Светлый вечер с Натальей Сухининой (06.11.2017) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

Светлый вечер с Натальей Сухининой (06.11.2017)

* Поделиться

У нас в гостях была журналист, писатель Наталья Сухинина.

Мы говорили о литературном творчестве нашей гостьи, о ее пути в журналистике, а также о том, с чем приходилось православному человеку сталкиваться в этой профессии в советские годы.


К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья, в студии Константин Мацан. Имя нашей сегодняшней гостьи не просто знакомо нашим радиослушателям, и не только радиослушателям, но и вообще публике, но и любимо. Особенно теми, кто регулярно слушает радио «Вера» в 10 вечера по будням, когда у нас «Литературный час», в котором очень часто звучат рассказы Натальи Евгеньевны Сухининой, которая сегодня у нас в гостях в «Светлом вечере». Добрый вечер, Наталья Евгеньевна!

Н. Сухинина

— Добрый вечер!

К. Мацан

— Поговорим сегодня о Вас. Вы у нас в гостях именно со своим голосом в первый раз. Будем знакомиться с публикой и публику с Вами в этом личном качестве. Поговорим и о литературе. Я бы вот с чего хотел начать. Вы номинант на Патриаршую литературную премию. Очень такая награда, которая значима для профессионального сообщества, для литературного мира, и где-то рядом с этой темой всегда, когда писатель пишет на темы религиозные, возникает такое словосочетание «православный писатель». Вот я в этом контексте всегда вспоминаю, кажется, это у Грэма Грина есть такое высказывание «Я не католический писатель, я пишущий католик». Вот Вы себя считаете православным писателем?

Н. Сухинина

— Ну, для того, чтобы считать себя православным писателем, надо считать себя православным человеком. Это — очень высокое звание, я думаю, что я еще до него в том объеме, в котором положено, не дотягиваю. Естественно, называться православным писателем я тоже не могу. Я стараюсь, конечно, как-то писать так, чтобы внутренняя была православная тема, но ни в коем случае не декларировать ее. Но вот насколько получается — не знаю.

К. Мацан

— Это видно по Вашим рассказам, их у нас в эфире, по-моему, несколько десятков, не знаю, пятьдесят, шестьдесят прозвучало, и далеко не во всех из них, может быть, даже в большинстве из них нет какой-то явной религиозной символики, которая была бы чем-то, собственно говоря, самым важным в этом рассказе. Это человеческие истории, истории о душе, которая, если видеть Тертуллиану, по природе христианка. В принципе, некий внутренний человеческий опыт, который до известной степени универсален. Который, наверное, как-то получает свое некое завершение в религии, в религиозной какой-то области, в частности, в христианстве. А вот как все начиналось? Потому что Вы — журналист по образованию, и Вы много работали и до сих пор работаете как публицист, как журналист. И часто говорят, что из журналистов плохие писатели получаются. Как Вы пришли к этой, казалось бы, смежной, на самом деле, другой профессии?

Н. Сухинина

— Ну, во-первых, я, прежде всего, хочу сказать Вам огромное спасибо за такое внимание к моим книжечкам. Потому что очень, действительно, часто я слышу свои книги по Вашему радио, и всегда хотелось Вас поблагодарить, но вот у меня сегодня такая возможность мне предоставлена, что я и делаю с большой радостью. А что касается… Да, действительно, я по образованию журналист. Я закончила МГУ, факультет журналистики. Но потихонечку, очень потихонечку, постепенно в процессе такого воцерковления и очень опытного духовного руководства как-то вот все темы отошли на задний план. Все темы, которые до этого были. А как-то вот основной стала тема именно вот такого христианского отношения к жизни, преображения души, что мне очень интересно: как преображается душа в процессе вот этого познания Бога. Это мне очень интересно всегда, и, в общем-то, это — то, чем я и занимаюсь, можно сказать, постоянно. Но я не знаю, наверное, в чем-то мне это мешает, я имею в виду, журналистика. В чем-то мешает, но в чем-то, наверное, помогает. Потому что журналистика дает удивительную возможность познавать людей. Мои командировки — это такой кладезь человеческих отношений, что вот мне иногда говорят: «Ой, у меня есть для Вас тема!», я всегда говорю: «Не надо мне! У меня очень много тем! Времени не хватает! А уж тем, наверное, в пять раз больше, чем времени!» Это все багаж журналистский, поэтому здесь, конечно, уже от меня зависит, использовать плюсы, ну и бороться с минусами.

К. Мацан

— В Вашей биографии есть, насколько я могу судить по открытым источникам, едва ли не такая поворотная точка — это путешествие пешее в Иерусалим.

Н. Сухинина

— Да!

К. Мацан

— Расскажите об этом: как Вы на это решились? Что это была за идея? Откуда и куда Вы шли пешком?

Н. Сухинина

— Да вообще это была, конечно, по-хорошему, очень серьезная авантюра. В которую я, можно сказать, даже и не очень верила. И вот когда меня об этом спрашивают, мне всегда приходится говорить, как бы выставляя себя не в лучшем свете. Потому что, знаете как в журналистике, там всегда присутствует некий такой журналистский апломб: удивить, сделать то, что до тебя никто не делал, и вот именно это — то самое, что меня и подвигнуло на этот путь. В тот момент я была человеком, мягко сказать, не воцерковленным. Просто крещеная и — все. Но вдруг даже как-то, не знаю, краем уха, я где-то услышала, что ходили до революции паломники в Святую землю. Думаю: «Как интересно! А вот уже сейчас почему-то никто не ходит. А может быть и попробовать..» И такое, знаете, было, такой журналистский азарт, и когда я вдруг в себе это нарисовала, воображении, как это все будет замечательно, что вот я такая журналистка, я пойду, сделаю то, что до меня никто не делал! Господи, помилуй! И вот пришла когда, а я работала тогда в газете ЦК КПСС, я была членом партии, у меня книжечка была…

К. Мацан

— Какой это год?

Н. Сухинина

— Девяностый. Это 18 июля, помню я этот день, на всю жизнь запомню. Память Преподобного Сергия и Патриарх Алексий меня благословляет в своих покоях в лавре, и я иду. Одна. В Святую Землю. В Святой град Иерусалим. Дерзость немыслимая. Поняла я это очень скоро. Но уже обратно дороги не было. Уже надо было идти.

К. Мацан

— А Вы откуда пошли?

Н. Сухинина

— Из Троице-Сергиевой Лавры 18 июля 90 года. Конечно, уже потом в дороге я поняла всю свою дерзость этого похода, а почему поняла — потому что встречала батюшек… Знаете, это годы ведь какие были, когда все поотдавали заброшенные храмы, эта мерзость, запустение, и вот эти батюшки бедные в штопаных подрясниках, без денег всяких, вот им надо было восстанавливать эти храмы — это было очень тяжелое время. И когда я говорила, что я иду в Иерусалим, они мне искренне завидовали, они говорили: «Как же так! Какой же Вы счастливый человек!» Записочки мне давали, и я уже скоро поняла, что я не свое место занимаю, вот батюшки должны идти по этому пути, а не я. Но опять же, видите как, Господь этот мой апломб, тоже так получилось, что мне стало очень многое понятно. Вот вопросы, которые у меня копились в жизни, они, как у любого нормального человека, конечно, копятся, вот эти вопросы, они вдруг как-то сразу на них нашелся ясный ответ. Все как-то разложилось по полочкам. И когда я уже вернулась обратно. Обратно я не шла пешком. Но и туда, сразу скажу. Знаете, я с чем сталкиваюсь, когда меня спрашивают про этот подход, немножко меня так вот дорисовывают, что такая героиня.. Поэтому я говорю искренне, что это был апломб, во-первых, и во-вторых, я не всю дорогу… Три месяца была дорога, три месяца, и я не всю дорогу шла. Я честно много шла, но какие-то участки дороги я подъезжала. Могла проголосовать, и еще такая великая была милость ко мне, что Патриарх Алексий, который меня благословлял в дорогу, по его благословению были везде разосланы по моему маршруту телефонограммы, что идет паломница и просьба оказать всяческую помощь. И меня просто встречали, знаете как, по благословению Патриарха, просто такая была «ковровая дорожка». Поэтому вот когда начинают говорить: «Как вот Вы отважились?!» Да ничего я не отважилась, абсолютно ничего! Это просто был вот такой мой журналистский апломб, который таким образом как-то получилось, что я стала верующим человеком.

К. Мацан

— Как Вы шли географически? Через какие страны получилось у Вас?

Н. Сухинина

— Не страны, зачем? Как паломники шли наши, русские паломники, они шли, если, например, из Москвы, они шли через Оптину, потом дальше туда в Курск, Орел, южнее, южнее, южнее, потом Киев обязательно, потом Одесса, а в Одессе они уже садились на баржи, которые их уже к вратам Яффе уже туда доставляли, и у меня был точно такой же путь, единственное — что к вратам Яффе меня не доставили, потому что тогда у нас еще не было дипломатических отношений с Израилем, и меня посадили на сухогруз, потому что тогда еще не было туда никаких рейсов, сухогруз, контейнеровоз. Мне надо было обязательно, чтоб туда попасть, надо было, чтобы какая-то судовая роль была, меня же не могут просто так.. Меня назначили буфетчицей, и я в качестве буфетчицы на этом судне. Меня высадили на Кипре, и там уже было Палестинское общество, уже тогда было создано, оно еще только начинало. И члены этого общества меня отправили уже на самолете до Тель-Авива. А так — это был путь по России до Одессы и морской путь, в моем случае, до Кипра.

К. Мацан

— Казалось бы, очевидно, что такое путешествие не может пройти бесследно для души, для того, что мы называем «приходом к вере».

Н. Сухинина

— Конечно!

К. Мацан

— Но а как, если так можно ставить вопрос, конкретно это произошло? Где был тот щелчок, та точка, в которой вдруг, знаете, вот после которой уже невозможно оставаться прежней?

Н. Сухинина

— Я, наверное, не смогу сказать, что прям был какой-то щелчок. Но это произошло. Произошло в Горнем монастыре, когда мы сидели там с матушками вечером, пили чай, они давно в России не были, я им рассказывала о России, и как-то, знаете, постепенно вот эта жизнь, вот эта жизнь с Богом, она стала не просто желанной, а она стала единственно правильной, единственно желанной. Казалось бы, я, Господи, столько времени зря потратила! Столько каких-то пустых слов написала, и захотелось какой-то глубины, какой-то особой правды. И я когда вернулась, у меня было желание вообще оставить эту журналистику. У меня появился духовник в Троице-Сергиевой Лавре, замечательный совершенно, Царствие ему Небесное, это отец Георгий Тертышников, архимандрит Георгий Тертышников, это как раз тот самый батюшка, который.. Все, что написано, практически все о Феофане Затворнике, написано им. И, в общем-то, то, что канонизирован епископ Феофан — это тоже во многом заслуга батюшки. И я тогда, помню очень хорошо, что я к нему пришла, я уже задыхалась от того, что я не хочу жить, как раньше. Я к нему пришла, и говорю: «Батюшка, я не хочу ничего больше писать! Я хочу работать в церковной лавке, хочу продавать свечи, иконочки!» И он мне тогда сказал: «Знаете, свечи есть кому продавать, а писать на православные темы — не так много у нас желающих и людей, которые это умеют делать. Поэтому давайте-ка лучше занимайтесь своим делом». И вот с тех пор по его благословению я и занимаюсь этим делом.

К. Мацан

— Писатель Наталья Евгеньевна Сухинина сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вы упомянули своего духовника, архимандрита Георгия Тертышникова. Для кого-то, особенно для тех, кто смотрит на церковь и вообще на христианство со стороны, роль духовника не всегда понятна. И отношения духовного чада с духовником представляется чем-то не вполне нужным. Ну зачем кто-то будет мне что-то советовать? Как-то моей жизнью руководить? Должна быть своя голова на плечах! Есть такой стереотип, что вот эти православные бегают к духовникам по каждому мелкому поводу, спрашивают благословенье, вплоть до того, что там: «Батюшка, какого цвета обои мне поклеить?» Как бы Вы сформулировали, возможно, для себя, в чем роль духовника, духовного наставничества для человека?

Н. Сухинина

— Эта роль огромна. Я впервые, когда у меня появился духовник, и я впервые поняла, ту фразу, что такое «духовный отец». Вот это — действительно отец. Отец, который тебя ведет за ручку. Отец, который не дает тебе, или старается, чтобы ты не ошибался. И да, мы все — самодостаточные люди, но ошибки мы делаем очень часто из-за того, что нет рядом человека, который от них бы отгородил. Это как и действительно родители, так и духовные родители, духовный отец. Прошло много лет. У меня с годами плохо, я не могу сказать «столько-то лет назад», что-то я как-то это забываю, но прошло много лет, как батюшки не стало. У меня после него были очень опытные духовники, но вот это сиротство, которое есть в моем сердце, оно присутствует по сию минуту. Вот отсутствие батюшки и вот это мое чувство сиротства, оно опровергает мудрость народную, что нет незаменимых людей. Они есть. Вот никто мне не заменил моего духовного отца, отца Георгия Тертышникова. Никто. Для меня вот семь лет у меня он был духовником, и я семь лет чувствовала отеческое плечо. Иногда я даже с ним не соглашалась, но все так устраивалось, что я понимала, что он был прав в конечном итоге. Поэтому полное доверие духовному отцу — это, наверное, то, что отличает нас, верующих людей от неверующих. Потому что, когда ты полностью доверяешь, и даже если ты сразу не принимаешь это решение, но ты все равно уверен, что это правильно, просто нужно, чтобы прошло время. Вот батюшка был такой. Вот знаете как, я из Москвы ездила в Троице-Сергиеву лавру, я работала восемь лет экскурсоводом. Вот я ездила из Москвы, это не ближний путь, иногда там оставалась, но очень часто — каждый день. Потому что я ведь в журналистике, что-то нужно было делать, и вот иногда он мне звонил вечером, и говорит: «Вы завтра приедете?» Я говорю: «Да, батюшка, приеду, собираюсь». А он говорит: «Не приезжайте!» Я говорю: «Почему?» «Знаете, сейчас по радио передали, завтра очень сильные морозы, а в электричках так холодно!» Ну вот кто может так сказать? Так может сказать отец, правда?

К. Мацан

— Да!

Н. Сухинина

— Да, это и такое человеческое участие, и духовное. Поэтому я не мыслю себе человека верующего без духовного какого-то руководства.

К. Мацан

— Вот Вы сказали, ключевое слово, наверное, произнесли «доверие». И все равно для такого пытливого ума, наверное, остается вопрос, где эта тонкая, едва уловимая грань между доверием опытному пастырю и доверием Богу, например. И все-таки сохранением собственной главы на плечах и невпаданием в такое иждивенчество, то есть, нежеланием переложить ответственность с себя на духовника, где эта тонкая грань?

Н. Сухинина

— Наверное, об этой тонкой грани говорил старец Паисий Святогорец, когда он говорил о том, что очень важно иметь рассуждение. Это очень редкое человеческое качество, и надо обязательно его иметь, и надо его как-то в себе воспитывать. Дар рассуждения, очень редкий дар. Когда есть рассуждение, и когда есть глубокая вера Богу, то духовника воспринимаешь как посланника Бога. Он тоже, так же, как и Господь, не может ошибаться. Когда в это искренне веришь, жить очень легко и радостно.

К. Мацан

— Вы погрузились в жизнь Троице-Сергиевой лавры в те годы, когда началось в стране возрождение веры, какой-то интерес, горение начало возникать. Мне трудно это представить, я тогда был совсем маленьким. Какая-то, наверное, особая атмосфера, особый опыт прикосновения к православию. Вот что самое, может быть, главное, яркое, неожиданное Вы для себя из тех лет вынесли?

Н. Сухинина

— Это были очень светлые времена. Это были времена, когда я воцерковлялась, мне хотелось вообще идти к Богу, мне хотелось служить Богу, знаете, это такое неофитство, через которое все проходят. Слава Богу, что оно дается для укрепления веры. Я тоже, в общем-то, я просто глотала этот воздух православия. Знаете, сейчас вспоминаю, в электричке там и ехать тяжело, думаю, Господи, а как я каждый день ездила? Потом мне очень нравилось водить экскурсии не иностранцам, а нашим. Потому что иностранцы, они не понимают наших святынь. Я даже думаю, что я сейчас буду…

К. Мацан

— Тонкости не чувствуют.

Н. Сухинина

— Не чувствуют! Что я сейчас буду стоять у раки преподобного и рассказывать о чудесах. Они будут улыбаться снисходительно. Будут пристегивать к себе вежливую улыбку, и непонятно что. И я никогда иностранцам не рассказывала, я рассказывала им высота колокольни, сколько золота пошло на купола, вот это вот все, и их это устраивало. Но когда наши, им так все это было радостно слушать, и я могла сколько надо, столько — два часа с ними ходить, мне это очень нравилось, я очень любила лавру, и очень любила преподобного Сергия. Даже, знаете как, поднималась когда, электричкой же ездила, там вот эта Блинная горка, и с нее открывается вид, вот открытки обычно, да, вот эти открытки лавры всегда с этой горки снимают, вот я поворачивалась всегда лицом к лавре и говорила: «Господи, я все потерплю, только не забирай у меня лавру!» И знаете, как интересно получилось, прошло время какое-то, я перестала ездить в лавру. Умер батюшка, мне уже как-то стало тяжело, и другая жизнь уже писательская. И как-то вот думала: «Что я уж так прям за лавру, ну и живу же я без нее». А потом проходит какое-то время, и у меня так ситуация складывается в жизни, что мне надо продать в Москве квартиру, и я, совершенно не думая о том, покупаю ее в Сергиевом Посаде. И вдруг, разбирая вещи, я вспоминаю эту свою молитву, эту свою просьбу. Поэтому надо много раз подумать, прежде чем молиться и просить о чем-то!

К. Мацан

— Да! «Бойся своих желаний, они могут сбыться» — говорят китайцы!

Н. Сухинина

— Да! Вот так у меня получилось, что я опять вернулась к преподобному.

К. Мацан

— А вот что в те годы, наверное, и сейчас тоже, Вам, как тогда экскурсоводу, сейчас — как писателю, кажется важным сказать человеку о преподобном Сергии? Ну, казалось бы, в школе учим про Куликовскую, мы знаем, что Сергий Радонежский. Слово это «Радонежский» в языке уже настолько плотно в ткани присутствует, что мы его слышим, мы его знаем. Казалось бы, что-то такое само собой разумеющееся для русской культуры, даже если ты — человек нецерковный, что-то слышал, что-то знаешь. Что такого важно донести Вам тогда было, чтобы, грубо говоря, человека зацепить и познакомить с преподобным?

Н. Сухинина

— Ой, познакомить с преподобным… Ну, во-первых, все люди разные. Кто-то знает больше, кто-то меньше, поэтому тут в каждом конкретном случае надо было как-то выстраивать беседу. Чтобы, если человек не знает ничего, то рассказать как-то побольше и если человек еще не воцерковился, ну, наверное, лучше аспект исторический, та же Куликовская битва. И потом, мне всегда хотелось сказать о смирении преподобного Сергия. Так же, как и дар рассуждения, вот дар смирения, он тоже редкий. И даже, что уж там греха таить, у нас, у православных. Как только нас заденешь — и откуда вообще что берется! И думаешь, Господи, как же ты себя плохо знал! Вот. Поэтому… А здесь вот это смирение. Он же никогда себя не выпячивал! Он смирялся, он огород копал, знаете эту историю, когда пришли и говорят: «Покажите мне Сергия!» «Да, говорят, вон, на огороде!» Говорит: «Что ж смеешься-то надо мной? Целый игумен земли Русской — и на огороде!» Или вот когда был такой момент тоже, когда братия возроптала и что-то там, какие-то нестроения начались среди братии, и он что сделал — он ушел. Он ушел на Киржач. Какое-то время он там жил. То есть он не стал ничего объяснять, доказывать, спорить, он просто ушел. Вот этот дар смирения у преподобного Сергия — он один из очень важных его даров. И об этом тоже говорю. Если это дети — всем рассказываю, что преподобному учеба не давалась. И вот я говорю: «Детки, вот стоите сейчас здесь — вы просите, пожалуйста!» У меня такой интересный случай: «Вы просите у преподобного Сергия, чтобы он вам помог, потому что у него тяжело с псалтирью было, он тяжело учился. И он теперь знает, как это другим тяжело, он вам помогает». И вот одна девочка, видно, очень хотела попросить, она ко мне подошла и говорит: «А скажите, пожалуйста, как преподобного Сергия по отчеству?» Она, видно, была очень воспитанная девочка, и она не могла на «ты» ему «Сергий»!

К. Мацан

— Вообще, встреча со святым, даже встреча интеллектуальная, даже в рассказе экскурсовода каким-то образом, наверное, требует понимания того, что святой — это не

только персонаж из прошлой эпохи. Это, в принципе, всегда наш современник. Как это объяснить? Не объяснить, объяснить — слово плохое, как будто мы задачку по математике объясняем. Как этим поделиться, этим знанием?

Н. Сухинина

— Ну то, что, наверное, все мы знаем, что у Бога нет смерти, у Бога все живы. И, знаете, отношения со святыми, они же выстраиваются тоже по-разному. Вот у меня с Преподобные какие-то очень доверительные отношения выстроились, естественно, я вот сейчас ему во всем тоже доверяю, все время прихожу и о чем-то прошу. И еще у меня есть такой «дружок», с которым у меня очень выстроились теплые отношения — это старец Паисий Святогорец. Он, конечно, наш современник

, это — не та древность, в которой жил преподобный Сергий, но Вы знаете, совершенно ощущения у меня в сердце одинаковые, что к одному, что к другому. Потому что преподобному я служила семь лет в качестве экскурсовода, а старцу Паисию Святогорцу я служила тоже семь лет в качестве главного редактора издательства «Святая гора». Я работала в издательстве «Святая гора», и мы выпускали эти белые книги «Слова», это наш такой труд, и тоже это было счастье!

К. Мацан

— Так вот кому спасибо нужно сказать! Спасибо!

Н. Сухинина

— Да, это действительно! Вы знаете, это же старец благодаря этим белым книжечкам, их так и называли «Белые», ведь старец вошел в нашу жизнь российскую, он пришел к нам. Знаете, это было удивительно! Такие тиражи! Что когда нас спрашивали: «Почему у вас нет в издательстве своего магазина?» Мы говорили, что он нам не нужен, потому что у нас книги фурами забирали прямо из типографии. И тоже такое ощущение родной души, что я даже дерзнула и написала детскую книжечку о старце Паисии, она называется «Депутат от Бога», потому что мне хотелось как-то детям тоже на их языке рассказать об этом чудном старце!

К. Мацан

— Вернемся к этой темы после маленькой паузы. Напомню, это «Светлый вечер», у нас в гостях писатель Наталья Евгеньевна Сухинина. В студии Константин Мацан, мы прервемся и вернемся к вам буквально через минуту.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, еще раз здравствуйте, дорогие друзья, в студии Константин Мацан, у нас сегодня в гостях писатель Наталья Евгеньевна Сухинина. И мы в прошлой части беседы заговорили.. Я, кстати, вот не знал, что это Вы выпускали эти книги Паисия Святогорца, преподобного Паисия Святогорца, эти белые книги, пять, по-моему, томов. «Слова», «Духовная борьба», «Семейная жизнь», «С болью и любовью о современном человеке», «Страсть и добродетель» и пятую не помню. Да, и вправду, они озвучены много раз аудио. Их слушают, их читают, передают. Тоже вошло в ткань, в ткань, по крайней мере, для тех, кто хотя бы несколько лет провел внутри церкви, в церковной ограде.

Н. Сухинина

— Да, конечно!

К. Мацан

— Вот, на самом деле, тот же вопрос, что про преподобного Сергия, в таком случае. Вот у каждого святого, что называется, сейчас намеренно хулигански скажу, «фишка». Там, Преподобный Сергий основал Троице-Сергиеву лавру, вообще заложил целое направление в культуре, монашестве, стал отцом Земли Русской. Преподобная мученица Елизавета Федоровна основала обитель милосердия, прославилась даже в такой земной среде именно подвигом милосердия и любви. Николай Чудотворец творил чудеса. Говорим «преподобный Серафим Саровский», думаем «Дивеево», и так далее. А вот если бы нужно было на визитке у Паисия Святогорца написать что-то, что бы это было?

Н. Сухинина

— Ну вот старец Паисий Святогорец вымаливал рак. Причем он не просто вымаливал, он просил у Бога, чтобы Господь ему передал эту болезнь. И когда к нему приходили люди. К нему приходил, например, муж, и говорил: «Геронда, помолись о моей жене, у нее рак». Он говорил: «Хорошо, давай молиться вместе, но давай молиться так: «Господи, сделай так, чтобы эта болезнь перешла ко мне». И он видел в глазах этого человека смущение. И он говорил: «Не можешь?» «Нет, не могу, геронда». Тогда старец говорил: «Хорошо, тогда я буду молиться за твою жену». И он реально вымаливал рак, беря эту беду, эту болезнь на себя. Он умер в страшным муках от рака кишечника. И многие это знают, и многие сейчас едут к нему на могилку, в Суроти под Салониками, в место, где он похоронен, и тоже просят его помочь в исцелении. У меня был такой случай, когда у меня случилась очень серьезная беда, это — не болезнь, но беда была очень серьезная. И я в панике, думаю: «Кому, куда молиться?» Я уже тогда не работала в издательстве. И вдруг я понимаю, что мне надо ехать, лететь в Салоники к преподобному Паисию Святогорцу. Я думаю: «Так вот же, кто мне поможет! Я же ему служила столько лет, как могла! И сейчас, когда мне плохо, неужели он меня оставит!» Я поехала, полетела. Конечно, я плакала на его могиле, и вот знаете, потом как-то она не то, что отошла, эта беда, но она как-то рассосалась чудесным образом. И я опять зажила очень хорошей благополучной жизнью, и вдруг мне предложили поехать, полететь в Салоники, в Грецию. А у меня дом на море, и я там при деле, ко мне приезжают люди, и я думаю: «Да ну, куда это я поеду?» И вдруг я понимаю, что я не хочу ехать. Благодарить. Ведь время-то прошло. И как-то вот это таким удивительным было образом мне показано, что я такая неблагодарная, когда плохо было, я помчалась, а когда благодарить — мне некогда, у меня свои дела там. Я устыдилась очень этого. Я приехала, и получилось так, что завтра в пять утра у нас самолет, а сегодня мы приезжаем — это были дети из Хабаровского приюта православного — мы приезжаем, а монастырь закрыт. Потому что пятница — день молитвы, монахини никому не открывают. А они уже взяли с собой кинорежиссеров, они там фильм снимали про директора этого приюта, он, действительно, уникальный человек, они уже нарисовали картинку, как я им там рассказываю у могилки преподобного, этим детям. А ворота закрыты. И я понимаю, что меня не пускает старец. Вот у меня было такое чувство, что он меня не пускает. Я даже об этом детям сказала. И в тот момент, когда уже все, нам надо было вообще уезжать, мы стоим у этих ворот. Я вот так стою, рассказываю деткам, за мной ворота. И вдруг директор смотрит на меня, как бы сквозь меня, и я чувствую, что ворота сзади открываются. Вот так вот медленно открываются, и едет машина из монастыря, и в машине сидит, я так думаю, игуменья. И все бросились к ней. И водитель у нас по-гречески говорил: «Вот ребята из Хабаровска, они сироты», она говорит: «Вы знаете, раз Господь послал меня сейчас сюда, значит, я вас пущу». Видите, вот было чудо на глазах у детей совершено. То есть, мы не надеялись. Причем, это я так рассказываю, экономлю время, там, знаете, столько было звонков! Мы же привыкли как: если нельзя, то можно договориться.

К. Мацан

— «Сейчас правильному человеку позвоним!»

Н. Сухинина

— Да! Я звонила правильным людям в Москву, я звонила, объясняла, что, «пожалуйста, поучаствуйте, позвоните» — ничего не помогало абсолютно! И вдруг ворота сами открылись. Вот такая особенность у этого старца. Такая удивительная любовь к людям. И эта его такая тяжелая, мучительная смерть. Он очень страдал, когда он умирал от рака кишечника. Вот видите как? Это подвиг первых веков христианства.

К. Мацан

— Есть у него книга, которую мы уже упомянули, одна из этих пяти «С болью и любовью о современном человеке».

Н. Сухинина

— Да.

К. Мацан

— Вот у меня есть такое ощущение, что старец Паисий Святогорец что-то очень хорошо понимал про современного человека и про нас, в том числе, сегодняшних, раз он стал настолько, грубо говоря, популярен, в том числе, и в России. Потому что, ну мало ли подвижников благочестия? И сейчас, и в последние десятилетия. Умных, знающих пастырей, которых, может быть, еще в силу времени еще не канонизировали, но их канонизируют. Но почему-то именно старец Паисий, именно его звезда взошла. Почему-то именно он из всех, кого можно было бы найти почитать, стал наиболее близок, наиболее понятен, наиболее попал в столь многих. Вот как Вам кажется, что же такого он понял о нас, современных людях, что мы так благодарно его воспринимаем?

Н. Сухинина

— Я думаю, что дело здесь в другом. Он наговаривал матушкам, он же был духовником женского монастыря в Суроти. И, собственно, видите как промыслительно, что он приехал в монастырь женский в Суроти, а не остался на Афоне. Если бы он умер на Афоне, у нас бы не было возможности, у женской половины православных, посещать его могилку. А вот так Господь распорядился, что вот пожалуйста, мы все можем. И матушки очень бережно относились к каждому его слову. Они записывали. Я думаю, что это заслуга матушек монастыря, что они собрали эти многочисленные кассетки, потом они издали их на греческом, потом на разных самых языках, и, в конце концов, на русском. Это только заслуга духовных чад старца Паисия. Может быть, здесь как раз стоит поразмышлять не только о том, что дают духовники чадам, но и наоборот. Что здесь тоже подразумевается служение. Я думаю, что в этом дело. Потому что, может быть, есть удивительные старцы, но про них никто не знает, и, может быть, и не узнает. Как-то вот так вот. Я думаю, это все-таки матушки. Это благодаря им такое.

К. Мацан

— Мне однажды довелось встречаться с духовным чадом старца Паисия, греческим архимандритом, который учился в Париже, потом был на Афоне, и которого отец Паисий благословил на монашество в свое время, и меня что поразило в рассказе этого французского, вернее, греческого монаха. Он по-французски разговаривал, потому что он в Париже учился. Что тот образ, который рисует человек, лично знавший старца Паисия, несколько отличается от того образа, который из книг следует. Потому что в книгах — понятно, можно это тоже можно с Вами об этом как с писателем поговорить, в книгах, все-таки, есть некий текст, который во многом состоит из неких точных советов как жить. Старец отвечал, он наставлял. Это в каком-то таком необидном смысле морализм. Это некоторое наставление, очень чуткое, отцовское такое, осторожное, с любовью и болью. А то, что рассказывал человек, лично знавший старца Паисия, рисует картину человека, который учил вообще не словом, а своими слезами. Вот он молился рядом с тобой, как рассказывает этот человек, молился Богородице так, что было понятно, что он сейчас перед Ней, для него это настолько же реально, как трава под ногами. И он плакал. И он шел молиться Богородице, брал с собой букет цветов, чтобы положить перед Ее иконой, потому что он не может пойти к Богородице без подарка. Он ничего не говорил, просто молился и плакал. И этим он, собственно говоря, тех, кто был рядом с ним, вдохновлял.

Н. Сухинина

— Конечно, конечно! А когда в армии! Когда он был в армии, когда он шел, просто поднимался во весь рост и шел под пули вместо того человека, у которого были дети. Он говорит: «У тебя дети, ты должен остаться в живых, а я пойду». И его не одна пуля не задела! Он же молился, когда его в армию взяли, чтобы не убивать людей. И он был в связи, он в связь попал. Ему говорили: «У тебя по блату!» Он говорил: «Да, устроился, я с Богом знаком!» Собственно, он себя называл «Депутат от Бога», это его фраза. У меня была такая история, я сидела на ярмарке, у меня книга эта лежит детская, «Депутат от Бога», идут две матушки. И вот как они увидели эту книгу «Депутат от Бога», как давай ругаться: «Как Вы посмели назвать эту книгу «депутат?» Их слово «депутат» оскорбило, в нашем понимании.

К. Мацан

— Очень идеологизированное слово!

Н. Сухинина

— «Депутат», как Вы могли?!» Я говорю: «Матушки дорогие, это он сам себя так называл, ему-то виднее было! Это не моя фантазия!», то есть, депутат от Бога! Ведь он же не боялся смерти, он шел ради других. Я говорю, это подвиг первых веков христианства, хотя это время наше, современное.

К. Мацан

— Писатель Наталья Евгеньевна Сухинина сегодня проводит с нами этот светлый вечер. Давайте теперь все-таки обратимся к Вашей именно писательской ипостаси. Я напомню, что у нас в литературном часе, который у нас с десяти до одиннадцати вечера по будням в эфире радио «Вера» идет, очень часто возникают короткие рассказы Натальи Евгеньевны Сухининой. По-моему, несколько десятков у нас звучит. Если слушать изо дня в день, то точно что-то услышишь. А вот недавно в этой студии на Вашем месте был Ваш, скажем так, коллега, собрат по перу, протоиерей Николай Агафонов. И где-то тоже в разговоре возникли слова о писателе или православном писателе, кто такой православный писатель, и он как-то сказал: «А вот что, Чехов, разве не православный писатель?» Меня что вот в этом смысле удивило, что не Достоевский первым возник. Такой вот ортодоксально православный писатель. Не Лесков. Даже не Пушкин — наше все. Почему-то именно Чехов, к которому, со строго такой церковной точки зрения, вопросов, наверное, больше всех. Разве что, только к Толстому больше всех. А вот кто для Вас из классики в этом смысле, я не знаю, пример писателя христианина, если угодно?

Н. Сухинина

— Наверное, я назову имя Шмелева. Потому что я не знаю второго другого такого писателя, который бы мог выразить состояние человека одним словом. Это какой-то высший писательский пилотаж. Все, что он написал, для меня… Я его могу перечитывать миллион раз. Знаете, это такой источник, из него пьешь-пьешь-пьешь и еще хочется. Я очень люблю Шмелева. Вот так писать — это просто гениально. Я не люблю эти слова, но в данном случае в применении к Шмелеву, я назову, скажу, что это — действительно так. Но может быть, не совсем его можно классиком назвать, потому что он, все-таки как-то уже ближе к современности, но, тем не менее, я бы сказала, все-таки Шмелев.

К. Мацан

— Мне кажется, все равно, уже классик.

Н. Сухинина

— Шмелев классик, конечно, классик, да-да-да!

К. Мацан

— А вот когда возникает эта тема, писатель, который пишет на религиозную тематику, всегда возникает, на мой взгляд, некий внутренний конфликт. Какого рода? Искусство от слова «искус». Всегда в какой-то творческой ткани должна быть какая-то игра, какое-то допущение чего-то, что может быть, ну, в совсем уже какой-то благочестивой среде не допустишь. Что я имею в виду? Вот, например, мой учитель по институту и писатель Юрий Павлович Вяземский написал роман «Сладкие весенние баккуроты» про Страстную седмицу. Одним из героев этого романа был Иуда Искариот. И Юрий Павлович в одном интервью об этом говорил: «Как я могу написать образ Иуды, если сам внутри себя не проиграл это предательство, не прожил его как-то? Иначе я не смогу написать честно и правдиво». Я его слова пересказываю своими словами. И тут возникают вопросы, писатель, который при этом православный человек. Не сковывает ли его православная вера некие его творческие возможности?

Н. Сухинина

— Знаете, у меня вообще нет этой проблемы. А нет проблемы у меня потому, что я, так многие говорят, непрофессионально работаю. Я не умею придумывать. Писатель должен уметь, опять же, домыслить, пережить, почувствовать. Я не умею. Я пишу только то, что произошло. В моей жизни, или в жизни других людей. Это — все реальные люди. Естественно, я меняю фамилии, имена, ситуации, потому что не всегда это надо, чтобы это было так. И вот у меня, мне вот писатели иногда говорят: «Ну, это вообще непрофессионально!» Я вообще непрофессионально работаю: я пишу от руки, потому что…

К. Мацан

— Это считается непрофессиональным?

Н. Сухинина

— Это считается непрофессиональным. Уже давно все на компьютере. Я не умею! Не потому что я вот такая вот, я не умею! У меня вот «третий лишний»! Понимаете, у меня рука и голова — прямая связь, а тут еще кто-то, посредник. Он мне мешает! Я не умею. Я потом уже, когда я напишу от руки, у меня мозоль тут, я уже тогда набираю, набираю свой же текст и по ходу что-то меняю. И я только пишу то, что было на самом деле. И вот всегда, когда меня на какие-то встречи приглашают, читательские, я всегда говорю, что в моих книгах все — правда. Это — не потому, что это хорошо, потому что — так. Потому что по-другому я не могу. То, что я могу пережить сама, то, что я знаю, что пережили близкие мне люди. Вот такая ситуация. Поэтому у меня нет этой проблемы абсолютно.

К. Мацан

— Очень интересно, что Вы говорите про то, что Вы пишите от руки.

Н. Сухинина

— Да!

К. Мацан

— Мне просто кажется, что это не только момент технологический, это в каком-то смысле, возможно, момент духовно-интеллектуальный. То есть, написанное… Когда человек пишет от руки, возможно, он напишет не вполне то же самое, как если бы он то же самое писал на компьютере. То есть, момент этого медленного выведения ручкой по бумаге, что-то меняет в самой, если угодно, структуре думания, структуре мысли. Сегодня даже есть у меня знакомый священник, который у себя при храме организовал курсы каллиграфии…

Н. Сухинина

— Ничего себе!

К. Мацан

— Потому что это, с его точки зрения, важное такое, если угодно, духовное делание, медленное, постепенное, сосредоточенное действие, которое так непохоже на то, что мы обычно в жизни делаем. Мы бежим, мы смотрим, у нас короткие сообщения, у нас интернет…

Н. Сухинина

— Да-да-да!

К. Мацан

— А это какая-то… Ты в этой точке здесь и сейчас, и нигде больше. Мне кажется, что-то похожее есть в этом решении, в этом процессе писания рассказа именно от руки, Вам так не кажется?

Н. Сухинина

— Я не знаю. Мне так внушают, что это — непрофессионально, я это и повторяю добросовестно. Но, вы понимаете, у меня косноязычие. Если я пытаюсь что-то там на компьютер сразу, я там даже письмо какое-то дежурное — я не могу! Мне надо обязательно его рукой написать. Ну вот что это? Мне говорят: «Ты тратишь столько времени!» Да! Я в два раза больше трачу времени: представляете, написать, потом набрать. Ну, я не умею по-другому! Опять же, не знаю, плюс это или нет — это факт! Ну, вот непрофессионально, что делать, уж как-нибудь так.

К. Мацан

— Мне кажется, что это — не непрофессионально. Говорят, и это вполне справедливо, что журналисты не должны бросать своих героев. Вот написал репортаж о человеке, прославил его на всю страну, теперь ты в ответе за тех, кого прославил. Похожая история, наверное, с писателями, особенно, с теми, которые, как Вы сами говорите, черпают не просто все из жизни, а собственно, и передают жизнь, заменяя имена и какие-то детали обстоятельств. А у Вас бывали встречи с героями Ваших рассказов после того, как рассказы были уже написаны, опубликованы и они их прочитали?

Н. Сухинина

— Ну, у меня это бывает постоянно, потому что у меня существует такая форма, она сложилась сама, тут моей заслуги нет, это — творческие вечера, на которые приходят мои читатели и мои герои. Знаете, это — удивительные вечера! Это такая красота! И читатели приходят разные. Вот у меня такой был случай, когда у меня был вечер, огромные залы, огромные, потому что у меня здесь даже некое, знаете, есть чувство злости даже какой-то, как православные — так где-нибудь там в каком-нибудь подвале вообще, почему?! Мы в своей стране живем! Мы вообще имеем право в хорошем зале! Вот я думаю, вот почему я должна своих гостей пригласить, чтоб это был… Люстры…

К. Мацан

— Да все имеют право в хороший зал прийти!

Н. Сухинина

— Да, чтобы это были красивые кресла, чтобы была радость! Как же так? Православие — это радостная вера, что же мы должны это? И знаете, был вечер, огромный зал, человек 600, и во время вечера одна моя читательница начала рожать. Прям роды начались. У меня там батюшек много было, все ее обступили, стали ее исповедовать, «скорая» приехала, они говорят: «Подождите, мы ее еще не поисповедовали!» В общем, она родила, увезли ее, слава Богу!

К. Мацан

— Ничего себе!

Н. Сухинина

— Родила ребеночка, Даниил, и вот проходит два года, уже Даниил ко мне на вечер приходит, с цветами, при галстуке, он поднялся на сцену с мамой, и вот я ему слово дала, говорю: «Вот, Даниил, при всех, вот 600 человек сидит, обещаю тебе, что все мои книги, которые я буду, они будут сразу поступать в твою семейную библиотеку. И еще. У меня тогда не было ни одной детской книги. Как только у меня будет детская книга, я ее посвящаю тебе». Вот у меня есть книга «Все просто у святых». Там посвящение: «Посвящается мальчику Даниилу, решившему прийти в этот мир на моем творческом вечере».

К. Мацан

— Потрясающе!

Н. Сухинина

— Ну да! Так что у меня очень тесная связь с моими читателями, с героями. Вот у меня есть герой книги «Прощание славянки» Виктор Георгиевич Гладышев, старенький уже совсем, и он каждый… У нас, если нет Виктора Георгиевича, — это не вечер, все уже идут, чтобы с ним встретиться, чтоб с ним обняться, чтоб он книжечку подписал. Он даже так смеется: «Вот, пока Наталья Евгеньевна пишет, у меня всегда работа будет!» Он уже ездит очень много, я-то не всегда успеваю, а он ездит на какие-то встречи в детские дома, в интернаты. Он такой прям стойкий оловянный солдатик!

К. Мацан

— «Кем Вы работаете?» «Я работаю героем книг Натальи Евгеньевны Сухининой!»

Н. Сухинина

— Да-да!

К. Мацан

— Наталья Евгеньевна, Вы заговорили о Ваших читателях, я знаю, Вас с ними связывает очень прочная нить дружбы. Вы недавно пережили тяжелую ситуацию, пожар, и начали рассказывать мне до эфира, что очень Вас выручили Ваши читатели. Вы можете об этом рассказать?

Н. Сухинина

— Конечно, могу! И, простите, буду использовать нашу с Вами встречу для того, чтобы сказать спасибо этим людям, потому что я очень многих их не знаю, просто не знаю. Когда случилось — да, у меня был дом на берегу моря, под Пицундой, он 20 лет уже как был, дом этот, ну, я не знаю, только ленивый там не был. Потому что постоянно ко мне приезжают те же читатели, иногда прям ищут этот дом, потому что у меня есть книга, называется «Благодарю тебя. Записки из ущелья» вот как раз об этом доме, о встречах в этом доме удивительных. И вот когда это случилось, вот представляете, 20 лет был дом, у меня была в доме часовня Казанской Матери Божьей, у меня было православное кафе, где я была и официанткой, и уборщицей, и хозяйкой — и все в одном лице — и вдруг этого ничего не стало! В тот момент, когда произошел пожар — он произошел на Троицу, 4 июня. Мы все ушли в храм. У меня уже на этот момент 10 человек жили в этом доме, и дом вот… Приехали, уже дома не было. Мы в чем остались — в том и остались. И вы знаете, 10 человек, людей, которые приехали. У них у всех там… То, что у меня там все сгорело — это понятно. У них сгорели документы, тоже, как и у меня, у них сгорели деньги, у них сгорела одежда. То есть, тоже люди остались, и вот, Вы знаете, никакого ропота! Помню, отдыхал у меня тоже такой писатель есть замечательный, Юра Воробьевский с женой. Он столько лет собирался, и тут выбрался с женой и двумя детками. И вот они только три дня пожили, и случился пожар. И вот они как в чем были.. И я помню, Юра подошел ко мне, меня обнял, и говорит: «Наталья Евгеньевна, терпите, нас Господь посетил». Это вот такое! Я столкнулась, с одной стороны, с бедой, а с другой стороны, с таким каким-то удивительным проявлением христианской любви, к которой я была не готова! И люди мне прислали какие-то денежки, причем, я не могла их поблагодарить, потому что у меня сгорел паспорт, а распечатку этих телефонов только при паспорте могли дать, там как-то я не могла… До сих пор, знаете, нет-нет, и вдруг я получаю какой-то перевод. «Наталья Евгеньевна, мы с Вами, держитесь!» Даже вот сейчас уже. Я даже не могу их поблагодарить. У меня есть такая задумка, я думаю, что я, может быть, Бог даст если, к Рождеству напишу новую книгу, я сейчас пишу, опять же, я проведу вечер, и мы будем на этот вечер… Ну вот у меня, знаете, если читатели придут на вечер, это будет 70% тех, кто был в моем доме, потому что очень многие приезжали. Я хочу сделать этот вечер не как поминки по дому, а как, знаете, такой вот праздник христианской любви, чтобы мы не грустили — на все воля Божья — а мы радовались тому, что это было! Вот у меня такой план, и хочу я, чтоб это было. Там такое проявление любви, что нам не хватит с Вами десяти часов, чтобы об этом сказать! То есть, люди мне звонили, кто-то приглашал меня куда-то поехать отдохнуть, одна женщина, которая занимается русским костюмом, она на ярмарках все время — она мне целый мешок привезла нарядов — у меня все сгорело! Она говорит: «Все вот это — вам!» То есть, какие-то вещи, которые я не могу даже… Одна женщина звонила мне откуда-то, чуть ли не с Дальнего Востока, было плохо слышно, и я только слышу, она кричит мне в трубку: «Берегите голову, Вы нам нужны как писатель!» Понимаете, это была какая-то удивительная любовь, я даже сломалась под ней, у меня не было сил на нее как-то отреагировать. И вот сейчас, если меня слышат те, кто мне помогал, просто низкий вам поклон за то, что вы для меня сделали. Потому что после этого, я еще на Соловки поехала, когда случился пожар. Я поехала на Соловки, и очень правильно сделала. Потому что я много лет боялась ездить на Соловки. Я боялась боли. Я знала, что я там увижу, услышу, я боялась боли. Я ограждала себя от этой боли. А когда боль моя, собственно, случилась, я сравнила свою боль с той болью, и я поняла, что моя-то боль — она ничего не значит. Когда эта тропа на Анзер, и шли в одну сторону. Они знали, что они не вернутся. У них были дети, отцы, сестры, братья, жены, и они знали, что они с ним прощаются. И вот они шли по этой проторенной — там трава с тех пор не растет — тропе. И я думаю: «Господи, так вот же — настоящая беда! А моя-то какая беда, когда у меня столько любви, что я рухнула, нельзя так сказать, а я говорю: я рухнула под этой лавиной любви!» Спасибо вам всем огромное! Спасибо! Низкий вам поклон!

К. Мацан

— Наталья Евгеньевна Сухинина, писатель, провела сегодня с нами этот светлый вечер, спасибо Вам большое за беседу! В студии был Константин Мацан, до свидания, до новых встреч на волнах радио «Вера».

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем