«Феномен тайного священства в советские годы». Петр Чистяков

У нас в гостях был кандидат исторических наук, доцент учебно-научного Центра изучения религии РГГУ Петр Чистяков.

Мы говорили о феномене тайного священства в советские годы: почему имели место тайные рукоположения в то время, когда гонения на Церковь уже прекратились, и чем было примечательно служение тайных священников.

Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.

---

А. Пичугин

— Друзья, здравствуйте. «Светлый вечер» на светлом радио. Сегодня четверг и поэтому, как всегда, совместная программа светлого радио и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Я, Алексей Пичугин, и директор музея «Советский Союз: вера и люди» Ксения Толоконникова...

К. Толоконникова

— Добрый вечер, дорогие друзья. За окном идет дождь, а у нас идет передача. В гостях у нас сегодня Петр Чистяков.

А. Пичугин

— Доцент учебно-научного Центра изучения религий Российского государственного гуманитарного университета, кандидат исторических наук. Добрый вечер.

П. Чистяков

— Добрый вечер.

К. Толоконникова

— И мы поговорим сегодня о таком характерном для той эпохи, которой мы занимаемся, у нас в музее, напомню, что это эпоха примерно с середины 40-х годов до примерно конца 80-х годов ХХ века, о феномене тайного священства. Понятно, что известно нам об этом не так много, как хотелось бы, на то оно и тайное священство. Многие хорошо знакомы с судьбой отца Глеба Каледы. Это, пожалуй, единственная такая биография, которая у нас перед глазами — священника, рукоположенного в свое время тайно, служившего дома у себя в квартире, в своем кабинете. Даже рассказывают о том, что митрополит Ярославский Иоанн (Вендланд), который рукополагал его, рукоположил отца Глеба тайно, именно узнав, что в его квартире есть комната, которая не граничит никак с соседями, что все стены ее находятся внутри квартиры, то есть можно безопасно совершать тайно Литургию. Ну вот, отец Глеб вышел на открытое служение, когда это стало возможным, но, пожалуй, никаких других столь ярких примеров мы не имеем.

П. Чистяков

— Да, действительно, тайные священники на то и тайные, что о них мало кто знает. Но одним из таких тайных священников мог бы стать мой покойный отец, священник Георгий Чистяков. В начале 80-х годов, будучи в Риге, он оказался у митрополита Леонида (Полякова). И они разговаривали, отец рассказал ему о своем давнем желании стать священником, и митрополит Леонид, видя, что к нему пришел молодой ученый, доцент Института иностранных языков, прекрасно понял, что если он решит стать священником официально, с карьерой ученого и преподавателя ему придется покончить, это для него будет невозможно. И он предложил рукоположить его тайно. Сказал, что он готов. Но отец подумал и отказался.

К. Толоконникова

— Отказался от идеи именного тайного рукоположения, то есть ему это представлялось, ну, как-то несовместимым с его деятельностью?

П. Чистяков

— Не то чтобы несовместимым с его деятельностью, я думаю, что как раз преподавательская деятельность ему бы нисколько не мешала. Сохранились его дневники этого периода, в них мы видим, что он либо в аудитории читает лекции, проводит занятия, либо, соответственно, где-нибудь в одном из московских храмов на всенощной или на литургии. Он прекрасно мог совмещать преподавание и служение, что, собственно, он и делал уже впоследствии в 90-е годы. Насколько я понял, его смутил именно факт вот этого тайного рукоположения. Он, к сожалению, не объяснил подробно причин своего отказа, он очень кратко об этом сказал: «Как-то я решил, что не стоит». Я думаю, что его смутило, но это мои догадки, — я думаю, что его смутила необходимость это скрывать и необходимость волей-неволей вести какую-то двойную жизнь.

К. Толоконникова

— Двойную жизнь, да, я это имела в виду.

П. Чистяков

— С одной стороны, ты скрываешь не какую-то позорную тайну, а тайну очень достойную, но все равно...

К. Толоконникова

— Но все равно ты вынужден скрывать то, что является существом твой жизни, так или иначе.

П. Чистяков

— Да, скрывать то, что не где-то на периферии жизни, а то, что исключительно важно. И, конечно, скрывать это непросто.

А. Пичугин

— Но в этой истории интересно то, что такое предложение было сделано. Мы уже сейчас назвали нескольких архиереев, вернее, мы назвали пока только митрополита Ярославского Иоанна (Вендланда) ...

К. Толоконникова

— Еще владыку Леонида (Полякова) назвал Петр.

А. Пичугин

— Вот. Я как раз к этому и веду, что мы слышим имя Леонида (Полякова), тоже такого достаточно свободомыслящего человека для своего времени. Митрополит Никодим (Ротов), о котором тоже пишут, что он рукополагал тайных священников. Более того, у Поспеловского мы находим, что чуть ли не 100 человек он рукоположил или около того. Но вопрос в том, что мы с вами сейчас живем в 2021-м году, с тех пор прошло, ну, 40-50 лет, плюс/минус. Какие-то из священников, рукоположенных в то время, можно подумать, что и до сих пор могут быть живы или умерли совсем недавно, но мы про них никогда не слышали. Мы слышали про отца Глеба Каледу, мы слышали про... А вот, собственно, про кого мы еще слышали?

К. Толоконникова

— Ну, если припоминать какие-то более давние времена, то тут можно вспомнить отца Романа Ольдекопа, который в 1971-м году умер в Коломне и был погребен, хотя и как священник, но тоже не совсем явно, потому что в священническое облачение его не облачали при погребении, а положили под него. И здесь, мне кажется, нужно задать вопрос: чем была вызвана действительная или кажущаяся необходимость тайно рукополагать в 60-е и 70-е годы священников, когда, казалось бы, условия, хотя и далекие от нормальных, для жизни Церкви существовали? — можно было поступить в семинарию, можно было ее окончить, можно было рукоположиться, можно было, в конце концов, получить регистрацию, вот это необходимое условие, унизительное условие служения священников в Советском Союзе — регистрация от уполномоченного. Но почему архиереи и не последнего, скажем так, опыта и ума архиереи, считали необходимым все-таки рукополагать тайно? Вот мы сейчас назвали владыку Иоанна (Вендланда), назвали владыку Леонида (Полякова). Известно, что тайно рукополагали и митрополит Никодим (Ротов) и Гурий (Егоров), тоже это о нем говорили. Почему рукополагали тайно священников, зачем?

П. Чистяков

— Мне думается, что послевоенная эпоха в отношении церковной жизни и государственно-церковных отношений — это ситуация неустойчивого равновесия. С одной стороны, вроде бы достигнут компромисс между Церковью и государством, и, соответственно, маститые архиереи вроде митрополита Никодима (Ротова) прекрасно понимают, как нужно себя вести, чтобы не вызывать гнев властей и, соответственно, всякие негативные последствия. С другой стороны, я думаю, что думающие архиереи прекрасно понимали, что это действительно неустойчивое равновесие и эта стабильность может оказаться кажущейся. Я бы вспомнил эпоху, в общем-то, по историческим меркам совсем недавнюю, но сейчас благополучно забытую — это конец 70-х и самое начало 80-х годов, эпоха, когда Андропов планировал очередной виток антирелигиозной кампании.

К. Толоконникова

— И, собственно говоря, она уже и началась.

П. Чистяков

— Она началась. Потому что, конечно, и арест отца Глеба Якунина был с этим связан, и арест отца Дмитрия Дудко. Кроме того, эти готовящиеся и отчасти состоявшиеся репрессии должны были обрушиться не только на православных, потому что документы свидетельствуют, что и мусульманское подполье очень интересовало власти, и баптистское подполье. Но эта антирелигиозная кампания состоялась лишь частично в каких-то малых формах. Но, конечно, современники вполне могли осознавать вот такую опасность.

А. Пичугин

— Я, с вашего позволения, выразил бы тоже свою точку зрения. Мне кажется, что здесь есть еще один важный фактор. Можно посмотреть на биографии архиереев, которых мы подозреваем в том, что они рукополагали тайно священников.

К. Толоконникова

— Пережитый опыт, ты имеешь в виду?

А. Пичугин

— И пережитый опыт и происхождение. Иоанн (Вендланд), тут фамилия уже за всё говорит, дореволюционное рождение в Петербурге. Леонид (Поляков), его ровесник из Петербурга, тоже дореволюционного, хотя детство уже прошло, из такой семьи достаточно богатой, интеллигентской петербуржской семьи. Никодим (Ротов), пускай из-под Ярославля, но он общался, и детство его прошло, о чем мы очень хорошо знаем, в таком дореволюционном церковном окружении, и во многом это его раннее мировоззрение сформировало. И теперь — кадровая проблема, с которой, будучи на своих кафедрах, эти архиереи сталкивались. Ничего не хочу сказать плохого про священников, которых рукополагали в 60-е и 70-е годы, тем более что некоторые из них живы, относительно здоровы и служат по сей день. Бывали разные случаи, но, в общем и целом, и это понятно из отчетов уполномоченных, что в священники тогда шли люди далеко не самые образованные, далеко не самые успешные в жизни, далеко не самые...

К. Толоконникова

— Мы можем, скорее, сказать иначе — что стремление государства было таково, чтобы в священники шли какие-то очень дюжинные люди. И лояльные.

А. Пичугин

— И подчас это стремление было вполне достигаемо. И тут понятно стремление этих архиереев — рукоположить других, которых они в обычных условиях в своих епархиях рукоположить бы не могли. Мы знаем пример митрополита Хризостома, который рукополагал интеллигенцию, но, в общем, в основном рукополагали простых ребят из Западной Украины, из каких-то очень дальних сел, едва-едва закончивших семинарию. И понятно стремление архиереев рукоположить других людей, интеллектуально более им близких. Мне кажется, что это тоже такой фактор, который мог повлиять... То есть какого-то простого юношу, который жаждал священства, скорее, рукоположили бы в кафедральном соборе с сорокоустом и назначением на приход. А кандидата наук, филолога, ученого и просто человека далеко не таких прогрессивных советских убеждений, могли рукоположить и тайно. И могли, понимая, что он сможет окормлять близких ему по духу, вот таким образом тоже делать пастырями для своего круга. Мне кажется, что мог быть тоже такой фактор.

П. Чистяков

— Да, это очень хорошая мысль. Вполне возможно, что именно так и происходило, тем более что думающий архиерей вполне мог понимать, что прихожане, допустим, конца 70-х годов, как правило, это какой-то определенный контингент, и многие интеллигентные люди до действующих открытых приходов просто не доходят. Но, конечно, беда в то, что мы вынуждены выдвигать какие-то гипотезы, предположения, что катастрофически мало фактов. Но мне вспоминается еще одно обстоятельство, связанное с митрополитом Никодимом, о котором покойный Поспеловский сообщает, что он рукоположил чуть ли не 150 человек в священники. Дело в том, что мой отец, будучи у митрополита Никодима в Петербурге, соответственно, в Ленинграде в те годы, он с ним общался, разговаривал. И есть такой, к сожалению, абсолютно без всяких подробностей факт — митрополит Никодим посвятил его в чтеца. Подробностей никаких неизвестно. Увы, я узнал об этом только после смерти отца благодаря двум его проповедям, они были записаны, расшифрованы. И вот, в процессе подготовки к изданию, оказалось, что он там упоминает, что был когда-то в юношеские годы поставлен в чтецы митрополитом Никодимом. При этом ведь он бывал регулярно на богослужениях, но не нес послушания чтеца постоянного, то есть это действительно немножко напоминает, как вы сказали, этих священников, которых рукоположили не для сорокоустов в кафедральном соборе, а для какого-то тайного служения.

А. Пичугин

— Я напомню, что сегодня в гостях у светлого радио в нашей совместной программе радио «Вера» и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди» Петр Чистяков, доцент учебно-научного Центра изучения религий Российского государственного гуманитарного университета. Говорим о тайном священстве в советское время. А при каких обстоятельствах произошло знакомство вашего папы и митрополита Никодима?

П. Чистяков

— Увы, неизвестно. Я нахожусь с такой достаточно незавидной ситуации, потому что мне, как историку, приходится говорить о событиях, о которых я знаю достаточно мало. Я неоднократно пытался расспросить отца о его участии в церковной жизни в 70-е годы, но он так и не сподвигся на длинный подробный обстоятельный рассказ, всегда вспоминал какие-то отдельные ситуации. Ну вот да, он говорил, что «я был у Никодима, мы разговаривали». Но ведь надо попасть к нему на прием, это сделать не очень просто.

К. Толоконникова

— Да. Как это, в связи чем? Какие обстоятельства этому предшествовали, продолжалось ли это общение каким-то образом? Имел ли отец Георгий своей целью это поставление в чтеца, когда приходил к митрополиту Никодиму?

П. Чистяков

— Мне кажется, что не имел. Мне кажется, что, скорее, митрополит Никодим сам ему это предложил.

К. Толоконникова

— То есть это было такое харизматическое решение.

П. Чистяков

— И это такое интересное свидетельство, действительно, это может говорить в пользу версии, высказанной Поспеловским, что вот, он увидел, что перед ним верующий благочестивый церковный молодой человек и, соответственно, он поставил его в чтецы, но не инкорпорировал его в свой круг, он же не сказал ему «переезжай в Ленинград...»

К. Толоконникова

— Поступай в семинарию, в академию и так далее. Да, понятно. Конечно, трудно, действительно, говорить — мы ходим здесь ощупью, ходим впотьмах, хотя некоторые воспоминания о тайных священниках у нас есть. Они даже и в интернете доступны. Например, протоиерей Борис Балашов, настоятель Клинского Скорбященского храма вспоминает о том, как он, будучи юношей, молодым человеком, уверовавшим и искавшим любую религиозную информацию, литературу — ведь, конечно, можно было без конца читать между строк «Спутник атеиста», но ведь нужно было и как-то дальше двигаться, — он приехал в Москву в Новодевичий монастырь, где тогда располагалась редакция «Журнала Московской Патриархии», потому что хотел Библию. И ему указали на скромно одетого немолодого человека, которого назвали Николаем Ивановичем. Он стал общаться с этим Николаем Ивановичем, приходил пить к нему чай. Потом выяснилось постепенно, что Николай Иванович не кто иной, как тайный священник и время от времени служит дома литургию. И тайный не настолько, чтобы об этом не знал никто кроме двух-трех человек, как например, я так понимаю, что в случае с отцом Глебом знала только его семья. Ну, был какой-то круг людей, может быть, ну, до пятидесяти человек, которые знали о том, что Николай Иванович — священник. То есть тайность в этом случае может быть больше или меньше, насколько я понимаю.

П. Чистяков

— Видимо, да. Я думаю, что могли быть случаи, когда об этом факте тайного рукоположения знали только два человека — собственно архиерей и ставленник. В случае с отцом Глебом мне припоминается, что кто-то знал за пределами семьи, потому что была такая история, что в Обыденскую церковь кто-то из друзей, не подумав, подал записку, где, соответственно

А. Пичугин

— За священника Глеба.

П. Чистяков

— Да. За священника Глеба и членов его семьи. И, соответственно, в алтаре догадались, но тоже не стали об этом говорить громогласно.

К. Толоконникова

— Вот интересно как раз. Отец Борис, я просто процитирую, вот он в таких словах описывает, что называется, быт тайного священника на примере отца Николая, которого он знал как Николая Ивановича.

А. Пичугин

— Фамилию нам история не сохранила.

К. Толоконникова

— Иванов. Николай Павлович Иванов. «Отец Николай мало кого исповедовал сам, всегда учил, как надо исповедоваться и подходить к Причастию. Его многочисленные друзья из провинции нередко звали к себе в гости, а там уже велись, как и в Москве, серьезные беседы. В такие поездки отец Николай брал с собой только маленький портфель с набором необходимых личных вещей. И когда случались милицейские проверки по наводке в тех домах, в которых приходилось останавливаться, представители правоохранительных органов спрашивали: „Что вы привезли с собой?“ И отец Николай показывал свой маленький портфель и объяснял, что больше ничего нет. Власти очень боялись самиздатской литературы, но ее возили уже совсем другие люди и небольшими порциями». И вот здесь, дальше самое интересное: «В приходском Успенском храме Новодевичьего монастыря он молился, облачаясь, как иподиакон, в стихарь с орарем. Приезжая к своему другу митрополиту Иоанну (Вендланду) в Ярославль, отец Николай всегда участвовал, как и их общий друг, тайный священник Глеб Каледа, в архиерейских богослужениях. Их обоих в стихарях с орарями, как иподиаконов, архиерей причащал со лжицы справа у престола после причащения священнослужителей. При этом называл их „отец Николай“ и „отец Глеб“. Все знали, что они старые друзья и воспринимали это как знак дружбы, а также, как некое чудачество митрополита Иоанна».

А. Пичугин

— Я вот тут еще параллельно читаю, что он, как священник, частенько сослужил Иоанну (Вендланду) в Переславле. То есть, может быть, в Ярославле было так, а в Переславле в Покровском храме, единственном незакрывавшемся никогда. В Покровском храме Переславля вообще достаточно интересная ситуация с клиром была, там кто только ни служил в советские годы — там было попроще, помягче ситуация, наверное, там он это мог делать. Не знаю, как. По поводу тайного священства отца Глеба Каледы: знали, не знали — мы несколько раз об этом говорили в разных программах, у нас частенько бывают программы про Обыденский храм. И вот отец Александр Егоров, про которого мы тоже часто вспоминаем, знал. Он хранил, конечно, эту тайну, но по всему было видно — по тому, как они общаются, по тому, где стоит во время службы, как тихо его поминает, было видно, что он знал, конечно, что он священник. Давайте сейчас прервемся буквально на минуту. Продолжим наш разговор с Петром Чистяковым, доцентом учебно-научного Центра изучения религий РГГУ, кандидатом исторических наук буквально через несколько мгновений после небольшого перерыва. Напомню, у нас совместная программа музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова, директор музея, и я, Алексей Пичугин. Через минуту снова здесь.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомню: сегодня Ксения Толоконникова, директор музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди», и я, Алексей Пичугин. И наш гость — Петр Чистяков, доцент учебно-научного Центра изучения религий Российского государственного гуманитарного университета, кандидат исторических наук. Мы говорим о тайном священстве в советские годы.

К. Толоконникова

— Конечно, очевидно, но, может быть, стоит на этом заострить внимание — что тайно рукополагали именно священников как тайносовершителей, как того, кто может совершить таинство. Естественно, речи о рукоположении тайно в диаконы речи не шло. Диакон это необходимая ступень перед рукоположением в иереи, потому что тайное диаконское служение это оксюморонная такая вещь — диакон это уже что-то явное, если не сказать громогласное. Поэтому, как правило, между рукоположением, таким необходимым рукоположением в диаконы и рукоположением в иереи проходило, может быть, несколько дней, не больше двух недель, около того. Если мы говорим о том, что готовился какой-то кадровый резерв на случай охлаждения отношений государства к Церкви, то здесь, конечно, нужны были именно священники.

А. Пичугин

— Я смотрю, отец Николай, о котором мы говорили до перерыва, тайный священник, работавший в издательском отделе Патриархии, был рукоположен в 1955-м году архиепископом Гурием (Егоровым) в Саратове, и он все-таки какое-то время служил или помогал на службах все-таки как священник в храме, где настоятелем был тогда архимандрит Иоанн (Вендланд).

К. Толоконникова

— Поэтому и дружба эта сохранилась. Известно, впрочем, о многих тайных священниках рукоположения 30-х годов, которые практически все вышли на открытое служение, условно, в районе 1945-го года. Это, действительно, было явление очень распространенное, потому что в 30-е годы Церковь буквально стояла на грани выживания. Но таких имен можно перечислить несколько десятков. Вот прямо сейчас мне никто в голову не приходит, но тем не менее...

А. Пичугин

— Те, кто заинтересуются, могут найти даже просто в интернете, потратив немного времени...

К. Толоконникова

— Да, можно найти. Многие из этих священников были связаны так или иначе с Маросейской общиной, многие окормлялись у отца Сергия Мечёва, еще не будучи священниками, и по его благословению ими становились. Но вот, как правило, в 40-е годы после известных событий они выходили на открытое служение.

А. Пичугин

— Мне кажется, тут еще важно надо отметить, что мы не говорим сейчас о феномене катакомбной церкви в советское время, это отдельный долгий разговор. Очень по-разному историки Церкви советского периода относятся к такому явлению. Монография единственная, которая была на эту тему написана, достаточно негативно воспринимает этот опыт, это монография Беглова «В поисках „безгрешных катакомб“».

К. Толоконникова

— По-моему, она главным образом посвящена монашеству.

А. Пичугин

— Да, но на тему катакомбной церкви исторических документов практически не сохранилось, а на уровне устных свидетельств такого предания, конечно же, для историка, настоящего историка писать это на основе...

К. Толоконникова

— Ну, выстроить сколь-нибудь стройное повествование очень сложно.

А. Пичугин

— Сложно. А вот про тайных священников, которые служили внутри господствующей Церкви патриархийной, тут, конечно же, можно. Но вот, как об этом говорить, не имея никакой фактуры и, судя по всему, не имея никаких документов, непонятно. Мы, не опираясь ни на какие знания, можем говорить, что это было, и явно это было, но доказать это мы не можем никак.

П. Чистяков

— Я думаю, что с этим феноменом смыкаются еще, как минимум, два. Во-первых, тайное монашество советского периода, которое было очень распространено...

К. Толоконникова

— Несомненно, я хотела тоже...

П. Чистяков

— И главное, что здесь возникает вопрос, что понимать в данном случае под словом «тайный»? Все-таки если приходов в советское время было достаточно много в каждой епархии, где-то больше, где-то меньше, но они были, то монастырей было крайне мало. Собственно, за исключением Троице-Сергиевой Лавры все остальные действующие монастыри находились на тех территориях, которые очень поздно были присоединены к СССР. И поэтому человек, желавший принять монашество, сталкивался с такой сложной ситуацией, что ему приходится куда-то уезжать, и совершенно не факт, что его там примут, поскольку уполномоченный может быть против. И поэтому, соответственно...

К. Толоконникова

— Да, тут ведь еще необходимо помнить об институте прописки, существовавшем тогда. Ведь основная сложность была прописаться в монастыре. Эта история могла длиться годами.

П. Чистяков

— Да, это задача нетривиальная. И поэтому, соответственно, были тайные постриги, как правило, это монахини. И, видимо, бывало по-разному, потому что во многих случаях никто особенно и не скрывал — знали и родственники и соседи, что вот она монахиня, или как в быту часто говорили «монашка».

А. Пичугин

— Ничего оскорбительного нет, потому что в бытовом церковном обиходе чаще всего говорят «монашка».

П. Чистяков

— И кто-то мог знать, что она часто ходит в церковь, но, допустим, не знать о монашестве. А второй феномен, который мне тоже вспомнился — это священники, рукоположенные до войны, но по каким-то причинам лишившиеся уже в послевоенное время возможности нести церковное служение открытое. Они не снимали с себя сана, этого не было. Но у кого-то, например, были потеряны документы, и, соответственно, ни в одном епархиальном управлении его не принимали в штат, поскольку он свой сан не мог подтвердить. Мне попадались свидетельства о том, что на некоторых приходах были такие священники — он не мог служить как священник, но либо на клиросе он был или пономарил. И вот тоже к нему могли относиться вполне с уважением...

К. Толоконникова

— Мне кажется, тут еще есть третье такое ответвление — это священник тоже вполне себе открытого рукоположения, не запрещенный в священнослужении по линии священноначалия, но утративший регистрацию. Вот, например, мы говорили об отце Сергии Желудкове. Что нам известно?

А. Пичугин

— Он не служил после...

К. Толоконникова

— Он не служил совсем. То есть он не служил даже дома.

А. Пичугин

— Когда мы говорим про отца Сергия Желудкова, тут, наверное, надо нашим слушателям напомнить о том, кто это, в двух словах.

К. Толоконникова

— Это был такой замечательный священник, собеседник многих, в свою очередь, замечательных людей, близкий знакомый отца Александра Меня. Много писавший в самиздате, и в том числе, по-моему, он писал защитительные слова, обращенные к Солженицыну относительно Патриарха Пимена, после этого знаменитого письма Солженицына Патриарху Пимену, великопостного.

А. Пичугин

— Оставил замечательные литургические заметки. Переводил службы. Есть свидетельства, что не служил. Может быть, от того, что не хотел даже таким образом, говорят же, что он был очень трепетно относившийся к близким человек, не хотел таким образом создавать проблем даже гипотетических. Но вроде бы, когда они собирались где-то, может быть, тайно на квартирах и он присутствовал, но не служил. Хотя он не был запрещен в священнослужении, у него только лишь была отобрана регистрация.

К. Толоконникова

— Давайте напомним нашим слушателям о регистрации. Когда появилась необходимость такая и вообще, что это такое с чем это едят?

П. Чистяков

— Ну, собственно, Совет по делам Русской Православной Церкви установил такую практику, что для того, чтобы священник или диакон мог приступить к служению, он должен у уполномоченного Совета получить регистрацию. Без регистрации служить было нельзя. Причем интересно, что сама необходимость этой регистрации была установлена не законом — в постановлении 1929-го года «О религиозных объединениях» об этом ничего нету, установлено это было подзаконными актами. По сути дела, регистрация противоречила принципу отделения Церкви от государства, потому что получается, что государство вмешивается в церковную жизнь, имеет такую возможность...

К. Толоконникова

— И контролирует.

П. Чистяков

— Контролирует. Потому что для священника, действительно, это была невероятно страшная угроза — угроза лишения регистрации.

К. Толоконникова

— И восстановить ее было очень трудно. Если ты уже был лишен регистрации, восстановить ее было тяжело — ты уже неблагонадежен.

П. Чистяков

— Да, потому что уполномоченный говорил: «Вы нарушили закон. А зачем я буду вас регистрировать?»

А. Пичугин

— Что мы знаем о случаях возвращения регистрации? По-моему, отца Дмитрия Дудко не лишали регистрации, даже несмотря на то, что он некоторое время находился в заключении.

П. Чистяков

— Случаи возвращения регистрации, безусловно, были, но это надо отдельно изучать. Мне вспоминается, например, такой священник Григорий Петров, он служил в послевоенные годы в Кашире. И небезызвестный московский уполномоченный Трушин был очень раздражен его деятельностью, потому что он активно проповедовал, у него было много прихожан, его любили, его ценили. Он ремонтировал церковь, что, соответственно, не давало возможности ее закрыть под предлогом, что она в аварийном состоянии. Они выпускали церковный самиздат, даже у отца среди его книг было несколько акафистов, напечатанных на пишущей машинке, и на титульном листе была указана Кашира в качестве места их издания. И в какой-то момент, в 50-е годы, Трушин все-таки нашел возможность отца Григория лишить регистрации. Но потом он был восстановлен, вновь у него регистрация появилась, и уже в 80-е годы он служил вполне легально. Но вот, к сожалению, я не знаю, при каких обстоятельствах ему удалось вернуть регистрацию.

А. Пичугин

— А судьба его как сложилась в итоге? Он служил до самой смерти?

П. Чистяков

— Да, он служил до самой смерти. Но уже не в Кашире — это было село Ваулово в Чеховском районе...

А. Пичугин

— Следующим настоятелем в Ваулово, видимо, после него был отец Владимир Лапшин.

П. Чистяков

— Да, отец Владимир на этот приход пришел сразу после него, он его сменил.

К. Толоконникова

— Я вот сейчас думаю о том, что регистрация давала, конечно, священнику, если мы говорим о легальных священниках, определенную, так выражаясь, бытовую уверенность в завтрашнем дне, но с другой стороны, вспоминая 70-е годы, 60-е, она, конечно, очень ограничивала его свободу. Существование священника вот в этих рамках было очень подконтрольным, потому что возможность проповеди, возможность совершения тех или иных треб на дому — это всё было очень и очень ограничено. И в этом смысле тайный священник, конечно, был свободнее. И, может быть, об этом тоже думали архиереи, рукополагавшие тайных священников. Потому что по воспоминаниям прихожан того времени, батюшек, которые разговаривали с людьми вне богослужения, после богослужения, можно было пересчитать буквально по пальцам. Популярность того же отца Дмитрия Дудко зиждилась именно на этом — он был одним из редчайших священников, кто собирал вокруг себя людей и говорил с ними о едином на потребу. То есть в этом смысле, вот как отец Борис Балашов вспоминает о Николае Павловиче Иванове, который собирал вокруг себя людей, и говорят, что какие-то велись длительные религиозные философские споры под предлогом чаепитий, каких-то празднований, именин, он был в каком-то смысле более свободен как проповедник.

П. Чистяков

— Да, это очень интересная мысль. Получается, что если нет официальной регистрации, то невозможно ее лишить, и, соответственно, такой тайный священник действительно обладает такой удивительной внутренней свободой в смысле и общения с людьми и совершения треб. Конечно, было бы очень интересно заняться полевыми исследованиями и попытаться поискать кого-то из, условно говоря, прихожан вот таких.

К. Толоконникова

— Я, честно говоря, в этом отношении очень рассчитываю на нашу передачу — вдруг услышит кто-то, кто знает об этом что-то, и потрудится нам об этом сообщить. Может быть, написать или позвонить.

А. Пичугин

— Когда про феномен тайного священства говоришь с маститыми старыми протоиереями, то от них, — казалось бы, люди служили в 70-е, 80-е годы, — от них тоже чаще всего можно услышать: ну да, слухи доходили, что были такие люди, что был такой-то, такой-то. Но без конкретики.

К. Толоконникова

— Как правило, да.

П. Чистяков

— Тут, конечно, есть еще одна проблема, связанная с полевыми исследованиями. Дело в том, что многие люди, по крайней мере, из моего опыта это следует, путают священника, диакона, псаломщика. И иногда расспрашиваешь, и кто-то говорит, что...

К. Толоконникова

— Ну да, человек, который носит подрясник, и он уже батюшка.

П. Чистяков

— Да, в подряснике. А потом выясняется, что он не священник, а, допустим, псаломщик или регент. Или, мне вспоминается еще одна история, рассказанная отцом. В отдыхе неподалеку от нашей дачи жил такой человек, наверное, сороковых годов рождения или, может быть, конца тридцатых. Его звали Николай. Он был по профессии каким-то рабочим, соответственно, его часто нанимали, чтобы он что-то сделал на дачах, какие-то работы. И его ценили, потому что он абсолютно не пил, что, естественно, было редкостью для людей его круга. Отец, общаясь с ним, понял, что он человек верующий, у него дома были иконы. И оказалось, что его соседи как-то так полушутя его всегда называли «отец Николай».

К. Толоконникова

— Что вот это было?

П. Чистяков

— Отец считал, что это просто прозвище. Но в последние годы жизни он прислуживал в Ильинке. Удельнинская церковь никогда не закрывалась, а в Ильинке, наоборот, церковь была уничтожена, она сгорела в 30-е годы. И заново ее построили только в середине 90-х. Но что это было, непонятно.

А. Пичугин

— И так никто это и не узнал.

П. Чистяков

— Да. Возможно, что он просто был таким благочестивым мирянином, а «отец Николай» это такое прозвище...

К. Толоконникова

— И вот это иронически-почтительное прозвище «отец Николай» прилипло.

П. Чистяков

— Кто знает, а вдруг?

А. Пичугин

— Ну да, в такие истории хочется верить.

А. Пичугин

— Напомним, что Петр Чистяков, кандидат исторических наук, доцент учебно-научного Центра изучения религий РГГУ, в гостях у светлого радио. Мы говорим о тайном священстве в советские годы. Например, отец Сергий Дурылин. Долгое время считалось, какие-то слухи доходили, что вроде бы как он у себя в Болшево дома служил.

К. Толоконникова

— И даже есть свидетельства людей, которых он крестил.

А. Пичугин

— А потом появились достаточно явные свидетельства, в том числе Екатерины Гениевой, как она вспоминает службы в Болшево, которые проводил отец Сергий. Что у него была то ли какая-то комнатка потайная, то ли что-то, и он облачался и служил. Она это помнит. И как бы ей говорили, что он же ее и крестил.

К. Толоконникова

— Ну да. Ведь тут еще проблема в чем. Люди, которые общались с этими тайными священниками, как собеседники, как прихожане, хотя тут, может быть, наименование прихожане не вполне уместно — я думаю, что по условиям советского времени они и не старались о них узнать больше, чем они знают. Это ведь тоже характерно очень для нашей эпохи — люди не хотели знать слишком много, потому что, чем меньше знаешь, тем тебе спокойнее. И поэтому сейчас рассчитывать на какие-то связные рассказы мы можем только со стороны ближайших людей к тем, кто был тайно рукоположен.

П. Чистяков

— Да. Покойный отец Валентин Юшкевич, который служил на Калитниках, говорил, что «мы старались не слушать». Действительно, эпоха непростая, у многих в памяти был свеж 1937-й год. Так что, я думаю, что да, мы можем услышать вот такие рассказы о тайных священниках либо от их ближайшего круга, либо от людей, которые случайно с ними соприкоснулись именно в контексте их служения или каких-то разговоров.

К. Толоконникова

— И это в любом случае, если говорить о последнем, то это, конечно, отрывочные свидетельства. Вы знаете, меня еще сейчас заняло вот какое обстоятельство — ведь то, о чем мы говорим, имеет отношение к РСФСР, в основном. А как обстояло дело на национальных окраинах?

А. Пичугин

— Ну, смотря что под национальными окраинами подразумевать. Если мы говорим про азиатские республики, то там был свой...

К. Толоконникова

— Нет, возьмем даже исконно православные.

А. Пичугин

— Про Белоруссию, кстати...

К. Толоконникова

— Белоруссия, Украина, Грузия.

А. Пичугин

— Про Грузию вообще ничего не знаю, хотя, я думаю, есть, кому про это рассказать.

К. Толоконникова

— Молдавия.

А. Пичугин

— А вот про Белоруссию достаточно много написано. И вот у Беглова в монографии, которая перед Петром лежит, там Белоруссия прописана. Там в разные десятилетия возникали общины. Ну, тут опять же, тут какая-то смычка происходит Катакомбной Церкви и тайных священников — и всё это было еще связано с легальными приходами...

К. Толоконникова

— Когда ты говоришь о Катакомбной Церкви, ты имеешь в виду так называемую Истинно-православную церковь?

А. Пичугин

— Да. Но там не очень понятно...

К. Толоконникова

— Мне кажется, надо напомнить нашим слушателям, как появилась эта «Истинно-православная церковь» и в связи с чем.

А. Пичугин

— Петр?

П. Чистяков

— Собственно, российские катакомбы возникли после 1927-го года, после Декларации митрополита Сергия (Старогородского), в которой он объявил о лояльном отношении Церкви к советской власти, сказав, что мы хотим...

К. Толоконникова

— Ее иронически называли как раз те самые катакомбники «декларацией о радости».

П. Чистяков

— Да, о радостях, да, потому что он говорит о том, что мы хотим быть православными и в то же время быть...

К. Толоконникова

— Разделять горести и радости...

П. Чистяков

— Да, с гражданами СССР. «Ваши радости — наши радости», обычно использовали парафраз из декларации. И после этого очень многие ушли в подполье...

К. Толоконникова

— Кто-то просто перестал поминать митрополита Сергия...

П. Чистяков

— Те верующие, для кого-то это было абсолютно немыслимо. И, собственно, российские катакомбы с этого времени и возникли.

А. Пичугин

— Что касается Украины, там все-таки ситуация была более...

К. Толоконникова

— Я думаю, украинская и молдавская ситуации были очень пестрыми.

А. Пичугин

— Они были пестрыми, но легальных приходов было много. И легального духовенства хватало. Что касается тайных священников, это применимо к любой республике Советского Союза — понятно, почему еще так мало информации. Все-таки по требам таким открытым эти священники не ходили — служили они в основном для своих, служили они в основном в каких-то очень-очень закрытых пространствах, помещениях с маленьким количеством людей, где все друг друга знали. И просто эти люди не особо общались с легальными приходами.

К. Толоконникова

— С таким внешним кругом прихожан.

А. Пичугин

— Да, и крайне редко, наверное. И нам сложно просто понять, где эти люди? Мы даже не знаем, где их искать, где вот тот круг? Я все время привожу этот пример про моего доброго знакомого, игумена, с которым мы живем по соседству, поэтому частенько общаемся, в гости друг к другу ходим. Он рассказывает истории из своего раннего священнического опыта начала 90-х, когда он в Подмосковье бывал в гостях у старушек, и старушки как-то ему открылись, что они тайные монахини. Даже не столько тайные, сколько они когда-то жили в монастыре, еще в 30-е годы были разогнаны, да так и остались попросту жить. Но, как он говорит, что у них всегда в комнатке был стол, накрытый белой скатеркой, который нельзя было трогать даже мне, священнику. Он говорит, что кто-то приходил, их окормлял, но не я. И не знаю кто, говорит. То есть из знакомых окрестных священников...

К. Толоконникова

— То есть, открывшись ему о себе, они чужой тайны ему не выдали. И это тоже, кстати, очень характерно для того времени, о котором мы говорим.

А. Пичугин

— Был, возможно, какой-то тайный священник, которому они верили, который приходил и совершал для них Литургию. Но то, о чем я сейчас рассказал, это относится к 90-м годам. А тут я общался с одним своим знакомым священником, который примерно в тех же краях служит, молодой совсем, ему где-то порядка 30 лет. Я ему рассказал эту историю, и он говорит: «Знаешь, на самом деле, таких много. Конечно, то поколение уже ушло, но им на смену пришли новые, наследники этих бабушек-монахинь». То есть какая-то непрерывная череда сохраняется. Кто эти люди, почему, как? — это не очень понятно...

К. Толоконникова

— Ты имеешь в виду, что старым монахиням пришли на смену новые монахини? Об этом идет речь?

А. Пичугин

— Нет, не новые монахини, а люди, которые ведут такой же закрытый религиозный образ жизни — православные, но придерживающиеся...

К. Толоконникова

— Несистемные.

А. Пичугин

— Несистемных взглядов.

П. Чистяков

— Конечно, это необходимо изучать. Но изучать достаточно сложно, потому что часто это люди очень замкнутые, закрытые и неготовые рассказывать...

К. Толоконникова

— Неготовые к тому, чтобы их изучали.

А. Пичугин

— Конечно, не надо никаких оценок давать. Мы только изучаем этот период, этот вопрос и такую возможность. И, конечно, в рамках этого всего понятно, что есть какая-то преемственность традиции — от тех тайных монахинь, которые по своим причинам не хотели выходить на открытое даже не служение, а на открытое послушание, подвиг, и у них были какие-то ученики, которые это в себе сохранили по сей день.

К. Толоконникова

— Но мне кажется все-таки, подытоживая наш разговор, уместно было бы сказать, что мы говорим именно о действительных тайных священниках, рукоположенных, имеющих апостольское преемство, а не о самосвятах. — мы вот заговорили сейчас об Украине, о Молдавии, о всех этих окраинах, которых тоже было предостаточно в это время, — каких-то людей, которые сами себя называли батюшками, ходили от одной веси к другой и вели довольно странный, а часто бывало, что и зазорный образ жизни.

А. Пичугин

— Если стоящих перед Лаврой поскрести, каждого из них, что называется, кто называет себя священником — ну, наверное, из двух-трех десятков...

К. Толоконникова

— Собирали пожертвования, да. И всё это впоследствии пышным цветом расцвело в особенности в 90-е годы, когда уже и прятаться не приходилось. Я помню прекрасно, как по вагонам метро наряду с так называемыми калеками в это время по электричкам ходили люди, одетые во что-то, что напоминало священнические одежды, с ящиками для пожертвований на груди. Бог его знает, вполне может быть, что это были какие-то вполне настоящие монахи, которые таким образом собирали на свой разоренный монастырь. Но, как я понимаю, довольно много было среди этой публики и шарлатанов.

П. Чистяков

— Да, разумеется. Встретив вот такого монаха в потертом подряснике и с ящиком для пожертвований, никогда непонятно, кто перед вами. И, конечно, здесь были и настоящие монахи, и шарлатаны...

К. Толоконникова

— А кредит доверия у людей был очень высоким в этом время к людям, носящим священническую или монашескую одежду. То есть это было неплохим очень источником дохода по тем временам. Так вот, я хотела сказать, что мы говорили в нашей передаче именно о подлинных священниках, настоящих священниках, которые в то же самое время по обстоятельствам своей жизни, тем или иным, не могли совершать свое служение открыто.

А. Пичугин

— Спасибо большое за тот разговор. Я думаю, что мы его как-то продолжим, потому что он интересен. К сожалению, фактуры мало, но вдруг, если она появится, мы с удовольствием еще раз соберемся и поговорим уже на каких-то более конкретных примерах.

К. Толоконникова

— www.podspudom@yandex.ru

А. Пичугин

— info@radiovera.ru — пишите. Вдруг вы знаете подобные примеры. А мы, изучив это всё, сделаем с вашей помощью новые программы. Петр Чистяков, кандидат исторических наук, доцент учебно-научного Центра изучения религий РГГУ, был в гостях у программы «Светлый вечер», совместной с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова, директор —

К. Толоконникова

— Спасибо. Доброго, светлого вечера.

А. Пичугин

— До свидания.

П. Чистяков

— До свидания.