Светлый вечер с Борисом Любимовым (эфир от 08.12.2014)

В гостях у программы "Светлый вечер" побывал ректор Высшего театрального училища имени М. С. Щепкина, историк театра - Борис Любимов.
Наш гость говорил о своем жизненном пути, о том, как у него возникла любовь к театру, а также о своей вере, пронесенной через советские годы.

Ведущие: Алексей Пичугин, Алла Митрофанова

А. Пичугин

— Здравствуйте! Алла Митрофанова, я — Алексей Пичугин, приветствуем вас.

А. Митрофанова

— Добрый вечер.

А. Пичугин

— В гостях сегодня на Светлом радио Борис Любимов, ректор Высшего театрального училища имени Щепкина. Борис Николаевич, приветствуем вас.

Б. Любимов

— Добрый вечер.

Наше досье:

Борис Николаевич Любимов. Родился 1947 году в Москве, окончил театроведческий факультет ГИТИСа, в разные годы был заведующим литературной частью Малого Театра и Центрального Театра Российской Армии, а также директором Государственного театрального музея имени Алексея Бахрушина. В 2007 году стал ректором Высшего театрального училища имени Михаила Щепкина. Кроме того, в настоящее время занимает должность заместителя художественного руководителя Малого театра и заведующего кафедрой истории театра России в ГИТИСе. Заслуженный деятель искусств РСФСР, кандидат искусствоведения, профессор, автор научных трудов, статей, монографий. Основные работы посвящены истории русского театра.

 

А. Митрофанова

— Борис Николаевич, вы человек театра, у вас вся жизнь с театром связана и ему посвящена. При этом вы не артист, не режиссер, вы — ученый, историк, педагог. А скажите, это не обидно, когда вы всего себя посвящаете своему делу, но при этом ваше имя не на слуху. Есть огромное количество известнейших артистов, которые, может быть, в профессии находятся меньше, чем вы, а вы, получается, не на слуху...

Б. Любимов

— Ну да, я бы сказал не то чтобы не на слуху, не на виду.

А. Митрофанова

— А это не обидно?

Б. Любимов

— Не обидно. Я увлекся театром, совершенно не зная, что я буду делать в нем, когда мне было лет 11. Увлекся сильно. Это трудно представить. Но как есть любители футбола, которые записывают себе на бумаге...

А. Митрофанова

— Очень неожиданное сравнение.

Б. Любимов

— А очень много общего. Зрелище.

А. Пичугин

— Любителя футбола когда-то однажды привели на Спартак или Динамо, и понеслось. А ваша первая встреча с театром какая была?

Б. Любимов

— Моя первая встреча, которая мне действительно запомнилась и привела — это «Синяя птица» Метерлинка в Московском Художественном Театре в 54 году спектакль был возобновлен. Я тогда был первоклассником. Когда я увидел. Даже в 54 году спустя 50 лет после премьеры, все равно это был фантастический спектакль. То, что сегодня для детей 3D, 33D, то для меня 54 года, в смысле технологии это было потрясающее. Но для меня еще очень важно было то, что это связь с природой, что есть душа света, что есть душа у собаки, у кота. И это совершенно меня потрясло, и я до сих пор и собачник, и кошатник.

А. Митрофанова

— Сразу. Что редко.

Б. Любимов

— И думаю, что потом несколько позднее мой отец перевел на русский язык эту пьесу, у него это тоже была одна из самых любимых пьес. Став взрослым человеком, я все равно считаю, что очень важное религиозное значение у этой пьесы есть. И то, что тут не надо ни обожествлять, ни делать культ собаки, кошки, но все-таки это и для меня сейчас связь с животными, моей собакой, со всеми теми, с которыми я был когда-то связан, это ощущение рая до грехопадения. Когда ты говоришь с ними на общем языке. А в «Синей птице» именно это, то, что можно с ними разговаривать, то, что они тебя понимают, для меня это было важно. И остается важно и сейчас. Я, вообще-то говоря, занимаюсь русской религиозной мыслью, понимал, что есть в этом некоторый уклон и у Владимира Соловьева, и у Сергея Булгакову, и у всех тех, кто близок к пантеистическому восприятию мира, но считаю, что доля правды большая религиозной в этом есть. В 8 лет я об этом не думал, я это чувствовал, а потом у меня были два возможных пути. Потому что дома у нас были три — главное литература все-таки. Я считаю, что я либо засланный казачок из литературы в театр, либо, наоборот, из театра в литературу. Когда я член жюри литературной премии Александра Исаевича Солженицына, я чувствую себя посланником театра в литературу, а когда я, скажем, работаю в литчасти театра, я думаю, что я посланник литературы в театр. Шпион, работающий на две разведки. А литература, театр, которые обожали мои родители. И... Скажем, крестной матерью моего отца была дочь великой русской актрисы Ермоловой. Примерно тогда же, когда я был приведен на «Синюю птицу», я был приведен и в тот дом Ермоловой, где сейчас музей Ермоловой на Тверском бульваре. Тогда только часть этого дома принадлежала дочери актрисы. В этом доме мой отец прожил те годы, когда он учился в институте новых языков, в начале 30-х годов, а потом я стал туда приходить на субботу-воскресенье. Там, с одной стороны, я был приобщен к спорту, туризму, лыжам...

А. Митрофанова

— В доме Ермоловой?

Б. Любимов

— Представьте себе, да. Не ею, конечно, не дочерью её, а одним из обитателей этого дома, который был мастер спорта по альпинизму и одновременно педагог Гнесинского училища. Леонид Борисович Дмитриев такой был, замечательный.

А. Пичугин

— Это начало 60-х?

Б. Любимов

— Это конец 50-х, начало 60-х. Но, с другой стороны, все то, что теперь становится предметом музефицирования, является экспонатами в музее, из этой кружки я пил, из этой тарелки я ел, из этого самовара мне наливали, эти портреты висели. Кроме того, видел кой-кого из театральных людей, которые приходили к Елизавете Николаевне, дочери Ермоловой, главным образом из Малого театра. И поэтому, когда в 10 классе, встал выбор пути. Я, как правило, иду, качусь на лыжах. А тут я настоял. Ушел из школы обычной рабочей молодежи и пошел работать осветителем в театр «Современник», тогда еще находившийся не на Чистых прудах, а на площади Маяковского. И для меня там Олег Ефремов, Евгений Евстигнеев, Игорь Кваша, Миша Казаков, Люся Гурченко, Олег Даль — это все люди, которых я помню. Мне было 16, я был самый молодой в «Современнике» рабочий, а Олег Даль был самый молодой актер, ему было 22 года, он только что пришел туда. Так что у меня театральный стаж больше 50 лет.

А. Пичугин

— Мне всегда казалось, что советский театр немного балансировал между официальной советской интеллигенцией и неофициальной. Более подпольной, если можно так сказать. Вы тогда это понимали? Я в одном из ваших интервью прочитал, вы вспоминали разговор ваших родителей по поводу вступления-невступления в комсомол, ваше отношение к вступлению в партию, это же как раз те же годы?

Б. Любимов

— В партию чуть попозже. А в комсомол — да. Я и не был никогда в нем.

А. Митрофанова

— Вы не вступили?

Б. Любимов

— Нет.

А. Митрофанова

— Родители вас поддержали в этом?

Б. Любимов

— Даже чуть жестче было. Моя старшая сестра покойная, когда она поступила в институт, и встал перед ней вопрос комсомола, она об этом сказала отцу. И он, я думаю, это сказал чисто педагогически, он сказал: «Пожалуйста, вступай, я буду тебе все равно материально помогать, но знай, что отца у тебя не будет». Я это услышал. Я абсолютно убежден, что он, конечно бы, остался. Но это было такой...

А. Митрофанова

— В советское время отец мог дочери такое сказать? Это же было чревато. Для нее, для ее будущего. Человек, который не вступил в комсомол, вызывает в дальнейшем вопросы у своих работодателей.

Б. Любимов

— Вызывает.

А. Митрофанова

— А у вас, насколько я понимаю, еще была верующая семья.

Б. Любимов

— Именно поэтому, в том числе. Мысли о карьере, честно говоря, не было. Если бы мне кто-то сказал не в 10 классе, а в студенческие годы, что я стану заведующим кафедры, ректором, я об этом не думал. Я думал, как выжить и прожить, и как, оставаясь человеком своих убеждений, тем не менее, получать зарплату. На большее у меня идей не было. И надо сказать, что так жизнь складывалась примерно до 72 года, что ничего не должно было случиться. Пока я в армию не пошел, и оттуда жизнь раскрутилась совершенно в другую сторону. Я говорил, что я редко совершаю самостоятельные поступки, кто что предложит, я за этим и иду.

А. Митрофанова

— А что тогда произошло?

Б. Любимов

— Окончив институт, учась в аспирантуре в Литературном институте, я вдруг понял, что, во-первых, она все равно от меня не уйдет, а, во-вторых, это какое-то изменение своей жизни. И я пошел в военкомат, и меня через четыре дня отправили в стройбат на Байконур. Где я год и прослужил.

А. Митрофанова

— На Байконур?

Б. Любимов

— Да, среди тех регалий, которые вы не упомянули, у меня есть почетный знак строителя Байконура. Я не буду говорить, что я действительно там много потрудился, это скорее добрая воля людей, которые меня им наградили. Но год честно в стройбате отслужил. Никаких поблажек, служба в ПУРе или театре Советской Армии, тогда это было. Нет, там в роте, где я проходил карантин, 40 москвичей, 38 ранее судимых. Нет татуировки только у меня и еще у одного моего однополчанина. И там, после этого сильно изменился характер.

А. Митрофанова

— Во время службы в армии?

Б. Любимов

— Да. Хотя мне было лет немало, можно сказать, что ж ты так поздно повзрослел в 25 лет. Но, как сказал один советский драматург, очень известный в свое время, хорошо меня знавший, мы жили в одном подъезде. Почему я еще пришел в театр — у меня подъезд был драматургический. Виктор Сергеевич Розов — мой сосед по лестничной клетке, на три этажа выше — Алексей Николаевич Арбузов, напротив него — такой драматург Александр Петрович Штейн.

А. Пичугин

— Это где же вы жили?

Б. Любимов

— Метро Аэропорт. С 57 до 74 год.

А. Митрофанова

— Справа, слева, сверху и снизу — кругом были выдающиеся драматурги.

Б. Любимов

— В соседнем подъезде — Леонид Зорин, автор «Покровских ворот».

А. Пичугин

— Путь был предопределен уже этим.

Б. Любимов

— В какой-то степени. Там жили и поэты, и прозаики, но подъезд был больше драматургический.

А. Пичугин

— На завод вам идти не светило никак?

Б. Любимов

— На завод? Мы на стройке-то в 9 классе работали. Хрущев выстраивал связи школы и жизни. Поэтому в 9 классе мы один день тратили на то, что в Тушине ездили, строили какой-то дом. Я думаю, если он не рухнул, то Слава Богу, потому что вполне... И очевидно, что стройбат меня тоже... «Ужо тебе строитель чудотворный...» — как сказано у Пушкина. Так что я «строитель чудотворный»...

А. Митрофанова

— Насчет Байконура это, конечно, неожиданно. Я нигде не видела этого факта вашей биографии, хотя готовилась к эфиру, честно говоря. И не встречается... А вы могли бы в двух словах рассказать, какая там была атмосфера, вы же понимали, что вы строите, и какое значение этот объект будет иметь в истории СССР.

А. Пичугин

— Но он же уже был тогда, Байконур действовал тогда, да?

Б. Любимов

— Конечно.

А. Пичугин

— Уже Гагарин полетел 11 лет назад.

Б. Любимов

— Уже коллеги строили тот старт, с которого американцы полетели в 75 году Союз-Аполлон. Я служил в 72-73 году. Он к этому времени существовал.

А. Митрофанова

— Конечно. Какая там была атмосфера, расскажите.

Б. Любимов

— Очень разная. Я был не ракетчик, я был стройбатовский. Это совсем другое дело. Стройбат — основное окружение, кто там был, это те, кто-либо не очень проходил по глазам, зрению и так далее в строевые части, либо люди без среднего образования, это ко мне не относилось, и те, у кого была не очень большая судимость. От года до двух. А тут это для многих было важно, потому что эта страница из паспорта уходила. Поэтому если говорить о солдатах, то кроме одного мальчика, который тоже из Питера, год проучился в театральном институте. Я обнаружил его, когда его призвали, а я уже отслужил полгода, пользовался неким уважением со стороны майора, я его привел в часть, в дом культуры, где я служил, и он потом окончил театральный институт в результате.

А. Пичугин

— Напоминаю, что «Светлый вечер» с нами проводит Борис Любимов, ректор Театрального Щепкинского училища.

Б. Любимов

— Это одна сторона, месяц службы, то, что называется в армии «карантин». Потом меня взяли в дом культуры, где я, в основном, мыл полы, что-то полол, исполнял обязанности дворника, главным образом. Но при этом поставил детский спектакль, ужасный, надо сказать, так что через актерско-режиссерскую профессию я все-таки прошел, сыграл роль прохожего в «Валентине/Валентине», любительском спектакле, концерты проводил.

А. Пичугин

— А в кино?

Б. Любимов

— И даже, кстати говоря, снял любительский фильм, закрытый, для внутреннего просмотра, для какой-то одной из воинских частей. С кино у меня связи гораздо меньше, чем с театром. Но, сильно забегая вперед, лет 6 назад мне позвонил Глеб Панфилов, дело было на Старый Новый год, и я был уверен, то, что он мне сказал, не первоапрельская, а староновогодняя шутка. Он сказал: «Борь, я хочу снять тебя в кино. Я сейчас снимаю фильм по роману Солженицына «В круге первом». Тут я насторожился, потому что я знал, что он действительно снимает. Он говорит: «Там же есть театральный критик?» Я говорю: «Да». «А кто же кроме тебя его сыграет?» И в результате не только в титрах, но на экране в эпизодической роли я есть. Так что я на виду. И как-то, это уже трудно разглядеть в мелких титрах, лет 6 назад меня Никита Михалков позвал... Есть такая сложная профессия супервайзер в кинематографе... На его фильм «Цитадель», «Освобождение» и так далее.

А. Пичугин

— Супервайзер — это кто?

Б. Любимов

— Это тот, кто смотрит пленку, если очень грубо объяснить. Снимается 5-6 дублей, и супервайзер говорит, четвертый дубль лучше третьего и пятого. Тем более что в это время режиссер смотрит за съемкой и сам играет. Так что я был приобщен к миру кино таким образом.

Возвращаясь к Байконуру, я могу сказать, что атмосфера, конечно, была очень непростая. Но для меня обернувшаяся, во-первых, замечательным отношением людей, с которыми... Мне не за что упрекнуть армию. Притом, что дедовщина, все это было, меня это не касалось, обходило, ни со стороны однополчан, ни со стороны офицеров, ни со стороны гражданских.

А. Митрофанова

— А почему, как вы думаете?

Б. Любимов

— Я тут точно могу сказать... Ну, так мне кажется, точно только Господь Бог может сказать. Но мне кажется, что Господь Бог меня так воспитывал, Он мне показывал, как бы говорил: «Ты видишь, что с тобой может быть и могло бы быть? А с тобой этого нет. Так цени то, что ты оставил в Москве, и не ершись, не ерепенься, больше смирения, веры, надежды, любви». Он как бы провел меня. Как фронтовика, который не получил ни одной царапины. Так я могу сказать, что я получил, три командировки за год в Москву. Ты представляешь, что такое... Не для меня даже, когда ты на неделю вырываешься оттуда, из казармы и приезжаешь в семью. Что это такое было для родителей.

А. Митрофанова

— Это подарок.

Б. Любимов

— Конечно. Три таких подарка. И это сильно изменило мой характер.

А. Митрофанова

— А как это изменило вас, что это вам дало, этот опыт? Именно в том осознании, о котором вы сейчас говорите, что Господь Бог провел вас по краю такому.

Б. Любимов

— Это не фронт, это не окопы, но это стройбат, и это дедовщина, которая была уже тогда.

А. Митрофанова

— И контингент соответствующий.

Б. Любимов

— Да.

А. Митрофанова

— А вы из чрезвычайно интеллигентной семьи...

Б. Любимов

— Конечно. Книжки читал. Там, кстати, замечательная была библиотека в доме культуры. Все практически собрания сочинений там. Журнал «Театр» туда приходил, ну разве что с опозданием. Все свежие газеты, разве что утром не приходили, а приходили после обеда. Я могу сказать, я мог бы там над кандидатской диссертацией продолжить работу. Академическое собрание сочинений Достоевского в доме культуры города Ленинск, столицы Байконура.

А. Митрофанова

— Так вы читали там Достоевского?

Б. Любимов

— Конечно. Я брал по 5-6 книг. За ночь пока в карауле в доме культуры я прочитывал 2-3 книги, возвращал и тем самым поднимал уровень человекочитателей в библиотеке. Поэтому там ко мне очень... А учитывая, что в библиотеке работали две жены полковников и дочка генерала, это тоже имело отношение. Но мне кажется, я, с одной стороны, конечно, однополчане ждали, когда я на чем-то сломаюсь, посматривали. Но у меня, в результате, сложились прекрасные отношения, может быть, кроме одного-двух. С другой стороны, я видел и дикость, и грань со зверством. В доме культуры проходили судебные процессы, в том числе, над двумя убийцами, один — гражданский, другой — солдат. И я понимал, что человек-зверь в тебе сидит, он может вырваться. Он и в тебе в том числе. Может быть, не настолько, чтобы убить, но, скажем, украсть, обобрать, обидеть слабого — это очень просто. Армия трудна тем, что много людей могут тебе сделать очень много плохого.

А. Митрофанова

— Иными словами, вы в армии увидели ту грань реальности, которая была недоступна, пока вы жили в родительском доме?

Б. Любимов

— Конечно. Я все-таки 10 лет прожил в коммунальной квартире, поэтому не могу сказать, что я такой уж был барчук. То, что я занимался туризмом, немного альпинизмом, байдарки ходил, тоже... Я-то не совсем лох, как теперь сказали бы, заучка, ботаник, нет. Но тенденция в ту сторону, конечно, была. Научиться жить, я не очень любил это слово, в коллективе, в содружестве, в компании, в казарме, не выпендриваться, не превозноситься своей ученостью.

А. Митрофанова

— Есть алюминиевой ложкой...

Б. Любимов

— Это запросто.

А. Пичугин

— В Москве, наверное, тоже приходилось есть алюминиевой ложкой.

Б. Любимов

— Конечно, в походах ты же не будешь ложку серебряную брать. Но, с другой стороны, если нужно высморкаться, не достанешь батистовый платочек. Потому что он будет грязным через 40 секунд, а потом — тут уж ты получишь по полной программе.

А. Пичугин

— А в какую реальность вы вернулись из армии? В Москву когда назад приехали уже. Как-то ощущение самой Москвы изменилось?

Б. Любимов

— Все-таки в силу того, что это год, и в общей сложности месяц командировок я провел в Москве, я не могу сказать, что я видел страшный контраст.

А. Пичугин

— В месяц командировок вы не только встречались с друзьями, жили дома?

Б. Любимов

— Нет, я именно встречался с друзьями и жил дома. Хотя, конечно, выполнял и те поручения, что-то было... В первом случае, я был сопровождающим детей офицерских, которые возвращались из пионерского лагеря. Во втором и третьем случае были поручения что-то купить для дома культуры и так далее. Но вы знаете, тут как будто все для меня и открылось. Я был в аспирантуре в Литинституте, потому что меня в свое время не взяли в аспирантуру в ГИТИС. А тут заведующая кафедры, которая очень хотела этого и тогда еще, и мой замечательный педагог, ректор появился новый, а я, как отслуживший в армии, имел некоторые преимущества, и меня, сразу из Литинститута я перевелся в ГИТИС. Мой педагог взял меня своим помощником на преподавательскую работу. С 73 года этим и занимаюсь. Через какое-то время стал заведующим кафедрой. И так далее.

А. Пичугин

— А сейчас, несмотря на Щепкинское училище, вы тоже преподаете в ГИТИСе?

Б. Любимов

— Конечно. Уже не с той степенью интенсивности...

А. Митрофанова

— Историю театра?

Б. Любимов

— Сейчас историю театра, одно время вел семинар по театральной критике. Сейчас больше ухожу в историю. Потому что на современный театр времени, честно говоря, не хватает в том объеме, в котором я когда-то знал его, как футбольный болельщик опять же.

А. Митрофанова

— Борис Николаевич, вообще о многом хочется с вами поговорить, но поскольку вы ректор одного из ведущих театральных вузов в России и преподаете в другом замечательном вузе театральном, вы видите огромное количество студентов, которые стремятся, так или иначе, соприкоснуться с этим миром. Огромные конкурсы на факультеты актерские, они были во все времена, они такими сохраняются.

А. Пичугин

— Сто человек на место порой доходит, правда, да?

А. Митрофанова

— Да. Одни из самых высоких конкурсов, каждый год одна и та же картина. Вы наблюдаете этих детей, которые стремятся поступать, кто-то поступает по несколько лет подряд. Что вы можете об этих людях сказать? Какие у них есть иллюзии об этой профессии, актерской, прежде всего, к чему они готовы, к чему не готовы, что вам в них нравится, что не нравится, в нынешних детях, которые сейчас приходят поступать?

Б. Любимов

— По сравнению с нашим поколением и всеми предыдущими, они абсолютно иначе технизированы. Это начинается с...

А. Митрофанова

— Они в айфон подглядывают текст?

Б. Любимов

— Дело не в этом. Они вообще с этим миром техники... Я вспоминаю, как для отца моего было проблемой чайник поставить. Это другой вопрос, тут он даже немного и наигрывал. А для них, я смотрю... Зачем про это поколение? Я смотрю на своих внуков, они сидят в этих приставках, игрушках, чувствуют себя абсолютно свободно...

Поэтому эти ребята тоже приходят совершенно по иному воспринимающие мир. И я думаю, он будет и дальше меняться. То, что сейчас так компьютерщики выдумывают, мы даже иногда не знаем, они иногда, мне кажется, даже придерживают, учитывая рынок, то, что уже может сегодня компьютер. Это будет, безусловно, сказываться и в кинематографе, и в театре.

А. Митрофанова

— Уже сказывается. Фестивали кинофильмов, снятых на телефон.

Б. Любимов

— Это одна сторона. У них другая информированность, с одной стороны. Но она отчасти ложная информированность, все-таки, она не украденная, но скаченная в Интернете. Это не твое открытие, это кто-то тебе сообщил.

А. Митрофанова

— Это не те знания, которые они пропустили через себя. Хватанули, выдали и забыли.

Б. Любимов

— Конечно. Поскольку эти знания зачастую ложные. Я даже не говорю о заведомой фальсификации, а просто случайные ошибки, поэтому у них мир виртуален дважды. Во-первых, потому что он виртуален, а, во-вторых, потому что он не ими открыт.

А. Пичугин

— Борис Любимов в гостях на Светлом радио. Буквально через несколько мгновений мы вернемся.

А. Пичугин

— Еще раз добрый вечер, друзья! Алла Митрофанова, Алексей Пичугин, в гостях у нас — Борис Любимов, ректор Высшего театрального училища имени Щепкина.

Борис Николаевич, мы говорили про технологический аспект, а ЕГЭ как-то повлияло на современных ваших студентов? Приходится слышать от некоторых знакомых, связанных с высшей школой, вот это уже дети ЕГЭ. Немного неприятно, уничижительно, но это «дети ЕГЭ».

Б. Любимов

— Я когда-то ЕГЭ назвал бабой ЕГЭ. Это даже привилось, я случайно иногда встречаю без авторского сопровождения. Но тут дело не в самом ЕГЭ. Это нормальная форма испытания. Вопрос в том, что он становится визитной карточкой для попадания в вуз, а это уже совсем другое дело. В творческих вузах у нас сохранили творческий конкурс. Поэтому ЕГЭ на нас поддавливает, но не абсолютно связывает руки. И третье, что, конечно, очень важно, поэтому для меня 2014 год стал очень важным в жизни, потому что Министерство образования включило меня в состав той комиссии по возвращению сочинения в школы.

А. Митрофанова

— Серьезно?

Б. Любимов

— Да. Под председательством Наталии Дмитриевны Солженицыной. И я, в том числе туда вошел.

А. Пичугин

— Ну тут вас можно только поздравить.

А. Митрофанова

— И пожелать вам успехов.

А. Пичугин

— Это очень важный элемент.

Б. Любимов

— Да. И мы очень осторожно... Настойчиво, но осторожно вводится...

А. Митрофанова

— Мягко, но твердо.

Б. Любимов

— Твердо, потому что это воля президентская. Это не то что Министерство образования само решило. Но, тем не менее... А мягко, я вам скажу почему. Дело не в том, что за 20 лет, школьники разучились писать, дело в том, что учителя...

А. Пичугин

— Почему за 20? По-моему, 10 лет у нас ЕГЭ отмечало, даже меньше...

Б. Любимов

— ЕГЭ-то ЕГЭ, но объем часов на сочинение уходило еще задолго до ЕГЭ, это не надо связывать. Поэтому учителя сами говорили, что они забыли, как преподавать сочинение.

А. Пичугин

— А некоторые учителя сами сдавали ЕГЭ, закончили институт и пришли в школу. Они сами сочинения не писали никогда.

Б. Любимов

— Поэтому мы разрабатывали в течение лета очень быстро различные варианты общих тем, потом специалисты более специального профиля различные варианты этих подтем. 20 ноября, по-моему, прошло первое испытание этого. Пока очень осторожно. Но для меня то, что я дожил до возвращения сочинения в школы... Потому что если не это, то скоро ни одного хорошего спичрайтера не найдет себе начальство.

А. Митрофанова

— Дети, которые с первого класса, учатся в той системе, которая их настраивает на ЕГЭ, вдруг внезапно оказываются перед фактом, что им придется писать сочинение. Они же к этому не готовы. Это же по отношению к ним не честно.

Б. Любимов

— Именно поэтому это делается очень поэтапно и медленно. Это на уровне пока зачет, не зачет.

А. Митрофанова

— Это не будет пока громом среди ясного неба?

Б. Любимов

— Нет, нет, это не гром среди ясного неба. Об этом сказано уже давно, сейчас, повторяю, летом шла работа, надо еще темы придумать, чтобы они не были просто литературоведческими, чтобы не было... А самое главное потому, что их этому не учили, вы совершенно правы.

А. Пичугин

— Я, может быть, ошибаюсь, но мне казалось, что сочинения у нас нет как экзаменационного элемента, но дети в 5, 7, 10 классе на уроках литературы пишут.

А. Митрофанова

— В идеале.

Б. Любимов

— Люди настроены прагматично. Если они знают, что это им не нужно. Много ли людей, особенно подростков, так заинтересованы в бескорыстном знании? Если мне, скажем, в 7 классе сказали, что мне тригонометрия не нужна, а тангенс, котангенс — это очень полезно знать, что есть такие. Открыл бы я хоть раз учебник по тригонометрии? Конечно, нет. И дело даже не в... Тема сочинения очень существенная, но очень важно то, о чем вы сейчас говорили, может, это зависимо и независимо от ЕГЭ, они идут с совершенно девственными знаниями в области истории литературы.

А. Митрофанова

— Картины эпохи в голове не складывается.

Б. Любимов

— Конечно. Все эти анекдоты, которые печатаются и рассказываются про сочинения и ответы на экзаменах, как ректор театрального института могу сказать, что это абсолютная правда. И, к сожалению, это бывает не только среди тех, кто идет на актерский факультет, в конце концов, им говорить чужие слова со сцены. Но и те, кто идет, на театроведческий факультет. Где тоже картина мира представлена двумя-тремя пьесами, двумя-тремя именами и так далее. С этим приходится считаться. И зачастую нам, педагогам высшей школы, людям, имеющим среднее образование, фактически давать им тот гуманитарный импульс в области не говорю о философии... Какой там Шлегель и Гегель, когда ты Гоголя не знаешь. Кто такой Пушкин.

А. Митрофанова

— Я смеюсь, но это печально, на самом деле. Хорошо, что вы даете, что есть такое понимание, что нужно начинать с этого.

А. Пичугин

— Вы, в свое время, поднимали очень важную, на мой взгляд, тему, о которой очень мало говорят, что еще лет 25 назад поступали в театральные вузы студенты из разных регионов России, каждый со своей языковой особенностью, географической спецификой, было понятно, что эта девушка приехала из Перми, этот юноша из Вологды, девушка из Киева, а вот мальчик из Москвы. Это очень помогало театру. А сейчас у всех очень невнятный язык, дикторская начитка. В чем тут проблема, в чем опасность для театра?

Б. Любимов

— Опасность для того театра, который заменит 3D или 33D вообще живого актера, такой опасности нет. Техника когда-нибудь придет так, такая будет, что на сцене будет некое изображение, а звучать будет голос Ермоловой, и вы не отгадаете, что это не Марья Николаевна, а просто некое изображение. Мы доживем и до этого. Но для того театра, который ориентируется на слово, который ориентируется на литературу, который ориентируется на великую драматургию и великую литературу, это конечно... Ведь текст Островского или Гоголя — это бесконечное разнообразие интонаций, с которыми говорят его персонажи. Собакевич говорит в «Мертвых душах» не так, как Земляника в «Ревизоре». Добчинский и Бобчинский говорят по-разному. Анна Андреевна с Марьей Антоновной разговаривают по-разному. Дама просто приятная и дама приятная во всех отношениях тоже говорят по-разному. А когда ты слышишь усредненную интонацию, да, начитывающего информацию диктора, который не расставляет, какие там знаки препинания, об этом уже и речи нет. Это некая бегущая строка.

А. Пичугин

— А почему важна географическая привязка?

Б. Любимов

— Сейчас говорят все одинаково. Одинаково плохо. Географическая привязка была трудна, с некоторыми особенностями, фрикативное «гэ», с ними боролись педагоги. Но, по крайней мере, там было ощущение живой и естественной интонации, органичной, тебе присущей. А не украденной, не заимствованной от телевизионного диктора. Все говорят с интонацией, не обязательно гастарбайтеров, но домработницы, приехавшей откуда-то из-за тридевять земель. И это, к сожалению, начинает сказывать и на интонациях наших ведущих актрис и актеров. Они откуда берутся? Оттуда же. Ну и конечно, это может быть для профессии не так уж важно, а для общей культуры неплохо. Знаки препинания, грамматика, они ездят так, как ездят олигархи и бандиты по Рублевке. Без правил уличного движения. По-моему, не было ни одной служебной записки, написанной моими студентами, в которой не было двух-трех ошибок. И у всех у них...

А. Митрофанова

— Хорошие баллы по русскому языку. Борис Николаевич, а чем вам нравятся современные дети? Есть же что-то хорошее в них?

Б. Любимов

— Да, все! Ну что вы! Я сейчас больше общаюсь с поколением моих внуков.

А. Митрофанова

— А внукам сколько лет?

Б. Любимов

— Внучке 8 будет вот-вот. Внуку — 11.

А. Митрофанова

— Я когда говорила дети, имела в виду студентов.

Б. Любимов

— Конечно. А это уже мгновенно догоняет. Все они очень свободны. Может быть, и в плохом смысле этого слова, но и в хорошем тоже. Может быть, те тормоза, которые были у нас, не только хорошие, но и плохие, для них они не существуют. А с другой стороны, если говорить о внуках, о поколении, они добрые, светлые. Мы все время старшее, среднее поколение, очень трудно даже с моими бывшими студентами, студентками, главным образом, в возрасте между 45 и 55 годами мучительно трудно общаться. Поэтому для меня Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) не существует. Я в него не залезаю совсем.

А. Митрофанова

— А вы там есть?

Б. Любимов

— Нет, я там не зарегистрирован. Добрые люди доложат, если о тебе чего-то напишут. Но я в это не лезу, потому что я вижу, это мучительная борьба с кем-то, потому что не можешь бороться с самим собой. Это все время высокое требование к кому-то без какого бы то ни было требования к себе. Это все время несоответствие амбиций и реальных возможностей. А эти пока еще они понимают, что этот мальчик сильнее, это нормально. Я не должен обижаться на Бога, природу, родителей, я должен что-то сделать с собой, чтобы … ну не обязательно стать сильнее его, а чтобы чувствовать себя достаточно сильным, чтобы существовать в этом мире. Они доброжелательны, отзывчивы, веселые, светлые. Но это поколение... О внуках я говорю, но это и... Поколение говорить так нельзя, потому что наверняка и среди этого поколения будут бандиты. А среди тех, про кого я так горько прошелся в связи с этим, 45-55 летние люди, среди них тоже есть и добрые, и светлые. Но пока некий свет, азарт и энергетика добрая... Программа у вас хорошо называется, слово светлый, свет — это замечательно, то, чего так не хватает осенью, зимой в Москве, в России, в природе, хочется света, этого безумно не хватает в человеке. Но самое главный грех — уныние. Это один из самых больших грехов.

А. Митрофанова

— Это правда. Смертный грех.

Б. Любимов

— И когда человек входит к тебе в кабинет, и уже сразу мрачный, чем-то недовольный... Эти могут прийти и потребовать, иногда нагло, иногда нахально, но в них при этом нет уныния, в большинстве из них нет.

А. Митрофанова

— Может, это молодость такая. Азарт...

Б. Любимов

— Конечно. Но здесь, когда я вижу уныние и недоброжелательство у младшего поколения, тут уже я включаюсь. Поэтому, всю жизнь работая в высшей школе, я за это и люблю. Модификации, конечно, происходят, меняются они, но все равно остается эта энергетика, которая тебя заряжает и не дает тебе стать унылым, мрачным и злобным старикашкой.

А. Пичугин

— Ректор театрального училища имени Щепкина Борис Любимов сегодня у нас в программе «Светлый вечер».

А. Митрофанова

— Борис Николаевич, на вашей странице на сайте Щепкинского училища указан такой спектр ваших интересов. Русская классическая литература, театр, философия и богословие. Вот об этом я хотела вас подробнее расспросить. Причем тут богословие?

Вы занимаетесь театром и при этом богословие — одна из сфер ваших интересов? Вы даже на канале «Культура» вели программу о чтении Библии в свое время.

Б. Любимов

— Да.

А. Митрофанова

— Как это сочетается? Почему, откуда?

Б. Любимов

— Вообще-то говоря, в непосредственной ректорской работе, конечно, это не имеет никакого отношения. Если очень пунктирно и не уходя в предысторию, я воспитывался в не просто религиозной, но церковной семье.

А. Митрофанова

— В советское время, в Москве.

Б. Любимов

— Да.

А. Пичугин

— И вас маленького тоже водили в церковь?

Б. Любимов

— А как же? Я в алтаре стоял в храме, где сейчас Иерусалимское подворье, в Филипповском переулке.

А. Пичугин

— На Арбате.

Б. Любимов

— Там духовник моего отца и настоятель этого храма замечательный священник отец Александр (Скворцов), нас туда пускали. И там, кстати, стоял брат, если не ошибаюсь, ленинского сподвижника Бонч-Бруевич, генерал. Тоже в алтаре.

А. Митрофанова

— Он тоже был верующим человеком?

Б. Любимов

— Да.

А. Митрофанова

— Искренне?

Б. Любимов

— Наверное, да. Тут я просто не берусь судить. Поэтому я для своих лет достаточно хорошо знал порядок церковной службы. Потом у отца и сохранились достаточно много церковных книг все-таки. А с другой стороны, где-то начиная с конца 50-х годов у него были связи с Московской Патриархией. Поэтому у меня хранятся все церковные календари с конца 50-х. Журнал Московской Патриархии, наверное, с 71 года, молитвослов 56 года, Библия 56 года.

А. Митрофанова

— Тысяча восемьсот?

Б. Любимов

— Нет, девятьсот.

А. Пичугин

— Они же издавались.

Б. Любимов

— Только закрыто, конечно. И все это, начиная с 80-х годов, при Владыке Питириме Минея Богослужебная. И я ее, простите, все-таки всю прочитал.

А. Пичугин

— А если вы так глубоко в это погружались, не было мысли пойти по этому пути? Поступить в семинарию после школы.

Б. Любимов

— После школы — нет. В 91 году предложили уйти на работу в Отдел религиозного образования и катехизации, который тогда был создан с принятием сана священника. В 91 году я решил, что уже поздно. Когда лучшая часть твоей жизни позади, становиться просто чиновником мне не хотелось, а послужить уже требовалось... Все-таки мне кажется, это нужно делать вовремя. Хотя я знал священников, которые становились и замечательными становились священниками и на пятом десятке. Но мне казалось, что это не мой путь, хотя к этому времени все, что тогда издавалось... Я читал шестопсалмие и прислуживал в храме у нас недалеко от дачи, где я живу, с момента, когда этот храм открылся в 90-м году и до самого недавнего времени я исполнял обязанности псаломщика. Я как-то у Владыки Питирима покойного спросил, где-то еще в 88 году или в 89, наверное, да, не стоит ли мне поступить на заочное отделение в семинарию. А он сказал: а, собственно, зачем вам? Если вы хотите служить, тогда, конечно, надо. А так, ваших знаний вам хватает вполне для вашей деятельности. В это время в 88 году уже казалось, что можно писать свободно о Церкви, о религиозной философии.

А. Митрофанова

— Тысячелетие Крещения Руси — это водораздел своего рода.

Б. Любимов

— Да, совершенно верно. И решение ЦК КПСС о возможности печатания богословского наследия русской религиозной мысли, это постановление было в марте 88 года. Я и до этого делал тайком, а тут в первую же поездку за рубеж я вывез чемодан просто... Кто-то вывозил технику, кто наряды женам, а я чемодан книг.

А. Пичугин

— Это уже перестройка была?

Б. Любимов

— Это было самое начало. Поэтому когда таможенник увидел эту картину чемодан, въезжающий...

А. Митрофанова

— Расскажите о реакции.

Б. Любимов

— Это было замечательно, я его забыть не могу. Он начинает все это смотреть, а там... Такой прямой антисоветской литературы не было, хотя уже и ее было можно ввозить. Там была религиозная, церковная, философская литература. Иван Александрович Ильин, которого я могу сказать, что первая публикация Ильина в России, это ваш покорнейший слуга в 89 году в журнале «Театральная жизнь». А в журнале «Театральная жизнь» мне тогда предложили вести страничку, которую я назвал «Русские идеи». Не то, чтобы горжусь этим, все-таки у нас, в основном, пишут о русской идеЕ. Такие выдающиеся мыслители, как Соловьев, Бердяев, Розанов. Мне казалось, что это как-то обидно. Неужели у русских только одна идея? И не вступая в полемику ни с Соловьевым, ни с Бердяевым, мне это не по чину, я все-таки сказал, что русские идеИ, их много. И у меня начались публикации в журнале «Театральная жизнь». И не только таких мыслителей, которые были на слуху, но и таких как Петр Струве, и так далее, отец Сергий Булгаков, Франк, отец Павел Флоренский, с него это началось. А потом мне журнал «Новый мир» заказал публикации того же самого Иван Александровича Ильина уже большую по объему, и эта страница была. Я этим стал заниматься года с 68.

А. Пичугин

— То есть сами вы познакомились с ними гораздо раньше.

Б. Любимов

— Конечно.

А. Митрофанова

— В советское время... Вы рассказываете, что вы ходили в храм, прислуживали в алтаре, будучи маленьким мальчиком...

А. Пичугин

— Причем рассказываете как само собой разумеющееся.

А. Митрофанова

— Да. Но это же было, мягко говоря, доступно не для всех. И очень многие люди пострадали за то, что вели себя так же, как вы. Были гонения, были облавы, комсомольские дружины.

Б. Любимов

— Да, конечно.

А. Митрофанова

— Которые вычисляли людей, которые ходят в храм. И далее — со всеми остановками. А как вас чаша сия миновала?

А. Пичугин

— И миновала ли?

Б. Любимов

— Миновала, судя по тому, что я с вами сижу. Бог берег. Бывали моменты, когда некоторое напряжение возникало. Например, у меня был один студент, который как раз прислуживал в храме. Он как-то сдает мне зачет, зачет сдает не очень удачно, говорит, я занят был всякими делами. А я на следующий день в воскресенье встречаю его в храме, он идет в облачении, церковную утварь несет. Он чуть не уронил, когда увидел своего педагога. Я говорю: «Да, Петя, теперь я понимаю, какими делами, ты был занят».

А. Пичугин

— Захотелось что-то отмотать назад, может быть, зачет ему поставить?

Б. Любимов

— Нет-нет.

А. Митрофанова

— Поблажек никаких?

Б. Любимов

— Нет. Я недавно встретил своего бывшего знакомого. Говорю: «Спасибо, что не забыли». Он мне: «Кто ж вас забудет, у меня в аттестате только одна четверка — ваша». Вообще-то я не злой педагог.

А. Митрофанова

— Испортили аттестат...

Б. Любимов

— Ну что сделаешь... Бог миловал, как видите, ни он на меня не настучал, ни я на него. Книгами обменивались. В 60-е, 70-е годы обмен был. Я думаю, что, может быть, даже какая-то информация и была, но соответствующие учреждения присматривались и ждали, будет ли какое-то активное движение. А к церковному диссидентству я отношения не имел.

А. Пичугин

— А не церковному? Интеллектуальному подполью?

Б. Любимов

— Конечно. Безусловно.

А. Пичугин

— Литература, поэзия...

Б. Любимов

— Во-первых, у меня дореволюционная литература религиозно-философская, не говоря уже о церковной, но религиозно-философская была в библиотеке моего отца. Скажем, сборник «Вехи» я брал не в библиотеке, а с книжной полки, Владимир Соловьев, Розанов, Мережковского 24 тома, собрание сочинений это я, простите, прочитал еще в студенческие годы.

А. Митрофанова

— Ах.

Б. Любимов

— А что-то еще даже в школьные. А в 70-е годы начались и контакты с за рубежом, люди приезжали, привозили литературу. Мой тогдашний духовник отец Всеволод Шпиллер давал мне читать Бердяева.

А. Пичугин

— Николо-Кузнецкий храм.

Б. Любимов

— Конечно. Там был центр московской церковной интеллигенции, что-то я получал непосредственно от него. А, начиная с первых поездок за рубеж, с начала 80-х годов я уже в Париже первым делом бежал не смотреть духи для жены...

А. Пичугин

— На Рю Дарю?

Б. Любимов

— На Рю Дарю, конечно.

А. Митрофанова

— На Рю Петэль.

А. Пичугин

— И к Никите Алексеевичу Струве, в его магазин.

А. Митрофанова

— Не на Рю Петэль, извините.

Б. Любимов

— Рю Петэль само собой.

А. Пичугин

— А я вообще не был в Париже.

Б. Любимов

— Поэтому у меня библиотека, когда можно было публиковать, у меня целый раздел был, посвященный русской религиозной мысли и богословию тоже. Поэтому, когда канал «Культура» был создан, и там возникла идея программу «Читая Библию», нужно было, чтобы это был человек светский, выбор руководства пал на меня. И я с 2000 года, два года, я считаю, очень много для программы. На радио у меня была программа «Действо и действие»...

А. Митрофанова

— А вы про всю Библию делали программу? Или только про Новый Завет?

Б. Любимов

— Когда мне предложили, надо было самому придумать. И я решил, что если начнешь с Ветхого Завета, то до Нового никогда не дойдешь. Если ты начнешь с Нового, то тогда это не Библия, это Евангелие. Надо было придумать, как это сделать. В субботу я читал и комментировал Ветхий Завет, а в воскресенье — Новый. Соответственно было прочитано два Евангелия — от Матфея и Марка за два года, а в Ветхом — две книги Библии. Дальше это приостановили, и правильно, потому что так можно...

А. Митрофанова

— Бесконечно. А из всего корпуса текстов Библейских, для вас какой самый ценный? Какой вам ближе всего?

Б. Любимов

— Сложно сказать. Конечно, это Новый Завет, вне всякого сомнения. Бессмысленно говорить, какое Евангелие ты любишь больше, потому что....

А. Митрофанова

— Может, какой-то эпизод.

Б. Любимов

— Самое короткое и самое внятное, когда меня спрашивали, с чего начинать...

А. Митрофанова

— Марка?

Б. Любимов

— Конечно. И я потом нашел это у Владыки Антония.

А. Митрофанова

— Он говорил, что начал читать с самого короткого, чтобы побыстрее закончить и закрыть эту тему, и попал.

Б. Любимов

— Совершенно верно. Самое богословски сложное — это от Иоанна. Когда-то я по наивности и был не прав, конечно, говорил, почитайте от Иоанна. Конечно, это надо уже пройти какую-то школу. Я очень люблю апостольские послания. Если больше всего, то «всегда радуйтесь, непрестанно молитесь». Вот это мой...

А. Пичугин

— Девиз по жизни?

Б. Любимов

— Да.

А. Митрофанова

— «За все благодарите...»

Б. Любимов

— Да, конечно...

А. Пичугин

— Борис Николаевич, а есть какой-то святой, может быть, не святой, но деятель Церкви, который вам ближе всего? Может быть, благодаря которому что-то у вас в жизни сложилось особенно?

Б. Любимов

— Вы знаете, отец мой выбирал, все мое детство до 7 лет это всегда дача по Северной железной дороге, посередине, между Москвой и Троице-Сергиевой Лаврой. Поэтому я точно могу сказать, что это преподобный Сергий. Причем я думаю, именно в детстве, потому что так я любил животный мир, когда я входил в Лавру и видел изображение Сергия с медведем, это мне...

А. Митрофанова

— Нравилось.

Б. Любимов

— Да, я думаю, это мое, он меня этим... Если можно так до животного добраться... Я ведь когда-то хотел, думал о том, что в зоопарке буду работать...

А. Митрофанова

— Это еще с «Синей птицей» связанное желание...

Б. Любимов

— Конечно. С Маугли. Еще Достоевский говорил, что русские мальчики, им нужна обязательно лошадка. У меня лошадки не было, но кошки, собаки были. Это, конечно, мои важные персонажи в жизни.

А. Пичугин

— Борис Любимов в гостях на «Светлом вечере» был сегодня, Алла Митрофанова, я, Алексей Пичугин, прощаемся с вами, всего хорошего. Спасибо большое.

А. Митрофанова

— Доброго светлого вечера.