"Русские летописи и летописцы". Гость программы - историк Алексей Лаушкин

Гость программы: историк, кандидат исторических наук, специалист по истории летописания Алексей Лаушкин.

Тема беседы: история русского летописания, истоки и содержание русских летописей, русские летописцы.

 

 

 

 

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие слушатели! Это Светлое радио, радио "Вера". В эфире передача «Исторический час». С Вами в студии я, Дмитрий Володихин. И у нас замечательный гость, историк, кандидат исторических наук, научный руководитель Соловецкого морского музея Алексей Владимирович Лаушкин.

А. Лаушкин

— Здравствуйте, дорогие друзья!

Д. Володихин

— И мы сегодня поговорим о том, что составляло и составляет для многих поколений историков самую, может быть, суть древней истории Руси – истории домонгольской, если не сказать, допетровской. Мы поговорим о летописях и о летописании русском.

Эта тема чрезвычайно сложная, чрезвычайно – для меня, во всяком случае – интересная. И сейчас летописание без конца вызывает дискуссии в блогосфере, в публицистике. Очень часто говорят: можно ли доверять древней летописи? Не есть ли она сплошная тенденция? Не есть ли она сплошное искажение? Должны ли мы гордиться тем, что наши предки создали памятники самостоятельной исторической мысли, или это сплошные заимствования? Иными словами, споры, которые ведутся вокруг летописного дела, льются бесконечным потоком, превращаясь время от времени в полноводную горную реку с извивами, с падением воды с обрывов, с брызгами, а иногда и с полным пересыханием русла. Дадим слово профессионалам. Вот Алексей Владимирович – человек, который написал немало статей, посвященных древнерусской летописи, - я надеюсь, сегодня просветит нас на эту тему. Алексей Владимирович, когда, собственно, началось русское летописание и каким образом это произошло?

А. Лаушкин

— Древнерусское летописание началось в XI веке, скорее всего. У нас здесь есть некоторая неясность относительно самой иконы. Эти работы – наиболее такой оптимистический взгляд говорит о том, что, возможно, уже в первой половине XI столетия, может быть, даже в конце X стали вестись отдельные исторические записи. Более осторожные исследователи указывают на вторую половину XI века, но это, в любом случае, эпоха первых поколений после князя Владимира, его сына Ярослава, сыновей Ярослава. То есть это глубокая древность, и летописание рождается как систематизация всех устных припоминаний и, может быть, даже первых записей, которые уже имелись в Древней Руси. Когда летописания приобретают привычный для нас вид с делением на годы, тоже предмет некоторой научной дискуссии. Но, в любом случае, мы можем говорить, что этот вид летописания принимают не позднее второй половины тоже XI века – может быть, в 70-е годы XI века. Так что перед нами действительно то, что уходит своими корнями в глубочайшую древность. Ну, а последние летописные записи велись у нас не то, что в XVII и XVIII веках – кое-где, по монастырям, по окраинам Руси, хотя роль главного, ключевого исторического источника летопись теряет чуть раньше. Ну, это «чуть раньше» - век-два, не более. Таким образом, большая часть русской истории, прежде всего, освещена летописцами, и мы, конечно, должны низко кланяться за это.

Д. Володихин

— Ну, а теперь вопрос о том, до какой степени летописания есть, своего рода, национальное достояние, памятники самостоятельной исторической мысли Руси, и до какой степени это заимствования. Одни говорят, что древняя летопись – это, в общем-то, некий набор дружинных сказаний, чуть ли не от скандинавских саг, которые были записаны в XI веке. Таким образом, это отчасти памятник скандинавской мысли, варяжской. Другие говорят, что летописания – это есть калька с исторической мысли Константинопольской империи, не вполне удачно называемой ныне Византийской империей. И, таким образом, здесь мы были всего-навсего подражателями, и здесь наши книжники, то есть мудрые ученые люди XI века, времен того же Ярослава Мудрого и его сыновей, не были первооткрывателями, а всего-навсего пошли по тому же руслу, которое было открыто задолго до них, за много веков до них. До какой степени правы первые, вторые, а может быть, ни те, ни другие не правы?

А. Лаушкин

— Да, Вы мне задали сразу несколько вопросов – и о форме, и о содержании, и об истоках летописаний. Я попробую по очереди на них ответить.

Если говорить о самом простом – о форме, то летописание – оно действительно имеет внешнее подобие, и самое ближнее из них – это западноевропейская аналитика. Собственно, анналы – это и есть летописи западноевропейские. Вот это внешнее подобие, это форма изложения материала, который разделен на годовые главки. Было ли заимствование этой формы – этот вопрос не имеет однозначного ответа. У нас нет никаких явных доказательств того, что на Руси начали вот так организовывать исторический материал, потому что знали западноевропейскую традицию. Во всяком случае, количество отличий содержательных подвигает нас к предположению, что это могло быть и такое самостоятельное открытие, немудреное, надо сказать, открытие.

Что касается Византийских предпосылок, то, конечно, на Руси знали - XI веке были грамотные люди, были просто греки, которые сюда приезжали, были русские, которые знали греческий язык, и знали главные памятники тогдашней византийской историографии или историописания, как сейчас говорят. Это хроники - византийские хроники, и мы улавливаем отдельные литературные черты этой хронографии, византийской нашей летописи. И, таким образом, здесь мы можем говорить тоже... Ну, здесь вот можно более уверенно говорить о таком взаимодействии.

Д. Володихин

— Может быть, можно назвать какие-то хроники, которые действительно точно были известны (нрзб.)?

А. Лаушкин

— Да, хроники... Ну, самая широко известная летописцам хроника – это была Хроника Георгия Амартола, Геория Грешника. Не она одна. И современные текстологические исследования постепенно расширяют круг хроник, которые могли быть привлечены в меньшей степени, но тоже были известны, так или иначе, летописцам.

Ну вот если мы все-таки говорим в целом о византийской хронографии, то наша летопись на нее по форме не похожа. В хрониках изложение не ведется свободной сеткой. Рассказ идет об эпохах, а эпохи, соответственно, связаны с управлением. Так что перед нами некая новая форма по отношению к греческой хронографии.

Д. Володихин

— Здесь мы более, в какой-то степени, оригинальны?

А. Лаушкин

— Здесь – безусловно, вот эти первые книжники... Наверное, это были киевские книжники, в киево-печерских монастырях, возможно, насельники. Они тут экспериментировали с формой и брали то, что им казалось нужным, и все дальше, где чувствовали эту возможность.

Если говорить о содержательных источниках, то, опять-таки, мы эти источники находим. И главные из них – это книги Священного Писания. Это та историография, которая намечена уже в Ветхом Завете, которая поддерживается совершенно по-другому в Новом Завете, и в основе этой историографии, библейской историографии, лежит мысль о том, что история движется под воздействием двух главных сил – воли Божьей и свободной воли человека, человеков, человеков, которые складываются в народы. И вот эта историография – она была не просто принята. Эта историографическая система принята нашими летописцами, но она была не прочувствована, и это был, скорее, метод взгляда на жизнь, на мир, на дела спасения. И тут мы говорим о том, что глубина адаптации этого подхода была очень небольшая. Естественно, что библейская по корням система взгляда на историю имела массу выражений в византийской, в том числе, историографии, и эти памятники тоже влияли. Тут не только хроники – тут и жития святых, и другие тексты. И поучения святых отцов, и поучение тех митрополитов, которые приезжали на Русь. То есть вот этот весь удивительные, богатые идейные сокровища, которые Русь получила вместе с христианством, от греков, прежде всего, - они, конечно, пошли в дело.

Но если мы будем оценивать все-таки степень оригинальности тех конкретных взглядов, которые появляются в нашем летописании, то тут мы не находим прямого заимствования у греков. Греки смотрели на окружающий мир не так, как стали смотреть летописцы. Греки в их имперском сознании видели вокруг себя только варваров. Русские летописцы последовательно смотрят на окружающие народы как на людей, на равных людей. Эти люди могут быть той или иной веры. Вера неправильная, вера, языческая особенно, объясняет, какие дурные поступки у этих людей, летописцы последовательны в этом взгляде, но у них нет попытки такого национального самоутверждения за счет соседей, такой национальной гордыни, которая была, например, у тех же греков. И та система – система собственной истории, взгляд на собственную историю, которую наши летописцы выстраивают, это не просто глубоко оригинальная система идей, возникшая уже в пределах XI века, но это, если угодно, такая вот реторта, в которой вырабатывались основы и национального самосознания. Причем, многие идеи, которые возникают тогда, в период этих первых летописцев... Не только летописцев, конечно, а эти идеи потом пережили не только их, но и Древнюю Русь, и в каком-то смысле дожили до нашего времени.

Д. Володихин

— Ну, а возвращаясь к вопросу, который сейчас, после Ваших слов, представляется уже почти смешным, но, тем не менее, в современной публицистике, в современной блогосфере все-таки существует этот остроумный, хотя и не глубокомысленный взгляд на Русь как на своего рода Скандо-Византию, включает в себя представление о том, что в ядро летописи лег дружинный эпос – возможно, скандинавские саги, возможно, собственно, русские какие-то богатырские сказания. Как Вы смотрите на это?

А. Лаушкин

— Ну, безусловно, устный материал использовался нашими летописцами. Какой-то устный материал использовался, как правило, критически, иногда они даже, что называется, вслух рассуждают и в разных версиях приводят аргументы в пользу одной и другой версии. Это обычный путь развития любой историографии – что самый ранний период освещен устными сказаниями, каким-то образом воспринятыми. Поэтому, конечно, когда мы говорим о самой ранней Руси, той Руси, которая у нас ассоциируется с Рюриком, с Олегом...

Д. Володихин

— Святославом...

А. Лаушкин

— Да, Святославом... То там вот этот элемент устных сказаний довольно велик в тексте летописи, и это не должно нас смущать. Были ли эти сказания скандинавским дружинным эпосом – в этом уже есть большие сомнения. Здесь, перед нами более сложная структура, природа того устного предания, которое фиксировалось. Но главное – не в этом. Главное в том, что многие факты мы можем проверять с помощью других источников, которые не восходят к этой традиции. И вот эта проверка – она, с одной стороны, говорит о том, что да, могут быть и, наверное, есть, и следователи их знают и умеют вычленять, - какие-то неточности, скажем, хронологические в летописях. Да, есть некие мифологические элементы, которые могут каким-то образом попадать в повествование. Но в целом – в целом рассказ нашего летописания о ранних временах, о долетописных временах, хотелось бы это подчеркнуть, когда не велись, и только сейчас систематически на каких бы то них было записях, он...

В. Емельянов А потом тщательно все это припоминали и рассказывали, когда записи начали вести.

А. Лаушкин

— Да, безусловно. Так вот, припоминания об этих ранних временах – они, в целом, соответствуют тому, что мы знаем и из других источников. Мы можем говорить о том, что ранняя история является мифологической, не реальной, что это некий литературный текст, на российском невозможно и не нужно искать историческую реальность. Тем более, текст, пришедший откуда-то извне. У нас нет решительно никаких оснований.

Д. Володихин

— Дорогие слушатели, это Светлое радио, радио "Вера". В эфире передача «Исторический час». С Вами в эфире я, Дмитрий Володихин. И у нас замечательный гость – историк Алексей Владимирович Лаушкин, специалист по истории русского летописания.

А сейчас мы с Вами вернемся к тому, о чем Алексей Владимирович уже говорил. Вы начали говорить о том, что, собственно, в летопись включен в качестве основополагающего элемента взгляд на мир, который укоренен в Священном Писании – в Ветхом Завете и, в большей степени, в Новом Завете. И в то же время мы говорили о том, что, возможно, какие-то устные материалы, какие-то сказания княжеские, дружинные или викингские могли оказаться в составе летописи. В связи с этим – вопрос о том, где летопись велась в Древней Руси в том же XI веке, в начале XII века: это княжеский двор, или это монастырь, или это, может быть, соборный храм, допустим, того же Киева или какого-то иного крупного города? И сюда же второй вопрос: где, скорее, по Вашему мнению, могла появиться летопись – на Юге Руси, в Киеве, или на Север Руси, в Новгороде Великом, может быть, в Рюрикове-городище, каких-то селениях вокруг Новгорода? Ваше мнение?

А. Лаушкин

— Ну, во-первых, надо сказать, что мы, наверное, не имеем в своем распоряжении всех тех летописных начал, которые, возможно, были в ранний период всех первых летописных опытов, поэтому можно судить только по той традиции, которая до нас дошла.

Д. Володихин

— Она дошла уже в довольно совершенном, уже устоявшемся виде.

А. Лаушкин

— Дошла в устоявшемся виде. Это традиция «Повести Временных лет», памятника, который возник на Юге, в Киеве в начале XII века, в 10-е годы XII века, если говорить точнее, и впитал в себя более ранние опыты – но тоже южнорусские, конечно, прежде всего, киевские. Тем сводом, который мы не можем подержать в руках, но в существовании которого текстологи сейчас уже не сомневаются – он с помощью лингвистических методов выделяется очень уверенно, это начальный свод 90-х годов XI века, и он, по всем признакам, тоже был составлен в Киеве, в Киево-Печерском монастыре, который был, конечно, таким центром культурной жизни того времени.

Д. Володихин

— Я хотел бы зафиксировать для наших радиослушателей: итак, все-таки Отечеством летописания, скорее, является Южная Русь – Киев, какие-то культурные центры, монастырские центры в окрестностях Киева?

А. Лаушкин

— Безусловно. И причиной тут, я думаю, главной причиной было то, что Киев был центром митрополии. Там находился митрополит, там находились, конечно, лучшие культурные кадры – рядом с ним. Тем более, что многие митрополиты, да и многие ранние епископы, были греками, которые могли много чему хорошему научить.

Д. Володихин

— С образованными книжными людьми.

А. Лаушкин

— Да, безусловно. Людьми, которые привозили книги, которые книги переводили или заказывали переводы этих книг. Так что здесь вот Киев титульно становится таким важным центром. Ну, и, конечно, вторым фактором становится княжеский двор, который иногда передвигается из города в город. Мы знаем, что Ярослав Блестящий не всегда в Киеве жил со своим двором. Но все-таки Киев – это главное местопребывание Великого князя. Вокруг Великого князя тоже собираются люди не простые, тем более, что наши князья, потомки Владимира, удивительным образом чувствовали свою ответственность за развитие вот этой книжной культуры, распространение христианства, поощряли таких людей, собирали таких людей, как бы мы сейчас сказали, финансировали вот эти добрые дела. И, опять-таки, Киев становится центром притяжения для людей книжных. Вот вторая причина. Ну, и третья причина – она уже зависит, наверное, не от людей, а от некоего Божьего промысла: именно в Киеве возникает Киево-Печерский монастырь, такой духовный феномен, который собирает иноков, точнее даже, еще, может быть, не иноков, а людей, которые ищут Царствия Небесного, со всей Руси. И Киево-Печерский монастырь раннего периода – это такая книжная академия русская. И именно отсюда растекаются по всей стране и миссионеры, и епископы, и вообще грамотные люди. И вот тут очень интересно, говоря о Севере и о Юге, именно о книжной культуре, произвести какое-то сравнение. Например, если мы сравним проповеди двух современников – митрополита Иллариона, будущего митрополита, который жил в Киеве, и его, видимо, знакомца, а может быть даже, друга новгородского – владыки Луки Жидята, и мы увидим, что Лука, обращаясь к новгородцам, обращается к людям очень простым, простым верой, людям, которые делают первые шаги в вере. Это простые новгородцы. Илларион обращается к княжескому двору, и обращается к ним как к мудрым, свободно использует образы и Нового Завета, и Ветхого Завета, ожидая, что аудитория его поймет. Но, с другой стороны...

Д. Володихин

— То есть, иными словами, это несколько более высокий культурный уровень, несколько большая интеллектуальная утонченность?

А. Лаушкин

— Да, но, на мой взгляд, она связана исключительно с тем, что в Киеве находится двор - и митрополичий двор, и княжеский двор. Вот здесь эта интеллектуальная утонченная жизнь, здесь вот эта самая реторта национальной мысли - рядом монастырь. Но, с другой стороны, ситуация, хочу подчеркнуть, не столь однозначна, потому что, скажем, самая  ранняя найденная русская книга – это «Новгородский кодекс» начала XI века, она найдена в Новгороде. Это записная книжка священника, который уже в начале XI века, во времена, может быть, даже еще Владимира (там нет совсем точной датировки, но, возможно, это еще при жизни Владимира), делает свободные пометки перед службой. И дальше мы знаем, что в XII веке грамотность в Новгороде становится практически поголовной. То есть вот эта книжная культура, которая, как некое драгоценное насаждение, возникает в теплых и благоприятных краях Киева, рядом с Золотым столом киевских князей, - вот это «растение» очень быстро рассевается по всей стране. И появляются, конечно, новые центры летописания. Если в раннем летописании мы лишь предположительно можем говорить о том, что да, вот кроме Киева, возможны были какие-то опыты в других городах, то уже в следующем, XII веке, в который начинается «Повесть временных лет», появляются центры летописных работ и в Новгороде, и это становится владычный, опять-таки, двор, это надо подчеркнуть. В последние годы мы все больше и больше в этом убеждаемся – что именно владычный двор был главным книжным таким средоточием Новгорода. Это и другие города – Владимир наш, например.

Д. Володихин

— Ростов.

А. Лаушкин

— Ростов.

Д. Володихин

— Ну, мне хотелось бы обобщенно высказаться на эту тему. Если я правильно понял Ваши слова, Алексей Владимирович, то главным творцом нашего летописания был ученый, южнорусский монах. ОН, собственно, строил летопись, он подбирал материал, он придавал определенную идейную составляющую летописи. И, конечно же, постепенно летописание расходилось по всем концам Руси, но расходилось оно именно из этого центра. Что же касается княжеского двора, то дружинник или князь мог снабдить ученого монаха некими сведениями. Князь мог выдать некие грамоты из архива, мог поделиться важными сведениями. Дружинник или боярин мог рассказать о походах своих летописных...

А. Лаушкин

— И рассказывал. Не только мог, но и рассказывал.

Д. Володихин

— И рассказывал, да. Собственно, ну, вот тот же самый Ян Лушатич, который действительно рассказывал летописцу, и его рассказы были записаны.

А. Лаушкин

— Князь мог отворить свой архив для...

Д. Володихин

— Да-да-да. Ну вот, собственно, тем не менее, все-таки основополагающая роль – именно у южнорусского монаха. И в связи с этим у меня следующий вопрос. Скажите, а тот человек, которого в первую очередь связывают с летописанием, монах Нестор, создатель «Повести временных лет», - что это была за личность?

А. Лаушкин

— Действительно, в общественном сознании повелось считать иеромонаха Нестора летописным создателем «Повести временных лет». Ученые чуть осторожнее смотрят на этот взгляд. С одной стороны, нам известен книжник Нестор, киево-печерский насельник, автор нескольких важных литературных памятников второй половины XI века, где он прямо оставил свидетельства о своем авторстве. С другой стороны, имя Нестора есть в одном из многочисленных списков «Повести временных лет». И означает ли это то, что повесть в начале XII века была создана Нестором, этот вопрос остается открытым. Почему - этот вопрос более сложный, сейчас нам нужно вдаваться в текстологию, чтобы ответить на него. Но, если говорить кратко, то в полной уверенности в том, что книжник Нестор, известный нам по ряду текстов, был еще и летописцем, некоторые основания сомневаться у нас есть. Это если говорить о конкретном человеке Несторе. А если говорить о том, о чем Вы сказали сейчас, Дмитрий Михайлович...

Д. Володихин

— То есть об интеллектуальной среде...

А. Лаушкин

— ...да, о том, что именно монах становится вот такой «солью» этой интеллектуальной жизни ранней Руси, то здесь мы совершенно в этом уверены. Действительно, именно эти люди не просто собирают материал, слагают его и создают, как Вы сказали, некую национальную концепцию, а они, прежде всего, размышляют. Они размышляют над жизнью. Их поражает то, что происходит. Их поражает, что страна, которая еще вчера приносила человеческие жертвы, сегодня покрывается храмами, покрывается монастырями, появляются подвижники. Уходят куда-то прочь в прошлое или, по крайней мере, в далекие и не доступные ни князю, ни епископу, леса вот эти все мрачные черты старинной языческой жизни. И вот это удивление, изумление – оно один из побудительных мотивов их работы.

Д. Володихин

— Ну что ж, поскольку историки, ученые пока еще не закрыли, скажем так, окончательно фигуру Нестора как предполагаемого автора «Повести временных лет» или, может быть, части «Повести временных лет», о чем говорят, скажем так, гораздо чаще в ученой среде, мы все-таки послушаем «Тропарь святому Нестору-летописцу», исполненный хором «Валаам».

(Звучит «Тропарь святому Нестору-летописцу».)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, в эфире Светлое радио, радио "Вера", передача «Исторический час». С Вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы с Вами ненадолго прощаемся и скоро продолжим нашу беседу.

Дорогие слушатели, это Светлое радио, радио "Вера". В эфире передача «Исторический час». С Вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас гость – замечательный историк Алексей Владимирович Лаушкин, специалист по истории русского летописания, и мы с Вами продолжаем беседу именно о русских летописцах, а также об их произведениях.

Очень важный вопрос задам Вам, Алексей Владимирович, отталкиваясь от Ваших же слов, что Священное Писание есть главная основа русской летописи, причем, не в смысле методическом, не в смысле структуры материала, а в смысле идейного и духовного наполнения летописи.

Вот, собственно, летопись – что это, с Вашей точки зрения? Повествование мистическое? Повествование историческое, чисто светское? Церковное назидание? Отчет перед Господом Богом о делах земных? До какой степени сильно в летописании провиденциальное мироведение – то, что Вы уже обозначили в двух словах как «история есть изменение реальности под воздействием воли Божьей и воли человеческой»?

А. Лаушкин

— Свободной воли.

Д. Володихин

— Свободной воли.

А. Лаушкин

— Сложный вопрос. Жанр летописи всегда вызывает споры – и узколингвистические, и у историков. И есть разные подходы. Были времена, когда летописца считали моралистом, потом, в советское время особенно, был противоположный таокй крен в летописеведении...

Д. Володихин

— Это пособник княжеской власти.

А. Лаушкин

— Ну да, прежде всего, политик. Говорили о летописце – он, прежде всего, политик, а потом уже все остальное. Сейчас мы приходим к какому-то более сбалансированному взгляду и понимаем, что, с одной стороны, летописец – это живой человек, у него есть симпатии, есть антипатии, в том числе и политические. С другой стороны, если продолжить разговор об этой политической стороне дела, то мы понимаем, что летописцы вот той старой школы, средневековые летописцы никогда не позволяли себе перейти некую грань лжи, например, некую грань моральную и никогда не пытались оправдать то, что неоправдаемо по своей природе. И в этом смысле - если вот этот политический момент в летописи есть, то он ни в коем случае не переходит в политический цинизм (то, что мы так хорошо знаем из своего личного опыта). Но думаю, что для большинства летописцев вот этот момент был не главным. Они, прежде всего, ощущали себя такими проповедниками, которые должны были современникам и потомкам открыть некоторые тайны – тайны жизни, те тайны, которые очень простые, но которые люди, в том числе и верующие люди, очень часто не хотят в себя пускать, не хотят, даже зная их, использовать в своей жизни.

Вот главная тайна, которую летописцы хотели донести до читателя... А читателями были люди непростые: летопись – это не тот текст, который читали все подряд. Это было чтение для князя, для епископа, для человека значительного. Так вот, та главная тайна заключается в том, что поступки людей влияют на их жизнь. А поступки царей, или князей, или епископов, влияют на народ.

Д. Володихин

— На всю землю!

А. Лаушкин

— На всю землю. И грех царев, грех княжеский – он опасен для всех людей, не только для него. Потому что гнев, может быть, будет излит на весь народ. Царь и народ – это не два разных социальных явления или два разных политических явления, а это, по мнению летописца (а это мнение укоренено в той же самой библейской традиции) – один организм. Если голове плохо, если голова дурна, весь организм будет страдать. И поэтому, скажем, благочестие князя – это не его личное дело. Его отношения с женщинами – это не его личное дело. Если он блудлив, то гнев Божий падет на всех. Если он благочестив, если он верен своей жене, то это гарантия того, что Бог простит и весь народ, так как...

Д. Володихин

— Не то, чтобы гарантия... Это, скажем, способствует...

А. Лаушкин

— Это некий лишний груз все-таки на этой чаше весов, которая склоняется к милосердию. И вот этот подход в летописи есть. И летописцы стремятся донести его до вот этих не последних людей своего времени – на конкретных примерах, через летописные... вообще, через иногда календарные совпадения. Летописец снимает и наблюдает за текущей жизнью и исходит из того, что в мире нет ничего случайного. Все, что случается, оно случается либо благодаря вот этой самой свободной человеческой воле, и тогда человек отвечает за этот поступок. А если какое-то событие или явление невозможно свести к этой свободной человеческой воле, то, значит, это промысел Божий, и в этом нужно увидеть некий нравственный урок и его выучить. Потому что невыученный урок ведет к новым наказаниям.

Д. Володихин

— Ну, например?

А. Лаушкин

— Ну, здесь из этих примеров состоит вся летопись. Вот если мы говорим о раннем русском летописании, то яркий пример этому есть в рассказе о бурных событиях 1068 года, когда новый враг, еще не очень хорошо известный на Руси – половцы, - нападает на Южную Русь, и киевский князь с братьями выходит к ним навстречу, терпит полное поражение, бежит с поля боя. И киевляне, которые хотели пойти на эту войну, хотели взять оружие, просили князя раздать это оружие, в негодовании. Они считают, что князь поступал неправильно. Летописец объясняет, в чем причина этой катастрофы, военной катастрофы. Летописец считает, что корень произошедшего в том, что князь Изяслав Ярославич, киевский князь, грубо нарушил крестное целование. Некоторое время назад братья Ярославичи по главе с Изяславом Старшим позвали в Киев на переговоры своего недруга – князя  Всеслава Вячеславича Полоцкого и целовали крешту нетронутого(?), что он приедет на этот съезд княжеский, о чем-то с ними поговорит и свободно уедет.

Д. Володихин

— Но они своего, заметим, хоть отдаленного, но все-таки родственника...

А. Лаушкин

— Родственника, они все были родственниками, конечно. Ну, они его схватили, они его посадили под замок, и вот летописец рассуждает об этом и говорит, что это очевидно – что поражение от половцев происходит вследствие вот этого греха. Почему? Потому что происходит оно накануне Праздника Крестовоздвижения. И на Праздник Крестовоздвижение, говорит летописец, в храме вместо пения слышатся рыдания. И вот это Бог нас учит – совершенно очевидно, и невозможно в этом усомниться, - что грех чреват наказанием.

Если говорить о другом каком-то времени, замечательный пример мы видим в текстах XIII века. Может быть, даже ярче всего не в летописных текстах, а в текстах проповедников. У нас, конечно, наши книжники-летописцы и нелетописцы – это один слой, это вот я имею в виду Владимирского епископа Серапиона. Серапион, рассуждая о монгольском нашествии, подчинения Руси монголам, говорит, что Бог на много раз наказывал легкими наказаниями, много раз посылал нам Свои знаки, но мы, словно бессмертные, дремлем. Мы не обращаем внимания на все эти знаки. Тогда и только тогда, исчерпав весь запас вот этих легких педагогических средств, Он послал на нас «народ немилостив, народ лют», народ, который не щадит красоты девиц, старости и стариков, - монголов.

Но самое-то главное, если говорить вот об этом библейском корне летописания, заключается в том, что вот этот общий подход порождает очень много культурных явлений, которые мы видим в летописи. И порождает своеобразную систему познания, которая заключается в том, что то новое, что приходит в жизнь, для своего осмысления должно найти в прошлом, желательно, в библейском прошлом, какую-то аналогию, какой-то архетип или прототип. И вот тут наши летописцы тоже очень часто становятся такими исследователями, аналитиками, они ищут вот этот архетип. Они исходят из того, что Бог не меняется. Как Бог действовал с избранным народом Ветхого Завета, так же Он в другой исторической ситуации, но сходной по сути, будет действовать и со своим новым избранным народом – христианами. И, опять-таки, вот это монгольское нашествие порождает очень мощный мыслительный рывок. Ведь происходит невиданное событие: никогда не было, чтобы над головой русского князя, потомка Рюрика, была какая-то иная власть, кроме него. А тут это появляется. Никогда не бывало, чтобы князья платили дань иностранному правителю, а теперь это появляется.

Д. Володихин

— Притом, власть эта неласковая.

А. Лаушкин

— Власть эта не просто неласковая, а это власть не христианская, это власть языческая, это власть, которая...

Д. Володихин

— ...требовательная и злая.

А. Лаушкин

— ...да, и по своему характеру, и по своей вере является властью чужой, враждебной не только плоти, но и духу, враждебной христианству. Как бы ни были веротерпимы монголы, когда они разоряли монастыри и церкви, и происходило все то, что происходило с людьми - можно догадаться, лучше не описывать это, - они, конечно, воспринимались как враги Христа и христиан. Так вот наши летописцы, верные этому своему походу, начали искать в библейском прошлом ответ на вопрос, что же произошло с Русью. И постепенно, в первые уже десятилетия после Батыева нашествия, и летописцы, и авторы житий, и епископы, то есть весь вот этот книжный слой – они подходят к очень важной мысли: что с Русью произошло то же, что когда-то с Иудейским ветхозаветным царством, которое было много раз предупреждено Богом, которому были посланы пророки – пророк Иеремия. Но нечестие этих, прежде всего, царей иудейских привело к тому, что Бог передал Свой народ, Свой возлюбленный народ в руки язычников – немилосердного, лукавого язычника царя Навуходоносора.

Д. Володихин

— Теперь все это происходит с Русью. За ее грехи.

А. Лаушкин

— А теперь все это происходит с Русью. И вавилонский ветхозаветный плен повторяется – теперь ордынским пленом над Русью. Но самое важное, что какова мораль выносится летописцами из всей этой аналогии? Это ведь не апология рабства – эта вот теория ордынского плена, а это найденный путь к свободе. Потому что пророки говорили иудеям, что только верой, сохранением веры Вы заслужите милосердие Божие и найдете путь обратно. «Тогда Я Сам накажу Ваших врагов». И точно к этому они начинают призывать Русь. Понимая, что невозможно сейчас подняться на эту несокрушимую Монгольскую империю, наши книжники предлагают князьям другой путь – долгий, тяжелый путь строения душ и сердец, путь сохранения веры. Путь, который, как мы знаем, забегая вперед, действительно привел Русь к освобождению.

Так что вот те книжные рассуждения, которые мы видим в наших летописных сводах, это не просто разговор умных людей в свободное время. Это то, что выходило в общественную жизнь, это то, что приносило свои плоды в общественной жизни и то, что было востребовано людьми, которые слушали их с амвонов храмов, которые читали их писания в своих палатах. Это были люди заметные, безусловно, - летописцы.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, радио "Вера". В эфире передача «Исторический час». С Вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы со вниманием, я надеюсь, слушаем нашего гостя – замечательного специалиста по истории русского летописания Алексея Владимировича Лаушкина.

Мой следующий вопрос касается Вашего мнения, когда Вы начали говорить о неких знаках. Эти знаки оставляет Сила Небесная в жизни народов, царств, городов, и люди могут узреть их и истолковать их так или иначе, в силу своей веры. Собственно, летопись, насколько я понимаю, пестрит разного рода знамениями, которые приписаны Господу Богу, и за этими знамениями могут следовать Божьи казни, а могут и не следовать – в зависимости от того, как на это, скажем так, первое предупреждение  народ отреагирует, встегнется(?) ли он, как говорили в ту пору, от греха, или не встегнется(?). С Вашей точки зрения, до какой степени вот этот взгляд летописцев на знамения и казни Божьи был системой? Или это, так сказать, случайная игра некоей южнорусской интеллектуальной традиции?

А. Лаушкин

— Нет-нет, это система, последовательная система. Действительно, наши летописцы очень внимательно наблюдают за такой таинственной стороной жизни, и зачастую, к досаде историков, посвящают описанию этой стороны гораздо больше чернил и пергамена, чем каким-нибудь княжеским отношениям или схваткам, что интереснее современному историку зачастую бывает. Они смотрят на небо, они видят и очень внимательно вглядываются в разные аномалии со светилами, затмениями, гало. Они смотрят на необычное поведение животных. Их, конечно, заинтересовывают необычные в наших краях случаи землетрясений. Но они смотрят и на календарь, как вот мы с Вами сегодня уже говорили, обращают внимание на такие совпадения, которые не кажутся им случайными. Они смотрят на святыни и на то, что с ними происходит, с иконами, с мощами. То есть весь этот слой...

Д. Володихин

— Но это, так сказать, все общо. Опять-таки, как и в предыдущем случае, хотелось бы конкретных примеров.

А. Лаушкин

— Да, и вот в чем заключается система? Система заключается в том, что когда происходит что-то из ряда вон выходящее, происходит знамение – скажем, затмевается Солнце, когда начинается звездопад, то как летописцы это комментируют? Во-первых, надо сказать это твердо, что они никогда не пытаются предугадать будущее. Они никогда не пытаются гадать по звездам, по светилам, как это делали язычники, как это делали гадатели, и это не просто... Это для них невозможно, как для монахов, это грех. Но это не отвечает их представлениям о том... о природе этого загадочного. Они могут предположить, что бывает за подобного рода событиями. Например, проблема со светилами вызывает у них страх за жизнь князя или епископа. Именно страх. Но в целом они последовательно воспринимают все эти события как, конечно, предупреждения. Чаще – о возможности наказания. Но именно о возможности наказания.

Д. Володихин

— Ну бывало ли так, что этим предупреждениям люди вняли, и наказание отсрочилось или вовсе не наступило?

А. Лаушкин

— Бывало. Бывало, что очень грозный знак – а за ним никаких дурных новостей.

Д. Володихин

— Опять-таки, пример?

А. Лаушкин

— Иногда летописцы... Ну вот пример довольно яркий есть в Лаврентьевской летописи: князь Всеволод Большое Гнездо посылает в Новгород своего сына Константина на княжение. Политически это очень важное событие. И он туда едет наместником. Новгород становится, хотя бы на время, встает в орбиту владимирской политики. И в этот самый день происходит солнечное затмение. И вот летописец говорит, что люди молятся, чтобы Бог обратил это знамение не на зло (затмение Солнца – нехорошее знамение), а на добро. И действительно ничего не происходит.

Д. Володихин

— А что могли считать знамением на добро?

А. Лаушкин

— Например, огненные столпы над мощами святого. Вот такого рода оптические знамения считали добрыми, и это было последовательно. Но зато, когда что-то случается, иногда наши книжники возвращались к произошедшему, к этому таинственному событию, и говорили: «Вот это было это. Теперь мы это понимаем. Теперь это обнаружилось».

Д. Володихин

— Теперь связь этого знамения с совершившейся Божьей казнью ясна?

А. Лаушкин

— Ясна, да. И вот тот же самый Серапион Владимирский, о котором мы сегодня с Вами говорили, рассуждая о знамениях, методологически вспомнил один важный эпизод из Ветхого Завета. Это история пророка Ионы. Иона был послан в город Ниневию, с тем чтобы объявить этому городу, что грехи его таковы, что его постигнет судьба Содома и Гоморры. Иона послушался этого Божьего повеления, отправился в Ниневию, начал там проповедовать, боялся, что его убьют за эту проповедь, потому что он должен был обличать людей в их грехах и говорить о том, что скоро наступит наказание за этот грех. И люди его услышали. Люди его услышали, они начали молиться, они наложили на себя пост. И в тот самый день, который называл Иона, услышав этот день от Бога, ничего не произошло. Тогда Иона бежал из города, бежал и роптал на Бога: «Господи, как же ты меня так подвел? Я же пришел в этот город Твоим пророком, а Ты меня опозорил», на что Бог не без иронии ему говорит: «Ты не понял, что произошло. Ты спас город своей проповедью. А наказание, которое Я обещал, Я волен и отменить». Вот это был взгляд последовательный на знамения, и он очень хорошо проявился, скажем, в знаменитой повести о походе Игоря – не в «Слове о полку Игореве», а в не менее знаменитой среди специалистов летописной повести. Она, может быть, даже более яркая по своим идеям, более глубокая, чем блистательная по форме слова. И вот там, когда – Вы помните, я думаю, слушатели наши помнят эту историю – в начале похода случилось солнечное затмение, и дружина Игоря начала сомневаться в том, надо ли идти дальше или не надо идти дальше. И вот Игорь там говорит, что раз мы собрались, пойдем дальше, потому что знамения творит Бог, а что будет-то, мы увидим. Мы будущего не знаем и гадать не будем. И вот этот подход был близок и самим летописцам.

Д. Володихин

— Ну что ж, я думаю, что наши радиослушатели получили от Вас, Алексей Владимирович, немало ценной и важной информации. А я хотел бы от имени Радио и от имени наших слушателей поблагодарить Вас. И мы сейчас попрощаемся с радиослушателями, скажем им «до свидания», а после этого будет звучать торжественный отрывок из оперы замечательного русского композитора Бородина «Князь Игорь», как раз таки связанный с Вашими последними в этой передаче словами о свойствах и качествах русского летописания. Сейчас я благодарю Вас за возмездие, уважаемые радиослушатели, до свидания!

А. Лаушкин

— Всего хорошего!

(Звучит фрагмент из оперы А.Бородина «Князь Игорь».)