«Цитаты христианских мыслителей». Константин Мацан

Это был необычный выпуск «Светлого вечера». Нашими собеседниками в некотором смысле стали христианские апологеты 20го века.

Константин Мацан представил фрагменты произведений Клайва Льюиса, Владимира Лосского, Гилберта Честертона, а также архивную запись проповеди Сергея Аверинцева.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— Добрый вечер, дорогие друзья! У микрофона Константин Мацан, и наш сегодняшний «Светлый вечер» будет необычным. Всю прошедшую неделю по вечерам с восьми до девяти мы в наших программах говорили об апологетах и богословах-мирянах в XX веке, говорили об английских авторах: Гилберте Честертоне и Клайве Льюисе, говорили о богослове русского зарубежья Владимире Лосском и о российском ученом, академике Сергее Аверинцеве. Если вам не удалось послушать эти программы, то можно их найти на сайте radiovera.ru. Но главное, что сегодня нашими собеседниками станут как раз те мыслители, о которых мы на этой неделе говорили: мы послушаем фрагменты аудиоверсий их книг и одну архивную запись. Английский писатель и апологет Клайв Стейплз Льюис назвал, как известно, свою книгу об обращении в христианство «Настигнут радостью». Радость — важнейший концепт в его творчестве, и это не просто радость как веселость, хотя в веселости, конечно, нет ничего дурного, но Льюис говорит о другом: о радости, как уверении, что то самое большое, самое светлое, самое главное, чего так часто не хватает душе, о чем она так тоскует, все это есть на самом деле и это — любовь Бога к человеку, дарующая радость. Как говорил об этом митрополит Антоний Сурожский, «в душе человека есть место, которое может быть заполнено только Богом». Это очень близко к тому, о чем пишет Клайв Стейплз Льюис в своей книге «Просто христианство». Давайте послушаем фрагмент аудиоверсии этой книги, главу «Надежда».

В эфире звучит фрагмент аудиозаписи

Надежда — одна из теологических добродетелей. Постоянные размышления о вечности — не бегство от действительности (как считают теперь некоторые), а одна из тех вещей, которые призван осуществить христианин. Это не значит, что не надо беспокоиться о состоянии современного мира. Читая историю, вы видите, что именно христиане, больше всех помогавшие улучшить этот здешний мир, больше всех думали о мире грядущем. Сами апостолы, которые положили начало обращению к христианству Римской империи, великие люди, создавшие культуру Средневековья, и английские евангелисты, сокрушившие работорговлю — все они оставили след на земле именно потому, что ум их был занят мыслями о небе. И лишь по мере того, как христиане все меньше думали о мире ином, слабело их влияние в этом мире. Цельтесь в небо — попадете и в землю; цельтесь в землю — не попадете никуда! Это правило кажется странным, но похожее есть и в других областях. Например, здоровье — великое благо, но как только оно станет вашей главной заботой, вам покажется, что оно у вас не в порядке. Думайте побольше о работе, развлечениях, свежем воздухе, вкусной еде — и вполне вероятно, что здоровье вы получите в придачу. И еще: если все наши мысли направлены на то, как усовершенствовать нашу цивилизацию, нам не спасти ее. Для этого надо думать о чем-то ином, а главное — хотеть иного.

Слишком многим из нас очень трудно стремиться к небу, разве что мы надеемся увидеть умерших родственников. Одна из причин в том, что мы не приучены к этому в том, что вся наша система образования ориентирует разум на этот мир. Другая причина в том, что, когда такое желание появляется, мы его попросту не узнаём. Почти все люди, которые действительно научились бы заглядывать в глубины своего сердца, знали бы: то, чего они желают, и желают очень сильно, в этом мире обрести нельзя. Здесь много такого, что сулит его, но эти обещания не выполняются. Страстная юношеская мечта о первой любви или о заморской стране, волнении, с которым мы беремся за какое-то дело, не удовлетворит ни женитьба, ни путешествия, ни наука. Я говорю не о несчастных браках, неудавшихся каникулах или несбывшихся ученых карьерах, я говорю о самых удачных. Сначала, когда наша мечта осуществится, нам кажется, что мы ухватили жар-птицу за яркое ее оперение, но она тут же ускользает от нас. Я думаю, вы все понимаете, о чем я веду речь. Жена может быть очень хорошей, гостиницы и пейзажи — просто отличными, а химия — невероятно интересной, но при всем при том что-то от нас ускользает.

Можно реагировать на это неверно и верно.

1. Реакция глупца. Он винит всех и вся. Его не покидает мысль, что если бы он связал свою жизнь с другой женщиной или отправился в более дорогое путешествие, ему удалось бы поймать то таинственное нечто, которого мы ищем. Почти все скучающие, разочарованные богачи относятся к этому типу. Всю свою жизнь переходят они от одной женщины к другой (оформляя развод и новые браки), переезжают с континента на континент, меняют хобби, не теряя надежды, что вот это-то наконец настоящее, но разочарование неизменно постигает их.
2. Реакция утратившего иллюзии здравомыслящего человека. Он вскоре приходит к заключению, что все эти надежды были пустой мечтой. Конечно, говорит он, когда вы молоды, вы полны великих ожиданий. Но доживите до моего возраста, и вы перестанете гнаться за солнечным зайчиком. На этом он и успокаивается, учится не ожидать от жизни слишком многого и старается заглушить в себе голос, нашептывающий ему о волшебных далях. Это, конечно, гораздо лучше, потому что приносит человеку больше счастья, а сам человек меньше досаждает другим. Обычно он склонен покровительственно, снисходительно относиться к молодым, но вообще жизнь протекает у него довольно гладко. Это было бы лучше всего, если бы нам не предстояло жить вечно. Но что, если безграничное счастье есть и ожидает нас где-то? Что, если мы действительно можем поймать солнечный зайчик? Тогда было бы очень печально обнаружить сразу после смерти, что здравый смысл убил в вас право и возможность наслаждаться этим счастьем.
3. Реакция христианина. Христианин говорит: «Все живое рождается на свет с такими желаниями, которые можно удовлетворить. Ребенок испытывает голод, но на то и пища, чтобы его насытить. Утенок хочет плавать: что ж, вот вода. Люди испытывают влечение к противоположному полу: для этого существует половая близость. Если я нахожу в себе такое желание, которое ничто в этом мире не способно удовлетворить, это, вероятнее всего, объясняется тем, что я создан для другого мира. Если ни одно из земных удовольствий не приносит мне подлинного ублаготворения, это не значит, что мироздание обманчиво. Возможно, земные удовольствия и рассчитаны не на то, чтобы удовлетворить ненасытное желание, а на то, чтобы, возбуждая его, манить меня вдаль, где и таится настоящее. Если это так, то постараюсь никогда не приходить в отчаяние и буду благодарить за эти земные благословения. А с другой стороны, не стану принимать их копию, эхо, несовершенное отражение за то, что оно отражает. Я должен хранить этот неясный порыв к моей настоящей родине, которую я не сумею обрести, пока не умру. Нельзя допустить, чтобы она скрылась под снегом или пойти в другую сторону. Я хочу дойти до этой страны и привести к ней других, это станет целью моей жизни».

Надо ли обращать внимание на людей, старающихся высмеять христианскую надежду о небе, когда они говорят, что им не хотелось бы провести всю вечность, играя на арфе? Этим людям я отвечу, что если они не могут понять книг, написанных для взрослых, то не должны и рассуждать о них. Все образы в Священном Писании (арфы, венцы, золото) — это просто попытка выразить невыразимое. Музыкальные инструменты упоминаются в Библии, потому что для многих людей (не для всех) музыка лучше всего передает восторжение и чувство бесконечности. Венцы или короны говорят о том, что люди, объединившиеся с Богом в вечности, разделят с Ним Его славу, силу и радость. Золото символизирует неподвластность неба времени (ведь оно не ржавеет) и его непреходящую ценность. Люди, понимающие все эти символы буквально, с таким же успехом могли бы подумать, что, советуя нам быть как голуби, Христос хотел, чтобы мы несли яйца.

К. Мацан

— Это был фрагмент аудиоверсии книги Клайва Стейплза Льюиса «Просто христианство».

К. Мацан

— Это «Светлый вечер», и сегодня он весьма необычный, у нас в студии нет ни одного собеседника, наши собеседники сегодня — христианские писатели XX века, мы слушаем аудиозаписи их книг. И теперь из Англии перенесемся в Россию, где жил и творил академик Сергей Сергеевич Аверинцев, филолог, культуролог, философ, поэт и автор проповедей. Необычный случай, но тем не менее реальный: по благословению священника Сергея Аверинцева несколько раз просили произнести слово с амвона после богослужения, и мы послушаем архивную запись одной из таких проповедей, она посвящена фрагменту Евангелия от Луки, 12-й главе, а именно притче, рассказанной Христом. «У одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? Некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой, и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет». Евангелие от Луки, 12-я глава, стихи с 16-го по 21-й. Давайте послушаем, что на эту тему говорит Сергей Аверинцев. По звуку это будет старая любительская запись, но сегодня она уже документ эпохи.

В эфире звучит фрагмент слова Сергея Сергеевича Аверинцева после богослужения

Только по послушанию к батюшке я решаюсь сказать несколько слов о сегодняшнем евангельском чтении. Великий итальянский поэт Данте назвал евангелиста Луку «писец милосердия Господня», и все-таки именно в Евангелии от Луки мы встречаем особенно серьезные и строгие укоризны тем, кто стремится к богатству или кичится богатством. В Евангелии от Луки, в самом начале, мы читаем песнь Богородицы, где говорится как Господь «богатящияся отпусти тщи». В нём же мы читаем притчу о богатом и Лазаре и вопрос, как возможно богатому войти в Царствие Божие, и ответ, что это невозможно для человеков и возможно только для Бога такое чудо. В нём мы читаем и притчу, слышанную нами сегодня. О чем идет речь: у человека хорошо уродила земля, ему достался урожай много-много больше, чем он смел надеяться — что же, разве это худо? Разве это худо, братья и сестры, что земля дала ему такое изобилие? Какие мысли приходят ему в голову, это самое интересное. Осуждение относится к мыслям, хотя бедность эта самая высокая, бедность в самом простом, в самом реальном смысле слова, именно такая бедность была уделом Самого Господа. И если его предки Давид и Соломон были боголюбивы и притом богаты, то Он, Тот, Кто много больше Соломона и Тот, Кого Давид называет «своим Господом». Бедность — удел самый высокий, но значит ли это, что богатство, в смысле экономическом, в смысле социальном, уже есть погибель для человека? Дело решается не так просто. Внезапный богач, разбогатевший против всяких своих ожиданий, какие первые мысли он принимает в свою голову? Думает ли он: в месте, где мы молимся, такая скудость, наконец-то я смогу помочь, наконец-то я смогу помочь моим соседям, смогу наконец попросту доставить им общее веселье? Общее веселье вроде бы не самое благообразное, что может быть, но все-таки человек исправляет свое тщеславие и чревоугодие, и легкомыслие, которые могут проявляться в его желании дать угощение, все-таки примешивая к этому и любовь, любовь к приглашаемым. Нет, он думает даже не об этом. Что же, может быть, он забыл о чужих ему по крови, но сохраняет хотя бы мысль о своей семье, о своих родичах? Мы знаем, что в Евангелии любовь кровная ставится высоко, но это не самое высокое. Кровная любовь, любовь к родичам — это та любовь, которую имеют и язычники, не она отличает верующего от всех других, это свойство не благодати, а свойство человеческого естества. Но хотя бы эту естественную кровную любовь он обнаруживает в своих первых мыслях? Думает он: как хорошо, вот теперь я могу спокойно умереть, мои близкие останутся обеспеченными? А если у него нет совсем близких, если он бездетен, то это отойдет к его любимым племянникам, так или иначе весь его род получит от этого какое-то благо. Нет. Думает ли он, если он женатый человек — а среди иудеев было очень мало неженатых, разве что он был вдовцом, а так он должен был быть женатым человеком, — думает ли он: ну наконец моей бедной жене будет легче, будет меньше забот? Даже и такие мысли, мысли достойные всего-навсего хорошего язычника, в голову ему не приходят. Он думает, как он распорядится этим зерном, какие ему надо принять немедленно, скорее, практические меры, чтобы его разместить и главное, он думает о времени, о предстоящем ему благополучном и обеспеченном времени. Богатство дает ему иллюзию власти над временем, над тем, над чем человек меньше всего может иметь власти — над будущим. Это слово, одно и то же греческое слово «многое» повторяется, знаменательно повторяется на расстоянии нескольких слов. Он обращается к своей душе, то есть к своему «я», к своей самости, как это выражается в православной аскетической литературе. Он разговаривает сам с собой, потому что у него нет больше собеседников ни на небе, ни на земле, только он сам, только его самость: «Душа моя, ты имеешь много добра, и теперь ты всё это скопила на многие годы». И ответ Бога звучит сурово, но, может быть, в нем чуть-чуть есть некое подобие интонации, с которой отец мог бы строго обратиться к заигравшемуся, забывшему себя в игре сыну: «Безумный, (так переводится в нашем переводе, но это можно было бы перевести: „глупец“, „глупый“) в эту ночь твою душу, твою жизнь отнимут у тебя». Будущего ты не имеешь, будущего человек не может иметь. В стихах одного светского французского поэта, повествующих о том деятеле французской истории, который французу в XIX веке больше всего мог внушать мысль о власти, о приобретении, (имеется ввиду Наполеон) как припев, снова и снова повторяются слова: «Ты можешь отнимать королевства у королей, ты можешь отнять Европу у Карла Великого и Азию у Магомета, но ты не отнимешь завтрашнего дня у Предвечного». Завтрашний день — это то, что по определению человеку не принадлежит, и это большая радость, что оно нам не принадлежит, что оно принадлежит Богу и нам лишь, как сонаследникам Христовым, и в общении друг с другом. И я снова возвращаюсь к своей первой мысли, ведь если бы этот человек был богатым и наивно, простодушно и совсем по-земному радовался своему богатству, но если бы ему только пришла мысль о других людях, все было иначе, и он не услышал бы этой укоризны, он умирал бы в радости, не как человек, у которого что-то отняли. У него не отнято ничего. Он лишается этой иллюзорной власти над завтрашним днем, который все равно ему не мог бы принадлежать. Завтрашний день, который предоставлен человеческой самости — это уже ад, только в аду может быть так. И поэтому суровая притча, о которой повествует, которую пересказывает нам Лука, достойна его, именно как «писца милосердия Господня», по слову величайшего из христианских поэтов Европы.

К. Мацан

— Это был голос академика Сергея Сергеевича Аверинцева, фрагмент одной из его проповедей. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, мы прервемся и вернёмся через несколько минут.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, в студии Константин Мацан, у нас сегодня необычная программа, мы слушаем фрагменты аудиоверсий из книг христианских апологетов и богословов-мирян XX века и на очереди у нас еще один английский автор — Гилберт Кит Честертон. Многие знают его, как автора детективов, но, кроме этого, он был журналистом и автором богословской публицистики. Мы сегодня уже упоминали о феномене христианской радости — схожий концепт стоит и в центре мысли Честертона, для него это радость-благодарность. Его мысль: «если ты способен благодарить Бога за самую малость или за то, что обычно воспринимаешь, как само собой разумеющееся, например, за саму жизнь, то эта жизнь расцвечивается новыми красками, потому что озаряется Божественным светом». Давайте послушаем фрагмент «Автобиографии» Честертона, заключительную главу, которая называется «Бог с золотым ключом».

В эфире звучит фрагмент из книги «Автобиография» Честертона

Таинство покаяния дает нам новую жизнь и примиряет нас с миром, но не так, как примиряют оптимисты и поборники наслаждения. Радость дается не даром, она обусловлена раскаянием. Другими словами, цена ей — истина, или, если хотите, реальность. Мы должны увидеть себя такими, какие мы есть.

В сущности, я нигде не видел таких же взглядов, пока не открыл грошовый катехизис и не прочел: «Два греха против надежды — самонадеянность и уныние».

В ранней юности я пытался прийти к этому с другого конца, с края света, бесконечно далекого от мистической надежды. Я стремился к неверной земной надежде и к небольшому конкретному счастью, но с самого начала я остро, до боли ощущал именно эти опасности. Я чувствовал, что всё на свете портят уныние и самонадеянность. В первой, мальчишеской книге стихов я спрашивал, через какие чистилища прошел я до рождения, чтобы получить в награду право смотреть на одуванчики. Я не верю в метемпсихоз и вряд ли верил тогда, а с тех пор, как у меня есть сад, я знаю, что плевелы — не только благо. Но слова об одуванчике можно отнести и к подсолнечнику, или к солнцу, или к той радости, которая, по утверждению поэта, ярче солнца. Радоваться сорняку может только тот, кто чувствует себя недостойным сорняка. А презирать сорняк или цветок, или что угодно можно двумя способами: один был популярен в моей юности, другой вошел в моду не так давно. Оба они неверны, и оба противоположны одной и той же истине.

Пессимисты моей юности, завидев одуванчик, говорили вслед за Суинберном, что они устали от бутонов, цветов и многого другого. Но можно презирать одуванчик иначе, и презрение оптимиста, на мой вкус, еще обиднее, чем презрение пессимиста. Тут есть несколько методов. Можно сказать: «Это что! Вот у Сэлфриджа — настоящие одуванчики!» — или: «...у Волворта» одуванчики дешевле«. Можно, наконец, презрительно скривить губы и намекнуть, что в лучших домах носят не одуванчики, а орхидеи. Короче говоря, нетрудно уничтожить одуванчик, сравнив его с чем-нибудь; ведь аналогия, а не привычность — мать пренебрежения. Но все эти фразы основаны на странном и ошибочном мнении, что мы, люди, имеем право на одуванчики и не обязаны за них благодарить, не должны им дивиться, а главное — не должны удивляться, что нас сочли достойными этих пуховых шариков. Такое расположение духа нравится мне не больше, чем пессимизм Суинберна; и то, и другое приводит к брезгливому отвращению. А имя этим недугам — уныние и самонадеянность.

Цель жизни — радость; к чему же нам те или иные вещи, если мы их не ценим? К чему накапливать их, если мы им не радуемся? Когда-то я говорил, что зеленый фонарный столб лучше темноты, а если он один — свет ярче на фоне мрака.

Другими словами, не так уж важно, пессимизмом или оптимизмом клянется человек, если он потерял способность радоваться тому, что у него есть. Ведь самое трудное для нас, людей, не радоваться столбам и цветочкам, а радоваться радости. Труднее всего действительно любить то, что любишь. В том-то и проблема. Мне казалось в начале и кажется сейчас, в конце, что ни пессимисты, ни оптимисты не решили загадки, потому что и те, и другие забыли о смирении и о благодарности недостойных. Мысль эта много важнее и удивительнее, чем мои личные мнения, но привела меня к ней нить благодарности, легкая и тонкая, как пух одуванчика. Эта нить привела меня к взглядам, которые не только взгляды. Может быть, только они одни больше, чем просто взгляды.

Дело в том, что тайна смирения стала действительно тайной. Ее почти забыли, выбросили на свалку вместе с ворохом других негодных истин. И счастливый гедонист, и тоскливый пессимист закоснели в гордыне. Пессимист гордился пессимизмом, потому что во всем мире не находил ничего себе под стать. Оптимист гордился оптимизмом, потому что в куче всякой дряни находил кое-что сносное. Одни считали, что жизнь дурна, другие — что жить можно, но никому и в голову не приходило благодарить за самое маленькое благо. А я все больше и больше верил, что, как это ни странно, ключ именно тут, и потому все ближе подходил к тем, кто специально занимается смирением, хотя для них дверь вела в небо, а для меня — на землю.

Конечно, мне скажут: «Что за бред? Неужели вы действительно думаете, что поэт не может радоваться травке или цветку, если не связывает ее с Богом, более того — с вашим Богом?» А я отвечу — да. Я считаю, что не может. Когда людям впервые пришло в голову, что мир, быть может, не скреплен великой целью, а слепо катится неизвестно куда, надо было довести мысль до конца: если это верно, ни один поэт уже не вправе бежать, как в свой дом, в зеленые луга, и обращаться за вдохновением к синеве небес. Поэты, даже язычники, могут прямо любить природу только в том случае, если они косвенно верят в Бога. Если исчезает даже смутная мысль о сознательной цели, многоцветный осенний ландшафт ничем не отличается от многоцветной мусорной кучи. Такое восприятие мира, словно прогрессивный паралич, все больше сковывает тех новых поэтов, которые не пришли к христианству. Вот я и считаю, что прежде всего простая мистика одуванчика и дневного света зиждется на вере.

К. Мацан

— Это была аудиоверсия книги «Автобиография». Гилберт Кита Честертона, фрагмент главы «Бог с золотым ключом».

К. Мацан

— Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. У нас сегодня нестандартная программа, мы слушаем фрагменты аудиокниг христианских мыслителей XX века, и теперь из Англии перенесёмся во Францию, приютившую в послереволюционные годы многих-многих русских интеллектуалов. Среди них не последнее место занимает богослов Владимир Николаевич Лосский. Сын выдающегося русского философа Николая Лосского, Владимир Николаевич сознательно удалился от чистой философии и сделал делом своей жизни православное богословие, где в центре Бог-Троица, Который таинственным, но реальным образом приоткрывает Себя навстречу человеку. Тема о человеке, как образе и подобии Божием, очень важна для Лосского в его лекциях, ставших впоследствии книгой «Догматическое богословие», этому тоже уделено внимание. Однако Лосский стремится не просто изложить учение Церкви как набор отвлеченных положений, Владимир Николаевич, оставаясь в рамках богословской науки, тем не менее стремится показать, как мне кажется, почему догматика Церкви имеет непосредственное отношение к жизни человеческой души, к тому, что и как каждый из нас может понять о себе и увидеть в себе, и выстраивать в свете этого понимания свои поступки. Давайте послушаем фрагмент аудиоверсии книги Владимира Николаевича Лосского «Догматическое богословие».

В эфире звучит аудиофрагмент книги

В античной философии живо знание о центральном положении человека, которое она выражала понятием «микрокосм». В частности, в учении стоиков превосходство человека над космосом объясняется тем, что человек объемлет космос и придает ему смысл: ибо космос — это большой человек, а человек — малый космос.

Идея микрокосма вновь появляется у отцов Церкви, но у них она решительно перерастает всякий имманентизм. «Нет ничего удивительного в том, — говорит святой Григорий Нисский, — что человек есть образ и подобие вселенной, ибо земля преходит, небеса меняются, и все их содержимое столь же эфемерно, как и содержащее». И вот — перед космической магией заката античности с улыбкой утверждается свобода: «...те, кто думали возвысить человеческую природу этим велеречивым наименованием, — добавляет святой Григорий, — не заметили, что одновременно наградили человека качествами, свойственными комарам и мышам». Подлинное величие человека не в его бесспорном родстве со вселенной, а в его причастности Божественной полноте, в сокрытой в нем тайне «образа» и «подобия». «Я — земля, и потому привязан к земной жизни, — пишет святой Григорий Богослов, — но я также и Божественная частица, и потому ношу в сердце желание будущей жизни».

Человек, как и Бог, существо личное, а не слепая природа. В этом характер Божественного образа в нем. Связь человека со вселенной оказывается как бы опрокинутой по сравнению с античными понятиями: вместо того, чтобы «деиндивидуализироваться», «космизироваться» и таким образом раствориться в некой безличной божественности, абсолютно личностный характер отношений человека к личному Богу должен дать ему возможность «персонализировать» мир. Уже не человек спасается вселенной, а вселенная человеком, потому что человек есть ипостась всего космоса, который причастен его природе. И земля обретает свой личностный, ипостасный смысл в человеке. Человек для вселенной есть ее упование благодати и соединения с Богом; но в нем также — опасность поражения и утраты. «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих», — пишет святой апостол Павел. И действительно, «тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих».

Тварь, по вине человека покорившаяся беспорядку и смерти, от него же, ставшего по благодати сыном Божиим, ждет своего избавления.

Мир следует за человеком, потому что он есть как бы природа человека; его можно было бы назвать «антропосферой». И эта антропокосмическая связь осуществляется тогда, когда осуществляется связь образа человека с его Первообразом — Богом; ибо человеческая личность не может, не подвергнувшись распаду, претендовать на обладание своей природой, то есть именно своим качеством микрокосма в мире, но она обретает свою полноту, когда отдает эту свою природу, когда принимает в себя вселенную и приносит ее в дар Богу. Итак, мы ответственны за мир. Мы — то слово, тот логос, в котором он высказывается, и только от нас зависит — богохульствует он или молится. Только через нас космос, как продолжение нашего тела, может воспринять благодать. Ведь не только душа, но и тело человека создано по образу Божию. «Вместе были они сотворены по образу Божию. «Вместе были они сотворены по образу Божию», — пишет святой Григорий Палама.

Поэтому образ не может быть объективирован, так сказать «натурализирован», превращен в атрибут какой-либо одной только части человеческого существа. Быть по образу Божию, утверждают в конечном своем анализе отцы, значит быть существом личным, то есть существом свободным, ответственным. Можно было бы спросить, почему же Бог создал человека свободным и ответственным? Именно потому, что Он хотел призвать его к высочайшему дару — обожению, то есть к тому, чтобы человек в устремлении бесконечном, как бесконечен Сам Бог, становился по благодати тем, что Бог есть по Своей природе. Но этот зов требует свободного ответа. Бог хочет, чтобы порыв этот был порывом любви. Соединение без любви было бы механическим, а любовь предполагает свободу, возможность выбора и отказа. Существует, конечно, и безличная любовь, слепое тяготение желания, рабство природной силе. Но не такова любовь человека или ангела к Богу — иначе мы были бы животными, привязывающимися к Богу каким-то темным влечением наподобие сексуального. Чтобы быть тем, чем должен быть любящий Бога, нужно допустить возможность обратного: надо допустить возможность бунта. Только сопротивление свободы придает смысл согласию. Любовь, которой хочет Бог, это не физическое намагничивание, но живая взаимная напряженность противоположностей. Это свобода — от Бога: свобода есть печать нашей причастности Божеству, совершеннейшее создание Бога, шедевр Творца.

Личное существо способно любить кого-то больше собственной своей природы, больше собственной своей жизни. Таким образом, личность, этот образ Божий в человеке, есть свобода человека по отношению к своей природе. Святой Григорий Нисский учит, что личность есть избавление от законов необходимости, неподвластность господству природы, возможность свободно себя определять. Человек в большинстве случаев действует по естественным импульсам; он обусловлен своим темпераментом, своим характером, своей наследственностью, космической или социально-психической средой, даже собственной своей «историчностью». Но истинность человека пребывает вне всякой обусловленности, а его достоинство — в возможности освободиться от своей природы: не для того, чтобы ее уничтожить или предоставить самой себе, подобно античному или восточному мудрецу, а для того, чтобы преобразить ее в Боге.

Цель свободы, — как объясняет святой Григорий Богослов, в том, чтобы добро действительно принадлежало тому, кто его избирает. Бог не хочет оставаться собственником созданного Им добра, Он ждет от человека большего, чем чисто природной слепой причастности. Он хочет, чтобы человек сознательно воспринял свою природу, чтобы он владел ею — как добром — свободно, чтобы он с благодарностью принимал жизнь и Вселенную как дары Божественной любви.

Личные существа — это апогей творения, потому что они могут по своему свободному выбору и по благодати стать Богом. Сотворяя личность, Божественное Всемогущество осуществляет некое радикальное «вторжение», нечто абсолютно новое: Бог создает существа, которые, как и Он, вспомним здесь о Божественном Совете книги Бытия, могут решать и выбирать. Но эти существа могут принимать решения, направленные и против Бога. Не есть ли это для Бога риск уничтожить Свое создание? Мы должны ответить, что риск этот парадоксальным образом вписывается во всемогущество Божие. Творя «новое», Бог действительно вызывает к жизни «другого»: личное существо, способное отказаться от Того, Кто его создал. Вершина Божественного всемогущества таит в себе как бы бессилие Бога, некий Божественный риск. Личность есть высочайшее творение Божие именно потому, что Бог вкладывает в нее способность любви — следовательно, и отказа. Бог подвергает риску вечной гибели совершеннейшее Свое творение именно для того, чтобы оно стало совершеннейшим. Парадокс этот неустраним: в самом своем величии — в способности стать Богом — человек способен к падению; но без этой способности пасть нет и величия. Поэтому, как утверждают отцы, человек должен пройти через испытания, чтобы обрести сознание своей свободы, сознание той свободной любви, которой ждет от него Бог.

«Бог сотворил человека животным, получившим повеление стать богом», — вот строгое слово Василия Великого, на которое ссылается святой Григорий Богослов. Чтобы исполнить это повеление, надо быть в состоянии от него отказаться. Бог становится бессильным перед человеческой свободой. Он не может ее насиловать, потому что она исходит от Его всемогущества. Человек был сотворен одной волей Божией, но ею одной он не может быть обожен. Одна воля в творении, но две — в обожении. Одна воля для создания образа, но две — для того, чтобы образ стал подобием. Любовь Бога к человеку так велика, что она не может принуждать, ибо нет любви без уважения. Божественная воля будет всегда покоряться блужданиям, уклонениям, даже бунтам воли человеческой, чтобы привести ее к свободному согласию. Таков Божественный Промысл, и классический образ педагога покажется весьма слабым каждому, кто почувствовал в Боге просящего подаяния любви нищего, ждущего у дверей души и никогда не дерзающего их взломать.

К. Мацан

— Это был фрагмент аудиоверсии книги Владимира Николаевича Лосского «Дoгматическое богословие». А теперь из Франции снова перенесемся в Англию. Мы начали нашу сегодняшнюю программу с фрагмента из книги Клайва Стейплза Льюиса «Просто христианство» и фрагмент этой же книги мне бы хотелось поставить и в финале нашего разговора. Это будет последняя глава этой книги, которую Льюис назвал «Новые люди», имея в виду, что так можно назвать христиан, тех, для кого встреча со Христом, если человек всерьез ее воспринял, стала началом новой жизни, не в каком-то бытовом смысле, но, что важнее, в смысле начала новой духовной жизни. Давайте послушаем фрагмент аудиоверсии этой главы из книги Клайва Стейплза Льюиса «Просто христианство».

В эфире звучит аудиофрагмент

Новые люди появляются тут и там, во всех уголках Земли. Некоторых из них, как я уже сказал, трудно пока распознать. Но есть и такие, которых вы узнаете довольно легко. Кто-то из них иногда встречается нам. Даже голоса их и лица отличаются от наших: они сильнее, спокойнее, счастливее, светлее. Их активность начинается там, где большинство из нас останавливается. Их, как я сказал, можно узнать, но для этого вам следует четко определить для себя, что вы, собственно, ищете. Они не похожи на тех религиозных людей, образ которых возник у вас из прочитанных книг. Они не привлекают к себе внимания. Часто вы склонны считать, что проявляете к ним доброту, тогда как это они на самом деле добры к вам. Они любят вас больше, чем другие люди, но нуждаются в вас меньше. «Мы должны побороть в себе стремление быть необходимыми, незаменимыми для других. Для некоторых славных людей, особенно женщин, это самое трудное). Так и кажется, что у них всегда на все есть время, вы поражаетесь, где они его берут. Когда вы узнаете одного из них, вам будет значительно легче узнать следующего. И я подозреваю, (хотя откуда мне знать?), что они узнают друг друга немедленно и безошибочно, невзирая на расовые, половые, классовые и возрастные барьеры, невзирая даже на барьеры вероисповедания. Каким-то образом стать святым подобно вступлению в тайное общество. Помимо всего прочего, это очень интересно и увлекательно.

Но вы не должны думать, что все новые люди однолики в обычном смысле слова. Боюсь, многое из того, о чем я говорил в этой книге, могло вызвать у вас именно такое впечатление. Ведь чтобы стать новым человеком, надо потерять свое старое «я»; мы должны «выйти из себя» и «войти в Христа». Его воля должна стать нашей волей; Его мысли — нашими мыслями. Мы должны обрести «ум Христов», как говорит Библия. Поскольку существует только один Христос, и только Он один должен находиться в нас, не значит ли это, что мы все должны стать совершенно одинаковыми? Выглядит как будто бы так. Но это совсем не так.

Мне трудно подобрать удачные примеры или сравнения, чтобы пояснить это, потому что ничто не может находиться друг с другом в таких же отношениях, в каких находятся Создатель и Его Создания. И все же я попытаюсь привести два очень несовершенных сравнения, которые, надеюсь, помогут вам понять, что я имею в виду. Вообразите себе людей, которые всю свою жизнь прожили в полной темноте. Вы приходите к ним и пытаетесь описать, на что похож свет. Вы говорите им, что если они выйдут наружу, то один и тот же свет упадет на каждого из них, и все они будут отражать его, и станут видимыми. Услышав это, они, вполне вероятно, подумают: если мы узрим один и тот же свет, и каждый из нас будет реагировать на него одним и тем же образом (то есть все мы будем его отражать) то не окажемся ли мы все похожими друг на друга? Между тем мы с вами прекрасно знаем, что на самом деле свет лишь выявляет, насколько они друг на друга не похожи.

Или, предположим, вам встретился человек, который совершенно не знаком со вкусом соли. Вы даете ему щепотку на пробу, и он ощущает сильный резкий вкус. Потом вы говорите ему, что в вашей стране люди кладут соль в пищу. Вполне возможно он ответит на это: «Значит ваши блюда не отличаются одно от другого, вкус этого порошка настолько резок, что убьет всякий другой». Между тем мы с вами прекрасно знаем, что соль производит как раз противоположный эффект. Вместо того, чтобы убить вкус яйца или мяса, или капусты, соль проявляет его. Все они будут казаться безвкусными до тех пор, пока вы не прибавите к ним соли. (Конечно, как я и предупреждал вас, сравнение это хромает, потому что вы можете убить любой вкус, положив в пищу слишком много соли, тогда как убить специфику человеческой личности, добавив к ней слишком много от Христа, невозможно).

Что-то действительно подобное этому происходит между Христом и нами. Чем больше нашего собственного «я» мы убираем с пути, позволяя Ему взять контроль над нами, тем больше мы становимся самими собою.

Он содержит в себе такое богатство и такое разнообразие, что миллионов и миллионов маленьких «Христов», каждый из которых не похож на другого, все еще не будет достаточно, чтобы полностью выразить Его. Он сделал всех нас, Он придумал нас, как писатель придумывает действующих лиц в романе — всевозможными и разнообразными, какими вам и мне предстояло стать. В этом смысле наше подлинное «я» все еще ожидает своего проявления в Нем. Нет пользы пытаться «быть самим собой», минуя Его. Чем больше я сопротивляюсь Ему и стараюсь жить по-своему, тем больше господствуют надо мной мои наследственность и воспитание, окружающая среда и растущие во мне страхи и похоти. Фактически то, что я с гордостью называю «самим собой», оказывается лишь точкой, где пересеклись последствия тех явлений, событий, случаев и процессов, которые не я начинал и не мне прекращать. Так называемые «мои желания» попросту навязаны мне физическими отправлениями моего организма или мыслями других людей, или подсказаны бесом. Я плотно поел, крепко выпил и отлично выспался — вот истинный источник того минутного вожделения, которое я испытал к девушке, сидящей напротив меня в купе вагона, между тем я наивно приписываю его моему «тонкому вкусу и независимому, высоко личному решению». Пропаганда — вот истинный источник того, что я именую своими политическими убеждениями. В своем естественном состоянии я далеко не та личность, какой считаю себя. Большую часть того, что я называю своим «я», можно объяснить какими-то внешними причинами. Только когда я обращаюсь к Христу, когда передаю себя Ему, сдаюсь Его личности, только тогда я начинаю приобретать собственное, настоящее «я»!

Вначале я сказал, что Бог содержит в Себе личности. Сейчас я хочу остановиться на этом подробнее. Только в Нем истинные личности и бывают. Пока вы не отдадите себя Ему, вы не сможете обрести своего истинного «я». Одинаковы, главным образом, естественные люди, а не те, кто отдал себя Христу. Как заунывно одинаковы великие тираны и завоеватели; как величественно разнообразны святые! По-настоящему отдайте себя, без сожаления откажитесь от своего «я», и взамен Христос действительно даст вам настоящее «я», истинную личность. Однако вы не должны приходить к Нему только ради этого. Если ваше личное «я» — это все, что вас волнует, значит, ваш путь к Нему еще не начинался. Самый первый шаг на этом пути — постараться забыть о себе. Ваше подлинное новое «я» (личное «я» Христа, а также ваше, и ваше только потому, что оно — Его) не придет к вам до тех пор, пока вы стараетесь найти его. Оно придет, когда вы станете искать Христа. Это звучит странно, правда?

Но тот же самый принцип действует и в других областях. Даже в общественной жизни вы не сумеете произвести хорошего впечатления, пока не перестанете думать о том, какое впечатление производите. То же самое относится к литературе и искусству: ни один человек, больше всего заботящийся об оригинальности, никогда оригинальным не станет; И наоборот, если вы просто стараетесь выразить истину (нимало не заботясь о том, как часто до вас говорили одни и другие), — девять против одного, что вы действительно окажетесь оригинальным, даже не замечая этого.

Принцип этот пронизывает всю жизнь, сверху донизу. Отдайте себя — и вы обретете себя. Пожертвуйте жизнью — и вы спасете ее. Предавайте смерти свое тщеславие, свои самые сокровенные желания каждый день и свое тело — в конце, отдайте каждую частицу своего существа — и вы найдете жизнь вечную. Не удерживайте ничего. То, что не умерло в вас, не воскреснет из мертвых. Будете искать «себя», и вашим уделом станут лишь ненависть, одиночество, отчаяние, гнев и гибель. Но если вы будете искать Христа, то найдете Его, и «все остальное приложится вам».

К. Мацан

— Это был фрагмент аудиоверсии книги Клайва Стейплза Льюиса «Просто христианство», этими словами оканчивается книга и наша сегодняшняя программа, наш необычный «Светлый вечер». Полные аудиоверсии книг, которые звучали сегодня, можно найти на сайте predanie.ru. У микрофона был Константин Мацан, спасибо, до свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Послания апостола Павла к Ефесянам и Колоссянам». Прот. Андрей Рахновский
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Журнал от 22.11.2024». Алексей Соколов, Роман Торгашин

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов