Светлый вечер с Юрием Макеевым (17.09.2018)

А. Леонтьева

— Сегодняшним «Светлым вечером» я, Анна Леонтьева, и мой коллега Константин Мацан беседуем с актёром, режиссёром, руководителем «Театра вкуса» Юрием Макеевым. Юра, добрый вечер!

Ю. Макеев

— Добрый вечер, друзья!

А. Леонтьева

— Юра, скажи, пожалуйста, вот мы думали о том, чтобы поговорить с тобой сегодня не о театре и не о творчестве, мы хотели бы поговорить с тобой о семье. Ты знаешь, вообще в современном мире так как-то всё устроено, что, когда мы видим представителя счастливой семьи, то сразу хочется задать ему какие-нибудь вопросы. Поэтому сегодняшняя беседа, я надеюсь, будет полезна для нас тоже. Вот я хочу задать тебе вопросы, которые меня тоже волнуют.

К. Мацан

— Я тоже — как папа папе. Потому что вопросов много, а учитывая то, что у всех трёх людей, в студии присутствующих, есть дети, есть свой опыт и, значит, есть какая-то попытка осмысления семейной жизни, вот очень хочется поговорить не в теории, а в практике. Потому что все высокие слова рождаются из отношений, которые возникают здесь и сейчас с ребёнком. Вот скажи, ты уже не первый раз у нас в студии, ты рассказывал в прошлый раз, когда мы тут беседовали, что приехал в деревню, от Москвы далеко, строишь там большой дом... На каком он сейчас этапе постройки?

Ю. Макеев

— Я перешёл во внутрь дома, внешние стены практически готовы. Внутренняя отделка — процентов 40-50 я уже накрыл.

К. Мацан

— Ты рассказывал, что это такой большой будет дом, не просто даже дом, а некое пространство, претендующее на то, что там будет какая-то жизнь твориться в масштабах всего села, что будут люди приходить. Там будет театр такой — общедоступный для всех.

А. Леонтьева

— Театр-дом.

К. Мацан

— Театр-дом, да. Вот кажется нам всегда: как это здорово — уехать в деревню, жить на земле. Мы говорим об этом как о какой-то абсолютной позитивной ценности. Но вот ты увёз из Москвы детей, кто-то скажет, что увёз из цивилизации, поселил в глуши, там их и замкнул. Приходится с такой критикой сталкиваться или даже к самому себе вопрос обращать: а вот не ограничил ли я детей, не загнал ли я их куда-то, куда, может быть, и не так уж полезно их загонять?

Ю. Макеев

— Хороший для меня и болезненный, на самом деле, и актуальный вопрос. Во-первых, я увёз семью. У нас всё-таки тема «семья». И это было непростое решение. Мы переехали четыре года назад. Конечно, в начале нам казалось, что это будет один путь. Я вообще часто жизнь сравниваю с путешествием, и те люди, которые тебе попадаются, те места, в которых ты оказываешься и даже твой дом, твоя семья — это корабль. Твоя семья — это команда, ты на этом корабле можешь быть капитаном, можешь заболеть, и тогда ты будешь больной капитан, и тогда вопрос уже к твоей семье: поддержат ли они жизнедеятельность твоего корабля. Городскую квартиру очень сложно сравнить с кораблём. Это, конечно, такой многокаютный лайнер, в котором много-много ячеек, и в нём, наверное, иногда хорошо быть, но мне всегда по душе больше, наверное, корабль. Корабль, который я сейчас строю, строю со своей семьёй, испытывает также трудности. Он ещё не отправился в путь — я его не достроил, не доделал. У меня иногда возникает такая ассоциация с песней, по-моему, Градского про деда, который строил в начале, по-моему, плот, лодку, а вот мы решили уже построить корабль.

К. Мацан

— Да, это песня, которая звучит в начале фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» — «Песня о корабле», музыка Артемьева.

Ю. Макеев

— Да, честно говоря, она настолько для меня очень точна, если кто-то её не знает, нужно обязательно её послушать — о мечте, о жизни, о семье, о своём сыне, что ты ему передашь — условно, сыну, дочери, сыновьям, дочерям. Свою мечту, потому что ты живёшь ради семьи, ты живёшь ради той любви, которая дана тебе свыше, плодами этой любви являются твои дети, ты испытываешь кризисы, и если меня тут взяли в качестве примера абсолютно счастливой семьи, абсолютно счастливой деревни — я соткан из тех же тканей, ниточек, тех же трудностей и проблем. Если отвечать на вопрос: увёз ли я от цивилизации — на самом деле я их привёз в цивилизацию, которая исчезает. Она интересна, цивилизация под названием «сельская жизнь» вот эта, крестьянская наша жизнь — это те наши корни — она практически исчезла. По крайней мере, в тех местах, где я живу, очень редко когда ты можешь встретить семью, которая живёт укладом предков — бабушек и дедушек. Но мне кажется, что на несколько шагов ты там всё-таки ближе к вере, я не побоюсь этого слова, к Богу. Ты видишь чудеса, которые происходят сиюсекундно в виде погодных проявлений и человеческих. Там трудно: у нас нет газа, там с перебоями вода, и мы топим снег зимой. Но через эти трудности ты познаёшь себя, и твои дети по-другому воспринимают мир. Мои дети открыты, они много путешествуют вместе со мной и с моим проектом театральным. Мы достаточно часто приезжаем в столицу. Москва — мой любимый город, я здесь вырос, здесь родился мой папа. Мои корни, конечно, не московские, они, конечно, крестьянские, сельские — тульские, нижегородские. И это неспроста, почему я оказался там. Я так иногда думаю: «А почему я там, а почему мне нравится работать с деревом, а почему мне нравится сельский быт?» И ты понимаешь, что всё взаимосвязано с тем прошлым твоим, которое ты, к сожалению, практически не знаешь. Но вот что-то в тебе срабатывает и... Витиевато отвечаю на вопрос, да, но тем не менее считаю, что мои дети в новой цивилизации. Они, по крайней мере, знают две цивилизации: городскую и вот ту новую — трудно сказать «деревенскую», но «жить на природе».

К. Мацан

— Я вот спрошу, если позволишь, совсем конкретно. Каждый раз, когда возникает разговор: а вот потенциально, гипотетически не переехать ли куда-то в деревню, за город, далеко или близко от Москвы? Вопрос: кружки детские, спортивные секции и школа — вот у тебя старшие дети школьного возраста.

А. Леонтьева

— То, что называется «инфраструктура».

К. Мацан

— И это вопрос, который особенно жена задаёт мне, допустим, просто даже в разговорах теоретических, я не могу, по крайней мере для себя, так сказать: «Знаешь, дорогая, всё будет отлично. Будет бегать в футбол в поле, будет ходить в районный Дом культуры вырезать и лепить». Это я сейчас намеренно огрубляю. Но для вопрос стоял или стоит, вот на практике: куда ходят дети, когда они не дома.

Ю. Макеев

— Они ходят в кружки, и есть спортивные секции. Даже в 12-и километрах от нас есть школа, мы четыре года там проучились — мой старший сын проучился там в начальной школе. В этом году мы решили попробовать перейти на семейное обучение. Отвечу на вопрос тоже таким неким вопросом. Когда человек задаёт вопрос: где я буду учиться, как я буду ходить в кружки и так далее, — мне кажется, это срабатывает менталитет городского жителя, который — потребитель. Потому что сразу вопрос: а что мне дадут? А у меня вопрос в деревне: а что я могу дать деревне? Я могу открыть театральную студию, я очень хочу, чтобы на базе нашей деревни появилась некая мастерская, где возродятся традиции, утраченные, утерянные: люди не вырезают ложки, не работают с глиной, не плетут корзины. Это когда-то было естественным бытовым делом, это не значит, что ты был в этом гуру. Ты мог сплести корзину просто потому, что она тебе нужна — не было сумок, авосек и так далее. И мне кажется, если говорить вот так, туда дальше, миссия моя приезда туда — это возрождение моей семьи в первую очередь, моего рода отчасти, моей веры. Потому что в городе меня размывает, часто бывает, что я ловлю себя на мысли: «Ой, Юрка, а ты уже давно в храме-то не был», — потому что суета сует городской жизни. Поэтому, мне кажется, если изменить просто отношение: не что мне дадут, а что я могу дать людям...

К. Мацан

— Изменить философию.

Ю. Макеев

— Да, просто изменить философию и отношение, тогда всё по-другому откроется. Но то, что человеку в какой-то момент обязательно, я считаю, что городскому жителю нужно на какое-то время отдалиться от суетливой жизни вместе со своим ребёнком — на летний период, в палатке ли это будет, или это маленький дачный домик, — для того, чтобы просто лечь в поле и понять, что ты часть этого огромного, удивительного мироздания; для того, чтобы зайти в маленькую церквушку деревянную, сколоченную местной общиной или сохранившуюся с давних времён, и понять, что на самом деле ты ничего не умеешь делать своими руками; ты ничего по большому счёту не умеешь. Ты умеешь говорить, ты умеешь пальчиками бить по клавиатуре, ты умеешь разговаривать по телефону, можешь заумно говорить, очень интересно, но там есть лакмусовая бумажка: способен ли ты трудиться, как нам велели и так далее.

А. Леонтьева

— Ну прям физически трудиться.

Ю. Макеев

— Да, это очень важно.

А. Леонтьева

— Мы действительно с тобой с разных каких-то позиций. Костя спрашивает... ты спрашиваешь про кружки, и я тоже об этом подумала, потому что это такая действительно городская история. А вот из того, что ты говоришь, Юр, у тебя немножко другая история, она какая-то цеховая. Твои дети не живут в деревне, они живут между деревней и городом, потому что ты — режиссёр театра, руководитель театра, и ты вовлекаешь как бы детей в свою деятельность. Это такая, что ли, традиция старинная, когда дети вовлечены в деятельность семьи, в деятельность отца.

Ю. Макеев

— Я пытаюсь, у меня не получается. Я признаюсь честно, что у меня не получается. Я борюсь с тем, чем город заразил нас — это любовь к гаджетам, к лёгкой жизни, любовь ничего не делать. Я это прохожу, я обижаюсь, злюсь, честно скажу, что плачу иногда, хожу и думаю: «Ну как так?» Потому что относительно недавно меня пригласили с театром — я так просто невероятно благодарен этому — меня пригласили в Поленово, усадьба Поленово. И вдруг я увидел то, что я хотел бы сделать со своей семьёй.

А. Леонтьева

— В Поленово?

Ю. Макеев

— В Поленово. Даже когда вот Костя задавал вопрос, вот интересно, Поленов тогда задавал вопрос: «Мы переедем в Поленово — у нас тут будут кружки для детей или ещё что-то? Будем строить дом, деревенский театр, крестьянским детям рассказывать о путешествиях, о мире через картины, и строить маленький мир в мире, такое государство в государстве», — на самом деле это огромная территория. И это до сих пор сохраняется одной семьёй. Это моя мечта, скорее всего, может быть, она не осуществится. Потому что, когда меня спрашивают: а ради чего, а зачем? — не ради себя любимого. Я хотел бы, чтобы мои дети были открыты этому миру, они могли путешествовать. Всё же относительно: три часа — и я у вас; три часа из Москвы — и я в Лондоне; три часа — и я в горах; три часа — и я на берегу моря. Меня разделяет от этой студии три часа дороги, но я успеваю подумать, почитать, послушать аудиокнигу, увидеть красивую природу, увидеть людей, может быть, кому-то помочь и довезти кого-то на каком-то расстоянии и, может быть, для этого мне нужно было уехать, чтобы зимой кого-то перевезти: я вижу, что зимой человек замерзает на трассе. Но почему бы и нет? И это пример, я даже скажу больше: это та самая прививка, которую я бы хотел дать своим детям, чтобы в жизни, когда они окажутся... они всегда свободны — Господь нас сделал свободными. Ты хочешь жить в городе — живи в городе, но ты должен знать, что бывает и такая жизнь.

К. Мацан

— Юрий Макеев — актёр, режиссёр и руководитель «Театра вкуса» сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер».

А. Леонтьева

— Юр, скажи, пожалуйста, ты говоришь: «Я мечтал, это была моя мечта». Вот перед тем, как ты снял семью с этого лайнера, о котором ты говорил, многоквартирного лайнера, и переселил на такой недостроенный кораблик, ты спросил у семьи? Что семья тебе сказала? — «Хотим на недостроенный кораблик»?

Ю. Макеев

— В этом и есть конфликт, в этом и есть отчасти сейчас такая драма, трагедия нашей семьи, если говорить таким театральным языком. Потому что, конечно, как красиво переехать из лайнера в комфортабельную яхту океаническую со всеми удобствами. И к тебе приходят замечательные люди, им есть где разместиться — не в сарайчике, не в недостроенном доме. Потому что я живу со своей супругой — актрисой московского театра, известного театра — живём в настоящей избушке. Она, конечно, не на курьих ножках, но там у нас печка, мы вокруг неё обнимаемся, потому что, когда нам холодно, она говорит: «Сколько ещё мне терпеть? Когда ты достроишь этот корабль?» — говорит мне моя любимая.

А. Леонтьева

— Ничего себе картина!

Ю. Макеев

— Да, это правда жизни. И ты делаешь так поклоны в конце вечера в Москве на спектакле, садишься в автомобиль и три часа едешь туда. Мечта ли это моих детей? Нет. Мечта ли это моей супруги? Я думаю, что нет. Но мне бы хотелось... Может быть, у неё мечта — счастливая семья, где есть он, я, дети. А если люди любят друг друга, то в каких бы они обстоятельствах не оказались — это же тоже такая проверка, лакмусовая бумажка отношений, семьи: а вот вы будете любить друг друга в шалаше вместе с детьми? Да. А в комфортном доме? Да. А в пустыне? Да. А будет шторм, а будет штиль? Да, потому что мы любим. А за что вы любите? Любят не за что-то — вот это самое сложное, как в том мультике — просто так: «Это меня? За что?» — «Просто так». Просто так давай любить, потому что всё относительно. Как машина — это железяка. Дом этот — с ним что угодно может случиться, это же некая условность. Я опять же как верующий человек понимаю: Господь даст — будет этот корабль построен, этот дом для друзей, дом для моих городских друзей, которые не имеют ни дач, ничего. Я им говорю: «Приезжайте, друзья, это будет ваша дача. Вам не надо её ни строить, ничего — будете отдыхать на природе. Я её построю. Конечно, мне было бы приятно, если бы вы смогли вырваться и немножечко мне помочь», — и такие мои друзья есть, которые вырываются, помогают. Я надеюсь, что этот большой дом... человеку много места не надо — мы знаем по классике. Но тем не менее у меня есть надежда, что через это, может быть, возродится эта деревня — деревня с историей. А это, может быть, станет примером для других людей, которые скажут: «Действительно, а почему бы и нет?» Потому что страна, наша любимая Родина, к сожалению, исчезает по внешней... она живёт городами, яркими событиями, всякими мероприятиями, связанными со спортом, и спортом, но глубинке от этого не хорошо, и, скорее всего, ей от этого плохо.

К. Мацан

— Ты сказал, что приходится как-то бороться с городскими привычками, которые засели в детях. Но ты сказал, что старшему 10 лет. Наверняка возникает уже у взрослого мальчика вопрос или, может быть, молчаливый вопрос: а почему я здесь, почему я должен делать так и жить вот так? Ты сам сказал, что не удаётся, ты иногда плачешь, иногда не понимаешь, как жить: эти привычки — как с ними бороться? А вот что делать? Не скажешь же мальчику: «Давай поговорим с тобой, я всё тебе объясню, как это важно быть ближе к истории, к вере, к Богу», — другие какие-то механизмы работают в отношении детей. Какие?

А. Леонтьева

— А можно небольшую картинку перед тем, как Юра ответит? Просто мне эта проблема знакома не понаслышке. Мы какое-то довольно долгое время растили троих детей и путешествовали по красивым местам, останавливались в хороших отелях. И в какой-то момент мы поехали на охоту с друзьями. Типа друзья поехали на охоту, а мы поехали посмотреть, что это за совсем глубинка такая, где охотничий домик, огромные сугробы, такой ржавый нож лежит, капает из крана. И вот мой шестилетний ребёнок, когда вошёл в этот дом, он сел, и он не выговаривал букву «р» — это была первая буква «р» в его жизни. Он сел и сказал: «Ну и дыр-р-р-а!» Мы поняли, что это какой-то сигнал тревоги, что наши дети привыкли к отелям...

Ю. Макеев

— Человек вообще реагирует очень болезненно, когда его из зоны комфорта вынимают. Когда на тебя холодная вода льётся, ты одёргиваешься, горячая... тебе нужен всегда комфорт во всём. Но есть один нюанс, чтобы наши слушатели поняли, почему в деревню и так далее. Я об этом уже рассказывал здесь, но тем не менее повторюсь. Когда-то, в 90-м году, мои родители уехали из Москвы заниматься сельским хозяйством. Мне было 10 лет, я был московский мальчик. Меня привезли в уходящую советскую деревню — она была ещё вот не та, которая сейчас, и уже она не советская, тем не менее отголоски какие-то остались. Тогда я был в неё влюблён, эта любовь до сих пор. Что такое мечта? Это же любовь — там что-то где-то рядышком. Эта любовь к этой деревне возникла в моём детстве. Я когда себе, мальчишке маленькому, сказал: «Я сюда вернусь!» А пять лет назад я ставил спектакль «Мечтатель, или почему я?», где ключевая тема и вопрос был: то, что в твоей жизни происходит, это то, о чём ты мечтал, то, что ты хотел? Если ты хочешь быть счастливым — будь счастливым, если ты хочешь радоваться — радуйся, не жди, когда... сегодня я увидел на страничке: «не жди что-то хорошее, а сделай что-то хорошее». И я был счастлив там, хотя у меня условия жизни, быт и так далее были гораздо тяжелее, чем сейчас у моих детей. У меня не было гаджетов, у меня не было транспортного средства, которое меня привезёт в школу, я ходил пешком эти 12 километров, я жил там в интернате барачного типа при школе. Я со всем этим столкнулся. Но я благодарен тогда был маме, потом, через много лет, я стал ей благодарен. Конечно, мне нравилось то, что там со мной происходило, потому что этого со мной не происходило в городской жизни — это было приключение. Мой ребёнок, когда приехал в деревню, первое, что он сказал: «Вау! Здесь площадка повсюду!»

К. Мацан

— Какая мудрость!

А. Леонтьева

— Для чего площадка — для гольфа?

Ю. Макеев

— Площадка — гулять, играть. И он может до 12 ночи прыгать на батуте или пойти с соседкой, с девочкой, которая приезжает из Белоруссии, чемпионка Белоруссии по спортивной гимнастике, они ловят лягушек по 5-6 часов — это здорово. Они слушают, как поют птицы. На самом деле, если вот так абстрагироваться от бытовых вещей, среда нас тоже формирует. Что они видят? Они видят, что отец строит дом — это в плане того, как его учить. Конечно, иногда хочется и думаешь: «Я сейчас тебе скажу, ты должен меня понять», — но мы знаем, что это не работает. И в какой-то момент думаю: «Он всё равно скажет когда-нибудь своим детям: „А это строил ваш дедушка“. Как он это делал, я не знаю», — хотя мне, конечно, хочется, чтобы он видел, как я это делаю, потому что это делаю-то я не для себя. Но я надеюсь, что этот дом хотя бы лет сто простоит, и ему придётся когда-то его ремонтировать. Он скажет: «Ой, я помню, мне было лет десять, а папа вот здесь закрутил, а тут подвернул», — в этом есть тонкость — то, что утрачено. На самом деле, когда я сюда ехал, думал: «Вот семья, семья, семья — мы так много об этом говорим, но мы не можем понять, что трагедия, которая произошла сто лет назад в нашей стране — это сломали матрицу под названием «семья». Потому что совсем бы была другая... Вот Поленово почему я вспомнил, что сейчас праправнучка управляет этим домом, этим музеем. Слава Богу, это, конечно, содержит государство, и мы видим, какую страну мы потеряли! Кто до конца не понимает — мы потеряли свои семьи. Мы сейчас живём короткими дыханиями. Ну вот мне комфортно... в институт — зачем он в институт пойдёт, ради чего? Да мне главное, чтобы он был хорошим человеком, а будет он в Оксфорде учиться или в ПТУ... Что такое хороший человек? Он будет заботлив к людям, которые вокруг него. Если кто-то попал в беду, он его спасёт, и не важно, учился он в институте или не учился. Если со страной будет беда, он встанет, как когда-то встали и мудрец, и плотник — встали одним плечом и защитили эту страну. И мы до сих пор не осознаём эту трагедию. А я живу в Смоленской области и прям чувствую боль этой земли — она внутри земли прям, эта боль этих людей, которых забыли, потеряли, ещё что-то. Я думаю, если бы они увидели свои деревни — они же сейчас исчезают. А что исчезает? Исчезают не деревни, не дома — исчезают семьи, исчезают дети. Ребёнку уже не интересно, что делали отец и дед. Может быть, так было всегда, но мне кажется, что мы бы не увидели вот эти осколки той истории, если бы так было всегда. И вот эта матрица нарушена. И моя сверхзадача — вот по чуть-чуть попытаться, может быть, не получится, но я пытаюсь склеить свою матрицу.

К. Мацан

— Разговор прям такой — леской по сердцу. Мы к нему вернёмся после небольшой паузы. Напомню, сегодня в «Светлом вечере» с нами Юрий Макеев — актёр, режиссёр и руководитель «Театра вкуса» и многих других театральных проектов. Мы прервёмся на небольшую паузу и вернёмся.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, ещё раз здравствуйте, дорогие друзья! В студии моя коллега Анна Леонтьева, я — Константин Мацан. И сегодня в этой студии с нами и с вами Юрий Макеев — актёр, режиссёр, руководитель «Театра вкуса» и, я бы так сказал, человек, строящий дом — вот дом с большой буквы.

А. Леонтьева

— Человек, строящий дом — отлично.

К. Мацан

— Всё, что мы вкладываем из литературы, культуры, каких-то интуитивных представлений в это понятие — дом — то, к чему мы принадлежим, вот то, что строит Юрий, о чём мы говорим в этом часе.

А. Леонтьева

— Скажи, пожалуйста, Юр, вот ты сказал про свой спектакль «Мечтатель». Я просто его очень хорошо помню. Ты там воссоздаёшь такие советские реалии, они связаны с твоим детством, может быть, дети, которые пришли к тебе на спектакль, не понимают, но зато им страшно интересно, когда их вытаскивают на сцену, они сидят на раскладушках, надевают на себя какие-то треуголки из газет — вот всё, что им, в общем, неведомо. Но для тебя это, будем так говорить, советское детство — у тебя по нему ностальгия. При этом мы говорим про разрушенную матрицу. А что из этого советского детства такое прекрасное, что ты так по этому ностальгируешь, что вот из семьи — или это просто детство?

Ю. Макеев

— Мне бы хотелось, чтобы это было детство. Мне кажется, в детстве ты чистый, ты чист и помыслы твои чисты, и ты как будто всегда пьёшь воду из родника, хотя это вода из-под крана и там хлорка. Но в детстве ты этого не понимаешь, и ты веришь, что подорожник спасёт твою рану, а родители так тревожатся и везут тебя на «Скорой» в больницу...

К. Мацан

— Потому что подорожник пыльный, грязный...

А. Леонтьева

— Да, там микробы!

Ю. Макеев

— Конечно, мне хотелось бы напомнить детям, у которых есть дети, если говорить о моём спектакле: а вы помните своё детство, а вы помните, что когда-то мы были счастливы, имея просто раскладушку, имея просто друга, который к тебе забежал в квартиру, сказал: «Можно у тебя водички попить?» — «Да, конечно», — и ты мог путешествовать по всему миру, хотя тогда ты знал, что никогда в жизни ты не окажешься за границей, ни в шикарных отелях с любимым, с любимой, с детьми — об этом ты даже мечтать не мог? И к сожалению, люди, которые живут в моей стране, которые имеют такие блага, забывают о своём прошлом. Им кажется, что вот они сейчас — центры. И они своих детей делают центрами. А они не центры, они — всего лишь одно из колечек этого среза под названием семья. Ты не отдельно, ты всегда так или иначе вот этой невидимой пуповиной связан с тем. И люди как не говорили, что «ой, вы знаете, я отдельно, моя семья отдельно», да нет — это неправда. Вот и любое дерево — оно сломается... Вот опять же почему-то Поленово — герб мне так понравился, что у них дуб сломанный, и от него растёт росточек. Но этот росточек, он не отдельно, он не от берёзки, он от этого же дуба. И поэтому «Мечтатель» почему я? Почему вообще вот так в моей жизни происходит? То, что рядышком со мной те люди, которые... как я с ними общаюсь... как я хотел с ними общаться. Мне кажется, семья очень сильно формирует, в чём-то даже больше, чем школа. Это там первый слой, а потом ты идёшь в сад, в школу, которые наслаиваются. Но тем не менее, как мне в одном монастыре один монах сказал, что путь к Богу очень короткий, близкий и простой, но, как любые дети, когда ты ему говоришь: «Вот сделай так», — он никогда не сделает так, он начинает делать по-своему; ты вот обходишь, а дорога была простая и прямая, под названием «любовь, терпение, внимание». А нам этого зачастую не хватает. Простите, тема моего театра не театр, театр — это инструмент, это трибуна. Я говорю о доме и о семье, потому что это моя боль, честно скажу, что это моя боль. И если у меня это не болит, то нет смысла об этом говорить. Почему боль? Эта боль из детства: вот до шести лет я жил в раю, потому что мои родители были вместе, а в шесть с половиной лет моя семья распалась — папа ушёл от мамы. И это такая трагедия, моя детская была трагедия, я через это прожил, прошёл. У меня в детстве тряслись руки — не могли понять, а почему так. А родители, взрослые люди, никогда не понимают — взрослые не мудрецы, мудрецы дети и старики, как правило, а средние поколения глупые, потому что все глупости на земле сделаны средним поколением и чуть старше, но не детьми и не стариками.

А. Леонтьева

— Как ты хорошо сказал — ничего себе. Захотелось даже остановиться и подумать.

К. Мацан

— Как у Штрилица: из всех я больше всех люблю стариков и детей. Я в твоих словах слышу очень близкую мне интуицию какой-то попытки себя оградить от таких навязанных, скажем так громко, обществом шаблонов поведения. Вот ты говоришь «комфорт» — нас приучили к тому, чтобы хотеть комфорт. Надо в себе это каким-то образом чуть-чуть заблокировать, чуть-чуть посмотреть на это критично и от этого абстрагироваться, подставить себе вопрос: а правда ли это так важно? И такой ряд вещей ты называешь, при этом сам говоришь, что рос городским ребёнком, потом окончил ГИТИС, институт, куда сотни, тысячи людей мечтают поступить и окончить его; работал в актёрской профессии и сейчас продолжаешь работать. И в какой момент в этой, казалось бы, понятной судьбе московского творческого мальчика наступил какой-то, может быть, перелом или какой-то щелчок, когда ты стал думать: «Нет, надо это переосмыслить, надо что-то в себе поменять, надо как-то вот этим навязанным, скажем так, шаблонам поведения в себе что-то противопоставить: это неправда, правда в другом месте»? Может быть, это было постепенно, но где был этот поворот, если он был, ощутимо?

Ю. Макеев

— Когда я вышел из зоны комфорта.

К. Мацан

— Ну, грубо говоря, да.

Ю. Макеев

— Одна моя знакомая, когда мы делали театр на Белорусской, — кто знает из радиослушателей, там мы делали уютный, милый театр в доме, — сказала: «Юра, ты излучаешь такую иллюзию благополучия», — как бы есть ощущение, что ты очень благополучный: у тебя театр, у тебя всё хорошо. Я всегда ей говорю: «Всё, что ты просишь, всё тебе будет дано. Вопрос: а оно тебе нужно или нет?» Когда я выпал из зоны комфорта — это было... мне было 25 лет, я попал на Соловки. А я крестился поздно: в 15 лет я сам пошёл в церковь, сказал, что я хочу быть крещённым, потому что я был некрещённым. В Бога я верил с пяти лет, потому что мне прочли Детскую Библию. Детям всем читали, а я её слушал и всему поверил тому, что там было сказано. И тайком под одеялом, под подушкой — сейчас я понимаю, что я молился, но я разговаривал с Богом в детстве — я это точно помню. Я Его просил, чтобы не было ядерной войны, я Его просил, чтобы у мамы с папой было всё хорошо, я просил на Север попасть — и я попал на Север. Я верил, что это меня Господь услышал, и так и есть: я, мальчик, поехал на Север в семь лет. А потом я уже таким подростком в 18, 19, 20 лет, в 21, в 22 я попал в какие-то жернова. Я вам даже больше скажу: я попал в грязь. Я очень сильно стал пачкаться внутри, снаружи. Я занимался бизнесом, у меня был свой маленький бизнес — удачный или неудачный. Соответственно, моё отношение к людям переходило через эту призму. А вера, как маленькая, угасающая свечка, где-то всё дальше и дальше у меня была. И когда... это всё из-за любви, моя любовь — моя супруга, я когда-то думал: «Вот было бы здорово, если бы у меня была такая жена!» — хотя у меня был опыт до этого семейной жизни, к сожалению или к счастью, но это был опыт. И про этого человека я понял, что это моё спасение, последняя ниточка, я за неё зацепился, хотя находился вообще далеко — в Манчестере, на гастролях театра. Вот первая смс: «Привет. А какие у тебя планы? Вот хочу поехать на Соловки, может быть, на море, может быть, ещё что-то». И вот я попал на Соловки, попал впервые в своей жизни на исповедь, я впервые в своей жизни причастился. Со мной произошла такая трансформация — я не ожидал, что со мной может такое произойти. Мне казалось, что из меня валуны выходят, меня разрывает, что я вот сейчас просто умру на руках этого монаха, потому что мне так было больно говорить о своей нехорошей стороне жизни. И это тот мальчик, который когда-то хотел быть священником, это тот мальчик, который в пять лет молился Богу. Вот сейчас даже публично прошу прощения у тех людей, кому я сделал больно, может быть. Тогда произошла трансформация, и я себе сказал, что самое ценное, что у меня было в моей жизни — это семья. Я буду говорить о ней.

А. Леонтьева

— Они тоже были с тобой вместе, как-то пришли к вере?

Ю. Макеев

— Я просто сказал своей невесте уже тогда: «Я хотел бы, чтобы мы с тобой были венчаны. Это для меня важнее, чем что-то другое». Моя семья — это моё спасение было в какой-то момент для меня. Мне дали на самом деле не ниточку, а канат, за который я ухватился. Потом я стал вымаливать со своей супругой, чтобы появились дети. И эти дети — плоды истинной любви.

А. Леонтьева

— И горячей молитвы.

Ю. Макеев

— И горячей молитвы, да. И к Матронушке мы ходили и так далее. И если кто-то мне сейчас задаст вопрос: «Юра, а ты думал ли, что у тебя будет такой проект, театр, что ты будешь говорить о доме, о семье?» Вот если бы меня тогда, до этого посещения Соловецкого монастыря и того, что со мной случилось, спросили: «А ты знаешь, что через какое-то время ты будешь на радио „Вера“ говорить о семье, о доме, о вере?» — я бы сказал: «Да нет, друзья, вы меня разыгрываете — этого не может быть». «А ты знаешь, что ты будешь жить в деревне, в которую ты мечтал в детстве вернуться? И будешь пытаться построить этот ковчег для себя, для своей семьи». Я думаю, что... сейчас это громко, конечно, сказано, но наверняка ему семья задавала вопрос: «Зачем ты строишь такую махину? Ничего не будет». Это как-то происходит помимо меня, это интуитивно, опять же всё через призму веры, это нельзя отделять одно от другого. В какой-то момент я случайно на гастролях оказался у Тихона Задонского в монастыре. И монах мне сказал, что я должен уехать в деревню, а это была мысль, которую я носил в себе: могу ли я, городской человек, у которого комфорт, у которого театр, у которого вроде бы всё хорошо, какие-то перспективы. Конечно, здесь где-то легче и быстрее коммуницировать. Уехать из этой зоны комфорта, продать свою квартиру в Москве, все деньги вложить в это строительство, пройти через жернова нечетных строителей.

К. Мацан

— Да, ты рассказывал в частной беседе, какие там были мытарства с этими заказчиками — пьяными и так далее.

Ю. Макеев

— Да, и это на самом деле всё ради семьи, но семья — это маленькая церковь — всё это ради любви, не ради каких-то зон комфорта. Я говорю, будет палатка — будет палатка, но перестанем ли мы любить друг друга в этой палатке: мои дети меня, моя супруга, я их, моя мама, которая со мной? Конечно, в большой палатке, комфортной, со светом, унитазом, со всем — чуть, наверное, комфортнее чувствовать любовь.

К. Мацан

— Меня при этом так зацепили твоя слова, когда ты сказал, что о том, что вот вы сидите в маленькой избушке с супругой и друг друга греете — обнимаетесь, потому что холодно. А после того, что ты сейчас рассказал, эта картина ещё каким-то более глубоким содержанием наполняется.

А. Леонтьева

— Мне кажется, как раз то, что ты говоришь — будем ли мы любить друг друга в буре и будем ли мы любить друг друга в штиле. На самом деле, как в песне Макаревича, в штиле любить гораздо сложнее, потому что вот тут-то начинается действительно настоящее, как говорится, искушение. Скажи, пожалуйста, а в твоей семейной жизни... ты же сам говорил про драматургию — наверняка были какие-то кризисы, взлёты, падения. Вот как-то ваша вера помогала вам в этом?

Ю. Макеев

— Отвечу просто: помогала, помогает и, я надеюсь, конечно, она будет помогать. Тут только так.

К. Мацан

— Я помню, когда мы с супругой собирались венчаться, один мой друг спросил: «Ты уверен, что ты женишься на всю жизнь?» Я тогда его спросил в ответ: «А ты женился не на всю жизнь, хотя вы не венчались, ты как-то временно, с женой обговорил срок, на который вы женитесь?» Вот ты сказал, что ты хотел, чтобы вы венчались. Я так понимаю, что вы венчались с супругой.

Ю. Макеев

— Да.

К. Мацан

— Что даёт венчание? Как бы ты ответил человеку, который так вот, может быть, смотрит со стороны и не очень понимает, в чём, собственно говоря, реальность этого Таинства?

Ю. Макеев

— Сейчас произнесено слово «Таинство» — это тайна, она непостижима, если, конечно, это не сделано в угоду неким модным течениям: вроде так принято, на всякий случай, как часто крестят детей, венчаются, освящают автомобили и так далее — ну, на всякий случай. Вот у нас не на всякий случай, а... это Таинство, я не могу это объяснить. Я чувствую, что, когда в доме бывает буря в отношениях — нормально, мы творческие, эмоциональные и так далее — как в любой семье, я уверен, что у кого-то бывает скрытая буря, она внутри людей — люди не бьют тарелки и так далее. Мы тоже не бьём тарелки, но они бывают — эти моменты бури. Вот это чудо, которое нас сохраняет, потому что это та невидимая ниточка, и я уверен, что это ниточка, связанная с Богом, с Ангелами нашими, с теми святыми, имена которых мы носим, с теми иногда редкими, иногда частыми днями, когда мы ходим в храм, и это нас немножечко обратно собирает. Если сравнивать это с кораблём, вот у тебя, что называется, бунт на корабле — это твоя команда, они бунтуют, они говорят: «Нет, ты теперь не капитан, я теперь капитан — я знаю, как плыть!» — и матросы, твои дети, говорят: «Нет, мы с этим теперь капитаном!» — это немножечко похоже, как в кино. А если так абстрагироваться, то это смешно на самом деле. Потом ты понимаешь: ребята, давайте посидим, подумаем, выдохнем, помолимся, перекрестимся и поплывём дальше.

А. Леонтьева

— Костя, а можно я отвечу на твой вопрос про женитьбу и венчание? Мне тоже захотелось. Это же очень просто: ты, когда женишься, ты даёшь обещание кому, что вы будете вместе? — государству. А когда ты венчаешься, ты Богу даёшь обещание. И я помню, что мы сначала женились — и это было очень не торжественно: с мужем мы пришли в ЗАГС, и мама меня очень уговаривала не надевать чёрную футболку, но мне в чёрной футболке как раз очень нравилось. И нам сказали: «Брачующиеся, поздравьте друг друга!» И мы торжественно пожали друг другу руки — и как-то было приятно, не более того. А после венчания мы пришли, и муж пошёл провожать гостей...

К. Мацан

— А это было вскоре после свадьбы?

А. Леонтьева

— Да, это было довольно быстро после свадьбы. Я в этом красивом платье села за стол и, как говорят, меня «накрыло» в этот момент — мы ещё только приходили в Церковь, но я поняла, что я сделала что-то такое, что пути назад уже нет. То есть я помню себя, как я вытащила банку шпрот из холодильника и в этом красивом платье ела их и плакала, потому что я поняла, что то, что я сделала, оно уже непоправимо.

Ю. Макеев

— В этом есть какая-то тайна, но она перестаёт быть тайной, если её озвучить и нам понять. У меня с венчанием связана деревня, наше соседнее село Тёмкино, никого нет из моих родных и близких практически, моя супруга с большим животиком, из какой-то шторы мы сделали платье. И у нас есть фотография, которая излучает такой свет — не потому, что мы милые и умилялись, а там что-то вот ещё есть, помимо нас двоих, третье.

А. Леонтьева

— Не от вас свет, да?

Ю. Макеев

— Да! И вот этот храм, и мы стоим... и каждый раз я в дом прихожу — у мамы в московской квартире эта фотография, — я на неё смотрю и понимаю, что это вот, как родничок, если даже какие-то перипетии в жизни бывают, ты возвращаешься к этому истоку чистоты, и вот тебе обратно возникает чудо.

К. Мацан

— Юрий Макеев, актёр, режиссёр, руководитель «Театра вкуса», сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вот у нас с Аней, когда мы обсуждали грядущую встречу с тобой и разговор, возник такой вопрос, который... я всё пытаюсь найти форму, чтобы его как бы корректно задать. И ты, и супруга — люди творческих профессий. И нередко мы знаем из опыта наблюдения за людьми, из опыта общения с людьми, что дети у людей творческих профессий тоже испытывают, несут на себе некоторую специфику того, что родители — люди творческих профессий. Вот ты киваешь, видимо, ты понимаешь, о чём я говорю. Я вот дальше не буду это раскрывать, но расскажи мне, насколько эта проблема для вас существует!

Ю. Макеев

— У меня мой папа всегда говорил: «От осинки не родятся апельсинки». Это вот отпечаток на наших детях — это им и в пользу, и это им мешает в жизни.

К. Мацан

— А в чём это тогда? Я не стал это раскрывать. А в чём для тебя здесь проблема, что на них проецируется?

Ю. Макеев

— Это же среда, в которой ты растёшь. Потому что, если на металлургическом заводе у тебя папа работает, скорее всего, ты, может быть, станешь металлургом или, по крайней мере, что-то из смежного, если тебе в этом мире что-то нравится. Наши дети, конечно, часто бывают в театре и у меня, и у супруги, этот наш круг общения так или иначе на них влияет. У меня вот сыну десять лет, он категорически хочет быть кинорежиссёром, и к своим десяти годам он пересмотрел практически всю советскую классику синематографа нашего. Он пересмотрел Чарли Чаплина. Я помню, что во втором или в третьем классе в сельской школе было задание «Твой любимый герой», и нужно было о нём рассказать. Он рассказал о Чарли Чаплине. И многие задали вопрос в этой школе: кто это такой? Он говорит: «Ну как? Они не знают, кто такой Чарли Чаплин!»

К. Мацан

— То, что ты пока говоришь, мне кажется, что это наказуемо, я был бы рад, если бы мой ребёнок к десяти годам освоился с тем, что такое хорошее кино.

Ю. Макеев

— Хорошее кино, нехорошее кино — что с ним будет потом, какая трансформация будет? Мы же знаем, что и в творческих семьях есть так, что дети не продолжают как бы династию. Честно скажу, но это опять же возвращение к матрице, мне очень нравятся семьи-династии в любом деле, в том числе и в актёрской профессии, когда есть какой-то секрет, который они знают, который ему передал дедушка, папа и так далее. Вот этот маленький секрет я не знаю, потому что только пришёл в эту профессию. И мне кажется, что вот этот секрет, если у тебя в династии были плотники, не важно, кто, вот этот маленький какой-то секретик, но тоже секрет. Момент ответственности — я думаю, что проблема в том, что тебя могут сравнивать, если твои родители удачные, успешные актёры, допустим, или у них есть какое-то имя: а как тебе соответствовать — вот этот момент ответственности, который на тебя давит, мне кажется, в этом сложность ребёнку. Хотя, с другой стороны, не знаю.

А. Леонтьева

— Юрочка, вот ты говоришь про секрет, который не знаешь. Я, во-первых, хочу сказать, что мы никто не знаем почти секретов. У нас нет такого секрета, который лежит в ящике, и в один прекрасный день папа открывает тебе этот ящик и говорит: «Сынок, смотри — вот это секрет нашей семьи. Держи — это теперь твой секрет». Но то, что ты говоришь, ты уже сказал несколько очень таких криминальных вещей. Во-первых, ты сказал, что твои дети могут не поступать в институт. Во-вторых, ты сказал, что дети не являются центром: в нашем, как это говорят, детоцентричном обществе это звучит очень странно — и то, и другое, согласись. Потому что у нас есть же какая-то схема: школа, институт, успешная работа. Чем плоха эта схема?

Ю. Макеев

— Критерий: если ты во всех этих стадиях счастливый человек, то замечательно. А если ты несчастлив: у тебя был замечательный институт, прекрасная школа, даже семья у тебя была, а ты — несчастный человек... А что такое счастливый? Мне очень нравится в этом смысле критерий Полунина: ты насвистываешь, поёшь, пританцовываешь, ходишь, обнимаешь людей; идёшь, человека увидел, у него сумка упала, ты подошёл, ему поднял; ты увидел — бумажка валяется на земле, это не ты бросил, но ты поднял и кинул её в урну, и ты в этот момент счастливый человек — вот это для меня критерий. Я знаю моих знакомых с хорошим образованием, более начитанных, чем я, эрудированных, но я их часто вижу несчастными. У меня всегда возникает внутренний вопрос: какое-то горе от ума я вижу иногда. И я, как уже сказал, к Богу пришёл в пять лет, и я помню эти свои ощущения. Когда ты, как ребёнок воспринимаешь этот мир... меня восхищают люди: Резо Габриадзе — я посмотрел его замечательную работу «Мама, знаешь, где я был?», если не видели — найдите, посмотрите обязательно. Вот это восприятие... сколько ему сейчас? 82 недавно было. Рассказ восьмидесятидвухлетнего человека о том, каким он был счастливым ребёнком. А в промежутке была удивительная, интересная жизнь. Я своим детям говорю: «Друзья, мир перед вами открыт. Вы можете путешествовать. Ты хочешь поступить в институт? Поступай. Ты хочешь лечить людей? Лечи людей. Рассказывай о жизни, пиши книги, рисуй картины, мастери, что-то делай, но будь счастливым человеком». А счастлив ты только когда людей вокруг делаешь счастливыми, когда ты отдаёшь, не забираешь. Потому что мама с папой тебя устраивают в институт, чтобы карьера сложилась хорошо. А потом этот ребёнок говорит: «А зачем вы меня туда? Я не хотел, я хотел быть художником». Вот в этом у меня вопрос. Честно скажу, что всё, что в моей жизни происходит: я хотел быть поваром, я пошёл учиться на повара. Все говорят, что надо идти на юриста учиться, а я говорю, что я люблю готовить. Поступали в театральный вуз... я не мог поступить в театральный вуз ни по каким обстоятельствам, но я поступил — меня просто взяли и зачислили на режиссёрский факультет.

К. Мацан

— Но вот из нас трёх, здесь сидящих, только у Ани дети уже возраста, поступательного в институт, и кто-то уже закончил, поэтому к этому разговору вернёмся, когда у Юры ребёнок будет поступать или будет в том возрасте и у меня. В принципе, есть о чём поговорить и в чём-то поспорить или как минимум поставить вопрос, на который можно было бы порассуждать. Потому что, где грань между тем, чтобы ребёнок был счастливым и занимался тем, что ему нравится, и тем, чтобы потакать такой лени и неактивности ребёнка?

Ю. Макеев

— Но это же две параллели: ты делаешь, ты познаёшь. Самое важное, что мне не нравится в нашей школе: школа отбивает желание познавать, узнавать, изучать. Вот для меня, честно, последнее открытие было, что Пушкин был троечником.

А. Леонтьева

— Последнее, но приятное, успокаивающее!

Ю. Макеев

— Потому что у меня есть вопрос к отличникам, которые были в моей школе. Это правда, это трагедия — они зациклены на оценках, и это становится важнее многих других важных вещей. И я это с колокольни троечника говорю, я не был отличником. Но я вижу, к сожалению, несчастных... нет ли троечников или двоечников несчастных? Да, конечно, огромное количество и так далее. Но школа нужна для познания: ты что-то изучаешь, ты должен влюбиться в то, что ты делаешь, хотя бы в один из предметов, а это всегда человек, это всегда проводники есть или полупроводники — твои педагоги. А то, что происходит сейчас, по крайней мере то, что я вижу в школе, практически их не осталось. И это меня угнетает. И я тогда понимаю: а смысл, если есть другие формы обучения? У тебя есть альтернатива: можешь так, можешь так. Хочешь учиться в Оксфорде? Пожалуйста, можешь поступить в Оксфорд. Хочешь учиться в МАИ, в МАДИ, в ГИТИСе, во ВГИКе — всё, это твой путь, иди. Семья тебя никогда не предаст, ты будешь голоден — мы тебя накормим, мы тебя поддержим, ещё что-то. Вот почему деревня опять же? Вот я своему сыну никак не могу... Мне главное, чтобы ты был трудолюбивым человеком, а это зёрнышко трудолюбия, это какой-то ген в тебе должен... кнопка: сейчас я должен быть трудолюбивым, не важно — ты снег убираешь вокруг своего дома, многоэтажного, одноэтажного дома, убираешь улицу своего города — это тоже трудолюбие, это не должен за тебя делать кто-то. И тогда я уверен, что вообще будут другие деревни, другие города, другая сторона, когда ты любишь трудиться, вообще любишь — заботишься, значит.

А. Леонтьева

— Мне кажется, знаешь, что ты в разговоре сказал очень-очень важную вещь, когда ты говорил, что дети видят, как ты строишь дом. Ты можешь с ними поговорить, а можешь строить дом — они будут реагировать на то, как ты строишь дом. Вот мне кажется, что это чуть ли не центральная какая-то тема для разговора и для размышления, что то, как ты это делаешь и как ты себя ведёшь, оно как-то больше воспитывает, чем всё, что ты проговоришь.

Ю. Макеев

— Но это время покажет. Я часто на одном спектакле говорю: «Вы знаете, кто я?» Там: «Пекарь, пекарь, пекарь...» Я говорю: «Я папа, я работаю десять лет папой. И пять лет работаю папой девочки, и десять лет папой мальчика». Всё ли получается у меня в этой работе? Мне кажется, нет, но я стараюсь. Время покажет, я не знаю.

К. Мацан

— Не случайно мы назвали Юрия человеком, который строит дом, причём дом с большой буквы, как то место, к которому мы принадлежим и где на самом деле себя находим, обретаем себя подлинных. Спасибо огромное за эту беседу.

Ю. Макеев

— Спасибо вам, друзья.

К. Мацан

— В «Светлом вечере» сегодня, напомним, был с нами Юрий Макеев — актёр, режиссёр, руководитель «Театра вкуса» и многих других театральных проектов, человек, который строит и обязательно достроит, я верю, этот дом. В студии была моя коллега Анна Леонтьева, я — Константин Мацан. До свидания!

А. Леонтьева

— До свидания!