«Вера и творческий путь». Константин Харалампидис

У нас в гостях был актер, режиссер театра и кино Константин Харалампидис.

Наш гость рассказал о том, какие трудности ему пришлось преодолеть на пути достижения юношеской мечты стать режиссером, а также о своем осознанном приходе к вере, и как после этого поменялась его творческая деятельность и жизнь в целом.

Ведущий: Константин Мацан

---

«Светлый вечер»

К. Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, здравствуйте уважаемые друзья, у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня мой тезка, Константин Харалампидис, актер театра и кино, режиссер спектаклей и документальных фильмов, и художественных фильмов. Добрый вечер.

К. Харалампидис:

— Добрый вечер.

К. Мацан:

— Вы не в первый раз у нас на Радио ВЕРА, у нас была программа, которая была посвящена жизни греческой диаспоры в Москве, в России, вы рассказывали, в том числе о ваших постановках, о спектаклях, связанных с греческой историей, с византийской историей. Ну вот сегодня я вас пригласил, хотелось бы поговорить больше о вашем пути, о том, как православный человек, погруженный в историю, в церковную традицию, чувствует себя в мире творческих профессий, в мире, где, как мы иногда полагаем, наблюдая со стороны, не так-то просто быть человеку верующему, исповедующему какие-то нравственные принципы и так далее, и тому подобное. Вот ваш путь к вере и в вере, он связан с греческими корнями? Вот вы православный, потому что вы грек или это был путь поиска, путь обретения веры?

К. Харалампидис:

— Вы знаете, вы уверены, что нужно отвечать на этот вопрос, потому что это долго очень придется рассказывать мне.

К. Мацан:

— У нас целая программа впереди.

К. Харалампидис:

— Хорошо. Значит, вы правы, когда говорите о том, что, родившись греком, даже в советскую эпоху, греки ходили в храм, но чаще всего это было когда венчались люди, отпевали своих покойных, крестили своих детей, это было всегда. Даже когда греки жили в депортации в Средней Азии, в Казахстане, и когда они не имели права выходить за черту оседлости, то есть они были под комендатурой и это было наказуемо с точки зрения закона, они просили своих друзей, соседей, русских людей, которые ехали в город, чтобы они договорились со священником, который бы привез тайно священника в поселок, в котором они жили и крестили своих детей или венчаться, или садились в повозку, укрывались сеном, это была такая партизанская жизнь, и они приезжали, допустим, в Алма-Ату из поселка и там в единственном храме Казанской Божьей Матери, вот там венчались, либо привозили туда покойника и отпевали его. Так что это было всегда у греков, но не только поэтому я пришел в церковь. Вы понимаете, как раз-таки я родился в такой семье, где и русский мой дедушка был верующим человеком, то есть у меня папа понтийский грек и у него и мамочка, и папочка были греками, но мы были советскоподданными, то есть мы не были депортированы, мы приехали в Казахстан добровольно в 1947 году. Мой дедушка, поскольку они приняли подданство российское до революции в конце XIX столетия, и старший брат моего дедушки воевал уже в Первой мировой войне, а мой дедушка воевал во Второй мировой, в Великой Отечественной, и его родной брат погиб, и племянник, и мой дедушка дошел до Берлина. И они приехали добровольно в 47-м году в город Алма-Ату, потому что переписывались с людьми греческой национальности, которые были туда направлены фабрикой «Ява» для изучения почвы, можно ли там садить табак. И переписывались с ними, они сказали, что «в Алма-Ате растут булки на деревьях», ехать сюда, и в 47-м году они приняли решение и приехали в Алма-Ату. И там мой папочка, Царствие ему Небесное, Леонид, познакомился с моей мамочкой, ныне тоже покойной, Валентной, Царствие ей Небесное, и она была наполовину русская-наполовину гречанка, то есть ее папочка был из Петербурга, был военный инженер, и храм Покрова Богородицы, который построил его дедушка, моего дедушки, он стоит и поныне, то есть он из купеческой семьи, но они были старообрядцами, дедушка был уже крещен в Православной Церкви, и он был верующим человеком, несмотря на то, что работал на военном заводе, он не скрывал своего вероисповедания, единственное, что когда крестил кого-либо, все-таки просил, чтобы Таинство крещения совершалось у него дома, то есть крестников приводили, привозили к нему домой и на дому священник крестил его крестников, это было. То есть я вырос в такой семье, меня и мама, и бабушка водили в храм в детстве.

К. Мацан:

— С этим и связан мой вопрос, что можно быть верующим с детства, родиться в верующей семье и знать, что такое церковь, но даже в этом случае должна произойти личная встреча с Богом.

К. Харалампидис:

— Вот, дорогой Константин, мы и подошли к тому самому моменту. Родившись в такой семье, где не отрицался Господь Бог и где я даже наизусть знал какие-то молитвы и ходил в церковь, и причащался, вот в определенный период взросления человек обо всем этом забывает, может быть, не каждый, конечно, наверное, но у меня был именно такой путь. Это случилось не вдруг, я очень любил кинематограф и мне очень хотелось быть кинорежиссером, и я пришел в храм и спросил священника в Никольском храме города Алма-Аты: «Батюшка, что вы мне скажете, что мне делать, вот я хочу либо кинорежиссером быть, либо священником».

К. Мацан:

— Интересный выбор.

К. Харалампидис:

— Да, такое желание.

К. Мацан:

— А сколько вам лет было?

К. Харалампидис:

— Мне было в ту пору, наверное, 17 лет, окончание школы.

К. Мацан:

— То есть серьезное уже такое сознание.

К. Харалампидис:

— И он мне сказал, я помню точно эту его фразу: «Ну как тебе объяснить, что это не одно и то же?» Он говорит: «Ну ты приди завтра в храм на службу», я говорю: «Да я хожу в церковь», он говорит: «Ну приди и попроси Бога, чтобы Он тебе открыл». Я пришел, мне показалось, что Бог мне ничего не открыл. А может быть, сердце мое скорее всего было закрыто, потому что меня так прельщала кинематографическая моя будущая судьба, и я пошел в театральный институт.

К. Мацан:

— В Щукинское училище?

К. Харалампидис:

— Нет, я в начале поступил в Алма-Атинский театральный институт, я был уверен, что там нет никакого режиссерского факультета, тем более факультета кино, чтобы это была режиссура именно кино, я знал, что это есть во ВГИКе, но друг моего детства затащил меня и сказал: «Ну давай узнаем на всякий случай», и тут я попал в лапы педагога, который набирал курс, и она, женщина, мне объяснила, что «вы же хотите быть кинорежиссером — хорошо, но попробуйте вначале актерскую профессию, если вы узнаете ее изнутри, получите ее, потом вам будет легче, когда вы станете уже кинорежиссером, вам будет легче работать с актерами, поэтому давайте, поступайте к нам» — и это была колоссальная моя ошибка. Я прочитал ей, я, естественно, знал много произведений наизусть, прочитал ей, и она сказала: «Все, вы должны поступать». А вот дальше как интересно складывалась моя жизнь, вы представляете, я был болен, у меня была гипертоническая болезнь второй стадии уже с пятнадцати лет и оказалось, что я не имею права поступать в театральный институт, потому что нагрузки, которые мне предстояло перенести там, они несовместимы с профессией, так объясняли мне по крайней мере врачи. Я не прошел медицинское обследование, которое проводилось именно в студенческой поликлинике, и я вернулся в институт и плакал от того, что меня не принимают, не дают мне эту справочку. И педагог поговорила со мной: ну мы ничего не можем сделать, то есть вам нужно все-таки попытаться решить вопрос там, в клинике. И тогда я около Свято-Вознесенского кафедрального собора города Алма-Аты в парке 28 панфиловцев обобрал всю клумбу огромную, усыпанную розами, пришел к главврачу, усыпал ее этими цветами, пал на колени и сказал: «В ваших руках моя судьба!» Она сказала: «Ты сумасшедший, что ли, чего ты хочешь?» Я говорю: «Вы должны подписать мне бумажечку о том, что я здоров, потому что я здоров на самом деле». И она говорит: «Ну что, в чем проблема?» Я показал ей, а у меня это все написано в истории болезни и у меня белый билет, и я не имел возможности служить в армии. И она говорит: «Ты очень хочешь учиться?» Я говорю: «Очень!» Она говорит: «Вот все бы были такими, все бы хотели учиться так, вот парень не может, а хочет. Ну тогда выпей завтра дибазол с папаверином, (я это запомнил на всю жизнь) желательно две таблетки». Я выпил три. «И чтобы у тебя, я должна буду дать тебе задание, чтобы ты десять раз присел, пятнадцать раз отжался, я буду меньше просить тебя отжаться и присесть, и на фоне тех таблеток, которые ты выпьешь, у тебя вряд ли поднимается давление, но без комиссии нельзя, то есть должна быть обязательно комиссия». Я так и сделал, выпил таблетки, пришел на комиссию, начинаю отжиматься, как она мне сказала, она тут же: «Хватит, хватит», потом приседать — «хватит, хватит, достаточно», и у меня измерили после этого давление — все в порядке, мне подписали документы, я иду их сдавать и оказалось, что час назад комиссия из Министерства образования закрыла прием документов, то есть опоздал. Эта история для кино, хотите верьте, хотите нет.

К. Мацан:

— Константин Харалампидис, режиссер театра и кино сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Итак...

К. Харалампидис:

— И далее происходит следующее: я возвращаюсь домой, ставлю своего любимого Высоцкого песню на катушечном магнитофоне: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...» помните, такая песня была у Высоцкого замечательная, «средь военных трофеев и мирных костров жили книжные дети, не знавшие битв, изнывая от мелких своих катастроф. Детям вечно досаден их возраст и быт...» и вот слушаю я, слушаю, плачу, что сломали мне всю мою жизнь. И вдруг звонок в дверь, стоит молодой человек со второго курса театрального института, которого прислала педагог, потому что когда я заполнял документы в начале, то есть еще не сдав все, но там адрес был. И она послала его на такси, чтобы он приехал и сказал мне следующие слова, что сто́ит мне попытаться идти в Министерство образования и что меня ждет Талас Камасиевич, который преподавал там тоже по актерскому мастерству, это тот самый актер, который играл Фильку в картине «Дикая собака Динго». И вот мы с этим замечательным Таласом Камасиевичем отправляемся в здание Министерства образования, приходим туда к замминистру вдвоем, заходим в кабинет, и замминистр говорит: «Да вы что, брать на себя такую ответственность! Почему вам не подписывали документ о здоровье?» Я говорю: «Ну вот потому-то. — А что сейчас? — А сейчас вот подписали, а уже закрыт прием документов, так я к вам пришел с просьбой о том, чтобы вы продлили, разрешили принять у меня документы». Он говорит: «Значит не случайно вам закрыли документы, потому что, видимо, если в начале вам не подписали документы о здоровье, значит, и нельзя вам сюда идти, потому что ну как, вы вылечились, что ли? Не вылечились, это бред какой-то, ну не поднялось давление во время комиссии, это ни о чем не говорит, а что случиться с вами, мы будем отвечать, все это не случайно, раз так произошло, значит, не судьба, не будете вы учиться, не буду я ничего подписывать!» И мы выходим. И я иду по улице Мира с Таласом Камасиевичем, с этим замечательным Филькой, с героем которого, я помню с детства, которого он играл, и доходим мы до улицы Комсомольской, там рядышком «Детский мир», где папочка мне покупал клюшки, шайбы, и я плачу, вся жизнь мой разрушена, и вдруг меня осеняет, я бегу назад, не говоря Таласу Камасиевичу, куда я иду, я вбегаю в здание Министерства образования, и я понимаю, что есть ведь еще и министр. И я, мальчишка, врываюсь в кабинет министра образования, отодвигаю секретаршу, которая меня останавливает, и падаю перед ним на колени, и говорю: «Вы понимаете, что вы рушите судьбу молодого человека, который хочет служить своему Отечеству, своей стране тем, чтобы делать светлое и правильное искусство, а вы, вы чиновники! Вы!..» Он говорит: «Подожди, подожди, что случилось-то?» Я говорю: «Мне закрыли прием документов!» Он говорит: «И что?» Я говорю: «А я достоин того, чтобы учиться и хочу учиться! Где вот этот самый человеческий фактор? Вы все поступаете, как положено, а нужно вникнуть, что вы сломаете мне жизнь, я пойду по какой-то не той, (я же смотрел фильмы советские, как это бывает, не по той стезе пошел парень) я говорю: «Не по той стезе пойду! — По какой-какой ты стезе пойдешь?» Я говорю: «По плохой стезе пойду, если вы не примете меня! — Так я не принимаю. — Так подписать вы должны мне этот документ!». Он говорит: «Ну, раз должен...» — берет и подписывает, представляете? И я все, я иду в театральный институт, сдаю документы, все в порядке.

К. Мацан:

— Насколько эта история для вас про Промысл Божий или упрямство человеческое?

К. Харалампидис:

— Ой, как сложно ответить на этот вопрос, Константин. Конечно, про упрямство в большей степени мое, когда ты не слышишь...Ведь есть продолжение этой замечательной истории, когда я уже закончил институт, мы проучились в Алма-Ате с супругой, закончили первые полгода третьего курса, затем решили перевестись в Щукинское училище, но нам сказали: «как вы переведетесь, вы должны поступать заново и специфика школы Вахтанговской» и так далее. И нам пришлось поступать, мы поступили заново, брали на какое-то время академ, по состоянию здоровья супруги, но это неважно. Мы закончили Щукинское училище, попали на работу в Театр содружества актеров Таганки, я работал еще у Калягина Александра Александровича. Потом мы ушли из театра и уже это было и по религиозным соображениям, и по личным соображениям, я об этом расскажу позднее. И я стал снимать кино, я же учился еще на режиссуре в Щукинском училище. И снял картину «От Рождества до Воскресения» называлась она, это была такая большая трилогия, первая часть была посвящена пути греков Понта и Византийской империи через Россию в Казахстан, после падения Трапезундской империи и Византийской империи. И я приехал на премьеру, которая у меня была в Греции, и там я встретился с людьми, которые знали меня мальчишкой, и они пришли на премьеру фильма. Я увидел, обрадовался, а они сказали мне: «О, как же так, мы-то думали, что ты станешь священником, ведь ты мечтал быть священником, и мы надеялись, что ты будешь батюшкой, а ты стал режиссером». И ужас охватил меня в этот момент. То есть я-то, когда увидел их — вот, подумал, я, с этими людьми я был знаком и они сейчас горды от того, что я режиссер и все такое, а они были огорчены, понимаете.

К. Мацан:

— А как вы это сейчас вспоминаете? С одной стороны, вроде благородное такое желание, чтобы человек стал священником. С другой стороны, мы понимаем, что не всякий призван быть священником и, наверное, не самый лучший вариант, когда по каким-то причинам человек вообще случайно становится священником, не горящий этим, не стремящийся к этому.

К. Харалампидис:

— Это да, конечно, это так, но кто знает, быть может, думаю я сейчас, начав учиться, быть может, и я бы понял, если бы я поступил в семинарию, предположим, что это тот путь, о котором я сейчас сожалею

К. Мацан:

— Вы сказали, что вы ушли из театра, в том числе и по религиозным соображениям, а что это было?

К. Харалампидис:

— Я скажу вам так, что, во-первых, я пошел не туда, я выбирал между стать священником либо режиссером и стал режиссером, помимо всего прочего еще же наступает такой возраст, сложный возраст для любого молодого человека, юность — это же такой страшный период, это же надо пережить все, и какие-то совершались поступки, за которые потом бывает стыдно в жизни. И такие поступки были и было все не так, как в детстве, но в тот период ты же этого не понимаешь, тебе кажется, что это вот и есть та взрослая жизнь, хотя у тебя есть пример твоего папы, твоей мамы, но ты ничего не можешь объяснить молодому человеку, потому что его несет, несет, как на тройке такой с бубенцами в разные стороны, вот этот период очень сложный и, конечно, тогда, когда, мне кажется, что человек, совершив какие-то определенные поступки в жизни, за которые потом бывает стыдно, он идет не в ту сторону, потому что ну вот так складывается.

К. Мацан:

— Мы ненадолго прервемся, у нас небольшая пауза. Я напомню, что сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Константин Харалампидис, режиссер, автор фильмов и спектаклей. В студии у микрофона Константин Мацан, мы скоро вернемся, не переключайтесь, мы подвесили интригу и продолжим этот разговор.

К. Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, еще раз здравствуйте, уважаемые друзья, в студии у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Константин Харалампидис, режиссер театра и кино, автор фильмов и спектаклей. Вы нам рассказываете о вашем пути, в первой части программы вы поделились с нами историей о том, как выбирали, какую стезю для себя открывать, режиссерскую или священническую, и вы выбрали режиссерскую, о чем, может быть, сегодня немного сожалеете, но вы сказали, что вы в какой-то момент из театра ушли по религиозным соображениям.

К. Харалампидис:

— Представьте себе, что мы закончили актерский факультет Щукинского училища в 1994 году у замечательного педагога, человека, Владимира Владимировича Иванова. Дальше мы пришли в театр. Вы же, наверное, помните то время, когда театр перестал быть тем, чем он был в советский период, то есть это стало пространством для экспериментов всякого рода и ушла не только коммунистическая идеология, ушла и нравственность из театра, и рушился просто весь мир, это 90-е годы и это была катастрофа. Те фильмы, в которых я снялся, они не имели, слава тебе, Господи, большого проката, то есть они ушли куда-то, непонятно куда, то же самое у моей супруги. Все рушилось, не только государство, но, подчеркиваю: рушилась вся нравственная система государства и театра, и кинематографа, это было ужасно. То есть в тот период, когда мы уже работали, и в общем, у Светланы, моей супруги, вообще складывалась, если говорить вот этим современным словом, которое было неупотребимо в нашей профессии в прежние годы — карьера, все-таки это воспринималось как служение, люди, которые пришли в искусство в то время, хотели изменить жизнь к лучшему, это в тот период, когда они поступали, но когда они закончили институт, уже они ничего не хотели. Это слава богу, что наш педагог, Владимир Владимирович Иванов, он замечательный человек и он никогда не говорил с нами впрямую о вере, о Христе, но вся сущность этого человека и все произведения, которые он ставил, они были абсолютно христианскими. И, конечно, полностью не отчаявшись, чтобы не отчаяться полностью и не растеряться в жизни, наверное, и мои дедушки и бабушки, и мои родители, и Владимир Владимирович Иванов, они кардинально повлияли на то, чтобы не потеряться, не заблудиться на пути жизненном. И я говорю совершенно осознанно, что он наряду с теми моими родными и близкими людьми, я называю его в числе их, которые помогли мне устоять при моем темпераменте, при моем нелегком характере устоять и не заблудиться уж до конца в этой жизни.

К. Мацан:

— У меня была возможность с Владимиром Ивановым делать интервью в свое время и журналу «Фома», удивительно глубокий собеседник, он рассказывал, как он ставил, в том числе спектакль по просьбе Солженицына в театра Вахтангова, и вы сейчас его упоминаете — чему, может быть, главному он вас научил, если угодно, не только в профессиональном, но и в человеческом плане, вот вы говорите, что он помог как-то не отчаиваться и формировал, а в чем был его урок или его уроки в этом смысле?

К. Харалампидис:

— Ну, он был человеком. Вот все, что вложено в это слово и каков должен быть человек, вот это все шло от Владимира Владимировича, понимание четкое, что такое есть добро и что такое зло, внятное и неразмытое, оно было в нем, и мы это видели. Это какой-то личностный пример его, это никаких слов назидания, собственно, и не было во время его процесса обучения, но то, как он относился к работе и то, как он пытался всегда во всех работах показать выход — это самое главное в искусстве, то есть когда нет безвыходных ситуаций, когда добро должно победить зло, вот сущностно, и это, конечно, уроки Владимира Владимировича Иванова. Я уж не говорю о том, что никаких переговоров с режиссерами, которые брали нас на работу мы не вели, вот это все делал Иванов, он, словно отец, по-настоящему заботился о нас и давал нам возможность даже в тяжелые годы, в те тяжелые годы заработать, потому что он брал нас на концерты с очень известными людьми, и мы понимали, что эти актеры, ну очень известные в ту пору, да и сейчас, что они берут нас в компанию не из-за наших необыкновенных дарований, а из-за того, что нам нужно выжить. То есть вот так, как он практически относился к нам, это ведь были, подчеркиваю, очень тяжелые годы в смысле материальном, и он всячески заботился и о том, что мы едим, что мы носим и все остальное, это настоящий отец.

К. Мацан:

— Вот вы сказали, что из театра ушли по религиозным соображениям, не тот уже был театр и, видимо, не отвечал каким-то внутренним запросам духовным: что я делаю, чем я занимаюсь, но вы ведь не ушли из профессии, вы продолжали делать и ставить и проекты делать разнообразные, как режиссер и как автор.

К. Харалампидис:

— Нет, вы знаете, на какое-то время мы полностью ушли из профессии и на достаточно долгое время. Это было не только разочарование в том, какое место занял в жизни зрителя, в жизни человечества искусство или театр, это было еще и по той причине, что в течение двенадцати лет у нас не было детей. И врачи говорили, что вряд ли будут, потому что то, то, то, неважно...

К. Мацан:

— А сколько у вас сейчас детей?

К. Харалампидис:

— Трое детей.

К. Мацан:

— Прекрасный результат.

К. Харалампидис:

— Случилось так, что не я, который рожден в такой семье не атеистической, мой прапрадедушка по греческой линии был священником Крипто-Христианской Церкви, то есть он посещал тайную церковь, не просто посещал, а молился в ней, был священником.

К. Мацан:

— В Турции?

К. Харалампидис:

— В Турции, конечно, да. В бывшей Трапезундской империи, скажем так. И фамилия-то у меня была, когда я учился: Кот-Оглы, вы понимаете, что все греки практически, проживающие на территории Понтоса должны были иметь турецкие фамилии, потому что Турция — это страна для турок, и тайно исповедовали Христа, но кто-то отрекся, кто-то не отрекался от Христа. Но вы знаете очевидно о том, что нельзя было, только если тебя турки заподозрят, что ты христианин, вот тут ты долен был сказать прямо, ты мог иметь турецкую фамилию, турецкое имя, но ты должен был и если тебя спросят, кто ты по вероисповеданию, тут ты должен был сказать правду, а иначе в чем вероисповедание, тут ты должен был понять, что тебя сейчас убью, и ты должен был признаться в том, что ты христианин, а иначе ты отрекаешься от Христа, вот такое четкое правило, которое идет еще, собственно, от времен первых христиан, первых мучеников, оно жестко было сформировано в тот период новомучеников греческих, которые пострадали на протяжении пяти веков в Трапезундской, Византийской империи, на Кипре и в Малой Азии. И не корни моих благочестивых предков позвали меня в храм, а собственно супруга, не имея детей на протяжении двенадцати лет, она стала ходить в храм. И она стала мне говорить о том, что и мне стоит пойти. Я говорю: «Слушай, ты будешь меня учить, грека, ходить в храм?» Она тоже была из такой семьи, что она была крещена во младенчестве, также, как и я, и я говорю: «Нет, ну я пойду, когда мне надо, чего ты мне?» А сам тайно от нее почитывал такие книжечки, брошюрочки такие были в то время, такой ликбез православный, как и что, Закон Божий стал читать, Евангелие, но только когда ее нет, потому что мне было стыдно, я же гордый человек.

К. Мацан:

— Грек.

К. Харалампидис:

— Конечно, да. И мне же было стыдно, что я по ее, мужчина, да нет, я должен сам все. И когда я так мыслил все о себе, я вдруг подумал: а как же так? Вот мои предки, они имели по пять, по семь детей, они ходили в храм, а я вот такой умный, что считаю необязательным ходить в храм, только по большим праздникам я уже в ту пору ходил в церковь, а так, чтобы каждое воскресенье, чтобы исповедоваться, причащаться, уже давно я этого не делаю. И я подумал, что надо бы пойти, и я тайно от супруги, как настоящий крипто-христианин, пошел в храм, исповедовался и слава тебе, Господи, батюшка допустил до причастия и началась какая-то совершенно другая жизнь после этого. А далее случилось так, что священник, отец Владимир Ригин, который служил и служит на Лыщиковой горе в храме Покрова Богородицы, он рассказал нам о владыке Иосифе, о старце, который жил в Алма-Ате, он спросил: «Вы из Алма-Аты? Так значит вы знаете о старце?» Я говорю: «Ну так, что-то там слышал, вообще-то не очень я знаю о нем». А он почил в 74-м году, по-моему, владыка Иосиф отсидел двадцать лет тюрьмы. Многие люди со всей России приезжали к нему, он был прозорливым таким старцем. И он рассказал нам о том, что он перед смертью своей сказал, что «приходите ко мне на могилу, чем смогу, помогу». И он говорит: «Вам бы поехать на вашу Родину, где вы родились, прийти к нему на кладбище и попросить», что, собственно, мы и сделали, мы приехали, это уже год, наверное, мы ходили в храм, уже начали поститься, как-то жить церковной жизнью, и мы пришли к священнику, к которому нас отправил отец Владимир Ригин, и он нам показал, повез нас на кладбище и указал нам могилку владыки Иосифа, и мы были у него, и я прямо вот своими словами просил его, чтобы он помолился пред Господом так, чтобы послал нас Господь ребеночка. Улетели мы из Алма-Аты...нет, даже не улетели, а уехали на поезде, потому что боялись, что вдруг что случись на самолете, чтобы ничего не случилось, потому что супруга была беременна, вот родилась первая дочь Анастасия, затем вторая дочь Елизавета и третья дочь Екатерина, вот такая вот история.

К. Мацан:

— Три сестры.

К. Харалампидис:

— Да.

К. Мацан:

— Константин Харалампидис, режиссер, автор фильмов и спектаклей, у нас в программе «Светлый вечер». Хочу у вас спросить об Алексее Петренко, о нашем выдающемся актере, с которым многие мечтали бы оказаться в кадре вместе или на сцене вместе, я очень хотел в свое время сделать с ним интервью, но вот как-то не сложилось, он был человеком верующим, церковным, был членом Патриаршей комиссии или Совета по культуре, и вы с ним дружили и работали, и мне представляется, что именно в такой последовательности: дружили и работали. Вот расскажите о нем, что он для вас?

К. Харалампидис:

— Когда вы спрашиваете о нем и когда я слышу его имя, мне очень сложно говорить, потому что я понимаю, что для Христа нет мертвых, что все мы когда-то увидимся и что души наши бессмертны, я верю в это и только это дает силы жить, но так уж как-то скучно без него. Это был, сказать, что был замечательный человек — ничего не сказать, сказать, что это был хороший человек — ну ничего не сказать. Нет слов, чтобы передать, каков это был человек необыкновенный и без которого очень скучно и грустно, потому что те события, которые происходят в личной жизни, в жизни страны, я все время думаю: как бы он сказал на это, что бы он сделал, что бы он посоветовал? Но так уж случилось, что последние 15-20 лет мы очень близко с ним дружили и дружили семьями, и снимался он в каких-то работах у меня, и ездили мы с ним в Трапезунд, город, столицу Трапезундской империи. Вот каков он человек, пожалуй, лучше всего рассказать вам этот случай, когда мы приехали с ним в город Трапезунд, столицу Трапезундской империи, и Иван Игнатьевич Саввиди организовал поездку туда из разных стран, из России и из Греции, из Австралии, из Грузии приехали греки, потомки тех греков, которые жили там, под гнетом турецкого ига, которые тайно исповедовали Христа, и приехали в монастырь, который IV века, это монастырь Панаги́я Сумела́, там была явлена икона, евангелистом Лукой написанная — Панагия Сумела, это «Богородица у горы». И вот на Успение Пресвятой Богородицы именно там собираются греки, всегда стекаются туда и была достигнута договоренность трехсторонняя, и Иван Игнатьевич был депутатом в ту пору, и он договорился в Государственной Думе, что нам разрешат отслужить панихиду о наших усопших, с нами поехали священники, они были в облачении, и я очень много рассказывал, показывал, давал какие-то книги, тексты Алексею Васильевичу, и старца Паисия Святогорца он тогда читал, который много-много рассказал в этих своих шести томах, и которые были изданы ту пору, тогда там несколько томов о жизни крипто-христиан, и он все это читал, он готовился. И мы полетели, и мы прилетели в Трапезунд, и там случилось такое, что со священников заставили снять облачения и снять кресты, иначе бы они не вышли в город, и батюшки отправились майках. А далее, когда мы пришли туда, в монастырь, который находится в горах, конечно, никакого разговора уже не было о том, чтобы служить панихиду, и нам даже запретили возжигать свечи. И Алексей Васильевич все это увидел, ну да, мы отсняли весь материал, как-то так, но можно себе представить, что было в наших сердцах в то время, когда военные запинывали свечи, которые мы ставили, сапогами, когда заливали из чайника водой, Ксения Георгиади, певица известная российская, она просто плакала, когда видела это все, и Алексей Васильевич Петренко сказал мне после этого всего, когда уже отсняли весь материал, а он же, когда говорили, будто рожал каждое слово, и он говорит: «Оставь меня, грек, мне надо остыть». И он направился к реке, бурной-бурной реке, каменистая речка такая, и он направился туда, и я не смог послушаться его, я пошел тайно за ним, и вдруг этот человек разделся, вошел в эту воду, слово-то какое он произнес: «остыть», «мне нужно остыть» — ледяная горная вода, и этот человек заходит в эту воду и становится поперек течения, раздвигает обе руки и стоит вот так, представляете, остывает, это какой-то необыкновенной силы просто человек, он уже в преклонном возрасте, и вдруг речка бурная, и он спотыкается, и тут я вылетаю к нему из кустов, он: «Уйди! Оставь!» И он споткнулся и стоит на одном колене, и еще стукнулся головой и у него рассечена бровь и течет кровь, представляете, да? И вот этот человек, это Самсон такой, вот он стоит в крови и пытается подняться, я подбегаю к нему, поднимаю его и смотрю: вместе с водой, которая с реки, у него глаза полны слез. Он не хотел, чтобы, он был во всем непоказным человеком, он не любил показывать то, что внутри, он всегда считал это сокровенным, и он хотел скрыть это.

К. Мацан:

— Мы заговорили сегодня в самом начале еще об этом сочетании религиозной веры, религиозных убеждений и актерской профессии и для вас в какой-то момент это стало конфликтом, а вот для Алексея Петренко, как со стороны кажется, не стало. Вот как в нем, если угодно, это сочеталось? Ведь он наверняка проходил через те самые периоды осознания жизни в том, что роль искусства меняется, понимание искусства меняется, были когда-то у вас с ним на эту тему разговоры, как быть православным человеком в этой профессии?

К. Харалампидис:

— Конечно, перед ним стояли тоже эти вопросы, и он просто перестал сниматься там, если это как-то противоречило его взглядам. С большей радостью он снимался в каких-то произведениях, которые были наполнены духом православия, если это была игровая картина, то для него очень важен был режиссер, очень важна была тема, и он говорил: «Просто поскольку я уж ничего делать больше не умею, то использовать бы те годы, — говорил он, — которые мне отпущены, уж для того, чтобы оставить какое-то светленькое пятнышко», вот это было его желанием.

К. Мацан:

— Мы уже движемся к завершению нашего разговора и под занавес задам вам философский вопрос: а вот сегодня, глядя на искусство театральное, кино, именно формы современного искусства, нас окружают разные жанры в интернете, короткие ролики, какие-то разные формы, вертикальные видео и так далее, вот вы сегодня скорее больше полны надежды или скепсиса по поводу того, есть у искусства сегодня возможность менять людей к лучшему?

К. Харалампидис:

— Но это ведь всегда все в человеке. Никакое время не может способствовать, ну как мне думается, мы знаем с вами те времена, когда и во времена, когда была какая-то нравственная идеология в целом у страны и все равно находились люди, которым хотелось видеть нечто негативное и явить зло ради добра какого-то, и поэтому это все в человеке, поэтому говорить о том, что настало время светлых проектов, светлой работы, да это же все зависит от человека. На протяжении последних десяти лет я ставил в основном только произведения, связанные с Великой Отечественной войной, я не работал в современной драматургии, потому что я не находил там ничего для себя. Все зависит от человека, и сегодня можно снять какие-то светлые произведения или поставить их на сцене и можно этого не сделать, и можно сделать нечто другое, вот и все.

К. Мацан:

— Ну вот, как минимум, один светлый проект мы сегодня наблюдаем и слышим — это светлое Радио ВЕРА, на котором мы с вами находимся, которое так себя и позиционирует и под нашим логотипом написано: «Светлое радио». И вот спасибо вам за наш сегодняшний светлый разговор.

К. Харалампидис:

— Спасибо вам, Константин, дай Бог вашему радио всего-всего самого наилучшего, чтобы у вас были хорошие гости.

К. Мацан:

— Вот от них же первый есть вы. У нас сегодня в гостях был Константин Харалампидис, режиссер, автор фильмов и спектаклей, в студии Радио ВЕРА, в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. Спасибо, до новых встреч на волнах нашей радиостанции.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Распространение христианства на Руси». Павел Гайденко
• «Христианские смыслы в сказках». Прот. Павел Карташев
• «Развитие города в Древней Руси». Анастасия Федорина