У нас в гостях была директор московского музея Сергея Есенина Светлана Шетракова.
Мы говорили о поэзии Сергея Есенина, его жизни и отношениях с Богом.
В. Емельянов
– Здравствуйте, это программа «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Владимир Емельянов и Алла Митрофанова.
А. Митрофанова
– Добрый светлый вечер.
В. Емельянов
– Мы сегодня будем говорить о творчестве и жизни замечательного русского поэта Сергея Есенина, и у нас сегодня в гостях Светлана Николаевна Шетракова, директор московского государственного музея С.А. Есенина, кандидат филологических наук, заслуженный работник культуры Российской Федерации. Здравствуйте.
С. Шетракова
– Здравствуйте, Владимир. Здравствуйте, Алла.
В. Емельянов
– Я, честно говоря, даже не подозревал, что в Москве есть дом-музей Есенина. Но сразу, чтобы уже потом ко мне не было никаких претензий, я скажу, что мои знания о великом русском поэте Сергее Есенине ограничиваются рамками средней школы. Честно говоря, вот в тот период он совершенно меня не задел, вообще никакие струны внутри меня, и я с тех пор к нему не возвращался. Поэтому о творчестве Сергее Есенина я, к сожалению, знаю действительно мало. Но тем мне будет интереснее участвовать в сегодняшней передаче.
А. Митрофанова
– Мне кажется, так и многие из нас. Хотя Володя говорит, что в школе как-то Есенин тебя не задел, а я же преподаю немного литературу, ко мне на первый курс в институт приходят студенты, которые вчера, условно говоря, закончили школу. Примерно половина из них своим любимым поэтом называет Сергея Есенина, и он их чем-то очень задевает. Причем они могут читать его наизусть. И, ну это понятно, в школе, видимо, учили, но всегда же видно, когда человек делает что-то из-под палки или с удовольствием. Они делают это с удовольствием. И это удивительно. То есть никто их настолько не затронул, там ни Ахматова, ни Гумилев, ну может быть, там один-два человека любят Гумилева. Но Есенина любят добрая половина студентов на первом курсе факультета журналистики, то есть они как-то в эту сторону, видимо, смотрят. Чем это можно объяснить? Что это вот такое? Что за феномен вообще Серей Есенин в нашей литературе, как вы думаете?
С. Шетракова
– Ой, Аллочка, действительно это серьезный вопрос, и я благодарна за него, потому что необъятна аудитория, любящая Есенина. Если те, как Владимир люди, которых представляете вы, Владимир, не так много, но они есть. И мне очень приятна откровенная, искренняя позиция, потому что разговор вряд ли получится, кого не затронул. Но, как правило, вот какая-то удивительная тайна и загадка Есенина, многогранность его творчества, подчеркивает необъятную аудиторию, какую-то бесконечную. От тех людей, кто не совсем искушен в творчестве или совсем не искушен и не разбирается, скажем, в нем, до тех, кто изучает и серьезно изучает филологически науки и так далее, поклоняются, любят, воспринимают, восторгаются, изучают и так далее. Необъятна аудитория, и людей разных возрастов, и профессий. И если каждого вот из тех, о ком мы говорим, кто рано или поздно соприкоснулся с творчеством Есенина, затронула чем-то поэзия, то она остается в душе. И каждый раз, если человек растет и общается с миром, и встречается с какими-то новыми любимыми поэтами или писателями, или с какими-то новыми фактами жизни, он чаще всего для выражения своих чувств к окружающему прибегает к творчеству Есенина. Потому что действительно строчки его лаконичны, доступны, понятны, и как-то органично входят в душу. И, не вторгаясь даже, может быть, в какую-то глубину и тайну, о которой я сейчас сказала, они выражают чувства. И кажется, что лучше, чем Есенин там не скажешь об окружающей природе, когда едешь, и видишь березы там, которые ласкают взгляд, и невольно, чтобы ярче выразить свое отношение, прибегают именно к стихам Есенина.
А. Митрофанова
– Ну да:
«Не видать конца и края –
только синь сосет глаза».
В. Емельянов
– А может быть, вот такая любовь, она как раз связана с тем, что вот он внешне так прост, и стихи его такие, ну как бы можно было бы сказать, куплетные, скажем. Ну они легко действительно ложатся, они и запоминают легко. Это мои ощущения, да, вот от изучения Есенина в школе, соприкосновения с ним. Может быть, поэтому такой широкий охват именно?
С. Шетракова
– Ну да. Но в этой простоте, в этой легкости запоминания кроется удивительная тайна. Тайна глубины постижения и отражения этой действительности. И неслучайно даже вот многие строчки, как бы легко и свободно входящие в душу, когда перечитываешь, то пытаешься понять, почему там:
«Несказанное, синее, нежное...
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя – поле безбрежное –
Дышит запахом меда и роз».
Да, вот хорошо как-то дышится, выдыхаются эти строчки. Но если вчитаешься и, изучая биографию Есенина, зная ее, что он вырос в крестьянской семье, в среднерусской полосе, то вряд ли розами – чем заканчивается последнее слово этого четверостишия, – может дышать его край. Не росами, более созвучными деревенскому детству, а розами, которые не сажали в палисаднике.
В. Емельянов
– Шиповник, может быть.
С. Шетракова
– Да, вот это в первую бы очередь. Значит, он как-то незаметно для нас, для тех, кто, может быть, будет перечитывать эти строчки, заставляет уйти вот в глубину и суть поэтического отражения действительности. За простотой бывает порой непостижимая тайна гениальности, как у многих действительно гениальных творцов в поэзии, в частности, нашей страны. И вот Есенин в этом смысле не исключение. Он действительно легко свободно входит в душу и заставляет постигнуть тайны мастерства, поэзии. Вряд ли можно сказать: я люблю родину, я очень люблю родину, но сравнить ее незаметно вот так вот с чем-то сверхъестественным, в частности, с цветком, который не характерен для среднерусской полосы тогда был, это может только, наверное, незаурядный, мягко говоря, человек, каковым был Есенин.
А. Митрофанова
– Безусловно. Вы знаете, вообще я вот сейчас продолжаю думать. Слушаю вас и думаю о том, чем может быть так привлекателен Есенин для студентов, то есть 17-18-летние молодые люди. Этот образ, то есть с одной стороны, вот эта поэзия, такая цветущая и бушующая, с любовью к своей земле и так далее, а при этом, понимаете, еще такой романтически образ хулигана. Причем это особенно в переходном возрасте бывает очень близко: «Я московский озорной гуляка...», да. И порой хулигана кающегося, который голову готов посыпать пеплом. Порой кажется, что это напоказ делается, что это знаете, такой вот, на разрыв аорты, рубашка такая нараспашку, но при этом ведь это же не может появиться, это же все равно рождается вот это чувство собственного ну покаяния что ли, оно рождается откуда-то изнутри, из глубины. И пожалуйста, оно может потом вырываться. И если это человек такого масштаба и таланта, как Есенин, то оно будет нестись по всей стране, и все будут повторять за ним вот эти его слова.
В. Емельянов
– А ты думаешь, он каялся прям так, в стихотворениях?
А. Митрофанова
– Знаешь, как тебе сказать... Мне кажется, что у него какая-то горечь по поводу того, что что-то в жизни... То есть он, с одной стороны, жизнью опьянен как бы, а с другой стороны, он чувствует, что где-то он не прорывается к той высоте, которая его ждет на самом деле. Или прорывается к этой высоте, но чувствует там свое недостоинство. Мне кажется, у него это есть.
С. Шетракова
– Безусловно.
В. Емельянов
– Хотя я могу ошибаться.
В. Емельянов
– А может быть, он просто был вообще вот по жизни человек не очень устроенный. Вспомним, да вот эти три брака его. Такой вот, неприкаянный.
С. Шетракова
– Безусловно, это отражалось вот в его жизни. И полюбив и поняв, что главное, чем он будет жить и, приехав когда в Москву, это поэзия, он старался выразить свои чувства именно с помощью не просто рифмованных строчек, а поэтических, поэзии с большой буквы. И хотел, чтоб это поняли все. Он почувствовал то, что он поэт, и старался как можно больше выразить свои чувства и найти эту аудиторию. Но вот еще одной загадкой, о чем вот вы, Алла, правильно, справедливо сказали, Есенина является то, что каждый, кто читает, его поэзию, проецирует невольно на себя. Подрастая, потому что Есенин, он молодым остался в памяти, подростком и:
«Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой».
И каждый, вспоминая, может быть, свои действия, проецирует на самом себя. Каждый подрастал, был забиякой, подростком, может быть, не совсем таким, в рамках ведущим себя, для родителей, в частности. Это казалось настолько характерно для самого человека. И вот это вот как бы соотношение человека и поэта, и того, кто его читает – эта вот троица это тоже своеобразная загадка и тайна. Реальное восприятие поэта, эмпирического поэта и человека. Эта непостижимая тоже, решаемая мною вот эта загадка, которая обязательно когда-нибудь, ну а, может быть, как истинная никогда не может быть разгадана, но в то же время постижение ее необходимо. И в этом кроется еще одна тайна вот этой поэзии Есенина. Тем более, когда его мысли и чувства, а он действительно «пришел на эту землю», как он сам говорил, «чтоб скорей ее покинуть», и он это чувствовал. Поэтому у него там годы были за десятилетия и так далее там, дни за месяцы. Ему надо было быстрее выразить, как он почувствовал тогда еще, в Константиново, когда начал свои первые стихи писать, еще в 8-9-летнем возрасте. Сознательное творчество, правда, относится к более позднему периоду, там 16-17 годам. Но он хотел быстрее отразить, чтобы поняли его, почему это ему так нравится, почему он в этом мире, где
«Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных».
Что он рисует не только красивую природу, окружавшую его с детства, а сразу показывает вот это круговорот природы и человека, вот это единение, вот эту гармонию, вот эту связь непосредственную. Вот в этой гармонии желание обрести себя и понять, что этот мир надо беречь, его надо любить, не порвать эти корни с малой родиной, любить искренне. И вот эта искренность тоже является удивительной загадкой и тайной Есенина. А когда он приехал в Москву и когда он, пытаясь все сделать для того, чтобы его стихи были опубликованы, когда он печатался в периодике, периодических газетах, журналах и в сытинских журналах. И первое напечатанное стихотворение Сергея Есенина «Береза», а потом последующие стихи, но их было немало. И когда он поехал в Питер, и именно там, туда предварительно разослав своих стихи, увидел, впервые держал в руках напечатанный первый сборник «Радуница», как он радовался этому. Как он хотел, чтобы многие прочитали и поняли, почему он пишет: «Гой ты, Русь, моя родная...», что для него эта родина. Это храм какой-то...
В. Емельянов
– Светлана Николаевна, просите, что я вас перебиваю. А вот приезжает Серей Есенин, такой вот восторженный, наполненный мальчик, в общем, юноша, да...
А. Митрофанова
– Красивый, златокудрый, – добавим.
В. Емельянов
– Ну это субъективные, конечно, оценки, но тем не менее, если вот по гамбургскому счету, приезжает в Москву вот с этим своим восторженным восприятием своих родных мест. А тут публика чопорная, литературная в том числе. И как его встретил вот этот московский литературный бульон, кстати, между прочим, весьма наваристый к тому времени?
А. Митрофанова
– Кстати, Володя, ты говоришь, чопорная. А я так думаю, скорее даже такая, ну декадентствующая, а не чопорная. То есть это ну как, Петербург это «Бродячая собака» – место, где тусуется весь литературный бомонд того времени. Место, про которое Анна Ахматова пишет строчки:
«Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!»
То есть это литературная среда, которая, она настолько, ну серебряный век...
В. Емельянов
– Я и говорю, ну она к тому времени просто очень разнообразная и так далее. Но все равно, тем не менее. Ну вот приехал там деревенский паренек, привез какие-то...
А. Митрофанова
– А тут узколобые интеллигенты.
В. Емельянов
– Да, интеллектуалы, я бы сказал. И вот он привез свои, значит, опусы...
А. Митрофанова
– Гой ты, Русь, мой родная... Белая береза под моим окном...
В. Емельянов
– Как его встретило вот это литературное общество?
С. Шетракова
– Ну в первый московский период он еще как бы адаптировался и действительно работал в типографии Сытина, и приобщался там к издающейся литературе сытинской. Между прочим, приехал достаточно высокообразованный молодой человек, но, тем не менее, жажда знаний была необычайная. Учился в университете Шанявкого, сотрудничал в литературно-музыкальном Суриковском кружке. И вот этого еще противостояния не было, он еще как бы подготавливал себя вот к этой салонной питерской атмосфере. Куда он приехал действительно кудрявый, светловолосый, на которого скептически смотрели и Мережковский, и Гиппиус, и все другие представители литературных направлений, не было единой организации писательской. Правда, только Клюев взял его как бы тогда в друзья, если можно так сказать, потому что понял, что это привлечет внимание. В поддевке такой крестьянской, светловолосый рязанский паренек, он может обратить внимание. И они рядом, всегда одевался своеобразно, в этом смысле обращая на себя внимание, Николай Алексеевич Клюев, и Серей Есенин, они выступали в салонных кругах. Куда, между прочим, однажды к ним подошел Маяковский и, обратившись именно к Есенину, сказал: «Тебе не надо рядиться, ты поэт», – он понял. Так же как и Блок, к которому впервые пришел тогда. Ведь скупой на похвалы Блок сразу отметил вот его многословный поэтический язык, он дал как бы, если хотите, ему дорогу в жизнь. И Есенин это почувствовал. Он просто где-то понимал, что разные могут быть приемы, если хотите. Он был прекрасным таким вот творческим человеком, в частности, артистом. Он играл разные роли в этой жизни, умел адаптироваться к любой обстановке. Спустя какое-то время он уже был денди, великолепно одевающийся, и все были удивлены тому, как он носил пиджак и цилиндр. И такое было ощущение, тем более, когда поехал на запад, что он только вообще в этой атмосфере и воспитывался. И это органично было для него. Он еще, раз повторяю, легко адаптировался к любой обстановке. Но был разным. Вот что характерно для всех нас. Мы, кто-то проецирует на себя вот это хулиганство, и действительно: «На московских изогнутых улицах умереть, знать, судил мне...» – он ходил как бы, понимаете: «Я московский озорной гуляка», – создавая вот эти вот шедевры «Москвы кабацкой». Это же шедевры. Но в них, в этих удивительных поэтических строчках он сгущал краски. Для кого-то он оставался Серегой, парнем, который действительно такой же разбойный, как я, как писал Серей Есенин, как бы проецируя своих стихи на того, кто будет его читать и поймет. А для кого-то он сгущением этих красок, противопоставлением тем стихам, которые он писал ранее, вот ранее он писал там:
«Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда».
И тут же пишет: «Пой со мной паршивая...» – обращаясь резко к женщине. Это невероятно, ну как же, это быть не может. Значит, кому-то импонировало и то, и другое. Но это сгущение красок, ну если хотите, это творческий момент...
В. Емельянов
– Ну ничего себе сгущение. Известно же, что он Айседору поколачивал, от души причем.
С. Шетракова
– Ну вот видите, вы говорите от конкретности. Да, безусловно, какие-то факты жизни дают основание для написания каких-то строчек. И вот Есенин опять же не исключение, в этом тоже загадка его. И вот кажется, ну как же, он списывает стихи со свой биографии, вот он пережил... Но у него поэзия далеко не фотография с легкостью восприятия. Далеко не фотография. Это настолько изыскано сделанный художественный образ. И поэтому-то в «Москве кабацкой» он говорит:
«Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой».
И кто-то останавливается на этом одном четверостишии, где как бы видит вот это противопоставление. Также как в «Исповеди хулигана», там:
«Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потемках освещать».
И вот те, кто постигает уже жизнь, растет, вот подросток, он уже понимает, что значит, неслучайно он теребит наши души, значит, что-то не то происходит в стране, он же ее отражает. Значит, мы отказываемся от духовности, от нравственности, от чистоты, от целомудрия, которое так гениально было воспето Есениным еще в юности.
«Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что – разгадать не могу».
И вот это вот сразу заставляло задуматься, понять, постигнуть мастерство и уровень поэтического отражения и нашей действительности.
А. Митрофанова
– Светлана Николаевна, сознайтесь, вы в Есенина влюблены.
С. Шетракова
– Я влюблена, да. Не могу отрицать это, потому что это произошло достаточно давно. Я действительно, я училась на филологическом факультете, до этого училась в школе на филолога, знала очень многих, и цитировать могу не только Есенина. Но именно его строчки не просто запомнились, я многих знаю, но когда я их перечитываю, я улавливаю какую-то новую грань в обычных банальных часто цитируемых, поющихся строчках. Там: «Не жалею не зову не плачу... все мы в этом мире тленны». Удивительно, достаточно одной сточки, чтобы понять... Просто, грустно, но суть вообще этой жизни. Да.
А. Митрофанова
– По поводу этой строчки «все мы в этом мире тленны», понимаете, она, как мне кажется, рифмуется, не по форме, а по содержанию, со словами «ибо прах ты есть и в прах отыдешь». А насколько вообще Есенин, и вот вы говорите о том, что у него было вот это ощущение того, что мы утратили какое-то целомудрие там что-то еще, а насколько как вам кажется, вот вы, может быть, сейчас свою трактовку выдаете, а самому Есенину эти чувства, насколько они были органичны?
С. Шетракова
– Настолько органичны и важны, он так долго об этом думал, размышлял. Не в смысле по времени, а по сути.
А. Митрофанова
– А откуда вы знаете?
С. Шетракова
– Он изначально родился с этой любовью – любовью к ближнему, любовью к окружающему миру. И просто он рос в православной семье, он ходил в храм, и бабушка его водила, он знал Библию наизусть, он перечитывал какие-то фрагменты. И как Рождественский вспоминал, когда перечитывал, удивлялся громаде и силе вообще того, что он читал. Но его желание выразить эти чувства и донести до, может быть, неискушенного в поэзии человека, но который потом, перечитав, поймет. Так же, как и в Библии, какие-то истины вышли за рамки вот это вот храма, для него, вот хочу вспоминать параллельно сточки:
«Тебе одной плету венок,
Цветами сыплю стежку серую.
О Русь, покойный уголок,
Тебя люблю, тебе и верую».
Сколько неправильных было разговоров о том, что у него какая-то вот языческая связь с этим миром. Да, изначально, может быть, но это просто корневая связь с тем миром, с той малой родиной, которую он любил и пуповину с которой никогда не порвал. Но вот этот мир свой, православного отношения к Всевышнему, он расширил до бесконечных границ, где в этом мире и березы стоят, как стальные свечки. И действительно вот как бы он родился в Богородицын Покров, и все стихи, связи с природой, с окружающим миром, с основной, с землей, и главное вот в этой круговерти он всегда смотрел наверх. И вы знаете, мы будем сейчас делать экспозицию, которой еще раз подчеркнем вот это вот, как он еще в «Ключах Марии» писал, опрокинутость земли и неба. У него же и луна, и это все смотрят в пруд, в речку, откуда лошади пьют воду. Он еще в биографии писал, в одной из биографий: «Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов...»
«Тихо дремлет река.
Темный бор не шумит.
Соловей не поет
И дергач не кричит.
Ночь. Вокруг тишина.
Ручеек лишь журчит.
Своим блеском луна
Все вокруг серебрит».
И он постоянно смотрит и наверх, и еще тогда, в 12-летнем возрасте сказал: «Мне хочется сказать, – это по воспоминаниям Рождественского, – мне хочется излить что-то такое громадное, как Библия, чтобы это было доступно и за душу брало». И вот это вот единение свое, если хотите, какое-то пророчество свое он почувствовал очень рано и не боялся в этом признаться. И он говорил:
«Господи, я верую!..
Но введи в свой рай
Дождевыми стрелами
Мой пронзенный край».
Я хочу вспомнить еще одни строчки, связанные с тем, как он в непрочитанных до сих пор, так называемых поэмах переходного переломного периода, революционной ломки, так называемых еще революционных поэмах, непрочитанных до сих пор, он писал:
«Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей, –
Так говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей».
В «Инонии», которую он посвятил пророку Иеремии, хотя родовой иконой их считается икона Казанской Божией Матери, икона храма, около которого стоял дом, где воспитывался и жил Есенин, дом родителей поэта. Но Иеремия пророк, которого при жизни не поняли, который служил и рассказал об истинах еще при жизни, было не воспринято...
А. Митрофанова
– И что характерно, плач Иеремии мы хорошо знаем. Плач Иеремии, можно, наверное, здесь тоже какую-то параллель провести.
С. Шетракова
– Может быть. И в этом, знаете, ведь стихи Есенина не читаются с улыбкой такой, но они внушают какой-то внутренний оптимизм. Вот постоянно какой-то такой оптимизм жизни, радости на этой земле, потому что нет границ у жизни человека. И он это подчеркивал не какими-то теоретическими работами, он говорил об этом в стихах:
«Только гость я, гость случайный
На горах твоих, земля».
И пусть он, как розовый конь, пронесся по этой земле, но он отразил эту любовь, он выразил ее в своих стихах. И, обращаясь к Всевышнему, считал, что действительно он свою миссию в какой-то степени выполнил.
А. Митрофанова
– Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Светлана Шетракова, директор московского государственного музея С.А. Есенина. Мы говорим о Есенине, и здесь, в студии, Владимир Емельянов, я Алла Митрофанова. Через минуту вернемся к этому разговору.
В. Емельянов
– Мы продолжаем наш «Светлый вечер» вместе с Светланой Николаевной Шетракова, директором московского государственного музея имени С.А. Есенина. Владимир Емельянов в студии и Алла Митрофанова. Можно ли назвать сегодня, скажем так, какого-то поэта, который бы продолжал есенинскую традицию? Вот так вы сходу можете назвать?
С. Шетракова
– Какими-то гранями, безусловно. И часто вот таковым поэтом, хотя он и философ, и действительно поэт с большой буквы, говорят о Рубцове. Вот малая родина, это отношение, да, действительно потрясающие есть строчки, которые философски насыщены, наполнены. Но, в принципе, по философской слагаемой вообще поэтических строчек Сергея Есенина, о чем мы начали говорить, пока еще я не нахожу. Какие-то грани – одну, другую. Ведь Есенин не только лирик, отражающий отношение к природе, к женщинам, но к окружающему миру, потому что именно с ними связаны многие стихи, которые хочется цитировать, когда мы говорим о близких людях и, в частности, о матери. Но если перечитать:
«Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!..»
и так далее, удивительные строчки...
А. Митрофанова
– Ну сердце просто щемит от этих стихов.
С. Шетракова
– Опять же, постигая истину и желая ее постигнуть, мы уходим далеко за рамки отношения сына и матери, потому что ей было сорок с небольшим, или бабушке, которая в шушуне там ждала Сергея Александровича. Уходим за рамки этой реально воспринимаемой и доступной, и очень приятной картины встречи там или ожидания любимого человека, сына, и пожеланий ему к осмыслению, кто такая старушка – родина, мать, в любви к которой он клянется, между прочим, написав это стихотворение за границей. И любви, в которой вот таким образом, в частности, клянется. Или вот таких вот несоответствий реальной жизни и художественного, поэтического отражения многих стихов, так или иначе проецируемых на женщин Сергея Есенина. «Письмо к женщине» часто говорят, что посвящено именно Зинаиде Николаевне. Ничуть не умаляя от значимости красивой женщины этой удивительной в жизни Сергея Александровича, Зинаиды Николаевны, подарившей ему двоих детей, мы, конечно, должны сказать, что это стихотворение без посвящения. Потому что оно говорит не только об отношении мужчины и женщины, оно переходит за рамки. И Сергей Александрович специально, наверное, не ставил это посвящение просто вот этого фотографического поэтического отражения, потому что именно там он писал:
«С того и мучаюсь, что не пойму –
Куда несет нас рок событий».
Это 20-е годы. И там:
«Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье».
Вот это расстояние в прямом смысле, которое он пережил, побывав практически во всех странах Европы и был, будучи первым поэтом, посетившим Америку вместе с Айседорой Дункан, этой удивительной женщиной, о которой можно говорить очень много. Но когда вспоминаю строчки из «Черного человека»:
«И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
Проецирую их на Дункан – ну, наверное, это одна из граней. Потому что дело совсем не в этом в этом удивительном, философском тоже произведении, поэтически-философском отражении времени, произведении Сергея Есенина, не прочитанном еще до конца. И, конечно, да, быт его был неустроенный, да, у него были какие-то влюбленности. Связей было не так много. Теперь написана хроника жизни Сергея Александровича, но хочется, чтобы их было больше, поэтому те, кто вот любит Есенина – парня в доску, они радуются вот этому моменту как бы связи человека и поэта, что он такой же, как и все, вот он такой же, Серега, и я его стихами говорю и выражаю какое-то свое отношение к этому миру, понятному мне. Но в то же время во всех этих строчках кроется и внутренний оптимизм, и желание постигнуть вообще красоту этого мира и родной страны, у которой какая-то особая миссия, где он невольно пытается сказать о том, что мы все должны быть едины, что у нас не должно быть ни распрей, ни злости, ни зависти. Но говорит это с помощью каких-то стихов, которые часто цитируются, часто читаются. «Пройдет вражда племен, Исчезнет ложь и грусть, – говорит он, буквально несколько строк в стихотворении «Русь советская», – Я буду воспевать Всем существом в поэте Шестую часть земли С названьем кратким «Русь».
В. Емельянов
– Светлана Николаевна, кстати, что касается «Руси советской». А что у Есенина за конфликт вышел с Демьяном Бедным, тоже русским поэтом, если это можно так назвать, который вовсе не Демьян и уж, тем более, не Бедный.
А. Митрофанова
– Да, мягко говоря.
С. Шетракова
– Да, у него много было современников, с которыми он общался, разговаривал – и поэты, и писатели, художники. Вот Шагал, например, сказал, что он очень сожалеет, что он не пообщался побольше с Есениным. И ему казался Есенин старше, хотя это было наоборот. И потом иллюстрировал, и в процессе жизни, иллюстрировал произведения Сергея Александровича, поняв вот не только лирическую слагаемую, а какую-то вот эту, как я люблю повторять, философскую слагаемую его поэзии. Поэты, ну вот, например, Демьян Бедный. Ну как, они не очень часто и много общались. Но его принимала как бы советская власть и, в частности, дала возможность ему хорошо жить и иметь особняк на Рождественском бульваре. В отличие от Есенина, который был некогда прописан и жил у отца, в Большом Строченовском переулке, достаточно большой промежуток. Но скитался, мытарствоал, ездил в Питер, и по 18-е годы он как бы был привязан к этому месту, и слава Богу, была прописка. А потом ее просто не было. У него не было ни дома, ни угла. И он мытарствовал, и поэтому неслучайно даже в «Руси советской» звучат такие строчки: «Поют агитки Бедного Демьяна, Веселым криком оглашая дол», – немножечко так с обидой, что вроде бы его знают, его узнают, и все, кто и Леонов, и Бедный, и поэты, и писатели. Естественно, Мариенгоф, и Шершеневич, и Кусиков – все, кто был вокруг него вот в эти 20-е годы, были вокруг. Он был в центре внимания, он был одним из самых популярных поэтов своего времени. Может быть, и здесь рождались вот такие вот легенды и байки о его жизни. Потому что куда бы он ни заходил, а было много литературных кафе, или «Стойло Пегаса», или кафе поэтов «Золотая табакерка», и его приглашали за стол, он был в центре этого застолья. И, может быть, сегодня ну не совсем так он себя вел, и где-то эпатажно, что было ему свойственно, так же, как и за рубежом. Но воспоминания не все вот, в частности, о взаимоотношениях с Дункан там, к ним стоит прямо как к реалии прислушиваться и ориентироваться на них. Но, тем не менее, он был в центре внимания, все обращали на это внимание. И сегодня вот его за этим застольем вот таким эпатажным видели там 20 человек, завтра – это же реклама, – становились уже тысяча и так далее. И, конечно, это немножко удивляло Есенина, потому что он понимал. Они понимают, поэты, значимость все-таки своего творчества, гениальные поэты. И он считал, что если по пальцам можно пересчитать ну солидные, хорошие стихи там Демьяна Бедного, ну там «Как родная меня мать провожала...» или что, то у Есенина их необъятное количество, но почему-то он для всех оставался в стороне, для руководства, в частности, своей страны, по-разному воспринимался. И опять же, его воспринимали так, как и многотысячная аудитория, которая некогда тогда и хоронила Сергея Александровича. Потому что там были и простые крестьяне, приехавшие из села, в частности, в котором он родился, и которые обожали его; и люди разных профессий, возрастов. И конечно, были политические деятели, которые любили, которых трогал Есенин, те, кто были искушены в поэзии, понимали значимость его. Где-то это удивляло, где-то расстраивало, может быть, их. И в то же время вызвало в какой-то степени, может быть, и негатив ревности, против чего боролся Сергей Александрович. Ну а с Демьяном Бедным таких тесных взаимоотношений не было, если только вот отражено в «Руси советской», но такое вот немножко ироническое отношение к тому, что его не так приняли, как некогда Демьяна Бедного, и это было незаслуженно.
В. Емельянов
– Я-то слышал такую историю – Алла, прости, пожалуйста, – что Демьян Бедный написал какую-то богохульную поэму, а Есенин ему ответил...
С. Шетракова
– Это приписываемое стихотворение Есенину, это еще не установлено. И вот по стихосложению как раз...
В. Емельянов
– Я-то как раз про этот конфликт спрашивал у вас.
А. Митрофанова
– Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Светлана Шетракова, директор московского государственного музея С.А. Есенина. Светлана Николаевна, а что касается «Руси советской». Ведь Есенин был очень умным человеком, прекрасно видел происходящее и в 17-м году, и потом, в период гражданской войны, и когда она уже закончилась и начала устанавливаться вот эта вот власть большевиков. Как он оценивал происходящее в стране? Я понимаю, что вопрос о том, мог ли он уехать, бессмыслен, потому что, наверное, он себя вне России просто не мыслил. Многие уехали – это, в общем, тоже очень понятный и, конечно, очень оправданный выбор, тут о чем говорить. Наша парижская вот эта литературная эмиграция это невероятный пласт культуры, который к нам вернулся потом. А что касается Есенина, то я его себе с трудом представляю человеком, живущим в какой бы то ни было иной стране Хотя, наверное, возможно всякое. Но как все-таки он оценивал происходящее в 10-е, ну скажем после 17-го, в 20-е годы здесь, в России?
С. Шетракова
– Да, это очень серьезный и хороший вопрос. Революцию он принял сразу, как он говорил, полностью, но вот крестьянский уклон как бы присутствовал в этом приятии. Потому что он хотел счастья крестьянам, из которых вышел, вообще считал, что духовность, нравственность, идет именно оттуда, из большого пласта крестьянского. Это не значит, что он все время... Он стоял над всем: над национальностями, если хотите, даже над религиозным отражением действительности... Он стоял над всем, и он пытался во всем этом разобраться. Есенин жил вот это переходное, переломное время. Оно очень важно было для того восприятия действительности, о котором он так размышлял. И не случайно говорил, что революцию принял сразу, полностью, но со своим крестьянским уклоном. Он считал, что из этого мира, в который он физически не так часто приезжал там в деревню, но он жил этим и считал, что порвать с этим миром никогда нельзя. Вообще никогда, где бы ты ни жил на планете, порвать вот с тем уголочком земли, где ты родился, с той стеной, о которой бился мяч, или той березой, как в прямом смысле воспринимает, которая стояла там у дома, порвать нельзя. Это должно войти в суть и плоть человека, говорил он всем своим творчеством. Но более того, в этом мире особенно важно сохранение и наличие вот, знаете, он как бы создал это, тех качеств, которые очень характерны для России, многонациональной огромной страны, где должно присутствовать, согласно религиозным воззрениям, вот благодать, где не должны быть распри, зависти, какие-то...
А. Митрофанова
– Это такой идеальный мир, идеальная модель, точнее сказать.
С. Шетракова
– Идеальный мир, да, вот райский какой-то мир. Даже в силу того, что это было детство, и деревья казались большими или трава более зеленая. Неслучайно вот в год экологии мы даже конкурс такой объявили «Зеленый луч звезды Есенина» для детей, чтобы они постигли красоту этого мира и поняли по-есенински, что какую травинку надо беречь. Что если
«У плетня заросшая крапива
Обрядилась ярким перламутром
И, качаясь, шепчет шаловливо:
«С добрым утром!».
И дети, когда перечитывают эти стихи, говорят: я даже на даче не буду рвать крапиву, потому что она живая. Не надо каких-то лекций читать на эту тему, не надо говорить, что надо по-доброму относиться к братьям нашим меньшим, – так впервые сказал Сергей Александрович Есенин, – потому что они живые, их надо беречь, любить и лелеять. И вот в этих четырех номинациях мы открыли конкурс в феврале месяце, который закончится ко дню рождения Есенина. И дети пишут свои работы на эту тему, тему экологии, от любви к природе, среднерусской полосе и желании сберечь ее, до любви к родине в высоком значении этого слова. И вот эта любовь у Есенина, основанная на чистоте, нравственности, целомудрии, очень важно, на духовности какой-то особой. Когда говорят о духовности России, говорят: ну да, везде она это... Но он подчеркивал какую-то особую значимость своей России в этом единении вот этих всех качеств, которые, ну может быть, выражал в свою доступную поэтическую форму, которую пытался, как религию, донести до каждого. И я хотела бы сказать, что поэтому в послереволюционные годы ему было непросто, ему было нелегко, когда он, предчувствуя, что революция, может быть, отказывается от этого, и когда «на известку колоколен невольно крестится рука», отказываются от этого. Когда, в общем, уже приходят годы, и они придут, Есенин до них не дожил, когда противопоставление города и деревни, и рушились церкви, и он это как бы предчувствовал. И неслучайно был написан «Сорокоуст», потому что гении, они как бы опережают время. И в этом знаменитом противостоянии жеребенка и паровоза, живого и железного как раз и кроется его желание сказать, что давайте не отказываться от этого.
«Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?»
И невольно, читая эти стихи, понимаешь, что, действительно, сердце не срастется Есенина с этим желанием рушить это исконное, важное, может быть, не такое, которое, может быть, в силу своих внутренних сил сохранит себя. Ему надо помочь более сильному человеку, железному. Но в то же время он не отказывался от новых новшеств, он говорил, когда поехал за границу:
«Через каменное и стальное
Вижу мощь я родной стороны».
Он не перечеркивал и те все новшества, которые принесла цивилизация. Но в то же время вот в этом единении нового железного и гармоничного, естественного, органичного для его страны он и видел будущее своей страны. Поэтому и писал стихи, именно посвященные этому в последний период творчества.
А. Митрофанова
– Светлана Николаевна, а можно вас попросить немного о музее вашем рассказать. Володя в начале программы так поделился своим впечатлением, что надо же, в Москве есть музей Сергея Есенина. Я думаю, что для многих из нас это такое...
В. Емельянов
– Открытие. Ну, в Константиново, понятно, музей.
А. Митрофанова
– В Константиново есть усадьба, и там все прекрасно, замечательно. Кстати, там были, по-моему, весной, очень здорово, очень хорошо. А что касается Москвы? В чем особенность вашего музея? Этот тот самый дом, где его единственное пристанище такое постоянное в Москве, о котором вы говорили уже, да, в первой части программы? Расскажите об этом месте.
С. Шетракова
– Да, Есенин, родившийся в Константиново, проехав по многим странам мира, говорил, что лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва. Это центр его духовной вселенной, скажем так. Потому что с Москвой тесно связана его жизнь и творческая судьба. Как раз вот об этой многогранности если говорить, не порвав пуповину с родным Константиново, где безоглядная даль и где много могло бы, как многие говорят, родиться таких людей, потому что необычайно красивое место. Но именно как говорится, Всевышний окрестил эту окрестность и дал возможность Есенину выразить эти чувства в поэтической форме. И выражал он во многих, еще раз повторяю, городах и странах, но центром все-таки для него всегда была Москва. Хотя именно в Питере вышел впервые поэтический сборник Сергея Есенина «Радуница», он этому радовался, но написан он был в Москве. И в Москве исхожены все улицы Сергеем Есениным, более двухсот адресов, которые помнят или знают, или даже места если остались, если не осталось домов, которые помнят Сергея Есенина. И, конечно, неслучайно первым адресом и самым главным, самым значимым для московского государственного музея Есенина является Большой Строченовский переулок, 24. Это дом, в котором он жил и был прописан, вот как я уже сказала, в котором долгие годы жил его отец. Отец вел такой полугородской, полудеревенский образ жизни, с мальчишек он приезжал в Москву, работал в мясной лавке купца Крылова. И дали общежитие ему там, в Замоскворечье, на территории этого купца. И на первом этаже, в квартире № 6 жил Александр Никитич, когда впервые к нему приехал в 16-летнем возрасте из Константиново Есенин на это место и решил, что будет жить в Москве и посвятит всю свою жизнь тому, с чем он приехал, с тетрадками, исписанными стихами, посвятит поэзии. На этой небольшой площади экспозиционной – это неполный первый этаж, буквально 70 квадратных метров, – мы до сих пор во многом проводим свою разнообразную музейную деятельность, от работы с подрастающим поколением, с детьми. Даже у нас есть договоры с детскими садами, и приходят, читают, участвуют в конкурсах, слушают лекции. Сейчас очень интересные интерактивные занятия: «Азбука народной жизни» или рукописный Серей Есенин. Ручкой буквально переводим, мы пишем собрания сочинений Серей Есенина и приходят...
А. Митрофанова
– С детьми вместе?
С. Шетракова
– С детьми, да. Приходят, у нас рукописные издания Сергея Есенина, пишут стихи и как бы перечитывают, передумывают и приобщаться к творчеству. Это очень интересные занятия. Иллюстрируют эти сборники, и уносят с собой на память, и оставляют в музее. Потому что у нас уже очень много книг, которые написаны рукописно детьми. Конечно, очень много других занятий, связанных с постижением разных аспектов творчества Сергея Есенина. И, в частности, по проекту «Дай, Джим, на счастье лапу мне». Мы имеем и передвижные экспозиции, наши многие передвижные экспозиции по миру путешествовали. Но хорошо, когда они по стране ездят, когда ездят в школы, когда к нам приходят дети и изучают стихи, посвященные, в которых отражены братья наши меньше, как впервые сказал Серей Есенин.
А. Митрофанова
– Это, кстати, это важно. Вы уже второй раз это говорите, прямо хочу подчеркнуть. Словосочетание, выражение «братья наши меньшие» это выражение есенинское.
С. Шетракова
– Да. Никогда не обращаются, когда там в новостийных каких-то программах говорят: «Давайте поговорим о братьях наших меньших». Хотя должны сказать: «Давайте поговорим о тех, о ком впервые там Сергей Александрович Есенин в 24-м году сказал в стихотворении «Мы теперь уходим понемногу». Вот это не надо уже говорить, это настолько органично, как многие афоризмы Сергея Есенина, органично вошли в душу, и поэтому мы легко и свободно прибегаем к нем. Легко и свободно называются наши даже проекты есенинскими строчками: «На все времена года», и «Россия, сердцу милый край». Одна из передвижных экспозиций – «Летающих звезд благодать». Но сейчас у нас есть помещение, слава Богу, очень хорошее, которое мы доведем, как говорится, до ума. И, в частности, потрясающий особняк Геппенера в центре Москвы, переулок Чернышевского, 4, строение 2, где мы решили не просто рассказать о Сергее Александровиче Есенине, а сказать о его современной слагаемой. О том, что вот я, например, изучая творчество Есенина очень давно, до сих пор не могу понять, насколько он современен. Он неслучайно сказал: я знаю будущее. И поэтому творческие люди многие заставляют прислушаться к ним, чтобы осознать какие-то моменты, может быть, где-то пойти в ту или другую сторону, о чем мы говорили. Вот в 20-е годы, чтобы, может быть, отказавшись от негативных сторон или своего личного поведения, или своего отражения, от понимания вообще действительности, прибегнуть к тому, как говорит об этом поэт, что он говорит, и чтобы не делать каких-то ошибок. И поэтому одна из передвижных экспозиций у нас так и будет называться: «Я знаю будущее», есенинскими стихами. Но экспозиция, которая будет сделана в переулке Чернышевского, скажет о том, что Есенин наш современник, хотя мы это подчеркнули уже и в последнем зале экспозиции в Большом Строченовском переулке, назвав экспозиционный зал: «Есенин как часть мировой культуры». Даже там мы умудрились тогда еще, практически 30 лет назад, сделав экспозицию и подарив ее тогда городу в канун столетия рождения поэта, государственным учреждением мы стали в 96-м году. И мы назвали «Есенин как часть мировой культуры», где проецируется как бы Россия в таком терновом венце, потому что трудности ей не занимать, но Есенин в лавровом. И где в небольшом экспозиционном там 35-метровом зале мы сделали вот эту проекцию через тернии к звездам, где говорим о том, что духовность вечна, если она питается поэзией, питается творчеством человека, который стал не только для России любимым, но и для всего поэтического мира, любящим Россию, любящим ее, воспринимающим ее, верящим в нее. Конечно, особенно там приятно звучат такие строчки, как:
«Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.
Знать, у всех у нас такая участь.
И, пожалуй, всякого спроси –
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси».
Ведь прелесть Есенина в том, что он не боится говорить о трудностях, он их даже сгущает и говорит, что мы обязательно их преодолеем. Преодолеем, если мы будем верить, если мы будем жить с надеждой в светлое и основываться в этой вере на свои поступки, на том, что мы сами будем меняться, мы сами в этом будем принимать участие. И новая экспозиция, еще раз повторяю, в переулке Чернышевского скажет не только о том, что он наш современник, живущий среди нас. И он действительно многих уже, вот мы отразили это в таких листовочках, в которых поставили его наряду с молодыми людьми, живущими в нашей стране, постигающими творчество поэта, но самое интересное, творящими. И поэтому вот этот проект с театром, поэзией, под руководством Влада Маленко «Есенин-центр» – это, мне кажется, будет одним из ярчайших достижений. И я надеюсь, уже в самом скором времени мы будем радоваться успехам вот этого замечательного проекта. Мы органично влились вот в это единение. Мы читаем стихи современных поэтов, и они читают свои вместе с Есениным и его современниками. Мы говорим о том, что «Есенин-центр», и об этом скажет экспозиция, имеет такое будущее, потому что молодое поколение не только не потеряло творческое начало восприятия гениальных поэтов, гениальных людей, которые опережают время, но и сами творят. Творят так, что я просто удивляюсь, потому что среди нас ходят такие молодые люди, которые действительно являются гениальными людьми. И их надо беречь, ими надо восторгаться, их надо читать, и у них тоже большое будущее.
В. Емельянов
– Вашими устами мед бы пить, на самом деле, да, вот что касается поддержки молодых талантов и гениев. Здесь у нас с этим, да, еще не все складно.
А. Митрофанова
– Я думаю, что про «Есенин-центр» можно было бы отдельно поговорить в рамках «Светлого вечера». Так что, надеюсь, мы продолжим этот разговор.
С. Шетракова
– Может быть, да.
А. Митрофанова
– А программу нам пора завершать. Я напомню, что в гостях у нас сегодня была Светлана Шетракова, директор московского государственного музея Сергея Есенина.
В. Емельянов
– Спасибо вам за такой яркий рассказ, эмоциональный.
С. Шетракова
– Спасибо за приглашение. Я надеюсь, мы еще встретимся, и я попытаюсь более так конкретно рассказать о каких-то наших новых проектах.
В. Емельянов
– Спасибо.
А. Митрофанова
– Владимир Емельянов, Алла Митрофанова. До свидания.
В. Емельянов
– До новых встреч, до свидания.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер