Наша гостья — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук Надежда Белякова.
Мы продолжили вспоминать церковного писателя-мемуариста Анатолия Краснова-Левитина: говорили о том, какой была его жизнь в Швейцарии — вдали от Родины.
Первую, вторую и третью программы, посвященные Анатолию Краснову-Левитину, можно найти по следующим ссылкам:
Ведущий: Алексей Пичугин
Алексей Пичугин:
— Дорогие слушатели, здравствуйте, «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин, и это наша совместная программа с музеем исследовательским центром «Советский Союз — вера и люди», к сожалению, мы сегодня без Ксении Толоконниковой, но уверен, что в ближайшее время она вернётся в нашу программу. И с нами сегодня Надежда Белякова — старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской Академии наук кандидат исторических наук, добрый вечер!
Надежда Белякова:
— Добрый вечер.
Алексей Пичугин:
— Мы уже несколько программ по четвергам говорим про Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова или Краснова-Левитина, как мы с Ксенией Толоконниковой тут не то чтобы спорили, мне привычнее говорить Краснов-Левитин, на самом деле Краснов это всё-таки поздний псевдоним, он Левитин просто, но это замечательный мемуарист, историком церкви его не назовёшь, он, скорее, бытописатель, человек, который описал то, что он сам видел, в чем участвовал, церковную жизнь с конца двадцатых годов и соответственно до своей эмиграции в семидесятые. Но и в эмиграции он тоже очень много писал, говорил про церковь в Советском Союзе, а не стало его в 91-м году. И вот Надежда Белякова достаточно долго в Швейцарии изучала швейцарский период жизни Анатолия Эммануиловича, если вы хотите побольше о нём узнать, вы можете в интернете прочитать или послушать предыдущие наши несколько программ, они есть в архиве Радио ВЕРА, но вот как раз про швейцарский период мы знаем меньше всего, и главный специалист по этому вопросу Надежда Белякова.
Надежда Белякова:
— Спасибо большое за такую рекламу, мне даже не очень удобно, поскольку всё-таки в моем исследовании я старалась посмотреть коммуникации между верующими Советского Союза и швейцарскими организациями в 70-80-е годы. И, конечно, было очевидно, что Левитин-Краснов — одна из фигур, но он не был для меня единственным, скажем так, персонажем, и моё исследование не было биографическим.
Алексей Пичугин:
— Да, безусловно, но так как мы уже в том числе и с твоим участием в том числе записали несколько программ, посвящённых жизни Анатолия Эммануиловича, то естественно мы сейчас будем говорить в целом о твоем исследовании, но не последнюю роль в этом, наверное, будет играть Краснов- Левитин.
Надежда Белякова:
— Да, конечно, не то что, будет играть, как бы постепенно погружаясь в историю отношений между далёкой Швейцарией и верующими Советского Союза, я постепенно осознавала, какой же важной и неоднозначной была фигура Анатолия Эммануиловича, и казалось бы, вот такой с ним парадокс: человек, который был на слуху, этот человек — ключевая фигура жизни московской интеллигенции православной, человека, который ещё до своей эмиграции был человеком посредником, медиатором, его публиковали эмигрантские издания, его имя было известно. Как складывалась его жизнь после отъезда езда — это, конечно, на мой взгляд, такой драматический эпизод. Вообще я пыталась выяснить, как он оказался в Швейцарии, это тоже было не очевидно, его вынудили уехать, и по имеющимся мемуарным свидетельствам, он уехал по еврейской линии, просто в Вене он не пересел на самолёт на сторону Израиля.
Алексей Пичугин:
— А как его вынуждали уехать? Вот, мне кажется, что сейчас, вот если ещё лет 15 назад эта история была знакомой большинству, эмиграция третьей волны так называемая, то сейчас это уже не так очевидно, как людей вынуждали уехать из Советского Союза. У нас же есть такое представление, что железный занавес, выбраться за его пределы было сложно, а тут людей вынуждали уехать.
Надежда Белякова:
— Вот не могу вам рассказать, потому что это всё свидетельство устных нарративов и устных свидетельств, и если мы с вами обратимся к его эмиграции при всём том обилии текстов, которые создавал Левитин, мы не увидим подробности взаимоотношений с органами власти, в момент следствия, в момент после суда, после осуждения и после его выпуска. Мы тут видим очень большое множество белых пятен, это опять же я выдала определённый нарратив, что ему настойчиво предлагали уехать, и он на это согласился, что было? Возможно эта история она бытует, потому что вроде бы так понятно, почему он уехал, тем не менее уехал он интересно, да, как оказался он в Швейцарии, мне удалось понять, что его туда привело, что буквально за год или за полтора до его эмиграции на него вышел Евген Фосс, это был пастор реформатской церкви Швейцарии, и он был по происхождению наполовину русский, его мать когда-то в революционные годы уехала вместе с его отцом швейцарцем из России, и он вырос в некотором представлении и сохранении знаний о России. И Фосс ставит перед собой амбициозную задачу — не оставаться приходским священником, а сделать центр, который будет собирать информацию, такую информационно-аналитический и научный, амбиции у него были достаточно большие, в маленьком городе Цолликоне в начале семидесятых он вынашивает план — сделать вот такой центр, организацию, которая будет собирать информацию о верующих за железным занавесом, об их жизни, она так и будет называться, говорил он: «Вера во втором мире», название менялось, потом оно вот осталось, и организация сохраняет вот это название до сих пор, хотя институт тоже был немножко переименован, тем не менее в историю эта организация вошла именно так «Вера во втором мире».
Алексей Пичугин:
— Ну и одним из главных источников информации для него как раз был Левитин-Краснов.
Надежда Белякова:
— Да, вот для меня знакомство с материалами этой организации началось лет 15 тому назад, когда я в Мюнстере в библиотеке теологического факультета обнаружила ежегодные подборки издания журнала, раз в квартал, по-моему, издавались, бюллетени, где давалась информация, сводки о жизни верующих, свидетельство о преследованиях разных христианских деноминаций в Советском Союзе. Встал вопрос: откуда информация и откуда такой фокус? И собственно благодаря работе в этом архиве фокус удалось прояснить, оказалось, что Фосс по телефону познакомился с Левитиным — Красновым. Он ему позвонил, для него этот разговор был очень важен, и он даже сохранил запись на чёрном диске, он лежит в архиве организации и расшифровал эту запись. Он его расспросил, о том, что происходит, как Левитин — Краснов оценивает процессы, происходящие в православной среде в этот период, и дальше он смог от местной швейцарской организации, которая называлась «Помощь восточным священникам», получить для Левитина стипендию. Соответственно Левитин на этом основании и приехал в Швейцарию. Я понимаю, что Фосс, и это видно из воспоминаний Левитина, Фосс рассчитывал, что Краснов станет систематическим сотрудником его организации, потому что в контексте Швейцарии кто будет экспертом, кто будет поставщиком информации, кто будет постоянно анализировать и обеспечивать информационный поток для издания?
Алексей Пичугин:
— А можно какую-то картину уточнить? Помимо Анатолия Эммануиловича в тот момент в Швейцарии или где-то рядом были ли недавние христианские эмигранты из Советского Союза, которые так же могли обеспечивать информацией, или, по крайней мере, ну как-то рассказывать о жизни религиозной в Советском Союзе?
Надежда Белякова:
— Вы знаете, недавних информантов не было, были эмигранты, сохранялись, первой волны, но они не представляли особый интерес для Фосса, по понятным причинам, у них было мало контактов, налаженных связей для мониторинга тоже не было. Как Фосс собирался вот эту информационную лакуну и как он собирался бороться с дезинформацией? Сейчас это опять звучит интересно, совершенно по-новому, а тогда он прямо сформулировал, что та картинка, которую нам представляют официальные СМИ СССР, официальные церковные издания, они не отражают ни уровня преследования или латентной дискриминации веры и религии, они дают нам постоянно какой-то не тот образ, который есть на самом деле, говорил он, и мы хотим услышать самих верующих, узнать альтернативную позицию и разобраться, создать альтернативный поток информации. Где же его взять? И вот и тут-то у меня и был исследовательский вопрос: на что он опирался? Понятно, что сообщения Левитина-Краснова или возникшего комитета защиты прав верующих в СССР, как раз такой формальный межконфессиональной, но реально православная организация, созданная как раз из круга рядом с Левитиным-Красновым, она какой-то срез давала, но вообще, первое, что сделал Фосс, он закупал разнообразные издания официальные церквей Восточной Европы и СССР, закупал регулярно официальную прессу, источником альтернативной информации для него был самиздат, который шел, и опять же здесь не было налаженных православных каналов, шел через западные миссии, миссии помощи, и в первую очередь, евангелические.
Алексей Пичугин:
— А доступ к официальной периодике церковной, одно-единственное издание было ЖМП — Журнал Московской Патриархии, он как-то попадал туда?
Надежда Белякова:
— Он подписку оформил. У него был полный комплект, подписку мог оформить кто угодно, но дело в том, что был ещё бюллетень ОВЦС, который издавался на энном количестве языков, и его тональность и информативность отличалась от ЖМП, и он его тоже получал, он также получал журнал «Наука и религия», вообще тот список периодики, которую он в СССР заказывал, тоже интересно, потому что это была и региональная пресса, и издания политической литературы, то есть они очень тщательно отслеживали и мониторили, то, что публиковалось о религии в СССР, пожалуй, даже тщательнее, чем это делали верующие в Советском Союзе. А как быть с альтернативными? Тут, конечно, очевидная проблема. И тут вроде бы такой прекрасный Анатолий Эммануилович, который имеет кучу связей, известно, что он со всеми общается, многое может рассказать.
Алексей Пичугин:
— Общался, получается. Потом круг его резко сузился.
Надежда Белякова:
— Во-первых, сужается круг, во-вторых, а он уже приезжает пожилым и не очень здоровым человеком и, вообще-то он, как мы знаем, в своей прошлой жизни в Советском Союзе привык быть учителем, или учителем, или человеком с достаточно свободным образом жизни, он подрабатывал тем, мы это знаем, что писал тексты, диссертации на те темы, которые ему были интересны, он был вольным и свободным человеком. И приехать в Швейцарию и начать ходить каждый день в офис и писать по заданию аналитические материалы, делая вырезки советских газет...
Алексей Пичугин:
— А ему это было предложено?
Надежда Белякова:
— Да. Ему это было предложено.
Алексей Пичугин:
— Более того он мог это сделать на русском языке, и это бы переводилась.
Надежда Белякова:
— Ну, в принципе, да. Да, естественно. Дело в том, что Левитин-Краснов не владел ни одним из других языков. И это тоже создавало проблемы. В этом плане Фосс для него был очень удобной фигурой, потому что он говорил с ним на русском и мог с ним общаться.
Алексей Пичугин:
— Фосс свободно говорил по-русски?
Надежда Белякова:
— Я не знаю, насколько он говорил свободно, самое главное, насколько он быстро и хорошо на нём читал. Но поскольку русский язык присутствовал в его семье как язык, на котором он общался с матерью, то есть основания предполагать, что и на уровне устной речи он им владел.
Алексей Пичугин:
— Надежда Белякова — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории в программе «Светлый вечер» на светлом радио. Мы говорим о швейцарском периоде жизни Анатолия Левитина-Краснова, но с постоянной работой не сложилось, насколько я понимаю?
Надежда Белякова:
— Да, Левитин отказывается работать на постоянной основе.
Алексей Пичугин:
— То есть вот это такая, наверное, можно сказать, к сожалению, инфантильность и неприспособленность. Но ведь у него же по факту других средств к существованию нет?
Надежда Белякова:
— У него стипендия. Она остается, ему снимали, долгое время у него были проблемы с жильем, жильё в Швейцарии дорогое, и какое-то время он жил, например, в доме у дамы одной из крупных спонсоров Моники Шапуи. Она жива, с ней удалось сделать интервью, это такая классическая буржуазная дама, которая не смогла получить, например, высшее образование, поскольку она вышла замуж, для женщины в Швейцарии в послевоенный период — это было нормально — замужняя дама, например, не могла учиться в вузе, это было неприлично и не престижно, это поразило меня в интервью с ней. Но зато она была большой поклонницей русской культуры, она сказала, что её невероятно эмигранты заинтересовали русской литературой и русской музыкой, в первую очередь, казачьими песнями. Она самостоятельно выучила русский язык, и будучи благополучной буржуазной дамой, она помогала Глаубе в качестве переводчика. И нагрузка по сопровождению Левитина-Краснова в качестве переводчика легла на неё, значительное количество текстов его было переведено вот как раз Моникой Шапуи. Более того в какой-то момент она его поселила его у себя в доме, но это вызвало спустя некоторое время напряжение в её семье, и они вынуждены были в общем поискать Левитину-Краснову жильё, и потом такая вот одна из благотворительных организаций церковных ему жильё ну типа социального обеспечивала до смерти. Но он был абсолютно не приспособлен в быту, это постоянно подчёркивают его, с кажем так, визави на западе, это был постоянный беспорядок, эта неорганизованность в быте, это неумение обращаться с деньгами и при этом готовность к каким-то таким широким залихватским жестам, что невероятно таких организованных и экономных швейцарцев раздражало невозможно.
Алексей Пичугин:
— Хотя некоторые черты достаточно сложно укладываются в представление о Краснове-Левитине как о человеке, который очень рано стал самостоятельным, потому что, ну как-то он рано вышел из-под опеки родительской, у него там были интересные отношения с отцом, он переезжал много. И поэтому ему приходилось, видимо, как-то организовывать свой быт, но, видимо, то ли в Советском Союзе, то ли он растерялся уже на западе, то ли у него были специфические отношения с бытом и здесь, в Советском Союзе, ну а с деньгами, денег у него никогда здесь не было.
Надежда Белякова:
— Да, они если появлялись, они как приходили, так и уходили. Об этом вспоминают люди, которые были с ним знакомы. Не потому что у него не было денег, а потому что у него было денег, а потому что у него отношение было чтобы они не задерживались, что невозможно для западной культуры, а уж тем более для культуры швейцарцев. А его неприятно поражала их умеренность в пище, их организация быта, когда люди в 5 утра встают и с 6 начинают работать. И такое вот несовпадение в стилистике и в организации, это чувствовалось. Если для нас здесь, в общем, Левитин-Краснов уехал с имиджем такого героя, мыслителя, вообще нестандартного человека, то там мне его представляли в образе дикого, неряшливого, не очень здорово старика, которого, в общем-то, из милости терпели. Но скорее, им тяготились. Его уважали за какие-то вещи, но в общем, он был таким очень чужеродным и странным элементом в Швейцарии.
Алексей Пичугин:
— А он сам это понимал?
Надежда Белякова:
— Я думаю, что в какой-то степени... Вы знаете, вообще про него всегда говорили, что он же был человек очень лёгкий, что он никогда никого не осуждал и совершенно не пытался выстраивать отношения, то есть он был открыт и дружелюбен ко всем. Ну ясно совершенно, что он испытывал сложности с позиционированием себя в эмигрантской среде, потому что вот такое неудобство его... При этом у него были убеждения и ценности, которые он последовательно отстаивал. вне попыток вписаться в какую-то структуру, в систему, в институт, он не собирался. Он считал, что я вообще вот знаю, я что хочу, то и говорю. И вот нашла я такое достаточно грустное и тяжелое письмо вот рубежа семидесятых — восьмидесятых, где вот такой открытый и в общем лёгкий совершенно Левитин-Краснов пишет открытое письмо к международной общественности, он себя называет русским церковным писателем в изгнании. Обращается к международной общественности с заявлением — он говорит: я Левитин-Краснов Анатолий настоящим заявляю, что с мая 78-го я подвергаюсь злонамеренной систематической дискриминации со стороны ряда лиц, захвативших руководство русским диссидентским движением, а жить он мог, как вы понимаете, только в русскоязычном пространстве, выходить в пространство иноконфессиональная и вообще иноязычное только при помощи переводчиков.
Алексей Пичугин:
— И кстати, очень интересно, он же фактически не сталкивался в Советском Союзе с иноконфессиональностью. У него были разные периоды в жизни, когда-то в патриархийной церкви, в Тихоновской церкви, потом с обновленцами, потом в патриархийной церкви, но ничего не известно о его связи здесь в Советском Союзе, насколько я знаю, с католиками, с лютеранами, а там он с ними и столкнулся как раз. И ничего не известно о том, как это взаимодействие происходило?
Надежда Белякова:
— Ну вообще, надо сказать, что Левитин столкнулся с тем, когда он приезжает в Швейцарию и вообще в западный мир, надо сказать, что христиане чувствуют себя в меньшинстве, и часто меньшинством не очень удобным. Те, кто занимаются поддержкой диссидентского движения, и советское диссидентское движение оно очень секуляризовано. И Левитин приезжает и чувствует себя представителем христиан в СССР. А надо сказать, что эта группа, которая наименее всего замечалась большим, скажем так, правозащитным миром. И как раз в этом письме он говорит не про западных христиан конкретно, с ними у него выстраивались отношения настолько, насколько они могли быть, он приезжал, делал лекции, мог что-то рассказывать. Но опять это все было через переводчика, и он уезжал. Да, ему могли помогать, его письма, надо отдать должное, они не моноконфессиональные, например, я сейчас вернусь к тому заявлению, думаю, что мы поговорим о его отношениях с советской эмиграцией, но вот есть интересное его письмо, это одно из писем, Левитин-Краснов писал письма папе Римскому, в первую очередь, конечно, Иоанну Павлу II, более того добивался того, чтобы они были вручены, одно из писем он даже вручил лично в 78-м году папе.
Алексей Пичугин:
— То есть была встреча, да?
Надежда Белякова:
— Ну он был приглашён с какой-то группой, и он смог на ступенях собора святого Петра папе письмо передать. И он, например, обращается в марте 79-го года, например, к папе с письмом, в котором он на первом месте сообщает ему о том, что в Ташкенте приговорён к пяти годам строгого заключения Шелков, лидер адвентистов седьмого дня, адвентистов реформистов. Дальше, вторую фамилию, которую он называет папе, говоря об преследованиях верующих, это Георгий Винс — один из лидеров баптистов не зарегистрированных. Дальше он называет гонения на украинскую греко-католическую церковь, про которую он прямо формулирует, что она находится под запретом за свою верность папскому престолу. И более того дальше Левитин заявляет, причём к изумлению и смущению её приверженцев с высоты папского престола не раздается ни одного слова сочувствия и поддержки украинской и белорусской пастве. Вот.
Алексей Пичугин:
— Как это можно объяснить?
Надежда Белякова:
— Вот это обвинение в адрес папы?
Алексей Пичугин:
— Да, да.
Надежда Белякова:
— Но это обвинение связано собственно с многолетним опытом восточной политики Ватикана, которая собственно велась с Павла 6, я думаю, что это отдельная большая тема. Ватикан и Советский Союз.
Алексей Пичугин:
— Да, но это правда.
Надежда Белякова:
— Мне кажется, здесь важный опыт, что православный диссидент в открытую вступается и называет представителей тех, кто в православной среде воспринимается как сектанты, как адвентисты или баптисты, так и те, с кем собственно отношения, мягко скажем так, не очень простые. Про греко-католиков. И это пример как раз его ментальной готовности, да, не ограничиваться православным полем и говорить о них. И это свидетельствует, он же свою миссию видит, он хочет быть голосом и выступать в защиту преследуемых христиан в Советском Союзе. Здесь он показывает себя именно таким экуменически, ну даже не экуменически, а человеком, который, будучи православным, например, не скрывает и не игнорирует фактор украинской греко-католической церкви, находящейся, самой крупной нелегальной церкви в Советском Союзе. Это же совершенно беспрецедентная была история, и он об этом прямо пишет.
Алексей Пичугин:
— Вообще круг его общения, ну, наверное, он менялся с течением лет, всё-таки он прожил на западе около 16 лет, до своей смерти, но круг его общения каким был? Понятно, что, в первую очередь, это какие-то русскоязычные люди, ну с кем он просто мог общаться, но кто там был тогда рядом с ним?
Надежда Белякова:
— Ну, во-первых, были те, кто постепенно тоже эмигрировали и находили с ним какие-то отношения, во-вторых, он считал, что у него есть отношения с НТС — с Народным Трудовым Союзом. Он ездил на какие-то мероприятия, его книги издавало в том числе издательство «Посев», потом его издавали в Париже, были контакты с парижскими кругами, его издавали в Тель-Авиве, но надо сказать, что с каждым из этих кругов у него были определённые политические разногласия и сложности.
Алексей Пичугин:
— Удивительно, что у Левитина- Краснова всю дорогу, несмотря на его широту взглядов, несмотря на его максимальную открытость и доброжелательность, как-то вот это всё у него увязывалось: и политические разногласия, и духовные разногласия с разными кругами, но при этом со всеми с ними он сохранял такие почти дружеские отношения.
Надежда Белякова:
— Ну вот сложно сказать дружеские, и вроде бы тоже можно было бы сказать, что безоблачные, но вот это вот письмо к международной общественности с сообщением о том, что его игнорируют, а для меня оно важно тем, что он как раз очень жаловался про то, что его не приглашают на диссидентские советские мероприятия, и что тем самым он лишается возможности на защиту ряда лица, как он говорил «ныне отбывающих наказание». И на тот момент вот в 78-м году он называл лиц, за которых он чувствовал свою личную ответственность. Это, конечно, священника Глеба Якунина, ленинградского религиозного деятеля Владимира Пореша и как ученика он называл Александра Огородникова. И то, что его не пригласили, например, на конференцию в Мадрид и вообще на обсуждение о правах человека и, были исключены верующие, для него это была тревога и основания чувствовать себя в изоляции. И он-то себя позиционировал, он говорил: я один из самых старших диссидентов России, основатель русского религиозного самиздата, он считает в своем письме начало русского религиозного самиздата 1959 г. Во-вторых, он себя называет членом-учредителем инициативной группы прав человека. Это 1969 г., проведшим наиболее число лет заключения в скобочках в общей сложности 10 лет в лагерях.
Алексей Пичугин:
— А он 10 лет в общей сложности получил?
Надежда Белякова:
— Это он считал, вообще сама иерархия любопытна, и во-вторых, это единственный, на мой взгляд, текст, где Левитин- Краснов сам себя позиционирует и, скажем так, как мы сказали бы современным языком, медийным, продвигает. Это единственное, надо сказать, я не видела других текстов других, где бы он говорил про себя любимого. Это явно ему очень больно, вот это игнорирование, с 74-го по 78-й год, задело его очень сильно. Он говорил, что его не приглашают ни на литературоведческие мероприятия, а самое главное, что его не позвали участвовать в мероприятиях, которые шли вокруг совещания в Мадриде по правам человека, по обсуждению того, что делается в Восточной Европе.
Алексей Пичугин:
— Я напомню, друзья, что это программа «Светлый вечер», она совместная сегодня, как всегда, по четвергам с музеем исследовательским центром «Советский Союз — вера и люди». У нас в программе сегодня Надежда Белякова старший научный сотрудник Института всеобщей истории и академии наук. Мы говорим о швейцарском периоде жизни Анатолия Левитина-Краснова, это вторая половина семидесятых, восьмидесятые годы. И через минуту мы к этому разговору вернёмся.
Алексей Пичугин:
— Возвращаемся в студию светлого радио, напомню, друзья, что это совместная программа с музеем исследовательским центром «Советский Союз — вера и люди», Надежда Белякова сегодня с нами — старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской Академии наук, кандидат исторических наук, и мы говорим о швейцарском периоде жизни Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова. Это вторая половина семидесятых — восьмидесятые годы, и мы остановились на том, что Краснова-Левитина не приглашают в значительное число диссидентских собраний, съездов, но была ли какая-то причина? Потому что, казалось бы, ну не последний человек, но почему не зовут?
Надежда Белякова:
— Я думаю, что причина — это пока очень огрубленно и обобщенно, я думаю, что каждый эпизод опять же нуждается в исследовании, дело в том, что уже было замечено, что диссидентский мир советский он был, с одной стороны, очень неоднородный, очень разобщённый, и при этом внутри себя достаточно закрытый, иерархический. И открытость Левитина, такая внесистемность оборачивалась тем, что он не вписывался в эти круги. В эмиграции это тоже ну такие круги достаточно закрытые, где у человека есть свое определённое место, отведённое, где были поделённые поляны, и эмиграция тоже была очень дробной и не общалось между собой, там какое-нибудь издательство «Посев» не поддерживало отношения с каким-нибудь «Вестником РСХД», хотя вроде бы делали общее дело: и те, и другие издавали религиозную литературу.
Алексей Пичугин:
— Ну это ярко Довлатов описал, если уж брать такой всем известный пример, то это ярчайше описано Довлатовым в их конфликте с «Новым русским словом».
Надежда Белякова:
— Да, и он не собирался, не хотел, и у него ресурсов не было, и он уже пожилой, чтобы вникать в эти нюансы. А там весь мир как раз в этих ...
Алексей Пичугин:
— Ну он что здесь был одиночкой, что там был одиночкой.
Надежда Белякова:
— Но здесь-то он был учителем в вечерней школе, здесь к нему приходила на журфиксы молодёжь, и он чувствовал себя, не случайно он себя учителем называл в разных понятиях, у него, как он говорил, были духовные дети, ученики, а тут он оказывается лишён, наверное, самого главного: возможности вещать и через свои рассуждения, через личное общение с молодёжью передавать им свои ценности, ту культуру, представителем которой он был. Он не вписывается в этот контекст, в этот проект, и он понимает, что, выехав на запад, там тоже структурированные, жёсткие и закрытые системы, которые совершенно не готовы... которые участвуют в политической борьбе, которые участвуют в распределении ресурсов и так далее. И ему трудно. Он поехал, например, на процесс, на разбор дела Орлова, в Лондоне было, когда было альтернативное такому профессор Орлов, судившемуся в Москве, он жалуется, что, например, какой-то судья Макдональд грубо лишил его слова, и вот это неприятие его позиции в правозащитных и вот в этих разнообразных эмигрантских или диссидентских кругах его больно цепляло, и он не собирался при этом вникать в нюансы, что он и не готов разобраться в этих внутренних интригах и конфликтности, и все было бы хорошо, и можно было бы сказать, что ему было хорошо и прекрасно, но вот это его письмо к общественности, такое вот письмо больного старика, и он про это даже говорит, показывает что его задевало, то что его позиция там...
Алексей Пичугин:
— Но у него не было желания уехать из Швейцарии в какую-то страну европейскую или в Штаты, где вот эта пускай разобщенная, но всё-таки куда более представленная русская диаспора живёт, где бы, наверное, он мог бы найти себе единомышленников или какие-то журфиксы восстановить, и к нему молодёжь бы могла к нему ходить, ну то есть обрести какой-то утерянный статус того Левитина-Краснова, который у него хоть как-то был в Советском Союзе?
Надежда Белякова:
— Я думаю, что, если бы рядом нашелся человек, который бы ему сказал: я тебя беру на себя, я собираю твои вещи в сумочку, загружаю, перевожу, обеспечиваю тебя жильем и обеспечиваю коммуникации. А ещё, например, служу тебе переводчиком каждый раз при выходе в свет, добываю для тебя продукты, носки и вожу тебя на машине, то тогда да.
Алексей Пичугин:
— Ну он бы сказал: да, класс, давай!
Надежда Белякова:
— Но поскольку на тот момент таких людей не нашлось, поэтому, конечно, в общем-то ...
Алексей Пичугин:
— Тут, наверное, надо вернуться в СССР, и даже если бы не его вынужденный отъезд, то он, наверное, ни в какую эмиграцию бы и не собрался никогда.
Надежда Белякова:
— Я думаю, что он бы сам не рвался бы уезжать, потому что жизнь всё-таки для Левитина была здесь, жизнь именно в общении с людьми, с молодёжью, он прекрасно писал свои тексты и распространял их в самиздате. На западе, оказывается, не так просто издать его тексты. Надо отдать должное, что собственно первым официальным изданием его работы это были «Очерки русской церковной смуты» вот этой знаменитой книжки, которая стала классикой, которую он везде подчёркивал, что он написал её с таким своим необычным учеником Вадимом Шавровым, она была как раз была издана Glaube in der2. Welt, это был толстенный опять же кирпич в 1100 страниц в трёх томах. И они издали их, например, на русском языке. И вроде бы это был успех — книжка издана, наконец это не самиздат, ну кто скажите мне в Швейцарии будет читать том на русском языке? И это вообще-то оказалось проблемой в том числе для Glaube in der 2.Welt, потому что я об этом издании узнала, потому что в их архиве на чердаке уже в Цюрихе на меня просто выпало несколько вот этих томов, которые они не смогли реализовать, это не то чтобы были такие оставленные экземпляры, потому что кому нужны эти очерки, кто аудитория, кто будет разбираться вот в этом очевидном для русских православных, но совершенно не понятным для западного мира, движении и вообще том церковном брожении, которое происходило в Советском Союзе? Эта тема была достаточно маргинальной, был расчёт на то, и собственно издавали, что есть вроде бы русскоязычная аудитория, что это тот тамиздат, который должен отправиться в Советский Союз и дойти до верующих. Но тут любопытным мне показалось возмущение Ельчанинова из РСХД, который собственно говорит, что, вы знаете, а я отказываюсь, я вот под заказ брал у вас столько экземпляров, вы мне скажите, как можно этот кирпич вообще передать в Советский Союз? Кто это будет провозить и как? Это издание вообще не приспособлено для того, чтобы его незаметно и как-то компактно провозить. Поэтому как тамиздат она тоже не очень может быть.
Алексей Пичугин:
— Ну и что? В итоге?
Надежда Белякова:
— Ну сколько-то издали, сколько-то купили, я не знаю...
Алексей Пичугин:
— Ну что-то, может, переправили...
Надежда Белякова:
— Ну что-то, наверное, но это действительно было не очень понятно для кого, к чему, тогда это было сделано. Реклама, например, шла помимо даже помимо русской мысли, шла даже в израильской русской прессе, где было написано: «Популярное произведение русского церковного тамиздата, содержащие обильный исторический документальный материал», да. Ну подписал вот Шмеман, например, я нашла опросный лист, в котором Шмеман пишет положительную рекомендацию, говорит, что он готов поддержать издание и материально в нём поучаствовать.
Алексей Пичугин:
— Они не были знакомы?
Надежда Белякова:
— Он знал его работы, но я не знаю вот, например, встречались ли они.
Алексей Пичугин:
— В Штаты Левитин не выезжал? Ааа, мы говорили, что неизвестно.
Надежда Белякова:
— Он, похоже, всё-таки, скорее, нет, потому что для него была проблема получения визы. Хотя он пытался забросить удочку, мы вспоминали.
Алексей Пичугин:
— Да, в семинарию поступить.
Надежда Белякова:
— Да, в семинарию в Джорданвилле он пытался поступать, но это тоже не удалось. Ещё, например, его поддержали при издании этой книги профессор Фэри фон Лилиенфельд, это такая известный специалист, пастор евангельского-лютеранской церкви Германии, специалист для немецкоязычного мира по русскому богословию, очень авторитетная дама, она участвовала в многочисленных диалогах между евангельско-лютеранской церковью Германии и Русской православной церковью. И вот она тоже дала положительную рекомендацию на это издание. Николай Зернов поддержал тоже его. То есть можно реконструировать тот круг, которые выступали рецензентом на поддержку, которые из своих средств выделяли эти издания, повторяю, что у меня ощущение, что для него это было во многом такая драма. И непонимание, и скептическое отношение к нему если уже было даже в совсем близком швейцарском круге, то что говорить о тех более далёких людях.
Алексей Пичугин:
— А что за история с автомобильной аварией в семьдесят шестом году, когда и жену его сразу не выпускали, Лидию Здановскую, которая оставалась в Советском Союзе и с ним не уезжала?
Надежда Белякова:
— Ну там не было никакой политической истории, насколько я понимаю, он просто попал в аварию и лежал в больнице, они сразу же сообщили его семье сюда, и есть документы, в которых как раз всеми силами пытаются Здановскую вызвать, но ей удалось к нему приехать.
Алексей Пичугин:
— Но изначально она с ним не уехала, почему?
Надежда Белякова:
— Вот не могу сказать, возможно она и не собиралась с ним уезжать. И собственно он и не пытался её перетаскивать, потому что здесь у неё был дом, была семья, был круг общения, он ехал собственно и не очень понятно куда, на чужбину, и они... он ей звонил практически каждый день, у них было постоянное общение, он рассказывал, что и как, для него это было очень важно: давать такие отчёты и репортажи, что тоже, конечно, меняет наше представление о железном занавесе. Я, когда узнала, что глава антисоветской организации, которую мы в атеистических справочниках, именно так описывалось, ему ничего не стоило набрать номер, но что-то там стоило, набрать номер Левитина-Краснова, задать ему вопросы и вообще договориться о каких-то коммуникациях, а эмигрант Левитин-Краснов хоть каждый день звонил Здановским на квартиру. И вот как нам рассказал протодьякон Вячеслав Кокарев, что когда как-то раз он оказался в той квартире...
Алексей Пичугин:
— Как раз в этот момент звонил Левитин-Краснов. Это было почти каждый день.
Надежда Белякова:
— Мы тоже понимаем, что конструкт железного занавеса это не про невозможность физически общаться между людьми, это что-то гораздо более сложное.
Алексей Пичугин:
— Высоцкий и Марина Влади точно так же общались каждый день.
Надежда Белякова:
— Да, поэтому это что-то более сложное явление, в том числе культурное. Почему Лидия не хотела уехать, нет у меня чёткого понимания, но я тоже опять же плохо себе представляю, что бы она там делала. Наверное, там в Швейцарии ей было бы приятно в Люцерне гулять вокруг озера, может быть, она бы со старушками научилась ходить в походы в горы, ходить на акции покупки в супермаркетах, не знаю. Была ли это её жизнь, которая была бы ей свойственно. Они же не были теми людьми из Советского Союза, которые главную критику выдавали в адрес Советского Союза, то что сфера потребления отставала. Уж Левитина это точно не интересовало.
Алексей Пичугин:
— Это правда, да. Ну, может быть, Лидию Здановскую в большей степени, она всё-таки была в большей степени приспособлена к жизни да, в Советском Союзе.
Я напомню, что в гостях у светлого радио Надежда Белякова старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской Академии наук, мы говорим про последний период жизни, швейцарский период жизни, Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова, но и когда началась перестройка здесь в СССР, он вернуться не спешил.
Надежда Белякова:
— Он бы, может быть, и рад бы был вернуться, но вопрос кто его позовёт, кто его привезёт, кто оплатит билеты. Он же очень скудно, очень бедно, его стипендии хватало, ну как бы бедно по европейским меркам, это тоже нужно понимать. Как только появилась возможность приехать, он приехал, он был уже старым, больным, у него даже уже здесь случился инсульт, и он попытался описать тот круг, который он увидел, что меняется Советском Союзе, и собственно было ясно, с кем он сохранил отношения. Он видел, как здесь стремительно меняется религиозные ландшафт, через две недели он уехал обратно, через несколько месяцев его не стало.
Алексей Пичугин:
— Ну приезжал в 90 — 91-й год.
Надежда Белякова:
— Да, это 90-й год, когда он здесь появился, я издала в «Историческом курьере» его интервью, которое с ним сделал и Кириак (Темерциди), он его записал с ним, ну понятно, я нашла просто в четверть сложённые тетрадные листки в клеточку, на которых явно рукой не Левитина-Краснова, а самого Темерциди написано интервью. Темерциди себя на тот момент представляет как игумен Кириак, как клирик Ставропольской епархии.
Алексей Пичугин:
— Ну он и являлся игуменом Кириаком на тот момент. Он, правда, был за штатом, кажется, но тем не менее он ещё долго служил по друзьям, по приходам где-то.
Надежда Белякова:
— И вот он как раз датирует его 23 июля 90-го года, как раз, когда Левитин-Краснов возвращается обратно в Швейцарию, и там Левитин описывает свои впечатления, видно, насколько он пытается сохранить форму, как ему это не очень удается. Интервью это заканчивается словами такими: «Свободная Россия, свободная церковь, свободная наука, свободное крестьянство, свободные мастерские, свободная мелкая торговля — таков мой идеал. И к этому, по моему мнению, идёт весь мир, и моя родная Россия». Ну вот он такой, то есть таким же остается.
Алексей Пичугин:
— Удивительно, что человек всё-таки дожил до перемен в стране. И как все начиналось в Ленинграде двадцатых годов, для него совсем молодого человека, он же себя стал самостоятельно ассоциировать с церковной жизнью лет с 13, это какой-нибудь 28-й год. Через год после декларации митрополита Сергия. И всю вот эту полифонию церковной жизни Ленинграда с непоминающими, истинно православными, с обновленцами, с Тихоновской церковью основной он застал и был участником. И 90 — 91-й год, которые мы прекрасно помним. Ну вот такой мост.
Надежда Белякова:
— Да, получается, что Левитин- Краснов нам оставил свидетельство о самых разных церковных эпохах, поразительно что его мемуары — это и двадцатые, и тридцатые, и военные, и сороковые, и пятидесятые, и шестидесятые, и вот эта жизнь в эмиграции вообще взгляд на поздний СССР, в этом плане — это уникальный, конечно, такой церковный историограф, который не вписывается ни в одну церковную систему и вообще ни в какую систему. И в этом плане он удивительный. Как его обозвать? Вот очень хотелось как-то маркировать, он вроде бы и не священник, а вроде был диаконом, и вроде сан с него не снимали?
Алексей Пичугин:
— Но не служил потом почему-то.
Надежда Белякова:
— Там дальше он не служил, он вроде бы был женат, но упорно ходят слухи, что его брак был фиктивным, как говорят современным языком. Вроде бы у него нет детей, но он своих учеников называет и своими духовными сыновьями, ему очень важно было выступать в роли духовного отца, учителя, и вообще роль вот такого мирянина или не мирянина, проповедника. Кто он?
Алексей Пичугин:
— Но никоим образом себя не ассоциировал с какого-то времени как священнослужитель.
Надежда Белякова:
— Да, он никогда об этом не говорил.
Алексей Пичугин:
— Ну видны попытки его какого-то вхождения что ли через поступление в Джорданвилль не случившегося.
Надежда Белякова:
— Да, но и вообще при этом уже всё-таки, у него не было сомнений в идентификации себя как православного, как русского православного. И в общем-то принадлежащего, но я бы сказала, не то чтобы принадлежащего к Московской патриархии послевоенного периода, но вообще русского православия с открытыми церквами, служащими там священниками.
Алексей Пичугин:
— Сложно себе представить более разные фигуры чем митрополит Александр Введенский и митрополит Николай Ярушевич. Но при этом он и с тем и с другим, можно сказать, что с Введенским он дружил, он и с Ярушевичем дружил. В гости к нему ходил. И митрополит Николай всегда рад был его видеть.
Надежда Белякова:
— Да, и скольким будущим архиереям он и тексты писал, с кем только ни общался, это показывает его какой-то удивительный широкий кругозор. Интересно, что как нелюбовь, такое сложное отношение к нему формировалась в организации Glaube in der 2. Welt, основным экспертом, который стал сотрудником этой организации и человеком, который на протяжении многих лет до середины восьмидесятых, то есть с 73-го — 74-го и до собственно конца восьмидесятых занимался аналитикой религиозной жизни в Советском Союзе и отвечал, скажем так, за православие, был некий Сергей Банковский, или Серджиус Банковский, как он тогда себя позиционировал. И я была уверена, что это поляк, и наверное, по-своему бэкграунду католик, и так далее. Мне удалось найти этого человека, хотя он в конце восьмидесятых поменял свою фамилию, он ушел работать из Глаубе, и это оказалась совершенно детективная история. Он жив, он живёт в Берне, поскольку мне удалось разыскать его следы, он навстречу вышел, но сейчас история не столько про него самого, поскольку про него как раз можно писать такой шпионский роман именно, это была классическая фигура шпионского детектива, я не думала, что в религиозной среде такое может быть, если честно. Интересно то, что один из его текстов был лично посвящен как раз Анатолию Эммануиловичу, и в связи с выходом книги его «Зезда Маир», эта книга вышла в Париже в 83-м году, она была в несвойственном для Левитина жанре, потому что, с одной стороны, это была серия художественных рассказов из жизни двадцатых годов, но при этом в первой части книги содержался такой футурологический очерк, который представлял мир будущего, то есть это была какая-то художественная беллетристика, более того она была проиллюстрирована эмигрантским художником Николаем Дронниковым. И собственно Сергей Банковский, будучи сотрудником редакции Global, именно аналитическим человеком, который отвечал за интеллектуальное наполнение, за анализ происходящего в религиозной жизни, он написал на него рецензию. И знаете, как он её назвал? Вот мы говорили кто такой Левитин? Вот он его называет бунтарь и декадент.
Алексей Пичугин:
— Ну это, наверно, хорошее определение.
Надежда Белякова:
— Он спорит с тем, что в «Посеве» Левитина-Краснова называли революционер и мистик, так вот Сергей Банковский считал, в первую очередь, что это декадент. И он считает, что его творчество, Левитина-Краснова, это творчество декадента начала 20-го века, и что корни его поведения следует искать там.
Алексей Пичугин:
— Но у меня тоже было такое впечатление, от прочтения, тут я могу только похвастаться чтением самого Левитина-Краснова, но впечатление такое остается. Ну, а что касается последних, финала его жизни, ведь тоже не очень понятно, что с ним произошло, он погиб, но как это случилось не ясно.
Надежда Белякова:
— Да, и я-то ехала и знала реплики, переданные со слов священника Глеба Якунина, который считал, что это происки и рука КГБ в смерти Левитина-Краснова, что вообще это тёмная история, мне передавали, а когда я приехала в Швейцарию, стала спрашивать, тех, кто был с Левитиным знаком, они совершенно спокойно и как-то очень дистанцированно, они не видели в его смерти ничего ни загадочного, ни удивительного, мне рассказывали: «это что, вы знаете, он уже был сильно больной, у него плохо работало сердце, у него вообще было всё так нехорошо, ну, а то, что нашли в каком-то канале лицом вниз ...»
Алексей Пичугин:
— Ну в Женевском озере, возле Женевского озера.
Надежда Белякова:
— Да, там возле вроде бы, что никто из местных как проблему это не увидел. И вот на вопрос: а как вы думаете куда исчез архив: вывезли его или не вывезли? Тоже было какое-то, знаете...
Алексей Пичугин:
— Ну архив исчез?
Надежда Белякова:
— Ну вроде да, по крайней мере, что удалось найти мне, это то, что сохранилось в материалах Glaube in der 2. Welt, это была организация, у них была толстая папка Левитин-Краснов, и поскольку они занимались его издательскими делами и переводами, у меня есть только та документация, которая связана с его взаимодействием с ними. И какие-то материалы, которые он передавал, не очень многочисленные, утверждали, что архив у него был. А дальше опять начинаются нарративы, то ли увёз Кириак Цирцеи, то отца Владимира Тимерциди, то надо у отца Владимира Шибаева искать, но до отца Владимира мне не удалось достучаться, что случилось с архивом Левитина? Кто-то рассказывал, что его даже какие-то альбомы с фотографиями обновленческого епископата видели на рынках, антикварных рынках, что возможно, что после его смерти в этой квартирке, которую ему снимали, то, что осталось просто выкинули, то что можно было в антиквариат отдать — отдали.
Алексей Пичугин:
— Да, ведь у нас есть такая черта, искать что-то такое нарочитое, что это все специального куда-то вывозилось, пропало, это рука КГБ, а ведь всё могло и просто объясняться.
Надежда Белякова:
— Да, ощущение, что из российской оптики эта фигура и её смерть — это событие, что его архив — это уникальное свидетельство эпохи, а оттуда он выглядел совсем по-другому, и ценности того, что хотелось бы найти его архив, я хочу сказать, что у своих собеседников я вызывала только такое некоторое недоумение, равно как и вопросами о том, что же с ним всё-таки случилось. И опять, возможно это всё-таки это разница, специфика коммуникаций между русским миром и западным. И вот эта ситуация, что он оказался в таком изгнании, в такой вот изоляции и был таким в общем чудным, странным и непонятным — это предопределило и отношение к его наследию.
Алексей Пичугин:
— Спасибо большое, Надежда Белякова старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской Академии наук была с нами сегодня. Программа совместно с музеем исследовательским центром «Советский Союз — вера и люди», прощаемся с вами, всего доброго, до новых встреч.
Надежда Белякова:
— Всего доброго!
Все выпуски программы Светлый вечер
Храму Всех святых, в земле Российской просиявших, необходима помощь
Храм Всех святых, в земле Российской просиявших, в городе Дубне объединяет много добрых сердец, поэтому и атмосфера в нём радушная. На приходе стараются помогать всем, кто нуждается. Здесь работает благотворительная столовая, где всегда накормят и обогреют тех, кто оказался в беде. Некоторые прихожане храма трудятся в православном сестричестве милосердия города Дубны. Они навещают стариков в доме-интернате «Рождественский», пациентов в больницах и немощных одиноких людей на дому.
Храм Всех святых, в земле Российской просиявших, ещё долгие годы может принимать, утешать и объединять людей для добрых дел. Только сейчас он оказался под угрозой разрушения. Сильно протекает крыша и появились трещины на несущих конструкциях. Необходим качественный ремонт. Собрать на него средства приходу помогает фонд «Мои друзья». Присоединиться к фонду и поддержать храм в городе Дубне может любой желающий. Сделать это просто – можно зайти на страницу «Моих друзей» my-friends.ru и оставить благотворительный взнос, либо передать для храма стройматериалы или помочь своим трудом.
По всем вопросам обращайтесь в фонд:
+7 (916) 165-82-77, e-mail: info@my-friends.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Священник Сергий Лабунский
У нас в гостях был клирик Елизаветинского храма города Красногорска священник Сергий Лабунский.
Наш гость рассказал о своем пути к вере, о духовных поисках, которые сначала привели его в Католичество, как и почему позднее он пришел к Православию и выбрал для себя священническое служение.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. В гостях у нас сегодня священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска и еще множество есть регалий, как вас можно было бы представить, например, вы байкер.
Священник Сергий Лабунский:
— Да это так и есть.
Константин Мацан:
— Действующий или бывший?
Кира Лаврентьева:
— Или бывший католик.
Константин Мацан:
— Или бывших байкеров не бывает? Бывший католик.
Священник Сергий Лабунский:
— Бывший католик, да, это уже действительно бывший, здесь уже никаких сомнений. А байкер я действующий, да, действительно, я езжу на мотоцикле уже, пожалуй, восемь лет, как езжу на мотоцикле, и не собираюсь это бросать.
Константин Мацан:
— И член Императорского православного палестинского общества.
Священник Сергий Лабунский:
— Так и есть.
Константин Мацан:
— Много регалий, мы обо всем сегодня поговорим в том контексте, в котором мы обычно с Кирой эти беседы ведем. Я нашим слушателям напомню и вам, что мы говорим о пути человека к священству, к вере, в вере и к священству. То есть такой разговор о пути, о тех событиях, о тех вопросах, которые возникают на этом пути, о тех ответах, которые человек для себя находит. Нам кажется, что те ответы, которые, допустим, есть у вас как у человека, пришедшего к православному священству, могут так или иначе срезонировать с теми вопрошаниями, которые есть у нас радиослушателях, любого человека, который задумывается о своих отношениях с Богом и о своем пути. Вот об этом бы сегодня хотелось поговорить.
Священник Сергий Лабунский:
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Отец Сергий, путь у вас извилистый, что уж греха таить.
Священник Сергий Лабунский:
— Весьма.
Кира Лаврентьева:
— Мы сегодня обязательно об этом поговорим. Но я предлагаю начать с интересной, поворотной точки вашей биографии, когда вы, поглотив буддистскую литературу, поглотив мусульманскую литературу, пришли к полной внутренней каше. И вывел вас из этой каши свет европейской истории, которую вы горячо любили, и благодаря ей, вы все-таки обратились к христианству, но в католичество.
Священник Сергий Лабунский:
— Да-а.
Кира Лаврентьева:
— Расскажите об этом, пожалуйста, поподробнее. Как вообще протекала вся ваша история религиозного поиска, и почему католичество и почему вы все-таки из католичества-то потом ушли? Вот очень нам интересно, отец Сергий.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, я согласен, любопытная история. И, увы, не краткая совсем.
Кира Лаврентьева:
— Это хорошо. Это нам подходит.
Священник Сергий Лабунский:
— Я постараюсь короче. Дело в том, что в подростковость, как это у многих бывает, начался какой-то религиозный поиск. Вопросы, зачем я здесь, откуда я здесь, какой в этом вообще смысл существует. Мне кажется, что большинство людей с этим сталкиваются и, так или иначе, для себя на эти вопросы отвечают. В моем случае получилось так, что я из совершенно неверующей семьи, никто моим религиозным образованием никогда не занимался, и поэтому мир религии для меня был принципиально иным миром. Не тем, что я видел каждый день вокруг себя. И я прекрасно помню, как еще в детстве, в достаточно далеком детстве, в глубокие 80-е годы, в начале 80-х меня моя бабушка водила в храм Всех святых на Соколе. Водила она меня всего раза три за все мое детство, то есть она не была тоже воцерковленным верующим глубоко человеком. Но просто ей казалось, что надо это сделать хоть немножечко, хоть несколько раз. Тогда еще маленьким детенком я приходил в этот храм на Соколе и попадал буквально в сказку, я помню эти мерцающие лампадки в полутьме, я помню очередь людей на исповедь, эти строгие вдохновленные и спокойные при этом лица, я помню размеренный ритм богослужения. И все это настолько глубокое впечатление тогда на меня произвело, и произвело именно непохожестью на повсеместную, повседневную жизнь. Я это запомнил. Тогда, конечно, это никакого эффекта видимого не дало в моей жизни. Естественно, я был маленьким ребенком, что родители скажут, то я и делаю, пытаюсь, по крайней мере. А в последствие, когда в подростковый возраст пришел, подростковость наступила, возник этот религиозный поиск, возникли вопросы, зачем, откуда, и что, и куда. И я вспомнил вот эту радость от общения с Богом из того детства. Обычно в подростковость у человека формируется критическое мышление, человек отрицает все, что ему раньше говорили, пытается свою позицию выработать. И здесь это сыграло на руку, потому что, повторюсь еще раз, у меня семья была неверующая абсолютно, мы о религии, как правило, не говорили вообще. И мой бунт подростковый вылился в интерес к религии. Я сейчас обратное явление наблюдаю среди детей верующих родителей.
Кира Лаврентьева:
— Да, это интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Потому что у них как раз бунт выражается в отрицании религии. То, чем их кормили все детство, порой бывает даже чрезмерно, ломая их волю, принуждая их, и в подростковость их бунт выражается в поступках против религии. А у меня наоборот получилось, изначально не было никакой религиозности. Я прекрасно понимаю, что если бы мои родители были верующие и, не дай Бог, они бы пихнули меня в какую-нибудь воскресную школу... Вы знаете, что со школой у меня были тяжелые отношения в свое время, я ее не очень любил, она меня тоже, прогуливал активно. Даже само слово «школа», да еще и воскресная, когда вроде бы не должно быть никакой школы, а она есть, я думаю, меня бы очень сильно оттолкнуло.
Кира Лаврентьева:
— Несистемный вы человек, отец Сергий.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Слава Богу, что этого в моей жизни никогда не было. Возвращаясь к подростковости моей, к этому бунту моему, получается то, что мне стало интересно духовность, пока так общим словом назовем, без конкретики, без деталей, просто духовность. И действительно, прогуливая школу, я прогуливал ее в основном в библиотеке, потому что там тепло, сухо, можно было посидеть и никто не спрашивал, что я тут вообще делаю в середине буднего дня.
Константин Мацан:
— Читали или просто сидели?
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, читал, а что там еще делать-то? Конечно, читал.
Кира Лаврентьева:
— Мыслить. Размышлять.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет. Вначале началось все с каких-то таких легких книжечек, конечно же. Но потом они мне очень быстро наскучили, а интерес был — здесь мы подходим к вопросу истории — интерес был у меня всегда к европейской истории, мне она очень нравилась, как, наверное, всякому мальчишке нравятся солдатики, войнушки, и мне это тоже очень нравилось. А поскольку я очень любил, не знаю, помните вы — не вспомните, был такой в 90-е годы сериал «Горец» по телевизору с — Господи, как его звали-то? Фильм был с Кристофером Ламбертом, а сериал...
Константин Мацан:
— Я помню, да, был такой сериал, а актера тоже не помню.
Священник Сергий Лабунский:
— Сериал не помню кто, но там главного героя звали Курган Маклауд. Мне это безумно нравилось. Я обожал этот сериал, потому что в нем сочеталось и одно и другое, там замечательные флешбэки в историю, показывали, как они в истории бегали друг другу головы рубили, там была мистика, почему эти люди бессмертные и почему они продолжают рубить друг другу головы в двадцатом тогда еще веке. То есть здесь все сочеталось, и меня тогда этот сериал очень увлек. С него начался мой интерес к истории, именно к европейской истории, поскольку на ней был сфокусирован сюжет этого сериала. Я начал копаться и меня безумно увлекли крестовые походы, потому что это опять войнушка, мальчишки любят мечами махать. Крестовые походы. Сплав мистики и истории прекрасно здесь ложился в контекст военно-монашеских орденов, которыми я тоже увлекся, там тамплиеры, госпитальеры, меченосцы и прочие тевтонцы — военно-монашеские ордена. Конечно, это все привило мне огромную любовь к европейской старине. И вот эта европейская старина, вплотную связанная с христианской духовностью, естественно, в латинском его изводе, в латинском варианте, и привела меня в итоге где-то к концу 90-х к приходу в католическую церковь. То есть я тогда, когда читал все эти книжки в библиотеке по свободомыслию, даже по эзотерике, иудаизму, исламу, что там только не было, все в куче было. Но христианство для меня всегда было чем-то особенным. Во-первых, потому что была эта память из детства, переживание иного мира, прикосновение к иному миру через бытие в церкви. На самом деле разовое прикосновение, не постоянное, буквально разовое, три раза, может быть, четыре за все мое детство меня бабушка водила в храм, с одной стороны. И с другой стороны, это увлечение войнушкой, войнами, все как-то сложилось и вот вышло, получилось так.
Константин Мацан:
— А что заставило потом все-таки из католичества перейти в православие?
Священник Сергий Лабунский:
— В первую очередь, глубокое разочарование в католичестве, хотя бы просто потому, что когда католик живет в России, он на самом деле с католичеством в его бытовом виде никогда не сталкивается, никогда не видит этого. Он находится в неком стеклянном пузыре, отделенном от общего мира католического. Находясь в России, католичество находится под сильным влиянием Православной Церкви. Поэтому католичество в России достаточно консервативно. И, находясь в России, русский католик, как правило, не видит всего того ужаса обновленчества, которое на самом деле присутствует в католической церкви сейчас в той же Европе. Мне посчастливилось вплотную столкнуться с обновленчеством, потому что я некоторое время жил в посталантуре Доминиканского ордена в Фастове на Украине. Я некоторое время был в Польше и там — Польша это традиционная католическая страна — и там я сталкивался напрямую с бытовым католичеством. Не с каким-то его рафинированным изводом, которое здесь у нас в России есть под сильным влиянием православия, а именно с таким католичеством, каким оно вообще в принципе и является на бытовом уровне. И я видел все модерновые совершенно каких-то невообразимых конструкций храмы, которые от амбара сложно отличить. Я видел, как были изуродованы древние храмы под новый обновленческий манер, как старые алтари ломались. Это, кстати говоря, история нашей Москвы, для этого не нужно даже в Польшу ехать. В Москве католический храм святого Людовига, это старейший действующий католический храм на территории России, он не закрывался никогда в советское время. И там были прекрасные престолы, там были три каменных престола и один сбоку посвященный святому Иосифу деревянный престол. И когда 90-е годы пришли к нам сюда в Россию и когда рухнул железный занавес, когда появилась возможность коммуникации более свободной католиков в России с католиками европейскими, получилось, что этот деревянный престол — пришли веяния Второго Ватиканского Собора в Россию — это деревянный престол оказался никому не нужен, его разломали и выбросили на помойку.
Константин Мацан:
— А помимо отторжения католичества, какая была положительная мотивация перехода в православие для вас?
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо вам большое за этот вопрос, это очень правильно. В первую очередь, я считаю, что человек должен не уходить от чего-то, а приходить к чему-то.
Константин Мацан:
— Я поэтому спрашиваю.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Здесь тоже надо ввести определенную последовательность событий. Первое, был мой отказ от идеи монашества. Потому что в принципе в католичестве обязателен целибат для любого священника, поэтому по большей части без разницы, будешь ли ты монахом, будешь ли ты приходским священником.
Константин Мацан:
— Целибат — это обет безбрачия.
Священник Сергий Лабунский:
— Совершенно верно.
Кира Лаврентьева:
— Для священнослужителя.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Совершенно верно. Таким образом, не столь важно, будешь ли ты обычным мирским священником, будешь ли ты монахом, база одна и та же остается. Естественно, мне было интересно тогда попробовать себя не в приходском служении, а именно в монашеском ордене, я пошел в доминиканцы. В доминиканцы я пошел, потому что это один из известнейших орденов католической церкви, орден проповедников, он же занимался инквизицией в свое время. А вы уже знаете, что я любил Крестовые походы.
Константин Мацан:
— Я думал, вы скажете, что я любил инквизицию.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, инквизицию я, конечно, не любил, но это отдельная история, это целый отдельный пласт, отдельный часовой разговор. И первое, что послужило к моему уходу из католичества, во-первых, я решил, что монашество не для меня. А решил я это очень интересным таким способом. Я помню, что был тогда в Фастове в монастыре, по-моему в честь Воздвижения Креста, там монастырь Доминиканского ордена, и сидел смотрел во двор, а во дворе дети играли местных жителей, какой-то там частный сектор кругом, и с этого частного сектора детишки приходили поиграть во двор монастыря. Я сидел смотрел на этих ребятишек и понял, что я буду глубоко несчастлив, если я не увижу своих детей на этом свете, как они ходят своими ножками, топчут этот мир, как они радуются, улыбаются, возятся, дерутся в том числе.
Кира Лаврентьева:
— Но тогда вы могли бы стать прихожанином католической церкви, который бы создал семью. Это ведь не основная причина, конечно?
Священник Сергий Лабунский:
— Без сомнения. Конечно, нет. Мне всегда хотелось как можно глубже погрузиться в то, чем я занимаюсь. Мне в принципе не очень нравятся люди, которые сбивают только верхушки и не уходят на глубину какой-либо темы, которой они интересуются или занимаются. Поэтому когда я заинтересовался христианством, а здесь надо очень четко тоже это проговорить, что я пришел в христианство потому, что мне было интересно. Не потому что у меня случилось какое-то счастье или наоборот какая-то беда в жизни случилась, и это меня привело. Нет, мне просто стало интересно. Я взял книжки и читал, мне стало еще более интересно, я своими ногами пошел, мне стало еще более интересно. Я все более углублялся-углублялся-углублялся и доуглублялся до того, что пришел к идее священства, потому что это максимальное погружение, эта максимальная интеграция из всех возможных. Естественно, когда я стал католиком, для меня вообще вопроса не стояло, кем я буду, конечно, я буду священником. Монахом или приходским это уже другой вопрос, уже как я сказал, не столь принципиально в католичестве, потому что примерно все одно и то же. Монашество давало больше интересных возможностей, нежели приходское священство, возможность, в частности, в том числе прикоснуться к истории древнего ордена католического, Доминиканского в частности, куда я пошел.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на радио «Вера», дорогие радиослушатели. У микрофона Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы сегодня беседуем со священником Сергием Лабунским, клириком Елисаветинского храма города Красногорска. Да, отец Сергий, продолжайте. Про детей.
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо. И вот, сидя во дворе этого монастыря, я увидел детей, которые играли, и понял, что я буду глубоко несчастлив, если не увижу собственных детей. Это стало концом моего монашеского пути.
Кира Лаврентьева:
— Не став его началом.
Священник Сергий Лабунский:
— Не, я положил ему начало. Я был в постулантуре.
Кира Лаврентьева:
— То есть вы уже первую какую-то стадию...
Священник Сергий Лабунский:
— Послушник, по-русски это послушник. Я был в послушниках Доминиканского ордена, дальше я не продвинулся, никаких обетов я не приносил, то есть монахом я так и не был никогда, и слава Богу. Тем не менее, какие-то первые шаги были сделаны. В этот момент я понял, что все, монашество для меня закрыто, закрыто и католическое священство. Потому что я не могу быть с детьми католическим священником. Собственно говоря, и ладно, на этом я успокоился, спокойно уехал домой. Какое-то время, год или два во мне это еще оставалось, католичество, но я уже получил от него определенную прививку, потому что увидел обновленчество католической церкви, увидел не только на Украине, особенно в Польше, где это было очевидно, где это было просто вопиюще, я бы сказал.
Константин Мацан:
— Вы от этого отошли, а к чему вы пришли?
Кира Лаврентьева:
— Костя все хочет узнать, к чему вы пришли.
Константин Мацан:
— Я все хочу узнать, как вы отошли от католичества и пришли в православие.
Священник Сергий Лабунский:
— Так подождите, подождите, тут же длинная история, она на этом не начинается даже.
Константин Мацан:
— Хорошо.
Священник Сергий Лабунский:
— Подождите, пока предисловие. И когда я разочаровался в католичестве в том виде, в каком оно есть, прийти мне было особенно не к кому и не к чему. Надо еще отметить, что у католиков, особенно русских католиков, как людей, живущих, не скажу что во враждебном окружении, но тем не менее в каком-то окружении, от которого они себя отделяют, у них есть ощущение собственного элитизма. Мы некая элита, и спасибо Тебе, Боже, что я не как какая-нибудь бабушка в этой православной церкви, в э-той РПЦ. Это очень характерная черта для русских католиков, которую я сам неоднократно видел, да и, что скрывать, которой сам был заражен.
Константин Мацан:
— Вообще, я бы сказал, для русских интеллигентов.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Поэтому когда пришел к мысли, что мне в католичестве делать нечего и что мне нужно куда-то уходить, для меня возникла трудная проблема, я не мог переступить через себя и прийти в э-ту РПЦ.
Константин Мацан:
— Это уже интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, да. Представляете? Это состояние потерянности примерно год длилось, я пытался найти какие-то альтернативы, возможности, узнал, что существуют какие-то альтернативные православные, даже пришел к ним на службу, ужаснулся, честное слово, и больше никогда не приходил, и вам не советую, честное слово, это было ужасно. Это был патриархийный священник, который бросил свое служение в Русской Православной Церкви. Где-то кто-то, не пойми кто, его рукоположил в епископы. И он при живой жене — хотя формально он говорит, что с ней не живет, хотя они живут в одном доме — при живой жене стал епископом, у себя на участке построил церковь деревянненькую такую, типа шалашика.
Кира Лаврентьева:
— Он не слепой?
Священник Сергий Лабунский:
— Не-не-не, это был зрячий. Не знаю, может быть, сейчас что-то изменилось.
Кира Лаврентьева:
-Чего только нет.
Священник Сергий Лабунский:
— Там была какая-то церковь альтернативная, якобы православная, и он меня пригласил, приходи к нам на службу пасхальную. Пасхальная служба это была. Я пришел, выяснилось, что нет никого больше. К нему там еще должны были приехать другие иерархи этой церкви, но никто не приехал, он был просто один. Первый звоночек, что все иерархи альтернативной церкви проигнорировали пасхальное богослужение. Следующий звоночек, когда не нашлось никого, кому бы служить, он ко мне подходил, Сергей — я тогда еще не был, естественно священником, я был мирянин — Сергей, вы не хотите ли попономарить. — Слушайте, я вообще не в курсе, что делать, вообще никогда в жизни. Он говорит, да ничего, я там расскажу вам, все расскажу. Но я отказался тогда, никуда не стал идти. Я говорю, не-не, я тут постою. И третий звоночек был, когда в середине службы он ко мне выходил из алтаря и спрашивал, посылать ли за водкой сейчас или после службы? Ну, типа праздновать. Я, честное слово, настолько был глубоко разочарован всей этой альтернативщиной, что тоже оставил ее в стороне, даже не погрузившись в нее. Целый год я находился в каком-то состоянии потерянности, не знал, куда мне идти, вот так просто взять и прийти в Русскую Православную Церковь, для меня какой-то внутренний барьер существовал. Альтернатив, по сути, не было, а те, которые были, это было что-то страшное, упаси Боже. Целый год я был в каком-то вакууме, я прекрасно помню этот момент. Я тогда работал вебдизайнером, и мне надо было приехать на Китай-город к нашему клиенту что-то с ним обсудить. И я помню это свое тяжелое чувство от потерянности, от невозможности не то, что реализовать себя в духовном плане, а именно это было для меня всегда гораздо важнее, чем какая-либо светская работа, я всегда себя видел только служителем Церкви, в любом случае как-то с нею соприкасающимся плотно. И вот целый год этого у меня нет. Я помню это чувство потерянности, отчаяния, я иду и думаю, все хватит, мне надоело, просто первый храм, который я увижу, я туда зайду и останусь. Я выхожу из Китай-города, первый храм, который я вижу, это Никола в Кленниках на Маросейке.
Константин Мацан:
— Легендарный храм.
Священник Сергий Лабунский:
— Легендарный абсолютно храм.
Константин Мацан:
— Отца Алексея Мечева и Сергия Мечева потом.
Кира Лаврентьева:
— Надо же.
Священник Сергий Лабунский:
— Я туда захожу, там стоит отец Николай Чернышев, служит молебен. Я тогда еще не знал, что это так называется, думаю, ладно, постою. Как раз молебен у раки мощей праведного Алексея Мечева. После этого молебна я торможу батюшку, отче, мне очень надо исповедаться. Он говорит, ну, давай, ладно.
Кира Лаврентьева:
— Надо, так надо.
Священник Сергий Лабунский:
— Надо, так надо. И я два часа ему вот это все, что у меня накопилось, что у меня наболело, просто на него вываливаю. Пикантность ситуации еще заключается в том, что отец Николай Чернышев, не знаю, как сейчас, но на тот момент он был плотно связан с факультетом иконописи в Свято-Тихоновском институте. Как я потом узнал, ему в это время надо было ехать принимать экзамен или, по крайней мере, как-то участвовать в принятии экзамена в Свято-Тихоновском институте, а я его тут тормознул и два часа ему все это рассказывал. Надо отдать ему должное, он безропотно абсолютно меня выслушал, выдал несколько рекомендаций, и предложил еще приходить, дальше не отрываться, не уходить. А вы знаете, когда я исповедался, у меня было настолько прекрасное внутреннее состояние духа, я настолько воспарил буквально, я просто почувствовал себя дома, что наконец-то. Вот это длительное...
Кира Лаврентьева:
— Скитание.
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо. Вот это длительное скитание закончилось, я просто пришел домой, я выдохнул, мне не нужно с кем-то бороться, мне не нужно никому чего-то доказывать, я могу спокойно приходить в храм, причащаться и быть частью обычной общины христианской.
Кира Лаврентьева:
— Прекрасно.
Священник Сергий Лабунский:
— Без каких-то выпендрежей, без каких-то, не знаю...
Кира Лаврентьева:
— Изощрений.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, без каких-то изощрений. Просто приходить и просто причащаться в окружении таких же христиан, таких же людей. Вот она, настоящая община молитвенная, которая собирается вокруг единой Чаши. Этого мне безумно не хватало, и это я получил в храме Николы в Кленниках, и до сих пор я себя считаю частью Маросейской общины. Потому что отец Николая стал моим духовным отцом, он же мне давал рекомендацию на поступление в семинарию несколько лет спустя. То есть все мое дальнейшее, уже православное воцерковление или, скажем, ревоцерковление после католичества происходило в храме Николы в Кленниках на Маросейке под водительством отца Александра Куликова, настоятеля, и вот отца Николая Чернышева, моего духовника.
Константин Мацан:
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» священник Сергей Лабунский, клирик Елисаветинского храма в городе Красногорске. У микрофонов Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на радио «Вера» вновь приветствует вас, дорогие радиослушатели. В этом часе с нами священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска. У микрофона Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор о пути отца Сергия к священству, но не только к священству, дорогие радиослушатели, но также к католичеству, из католичества, к православию, к храму.
Константин Мацан:
— К байкерству.
Кира Лаврентьева:
— К байкерству. И мне кажется, много еще путей у отца Сергия откроется. Но что я хочу процитировать, дорогие радиослушатели и дорогой отец Сергий. «Сейчас с высоты прожитых лет я могу оценить свой путь как извилистый и тернистый. Но на этом пути мне помогал мой добрый предок, прапрадед священномученик Федор Крюков, который вымаливал меня и вытаскивал из очень многих жизненных передряг». Итак, мы открываем новую страницу великолепной книги, открываем новый узор переплетений тонких линий вашей жизни, и спросим вас, откуда взялся этот прекрасный священномученик, знали ли вы об этом с детства, и как он участвовал непосредственно в вашей жизни.
Священник Сергий Лабунский:
— Он участвовал молитвенно.
Кира Лаврентьева:
— Очевидно, это очевидно.
Священник Сергий Лабунский:
— Ох, откуда взялся. Честно сказать, я никогда в детстве не знал, что у меня кто-то есть в роду в священном сане, тем более в лике мучеников. Естественно, тогда он не был прославлен как новомученик, потому что в советское время это было принято скрывать. Меня крестили, к счастью, не на дому, в церкви, но все равно церковь выбирали как можно дальше от дома и старались, чтобы нигде никаких следов не оставалось от этого крещения. А тем более, у меня там всякие дедушки, бабушки, родители партийными работниками были, тоже было не так хорошо, чтобы кто-то у них на работе узнал о моем крещении. Естественно, все это скрывалось. Никто ничего не рассказывал. И я помню, что у моей прабабушке, дочери как раз отца Федора Крюкова всегда в комнате ее были иконы, но всегда они были в уголочке, завешенные шторой. То есть в том уголочке, где окно, на той же стене, где окно, шторы от окна раздвигались в стороны и полностью закрывали эту иконную полочку. Заходишь в комнату, ее просто не видно вообще, но стоит отодвинуть шторку и вот она замечательная классическая иконная полочка советского человека. Я прекрасно помню этот момент. Все это всегда скрывалось, это было не принято афишировать и, конечно, я в детстве ничего об этом не знал. Узнал я об этом, когда пошло мое... воцерковление не правильно сказать тогда, но какой-то повышенный интерес к религии, и вот тогда мне рассказали: а кто-то у нас был где-то там. Опять же родители у меня были неверующие особенно тогда были. В принципе, хорошо относились к церкви, но не сказать, что как-то... никогда верующими не были. Поэтому они тоже не могли мне рассказать деталей, подробностей, ничего, просто сказали, что-то у нас было такое. Я поинтересовался, что, где, кто был, откуда это известно.
Кира Лаврентьева:
— Что, где, когда?
Священник Сергий Лабунский:
— Выяснил, что вот так его звали, где он, что он. И дальше начал разыскивать любую информацию, какую только возможно. Это были уже двухтысячные годы, уже появился интернет, пусть в сравнительно зачаточном состоянии, но тем не менее, он уже был, уже можно было в интернете какую-то информацию искать. Я так нашел отца Ианнуария (Недачина), тогда он был, если я не путаю, настоятелем подворья Соловецкого монастыря в Москве. Затем он был благочинным храмов Соловецкого монастыря, сейчас, честно говоря, не знаю где. Но выяснилось, что мой предок, отец Федор Крюков дьяконом служил в одном храме с его предком, тоже новомучеником, вот этого игумена Ианнуария (Недачина). Я связался с отцом Ианнуарием, мы с ним пообщались, он мне рассказал немножечко, откуда он взял эту информацию. Благодаря его наводке я смог выйти на архив ФСБ по Смоленской области и через наш Центральный архив УФСБ в Москве на метро Кузнецкий мост. Там я уже ознакомился с подлинным делом расстрельным отца Федора. Специально для меня его привезли из Смоленска в Москву, меня пригласили в этот архив и я действительно сел наедине, тет-а-тет с этим расстрельным делом моего предка и посмотрел, полистал. Сложно сейчас передать те чувства, те эмоции, которые я испытывал, меня очень поразило, до сих пор это помню, как я листаю стенограммы допроса, и в конце стенограмм всегда стоит подпись допрашиваемого. И я вижу, что в начале рука твердая у отца Федора, а чем дальше я листаю, тем она все-е...
Кира Лаврентьева:
— Невозможно вообще смотреть.
Священник Сергий Лабунский:
— Ужасно, ужасно. Видно, что рука дрожит. Я понимаю, насколько ему тяжело было. Может быть, его били.
Кира Лаврентьева:
— Пытали.
Священник Сергий Лабунский:
— Пытали, издевались над ним, в каких условиях он содержался. И я понимаю, что этот кусочек живой истории, кровоточащей истории, моей истории, истории моей семьи — ничем не передаваемое ощущение. В этот момент я особенно глубоко влюбился в новомучеников, для меня подвиг новомучеников это, пожалуй, самая яркая страница вообще в церковной истории не только даже последних лет, но вообще в принципе в церковной истории, пожалуй, самая яркая страница. И может быть, она для меня такая потому, что есть вот эта связь, прикосновение, физическое буквально прикосновение, через это дело из архива ФСБ. Удивительная на самом деле история. И, конечно, отец Федор для меня стал путеводной звездочкой, его икона у меня стоит дома, у всех моих родных она теперь стоит тоже дома. Мы заказывали разным иконописцам, у нас несколько вариантов его икон рукописных есть, Конечно, я каждый раз молюсь ему обязательно и прошу его помощи и заступления. Даже когда я не знал о нем, и когда мои мытарства проходили через католичество и потом через пропасть неприкаянности моей после католичества, до того, как я пришел в православную церковь, я абсолютно уверен, что он меня вел, что он за меня молился перед престолом Божиим, и он меня вымолил. Потому что не было кого-то, кто бы за меня вздохнул и помолился. Наверное, мама, без сомнения, но она человеком была не особо верующим, поэтому, видимо ее молитва... Нет материнскую молитву не надо, наверное, сбрасывать со счетов.
Кира Лаврентьева:
— Конечно.
Священник Сергий Лабунский:
— Она меня тоже, я думаю, вымолила, хоть своими словами, может быть, не умея, не зная, но думаю, что она тоже вложила очень много своих молитв в меня. Вот она и отец Федор.
Константин Мацан:
— Так, хорошо, а байкерство священнику зачем?
Кира Лаврентьева:
— Новая страница.
Священник Сергий Лабунский:
— Новая странница, да. Байкерство. Это отдельная история, напрямую никак с церковью и священством не связанная, и связавшаяся с ней только под конец, потому что я два в одном, я и то и другое в одной личности. С подростковости опять же люблю мотоциклы, нравятся они мне, красивые, хорошие. Как-то никогда не вставал передо мной вопрос покупки собственного мотоцикла, хотя и хотелось, но это всегда было достаточно умозрительное желание, никогда не воплощаемое в действительности. Никогда у меня не было дядюшек с Явами, Планетами, Ижами, которые меня катали, ничего подобного у меня не было, это всегда было умозрительное увлечение. В конце концов, я уже став священником, познакомился с таким феноменом, как христианские мотоклубы. То есть мотоклубы, но состоящие из христиан, подчеркивающие свое христианство и использующие свое участие в этой байкерской среде для проповеди христианства. Насколько я знал, тогда уже существовал христианский мотоклуб, это орден Преображения в Кирове созданный, он тоже себя прямо не позиционировал как христианский мотоклуб, но он был создан священником еще в начале нулевых, двухтысячных годов. Но я о нем тогда ничего не знал абсолютно. И первый христианский мотоклуб, с которым я столкнулся, это God’s Squad, это зарубежный основанный, по-моему, в 1972 году мотоклуб, основан в Австралии был, и сейчас распространившийся по всему миру. К сегодняшнему дню у него, по-моему, больше пятнадцати стран открыто, где есть представительство этого мотоклуба, чаптеры они называются, как отделения этого мотоклуба. Я познакомился в первую очередь с ними, сдружился, с’общался, узнал, что на Украине есть чаптер, отделение этого мотоклуба. Раз они на Украине, значит, они говорят по-русски, я с ними связался, у нас пошло общение, мы подружились. Вот, собственно говоря, мои первые прикосновения к байкерской теме, физическое прикосновения. Не просто умозрительно, а буквально я прикоснулся физически, я увидел этих людей, я увидел эти мотоциклы, я увидел возможность не просто кататься на мотоцикле, проветривая свое лицо на подмосковных трассах, а я увидел за этим возможность какого-то делания, в том числе для Бога и ради Бога. Меня это очень вдохновило. Поэтому первое мое осознанное решение приобрести себе мотоцикл связано было именно с этим клубом. Я просто захотел в него вступить, я захотел быть частью этого движения, и я тогда впервые предметно задумался о покупке своего мотоцикла, и купил его себе на восьмое марта. Э-ге. Так получилось, совпали даты.
Кира Лаврентьева:
— Отец Сергей, а если немножко вернуться к тому моменту, когда вы оказались в храме, где находятся мощи праведного Алексея Мечева, в храме святителя Николая в Кленниках. Вы с радостью вошли в эту общину, мы начали развиваться, вы поняли, что вы дома. Все это очень откликается, такое с силой сказанное слово, ты всегда чувствуешь правду. Я думаю, наши радиослушатели также чувствуют ее, как мы с Костей. А момент священства? Вы также решили углубляться в православие, как вы углублялись в католичество, «во всем хочу дойти до самой сути». Вы и тут решили дойти до сути и стать священником. И как отнеслось к этому священноначалие, конкретно ваш священник, который вас исповедовал?
Священник Сергий Лабунский:
— Надо здесь сделать маленькую ремарку и сказать, что идея священства у меня появилась еще до того...
Кира Лаврентьева:
— Это мы уже поняли.
Священник Сергий Лабунский:
— ...как я воцерковился.
Кира Лаврентьева:
— А, это интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Когда мне в принципе стало это интересно, я понял, что вот, священство это наверняка то, что нужно. Мне сразу захотелось... Я тогда подростком был, сделайте на это скидку, пожалуйста, мне сразу захотелось все по-максимуму. Поэтому естественно, даже не зная, что это такое, еще не перейдя в католичество, я крещен-то было в православии, и в католичество я перешел уже, будучи в достаточно сознательном возрасте, не имея никакого опыта воцерковления. Но даже еще до этого перехода, когда я только задумывался об этом, когда мне это только стало интересно, когда я только начинал что-то читать какие-то книжки, я уже думал, что священство это наверняка, то, что нужно, я ничего про это не знаю, но мне это нравится. И я помню прекрасно момент, когда я пришел в ближайший к своему дому храм, это храм Сергия Радонежского в Гусиново, и с порога к батюшке. Я даже не знаю, что там за батюшка был, такой с рыжей бородой, не знаю, как его зовут. Я с порога к батюшке: отче, я хочу в семинарию поступать. А он меня первый раз видит, он как-то замялся, говорит: ну, ты знаешь, надо как-то на службы походить порегулярнее, у нас еще воскресная школа есть. Все, сразу тут для меня стояла точка, воскресная школа не рассматривалась в принципе. И все, это мимолетное прикосновение, первое мое высказанное желание стать священником, не зная еще ничего абсолютно, здесь закончилось. И дальше я немножко отступил назад, углубился в свои интересы в виде истории европейской и различной религиозной мысли. И тут постепенно начало выкристаллизовываться католичество потихонечку. Но я уже на тот момент хотел быть священником. Став католиком, естественно, а куда мне еще, конечно, священство. Поэтому уйдя из католичества в православие, идея священства никуда не делась, оно, как сияла для меня маяком, путеводной звездой, так оно у меня и сияло все это время. И со стороны, это любопытно тоже отметить, может показаться, что мой путь это какое-то метание из одной крайности в другую.
Кира Лаврентьева:
— Нет, нет. Не кажется так.
Священник Сергий Лабунский:
— А на самом деле, я хочу это подчеркнуть, всегда была очень прямая дорога, потому что всегда передо мной была вот эта путеводная звезда — служение Богу, служение именно с полной самоотдачей на полной глубине. Оно меня всегда вело. Да, я ошибался дверью в своей жизни, я заходил немножечко не туда. К счастью я оттуда вышел и пошел правильной дорогой.
Кира Лаврентьева:
— Священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска, байкер, член Императорского православного палестинского общества, бывший католик, вот так мы под конец вас представим по полной программе, отец Сергий, проводит с нами этот «Светлый вечер». Отец Сергий, могли бы вы сказать, что вы припали к долгожданному источнику, священству, вы таки достигли того, чего искали, углубились, спустились на глубину? Просто ведь священство это сложная вещь, это опаляющая вещь, это то, к чему надо быть готовым, как говорит Иоанн Шанхайский, иначе оно тебя просто сожжет как солому.
Священник Сергий Лабунский:
— Без сомнений. Я честно совершенно скажу, что я ощущаю себя абсолютно на своем месте. Абсолютно.
Кира Лаврентьева:
— Слава Богу.
Священник Сергий Лабунский:
— Мне настолько нравится то, чем я занимаюсь, я настолько искренне люблю свое дело, служение у престола. Даже когда меня раньше спрашивали, чего тебе от жизни надо, я говорил, мне нужны всего три вещи, это приход, матушка и борода лопатой. Вот только с бородой лопатой у меня не очень получилось, у меня совочек такой. Все остальное у меня все замечательно.
Кира Лаврентьева:
— Вы такой мыслитель, как-то борода лопатой сюда никак не цепляется.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, отнюдь, я искренне за.
Кира Лаврентьева:
— Да? Наоборот?
Священник Сергий Лабунский:
— Может быть, вид-то интеллигентный у меня достаточно, но на самом деле я очень даже...
Константин Мацан:
— А на самом деле...
Священник Сергий Лабунский:
— Промолчим о том, что я брутальный байкер, не надо, в частности я уже говорил вам еще до того, как начался эфир, что я увлекаюсь старым обрядом, мне очень нравится старина русская. Мне вообще нравится старина, осязать пыль веков для меня исключительно важно внезапно. И если я не чувствую связи с древностью, а древность как лакмусовая бумажка, которая позволяет отличить истину от наносного и временного, в церкви является вечность и прикоснуться этой вечности дорогого стоит. Когда я занимаюсь тем, что я люблю, занимаюсь служением у престола, мне интересно, а как это было раньше? И мне хочется прикоснуться и здесь тоже к какой-то старине. Так я пришел к интересу к нашим дореформенным обрядам, старым, принятым еще до патриарха Никона при первых пяти русских патриархах. И постепенно этот интерес еще с нулевых у меня зародился, развивался. И сейчас, я надеюсь, мы пришли к той точке, когда в рамках нашего прихода начнутся богослужения по старым обрядам. Честно скажу, что пока еще нет благословения правящего архиерея, но мой рапорт на столе у него уже лежит. Я надеюсь получить это ответ и надеюсь, что после Пасхи у нас начнутся эти службы. Это процесс, который длился ни один год, я, пожалуй, даже скажу, что не одно десятилетие.
Константин Мацан:
— Я бы хотел спросить еще немножко о байкерстве. Не о самом байкерстве, а о том, что, предвижу, что может быть, у наших слушателей ваш рассказ такой простой — захотелось купить мотоцикл, купил — может вызвать даже вопросы. Есть некоторое представление, может быть, стереотипное, то есть ложное и неверное, но все же оно есть, что вообще-то не должно священнику иметь мирские сильные увлечения. Ну ладно священник историк, археолог, ученый, а вот священник, который сердцем привязывается к какому-то яркому, страстному, в каком-то смысле, хобби, это что-то не то. Что бы вы таким критикам ответили?
Кира Лаврентьева:
— Константин, ну ты закрутил.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, а что? Очень интересный вопрос, вообще молодец.
Константин Мацан:
— Спасибо. Я стараюсь.
Священник Сергий Лабунский:
— Молодец. На самом-то деле я могу согласиться с этими критиками. Действительно, когда у человека возникает что-то, что излишне его увлекает, это может очень легко отвлечь его от главного дела его жизни, в частности в данном случае, от священства. И более того, у меня есть примеры таких священников перед глазами, которые излишне ушли в эту область. Я не единственный как вы понимаете, священник, который на мотоцикле ездит. На данный момент у нас есть сообщество в интернете, мы не можем порой встречаться физически, потому что география очень большая этого сообщества, но в интернете оно существует. Оно так и называется «Мотосообщество православного духовенства». На данном момент в нем состоит больше восьмидесяти человек. И туда принимают только в священном сане, ни один мирянин не может войти в это сообщество. Больше восьмидесяти человек в священном сане Русской Православной Церкви или других канонических церквей, в основном, конечно, Русской Православной Церкви, являются байкерами, являются мотоциклистами увлеченными. И конечно, среди всего этого сообщества есть примеры, когда человек переступал какую-то тонкую невидимую границу и уходил, излишне увлекался этой байкерской темой, стереотипной, подчеркну, байкерской темой. Знаете, как это обычно выглядит, когда что-то такое в коже, с кучей цепей, заклепок, с огромным или громким ревом двигателя, такое что-то нарочито брутальное.
Константин Мацан:
— Я себе воображаю картину, что по дороге несется Харлей-Дэвидсон мотоцикл, от него такая ряса развивается, на воздухе трепещется.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, нет, этого никогда не бывает.
Константин Мацан:
— Вы не в подряснике, нет, катаетесь?
Священник Сергий Лабунский:
— Ни в коем случае, нет. Не надо путать Божий дар с яичницей. В церкви надо в рясе, на мотоцикле в рясе не надо.
Константин Мацан:
— Какая яичница? Пост сейчас идет.
Священник Сергий Лабунский:
— Тем более. Нет, на мотоцикле в рясе, конечно, не нужно. Это, во-первых, просто банально опасно, если уж на то пошло, она может в колесо там куда-то залезть.
Константин Мацан:
— Да, да.
Священник Сергий Лабунский:
— С другой стороны, я предпочитаю все-таки разделять. Есть понятие уместности. В храме уместно быть в духовной одежде. На мотоцикле уместно быть в защите, в специальной дорожной защите. Я не умаляю силу веры, но ряса все-таки плохая защита.
Константин Мацан:
— Собственно, мой вопрос был о том, что когда у человека есть сильное увлечение, как правило, он в себе стремится лакуну заполнить. Со стороны кажется, ну, какая у священника лакуна может быть внутри? Перед престолом человек предстоит, его руками таинства совершаются. Какие еще увлечения нужны вообще? А с другой стороны все мы люди и священник не перестает быть человеком, и ничто человеческое ему не чуждо, и почему не может быть у священника хобби, увлечения и так далее? Я хочу, чтобы вы что-то об этом сказали.
Священник Сергий Лабунский:
— Конечно, может быть и хобби, и увлечения, и плохого в этом нет ничего. Оно не должно быть на первом месте, на первом месте всегда служба у престола, это однозначно, это не обсуждается и не может обсуждаться в данном случае. Всегда священство в основе, как в базе...
Константин Мацан:
— В приоритете.
Священник Сергий Лабунский:
— В приоритете, спасибо. Конечно, священство всегда в приоритете. Но хобби естественно, может быть. Главное, чтобы человек не увлекался темной стороной того мотоциклизма, байкерства. Потому что темная сторона в этом есть, без сомнения. И, кстати говоря, что мне еще нравилось в христианских мотоклубах, в них эта темная сторона отсекается. Я прихожу на мероприятие христианского мотоклуба, я понимаю, что здесь никто не будет в алкогольном подпитии, что не будет никакого мата, стриптиза и еще чего-то в этом роде. Это действительно, верующие, воцерковленные люди здесь собрались. И нам есть о чем поговорить, у нас общие интересы, у нас общие взгляды на жизнь. Естественно, что человек ищет себе подобных, с кем его взгляды совпадают, с кем его интересы совпадают. В байкерской среде есть, это удивительное, уникальное, по сути, сообщество православных мотоциклистов, которые собираются вместе и которые даже совместные проекты реализуют. Это не только благотворительные проекты, как мы недавно в 2018 году, например, выпустили благотворительный календарь, где несколько священников сфотографировались рядом со своими мотоциклами. И мы этот календарь выпустили, все вырученные деньги, которые мы за него получили, были отправлены на помощь малоимущим приходам, которые только восстанавливаются, реконструируются, нуждаются в помощи. И в принципе идея была в том, чтобы привлечь внимание людей к тому, что где-то рядышком, не где-то далеко, а буквально рядышком с тобой, есть храмы нуждающиеся, есть семьи священников, которые нуждаются, помоги им, пожалуйста. Может быть посильная помощь волонтерская. Это, может быть, и денежкой где-то помочь, поддержать. Это, может быть, где-то распространить информацию о том, что такой храм есть, и в чем он нуждается. Если не ты поможешь, то кто-то другой поможет, но ты хотя бы расскажешь об этом. Так или иначе, мы столкнулись в нашем «Мотосообществе православного духовенства», мы физически с этим лицом к лицу столкнулись, и у нас возникла идея как-то помочь, как-то решить эту проблему. Какими силами мы можем это делать? Конечно, священник на мотоцикле это определенный вау-эффект и мы решили его использовать. Мы выпустили этот календарь, где сфотографировались несколько священников рядом со своим мотоциклом, я естественно, тоже есть в этом календаре рядом со своим теперь уже прежним мотоциклом, я его продал, но тем не менее. Мы этот календарь распространяли, не было никаких спонсоров, никто нам не помогал, мы просто сами скинулись и сами выпустили, и просто раздавали всем желающим, всем, кто хотел. А они донатили, жертвовали на храмы, там целый список был этих храмов.
Константин Мацан:
— У нас мало времени остается, у меня последний вопрос. Но мне, правда, очень интересно задать его. Возвращаясь к вашему интересу к западной истории, средневековой, я очень, как мне кажется, понимаю этот интерес. Может быть, меня не интересовала история как таковая, но книги про мушкетеров, западная архитектура, замки, рыцари, живопись, готика — все это такое красивое, такая сокровищница, что, кажется, хочется к этой западной христианской культуре принадлежать. На этом фоне обращаешься на Восток в православие и думаешь, как-то скучно здесь, нет того размаха. Где мушкетеры, где рыцари? Какие-то иконы, старинные храмы и романтики нет. И нужно, чтобы какая-то зрелость была, не духовная, но какая-то жизненная, чтобы оценить красоту иконы, чтобы поставить Владимирскую икону даже чисто художественно в один ряд с шедеврами, не знаю, Рафаэля и понять, что это просто другое искусство, оно такое же захватывающее. Как вы это чувствуете? При вашем интересе к западной культуре обращение к культуре православной?
Священник Сергий Лабунский:
— Ох. Когда только происходил мой переход из католичества в православие, когда я начинал к нему прикасаться, мне, конечно, было очень тяжело. Я искренне люблю, подождите, я сформулирую это... Как есть человек визуал, ему важно как это выглядит, кто-то на слух лучше воспринимает. Я воспринимаю лучше глазами, и для меня искусство визуальное, осязаемое, видимое искусство, всегда играло большую роль. Я искренне люблю, например, готику. Я считаю, это просто вершиной архитектуры, абсолютной вершиной, и ничто до сих пор не поднялось до таких же высот и красоты, как готика. До сих пор мой любимый храм — готический храм. Да простят меня наши радиослушатели, но тем не менее. Это храм Архангела Михаила в Киеве, совсем недалеко от Московского вокзала, если пройти, очень люблю этот храм, он в неоготическом стиле, из красного кирпича и немножечко камня, потрясающе красивый, до сих пор один из любимых моих храмов. Конечно, когда я приходил в православие, мне было эстетически очень тяжело, потому что я привык к другому, я люблю другое. Поначалу мне было непонятно, как вообще можно молиться носом в стенку, я имею в виду иконостас. Ну как же, я же привык к тому, что алтарная часть открыта, что я вижу престол, что я вижу духовенство, я как бы соучаствую в том, что происходит. А тут я стою перед закрытой стеной с закрытыми дверями, и вот такая духовность. Конечно, мне поначалу было очень тяжело. Но на самом деле вы правы, нужна какая-то зрелость, если уж не духовная, то годами определенная, но на Востоке есть своя красота. Эта красота уникальна. Конечно, она отличается от западной, естественно, но она по-своему прекрасна, удивительна и завораживает не меньше, чем красота западная. Если западная красота во многом очень рациональна, то красота Востока христианского во многом очень субъективно переживаемая, и во многом очень мистична, я бы так сказал. Я надеюсь, вы меня понимаете, что я имею в виду.
Константин Мацан:
— Я надеюсь, что понимаю, думаю, что понимаю, и вспоминаю знаменитый афоризм отца Павла Флоренского, который, как известно, придумал свое эстетическое доказательство бытия Бога: «Есть Троица Рублева, значит, есть Бог».
Священник Сергий Лабунский:
— Прекрасно, золотые слова.
Константин Мацан:
— Потому что настолько совершенна эта икона, что не может не быть Того, Кто вдохновил иконописца.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. А кстати, извините, я еще вас перебью немножечко. Но хотел бы еще здесь пять копеек довставить. О том, что Западная культура, Западная эстетика может быть православной. И есть, я, может быть, для кого-то из наших радиослушателей открою новый материк, тем не менее, есть православные общины Западного обряда. Это настоящие православные люди, исповедующие православное вероучение, но служащие по Западным обрядам, по старинной древней Римской мессе, которая помнит аромат катакомб. Вот эта старинная латинская месса помнит аромат катакомб, действительно, она из тех дальних времен идет. И папа Римский Григорий Первый, Двоеслов в православии, хотя на самом деле он не двоеслов, он беседник, потому что двоеслов это диалогос, неверно перевели.
Константин Мацан:
— Диалогос, да, да.
Священник Сергий Лабунский:
— Он же кодофицировал, то есть утвердил уже существующий до него чин мессы. Та древняя, не современная, я подчеркиваю, не обновленческая латинская нынешняя месса нового сорта, а та древняя, которую чаще всего называют Тридентской по более позднему собору, это подлинное православное наследие православного Запада. Это удивительно на самом деле, и я рад, что такие общины существуют. Я рад, что есть люди, которые любят латинскую эстетику, западную эстетику и при этом действительно вспоминают, что ее истоки в православии, а не расколе. И возвращаются к этим православным истокам. На Западе есть общины латинообрядные православных церквей. Это Антиохийской Православной Церкви, это достаточно много общин в рамках Русской Православной Зарубежной Церкви, еще нескольких поместных православных церквей, такие даже целые диоцезы тоже есть, благочиние даже есть западнообрядных приходов православных. Я считаю это прекрасно, потрясающе, что это есть. И на Западе это востребовано.
Константин Мацан:
— Интереснейшая тема, задел на большую передачу на будущее. Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма в городе Красногорске был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Программу вели Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо. До свиданья.
Кира Лаврентьева:
— Всего хорошего.
Священник Сергий Лабунский:
— До свиданья.
«Истоки и современность православной журналистики: личный путь». Николай Державин
У нас в гостях был заместитель руководителя пресс-службы Патриарха Николай Державин.
Мы говорили с нашим гостем об истоках и современности православной журналистики, а также об особенностях работы комментатора праздничных богослужений в прямой трансляции.