
У нас в гостях был народный художник России, академик Российской Академии художеств Василий Нестеренко.
Мы говорили с ним о феномене духовной живописи, о том, как участие в жизни Церкви может влиять на творчество, а также о персональной выставке нашего гостя «Мы — русские, с нами Бог».
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
− «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, ещё раз здравствуйте, уважаемые друзья! В студии, у микрофона Константин Мацан, в гостях у нас Василий Нестеренко — народный художник России, академик российской академии художеств, я напоминаю, что персональная выставка Василия Нестеренко, под названием «Мы русские, с нами Бог» в эти дни открыто проходит в манеже, в центре Москвы и будет работать без выходных, как Василий Игоревич подчеркнул в первой части нашей беседы — до 25 июня, всех приглашаем.
В. Нестеренко
− Добрый вечер.
К. Мацан
− Да, добрый вечер ещё раз... а Ваш путь к вере и в вере, какие на нём были для вас главные этапы и занятие живописью, в том числе духовной живописью? Это скорее результат религиозного мировоззрения, или это была ступень к обретению веры, к укреплению в вере, например...
В. Нестеренко
− И так, и иначе... я художник по своей природе, вот я часто говорю, что все дети рисуют, но не все поют и не все танцуют, но все рисуют, во всех странах и мальчики, и девочки, и во всех народах, во всех религиях — все рисуют, но художниками становятся очень немногие. Вот как это происходит, это как такая болезнь заразная... заразился... у большинства иммунитет, многие излечиваются, единицы заражаются до конца жизни... я вот художник до конца жизни... ага... что такое духовность, как вот приходили к вере... в девяностые годы было покаяние, как сохранялась наша великая Родина, когда всё распадалось... просто рвалось по швам. Только ленивый не проклинал свое отечество в девяностые годы, сейчас уже забыли, Слава Богу, забыли это... но было так и в этот момент неожиданно произошел приход всей страны к Богу, параллельно... трудно, вот в жизни происходит то, что люди не могут, как бы, понять, с чем сопоставить. С одной стороны — полный развал, с другой стороны — приход к Богу всей страны... многих, очень многих людей. Стали восстанавливаться храмы, монастыри, воцерковляться люди стали. Ведь у нас же были единицы воцерковленных людей в советское время. У меня семья была верующая, но не воцерковленная, да и как это можно было вообще ожидать, когда это было комсомольская, пионерская, коммунистическая, так сказать, реальность... ну вот девяностые годы стало, как бы вот таким приходом для меня тоже, вместе с Россией всей к церкви, к воцерковлению... И Господь, когда человек обращается к Богу, Он даёт новоначальную благодать... тебе всё открывается — все двери. Вдруг, я попадаю на Афон, на который вообще невозможно было попасть, люди мечтали десятилетиями, столетиями попасть туда... только очень немногие люди могли это сделать... Вдруг, я попадаю на Афон... вдруг, я попадаю в Иерусалим, в Храм Гроба Господня, в Храм яслей Господних, по святым местам, Господь прям проводит меня. Я все рисую там, поскольку я художник, радуюсь, думаю, что это я все... вот, я попадаю в Печоры в России, во многие другие святые места...О, это была эйфория совершенно трудно чем объяснимая, трудно передаваемая, вот, все, казалось бы, открыто и небо и... вообще, вот только стоит еще шаг сделать, маленькое движение и ты будешь лететь... А потом эта благодать отходит. Так происходит с каждым, так происходит с человеком, со всей страной, с народами... и ты остаешься один на один с обстоятельствами, с искушениями... и вот тут, ты должен уже, так сказать, каким-то образом бороться за ту благодать, чтобы вернуть... ну, например: Силуан Афонский увидел Христа Спасителя, а потом, в течение долгих десятилетий он боролся с демонами, которые его осаждали буквально... он вспоминал это и печалился... печалование о Боге — так он называл свои переживания и чувства, духовный свой опыт. И вот так и прожил всю жизнь, вспоминая то, что было...
Серафим Саровский молился на камне и его подвиг повторил Серафим Вырицкий, с именем которого связано освобождение Ленинграда от немцев... во многом это связано с молитвой Серафима Вырицкого, который также, как Серафим Саровский был. Что произошло? Была благодать, а потом отошла, и вот, хочется вернуть ее. В моем случае, новоначальная благодать, она вот стала такой большой для меня, я вспоминаю, вот и пытаюсь, ну, Господь милостив ко мне, вот элементы этой благодати я чувствую, в одной работе, в другой... Храм Христа Спасителя стал поворотным моментом в моей судьбе. Поворотной судьбе всего направления в искусстве, в духовной живописи... вот что произошло с духовной живописью? Она со смертью Корина Павла Дмитриевича исчезла в нашей стране... присеклась. Иконопись еще была как-то, где-то, а духовная живопись исчезла и вместе с возрождением Храма Христа Спасителя, возрождалась и духовная живопись во всей великой нашей Родине. Я принимал в этом участие, вот, счастлив этим обстоятельствам. Особый для меня был опыт — это работа на Афоне, когда я расписывал храм Великомученика Пантелеймона на старом Русике, это самый большой русский храм на Афоне. Он был построен на месте древнего храма, еще Российской Империи, но не был расписан, помешала революция... ну, простоял сто лет, и мы его расписывали. Я и мои коллеги художники, товарищи. Опыт жизни в скиту Старый Русик на Афоне в монастыре, где старец Силуан пребывал в течении нескольких лет — это было что-то... трудно даже сопоставимое вообще вот с какой-то... трудно с чем-то сравнить. Жить в монастыре, не просто жить — расписывать, вот и как-то по-иному ощущаешь и шум ручья, который протекал под нашей кельей, и звезды огромные, под которыми можно, как в белую ночь в Петербурге... а это никакая не белая ночь — это, там, лето или зима... там вообще белых ночей нет, но звезды такие огромные, Млечный путь настолько большой, что можно без луны было читать. Потрясающе! А уж если луна, так можно было читать с выражением... вот. Это был опыт, совершенно...вот, ну как это объяснить, это дар! Один священник встретил меня, вернее я его встретил, говорит: «Ну, как дела, что там, как?»... Московский священник, известный человек, ведущий программу на телевидении. Говорю: «Да вот, Русик расписываю на Афоне»... он говорит: «Милость Божия». А я то думал... проблем было столько, так трудно было работать... я так остановился, думаю: «Ну, правда, милость Божия! Что же я переживаю?»... Вот, так что новоначальная благодать, она вроде бы отходит, но не совсем... она остается. Она остается, и где-то вот она пребывает с тобой, мы ее не видим, не чувствуем, отметаем: «Да нет, у нас дела тут, которые надо успеть... приехать вовремя, или наоборот — уехать... в свое время»... А оказывается надо о другом думать. Как это сделать? Ну, иногда через искусство, через творчество, Господь дает возможность почувствовать что-то такое, что сложно объяснить.
К. Мацан
− Вы так интересно рассказываете про опыт именно жизни и работы на Афоне, в этом Свято-Пантелеимоновом монастыре. А что Вы еще вот такого вынесли для себя важного, что с вами до сих пор...
В. Нестеренко
− На Афоне?
К. Мацан
− Да
В. Нестеренко
− Могу привести пример.
К. Мацан
− Давайте...
В. Нестеренко
− Все в конкретных примерах. Был монах один, который что делал... когда он причащался, он, значит, уходил из монастыря в лес, и его никто... ну, как происходит жизнь в монастыре, ну, на Афоне, в любом другом: монахи молятся, но у них очень много работы... вот, ты там поешь на клиросе, в службе учавствуешь, в виде монаха, иеромонаха, иеродиакона — неважно. Потом у тебе послушания, которые необходимо исполнять... и неважно воскресенье это, или какой-то еще день... послушания надо делать. Кто-то работает, там... кто-то что-то возит, строит, носит, с кем-то разговаривает, кого-то водит, кого-то расселяет и так далее... Кто-то на кухне работает, кто-то хлеб испекает. Но, почему-то этого монаха никто не трогал... вот он уходил в горы, весь день, ну, чтобы не было искушений... На Афоне и так, достаточно несравнимо с Москвой, например: ну, во-первых там женщин нет, там нет транспорта, там нет суеты такой, которая на окружает... Тем не менее, он уходил, и все смотрели на него, думали: «Да... вот это человек, который проводит после причастия день в тишине». Для меня это пример, своеобразный. Надо так делать... не получается, но есть пример. Других, конечно много... много... много всего, что я почерпнул там, совершенно чудесного из жизни монахов, монастыря... когда изнутри это видишь — совсем иначе воспринимаешь, чем даже, читая в книжках... Собственный опыт — он очень важен...
К. Мацан
− Василий Нестеренко — народный художник России сегодня с нами, с вами, в программе «Светлый вечер». Ну вот... начали мы говорить, вернее вы эту тему задали, что для вас такой один из центральных мотивов вашего творчества, то, ответ на что вы для себя сами ищете, это — кто герой нашего времени. А какой ответ вы для себя находите? Или, хотя бы в какую сторону за этим героем нужно идти, где его искать? У вас есть много исторической живописи, у вас есть портреты современников: актеров, оперных артистов: Карен Вишневский, Владимир Моторин, замечательных певцов... Портрет Василия Ланового, известный... Есть, мною нежно любимая картина — «Русская Мадонна» невероятной красоты, такой чувствительности, трогательности... тоже, женщина с младенцем, чем не герой нашего времени, в каком-то смысле. Кто для вас герой нашего времени?
В. Нестеренко
− А, вот ты их перечислили — это и есть герои. Я не очень согласен с Лермонтовым, с его Печориным, что вот это и есть герой... или с Онегиным, ну не так немножко все. Вот я считаю, что герой этого времени был Серафим Саровский. Вот он герой, вот благодаря ему декабристы не прошли. «Ах, декабристы, ах, как замечательно, ах, вот, подвиг женщин...». Ну подвиг да, был, но ведь эти же люди, они же хотели разрушить нашу страну... и благодаря Серафиму Саровскому, который их не поддержал... а перед Пушкиным перебежал заяц, не кошка черная, заметьте, а заяц просто какой−то серый, и неизвестно в какую сторону вправо, влево... и он, значит, вернулся назад, но царю сказал, что если бы не заяц, то я бы был здесь. Благодаря Серафиму Саровскому Россия еще простояла сто лет. Вот он! Герой нашего времени, того времени... так нашего времени, вот элементы этого героизма, я нахожу в простых людях, которых я рисую...
Например, у меня есть картина — «Хранитель Алтая» ... наш проводник, мы ходили по Алтаю на лошадях, и проводник наш, алтаец, по национальности алтаец, ну, он бывший десантник, в тельняшке, поверх которой одежда одета теплая, поскольку там холод, лед, ледники... герой нашего времени самый настоящий..., и он русский, хотя он алтаец. Скажи ему, что: «Володя, ты — не русский», − «Да как это?». Он просто удивился, вспоминаю, мягко говоря... вот. Вы вспомнили «Русскую Мадонну» − вот он, герой нашего времени, это женщина, которая с ребенком. Вообще эта тема материнства, рождения детей, она должна быть номер один в нашей стране... крепкая семья, основанная на православных, на христианских ценностях. Или, если более шире взять — на традиционных ценностях. Наши ценности христианские, православные, очень близки мусульманам, это я сразу скажу... я с этим сталкивался на личном опыте. Очень важен личный опыт, вот, мой личный опыт, я делал большую выставку, например, в Казани. Мне говорят: «Только не показывай христианские работы православные» ... а я наоборот именно на этом сделал всю выставку. Огромное количество мусульман воспринимало это совершенно правильно, поскольку традиционные ценности у нас очень близкие. Семья — это номер один, сейчас пытаются разрушить, мы должны наоборот — не разрушать, а воспитывать, прививать своим детям. В советское время один ребенок была норма, много было бездетных, особенно среди художников бездетных семей... Два ребенка была редкость, три — это просто вообще надо было искать, я не знаю, днем с огнем, как Диоген ходить. А вот надо сейчас возвращаться к тем принципам, которые были в России всегда — большие многодетные семьи... вот и картина «Русская Мадонна» об этом. Нужно много говорить о военных, о простых людях... и в каждом из них я хочу найти то, что можно было бы назвать героем нашего времени. Есть у меня триптих, называется: «Эхо прошедшей войны» − два ветерана: мужчина − непокоренный, женщина — сестра милосердия, а между ними детские образы. Вот эти люди — они и есть герои нашего времени. А для чего нужен герой нашего времени? Вот для чего герой нужен? Кто виноват и что делает... Да, это извечные вопросы русской литературы и русской интеллигенции. Они нужны, эти герои, для того, чтобы научить молодежь, чтобы передать наше все. Что мы хотим передать. Нигилизм? Какой был у Печорина или у Онегина... он убивает своего друга, он предает свою любовь, второй вообще смеется над всем, что только можно... да послушайте, ну что за герои такие? Да были в то время герои! Еще какие герои! Тогда была война 1812, да сам Лермонтов был героем, но почему-то этот нигилизм, который уже тогда начал подтачивать нашу великую Родину. А потом уже дошел до такой степени, что уже практически вся интеллигенция была неверующая, к войне 14-го года — Первой Мировой. Ну и что это за герои такие? И для чего герой нашего времени нужен? Он нужен для того, чтобы детям это привить, чтобы они, может лучше у нас будут, пойдут вперед, возьмут это, не забудут то, что было. Вот для чего нужны портреты, картины и все остальное... вот об этом мои портреты, которые, я хочу, чтобы они были героями нашего времени.
К. Мацан
− Вы упомянули Серафима Саровского... у русского философа Николая Бердяева, есть такая мысль, в его работе «Смысл творчества», где он именно о творчестве много, как следует из названия работы, размышляет, что вот есть, по мысли Бердяева − два пути, два служения человека перед Богом — это путь святости, и здесь в пример Серафим Саровский, и путь творчества, это гений Пушкина для Бердяева. И для этого, конкретно мыслителя, который очень своеобразно видит, что это два равновеликих пути, что мы не должны, как бы говорить, что святость — это более достойный путь пред Богом, а творчество, гениальность — это что-то такое, стоящее на ступенечку ниже...вот он принципиально хочет их уровнять. А для вас, для человека, с одной стороны, который всю жизнь посвятил искусству, творчеству, с другой стороны, человек, для которого стержень — это православная вера, и идеал святых тоже присутствует, как этот вопрос решается?
В. Нестеренко
− Ну этот вопрос, действительно непростой, но в этой связи хочу сказать вот о чем, у художника есть ответственность большая, раз он берется за религиозные, духовные сюжеты. Если ты начинаешь врать — это очень сильно воздействует на зрителя, на верующего. Если ты начинаешь фальшивить — это начинает воздействовать отрицательно, большая ответственность есть. Если ты начинаешь запутываться, а если ты запутался, то как во сне бывает, начинаешь запутываться и не можешь вырваться какого-то, и вот ты все больше запутываешься, запутываешься и уже запутался... но ты проснуться можешь ото сна. А в жизни ты уже не проснешься, вот живешь и запутался уже ну все...конец. Между прочим, так бывает и со священниками, и с архиереями тоже, и даже с патриархами...
К. Мацан
− Они все люди... все же люди...
В. Нестеренко
− Да, смотришь, вроде бы вот так запутался, а чем больше сон такого человека, тем больше людей он запутывает вместе с собой. Запутал так, что запуталась целая страна, целая вселенная, если говорить о вселенском патриархе, вот... не принимайте это за игру слов — это чистая правда.
К. Мацан
− Да, понятно, что речь идет о Константинопольском патриархе Варфоломее...
В. Нестеренко
− Да-да... запутать можно ого-го скольких людей, и чем больше авторитет твой, тем опаснее ты есть. Чем талантливей художник, который служит силам зла, тем он опасней. Тем опасней он, чем больше его талант! Талант же Богом дается, а не демоном. А человек использует его в другую сторону. Сколько таких случаев... очень много. К сожалению, больше, чем нормальных, хороших примеров... к сожалению, больше. Поэтому ответственность художника очень немалая и недооценивать роль художника в жизни — это большая ошибка для всех, в том числе для властей. Но сравнивать все-таки со служением священства, со святыми тем более, я бы не стал — это другое немножко...
К. Мацан
− Хотя, именно о святости говорит, а не просто о сане, о том, что есть путь аскетизма от всего отказаться, пребывать, как Серафим Саровский в молитве и в этом смысле служить Богу, как бы через преодоление всего сиюминутного, плотского, земного... а художник, казалось бы, в другую сторону идет, он наоборот в стихии мира пребывает, чтобы его преображать своим творчеством. Но вот и обычно, мы в традиционно, в сознании христианском, ставим святость абсолютно на первое место, а все остальное на несколько второстепенные, хотя вторая степень не сильно меньше, чем первая, она тоже очень важна.
В. Нестеренко
− Ну тогда, знаете, надо говорить о первой степени, второй, о третьей степени, вот что является третьей степенью? Если вторая степень — это искусство. Кстати, так и было раньше, сначала были епископы, потом были художники, а потом были священники... и так сажались в древней церкви. Так было... вот какое было уважение к художникам, которые могут рисовать. Кто у нас первые художники религиозные? Апостолы. Апостол Лука, который с натуры рисовал Божию Матерь, потрясающий совершенно пример, вот... а что касается первой, второй степени, ну, как мы можем соперничать, да и не нужно этого делать, мы должны наоборот — пример брать со священства, со святых, которые служили, показали пример служения Богу своей жизнью. Что касается художников, я часто слышу, что в той жизни, следующей жизни, мы тоже будем художниками, тоже будем рисовать...
К. Мацан
− Интересно...
В. Нестеренко
− Как-то, какими-то другими красками.
К. Мацан
− А вы это слышите где? От кого?
В. Нестеренко
− Из разных источников, скажем так... вы знаете, что-то есть в этом... может быть, может быть... ведь кто Господь Бог, как не художник? В самом, что не наесть высоком смысле и всеобъемлющем смысле этого слова. И современный художник, который живет вместе с нами — он, ну в какой-то степени, пытается повторить что-то, что было сделано Великим Творцом всего Господом Богом... Мне вспоминаются слова, сказанные владыкой Алексием, который был, когда я расписывал храм Христа Спасителя, он был у нас начальником комиссии, владыка Алексий Орехово-Зуевский, потом ставший владыкой Костромским, уже покойный, к сожалению... И он говорит, что... ( я делал в Воскресение Христово роспись в Храме Христа Спасителя), и он говорит, что: «Вот, в Раю, все оборачиваются на Адама и Еву, настолько они красивы». Тут просто каждое слово удивительно для меня было, то, что он мне вот говорил... Первые творения Божии, настолько они были красивы, хотя Адам умер в девятьсот лет, больше девятисот лет ему было, Ева — больше восьмисот лет... «Нарисуй их», − значит «красивыми». Соответственно, все люди потом, они просто, ну, как вот печать, когда ставишь много, много раз — она замыливается и получается непонятно что... чем вот мы уже как-бы являемся, далекие потомки, первого творения Божия. Творение Божие — прекрасно! Это касается не только Адама и Евы, и всех нас, но это касается природы, это касается каждого листочка, каждой травинки, каждой ягодки, каждых зверушек, так сказать, каждой капли воды... вот отобразить это, чуть-чуть хотя бы сделать шажок в сторону Творца — это ли не счастье для художника? Когда ты это понимаешь, что вот. Ну ты хотя бы этим, хоть как-то становишься ближе, становишься... Вот что такое человек? Это образ и подобие Божие! Мы, как боги, по идее... каждый из нас, всей своей жизнью все это портим. Ну, хотя бы попробовать в своей душе, в своем творчестве сделать ну хотя бы шажок туда — это сверхзадача.
К. Мацан
− Спасибо огромное, за нашу сегодняшнюю беседу, я напомню, сегодня с нами в студии был народный художник Российской Федерации — Василий Игоревич Нестеренко, и персональная выставка Василия Нестеренко проходит в эти дни в Манеже, она называется «Мы русские — с нами Бог» и будет без выходных работать до 25 июня, дорогие друзья, вы еще успеете. Спасибо огромное, это был «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, в студии у микрофона был Константин Мацан, до свидания!
Все выпуски программы Светлый вечер
Карл и Берта Бенц

Фото: Johannes Plenio / Pexels
Немецкий инженер Карл Бенц вошёл в историю как создатель первого в мире автомобиля с двигателем внутреннего сгорания. В конце 19-го века это было поистине изобретение, изменившее мир. Сам пионер автомобилестроения говорил, что успехом обязан любимой жене — Берте «Берта всегда стояла рядом со мной на хрупком корабле моей жизни. И когда он, казалось, неумолимо шёл ко дну, смело и решительно поднимала новые паруса надежды» — писал Карл Бенц о супруге, с которой они прожили вместе 65 лет.
Карл и Берта познакомились в 1870-м году, в немецком городе Пфорцгейме, на званом вечере в одном из знатных домов. Отец Берты, господин Рингер, состоятельный человек, владелец строительной компании, приехал туда вместе с дочерью. Бенца, простого инженера-механика и работягу, пригласили на бал в качестве некой диковинки. Многих забавляли рассказы Бенца о «безлошадной коляске», которую он якобы сам придумал и до мелочей разработал. Бенц же пришёл на званый вечер в надежде, что кто-нибудь искренне проникнется задумкой и согласится стать инвестором его изобретения. Однако лишь один человек в тот вечер слушал Карла с замиранием сердца — Берта Рингер. Её душа отзывалась на каждое слово изобретателя. И когда Карл одиноко стоял в уголке бальной залы, Берта подошла к нему и искренне произнесла: «Господин Бенц, я верю, что ваши идеи изменят мир».
Через два года после того памятного бала, в 1872-м, Карл и Берта обвенчались. Родители девушки поначалу были против этого брака. Они хотели выдать дочь за обеспеченного и уважаемого человека. Но видя, как искренне молодые люди любят друг друга, смягчились. Новобрачные переехали в Мангейм, где Карл открыл небольшую слесарную мастерскую. Вскоре на свет появились дети — всего у Бенцев их было пятеро. Семья жила скромно. Берта, выросшая в богатстве, спокойно приняла новые реалии жизни. Сама готовила, стирала, убиралась и шила. Карл почти всё время проводил в мастерской — чтобы большая семья держалась на плаву, нужно было много работать. А по ночам он трудился над двигателем для «безлошадной коляски». Долгое время у Бенца ничего не получалось. Мотор никак не хотел заводиться. В новогоднюю ночь 1879 года, после скромного праздничного ужина, Берта вдруг предложила мужу зайти в мастерскую и попытать счастья ещё раз. Бенц вспоминал: «Я завёл машину. И она заработала! В тот же самый миг с улицы донёсся звон церковных колоколов — мы восприняли его как благословение наших трудов».
Весть о том, что Бенцу удалось воплотить свой замысел в жизнь, быстро облетела город Мангейм. У Карла появились инвесторы. Несколько местных предпринимателей вложили деньги в создание первого в мире автомобиля. И вот, наконец, он выехал на улицы города! Прохожие не верили своим глазам. Но Карлу удалось проехать на своей «безлошадной коляске» лишь несколько метров. Что-то хлопнуло, полетели искры, и мотор встал. Снова — насмешки, недоверие. А самое худшее — инвесторы потребовали возместить затраты. Они не верили, что Карлу удастся устранить недостатки в своём изобретении. Чтобы с ними рассчитаться, Бенц влез в долги. Семья оказалась на грани нищеты. Но рядом с Карлом по-прежнему была Берта. Она не роптала, не укоряла мужа. Каждый день Берта повторяла супругу, что верит в его силы. Что трудные времена обязательно закончатся. Поддержка жены вдохновляла Бенца. За короткий срок он доработал конструкцию двигателя. Однако, после происшествия, никто уже не воспринимал всерьёз «безлошадную коляску». Бенц не мог поверить: потрачено столько времени, пережито столько лишений, и всё это — зря?..
Утром 5 августа 1888 года Карл проснулся, и не обнаружил во дворе свой автомобиль. Не было нигде и жены. Ещё до рассвета Берта села в машину и направилась в город Пфорцгейм! Она преодолела расстояние в 106 километров. И поздним вечером того же дня остановила безлошадный экипаж у дверей дома своих родителей. Затем отправила мужу телеграмму о том, что путешествие прошло благополучно. На самом деле не всё было безоблачно: в дороге автомобиль потребовалось дозаправить — для этого подошла жидкость для отбеливания из аптеки. А когда засорился топливный шланг, находчивая Берта прочистила его длинной шляпной булавкой. Несколько раз на бездорожье машину приходилось подталкивать. Но всё это были пустяки: главное — путешествие Берты показало всем потенциал изобретения её мужа. Так что появлению на свет автомобиля, такого привычного для нас сегодня, мы обязаны удивительной семейной истории — истории любви, супружеской преданности и поддержки.
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
Митрополит Антоний Сурожский и его семья

Фото: Brett Sayles / Pexels
Митрополит Сурожский Антоний, епископ Русской православной церкви в Западной Европе, всемирно известный проповедник и духовный писатель, говорил, что в своей семье научился многим важным вещам. Например, ценить каждый подаренный Богом день рядом с близкими людьми. О своих родных владыка Антоний не раз вспоминал в книгах и разговорах с духовными чадами.
Андрей Блум, будущий митрополит Сурожский, появился на свет 19 июня 1914-го года в швейцарском городе Лозанне — родители тогда были за границей в отпуске. Его отец, Борис Эдуардович Блум, был дипломатом, и имел шотландские корни. Мать, Ксения Николаевна, приходилась родной сестрой знаменитому композитору Александру Скрябину. Бабушка по матери — обрусевшая итальянка, училась русскому языку по романам Ивана Тургенева, и всю жизнь разговаривала возвышенным тургеневским слогом. В России Андрею довелось прожить совсем немного. В 1915-м вся семья — отец, мать, бабушка и мальчик — уехала в Персию, современный Иран. Бориса Эдуардовича назначили туда на дипломатическую службу. В Персии Блумы провели около семи лет. В эти годы воспитанием Андрея занималась в основном бабушка, поскольку родители работали. «Бабушка у меня была замечательная; она много мне вслух читала, так что я не по возрасту много знал, и это было очень ценно», — вспоминал митрополит Антоний. В 1920-м до Персии докатились отголоски Октябрьского переворота в России. Большевики пытались «экспортировать революцию» в Иране — они спровоцировали в чужой стране народные восстания. Сменилось правительство. Жить там стало небезопасно, и Блумы приняли спешное решение перебраться в Европу. Осели во Франции, взяв с собой только самое необходимое. Денег, чтобы нанять большую квартиру для всей семьи, не хватило. Поэтому поначалу долгое время пришлось снимать углы порознь. Владыка вспоминал, что найти комнату женщине с ребёнком было довольно сложно. Хозяин жилья, в котором разместилась его мать, разрешал ей видеться с сыном днём, но оставлять его на ночь запрещал. Такая же история с жильём сложилась и у бабушки. Поэтому порой Андрею с мамой приходилось рисковать. Например, вечером Ксения Николаевна выводила мальчика из дома, чтобы хозяин комнаты видел. Потом возвращалась и отвлекала его разговором, пока Андрюша на четвереньках незаметно проползал обратно в комнату. Когда у Блумов, наконец, появилась квартира, где они смогли жить вместе, это был настоящий праздник. Владыка Антоний позже делился переживаниями: «Я испытывал блаженное счастье; до сих пор, когда я вижу самые светлые сны, они происходят в той квартире».
Именно тогда пришёл к вере отец Андрея. «Он посещал церковь, молился, читал Евангелие и аскетическую литературу», — позже вспоминал владыка Антоний. Увы, Борис Эдуардович рано ушёл из жизни — в 53 года. Митрополит рассказывал, как однажды, незадолго до кончины, отец произнёс слова, которые навсегда врезались в память: «Единственное, что действительно важно — знать, для чего ты живёшь и за что готов умереть». Этот отцовский наказ помог будущему владыке Антонию обрести жизненный путь — понять, что он хочет жить для Христа, и, если нужно, умереть за Него.
В 2003-м году митрополит Сурожский Антоний отошёл ко Господу в Лондоне, где долгие годы служил патриаршим экзархом и главой Сурожской епархии. Последний приют он обрёл рядом с родными людьми — матерью и бабушкой. Владыка часто рассказывал духовным чадам о родительском подарке, который однажды в детстве получил на Рождество — маленький трёхцветный российский флаг. «Мне тогда объяснили, что это наш русский флаг: русские снега, русские моря, русская кровь. Я с флагом не мог расстаться, и до сих пор чувствую его под рукой», — вспоминал владыка. Чувство Родины, как и чувство семьи, в которой все друг друга любят, митрополит Сурожский Антоний пронёс через всю жизнь.
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
Николай и Варвара Лобачевские

Фото: Ayrat / Pexels
Выдающийся русский математик Николай Иванович Лобачевский обзавёлся семьёй довольно поздно — в 44 года. К тому времени от друзей и коллег он успел получить прозвище «старый холостяк». Но в 1829 году, в Казани, Лобачевский встретил Варвару Алексеевну Моисееву. Она стала верной спутницей жизни учёного, человеком, который его понимал и во всём поддерживал. В браке с Варварой Алексеевной математик прожил 24 года — до самой своей кончины.
Будущие супруги познакомились на балу. Николай Иванович в то время уже был видным деятелем науки, возглавлял Императорский Казанский университет. Отец Варвары, отставной коллежский советник, дворянин и богатый помещик Алексей Фёдорович Моисеев, устраивал большой приём. Приглашение получил и Лобачевский. Двадцатилетняя Варенька много о нём слышала. Заочно Николай Иванович почему-то представлялся юной барышне бородатым старцем — наподобие Архимеда, изображение которого она видела в учебнике арифметики. Но когда слуга почтительно доложил, что «господин Лобачевский пожаловать изволили», в залу вошёл молодой ещё человек — высокого роста, худощавый, с шапкой тёмно-русых, вьющихся волос. Весь вечер Варенька не могла отвести от Николая Ивановича глаз. Впрочем, Лобачевский стал центром всеобщего внимания. Он вдохновенно и интересно рассказывал об университете, и даже читал стихи собственного сочинения. Талант и учёность Николая Ивановича покорили Вареньку. Она полюбила Лобачевского всей душой.
Чтобы чаще видеть учёного, Варенька даже стала посещать его лекции в университете. А вскоре, в 1830-м, в Казань пришла холера. Николай Иванович переоборудовал университет под госпиталь. Чтобы ухаживать за больными и выздоравливающими, требовались руки. Неожиданно самой активной помощницей Лобачевского стала Варенька Моисеева. Эта «изнеженная барышня», как прежде думал о ней Николай Иванович, самоотверженно трудилась. Лобачевский посмотрел на девушку другими глазами. И — полюбил... Когда через несколько месяцев холера отступила, он пригласил Варвару на прогулку. Они стали часто видеться. А в октябре 1832-го года обвенчались в Крестовоздвиженской университетской церкви.
Друзья математика замечали, что после женитьбы его как будто подменили. Прежде замкнутый и порой даже угрюмый, он стал открыто-добродушным, часто шутил. Дом Лобачевских всегда был гостеприимно открыт, в Казани их стали называть «примерными супругами». У Варвары Алексеевны и Николая Ивановича родились шестеро детей — четыре сына и две дочери. Супруги устраивали званые обеды и даже ставили семейные спектакли. Часто по вечерам Лобачевский собирал домашних, и читал вслух книги Николая Гоголя — особенно в семье любили «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород». Многие знакомые Лобачевских отмечали, что у супругов были разные, едва ли не противоположные характеры. Николай Иванович — спокойный, порой даже флегматичный. Варвара Алексеевна — эмоциональная, вспыльчивая. При они умели найти подход друг к другу и жили дружно.
Семейные заботы не мешали Николаю Ивановичу заниматься наукой. Однако работал он так много и интенсивно, что к 60 годам почти полностью ослеп. Варвара Алексеевна за руку водила мужа в университет, где он продолжал преподавать. Тогда же супруги пережили огромную трагедию —скончалась их дочь Надежда, а следом за ней — старший сын, Алексей. В это тяжёлое время Лобачевские изо всех сил поддерживали друг друга. И всё же утрата сильно подкосила Николая Ивановича. Лобачевский вышел в отставку и приобрёл загородное имение — Беловолжскую Слободку, куда перебралась на жительство вся семья. Супруги посадили сад, завели пасеку, построили мельницу. Так, в мирных занятиях сельским хозяйством, прошли последние годы Николая Ивановича. Он отошёл ко Господу в феврале 1856-го. Варвара Алексеевна надолго пережила супруга. После его кончины она с детьми переехала в Петербург. Вдова великого учёного бережно хранила рукописи его научных трудов. И каждое лето приезжала в Беловолжскую Слободку, где всё напоминало ей о любимом муже.