У нас в гостях был ректор Перервинской духовной семинарии иеромонах Апполинарий Панин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере и священническому служению.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Кира Лаврентьева —
К. Лаврентьева
— Добрый вечер.
К. Мацан
— И я, Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии. Добрый вечер.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Добрый вечер.
К. Мацан
— В этих беседах, я напомню нашим радиослушателям, мы беседуем со священником о его пути к вере и в вере, о том, как этот путь складывался, какие вопросы на нем возникали, какие жизненные наблюдения сопровождали этот путь. И нам кажется, что такой рассказ о пути к священству, поскольку это путь вопросов и ответов, может быть актуален и интересен всем, кто так или иначе себе вопросы о Боге задает. Вот об этом сегодня хотелось бы поговорить.
К. Лаврентьева
— Отец Аполлинарий, когда в нашу программу «Путь к священству» приходят монашествующие, мы с Костей всегда особенно волнуемся, потому что очень страшно спрашивать, очень страшно вести разговор, трепетно и волнительно, потому что это все-таки закрытая сфера для нас. И, наверное, не стоит ее слишком приоткрывать. Но так как неизбежно сегодня спрашивать у вас о вашем пути к вере, в вере и пути к священству, первое, самое предсказуемое, что хочется спросить: как из Академии ракетных войск люди попадают в священники, а потом в монахи? Или наоборот, скорее всего, сначала в монахи, а потом в священники.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Это очень интересная история. Именно в Академии ракетных войск имени Петра Великого я пришел в Церковь. Да, мои родители были крещеные люди, но не совсем воцерковленные. И с детства я в церковь не ходил, как многие сегодняшние дети, хотя верил в Бога, и были какие-то жизненные искания, какие-то интересные встречи. Но в Церковь я пришел, будучи уже военным. Произошло это как? А произошло это очень просто. Это был, наверное, 1999-й год. В этот год наша Академия участвовала в параде на Красной площади. И тренировки к этому параду проходили на Болотной площади около фабрики «Красный октябрь», где тогда так вкусно пахло шоколадом. Сама Академия находилась на Китай-городе. И вот, после таких тренировок все мы, в форме и шинелях, с начищенными ботинками, шли в Академию через город. Конечно, это было интересно для курсантов, которые учатся в закрытом учебном заведении — прогуляться по городу. И обычно мой путь проходил через центр. Тогда я очень любил посещать музеи. И, наверное, одним из моих любимых музеев был музей имени Пушкина, я ходил туда на лекции вечерами. И, идя с Болотной площади на Китай-город, я решил пройти мимо библиотеки имени Ленина. И, проходя мимо библиотеки имени Ленина, я увидел храм. Это был храм Святителя Николая на Старом Ваганькове. И для меня было удивительно, что в этот храм заходит человек в черной шинели, в морской. Мне стало интересно, и я зашел вслед за ним. И, войдя в храм, я почувствовал, что мне здесь очень понравилось. Конечно, этот храм необыкновенный, это храм Святителя Николая Чудотворца на Старом Ваганькове. Там великолепные иконы. Икона Иоанна Кронштадтского большая, почти поясная, она размером где-то больше метра в длину. Икона святой Матроны с житием, очень красивая икона с частицами мощей, икона Серафима (Чичагова), который когда-то служил в этом храме. Но самое главное, что меня поразило — в этом храме была ростовая икона преподобного Сергия Радонежского, гробовая икона, в рост, впоследствии я увидел примерно такую уже в Троице-Сергиевой Лавре. И мне здесь понравилось. Я разговорился с батюшкой, и он мне предложил ходить на службы.
И вот с этого момента я совершенно произвольно стал ездить на воскресные службы в этот храм Святителя Николая. И именно здесь я воцерковился. Мне понравилось богослужение, хотя я практически о церковной жизни не знал ничего. Он мне сказал исповедоваться и причащаться. Я приезжал, исповедовался, причащался. И мне было действительно хорошо — я нашел то, что искал столько лет. Я почувствовал, что это то место, где мне очень хотелось бы быть. Я встретил там замечательных людей. И именно здесь я воцерковился. Впоследствии я окончил Академию, но стал уже церковным человеком. Я проходил службу, служил, но для меня это было уже лишь одной из сторон моей жизни — главным для меня стала Церковь. Наверное, вот такой путь у меня был к Церкви. Потому что путь к Богу, я думаю, что большей части, это путь именно в Церковь — как человек приходит в Церковь. Потому что, как говорит святитель Киприан Карфагенский: «Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец». И, наверное, путь любого человека к Богу начинается именно с пути к Церкви.
К. Мацан
— Вот если нас сейчас слушает человек, который не имеет своего глубокого опыта церковной жизни, а может быть, о церкви лишь что-то знает — приходит туда на Пасху, например, или просто по крупным праздникам, но не является, скажем так, несколько калькируя западный язык, можно сказать, не является практикующим христианином. Для такого человека часто, и это объяснимо, вот то, что вы говорите — прийти в Церковь, путь к Богу это путь в Церковь, — понимается так, что церковь это некое место обрядов. Вот надо регулярно куда-то приходить, какие-то совершать религиозные обряды. И вот это и есть некая церковная жизнь. То есть есть некое представление о церковной жизни, как о таком неком внешнем круге действия. А вот, наверное, для человека, который имеет свой глубокий опыт церковной жизни, как у вас, вот быть в Церкви — под этим выражением что-то другое подразумевается. Что это для вас такое: прийти в Церковь, быть в Церкви, что это значит по-настоящему?
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Да, вопрос очень хороший, Константин. Этот вопрос часто задают люди. Они говорят: «Я прихожу в храм, ставлю свечи — и это мое общение с Богом». И здесь, наверное, можно привести, может несколько утилитарный, но я думаю, яркий пример: церковь это источник благодати, то есть то место где человек может стать причастен к благодати Божьей. И, конечно, тот человек, который приходит в храм, ставит свечку, как-то молится, он несомненно причастен к благодати Божией — он получает свою частицу благодати. Но получить благодать эту в полной мере может лишь тот человек, который участвует в церковных таинствах. Собственно, для меня церковная жизнь и есть участие в таинствах — это таинство крещения, когда человек становится членом Церкви, это таинство брака, когда человек освящает свою семью в Церкви, это таинство святой Евхаристии, святого Причащения, когда человек причащается Тела и Крови Христовой, таинство исповеди, в которой Господь прощает грехи человеку. И, конечно, в этих таинствах человек может почерпнуть благодать в гораздо большей степени, нежели в том, когда он просто приходит и ставит свою свечу Богу. Можно привести такой простой пример. Мы приходим в великолепный ресторан, нам накрывают стол, ставят приборы, приносят изысканные яства. И вот человек приходит, садится за стол, смотрит на всё, нюхает, встает и уходит. Конечно, несомненно, он посетил ресторан, он увидел, что здесь происходит — он увидел всё это. И другой случай: человек приходит, садится и вкушает — он вкушает первое блюдо, второе. Он пробует те или иные деликатесы. И здесь мы видим совсем другое, другую степень причащения человека, можно сказать, к ресторанной жизни. Конечно, этот пример несколько вульгарный. И он совсем не отражает Церковь. Но через этот пример, я думаю, люди могут понять ту степень благодати, которую человек может почерпнуть через таинства Святой Церкви и через просто посещение — это абсолютно две разные вещи. И когда я говорю, что я стал ходить в церковь, в первую очередь для меня, конечно, это то, что я стал участвовать в таинствах.
Конечно, перед этим я ходил в церковь, я ставил свечу, я посещал монастыри, мне это нравилось. Но я не участвовал в таинствах. А вот тот священник, который мне предложил участвовать в таинствах, он раскрыл для меня совершенно новую страницу моей жизни. Моя жизнь стала цветной. Например, сейчас у каждого телевизор, телефон с каким-то дисплеем, где очень много цветов. А раньше были черно-белые телевизоры. Я помню, у бабушки моей был черно-белый телевизор. И вот когда человек становится членом Церкви, он начинает участвовать в таинствах — его жизнь превращается из черно-белой в цветную. Она обретает весь спектр той жизни, которую человек может получить в полной мере, в той мере, в которой Господь для него создал. И именно вот эти переживания, эта благодать она и приводит человека в церковь и он ее черпает и ради нее человек идет в церковь, потому что другой причины, по которой человек может прийти в церковь, молиться, стоять многочасовые службы, другой причины здесь нет — человек хочет и старается получить благодать Божью. И, конечно, быть в Церкви — это прежде всего участвовать в таинствах.
К. Лаврентьева
— Отец Аполлинарий, все же, когда вы стали осознанным прихожанином храма и воцерковились (хоть я и не очень люблю этот термин, но как еще назвать), как дальше продолжался ваш уже церковный, внутрицерковный путь?
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Дальше мой путь продолжался, можно сказать, довольно общим образом. Со временем я стал пономарить, участвовать в богослужении в качестве пономаря. Я читал за богослужением, читал Шестопсалмие, читал Псалтирь, начал читать на церковнославянском. Мне этот язык очень понравился. Стал знакомиться с житиями святых, опять же на церковнославянском языке. Конечно, здесь нужно упомянуть о том великолепном издании житий репринтном на церковнославянском языке, которое осуществило Тутаевское братство. Церковнославянский язык для меня стал, конечно, открытием — это язык настолько красивый, настолько поэтичный, настолько красивый слог. Это слог великого нашего церковного писателя и ученого, святителя Димитрия Ростовского. И эти жития святых открыли для меня новый мир. Я осознал, насколько человек может приблизиться к святости в своей жизни, насколько человек может приблизиться к Богу. И, конечно, для меня стало важным, как я осуществлю свой путь, как я смогу в той или ной мере приблизиться к этой святости? И для меня этот момент моя церковная жизнь стала выходить на первый план, то есть пришло какое-то осознание, что для меня это самое важное в моей жизни, что может быть. И, конечно, я стал стараться участвовать в этой церковной жизни в той возможной полноте, в которой я мог.
К. Мацан
— Иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы продолжаем наш разговор. Мы неслучайно вас представляем, как ректора семинарии. Ваш путь прошел через Перервинскую семинарию — будучи студентом, вы там учились, потом вы в Московской духовной академии учились. А семинарская часть, академическая часть жизни что вам дала в плане какого-то осознания себя христианином? Знакомства с Церковью, с иными сторонами церковной жизни и более глубокого постижения той традиции, в которую вы вошли?
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Для меня Перервинская семинария это не просто слова, не просто какое-то место в Москве, хотя и очень красивое, а это часть моей жизни. Причем та часть, которую я очень люблю и очень ценю. В семинарии я стал, можно сказать, жить в дому Божьем. И эта жизнь, конечно, отличалась от той жизни, которой я жил до того. В семинарии наши воспитанники и тогда, когда я туда поступил, проводят все свое время. То есть здесь они живут, здесь они питаются, здесь они посещают богослужения, здесь они трудятся. Здесь они находят друзей, здесь они общаются. То есть в семинарии человек обретает некоторую полноту в жизни в Церкви. И для меня это было именно так. И я благодарю Бога, что я поступил именно в Перервинскую семинарию. Перервинская семинария, я могу о ней уже судить, могу ее сравнивать с другими учебными заведениям, с Московской духовной академией, с Санкт-Петербургской, с другими семинариями нашей Церкви, она имеет свои особенности. И эти особенности начинаются не где-то в учебных классах или в аудиториях или в актовом зале, они начинаются в храме. Перервинская семинария и Перервинская обитель знамениты в Москве своими уставными богослужениями. Именно здесь, в Перервинской семинарии, служба совершается во всей полноте — здесь читаются кафизмы на вечерне, две кафизмы на утрене, канон на 14. То есть богослужение проводится так, как оно должно совершаться по уставу.
К. Мацан
— Давайте для слушателей, которые не сильны в литургике, скажем, что они очень длинные получаются.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Да, они действительно длинные. Для людей, которые не сильны в литургике, я могу сказать, что если Всенощное бдение на праздник, Малая вечерня начинается в 4 часа, бдение начинается в 5, а заканчивается это бдение где-то в половине 10. Если это вседневная служба, то она заканчивается где-то в половине 8. Конечно, есть два взгляда на эти длинные службы. Кто-то говорит, что это слишком длинно, это его тяготит. Но с другой стороны, когда ты привыкаешь к этим длинным службам, начинается какое-то погружение. Я впервые осознал это уже умом... Конечно, чисто практически я познакомился с этой особенностью Перервы во время обучения. А умом я это осознал, когда на четвертом курсе Перервинской семинарии меня отправили на Афон, на святую гору Афон. На святой горе Афон богослужения совершаются так же, в полноте, но чуть-чуть по-другому. По-другому обычаю: там Утреня служится утром, Вечерня служится вечером, но тем не менее службы там даже длиннее, чем у нас в Перервинской обители. И вот когда человек попадает на такую службу, даже не сказать, что он попадает на службу, — монахи на святой горе Афон живут богослужением. То есть они начинают день в 3-4 часа ночи, с богослужения, Литургия отслуживается утром, потом у них послушание, потом вечером служба. И они погружаются именно в богослужебный круг. Это является основой, такой определяющей составляющей их жизни: они живут вокруг богослужения, — то есть это задает им общий тон вообще жизни. И здесь, в Перерве, я ощутил примерно схожую картину: человек, когда погружается в богослужение, становится своим в этом доме Божьем. Один священник недавно, уже такой старый, уже опытный в духовной жизни, сказал мне такую вещь, что «когда я был молодым и приходил в храм после двух-трех выходных, я ощущал, что я прихожу на службу, как чужой, — что я не чувствую той благодати, которую я чувствую, когда я служу неделю подряд. И мне нужно некоторое время, чтобы вжиться в эту службу, чтобы вернуться». И, действительно, когда человек погружается в богослужение, он чувствует, что ему это жизненно необходимо, что он не может без этого жить. И это невозможно понять за час, за два, даже за три. То есть, может быть, есть люди такой высокой духовной жизни, что они могут прийти в храм и сразу начать молиться и сразу они забывают про те проблемы, которые у них есть, про те заботы. Но, думаю, что простому человеку, обычному нужно некоторое время. Нужно некоторое время, чтобы отрешиться от всех этих забот, чтобы услышать службу — услышать, что читается, что поется. И вот на службе в Перервинской семинарии я полюбил особенно Псалтирь. Там совершается служба по уставу, есть определенное сидение. Человек во время чтения Псалтири может присесть и послушать Псалтирь, как это делается в Афонских монастырях: братья садятся в стасидии и отдыхают, слушают Псалтирь. Так это и в Перерве — человек садится и слушает Псалтирь.
И вот когда ты действительно проводишь час, два, три, некоторые слова из Псалтири, из богослужения, они вливаются в твою память, в твое воображение, они раскрываются. И, действительно, те богослужебные тексты: Евангелие, Апостол, Псалтирь, стихиры — они раскрываются на богослужении. Ты можешь читать дома это чтение несколько раз, и ты его не поймешь. Но когда ты его читаешь на богослужении, — не знаю, как это происходит, наверное, это тоже действие благодати Божьей, — эти богослужебные тексты раскрываются для тебя: они становятся ясными, понятыми. И самое главное, они становятся приложены именно к твоей жизни. Именно поэтому, я думаю, святой Иоанн Кронштадтский читал канон на Утрене — это было его любимое чтение. Он читал канон святому, читал канон празднику — не потому что он не знал этих текстов, конечно, он читал эти тексты, может быть, сотни раз. Но в храме во время богослужения эти тексты освящаются и для человека раскрываются каждый раз по-новому. И поэтому, например, когда человек приходит и спрашивает: «Ну как это, слушать одну и ту же службу 200 раз каждый год? Люди читают Шестопсалмие за каждой Утреней Ну что там может быть нового? Уже все знают наизусть этот текст». А здесь вдруг противоположная вещь, то есть ты читаешь один и тот же текст каждый, и каждый раз он раскрывается для тебя по-новому. Вот это то главное, что я нашел, обрел в Перервинской семинарии. И за те годы, которые я там провел, я к этому привык. Я к этому привык. И когда сейчас возвращаюсь в Перервинскую семинарию, в этом году меня назначили ректором, я вернулся, можно сказать, в родной дом. И я вновь на этих службах, мне они очень нравятся. И я благодарю Бога, что произошло именно так.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Напомню, что сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии. В студии моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Лаврентьева
— «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели, вновь приветствует вас. У нас в гостях иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии. С вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. В первой части программы мы много говорили о выборе вашего монашеского пути, о литургии в Перервинской духовной семинарии, о службах. И, знаете, у меня создалось впечатление, может быть, оно ошибочное, что вы влились в церковную жизнь, стали христианином, стали монахом, как будто вы искали этого всегда. Такое ощущение, что вы там оказались, словно рыба в воде, словно нашли для себя самый приемлемый образ жизни, самую родную и органичную для себя среду. Считаете ли вы, что человек, который, просто по Божьему Промыслу в будущем должен стать пастырем Божьим, должен стать монашествующим, уже отмечен в детстве? У него уже есть предпосылки внутренние к монашеской жизни и уже в детстве видно, что... сейчас я, конечно, фантазирую, я не знаю этого, может быть, он отстранен, может быть, углублен в себя. Может быть, несколько отличается от сверстников? Могли бы вы это сказать о себе?
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Когда вы начали этот вопрос, был очень интересный переход, что человек, который в будущей жизни должен стать монахом, священником, — я думал, что вы скажете: человек, который в будущей жизни должен стать ангелом. Как все мы. Действительно, мы предназначены для того, чтобы в будущей жизни, те души, которые сподобятся Царствия Небесного, мы все должны стать ангелами. То есть равноангельскими сущностями, которые будут вместе с бесплотными духами славословить Бога.
К. Мацан
— То есть не совсем ангелами, все-таки мы останемся личностями, как в это верят христиане, но в некотором, пока непостижимом для нас смысле.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Душа человеческая будет в будущем веке равноангельной. И нам надлежит, нашим душам, восполнить то число отпадших ангелов, которые отпали от Бога вместе с Денницей. И, конечно, каждый из нас, то есть православный христианин, предназначен для того, чтобы славословить Бога. В этом, конечно, сомнения нет. Наверное, и Константин и Кира, все мы предназначены для этого в будущей жизни.
К. Мацан
— Нет возражений, как говорят военные.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Я думаю, что каждый человек в своей жизни это чувствует в той или мере, так или по-другому. Конечно, бывает, что это чувство у человека притупляется. Оно притупляется отчего? Оно притупляется, конечно, если человек предпринимает действия, которые не согласны с волей Божьей, то есть он совершает грех. И этот грех превращается в навык, он тяготит человека. И человеку уже сложно вспомнить о той блаженной участи, которая ему уготована. И в этом плане, конечно, любой, — я вот общаюсь и с семинаристами, при Перервинской обители есть гимназия, там есть гимназисты. И, конечно, когда ты общаешься с детьми, особенно с чистыми детьми, которые не познали какого-то греха, за которыми смотрели родители, которые посещали храм, я думаю, душа каждого ребенка, любого человека это чувствует, что рано или поздно она станет ангелом. И здесь всё зависит лишь от той жизни, которую ведет человек. И это не подлежит сомнению. Что касается меня. О том, что я когда-либо буду священником или монахом, честно сказать, я ни в детстве, никогда об этом даже и не думал. Был у меня такой случай, что после школы моя бабушка мне настойчиво советовала пойти в семинарию. Не знаю, откуда она об этом узнала — что есть семинария, что можно туда пойти учиться. Не знаю. Но именно после школы она мне несколько раз об этом говорила. Но я даже не знал, что такое семинария и как туда пойти, и поэтому у меня даже не было такого варианта в голове. Поэтому сказать о том, что я думал об этом, предполагал...
Но, конечно, с другой стороны, любой человек ищет чего-то в жизни. И этот поиск, конечно, был и у меня. Я знакомился с искусством, с живописью, с литературой, с музыкой, даже с кино. Этот духовный поиск шел у меня очень интенсивно, мне это нравилось. В свое время я очень часто ходил в кинотеатр «Музей кино», метро «Баррикадная», там показывали авторское кино, которое рассказывает о жизни человека и месте человека. Любое авторское кино ставит какие-то проблемы, проблемы перед зрителем: как человек поступает в той или иной жизненной ситуации, какой он выход находит. И я понял, что и серьезная литература, и серьезная музыка, и серьезное кино ставят перед человеком какие-то вопросы. Эти вопросы стояли и передо мной. Но ответить на них я смог только в Церкви, потому что Церковь дает ответы на эти вопросы. Она дает ответ для чего человек живет, как ему жить, что будет дальше. И самое главное — она дает ответ, как обрести вечную жизнь. То есть любой здравомыслящий человек... Если мы посмотрим на древнегреческую философию, то этот вопрос был центральный — жизни и смерти: что происходит с человеком после смерти? Потому что любой здравомыслящий человек понимает, что он живет 40, 50, 60, 70 лет, потом он умирает. И что? И, к сожалению, искусство не дает ответов на этот вопрос. На этот вопрос может дать ответ только Церковь, только вера, только Бог. Поэтому вопрос о предопределении человека к священству, к монашеству очень тонкий, наверное. И я думаю, что каждый из нас предназначен для того ангельского служения в будущем веке. А насколько в этой жизни он будет близок к Церкви, здесь вопрос, конечно, послушания. Потому что апостол Павел говорит, что кто-то ухо, кто-то уста, кто-то ноги, кто-то руки — у каждого свое служение в Церкви, у каждого свое служение в этом мире. Как человек служит и какое служение он избирает, или на какое служение Бог его избирает — это не зависит от волевого выбора человека.
К. Мацан
— В начале нашего эфира вы сказали, что, и обучаясь в семинарии, и сейчас, будучи ректором, вы наблюдаете множество удивительных для вас историй о том, как человек приходит в семинарию. Какие-то такие истории про выбор, про этот путь. Можете что-то рассказать, что вас наиболее всего в этом смысле удивило, впечатлило и вам запомнилось.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Например, я могу рассказать последнюю историю, которую рассказал мой однокурсник по семинарии, отец Игорь Савелов, помощник благочинного Ликино-Дулевского округа в Орехово-Зуево. Он сейчас там служит, восстанавливает два великолепных храма. Там, конечно, очень хорошие люди у него прихожане. Как он пришел к Богу? — это всегда какое-то чудо, когда человек приходит к Богу. Потому что Бог этого ждет. И вот он с детства, хотя родители его тоже были невоцерковленные, он начал ходить пономарить в храм. Если я начал ходить пономарить, когда мне было уже 26-27 лет, он начал ходить пономарить в храм, когда ему было 10-11 лет. И вот, до конца школы он ходил пономарил, хотя родители его не всегда понимали, в школе тоже не всегда понимали. И когда он окончил школу, перед ним встал выбор: что он будет делать дальше? И для него это был осознанный выбор, что он пойдет учиться в семинарию, он хотел этого. Но здесь вопрос встал ребром — его родители были против. И отец сказал: «Ты сначала поучись, окончи институт или университет. А потом будешь решать». И здесь тоже такой очень сложный выбор стоял перед человеком: или он идет в семинарию, как его призывает Бог, или он слушается родителей. Но отцу Игорю тогда духовник помог сделать правильный выбор. Он поступил учиться в высшее учебное заведение. Причем интересно, что для него не было принципиальным, какое это будет высшее учебное заведение. И он едет и поступает, можно сказать, практически в первый попавшийся вуз. Этот вуз оказался университетом пищевых технологий. И он поступает на такую замечательную специальность, которая до сих пор вызывает некоторую иронию среди его друзей — инженер по холодильным установкам. Ну, представьте себе: человек хотел пойти в семинарию, а пошел учиться на инженера по холодильным установкам. И второе было то, что он живет в Орехово-Зуево, это от Москвы два с половиной часа, ему надо где-то жить. И он попадает в студенческое общежитие. Представьте себе, что мальчик, который пономарил в храме с детства — и он попадает в студенческое общежитие. Ну, все мы представляем, что это такое — студенческое общежитие.
И вот он приезжает в это студенческое общежитие, заселяется в комнату, ночует первую ночь, утром открывает занавеску и видит купола Иверского собора Перервинской семинарии, которая находится за 300 метров от этого общежития. И, так как мама у него преподаватель пения, он начинает там петь, он начинает там пономарить. И эта учеба в вузе, которая проходит в течение нескольких лет, она практически не оставила на его духовной жизни никакого следа, она прошла мимо него. За послушание он выполнил волю родителей, но Господь за его послушание дал то, что он хотел. И его судьба, так же, как и меня, привела в Перерву. Я с ним познакомился, мы учились вместе на одном курсе. Последние два года он учился параллельно — он учился на инженера холодильных установок и уже он учился в семинарии. И он был у нас регентом нашего небольшого хора — у нас в Перервинской семинарии есть такая традиция, что поет целый курс. И вот на нашем курсе он был единственным человеком с музыкальным образованием. И даже я научился петь, хотя у меня слух посредственный, я бы сказал. Такая вот замечательная история из жизни отца Игоря. Я до сих пор с ним общаюсь. Надо сказать, что те друзья, которые остались у меня из семинарии, я с ними общаюсь, и они действительно стали теми людьми, которые наиболее близки мне в жизни, потому что у нас есть какие-то общие цели, общее понимание жизни, общая жизненная позиция.
К. Мацан
— Любопытно. Вы сказали о друзьях. Я думаю, что существует некий такой стереотип, что у монахов не может быть друзей, что это очень одинокие люди. Если даже они по натуре общительные, то они должны себя в бараний рог скрутить, в келье в одинокой существовать, ни с кем не общаться, молиться, глаза опустить в пол. Вот есть такой стереотип. То есть некоторое сложившееся, может быть, не вполне правильное, не вполне корректное представление. А вы, как монах, говорите, что у вас друзья есть. А что такое дружба и друзья для монаха? Вы перезваниваетесь? У вас чат в WhatsApp? Вы юмором православным делитесь? Или это дружба вокруг богослужения построена: вы вместе молитесь, вместе служите?
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Здесь надо сказать вообще о друзьях. Ведь говорят: скажи, кто твой друг и я скажу, кто ты. Дружба может быть, я сказал бы, разная. И вот это дифференциация, отличие дружбы, на мой взгляд, она проходит по такому очень простому критерию: что людей объединяет? Например, есть люди, которые вместе собираются, что грубо так не сказать, выпить. Есть люди, которые вместе собираются поиграть в футбол. Ну, не будем переводить в отрицательную плоскость, они собираются, у них какие-то общие вещи. Есть клуб автомобилистов — у них такие интересы. Есть клуб спортсменов — у них кто выше прыгнул, кто быстрее пробежал. А когда я пришел в семинарию, я нашел, что есть люди, которым так же интересная церковная жизнь, так же интересен Бог, так же интересно личное спасение. И когда я общаюсь с этими людьми, я приобретаю, потому что Господь каждому человеку открывается по-разному: кому-то больше, кому-то меньше, кому-то с одной стороны, кому-то с другой стороны. Поэтому даже у святых, например, мы говорим о преподобном Сергии Радонежском, у него были друзья и сотаинники. У него был келейник Михей, с которым вместе его посетила Матерь Божья. У него был друг святитель Стефан, которого он приветствовал за несколько километров. У него был святитель Алексий, с которым он разговаривал и общался, несмотря на то что один был митрополитом, а второй был преподобным. И говорить о том, что у монаха нет друзей, я думаю, что это не совсем исторически правильно. Конечно, были монахи, которые несли подвиг затвора. Но сейчас, конечно, таких людей крайне мало. И я только преклоняюсь перед этими людьми, но все могут прийти в эту меру. А мы берем пример с тех святых, которые жили в нашей стране, которые дают для нас какой-то образ. И мы идем по их стопам. А у них и были и духовные собеседники, и сотаинники. Поэтому, конечно, когда я говорю о друзьях, я имею в виду именно это.
К. Лаврентьева
— Еще псалмопевец Давид сказал в 132-м псалме: «Как хорошо и приятно быть братьям вместе». Это ведь наверняка такое утешение ведь, отец Аполлинарий.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Конечно, это утешение. Ну, если пророк Давид сказал, что я могу сказать в ответ? (Смеется.)
К. Мацан
— Иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вы так много и так вдохновенно рассказываете с любовью о монастыре, что я не могу вас чуть подробнее об этом не спросить. Есть такое, опять же стереотипное представление, что в монастырь уходят — от какой-то беды, от какой-то проблемы. Ну, самое такое, что первое на ум приходит: молодого человека бросила девушка, он назло миру уйдет, пойдет в монахи. Всё, обиделся на мир — ушел в монастырь, ушел от жизни. При этом сами монашествующие нередко этот афоризм переворачивают и говорят, что в монастырь не уходят, в него приходят. Вот как вы это понимаете, что это такое: не уйти в монастырь, а прийти в монастырь?
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Что же такое монастырь? Если мы разберемся, что такое монастырь? Монастырь — это какое-то братство, то есть люди, объединенные общим интересом. И они объединены вокруг кого? — вокруг Бога. И очевидно, что если человек приходит в монастырь, то он приходит прежде всего к Богу — он себя отдает на службу Богу. В этом плане понятно, куда, к кому человек приходит. Но вот этот стереотип о том, что человек уходит от каких-то жизненных проблем, я думаю, что он связан с чем — очень часто человек живет какой-то тихой безмятежной жизнью и в суете каких-то проблем, волнений, он забывает о Боге. Так бывает. Потому что он погружен в эту рутину. И Господь, который каждому человеку учит спастись, Он дает ему какую-то встряску, какой-то всплеск. Вот вы сказали: бросила девушка, умер близкий родственник. И человек понимает, что эта жизнь временна, что всё может быть по-другому — что тот человек, который рядом, рано или поздно тоже умрет.
К. Лаврентьева
— Простите, что перебиваю. Но как эти мысли отличить от просто банальной депрессии? Одно дело, когда у тебя идет переход — ты переходишь на следующую ступень своего собственного развития, и неизбежно делаешь выбор, логичный и правильный для тебя. А другой вопрос, когда ты от депрессии принимаешь какие-то решения, о которых ты, вполне возможно, впоследствии будешь жалеть. Где эта грань и как это отличить друг от друга?
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Депрессия — это термин психологический.
К. Лаврентьева
— Безусловно.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Если мы будем говорить в терминологии такой монашеской, то это уныние.
К. Мацан
— Их даже различают. Есть такой старый, может быть, не старый, но часто вспоминаемый в этой связи анекдот, его рассказывают про женщину, которая на исповеди говорит: «Батюшка, вот у меня уныние, уныние, уныние...» Он говорит: «Уныние — это монашеское. У вас просто депрессия».
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Я не психолог, мне сложно сказать, чем они отличаются, что такое депрессия. Я точно знаю, что уныние у человека возникает тогда, когда он в той или иной мере забывает про Бога. То есть у человека возникает ситуация, по его ощущениям, безвыходная. То есть человек из этой ситуации не видит никакого выхода — он не знает, что делать, как ему поступать. И он ничего не делает, да? Но если этот человек верующий, у него всегда есть Бог. И в любой ситуации он может обратиться к Богу. И если человек, например, в какой-то мере забыл про Бога, Бог дает ему какую-то встрясочку, и человек воспрял, и обратился к Богу, и Господь ему помог. И он обрел опыт богообщения, то есть для человека эта вот встряска была позитивная. И человек, когда он в какой-то сложной ситуации (не будем говорить депрессия это или уныние, сложно это сказать), у человека возникает какая-то жизненная ситуация, которая его вводит в не совсем благоприятные условия. И в этих условиях у него есть шанс обратиться к Богу с молитвой, обратиться к Богу с просьбой о прощении своих грехов, обратиться к Богу с просьбой о помощи. И я могу сказать, на примере окружающих меня людей, Господь никогда не замедлит с помощью, потому что важно только, чтобы человек обратился искренне, и у него было намерение жить с Богом. И если у человека такое намерение есть, какая бы у него ни была сложная жизнь, какие бы грехи они ни совершал, Господь его приемлет и утешает. И человек эту сложную ситуацию разрешает в положительном ключе. И она его приводит к определенному духовному росту, она приводит его к приближению к Богу. Но если человек по разным причинам — или по гордости, или по незнанию, или по каким-то, ну, разные бывают причины, — не обращается к Богу, а начинает себя жалеть, он думает: как же мне тяжело, почему вот Господь так устроил? Я же такой хороший. То, конечно, человек себя загоняет в безвыходную ситуацию. Он сам себя загоняет в эту ситуацию, и ему становится, конечно, тяжело. Здесь возникает депрессия, здесь возникает уныние, здесь возникают...
К. Лаврентьева
— Нездоровые состояния души.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Абсолютно верно. Спасибо вам, Кира. Поэтому, конечно, любую ситуацию можно разрешить в положительном ключе, потому что всё, что с нами происходит, это всё Господь с нами творит. Поэтому от нас зависит лишь правильный выбор. А чтобы принять правильный выбор, нам нужно быть поближе к Богу — чтобы Господь нам открыл, как поступить в той или иной ситуации.
К. Мацан
— Вы говорили о монашестве, и я не могу еще к одному, но тут уже не стереотипу, а просто к такому обсуждаемому вопросу обратиться. Есть такое выражение — послушание выше поста и молитв. Здесь у меня, наверное, два вопроса. Первый: так ли это для монаха? Учитывая то, что в Евангелии сказано, что «сей род изгоняется молитвой и постом», а не послушанием вместо молитвы и поста. Но это я намеренно его обостряю. Второе — насколько вот это выражение: послушание выше поста и молитвы — должно быть применимо в жизни мирянина в его отношениях даже с духовником, а уж тем более просто со священником, которого он встретил в храме, к которому он приходит на исповедь? Нужно ли здесь разделять некоторое такое монашеское проживание церковной жизни, дисциплины и то, как это применяется к мирянину?
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Сейчас не могу вспомнить, кто является автором этой фразы...
К. Мацан
— Вот в том-то и дело, что сколько я ни искал источников, но никак не могу найти. Ее пересказывают, ее употребляют и она, может быть, и не такая уж неверная в каком-то смысле. Но источника, кто это сказал, я, например, не знаю. Знаю только в пересказах.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Мне сложно ответить на этот вопрос — что выше: послушание, пост или молитва? Я думаю, что сложно их как-то противопоставить, потому что...
К. Лаврентьева
— По-моему, преподобный Серафим это сказал: послушание превыше поста и молитвы.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Насколько я помню изречения преподобного Серафима, эта фраза была сказана в адрес дивеевских сирот той Мельничной общины, которую создал преподобный Серафим для девиц всякого звания, и которая находилась на самообеспечении. То есть в дореволюционную эпоху синодальные монастыри были штатные и заштатные. И вот те монастыри, которые были заштатные, они не получали никакого пособия от казны. И они были вынуждены существовать двумя способами: или за счет личных средств монахов, или за счет своих трудов и помощи благодетелей. И вот Дивеевская община существовала за счет благотворителей, Мотовилова и других, а с другой стороны, эти сестры трудились практически целый день. И даже Серафим Саровский не благословлял им длительное молитвенное правило, он говорил им, что сестры могут уходить со службы после Литургии, идти на поле, возделывать огороды и трудиться, имея до обеда в устах молитву Иисусову, а после обеда читая «Богородице Дево, радуйся». И вот сестры говорили о том, что, «батюшка, ну как же так? — мы поступили в монастырь, мы хотим молиться, а нам приходится столько работать». И вот в утешение им он говорит фразу, что послушание выше поста и молитвы. То есть тот труд, который они несут ради ближнего, ради сестер, он является выше той молитвы, выше того поста, который они могли бы... То есть каждая из них могла бы поститься неделю и посещать каждый день богослужения. Но при этом, конечно, если человек постится, для него сложно нести какую-то физическую нагрузку, физическое послушание. А здесь другая сторона, что сестры проводят часть времени на богослужении и потом, имея в устах и в уме молитву...
К. Лаврентьева
— Непрестанную молитву.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Да. Они трудятся. Они трудятся ради пропитания себя и ближнего. И вот это послушание, этот труд — он выше того поста и той молитвы, которую они могли бы лично келейно совершать. Потому что здесь они совершают дело любви. Дело любви.
К. Лаврентьева
— Тем более что монашеское правило несопоставимо с правилом мирянина.
К. Мацан
— Вот я этого никогда не знал. И мне кажется очень важным, что вы, батюшка, это проговорили. Потому что эта фраза ведь часто звучит вырванной из первоначального контекста, который вы привели. Послушание выше поста и молитвы. И складывается ощущение, что в любой ситуации, в любом контексте в отношениях любого мирянина с любым духовником, это вот можно вот так истолковать: сказали — слушайся. Это самое главное. А вы говорите о том, что все-таки контекст был важен — это было сказано трудящимся сестрам для утешения, что они не несут каких-то иных монашеских дел и послушаний, а именно трудятся. И в этом смысле, скажем так, их поведение так же одобряется и Богом принимается. Вот это очень важный контекст.
Иером. Аполлинарий (Панин)
— Насколько я помню, я очень люблю преподобного Серафима, у меня стоит книжка Мотовилова, я периодически перечитываю с разных мест. И я помню, что контекст был именно такой.
К. Мацан
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу, и от сердца, и от ума. Она такая и просветительская получилась, и очень теплая, с рассказами о вашем пути и о той радости монастырской жизни, которую вы пережили и которую описали для нас. Спасибо огромное. Иеромонах Аполлинарий (Панин), ректор Перервинской духовной семинарии, был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии были Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания. До новых встреч на радио «Вера».
К. Лаврентьева
Всего Вам доброго!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер