то же самое. Потому что полностью и стопроцентно, глубинно понимать может только любящий Бог по большому счёту. Я лично так думаю. Потому что даже мать с отцом до конца не понимают своих детей. Есть что-то сверхъестественное, где ты можешь искать понимания и такого тепла, которое в этой жизни оно только промелькнет где-то или, может быть, в детстве и тут же исчезнет в тумане, а дальше надо быть постоянно как в бронепоезде, все время в какой-то обороне, или все время отбиваешься или наоборот что-то такое делаешь. Да, то, что вы процитировали, это, наверное, близко к тексту, я правда, не помню, где я это точно сказал, но я так думаю, что это тоска по Богу. Это тоска по Богу есть абсолютно во всех людях, даже в самых отвратительных, даже в самых злых. Что между прочим, на мой взгляд, не оправдывает их преступлений, их злобы и отвратительности. Это другая совершенно история. Может быть, в детстве можно делать какие-то скидки на эти вещи, но в конечном итоге все равно. Никто из нас не растёт в тепличных условиях. У каждого свои испытания. На фоне этих испытаний главная задача — сделать правильный выбор. Я тоже где-то слышал такое выражение, не знаю кому это принадлежит, что мы, конечно, все свиньи, но свиньи из двора Господня. Вот этот самый главный выбор, что ты должен сделать в этой жизни, потом приблизишься к этому идеалу настолько, насколько сможешь: на сантиметр, на пол сантиметра, на 3 мм. Но всё-таки этот выбор с признанием самого существования этого Начала вот это и есть самое важное в жизни. А дальше уже как получится. Также и с детьми. Мне кажется, детям мы должны дать некий компас, чтобы когда он пойдёт дальше, он просто знал где добро, а где зло. Вы не сможете вести его за ручку, вам не удастся выстроить для него тепличные условия. Хотя понятно, что ваша обязанность ему как-то помочь, ему или ей. Но главное, снабдить её или его пониманием, что такое хорошо, а что такое плохо. Чтобы когда уже совсем никого рядом не будет, человек смог сориентироваться и не попасть в какую-то не хорошую совсем историю, хотя он может и попасть. Второе, по поводу того, как воспитывать. Это тоже общая история, когда дети в подростковом возрасте начинают от всего этого отходить, чтобы этот человек понимал, что когда ему станет совсем плохо, чтобы он понимал, куда надо идти. Когда, может быть, уже не будет ни отца, ни матери, никого, ни братьев, ни сестёр. Чтобы он знал, куда можно пойти вместе с этим компасом. Это и есть, мне кажется, то, что называется воспитанием. И его основы. Всё остальное — это такие причиндалы, может быть, у вас получится, может, не получится, может, они нужны, а может, не нужны. Это в каждой конкретной истории может быть по-разному.

Кира Лаврентьева:

— Сергей Александрович, вы в 18 лет, в армии, после армии, не раз рассказывали, и уже сегодня об этом говорили, что вы задумывались о существование метафизического добра и зла. Но ведь очень много людей останавливаются на этом, объясняют это себе вполне гуманистическими идеями, что человек — это главное, главное — это человек, что в нём есть и хорошее, и плохое, а мы должны стремиться к свету. И тут мне очень понравилось, как вы в том же интервью, я уже оттуда брала выдержку, я вот из того же беру, у меня прям хлебное поле это интервью. Вы говорите о том, что вам очень понравилось, когда Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» приводит несколько важных вещей о том, что если человек не выделяет между добром и злом, он не выбирает ничего, живёт гуманистическими идеями, не стремится при этом к свету, то дьяволу это только на пользу, потому что его задача — убедить людей в том, что зла как такового не существует.

Сергей Михеев:

— И это я сказал?

Кира Лаврентьева:

— Да.

Сергей Михеев:

— Ничего себе, так и хочется прищуриться...

Кира Лаврентьева:

— То есть самое страшное, когда не признаешь ни света, ни тьмы, вот есть люди и на этом всё. Точка А, точка Б, два аршина под землей и на этом всё.

Сергей Михеев:

— Ну по поводу того, что вы сказали, что некоторые останавливаются, что я что-то понял, а некоторые на этом останавливаются, так и хочется прищуриться, посмотреть вдаль и сказать: «много званных, но мало избранных». Но это тоже будет таким мнением о себе. Что касается Булгакова, действительно я знаю, что этот роман «Мастер и Маргарита», я его не сильно люблю, но я знаю, что его многие в православной среде не принимают, так же как рок-оперу «Иисус Христос — суперзвезда». Но вот в моё время знакомство с какими-то такими вещами произошло именно только через это.

Кира Лаврентьева:

— Очень у многих так.

Сергей Михеев:

— Да, очень у многих. Я понимаю, что ступеньки эти кривые, но тем не менее.

Кира Лаврентьева:

— Какие уж есть.

Сергей Михеев:

— Меня поразил этот кусок: «в плаще с кровавым подбоем» и прочее.

Кира Лаврентьева:

— Иешуа Га-Ноцри.

Сергей Михеев:

— Да, я помню, когда я прочитал, этот фрагмент прям убил меня, в какой-то ступор ввёл. Это тоже стало толчком, чтобы читать что-то потом. Пытаться понимать.

Кира Лаврентьева:

— Но я сказала, многие люди выбирают гуманистические идеи как основу, не для того чтобы осудить этих людей, а для того, чтобы спросить вас: как вы не остановились на этом пункте? Вы же пошли дальше.

Сергей Михеев:

— Я не договорил. Да, действительно там хороший пассаж в этом романе, как раз именно то, что надо убедить, что ничего нет. Дьяволу собственно и нужно, чтобы вы убедились, что его нет. Если вы будете знать, что всё зло в этом мире объясняется материальными причинами, всё, считайте, что вы в его руках. Я так думаю. Потому что в этом случае вы себя самого любимого наделили качествами абсолютных добродетелей. Потому что если зла метафизического нет, значит, его нет и в вас, вот что самое главное. Если его нет вообще, то и в вас его нет. Вы добрый, вы хороший.

Кира Лаврентьева:

— И можно делать всё, что угодно, считая себя добрым и хорошим.

Сергей Михеев:

— А вы добрый и хороший. А дальше у вас есть целый ряд аргументации, почему вы можете взять себе вот это и вот это, а дальше вам по большому счёту позволено всё в зависимости от обстоятельств. Это первое. А второе, в других людях тоже этого зла метафизического никакого нет, а есть только причины чисто материального свойства, которые дальше надо устранить. Эти причины устраняются механически, тогда люди становятся хорошими. Ну понятно, о чем я говорю. А те, кто не стал хорошими, значит их надо что? В лучшем случае изолировать, ну а в худшем — убить. И вот это зло закольцовывается. Оно возвращается туда, откуда началось. Рассуждая о том, что вы хороший, и зла нету, вы приходите к абсолютному злу — к необходимости убийства другого человека, вот собственно и всё. Понять то, что эти вещи действительно разделены и действительно друг с другом противоборствуют, и поле этого противоборства — душа, это тоже очень важная вещь для чего? Для того чтобы двигаться дальше, но я могу сказать, что пока я размышлял о других я, честно говоря, этого не понимал. А понимать я это стал тогда, когда стал размышлять о себе. И когда ты в себе эти вещи видишь, когда ты в себе начинаешь это признавать, когда ты это открываешь в самом себе для себя, тогда действительно начинаешь что-то понимать в этой жизни. Пока ты всем раздаёшь эти самые диагнозы и навешиваешь ярлыки, а себя считаешь во всём правым, многих вещей не понимаешь. Понятно, что мы не можем быть абсолютным примером для подражания, и всё это идёт с определённой степенью искривления, но мне кажется, это важно. Я когда кому-то что-то говорю по поводу бытовых или политических вещей, если вы в самих себе этих вещей не признаете, вы не поймёте, что с вами происходит.

Кира Лаврентьева:

— Диагноз такой некий. Да, Сергей Александрович, а что был за период этот двадцатилетний, когда вы уже прекрасно понимали, что Бог есть, что вы все прекрасно поняли, осознали, узнали, но тем не менее крещение- о в 40 лет только приняли.

Сергей Михеев:

— Нет, но я же советский человек, я советский пионер — всем ребятам пример. Я, правда, никогда не был примером, но тем не менее: «Будь готов — всегда готов, как Гагарин и Титов». Правда, в советскую идею я никогда не верил. Если в пионеры, я помню, ещё хотел вступать, то в комсомольцы мне было уже совершенно не интересно. Я понимал, что всё это вообще полный бред. Потом, правда, на год всё равно вступил, потому что документы в институт не принимали. Раньше же как было, если ты не комсомолец, тебя не принимали в институт, в некоторые институты даже нужно было два года комсомольского стажа, характеристику из Горкома комсомола. Ну до таких институтов я вообще не дошел, ну тем не менее. Потом, когда вся эта штука началась, я добровольно вышел из этой замечательной организации. Если честно, особо не жалею. Почему 20 лет не крестился? Для меня довольно долго это был тёмный лес. Я признавал саму по себе традицию, я понимал, что это что-то таинственное, между прочим сейчас этого нет, потому что сейчас в городах все храмы восстановили, а раньше, я могу сказать, было очень большое количество храмов разрушенных, и они для меня лично в детстве были тайной, или что-то, какое-то совершенно необъяснимое притяжение. Туда тянуло, просто тянуло зайти, как в разрушенное жилище, но там было что-то особенное. Там была какая-то тайна, это чувствовалось, что она там есть, особенно в деревню приедешь, или ещё куда-нибудь, там они такие заколоченные стояли и войти не всегда можно было. Пролезешь туда, а там, как сейчас помню, вот эта вот тишина и хруст битой плитки под ногами, и такие лучи, через пыль пробивающиеся. И меня там многие вещи поразили. Один раз я перевернул плитку и увидел, внизу была звезда Давида, два треугольника. Для меня это было так таинственно, я знал, что это флаг Израиля, но я не знал совершенно к чему здесь всё это. То есть там все это было окутано какой-то непонятной тайной. И эта тайна к себе и тянула. Никакого внятного понимания всего того, что происходило, довольно долго не было. Это такое совершенно советское воспитание, родители у меня были неверующими людьми. Ну не то чтобы неверующими, а просто никакими. Вот говорят: советские люди были хорошими, вы знаете, они были хорошими потенциально, ну в общем-то в отношении к каким-то базовым вещам большинство было просто никакими. Они как бы были за всё хорошее, против всего плохого, в ситуации, условно говоря, советской оранжереи было просто достаточно считаться хорошим. Я хожу на работу, никого не убиваю, надо сдавать деньги — сдаю, надо на субботник пойти — я иду. Ну и вроде хороший. В этом смысле, всё, что произошло со страной, это, с одной стороны, катастрофа, я, кстати, считаю, что советский строй имел возможность для реформирования теоретически, по крайней мере. Но с другой стороны, это помогло многим обнаружить себя. Это стало моментом истины и моментом откровения по поводу самих себя, вынудило их обнаружить себя. Походу этого обнаружения, анализируя то, что происходит во мне, вокруг, я собственно к этой вере и пришел. Вы говорите 20 лет, 20 лет — это был ещё Советский Союз, когда Советский Союз распался, мне было 24 года, уже 25-й год шел. Такие серьезные религиозные искания начались где-то уже в девяностые годы.

Кира Лаврентьева:

— Но у вас же был духовник, Сергей Александрыч?

Сергей Михеев:

— У меня не было духовника и нету до сих пор. Есть батюшка очень хороший, который меня крестил, но я не могу сказать, что он духовник. Я, видимо, вот ещё почему я боюсь всем говорить, потому что я знаю, что православные правильные вещи, вот у меня этих православных правильных вещей в жизни нет, если я начну про это рассказывать, я боюсь, что кто-то скажет, что вот ему можно, значит и мне. Ну вот у меня не сложилось. Не получилось.

Кира Лаврентьева:

— Нет, нет. Я почему спрашиваю, я просто хочу узнать, есть ли у вас на данный момент какие-то ну церковные авторитеты, к которым вы могли бы пойти и спросить, что вас тревожит, волнует, кто успокоит вашу душу, вот так, знаете, по-мужски поговорить с каким-то священноначалием?

Сергей Михеев:

— К сожалению, сам такой умный, что аж тошно.

Кира Лаврентьева:

— Вот я поэтому и спрашиваю.

Сергей Михеев:

— Понятно, что если ты ходишь на Причастие, а то ты ходишь и на исповедь. Ну так вот знаете, что мне не надо, чтобы мне кто-то что-то объяснил, ну вот у меня такого нет. Просто нет и всё. И вообще, я должен сказать, по поводу наших всяких мифологем, постулатов, может, это правильно. Ну вот говорят: веру надо принять сердцем. Я до веры дошел умом, головой, вот я честно говорю — головой. Я для себя понял: вот это так, а вот это так. Вот это мне понятно. Какие-то вещи, которые я сам для себя понял, вдруг я потом прочитал и меня это поразило. Я думаю: Господи, я же примерно так и думал, здесь все написано, как сказано замечательно. Всё, у меня вопросов больше нет. У меня вообще, грубо говоря, нет к вероучению никаких вопросов.

Кира Лаврентьева:

— А проклятые вопросы Достоевского, Сергей Александрович?

Сергей Михеев:

— Какие? Про слезу ребёнка что ли?

Кира Лаврентьева:

— Ну, про слезу ребёнка, почему в мире столько зла, почему воины, почему смерть, почему болезни?

Сергей Михеев:

— Эта песня хороша, начинай сначала.

Кира Лаврентьева:

— Но ведь это то, что стоит сейчас и всегда стояло, и, наверное, какое-то время ещё будет стоять между человеком и не скажу Богом, человеком и храмом.

Сергей Михеев:

— Ну можно сказать и да, здесь есть какие-то вещи, которые сложно объяснить, но опять же, когда я вижу какие-то ужасы в этой жизни, я совершенно чётко вижу причинно-следственную связь того, что произошло в конкретных людях, а вовсе не в том, что Бог специально сделал так, чтобы все страдали.

Кира Лаврентьева:

— Да нет, нет, конечно.

Сергей Михеев:

— Мне кажется, если человек будет немножко почестнее с собой, другое дело, что некоторые вещи трудно перенести. И для этого нужно немножко отморозиться, к сожалению, что-то в себе такое трогательное уничтожить. И тогда ты будешь к этому более жёстко относиться. Но в общем и целом я думаю, что эти вопросы разрешаются, просто ответы на них не сюсюкательные. Вот мы очень не привыкли в нашем обществе даже сейчас, мы живём, на самом деле, в очень комфортной среде по сравнению с прошлыми эпохами. И мы реально расслабились. Мы хотим, чтобы с нами постоянно сюсюкали. Носились как с писаной торбой. Ответы на эти вопросы есть, но они часто жестокие. Они часто не такие. А мы хотим не этого. Мы хотим, чтобы нас уволокли приятной такой сахарной ватой, чтобы было всё хорошо и прочее, прочее.

Кира Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА напоминаю, что в этом часе у нас в гостях политолог Сергей Михеев, меня зовут Кира Лаврентьева. Сергей Александрович, а были ли у вас эти вопросы? Вот серьёзно. Когда происходит что-нибудь в жизни, я не прошу сейчас рассказывать, что именно происходит, и ты реально не понимаешь, почему это произошло, если ты всё сделал правильно, хотя бы в данной ситуации, ты все сделал правильно. Или, например, жена сделала все правильно, а с каким-то родственником, не дай Бог с каким-то другом, с ребёнком, не дай Бог, что-то вот такое произошло, что вы не понимаете, почему произошло.

Сергей Михеев:

— Если честно, вот мне 55 лет недавно исполнилось, мне кажется, что я ни одной вещи в этой жизни не сделал правильно.

Кира Лаврентьева:

— Поздравляю вас с прошедшим.

Сергей Михеев:

— Важно не это, а то, мне кажется, что я ни одной вещи в этой жизни не сделал правильно. Вы говорите, что если ты знаешь, что все сделал правильно. Опять же, начиная сначала, даже сама по себе уверенность в том, что ты там или там сделал все правильно — это уже в общем-то серьезное тщеславие. Потому что ничего мы правильно не делаем. Другое дело, что мы не хотим сами себе в этом признаваться.

Кира Лаврентьева:

— Окей, а как тогда здесь не уйти в чувство вины, самобичевание? Вот, я ничего не сделал правильно, я плохой христианин и что дальше тогда?

Сергей Михеев:

— Ну вот и я говорю: что дальше тогда? Никакой тоски особой такой нету. Не знаю, может быть, это мне просто Бог дал какую-то такую натуру, но меня совершенно ничего не вводит...

Кира Лаврентьева:

— Трезвую...

Сергей Михеев:

— Ничего не вводит в уныние или возбуждение. Можно расстраиваться, можно грустить, можно пытаться сделать лучше, но вот меня почему-то эти вещи не мучают. Смотрите как: да, я несовершенен, но этот мир тоже несовершенен. Он несовершенен в принципе и с этим просто нужно научиться жить. Знаете, как люди учатся жить с болезнью, у них появляется болезнь, им говорят: «Ну слушай, это просто нужно ограничивать».

Кира Лаврентьева:

— Это тоже нужно как-то принять, да.

Сергей Михеев:

— Сначала для тебя это шок, а потом ты научаешься с этим жить, и ты понимаешь, что нужно войти в какой-то режим, и периодически тебя будет что-то мучить, это совершенно неизбежно, ты будешь с этим сталкиваться, но вот жизнь такова. Ещё раз говорю, мы хотим, мы ищем, понимаете, это тоже превращенное, вот я говорил, что человек ищет Бога, ищет любви, ищет этой абсолютной теплоты, но у этого есть и другая крайность, когда ты все время хочешь, чтобы все было так как-нибудь идеальненько, удобненько, комфортненько, это между прочим знают очень хорошо сектанты. Они когда к себе затягивают, они как раз это и говорят: мы тебе все объясним, с нами будет всё хорошо, мы тебе поможем в любой проблеме, у нас все замечательно, смотри, какие мы чистенькие, и всё у нас так, и все у нас сяк. Это ложь. Это попытка польстить себе и попытка польстить всем вокруг — это начало лжи.

Кира Лаврентьева:

— На чем тогда должна строиться вера?

Сергей Михеев:

— Ну вера строится на том, что вы верите во все то, что собственно говоря, изложено в Священном Писании. Вот собственно и всё. Я не считаю, что здесь надо городить огород. Я просто так эксперименты ставил жестокие, ставил со своими друзьями, вернее, не я ставил, а когда они по молодости, сейчас уже и друзей никаких не осталось, но по молодости, когда они начинали плакаться, что вот я, вот это, я говорю: ну ладно, ты готов, ты точно готов? Готов. А ну давай все разложим, давай-ка самое начало. Вот ты что сделал? Вот это? Вот это. А после этого что было? Вот это? Вот это. А из этого вытекло вот это? Вот это. А ты понимал, что будет так? Ну понимаешь, я понимал, но я думал, будет так. И дальше это. А теперь вот это то, что ты имеешь. Имей честность и силу признаться себе, что ты сам автор того, что ты здесь накуролесил. Не буду говорить, что это 100% случаев, но это больше 90% точно абсолютно. Не надо себя жалеть, мы очень любим себя жалеть, очень любим жалеть: ну да, я, конечно, сделал так, ну ты же сам понимаешь, это была такая ситуация. Какая ситуация? Вот я такой человек — очень косноязычный, у кого что, а у меня после 10 лет в армии, вы понимаете, да? Вот эта матерная ругань, я не могу от неё избавиться, она все время в голове. Ну и вообще просто уличное воспитание. Какая ситуация? Что ты мелешь? Кому ты лапшу эту на уши вешаешь? Вот эти сопли розовые не надо разводить. Не было никакой ситуации, здесь ты оказался слабым, здесь ты решил, что маленькую подлость тебе простят, здесь ты струсил, а здесь ты своровал что-то, вот и всё. А теперь ты имеешь, что имеешь, вот и все дела. В большинстве случаев когда начинаешь этим людям говорить, это кончается обычно обидой.

Кира Лаврентьева:

— Ну, конечно, правда никому не нравится.

Сергей Михеев:

— Никому не нравится. Это знаете, когда люди начинают, это тоже известная тема, про аборты и детей. Почему демографическая проблема и прочее, прочее? Ну слушайте, но вы не любите своих детей и не хотите их рожать, всё. А вот государство, а вот оно, а вот по телевизору это показывают, а вот мне столько денег не платят, а вот это так, а вот это сяк. Всё это ложь, ложь. Вы просто не хотите этим заниматься, вы любите себя, а не их, вот и всё. Вы считаете, что у вас есть вещи поважнее. Вам наплевать на ваших детей, вы их ненавидите.

Кира Лаврентьева:

— Звучит радикально.

Сергей Михеев:

— Звучит радикально, но это правда. Вы хотите от них избавиться, они вам мешают.

Кира Лаврентьева:

— Сергей Александрович, ну смотрите, вы очень много внимания в своих рассуждениях уделяете именно ответственности человека за его жизнь, и это правильно, это так и есть, ну а где тогда для вас, вот интересно, правда, где для вас вот это соприкосновение воле Божьей и воле человеческой, где вот эта тонкая грань?

Сергей Михеев:

— Не знаю. Это каждый раз ищется. У меня нет готовых ответов на все эти вопросы.

Кира Лаврентьева:

— А у меня есть ваша цитата заготовленная.

Сергей Михеев:

— Да ладно, поймали?

Кира Лаврентьева:

— «То, чего я хочу в отношении исполнения Божьей воли, её понимании, в чем именно она состоит в отношении меня?» И знаете, когда я прочитала этот отрывок, я вспомнила сразу святителя Луку Войно-Ясенецкого, когда он оставил епископскую кафедру и, в общем-то, справедливо решил, что надо заниматься гнойной хирургией, основал клинику гнойной хирургии. И что он сказал, два года, значит он вскрывал, естественно, трупы, проводил научную работу, учил студентов, хотя в душе понимал, что епископу, наверное, негоже этим заниматься. Что он сказал? Он сказал: от меня отошла благодать Божья. Он опять вернулся потом на епископскую кафедру, она вернулась, благодать Божья. Вам знакома вот эта история? Понятие — есть душевный покой, значит исполняю волю Божью, нет благодати Божией, значит не исполняю волю Божью, вот эта тонкая грань ощущается у вас внутри?

Сергей Михеев:

— С Лукой себя сравнивать — это странно.

Кира Лаврентьева:

— Я ни в коем случае не предлагаю этого, это просто как пример святого.

Сергей Михеев:

— Я понял, понял. Со мной этого не происходило, потому что от него Божья благодать отошла, а ко мне и не приходила.

Кира Лаврентьева:

— Самокритично.

Сергей Михеев:

— Нет, ну я говорю, как есть.

Кира Лаврентьева:

— Если вы верующий человек, уже с 40 лет крещеный, Сергей Александрович.

Сергей Михеев:

— Но я говорю, может быть, это моя проблема, но у меня все это в значительной степени от головы, может быть, это вообще какое-то моё несовершенство, но это не имеет значения. Я вот честно скажу, меня периодически зовут на какие-то передачи: «Расскажите про чудеса вашей жизни». Я не знаю, у меня не было чудес. Никто мне не являлся, ничего. Может быть, какие-то маленькие штучки были, ну что-то такое, чтобы такое произошло со мной, такого не было. Поэтому я верю во все это вопреки в том числе ряду жизненных обстоятельств, и это у меня убеждение оно есть, оно появилось, оно на многих вещах основано, в том числе на рассуждениях каких-то, не знаю, пока, по крайней мере, оно держится. Что касается воли Божьей, да, хотелось бы её понимать, но я понимаю, почему я её не могу понять. Это все равно, что знать дату своей смерти. Это немножко обессмысливает весь этот процесс. Потому что знаете, мы хотим, чтобы у нас было такое как табло-расписание вылетов и прилётов в аэропорту. А вот ты скажи мне, какая Твоя воля обо мне? Я вам знаете, что скажу, если бы каждый из нас знал бы волю Бога о себе, я думаю, что в большинстве случаев начался бы спор. Вот, например, Бог сошел бы и сказал тебе: «Воля моя о тебе такая-то». Я бы сказал: «Постой, товарищ, так сказать, я вообще не про это, я вообще мыслил о себе вот так, билеты вообще-то себе купил, мне сейчас в отпуск ехать. Я вообще считаю себя гениальным художником, может быть, а вы говорите мне, что воля про это».

Кира Лаврентьева:

— Но это же синергия? Соотношение воли человека и Бога.

Сергей Михеев:

— Я думаю, что тут чёткого понимания быть не может, но это можно просто нащупывать. А нащупать через тот самый компас, о котором я говорил. Всё-таки этот компас существует. Грубо говоря, насколько соответствует или не соответствует тем догматам, которые есть, да? Насколько это соответствует или не соответствует христианской вере. Я не могу точно сказать, что я имею чёткое понимание воли Божьей. Я хотел бы её понимать, правильно, да, и это все было у нас в передаче «Парсуна» с Легойдой.

Кира Лаврентьева:

— С Владимиром Романовичем Легойдой.

Сергей Михеев:

— Да, я там наговорил всего этого, слишком много разговариваю. Я бы хотел этого понимания, но его окончательно нет, и, скорее всего, это тоже правильно, потому что в конечном итоге понимание означает фатум. Грубо говоря, когда тебе объявляют волю о тебе, практически это фатализм. Когда тебе говорят: вот твоё предначертание вот такое-то. А я так понимаю, что смысл-то как раз в том, что никакого такого стопроцентного предначертания нету. Его просто-напросто нет. Потому что ты постоянно делаешь выбор, ошибаешься в одну сторону, в другую сторону, но главное, попытка вернуться всё-таки к этому самому срединному царскому пути. А если тебе объявят эту волю, как на табло в аэропорту, это будет означать фатум, это как знание даты смерти, тогда по большому счёт кончается твоя работа над собой. А что тогда париться вообще? Если я должен, иду по графику, знаю это, это, это. В этот момент, мне кажется, даже немножко душа заканчивается, человек заканчивается, потому что это все равно, что знать расписание автобуса или знать расписание поезда: сейчас будет такая станция, такая станция, такая. Наша жизнь — это всё-таки не езда по расписанию поезда.

Кира Лаврентьева:

— Вы знаете, Сергей Александрович, я вот оглядываюсь на наш сегодняшний разговор. И вы говорите, несколько раз повторили, что каких-то чудес, молний с неба, озарение на вас не сходило, но тем не менее вы опытно рассказываете о том, что именно Господь может дать человеку полное благодатное ощущение Отца. И мне так кажется, что вот это главные слова нашей передачи сегодняшней. Не потому, что я сейчас хочу её как-то красиво завершить, не потому, что я хочу её красиво, композиционно оформить или внести какую-то нотку эмоций, красоты, нет, для меня она очень красива именно тем, что она очень настоящая, очень искренняя, очень глубокая, я вас благодарю за это от всей души, Сергей Александрович. Но вот для меня главное чудо в вашей жизни, что вы вообще это говорите, что вы это признаете и несёте, причём сами того даже, наверное, не осознавая до конца, вы же все это говорите, как думаете.

Сергей Михеев:

—Ну, наверное.

Кира Лаврентьева:

— Я вас благодарю за это, потому что это действительно огромное счастье, что такой человек, кажется, материалист, с таким математическим складом ума, очень жёсткий, лишенный всяких чувствительных сфер души, и говорит так честно и так искренне об отношениях с Богом как с Отцом. Огромное вам спасибо, Сергей Александрович! Дорогие радиослушатели, в этом часе с нами был политолог, радио, телеведущий Сергей Михеев, меня зовут Кира Лаврентьева, ещё раз благодарю вас, Сергей Александрович, до свидания, всего вам доброго и до встречи в следующее воскресенье.

Все выпуски программы: Вечер Воскресенья

• «Музыка и вера». Нина Шнайдер
• «Встреча Воскресения Христова». Диакон Богдан и София Мошура
• «Жизнь на ферме». Александра Никитина