Поделиться
Игорь Шайтанов
Фото: vologda-portal.ru
У нас в гостях был критик, литературовед, доктор филологических наук Игорь Шайтанов.
Наш гость поделился своими воспоминаниями о событиях своей жизни, связанными с Вологдой, о людях, живших там с дореволюционных времен, а также о своих предках, многие из которых служили в Церкви.
П. Алешковский
– Здравствуйте. Это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня сегодня Игорь Олегович Шайтанов. Добрый день.
И. Шайтанов
– Добрый день.
П. Алешковский
– Игорь Олегович филолог, англист, занимается в том числе и усердно Шекспиром, и этим временем, и окружением Шекспира. Главный редактор журнала «Вопросы литературы», бессменный организатор премии «Русский Букер» и вологжанин по происхождению. Вот на последнем мы и остановим свое внимание. Поскольку мы вспоминаем в нашей передаче, наши гости рассказывают о прошлом, о прожитом или увиденном, или захваченном памятью по дороге, то мы договорились, что мы будем говорить о Вологде. О Вологде, об окружении Вологды, о вологодских людях. Поскольку город этот для меня близкий, то мне это очень приятно вдвойне, потому что я в свое время работал в Кирило-Белозерском, Ферапонтовом монастырях. В Прилуцком очень фрагментарно, когда работал в реставрации. Помню каких-то людей, большей частью ушедших, из реставрации, из музея вологодского. И северный говор: «Элака парень идет баской»...
И. Шайтанов
– То есть вы хотите, чтобы я говорил на диалекте?
П. Алешковский
– Нет-нет, я не хочу. Я хочу сказать, что этот говор моментально у меня возникает в голове, когда я вспоминаю Вологду. И если я сойду с поезда, я боюсь, я перейду на него, не задумываясь.
И. Шайтанов
– Но в точности вы на него не перейдете.
П. Алешковский
– Ну в точности...
И. Шайтанов
– Вы знаете, даже я, уроженец и постоянно бывающий в Вологде, особенно когда я слышу, как говорят старушки, бабушки... Знаете, я вас перебил, но однажды мы поехали с моим другом, коллегой из Оксфорда, Майклом Николсоном – человек, блестяще говорящий на русском языке. И нас тогдашний глава вологодской культуры, Владимир Кудрявцев, повез по местам, где снимали «Калину красную», где бывал Шукшин. И бабушки, значит, выходили из домов, говорили: «Вот Василий Макарыч и тут-то был, и там-то...» И мне через минуту Майкл говорит...
П. Алешковский
– Не понимаю ничего.
И. Шайтанов
– «Ты знаешь, я ничего не понимаю, переводи мне, пожалуйста».
П. Алешковский
– Да-да, вот я и сказал: «Элака глико парень идет баской». Это потом я расшифровал в деревне Чистый Дор. А когда мне бабушки это сказали, я не понял ничего. Эвон, эвонка – да, гляди-ка, парень идет красивый, молодой.
И. Шайтанов
– Конечно. Нет, мне-то все понятно.
П. Алешковский
– Да. Но когда это еще очень быстро и певуче...
И. Шайтанов
– А там интонации с перепадами высот.
П. Алешковский
– Да, и тебе и falling и rising.
И. Шайтанов
– И high fall in all rights…
П. Алешковский
– Да. Хорошо. Так все-таки расскажите, пожалуйста, о Шайтановых, вологодских Шайтановых и о чем угодно. И мы так очень приблизительно намечали беседу. Но у меня, конечно, возникает вопрос, каким образом ваши предки-поповичи носили такую странную фамилию?
И. Шайтанов
– Вы знаете, ответа у меня на этот вопрос нет. Я неоднократно его задавал разным людям, и есть только версия одного лингвиста, который сказал, что вероятно в XVIII веке, когда большинство...
П. Алешковский
– Фамилии давали.
И. Шайтанов
– Священнослужителей, да, получали фамилии, мои предки служили где-то в районе то ли языческого, а может быть, и мусульманского населения и были очень строги в вере.
П. Алешковский
– Их называли шайтанами.
И. Шайтанов
– И их прозвали шайтаном – они это приняли как знак доблести.
П. Алешковский
– Очень похоже. Между прочим очень похоже, да. Потому что надо было тогда придумывать фамилию, и если была кличка, то есть на самом деле не кличка даже, а такое...
И. Шайтанов
– Прозвище.
П. Алешковский
– Прозвище точнее.
И. Шайтанов
– Конечно.
П. Алешковский
– Потому что прозвища и до сих пор существуют в деревне. И от прозвищ тоже появлялись фамилии.
И. Шайтанов
– Во всяком случае, когда появились в Вологде. А это произошло, по-моему, в 1838 году. Дело все в том, что биография моего прапрадеда рассказана очень подробно, по крайней мере дважды в «Епархиальных вологодских ведомостях»: один раз в связи с 50-летием его служения, а второй раз в связи с его смертью в 1896 году, там большие статьи. И там сказано, что два брата, Александр и Алексей Шайтановы, сыновья священника из города Вельска, прибыли учиться в Вологодскую семинарию.
П. Алешковский
– Понятно.
И. Шайтанов
– Вот с тех пор появились Шайтановы.
П. Алешковский
– То есть дед ваш тоже священник.
И. Шайтанов
– Нет, вот все было сложнее. Я специально просматривал и даже до конца XIX века «Епархиальные ведомости»: количество Шайтановых мужского и женского пола, то есть епархиалок и семинаристов, огромное количество было.
П. Алешковский
– Удивительно.
И. Шайтанов
– Огромное количество. А так как сообщали еще ведь каждый раз в «Епархиальных ведомостях», как они учились, как они закончили полугодие и так далее, поэтому я знал, как они учились, как учился мой дед, его брат, Николай Ильич Шайтанов, мой дед Владимир Ильич Шайтанов. И к началу XX века семья была огромной. Но мои...
П. Алешковский
– А, так это все Шайтановы одна семья?
И. Шайтанов
– Как говорят, что все Шайтановы родственники. За это я не могу поручиться, но Шайтановых – посмотреть интернет – довольно много. Но во всяком случае мне, однажды я...
П. Алешковский
– Нет, я имею в виду вологодских.
И. Шайтанов
– Нет, вологодские, конечно. Но мне говорят, что Шайтановы вообще связаны родством. В интернете, по-моему, там более двухсот отмечено Шайтановых по всей территории России и за ее пределами. И мои непосредственные предки, даже мой прадед уже не был священником. Дело все в том, что все они заканчивали семинарию, включая моего деда, но прадед женился на вдове.
П. Алешковский
– А, понятно.
И. Шайтанов
– И он должен был уже уйти.
П. Алешковский
– То есть он сделал выбор и женился по любви.
И. Шайтанов
– Да, женился по любви.
П. Алешковский
– А молодым человеком?
И. Шайтанов
– Да, конечно.
П. Алешковский
– Потрясающе. Но с другой стороны, и вдова, наверное, была не старая, судя по всему.
И. Шайтанов
– Судя по тому, что она умерла довольно поздно, то...
П. Алешковский
– И вы ее помните?
И. Шайтанов
– Нет, ну что вы, она умерла в конце XIX, нет, она умерла в начале XX.
П. Алешковский
– А, прадед...
И. Шайтанов
– Мой прадед. Он умер в 16-м году, она где-то около этого же времени, успев построить дом в Вологде, именно она построила. Его снесли только, когда в Вологде именно эту улицу отдали под особняки, можно было покупать землю. Это тогда называлось Калашная, а теперь это улица Гоголя.
П. Алешковский
– То есть у вас нет родового дома в Вологде?
И. Шайтанов
– Нет.
П. Алешковский
– А это жалко, потому что там есть еще пока, ну совсем немного осталось таких частных домов.
И. Шайтанов
– Я в нем очень часто бывал в детстве, в этом доме, ибо в нем продолжала до своей смерти, по-моему, в 1985 году, жить сестра моего деда, Анна Ильинична Шайтанова. Ей оставили, как бывало там...
П. Алешковский
– Квартиру.
И. Шайтанов
– Две смежные комнаты и большой балкон, где она оставалась старой девой до конца. И она там жила, окруженная церковной утварью.
П. Алешковский
– Потрясающе.
И. Шайтанов
– Ибо она и ее подруга спасали эту утварь из разрушаемых церквей.
П. Алешковский
– А потом это все было...
И. Шайтанов
– После ее смерти, вот ее подруга ее пережила, это к ней отошло все.
П. Алешковский
– И все, и неизвестно, где.
И. Шайтанов
– И куда это, я не знаю. Там было очень много икон и просто вот утвари.
П. Алешковский
– Ну хорошо. А все-таки вот что вы помните из своей Вологды?
И. Шайтанов
– Вы знаете, я помню очень хорошо, потому что я все время обновляю память и я делаю какие-то программы культурные в Вологде, живя в Москве. Вы знаете, я оставил родительскую квартиру, так что я живу, можно сказать, на два дома. Конечно, чаще я в Москве, но и несколько раз в году я бываю в Вологде. Поэтому моя Вологда очень разнообразна, и мне не раз уже приходилось и писать, и устно вспоминать, и мемуары какие-то. И я помню довольно хорошо. Я родился в 47-м году, то есть вы понимаете...
П. Алешковский
– Сразу после войны.
И. Шайтанов
– Сразу после войны. Вокруг меня были люди, которые, то есть поколение моих бабушек, дедушек – это люди даже не рубежа веков, а 80-х часто годов XIX века. Поэтому я родился в какой-то мере в Вологде XIX века. Во всяком случае, людей оттуда я помню.
П. Алешковский
– И кто они были?
И. Шайтанов
– Вы знаете, очень многие были связаны как раз, из семей священников. То ли это были вот связи внутренние, то ли люди, вот культурная среда была во многом наполнена людьми, чьи там отец, дед были священниками, скажем...
П. Алешковский
– То есть кулич и пасха с детства стояли на столе.
И. Шайтанов
– Да, ну конечно. Вы знаете, одно из первых интервью, которые вот так я сознательно сделал, беря интервью у старых вологжан – как-то уже в годы перестройки, в 90-е годы я перехожу самую такую, одну из самых шумных, задымленных улиц вологодских, жаркий июль. И вдруг в этом грохоте машин, пыль, я вижу: идет крошечная старушка, белоснежная с белым зонтиком от солнца. И я узнаю – это подруга моей бабушки, которая уже умерла там, бабушка тоже умерла на 92-м году жизни, но она уже более десяти лет умерла. И я понимаю, что это Мария Николаевна Богословская. Она старше бабушки, что ей должно быть...
П. Алешковский
– За сто.
И. Шайтанов
– Ну в районе ста. И я подхожу к ней, я вообще не знаю, я ее не видел там лет 15, я говорю: «Здравствуйте, Мария Николаевна, вы меня узнаете? – Как же, как же, вы внук Манефы Сергеевны». Знаете, это особый круг имен отчеств.
П. Алешковский
– Конечно.
И. Шайтанов
– Подруги моей бабушки, вот они собирались: Анна Философовна, Хиония Александровна и чемпионка – Калисфения Кельсиевна.
П. Алешковский
– Да, замечательно. Это сегодня можно встретить только, наверное, у староверов. Потому что ну вообще имена по святцам возвращаются, но конечно, Калисфен так...
И. Шайтанов
– Да, нечасто. Вы встречали Калисфен?
П. Алешковский
– Скорее всяких Гордеев и Елисеев сегодня начинают плодить вовсю уже, как моду такую. Были Жанны, а теперь Гордеи и Елисеи, королевичи. Хорошо. Значит, и вот что они рассказывали, как они жили? Ведь это же самые такие ужасные времена. И если они сохраняли утварь, прятали ее, это тоже такой тихий подвиг, как бы тихое сопротивление, вера в то, что это будет нужно.
И. Шайтанов
– Вы знаете, они были очень разным. Одни, вот как моя двоюродная бабушка, так вот если Анна Ильинична как раз сохраняла утварь, то Мария Николаевна Богословская из вот действительно из старого священнического рода и причем связанная вот с такой священнической интеллигенцией Вологды. Ее отец общался постоянно с отцом Варлама Шаламова – это она мне просто рассказывала. Был вот круг этих священников. Это не священники новой направленности, после революции, а вот дореволюционные, которые полагали... И она приводит пример, как они работали с верующими. Она рассказывает, скажем, историю. К ее отцу приходит женщина, бросается в ноги: «Ой, замоли, замоли, пожалуйста! Уж муж-то мой совсем спился. Совсем спился, что делать, не знаю. Выгоняю его». Он ее поднимает и говорит: «Ну молиться я, конечно, буду. Но ты мне расскажи, а ты-то как себя ведешь? Когда ну вот он пришел пьяный домой. – Ну так уж я его отругаю, я его и выгоню, там пусть на лавке... – Слушай, а ты как-нибудь попробуй иначе. Вот он пришел пьяный – а ты ему ласковым словом, уложи его, надо – накорми, обласкай. А наутро уж, если надо ему сказать: ну что ж ты там, Василий, скажем, делал-то? Ты же опять пришел пьяный. Поговори с ним, когда он способен говорить». Она говорит: «Да не знаю, не пробовала...» Через там пару недель приходит, снова в ноги: «Ой, какое тебе спасибо! Мы ведь иначе жить стали. Зажили-то иначе... и он-то ведь пить перестал!»
П. Алешковский
– Я напомню, что мы на передаче «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня критик и литературовед, и редактор «Вопросов литературы», англист, профессор, Игорь Олегович Шайтанов. И он вспоминает свою жизнь в Вологде детских лет и свои встречи. Хорошо. А вот в вашем доме было заведено ходить в церковь?
И. Шайтанов
– Нет.
П. Алешковский
– Нет, да?
И. Шайтанов
– А вот я бы договорил об этих старых людях, рожденных в конце XIX века. Вы знаете, их юность для большинства из них пришлась на 10-е годы, ну им было, кому там 25 лет в 17-м году...
П. Алешковский
– А кому 17.
И. Шайтанов
– А кому 17. И вы знаете, насколько была сильна и искренна новая вера, уже не религиозная. Они были все людьми верующими, но на их веру наложилась эта мировая утопия всеобщей справедливости. И они, та же Мария Николаевна Богословская, она всегда подчеркивала это, оставалась человеком вот таких новых взглядов – она это очень ценила в себе. Я с ней разговаривал, ей, оказалось, в том году было 99 лет, она дожила до 105.
П. Алешковский
– Обалдеть! И сама ходила.
И. Шайтанов
– И сама ходила.
П. Алешковский
– С зонтиком. Потрясающе. Я это помню по своим деду и бабке, которые 6-го и 9-го года. И я очень хорошо помню, как бабушка мне говорила: «Как было хорошо, когда я верила». Я говорю: «Почему?» Она говорила: «Ну все было просто». Я говорю: «Так ты вернись». А она говорит: «Нет, уже невозможно». Уже невозможно. И вот между этим детством и «уже невозможно» вся жизнь: вот эти 20-е годы – строительство страны, вера в это. И полное разочарование к старости и даже значительно раньше, скажем так. И вообще в Вологде, вот по моей памяти, по Кирилло-Белозерскому монастырю, скажем, помню, был там такой предрик Савватий Иванович Шестаков. Значит, там как-то так жутко и беспардонно обходились с религией. Вот я не знаю, как в других местах. Я и в других местах бывал, и знаю, что, скажем, в теплой России, в каком-нибудь Курске, тоже все, конечно, грабили и жгли, и давили. Но у меня было ощущение, что в Вологде был какой-то такой спецдесант. Может быть, это и не так, потому что я много в Вологде работал. Но они уже на излете, уже в 80-е ранние годы они совершенно талдычили, ну как такое ощущение, как комсомольцы там, я не знаю, начала 30-х вели себя. Вообще вот была церковь в Кириллове одна действующая, далеко-далеко там где-то, но вообще об этом или нельзя было говорить или это просто, что называется, вот сейчас каленое железо достанем.
И. Шайтанов
– Не знаю, было ли в Вологде это как-то особенно жестко...
П. Алешковский
– Север вообще жесткий достаточно.
И. Шайтанов
– Да, что начали делать, уже они доделают. Ну собор этот центральный, невесть что был в архитектурном отношении, он поздний, в центре города который, главный собор. Но я помню, как я вернулся на несколько лет в Вологду после университета и преподавал язык в пединституте. Как в лето, вероятно лето 70-го года, насколько я помню, этот собор, который по легенде сносили, потому что была опасность, что он разрушится, его целое лето растаскивали танками.
П. Алешковский
– Да, это мы все помним такие истории. И до сих пор стоят с вырванными такими воротами, скажем, и еще больше осыпавшимся кирпичом – а дальше то ли сил не хватило, то ли солярки, то ли не знаю чего.
И. Шайтанов
– Нет, ну здесь поскольку это самый центр города, они уж с соляркой не поскупились – они добили, сравняли, это было. И это при том что, знаете, в Вологде как раз вот эти 70-е – 80-е годы было большое почтение к культуре, которое как бы и теперь продолжается, идущее сверху, я имею в виду. Потому что делает среда культурная, это понятно. Скажем, в течение более чем 20 лет первый секретарь обкома вологодского, такой Дрыгин, он обязательно посещал театральную премьеру.
П. Алешковский
– Ну это их Сталин научил.
И. Шайтанов
– Ну вы знаете, вот это не везде было.
П. Алешковский
– Было не везде, но...
И. Шайтанов
– И приезжавшие в Вологду говорили: мы вам можем только позавидовать – художникам, театру, писателям – они получали помощь, они им давали квартиры. И вы понимаете, если на премьере сидит первый, то сидит...
П. Алешковский
– То второй и все.
И. Шайтанов
– И второй, и пятнадцатый.
П. Алешковский
– Да, понятно. Но тем не менее Кириллов, Горицкий, Ферапонтов...
И. Шайтанов
– Все это было в жутком состоянии. В жутком. Это, вы знаете, я помню, как отец первый раз меня – мне было, видимо, лет 10, – повел меня первый раз в Прилуцкий монастырь. Для этого надо было ему получить разрешение.
П. Алешковский
– Это монастырь прямо в Вологде, на окраине.
И. Шайтанов
– На окраине, в Вологде, в излучине, прилука реки Вологды. И ему нужно было, я уже не помню, естественно, где – в горсовете, в горкоме – получить соответствующее разрешение, ибо там стояла военная часть. И он меня подвел к могиле Батюшкова, и она была, насколько я помню, какой-то картошкой засажена.
П. Алешковский
– Ну сегодня, по-моему, там памятник стоит.
И. Шайтанов
– Да, конечно, нет. Теперь все это там привели в порядок. Да и все что, очень многое отреставрировали.
П. Алешковский
– А вот вы говорили об отце Варлама Тихоновича, о Тихоне Шаламове. Какие-то воспоминания о нем вот вокруг вас были?
И. Шайтанов
– Нет, вы знаете, нет. Когда я жил в Вологде, не было, вот единственный разговор...
П. Алешковский
– Шаламова поздно очень, естественно, оценили и поняли его. И пришел очень поздно.
И. Шайтанов
– Конечно. А затем в Вологде к Шаламову отношение и писателей, и среды было очень сдержанным, даже когда вот стало известно, он пришел, в виду того, что и он сам относился к Вологде...
П. Алешковский
– Конечно, да. Он не терпел ее, я так понимаю.
И. Шайтанов
– В этом все и дело. Но там есть свои энтузиасты.
П. Алешковский
– Резоны есть. Нет, сейчас-то...
И. Шайтанов
– А, резоны...
П. Алешковский
– У Шаламова были свои резоны. А насколько я знаю, Шаламовские чтения проходят каждый год.
И. Шайтанов
– Я уж не знаю, каждый ли, но регулярно проходят, выходят сборники. Нет, вот единственный разговор о Шаламове с человеком, который видел отца Шаламова, это у меня был с этой Марией Николаевной Богословской, которая сказала: да, я знаю, он приезжал несколько раз к отцу, они беседовали. Он был вот такой же, как отец в начале XIX века, вот новой формации священник: не замолить, а научить.
П. Алешковский
– Больше того, он же, по-моему, братства не основывал, но по каким-то приютам ходил, вообще он совершенно был бессербреником таким, судя по каким-то читаным мною мемуарам. И Варлам Тихонович его в этом смысле не поддерживал совсем. Он, как мы помним, был троцкист – такой настоящий, реальный. Вот без этого, без понимания этого довольно сложно понять историю на самом деле. Потому что ну топать ногами легко, а важнее понять и изучить. Но все-таки вот, хорошо. А кто были ваши родители и чем они занимались?
И. Шайтанов
– Мой отец был в течение более чем 30 лет деканом филологического факультета.
П. Алешковский
– А, филолог. А учился он где?
И. Шайтанов
– Он учился в Смоленске. Он родился в Вологде, он прожил большую часть жизни в Вологде, но в конце 20-х годов его отец получил предложение из Смоленска стать директором сельскохозяйственного института. Он закончил в 1905 году.
П. Алешковский
– Агроном был?
И. Шайтанов
– Он был врач-ветеринар. И у него была своя лаборатория, он, видимо, занимался и наукой. И он, естественно, сел раньше других, он сел в конце 31-го года, по Чаяновскому делу.
П. Алешковский
– А вышел?
И. Шайтанов
– Он умер в 37-м году, семья подозревает, что это...
П. Алешковский
– Расстрел?
И. Шайтанов
– Нет, это не было расстрелом. Что видя, что вокруг происходит, и что вместо лаборатории на границе с Монголией ему грозит сейчас реальный срок лагеря, а то и расстрел, что он, может быть, сам принял, ввел себе... Он умер якобы от тифа.
П. Алешковский
– Понятно. Ну что же, нам, дорогие радиослушатели, положено сейчас занырнуть куда-то, в какие-то глубины. И мы вернемся через минуту. Пожалуйста, оставайтесь с нами. Это «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня Игорь Шайтанов.
П. Алешковский
– Итак, мы опять вынырнули на поверхность, мы здесь полчаса будем с вами. Это Петр Алешковский, «Светлый вечер» передача. И в гостях у меня литературовед, критик, англист, профессор, главный редактор, Игорь Олегович Шайтанов. Вот как мне помнится, в советское время люди так много не работали, хотя все-таки многие совмещали. Но сегодня, когда начинаешь спрашивать, где вы, оказывается, что и в РГГУ, и в МГУ, и в Вышке, и плюс еще драмкружок, кружок по фото...
И. Шайтанов
– А мне еще и петь охота.
П. Алешковский
– Да, а мне еще и петь хота. Ну хорошо. Давайте вернемся к Вологде. Все-таки это благодатное место и потрясающая природа, если кто не знает. И Кубинское озеро, и все монастыри, которые там есть, и которые начинают потихоньку оттаивать, кто-то больше, кто-то меньше. И вообще заселение края началось очень давно. Белозерск просто домонгольский город, да? Белое озеро. А в XV-XVI веке то большое количество святых, которое пришло оттуда и почти во многом забытое, какое-нибудь Корнилий Комельский там или кто-нибудь еще...
И. Шайтанов
– Был отдельный его монастырь.
П. Алешковский
– Да. Вот, значит, казалось бы, пустынь – ничего подобного. Население было колоссальным. И вообще вот пустынники никогда и в пустыне тоже никогда не селились далеко от воды и очень далеко от людей. А кто ж кормить-то их будет? Они были в пустыне, они выполняли своей обет. Но они всегда селились так, чтобы ну в какой-то доступности. Не в шаговой, может быть, да, но тем не менее. Хорошо. Это такое, простите, отступление.
И. Шайтанов
– Но и действительно, как говорят, количество святых в земле Вологодской просиявших, есть же том, его переиздали репринтно, дореволюционный том, житийный том вот этих святых – их огромное количество.
П. Алешковский
– Ну конечно, естественно. Потому что очень населенный край. Даже атлас петровской порубки лесов, по которому мы в свое время ездили, и искали старые здания и наносили их на план, и составляли паспорт для министерства культуры. Это было такой подработкой, а вместе с тем по линии ВООПИиКа –охраны памятников, вот этот атлас мы раскопали. Он весь утыкан деревнями, однодворками и домиками с крестиками – значит, это либо церковь, либо часовня. Ну понятно, что на сегодняшний день там совсем мало, а вот в 80-е годы, в общем, тоже было уже немного. Хорошо. Давайте к людям, пожалуйста. К отцу.
И. Шайтанов
– Ну вот отец жил в Смоленске с конца 20-х годов, поступил там в пединститут. Был в какой-то момент из него исключен как сын врага народа, но через год восстановлен. Он его закончил и ушел с матерью...
П. Алешковский
– А как восстановлен, известно?
И. Шайтанов
– Отец рассказывал, что, в общем, ему помогли, к нему отнеслись, руководство, кто-то в руководстве очень хорошо и, в общем, помог восстановиться.
П. Алешковский
– Просто по-человечески.
И. Шайтанов
– Да. И он закончил институт перед войной. И он был в Смоленске до 41-го года и, как он рассказывал, он ушел одним из последних из горящего Смоленска, унеся с собой две книжки: Беранже по-французски и Блока в малой серии «Библиотеки поэта», чтобы по дороге прочитать.
П. Алешковский
– А они у вас есть?
И. Шайтанов
– Они у меня есть.
П. Алешковский
– Да, понятно. А папа занимался французской литературой?
И. Шайтанов
– Французской литературой, да.
П. Алешковский
– А что-нибудь про вот те годы он рассказывал? Он воевал, нет?
И. Шайтанов
– У него был туберкулез открытый после этого, и поэтому он не воевал. Как они рассказывали, что они рассказывали – это особая история. В годы перестройки мне было там, не знаю, 40 лет, а отцу уже за 80...
П. Алешковский
– Он вдруг оттаял, да?
И. Шайтанов
– Он вдруг мне говорит: «А ты помнишь дом на Калашной?» Это вот который построила моя прабабушка. Я говорю: «Как я могу не помнить, если я там бывал десятки раз? – Помнишь, там за домом был большой двор, а когда-то это был большой заливной луг, с которого, в общем, прабабка в начале XX века жила. И посредине его был пруд». Это я уже ничего не застал. Он говорит: «Так вот когда твой дед Владимир Ильич Шайтанов вернулся в 18-м году из армии, он был штабс-капитаном медицинской службы, офицером, то первое, что он сделал – утопил свое офицерское оружие там. Потому что в это время Кедров, отец академика Кедрова, по всему Северу вел повальные расстрелы белых офицеров». И отец – мой дед – тут же уехал в Никольск. У меня сохранилось его удостоверение 18-го года, где был назначен главным ветеринарным врачом Никольского уезда, и таким образом спасся. Вот так они рассказывали. А, скажем, мой другой дед, Василий Андреевич Перов, он был вообще очень разговорчив. Такой он, из крестьян, но...
П. Алешковский
– Вологодских?
И. Шайтанов
– Вологодских, и село Мирносица в 15 километрах от Вологды. И он в 17-м году уже получил первый офицерский чин, хотя из крестьян, прапорщик. И он рассказывал обо всем: 18 лет, которые он провел на Колыме...
П. Алешковский
– Ух ты! 18 лет?
И. Шайтанов
– 18 лет, и вернулся.
П. Алешковский
– Потрясающе.
И. Шайтанов
– Он был в лагерях. Сначала была тюрьма, потом лагерь, а потом поселение.
П. Алешковский
– А он был по какой линии туда отправлен? 58-й?
И. Шайтанов
– Да, 58-я, конечно. Он ничего не подписал, он сказал, что даже после пыток он ничего не подписал.
П. Алешковский
– И его оставили в живых.
И. Шайтанов
– Его оставили в живых. И он рассказывал. Он умер в 76-м году. Он рассказывал очень много про лагерь и просто часами и днями. Но единственное, я уже потом, взрослым человеком сообразил, что этот крайне разговорчивый человек никогда ничего не рассказывал про гражданскую войну. Он только рассказал одну вещь, что он снимал – а он был землемером изначально, – укрепления Перекопа. Но с какой стороны он их снимал...
П. Алешковский
– Ну наверное, белой, судя по...
И. Шайтанов
– Вы знаете, эта простая мысль мне пришла в голову много лет спустя после его смерти.
П. Алешковский
– А, потому что они были действительно очень сложно построены, и атака Перекопа – это чистый обман, это гениальная операция.
И. Шайтанов
– Обошли со стороны.
П. Алешковский
– Обошли неожиданно просто, в прилив прошли. А если бы шли там, где ваш дед замерял, то там бы полегли все и не прошли бы, потому что там укрепрайон был целый.
И. Шайтанов
– Так что вот как они, они многое не хотели вспоминать.
П. Алешковский
– А что он говорил про лагеря?
И. Шайтанов
– Ну вы знаете, когда он вернулся в 55-м году, ему сказали родные – жена была жива, Манефа Сергеевна, моя бабушка, родители – мы очень рады, что ты приехал. Они действительно посылали посылки, связь всегда была. Мы просим тебя только об одном: ничего не рассказывай. Мы, у нас свои истории.
П. Алешковский
– Мы знаем, что ты говорун, и ничего не рассказывай, да?
И. Шайтанов
– Мы тебе тоже можем... Я не присутствовал при этой беседе, я узнал о ней позже. У нас тоже есть, что рассказать из этих 30-х и 40-х годов, вот давай лучше об этом все забудем. Он не мог не рассказывать. И летом, когда мы уезжали с ним в деревню, на дачу, и шли за грибами или ловить рыбу, вот он мне десятилетнему, в 11 лет, 12 лет часами рассказывал. И я даже об этом писал.
П. Алешковский
– А вы восстановили это в памяти, не записали?
И. Шайтанов
– Нет, восстановить этого я уже не могу. Я помню как бы основное направление его рассказа: это не Солженицын и это не Шаламов. У Солженицына это человек должен выстоять, во что бы то ни стало.
П. Алешковский
– И главное, что совершенно другие условия.
И. Шайтанов
– Вот какие бы условия, а человек должен выстоять.
П. Алешковский
– Труд спасает.
И. Шайтанов
– А Шаламов: ничто не спасает, когда создана...
П. Алешковский
– Система.
И. Шайтанов
– Эта система. А у деда это пикареска – плутовской роман.
П. Алешковский
– Понятно.
И. Шайтанов
– Вы знаете, его здоровая крестьянская психика...
П. Алешковский
– Он был Планше при д’Артаньяне.
И. Шайтанов
– Да.
П. Алешковский
– Который говорил, сколько ни поешь – поешь один раз.
И. Шайтанов
– Совершенно верно. И вот эти его рассказы о том: они меня убивают – я а их обманул. Фантастические рассказы о том, там пересыльная тюрьма в Омске, идет по камерам идут: отдать деньги. Все, какие есть деньги – все отдали. Дед говорит: да, а я три рубля убрал в ботинок. Через 15 минут идут: покупайте папиросы. Ни у кого денег нет. Дед достает три рубля, покупает папиросы, Камера закурила. А через пять минут приходят: откуда деньги? Он показывает. Да, а как закурить? Спичек-то не дают. Папиросы принесли, спичек нет. Солнечный день, луч бьет в окно камеры, а у одного толстые очки...
П. Алешковский
– Очками прикурили.
И. Шайтанов
– Дед берет, значит, говорит...
П. Алешковский
– Жюль Верна читал.
И. Шайтанов
– Долго крутил – закурили. Значит, приходят: покажите, как. Ну говорит, а вдруг второй раз не получится – получилось. Но, говорит, через полчаса придрались ко мне. По этому поводу ничего не сказали, придрались ко мне – карцер. То есть вот это вот все время эти рассказы: как я их обманывал.
П. Алешковский
– Ну да, действительно такой герой.
И. Шайтанов
– Но этот герой, вы понимаете, он не придумывал, он 18 лет сидел.
П. Алешковский
– Нет, понятно.
И. Шайтанов
– А скажем, про пытки. Про пытки он говорит, они придумывали пытки индивидуально каждому. У меня на ноге, вверху вскочил, говорит, чирей, когда меня арестовали. Так они придумали: они взяли табуретку, сколотили как-то, с широкими ну пробелами между досок, и подпилили ножку одну этой табуретки. И передо мной сидят следователи, которые меняются: сидят два часа, четыре, восемь часов...
П. Алешковский
– А я должен ногой поддерживать.
И. Шайтанов
– Я начинаю засыпать. И как только я засыпаю, это сдвигается и мне прищемляет – дикая боль.
П. Алешковский
– Ой. Кошмар, да. Но делать-то больше нечего.
И. Шайтанов
– А говорит, в Вологде КГБ было в Духовом монастыре, в здании Духова монастыря, которое с другой стороны выходит на футбольное поле. Говорит, и дело летом, окна открыты в кабинете следователя – а там в футбол играют, там жизнь идет.
П. Алешковский
– Ну это много раз обыграно, когда и в окошко смотрят, да, и из поезда и так далее. Я думаю, что это можно представить себе.
И. Шайтанов
– «Красные помидоры кушайте без меня».
П. Алешковский
– Это что?
И. Шайтанов
– Это Чичибабин.
П. Алешковский
– Я не помню.
И. Шайтанов
– Это его лучшее стихотворение арестное. «Длинные коридоры, которыми его... что-то... гулкие, не звенят. Красные помидоры кушайте без меня».
П. Алешковский
– Да. Ну просто я к тому, что представить можно, но пока не пережил, в общем, это только приближение к чувствам. Потому что, например, когда ты долго голодаешь, то когда ты выходишь из голодания, и тебе дают тертую морковку, то радость и ощущение пиршества – всякого пиршества и духовного тоже – оно несравнимо ни с каким эклером, понимаете. И это можно только пережив, понять. Поэтому можно представить себе, скажем, человека, который получил краюху хлеба на голоде, да, вот и так далее. А вот бабушка Манефа как жила? Кстати, очень северное имя.
И. Шайтанов
– Да.
П. Алешковский
– Очень северное.
И. Шайтанов
– Бабушка Манефа родилась в двух километрах от Корнилиева монастыря, под Грязовцем. В монастырь ходила в школу, научилась грамоте.
П. Алешковский
– Церковно-приходскую.
И. Шайтанов
– Да. Я даже не уверен, там насколько по ее рассказам, во всяком случае, в начале кто-то из священников просто преподавал и грамоту, и все вместе. Потом она поступила в Грязовецкую гимназию, которую...
П. Алешковский
– Даже гимназия там была?
И. Шайтанов
– Там была гимназия.
П. Алешковский
– Потрясающе.
И. Шайтанов
– В которую приезжал ревизовать Иннокентий Анненский.
П. Алешковский
– С ума сойти.
И. Шайтанов
– И он же написал целый цикл вологодских стихотворений, когда ревизовал эту Грязовецкую гимназию. Закончила ее тоже в 17-м, по-моему, году, стала учительницей, потом закончила педагогический институт в Вологде. И всю жизнь преподавала в Вологде литературу и русский язык. Ее взяли в 38-м году.
П. Алешковский
– А, она тоже сидела.
И. Шайтанов
– Прямо с урока ее взяли. Но ее отправили в Леденгск, теперь Бабушкин, и она прожила там всего два года. Ей разрешили вернуться в одно из послаблений.
П. Алешковский
– И больше как бы забыли.
И. Шайтанов
– Нет, это всегда помнили, ее не раз вызвали. Она висела на волоске, на работу долго не брали вообще. Но во всяком случае арестов больше не было. У меня не арестовали в семье только мою аристократическую польскую бабушку – и не из шляхты, из настоящей аристократии.
П. Алешковский
– Как ее фамилия?
И. Шайтанов
– Ее девичья фамилия была Гриффин. Ибо это поляки...
П. Алешковский
– Английская фамилия.
И. Шайтанов
– Это англичане, приехавшие, убежавшие от Кромвеля католики, полонизировавшиеся в Польше, породнившиеся с Котарбинскими, Межеевскими и так далее. Скажем, мои прапрадедушка и прапрабабушка польские венчались в 1836 году в Париже...
П. Алешковский
– Обалдеть!
И. Шайтанов
– Как эмигранты.
П. Алешковский
– Напомним нашим радиослушателям, что это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня профессор Игорь Олегович Шайтанов. Продолжайте, пожалуйста. Можно и про Гриффинов вспомнить. Я понимаю теперь, откуда у вас любовь к английскому.
И. Шайтанов
– Ну вы знаете, когда моя бабушка Гриффин... А как они попали в Вологду. Семья была петербургской, а потом Гриффин стал – ее отец – врачом в Архангельске. Но после его смерти семья опять вернулась, воссоединилась с большей частью Межеевских, Котарбинских в Петербурге. Но ее старшая сестра, которая училась в институте благородных девиц, естественно, приняла участие в каком-то волнении студенческом, демонстрации. И, если мне память не изменяет, году в 7-8-м была выслана в Никольск. А бабушка, когда закончила те же самые Бестужевские...
П. Алешковский
– Курсы.
И. Шайтанов
– Курсы, то она поехала к ней, где и встретила моего дедушку Владимира Ильича, вернувшегося, окончившего сельскохозяйственный институт в Казани.
П. Алешковский
– Ух, какой разброс по стране потрясающий!
И. Шайтанов
– И они встретились, полюбили друг друга и решили пожениться. Решили запросить, значит, разрешение у своих...
П. Алешковский
– Родителей.
П. Алешковский
– Родителей. Характерные ответы. Значит, католическая польская аристократическая прабабушка ответила: ну если ты его любишь, то выходи замуж, но имей в виду, что ты выходишь замуж за мужика. Моя прабабушка – православная и очень твердая в вере. Ответ: ну если ты ее любишь, женись, но имей в виду, что ты женишься на еретичке.
П. Алешковский
– Да, ну что ж, опять вспоминается «Три мушкетера» – история Мушкетона, который, как вы помните, садился на одной дороге или другой, в зависимости от того, кем он себя считал в этот день, потому что был грабитель, католиком или лютеранином. Вообще эта книжка, по которой мы долгое время жили, «Три мушкетера» я имею в виду, она, конечно, зачитана до дыр и больше возвращаться к ней невозможно. Но много очень там таких... Вы знаете, за счет этого она и живая, за счет того, что там очень много тем таких, в проборос, вот великих.
И. Шайтанов
– Да, очень. Я не помнил этого, про Мушкетона.
П. Алешковский
– Но вспомнили, да, естественно. И потом, естественно, его поймали двое, сговорившись, и повезли на расправу. Но, кстати, как он их обманул, я не помню, но как-то обманул. Потому что это плутовской роман тоже в том числе, безусловно. Ясно. Ну значит, давайте еще о Вологде. Уже о вашей Вологде. Вот у нас осталась последняя часть нашей беседы...
И. Шайтанов
– Вы знаете, моя Вологда вот так особо ярко проявилась уже, когда я из нее окончательно уехал – в середине 70-х.
П. Алешковский
– Потянуло, да?
И. Шайтанов
– И потянуло, и в начале 90-х я приехал уже туда, ну возвращался с тем, чтобы там был проект, и он стал проект, который назывался, там разные были названия, и «Пятая Вологда». Но главное было, пока он работал – открытая трибуна. С вологодской журналисткой Натальей Серовой мы, ну если не каждый месяц, то каждые два месяца в течение 20 лет мы привозили кого-то писателей, художников, ученых – самых разных людей. Из писателей там побывали, ну если я начну перечислять: Маканин...
П. Алешковский
– Ну понятно.
И. Шайтанов
– Чухонцев, Кушнер, Рейн и так далее. То есть приезжали практически все.
П. Алешковский
– Но сейчас проект закончился?
И. Шайтанов
– Наталья Серова его ведет, но уже в Кириллове. Потому что кирилловский...
П. Алешковский
– Директор.
И. Шайтанов
– Кирилловский директор, да.
П. Алешковский
– Миша Шаромазов.
И. Шайтанов
– Шаромазов, совершенно верно.
П. Алешковский
– Понятно, да.
И. Шайтанов
– Он дал, требуется-то крошечная материальная поддержка – на дорогу и на проживание. Он дает эти небольшие деньги, и теперь люди приезжают туда, в Кириллов. И Вологда очень обижается...
П. Алешковский
– Вологжане.
И. Шайтанов
– Отовсюду.
П. Алешковский
– Нет, а приходят кирилловчане или...
И. Шайтанов
– Нет, я не знаю, приезжают ли вологжане. Вологжане обижаются: они приезжают, почему не к нам? Ну а потому что...
П. Алешковский
– Ну потому что вы не хотите.
И. Шайтанов
– Вологда денег не хочет дать минимально – на ночь в гостинице.
П. Алешковский
– Ну да, понятно.
И. Шайтанов
– И вы знаете, идея этого проекта была следующей: опять же это с Владимиром Кудрявцевым мы собрались в начале 90-х и...
П. Алешковский
– Это начальник управления культуры.
И. Шайтанов
– Да, это начальник управления культуры, поэт местный. Но не этим был он интересен. Действительно он был такой человек, увлеченный Вологдой тоже. И сохранить среду вот в эти времена, когда новое еще непонятно, каким будет, а старое явно разваливается на глазах, сохранить вологодскую среду, где действительно была вот эта среда. И я не случайно говорю, что я по своей детской памяти помню еще корни этой среды, происхождение этой среды. Ну вот она была и оставалась. Вы знаете, для приезжих, говорят, она не была такой уж легкой. Вжиться в среду вот такого патриархального города было довольно трудно.
П. Алешковский
– Насчет города не знаю, но на моей памяти Марина Сергеевна Серебрякова...
И. Шайтанов
– Да, она тоже человек приезжий.
П. Алешковский
– Вот, я про это и говорю, смотритель ферапонтовский, она прижилась очень просто поначалу. Ну там всегда были проблемы: Ферапонтов, Кириллов – это уже местнические споры, попытка и удавшаяся попытка сохранения наследия Дионисия, которое каждый воспринимает по-своему. Одни говорили, что фрески трещат и падают. А покойный Володя Сарабьянов, реставратор, я помню, брал так ладонь и лупил со всей силы по этой фреске. И говорил: «Это слабая фреска? Это плохая фреска? Я более крепкой фрески в своей жизни не встречал! Значит, тепловлажность – режим нужен, все остальное – от лукавого». И он был прав, потому что никогда в жизни не ударил бы по тому, чему можно было нанести урон. И это было как раз напрямую. Ну я просто, когда работал там, я помню вот все эти переживания. И на самом деле эти переживания важны, потому что памятники сохранены.
И. Шайтанов
– Да я помню фрески и до реставрации, и теперь.
П. Алешковский
– Да. И Валентин Иванович Вьюшин первый, кто местный, одноногий офицер, который вернулся с войны, он стал работать там сторожем, в храме Рождества Богородицы в Ферапонтове, бесплатно сначала. Там картошку хранили. Он эту картошку как-то вымел. И потом, когда решили снова засыпать или собирались засыпать картошку, он встал, сказал: «Ну, расстреляйте», – и отстали. Это пример того, что вот...
И. Шайтанов
– Вы знаете, это аргумент, который иногда единственный на Руси работает.
П. Алешковский
– Да. Была такая Александра Константиновна Заикина в Пронске, которая была членом партии, которую выгнали из партии, а потом восстановили за заслуги, которая точно так же спасла Пронский собор. Она сказала: «Я в Бога не верю, но я знаю, что это наше наследие, это очень важно. Вот она я», – а она была большая женщина, грузная. И ее как-то побоялись тронуть. Так что бывали и такие вот случаи – в противовес, в противоход. А ваша школа? У нас осталось немного времени, но все-таки есть. Вот что была вологодская школа, соответственно, в 57–67-м годах?
И. Шайтанов
– Я учился, первые четыре года я учился в начальной школе, ибо мои родители искали, где лучший учитель начальных классов, нашли Клавдию Павловну Попову в начальной школе № 18 – одноэтажный деревянный дом на улице Чернышевского, которую – увы, увы! – купил какой-то богатый человек и снес ее. А это дом графов Зубовых, исторический дом был. А потом я учился до 11 класса в 1-й школе. Школа № 1 на берегу реки стоит, на сводах складов Соловецкого монастыря, чуть ли не XIV или XV века. В XIX веке построили на этом фундаменте реальное училище, которое мой дед закончил, Василий Андреевич. И это была, в общем, наверное, лучшая вологодская школа, с хорошими учителями, я многих помню и могу вспоминать.
П. Алешковский
– Короткую зарисовку любимого учителя напоследок.
И. Шайтанов
– Вы знаете, любимый, во всяком случае, самый яркий учитель и для меня особенно дорогой учитель английского языка, Зельман Шмулевич Щерцовский – это отдельная история. Это человек, который в 40-х годах – в начале 40-х, на 40-х рубеже – бежал из Польши, ибо он был даже уже в армии польской, повоевал с немцами, и его бы расстреляли в первую очередь. И он преподавал немецкий, который у него был практически родной...
П. Алешковский
– Да.
И. Шайтанов
– Да, английский. И он, конечно, знал языки поразительно. И в Вологде, если человек поступал в какое-нибудь заведение, его спрашивали, из какой школы, он говорил: «Из 1-й. – А, Щерцовского!» – то на этом экзамен прекращался. Он был очень колоритен. Хуже из всех языков, которые он знал – это польский, немецкий, английский, идиш и так далее – был русский. Он говорил с сильным акцентом, забавно: «Разгильдяи!» – и кулак падал на зыбкий такой, знаете, фанерный столик, и эта непроливашка подлетала к потолку.
П. Алешковский
– Ну что же, подлетающая к потолку непроливашка – это такой восклицательный знак памяти Игоря Олеговича Шайтанова, которому большое спасибо, пришли к нам на передачу. А мы с вами прощаемся и встретимся через неделю. Еще раз спасибо.
И. Шайтанов
– Спасибо вам.
Священномученик Владимир и Валентина Амбарцумовы
Поделиться
Фото: PxHere
Священномученик Владимир Амбарцумов, говоря о своей жене Валентине, повторял, что не знает, где кончается он и где начинается она. Любовь супругов была столь крепка, потому что черпала силы в Евангелии. И хотя совместная жизнь Владимира и Валентины была очень короткой, созданная ими и расцветшая в ΧΧ веке семья Амбарцумовых стала украшением Русской Церкви.
Незадолго до начала Первой Мировой Войны Владимир Амбарцумов вступил в московский кружок Всемирного Студенческого Христианского Союза. В кружках, подобных этому, рассказывала дочь Амбарцумова Лидия, «витал дух общежитейства: общий дом, общая трапеза, общие заботы. В них проходила вся жизнь: здесь дружили, влюблялись, женились, родили и воспитывали детей». Здесь Амбарцумов познакомился со своей будущей супругой Валентиной. Оба они были протестантами: Владимир по рождению, а Валентина, которую в детстве крестили в православии, сделала осознанный выбор в пользу баптизма.
Молодые люди поклялись посвятить жизнь проповеди Евангелия. Они поженились в 1916 году. Через несколько месяцев после торжества Владимир писал Валентине: «Я очень привык к тебе, но всё же то, что ты у меня есть, для меня так же ново, как в первый день. Я чувствую себя совершенно иначе, чем раньше, и всё ещё удивляюсь этому, вернее, радуюсь. Всё-таки как отлична эта радость от всех других земных радостей, которые, и даже лучшие, так скоро проходят, хотя бы уже и потому, что к ним привыкаешь».
После революции христианские кружки подвергались притеснениям со стороны властей, но первые годы они продолжали работать. Владимир и Валентина не оставляли евангельской проповеди. Вместе с друзьями они приобрели и отремонтировали старый дом в центре Москвы, в одной половине которого разместились сами Амбарцумовы, а в другой — проходили занятия и собрания кружка. Супруги организовывали лекции, приглашая известных богословов, раздавали евангелия в больницах и тюрьмах, создали детский приют для сирот. Один из подопечных этого приюта — мальчик Никита — стал приёмным сыном Амбарцумовых. Они приняли его в семью, хотя у Владимира и Валентины уже было двое маленьких детей.
В 1920 году Владимира Амбарцумова и многих других кружковцев арестовали. Причиной ареста была их миссионерская деятельность. В это же время Амбарцумовы потеряли одного из сыновей — Витя умер от скарлатины. Родители утешали друг друга напоминанием о Господе. Владимир в одном из писем к супруге писал: «Будем же послушными и терпеливыми Его учениками. Ведь все испытания имеют исключительной целью закалить и воспитать нашего внутреннего человека для вечной жизни. Чем больше мы здесь переживём Господа и силу Его, тем ближе и роднее Он нам будет там. Будем охотно приносить в жертву временное, чтобы приобресть вечное».
Страшным испытанием для Владимира стала потеря Валентины, которая скоропостижно скончалась от пищевого отравления в 1923 году. Перед смертью она сказала мужу: «Я умираю, но ты не очень скорби обо мне. Я только прошу тебя: будь для детей не только отцом, но и матерью. Времена будут трудные. Много скорби будет. Гонения будут. Но Бог даст сил вам, и всё выдержите». Во время похорон Валентины — они проходили по протестантскому обряду — царила возвышенная, просветлённая радость. Спустя несколько лет Валентину заочно отпел православным чином владыка Мануил Лемешевский. Владимир в середине 1920-х годов сблизился с протоиереем Валентином Свенцицким и стал его духовным сыном. Отец Валентин крестил Амбарцумова и двух его детей, а затем благословил Владимира стать священником...
Когда-то супруги Амбарцумовы мечтали о 12 детях — по числу апостолов. Их чаяние оправдалось во внуках и правнуках. У старшего сына Евгения, настоятеля Князь-Владимирского собора в Ленинграде, родилось восемь детей, у дочери Лидии — шесть. Среди потомков Амбарцумовых — множество, куда больше двенадцати, православных священников.
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
Преподобные Сергий и Варвара Островские и их сын – преподобный Александр Свирский
Поделиться
Фото: PxHere
В 1830 году в приладожском селе Мандеры построили часовню. В ней находились образа святых — преподобных Сергия и Варвары Островских и их сына — преподобного Александра Сварского. Часовня стояла на месте, где в пятнадцатом веке был дом, в котором жили Сергий и Варвара — в миру Стефан и Васса — и где у них родился сын Амос — будущий святой Александр Свирский.
Супруги считались зажиточными людьми. Они трудились, растили детей, ни в чём не нуждались и не собирались менять вполне счастливый образ жизни. Своего третьего и последнего ребёнка — Амоса они буквально вымолили у Бога. И относились к мальчику, как к дару небес и утешению в старости. Когда Амос вырос, родители стали искать ему невесту. Но юноша мечтал только об одном: он хотел уйти в монастырь. Амос строго соблюдал посты и посвящал ночи молитвам.
Однажды он познакомился с монахами из Валаамского монастыря, пришедшими в село по хозяйственным нуждам. Узнав про отдалённую обитель, расположенную на Ладожском озере, Амос был заворожён рассказами о подвижнической жизни иноков и решился уйти на Валаам. Понимая, что родители его не отпустят, юноша пошёл на хитрость: сказал отцу и матери, что идёт по делам в соседнюю деревню и просил не беспокоиться, если ему придётся задержаться. А сам преодолел 180 километров и, явившись в Валаамский монастырь, принял постриг с именем Александр.
Три года Стефан и Васса искали сына. Ходили по городам и сёлам, опрашивали людей, обещали щедрое вознаграждение тому, кто сообщит им о местонахождении Амоса. Всё было безуспешно. Но родители не теряли надежды. Никто не видел их сына живым, но ведь и мёртвым не видели тоже. Когда же до супругов дошла весть о том, где живёт Амос, Стефан собрался и отправился на Валаам. Александр не хотел выходить к отцу, понимая, что тот будет уговаривать его вернуться. И согласился поговорить только после того, как Стефан пригрозил, что убьёт себя. Сын выслушал отца, и хоть ему было нестерпимо видеть его слёзы, ответил: «Одно тебе хочу сказать: придя в монастырь Пресвятой Богородицы в Остров, постригись там, и спасение души своей получишь. А если этого не сотворишь, больше лица моего не увидишь». Стефан в гневе ушёл, но любовь к сыну заставила его вернуться и пообещать Александру сделать так, как он хочет.
Стефан сдержал слово. Он продал свой дом, раздал имущество бедным и вместе с женой ушёл в Введенский монастырь, где они приняли монашество. Стефан постригся с именем Сергий, а Васса с именем Варвара. К тому времени они были уже пожилыми людьми. И прожили совсем недолго, скончавшись в своей тихой обители. Александр, никогда не забывавший об отце с матерью и опекавший их монастырь, так и называл его: «монастырь моих родителей». И царь Фёдор Иоаннович говорил о нём: «Введенский монастырь, где лежат родители чудотворца Александра Свирскаго». Супруги были канонизированы Церковью и прославлены в чине преподобных.
Сам Александр покинул Валаам и построив хижину на берегу Рощинского озера, несколько лет жил там в одиночестве. Слух о том, что у озера живёт святой, распространился по окрестностям, к Александру стали приезжать паломники. Жить им было негде, и Александр основал на берегу монастырь Живоначальной Троицы, а чуть позже недалеко от него — Александро-Свирскую обитель, игуменом которой и стал. Он прожил 85 лет и умер в августе 1533 года. Церковь канонизировала его спустя 14 лет после кончины.
Сегодня великое множество людей молится Александру Свирскому о рождении ребёнка, как когда-то молились о том же святые Сергий и Варвара. За помощью к Преподобному обращаются и родители, чьи дети решили посвятить свою жизнь Богу. Сразу и безоговорочно принять это могут далеко не все. Но молясь Александру Свирскому матери и отцы, так же как Сергий и Варвара, учатся уважать жизненный выбор своих детей.
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
Юрий Васильев и Нелли Корниенко
Поделиться
Фото: Dmitry Ant / Unsplash
Курортный сезон 1959 года был в разгаре. Южное солнце стояло высоко в безмятежном голубом небе. Пляж с утра был полон желающих окунуться в прохладные морские волны. Худенькая темноволосая девушка озабоченно потрогала плечи — не обгорела ли? Девушку звали Нелли Корниенко. На отдых в Геленджик студентка Щепкинского театрального училища приехала из Москвы. Вдруг прямо перед нею из воды вышел молодой человек — высокий статный шатен. На несколько секунд их взгляды встретились. Осторожно ступая по нагретой солнцем гальке, парень прошёл мимо. И Нелли забыла про полуденный зной, про обгоревшие плечи... «Меня словно громом поразило», — вспоминала она спустя годы. Это была любовь с первого взгляда.
Оказалось, что незнакомец вместе с друзьями расположился неподалёку. Ребята шумно и весело играли в домино. Нелли то и дело поглядывала в их сторону. И вдруг услышала: «Девушка, давайте к нам!» Тот самый красавец махал ей рукой. Нелли смутилась, но приглашение приняла. Накинув на плечи полотенце, подсела к компании. Познакомились. Парень представился Юрием Васильевым. И как-то само собой получилось, что скоро они отсели в сторонку и стали увлечённо общаться вдвоём. Оказалось, что Юра тоже из Москвы. И — вот это совпадение! — тоже будущий актёр, студент ГИТИСа! Прощаясь, парень пригласил девушку на прогулку по вечернему городу, назначив свидание в центральном парке.
Две недели отдыха пролетели, как один миг. Каждый день молодые люди встречались. «Между нами очень быстро возникло настоящее глубокое чувство», — вспоминала Нелли Ивановна. Вернувшись в Москву, Нелли и Юрий поняли, что не могут жить друг без друга. В 1960-м году они поженились. Окончив учёбу, попали в труппу одного театра — Малого. Вместе уходили на работу, вместе возвращались. Вместе играли на сцене. И никогда не уставали друг от друга. Наоборот, помогали учить роли, советовались о том, как лучше сыграть того или иного персонажа. А однажды произошёл удивительный случай. Прямо на улице к Нелли подошёл пожилой человек. Он оказался кинорежиссёром и искал исполнительницу главной роли для своего нового фильма. Типаж Нелли показался ему идеальным. Он пригласил женщину на пробы. Мужу Нелли решила пока ничего не говорить — вдруг не утвердят? Каково же было её изумление, когда на «Мосфильме» она увидела... Юрия! Он пришёл пробоваться на роль в том же фильме! «Не хотел тебе говорить, пока не утвердят», — сказал Васильев. В итоге супруги получили роли в картине Маноса Захариоса «Ловцы губок». «Это просто невероятно! Мы с Юрой играли главных героев, любящих друг друга, и сами были любящей супружеской парой», — вспоминала Корниенко.
Роли в кино и театре приносили Юрию и Нелли много радости. Но главной радостью стало рождение дочери Екатерины в 1967 году. По воспоминаниям Нелли Ивановны, Юрий был образцовым отцом. Купал дочку, укладывал её спать. Примерно в то же время супруги решили обзавестись собственным домом за городом. «Построю сам», — решительно сказал Юрий. И как только выдавалась свободная минута, ехал в деревню — месил раствор, клал кирпичи.
В 1979 году Васильев сыграл одну из своих самых известных киноролей в знаменитой картине Владимира Меньшова «Москва слезам не верит» — телевизионщика Рудольфа, бросившего главную героиню с маленьким ребёнком. Корниенко вспоминала, что её мужу было очень непросто воплотить такого персонажа. Ведь в жизни Юрий был полной противоположностью! «Юра жил семьёй, бесконечно любил нас с дочкой», — говорила Нелли Ивановна.
...Жарким летним утром 1999 года Нелли и Юрий должны были поехать на дачу. Муж долго не вставал, и Нелли Ивановна пошла его будить. Наклонившись, поняла: Юрий Николаевич скончался. И вспомнила, как накануне он вдруг взял её за руку, долго смотрел в глаза и повторял: «Родная, любимая!» Пережив мужа на 20 лет, Нелли Ивановна больше не вышла замуж. Оставшиеся годы она прожила, вспоминая любимого супруга. А когда пришла пора воссоединиться с ним в вечности, коллеги по Малому театру написали в некрологе: «Там, на Небесах, Юра и Нелли теперь снова вместе».
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
