У нас в гостях был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодежного портала naslednick.online протоиерей Максим Первозванский.
Тутта Ларсен:
— Здравствуйте, друзья! Вы слушаете «Семейный час» с Туттой Ларсен на радио «Вера».
У нас в гостях клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодёжного портала «Наследник.онлайн», многодетный отец протоиерей Максим Первозванский.
О.Максим:
— Здравствуйте!
Тутта Ларсен:
— Здравствуйте!
Ну, поскольку тема у нас семейная, говорить мы здесь будем, в основном, о воспитании детей и об отношениях между поколениями, между супругами, Вы, наверное, как никто, можете помочь нам разобраться в том, как несколько поколений могут благополучно уживаться под одной крышей, и нужно ли это делать.
У Вас старшему ребёнку...
О.Максим:
— ... двадцать шесть...
Тутта Ларсен:
— ... а младшему — тринадцать, по-моему, да?
О.Максим:
— Нет, девять.
Тутта Ларсен:
— Девять. Вот, поэтому Вы, как раз, наглядный пример того, как несколько поколений растут вместе, но — не знаю, насколько под одной крышей?
О.Максим:
— Ну... надо сказать, что, буквально 2 недели назад, третья дочка со своим мужем, наконец, начали жить отдельно. А перед этим, собственно, они жили вместе с нами. То есть, опыт разный есть, конечно. И, всё-таки, я сторонник того, чтобы, по возможности, взрослые люди, создавшие свою собственную семью, жили самостоятельно. Ну... отдельно. Самостоятельно — это второй вопрос: насколько они уже могут по-настоящему жить, опираясь только на себя? Хотя, опыт проживания вместе, под одной крышей, у меня тоже имеется.
Как я уже сказал сейчас, и с третьей дочкой и зятем, её мужем, мы жили вместе больше двух лет... ну, и, так или иначе, мы... на даче летом вместе оказываемся... то есть... можно много чего сказать по этому поводу.
Тутта Ларсен:
— Я недавно, в рамках Дня города Москвы, была экскурсоводом в музее Москвы по экспозиции о Москве... ну... если не средневековой, то уж точно, хотя бы, допетровской...
О.Максим:
— Ну, получается, средневековой...
Тутта Ларсен:
— Да, да... средневековой. И там был макет такого обычного московского дома, в котором живёт... там... сапожник со своей семьёй. Вот, у них есть дом, какие-то пристройки, огород. И, собственно, рассказ был о том, как, вообще, бытовали тогда семьи.
И вот, это — довольно небольшой дом, с земляным полом, понятно, с печкой, без электричества — с лучинкой...
О.Максим:
— Что ж им трудно провести-то было — всего 500 рублей, по нынешним временам за разрешение!
Тутта Ларсен:
— Да, вот именно, подумаешь... да. И без окон ещё, к тому же, практически.
И вот, в этом доме уживалась, порой, семья в несколько десятков человек — ну, 20 человек — точно. Под одной крышей.
Летом они расползались по всей территории своей земли, земельного участка. Жили — кто, там, при конюшне, кто — в мастерской, кто — в бане, и так далее — ну, то есть, как-то могли друг от друга отдохнуть. А зимой, конечно, все собирались под одной крышей, толклись там, спали вповалку. И для меня это было... таким... совершенно непостижимым явлением — как они ухитрялись?
Понятно, их объединяло общее желание выжить, согреться, пропитаться и преумножиться, но, мне кажется, это просто... какая-то... очень тяжёлая, вообще, ситуация, когда 20 человек в одном доме должны существовать...
О.Максим:
— Ну, давайте мы вспомним, где, в современной ситуации, 20 человек в одном доме, чуть ли не в одной комнате, могут у нас находиться?
Тутта Ларсен:
— Не могут.
О.Максим:
— Где — могут? В каких вот ситуациях?
Тутта Ларсен:
— В тюрьме.
О.Максим:
— В тюрьме — раз, и...
Тутта Ларсен:
— В Детском доме.
О.Максим:
— ... в армии — два.
То есть, по сути дела, ситуация, когда такое количество людей, и, при этом, людей взрослых, людей разных, с разными интересами, возможно, объединённые какой-то общей целью — например, отбывание срока, или, например, служба Родине — когда они находятся под одной крышей, это диктует совершенно определённые отношения между ними — то, что называется таким... административным протоколом общения ( простите, что я такие сложные слова употребляю ). То есть — как в армии: ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак. То есть, вот такая строгая субординация.
Собственно, большая многопоколенческая семья в любом народе...
Тутта Ларсен:
— Нет, а в армии они же — не родственники!
О.Максим:
— Они не родственники — это не имеет значения, на самом деле. Это не принципиально, оказывается. Говорят, что армейская дружба — она самая крепкая из всех видов дружбы поэтому. Там люди-то очень быстро породняются, по сути дела. Особенно, если там не просто совсем уж мирное время, и делать нечего, кроме как... там... газон зелёной краской красить, а есть что-то серьёзное, то люди очень быстро начинают любить или ненавидеть друг друга, как близкие родственники это делают.
Поэтому, ещё раз говорю, когда много людей живёт под одной крышей — по определению, требуется, по сути дела, армейское выстраивание отношений по армейскому типу. И большая многопоколенческая семья в любом народе — например, в русском народе, или в любом другом — она была устроена именно так. Беспрекословное подчинение младших старшим — при этом, младшему могло быть и 20, и 30, и 40 лет. Семьёй управлял Большак и Большуха, слушались их беспрекословно. Жена была в полном повиновении у мужа, и так далее. То есть, всё это строилось, и к повиновению приводили очень жёсткими способами.
Я, например, совсем недавно прочитал интересную очень... такую... работу, где рассказывалось о том, какие судебные обязанности брала на себя община. То есть, был суд, собственно, государственный, а был — самосуд.
И вот, в частности, например, если жена не слушалась мужа, и это было как-то явно видно для соседей, то... вообще... община устраивала соответствующее мероприятие. Допустим, приходили люди в дом, и муж должен был учить, там... наказывать жену прилюдно, принародно, чтобы приводить её, там... то есть, это достаточно жёсткая такая вещь, которая современному человеку... не то, что не понравится, а она, на самом деле, не подходит современному человеку.
Потому, что... ну, вот... если мы посмотрим, например, на наших даже — пока маленьких — детей, и подумаем насчёт того, какими качествами мы бы хотели, чтобы они обладали, то, наверное, послушание будет важным качеством. Нам важно, чтобы наши дети слушались нас. Но самым-то главным будет, наверное, всё-таки не послушание, а ответственность, умение отвечать и брать на себя инициативу, самостоятельность, креативность и так далее. То есть, мы понимаем, что... а почему? Это мы такие стали, типа, либеральные? Да, нет, дело совершенно ведь не в этом. А в том, что мы понимаем, что если вот в этой традиционной общине, где мы все живём вместе одной большой, как бы, кучей, мы, действительно... защищаем друг друга, мы отвечаем друг за друга, мы таким... единым организмом, по сути дела, выступаем...
Тутта Ларсен:
— Но иначе — не выжить.
О.Максим:
— Да. А в современных условиях наш ребёнок — вот, мы его в школу отвели, и он — уже не с нами. Мы его не можем защитить, мы не можем указать, как ему действовать, мы не можем ему помочь.
Да, там есть учителя, ещё кто-то, но чем старше становится ребёнок, тем больше он должен самостоятельно жить в этой жизни — ещё в детском возрасте, тем более — во взрослом.
Тутта Ларсен:
— Это очень интересная, кстати, тема. Мы недавно, тоже в этой студии, говорили о том, что раньше ребёнок слушался взрослого просто по определению — потому, что взрослый всегда прав. Это такое было абсолютное...
О.Максим:
— И это был способ выживания.
Тутта Ларсен:
— Да, это был способ выживания — взрослый всегда был прав. А я вспоминала фильм... я не помню, что это был за фильм... помните... чёрно-белый, старый, советский... когда мальчику дядя: «Хочешь конфетку?» — и даёт ему пустой фантик, а мальчик ему говорит: «Дяденька, ты дурак?» А современный ребёнок, он очень часто сталкивается с ситуацией, когда взрослый — дурак. Когда взрослый человек лжёт, как-то подводит, или как-то так себя ведёт, что...
О.Максим:
— Я думаю, что так было, возможно, всегда. Взрослые есть разные.
Тутта Ларсен:
— Да, но я думаю, что сегодня просто само определение того, что ты взрослый человек, сам твой, там, возраст, статус, опыт жизненный — он не является залогом того, что ты... ну... ты не имеешь права только из-за этого требовать послушания. Наоборот, сейчас даже опасно слушать «чужих» взрослых!
О.Максим:
— Смотрите... всегда, во все времена были... вот, эта система «свой-чужой», когда был определённый круг тех же самых взрослых, которых ты должен слушаться. Он и сейчас есть. Родители говорят: «Вот, Марью Ивановну, пожалуйста, в школе слушайся». И где-то, может быть... там... уже в старшем, средне-старшем школьном возрасте, если, допустим, тот же педагог ведёт себя не очень адекватно, родители могут какую-то «поправку на ветер», что называется, ввести, и сказать: «Ну... в общем... ты, так... слушай, что она говорит, старайся не возражать особенно, но это не значит, что то, что она говорит — это истина в последней инстанции». Но, опять, это — не младший возраст, это — средний, а, скорее всего, старший.
То есть, на самом деле, взрослые-то не изменились. Изменилось... не изменились... не изменилось качество конкретно... ну...то есть, изменилось... но вот люди, как были разные — хорошие, плохие, умные, глупые — так они и остались. Проблема в том, что ребёнок в этом мире современном, он должен быть гораздо более самостоятельным. Это, опять-таки, требование не то, что безопасности, это требование... ну... просто жизни, его движения по этой жизни. И поэтому...
Тутта Ларсен:
— То есть, он должен раньше осознать себя личностью?
О.Максим:
— Да, и принимая... то есть... можно было не быть личностью 200 лет назад и в 20, и в 30 лет, и, может быть, вообще, по сути дела, никогда. А сейчас, если ты не стал, там, к окончанию школы, хотя бы немножко личностью, а к 30 годам — полноценной личностью, то, можно сказать, что ты — неудачник. Ты... ну, если только ты... конечно, мог к кому-то там прилепиться, и на ком-то паразитировать... но это же не хороший вариант — мы все понимаем, что это не хороший вариант. Все бы хотели от наших детей, чтобы они вышли на какую-то свою траекторию жизненную, понимали, чего они хотят, ставили цели. Пусть они ошибались бы, ещё что-то там... но чтобы они ставили цели, достигали их, вносили поправки, дальше двигались чтобы. Иначе, мы, как родители — ну, нормальные родители, я имею в виду, а не... я не хочу, например, чтобы мои дети меня слушались во всём — я имею в виду, взрослые дети. Даже, наверное, и дети — с переходного возраста. Я бы хотел, чтобы они не выбирали себе какие-то деструктивные цели — но и, в этом смысле, у меня есть родительская власть определённая, которой я могу их ограничивать. А так, я всячески поощряю их самостоятельность.
Тутта Ларсен:
— Но тогда получается, что просто эволюционно и исторически тот образ жизни и семьи, когда все — и стар, и мал, и несколько поколений живут под одной крышей, он себя исчерпал? Он перестал быть актуальным?
О.Максим:
— Смотрите. На самом деле, если мы посмотрим на «улицу», что называется, то мы увидим, что уже с появлением индустриального производства ( если брать нашу страну — это, соответственно, ХХ век ) большая, многопоколенческая патриархальная семья, оставаясь местами — местами — оставаясь в деревнях ( в ХХ веке, сейчас её и в деревнях нет, по сути дела ), в городе она оказалась полностью разрушена. Никто её специально не разрушал.
Просто, ведь... понимаете, мы живём, вообще... вот в этом мире, в основном, мало кто что-то специально в своей жизни проектирует. Большинство людей живут... вот, как мы с Вами уже об этом говорили — чтобы выжить.
Ну, не обязательно «выжить» в буквальном смысле этого слова, но чтобы жить было — полегче, получше. То есть, мы как бы делаем шаги — влево, вправо, вперёд, назад — таким образом, чтобы как-то, по возможности, в этой жизни более или менее «жить нормально».
Тутта Ларсен:
— Устойчиво.
О.Максим:
— Устойчиво. И мы видим, что в ХХ веке многопоколенческая семья ( в городах, по крайней мере ) стопроцентно сменяется на нуклеарную семью — мама, папа, несовершеннолетние дети.
Тутта Ларсен:
— Да, а если послушать знаменитых футурологов, то нуклеарной семье тоже недолго осталось потому, что сейчас уже разные другие формы семьи существуют...
О.Максим:
— Ну, сложно сказать... правда, я не знаю. Все эти прогнозы — они...
Тутта Ларсен:
— Элвин Тоффлер такой... знаете, да... он предрекал, что...
О.Максим:
— Да, безусловно... он ещё лет 30 назад об этом написал.
Тутта Ларсен:
— Да, да, давно... в 70-е ХХ века он писал.
О.Максим:
— Но если мы увидим статистику... например, берём какие-нибудь, что мы называем, «передовые страны», которые «впереди планеты всей» — мы увидим, что в Европе, а особенно в Америке количество взрослых детей, которые продолжают жить со своими родителями, за последние десятилетия неуклонно растёт.
То есть, если во времена Тоффлера мы видели, что, действительно, была вот эта тенденция нуклеарной семьи ( что, как только ты сам вырастаешь, ты женишься, например, и ты от родителей уходишь ), то сейчас мы видим, в том же западном мире, что каждый год — не сильно, но идёт рост, что люди просто не имеют возможности. То есть, он, может быть...
Тутта Ларсен:
— Экономической.
О.Максим:
— Экономической возможности. Они не могут взять соответствующую, там, ипотеку, или ещё что-нибудь... они продолжают и в 30 лет, и в 35 —продолжают жить со своими родителями. И это вот всеми социологами сейчас рассматривается как общемировая тенденция — негативная, кстати говоря. Потому, что, действительно, если в современном мире семья, взрослая, со своими несовершеннолетними детьми, вынуждена жить и зависеть от своих родителей, а вот этот уклад, единый уклад многопоколенческой семьи...
Тутта Ларсен:
— Не сформирован.
О.Максим:
— ... старый — разрушен, а новый — где-то, может быть, он получается, а где-то он и не получается. В общем, это негативный такой тренд.
«СЕМЕЙНЫЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА»
Тутта Ларсен:
— Вы слушаете «Семейный час» на радио «Вера». У нас в гостях протоиерей Максим Первозванский. Говорим о том, как уживаться разным поколениям под одной крышей. Или — под отдельными крышами. И как исторически мы пришли к... вообще — к обсуждению этой темы, почему она сегодня так актуальна.
Это интересно — то, о чём Вы говорите. Что тенденция мировая — возвращаться... то есть, не уходить от родителей, когда ты вырастаешь. Но, всё-таки, с точки зрения, наверное, какой-то... ценностной, с точки зрения понятия о том, что есть успех, и как должен двигаться человек в западном обществе — конечно же, вот это отпочкование от семьи, оно должно происходить... ну... закончил колледж — и всё, ты выпустился... в 17-18 лет...
О.Максим:
— Ну, это и у нас, на самом деле, то же самое. Больше того — это никак не противоречит нашей православной модели. Потому, что вот те духовники — и опытные, и признанные, с которыми и мне приходилось общаться, ещё во времена моей молодости даже, не то, что сейчас — то есть, это... где-то, там... 80-90-е годы — всегда говорили однозначно: если ты женился, ты должен постараться начать жить отдельно.
Тутта Ларсен:
— Но если ты женился, то да. Но, мне кажется, в западном мире здесь, как раз, нет такой взаимосвязи между твоим отделением от родителей, и твоим вступлением в собственную семью. То есть, ты отделяешься от родителей не для того, чтобы создать собственную семью, и начать строить собственную жизнь, а просто для того, чтобы стать отдельной личностью. И вот эта концентрация на отдельной личности, на ценностях этой личности, на её личном пространстве, на её реализации и так далее — она мало связана, вообще, с семейной темой. Она, скорее, просто связана с тем, что человек не должен своим родителям ничего, и от человека...
О.Максим:
— Ну, там немножко по-другому, на самом деле...
Тутта Ларсен:
— Ну, хорошо...
О.Максим:
— Там чуть-чуть по-другому, всё-таки. Да, действительно, после окончания школы человек поступает в колледж, или в университет, и, действительно — и, например, в Великобритании, и в Соединённых Штатах — принято поступать в университет или в колледж, вообще, не в том городе, в котором ты живёшь. То есть, условно говоря, если ты в школе учился в Кембридже, то ты поступаешь в колледж — в Оксфорде, и наоборот.
И это, действительно, делается из принципиальных соображений. Чтобы человек встал на ноги, чтобы он научился... но это не значит, что он ничего не должен родителям, или что родители ничего ему не должны.
Родители, в значительной степени, продолжают брать на себя его финансовое обеспечение. Ну... это же то же самое... представьте себе, что ребёнок... не знаю... откуда-нибудь... Ну, неважно — пусть, возьмём даже город-миллионник, пусть это не совсем провинция — из Краснодара поступает в университет в Москву или Санкт-Петербург. Ну, он может, обучаясь на дневном отделении, здесь сам себя прокормить? Ну, конечно, нет.
То есть, родители, так или иначе... даже если он общежитие получает... всё равно родители продолжают его поддерживать. И я не думаю, что это, при нормальном воспитании, не вызывает ощущения у взрослеющего, уже взрослого, ребёнка, что он родителям тоже, в общем, должен.
Но самостоятельно — да, родители не контролируют его, не опекают его ежеминутно...
Тутта Ларсен:
— Да, но связь с родителями у этого ребёнка всё равно остаётся.
О.Максим:
— Конечно!
Тутта Ларсен:
— Он созванивается с мамой: «Мам, как дела?», он посылает ей фотографии, на каникулы ездит домой. Мне кажется, что...
О.Максим:
— И это важно! И там — то же самое, на западе.
Тутта Ларсен:
— Я не уверена. Я много раз слышала такие истории о том, что человек уезжает, учится, а потом начинает работать, и годами не видится со своими родственниками...
О.Максим:
— Ну, бывает! У меня даже среди наших есть такие люди, которые там... условно... покупают после окончания школы — ну, родители, конечно, им покупают — билет в один конец, и куда-нибудь человек поехал... там... учиться... не важно. Но... это же... на мой взгляд, это реализуется и возможно только в том случае, если у этого человека нет живой связи с родителями. Если нету любви. Если нету тепла.
Потому, что для любого нормального человека, если у него нормальные отношения — не то, что с родителями... там, я не знаю... с друзьями какими-нибудь, там... с братьями-сёстрами, если мы любим друг друга, то почему мы не будем созваниваться? Почему я не буду стремиться приехать домой на те же самые каникулы? Я буду так поступать в том случае, если у меня масса претензий к моим родителям, если я считаю, что они... там... не дают мне дышать, если я считаю, что они неправильно меня воспитывают, или, как сказал мне один молодой человек, уехавший, как раз, в другое место: «Мои родители здесь — у них есть своя зона комфорта, и они в ней застыли, а я хочу вот из этого всего вырваться!» — хотя, это было очень смешно. Потому, что, на самом деле, родители — серьёзные и деятельные православные люди, а он... значит... на всём готовеньком, типа, из этой зоны комфорта...
Тутта Ларсен:
— За их счёт...
О.Максим:
— Да-да-да-да... за их счёт вырвался!
Тутта Ларсен:
— Но я, всё-таки, не об этом говорю. Я говорю о том, что, мне кажется, в нас... ну, вот, всё-таки... в российском человеке... вот этот архаический быт, когда все жили под одной крышей, и как-то вместе всё решали — он остался, хотя бы, на уровне коммуникаций. Потому, что... всё-таки, у нас чаще бабушки сидят с внуками, и мы...
О.Максим:
— До пенсионной реформы.
Тутта Ларсен:
— ... мы гораздо глубже и чаще поддерживаем контакт со своей семьёй, с членами своей семьи.
Я наблюдала... ну, по крайней мере, в России, здесь — не говорю за всех — но я наблюдала несколько своих иностранных знакомых, друзей. Американец, немец, шведка, например, которые очень много работают, у них классная, интересная жизнь, они по всему миру путешествуют, кто-то создал семью, кто-то нет... так вот, у них гораздо менее плотная связь со своей семьёй.
Да, они поздравляют друг друга с праздниками, они как-то видятся раз в год, они, там, перезваниваются... но у них нету такого... ну... какого-то деятельного участия и взаимодействия друг с другом!
О. Максим:
— Ну... не знаю, Татьяна... я уж точно не специалист по тому, как там живут люди на западе — это... не могу сказать. Может быть, так оно и есть. Может быть — нет. Не знаю.
Тутта Ларсен:
— Но, в любом случае, ответственность эти люди несут только за себя. Вот, такое складывается впечатление. За себя, и за ту семью, которую они создали.
О.Максим:
— Ну, Вы знаете... а за кого вот... за кого я несу ответственность?
Тутта Ларсен:
— За своих родителей разве не несёте?
О.Максим:
— Нет... знаете, если они будут инвалидами, если мне нужно будет их содержать, им будет нечего есть, пить, негде жить или, значит... конечно, я несу. Но, вообще-то...
Тутта Ларсен:
— Но — как? Каким образом?
О.Максим:
— Каждый взрослый человек...
Тутта Ларсен:
— Вы берёте их жить к себе? Вы нанимаете им сиделку?..
О.Максим:
— Не знаю. Мы будем это как-то... не дай Бог, конечно... это надо будет как-то решать.
Я понимаю... понимаете, то же самое, что, например... вот, у меня у самого дети, и у меня уже трое дочерей живут отдельно от меня, и я, естественно, не считаю, что они мне что-то там должны. Хотя, в глубине души я считаю, что если вдруг я... там... стану инвалидом, бедным, заброшенным, никому не нужным, буду ходить под себя, то они меня не бросят. В силах — они мне ничего не должны. Кроме взаимной любви, что называется. И мне кажется, что это, вообще, правильно, когда взрослые люди отвечают за себя, и за тех людей, которые, по обстоятельствам жизни, например, от них зависят.
Тутта Ларсен:
— У Вас нет соблазна как-то участвовать в их жизни?
О.Максим:
— Детей?
Тутта Ларсен:
— Ну, да... вот, взрослых, которые уже...
О.Максим:
— Ну, честно говоря...
Тутта Ларсен:
— Вот, если Вы видите, например, что они что-то не то делают?
О.Максим:
— Возможно, если бы у меня был один ребёнок, или двое, возможно, такой соблазн бы у меня был. А пока — у меня обратная ситуация. Мои взрослые, живущие отдельно дети, у которых у же свои дети, они бы... как мне кажется, и, по крайней мере, они это говорят, что они хотели бы, чтобы мы больше участвовали в их жизни. А мы этого, к сожалению, не делаем. Потому, что у меня у самого ещё достаточно большое количество несовершеннолетних детей, на которых... то есть, тут вот как — выпустил, и слава Богу! Ребята — вперёд, летите, голуби! Если какая-то помощь нужна, если какая-то прямая просьба звучит — безусловно... и... вообще, это... как бы... здорово, когда мы друг другу помогаем.
У меня есть знакомая семья — это не моя семья — там совсем недавно десятый ребёнок женился. Это семья одного московского священника, а за него вышла замуж одна моя хорошая знакомая девочка. Ну, и что? И там, значит, он — десятый ребёнок. И все старшие братья и сёстры, реально, скинулись на первый взнос по ипотеке. И эта вот молодая семья — она сразу... значит, они взяли ипотеку, потому что все старшие браться и сёстры, и родители — они... и получилось, что не так уж по многу надо скидываться, для того, чтобы внести этот первый взнос! Поэтому, конечно, они, в этом смысле, друг другу помогают.
Тутта Ларсен:
— Но это и есть та самая, скажем так...
О.Максим:
— Да нет... и я буду им, по возможности, помогать...
Тутта Ларсен:
— ... те отголоски общины, которая и есть...
О.Максим:
— Да нет, это...
Тутта Ларсен:
— Я не могу такую историю представить... ну... в шведской семье, например...
О.Максим:
— Ну, не знаю... я говорю, я...
Тутта Ларсен:
— ... чтобы все члены скинулись на квартиру.
О.Максим:
— Ну, наверное... не знаю. Я, честно, не специалист в этой области, но я понимаю, что — да, я тоже... как бы... мы... и в моей семье подобные вещи, я думаю... более-менее, нормальны. Когда мы понимаем, что вот... если, там... кому-то негде жить, или что-то ещё — усилия совместные максимально направляются на... как говорил Владимир Ильич Ленин — «принцип слабого звена»... то есть, кому сейчас больше надо, тем мы, по возможности, соответственно, и помогаем.
Тутту Ларсен:
— Так это и есть общинная жизнь!
О.Максим:
— Но это не значит, что мы лезем друг другу в жизнь, и говорим, как... Понятно, что если ты материально или организационно помощь оказываешь, ты как бы получаешь некоторое право...
Тутта Ларсен:
— ... лезть друг другу в жизнь!
О.Максим:
— ... лезть, но в том объёме, в котором ты помогаешь. Понимаете? То есть, ты же помогаешь... да, я могу сказать: «Слушайте, если вы хотите взять ипотеку в Нью-Йорке, например, я вам денег не дам», — и, в этом смысле — да, я решаю, на что я помогаю, на что я — не помогаю. Или, например, если вы хотите... ну, мало ли чего вы там хотите... я не знаю... я в этом — не участвую. А если какое-то нормальное дело — как я... понятно, что я не буду лезть и вмешиваться! И это — нормально совершенно, что лезть и вмешиваться не нужно.
Почему я и говорю, что взрослый человек — взрослый, по большому счёту — он должен отвечать сам за себя, ещё раз говорю, и за тех, кто от него зависит.
Кто от меня зависит? От меня зависят мои несовершеннолетние дети — соответственно, я за них отвечаю. От меня зависят — если, не дай Бог — мои немощные престарелые родители. Не вообще — мои родители. А пока они не немощные и не престарелые — соответственно, я за них не отвечаю. От меня — кто зависит?
Тутта Ларсен:
— Жена?
О.Максим:
— Если она родила мне 10 детей. Или, по крайней мере, сейчас — она находится в декрете, или... там... в отпуске по уходу за ребёнком. Я понимаю, что в этот момент она от меня зависит. И я за неё отвечаю.
А если у нас с женой нет детей, или наши дети давно выросли, или ещё что-то — она взрослый человек, она от меня не должна зависеть! Это в её интересах — не зависеть от меня, не быть... там... на содержании. Опять-таки, если она не инвалид, если она не ещё что-то... то есть, она должна каким-то образом себя занять. И понятно, что это не значит, что мы, прям, начинаем бюджет делить, и ещё что-то, не дай Бог, но она должна...
Понимаете, в нормальных отношениях каждый член этих отношений вносит в общую копилку, что называется, свою пропорциональную долю. Она не обязательно деньгами определяется. Вот, мы говорим ребёнку: «Ты должен... ты вот делаешь уроки — это твоя работа. А ещё — ты мусор выносишь и посуду моешь». Если вы взрослая семья, и вы с нами живёте, вы... там... я не знаю... и мы вместе столуемся, то вы деньги на продукты сдаёте, если у вас есть возможность, или ещё что-то... Если нет возможности, мы все понимаем — да, человек взрослый, но он учится, например. Мы...
Знаете, вот... у меня, в моей семье, например, такая была история, когда мой отец, уже имея двоих детей, принял решение пойти учиться. А до этого он работал токарем на заводе «Красный пролетарий», и получал, причём, приличную зарплату. А потом, значит, решил пойти учиться в Университет. И деды приняли решение — тоже, вместе собрались: «Можем мы позволить нашему сыну и зятю пойти получить высшее образование? Можем. Нам это важно? Важно». И они скидывались каждый месяц, по определённой сумме, чтобы семья могла... потому, что у него была зарплата, а стала — стипендия. Да, взрослые, более старшее поколение приняло ответственное решение финансово помогать вот такой молодой семье.
Тутта Ларсен:
— Мы продолжим разговор через минуту.
«СЕМЕЙНЫЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА»
Тутта Ларсен:
— Вы слушаете «Семейный час» с Туттой Ларсен на радио «Вера». У нас в гостях клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодёжного портала «Наследник.онлайн», многодетный отец Максим Первозванский.
Говорим о том, могут ли разные поколения сегодня уживаться под одной крышей.
И опять же, вот та история, о которой Вы рассказываете — это пример отголоска тех самых старинных родовых отношений, когда, всё равно, в семье есть иерархия...
О.Максим:
— Но это хорошо, правильно, на мой взгляд.
Тутта Ларсен:
— Да... в семье есть иерархия, и всегда есть связь между её членами, когда они не только помогают друг другу, но и как-то друг друга подстраивают, что-то друг за друга решают. И мне кажется, что это, всё равно, такая... ну... достаточно...
О.Максим:
— Слушайте... ну, нет, Татьяна! Нет, на самом деле! Вот, смотрите!..
Тутта Ларсен:
— Ну, как — нет? Деды собрались, и... где это видано...
О.Максим:
— Вот, смотрите... а если бы, например...
Тутта Ларсен:
— ... чтобы какой-нибудь, дам, Джон в Далласе, понимаете...
О.Максим:
— Не знаю! Не знаю про Джона!
Тутта Ларсен6
— ... его свёкр и его отец решали за него, где ему работать и как учиться!
О.Максим:
— Я, например, могу точно совершенно сказать, что если бы деды, которые собрались и решили помогать, они бы стали вмешиваться в жизнь моих родителей и тогда ещё совсем молодых людей, и делать это так, что им бы это не нравилось, диктовать какие-то условия, или ещё что-то, я думаю, отец просто отказался бы от этой помощи.
Это ведь важно, что ты в родовой общине... ну, мы неправильное слово... не в общине — в большой патриархальной семье, ты не можешь отказаться! Ты — как в армии ( с чего мы сегодня начинали ). Ты — как в армии! Вот, то есть, у тебя есть контракт ( или там ещё что-то ) — ты слушаешься. Тебе нравится, не нравится — ты живёшь здесь, и как тебе скажут.
А тут — и это очень важное приобретение, мне кажется, современное — мы, с одной стороны, можем сохранять близкие, доверительные, дружеские, иерархические (!) отношения, в том числе — и гармоничные отношения, но, в случае, когда возникает какое-то серьёзное напряжение, мы всегда можем сделать шаг назад.
Тутта Ларсен:
— Ну... гипотетически можем, а на практике это получается далеко не всегда, и не у всех. Потому, что... например, я очень часто общаюсь с молодыми мамами, и одной из главных проблем своей жизни они называют вмешательство родителей или свёкров в жизнь их молодой семьи, в воспитание или детей. И они никак не могут сделать этот шаг назад и отстраниться потому, что получают либо материальную, либо какую-то другую помощь...
О.Максим:
— Да! Да, потому, что они...
Тутта Ларсен6
— ... и получается, ты из двух зол выбираешь меньшее. То есть...
О.Максим:
— ... зависят. Они зависят...
Тутта Ларсен:
— Зависят, да.
О.Максим:
— ... а дальше происходит очень простая вещь.
Я, на самом деле, видел несколько очень негативных примеров, когда психологи, в том числе — православные психологи, они... вот эта тема — она была, мне кажется, очень такой... ну... дурное слово — «модной», но... так... она была, так сказать, на подъёме лет десять, примерно, назад — её, прям... много где о ней писали, что, действительно, надо уметь «старшее поколение поставить на место». Отодвинуть на нужную дистанцию, сказать, что: «Это моя семья! Вы, пожалуйста, не вмешивайтесь!» — вплоть до того, что на дверь указать, там... тёще, или маме, или ещё кому-нибудь.
Так, проблема-то, как раз, в чём? В том, что если ты зависишь от другого человека, то...
Тутта Ларсен:
— ... не надо ему хамить.
О.Максим:
— ... не надо ему хамить! Вот, это было не осознано в тот момент, и я видел несколько очень неприятных ситуаций, которые вот так вот разворачивались, когда ты, с одной стороны... плевал в руку, которая тебя кормит — зачем? Если ты можешь... и почему мы сегодня об этом уже говорили, что для взрослого человека совершенно естественно зависеть от себя, и опираться на себя — ну, и на Господа Бога, естественно. А принимать помощь только у тех людей, от которых... которые не поставят тебе условия, которые тебя, по той или иной причине, не устроят.
Это же совершенно нормально, что...
Тутта Ларсен:
— Ну да, которые не вгонят тебя в зависимость.
О.Максим:
— ... если мне нужны деньги... там, я не знаю... я говорю: «Татьяна, Вы не могли бы мне одолжить энную сумму?», и Вы говорите: «Да, хорошо». А потом я понимаю, что это влечёт за собой целый ряд следствий, которые мне совершенно не нравятся. Вы начнёте, там... я не знаю... со мной разговаривать не так... да это ещё ладно, я смирюсь, а чего-то ещё и требовать, какие-то условия ставить. И что я тогда должен сделать? Я должен приложить максимум усилий, чтобы как можно быстрее отдать Вам эти деньги, и дальше от Вас не зависеть.
То же самое — со всеми людьми, в том числе и с родителями. То есть, по возможности, надо зависеть от себя. И тогда мы будем отношения с другими людьми строить так, чтобы, действительно — раз, на шажок назад, и отступил. И хамить не придётся.
Всё хамство наше — именно хамство — оно ведь когда возникает?
Вы посмотрите, какой интересный, и, вместе с тем, простой психологический механизм. Например, Вы что-то от меня требуете, а я — не могу Вам отказать по какой-то причине. И, вместе с тем, мне не нравится, и я не согласен с тем, что Вы мне говорите. Что тогда внутри меня происходит? Я выполняю, я улыбаюсь, я... а внутри меня — там буря! Я начинаю кипеть, я начинаю злиться, я начинаю про Вас плохо думать, ещё что-то... а всё ведь очень просто: я не могу сказать «нет». Я бы хотел! А я думаю, что я такой смиренный, я вот уступаю... да ничего я не смиренный — я просто слабый! Внутри-то я давным-давно уже про Вас-то столько всего плохого понадумал! Поэтому, нужно быть достаточно сильным — если мы говорим про взрослых людей — оказаться достаточно сильным, чтобы иметь возможность спокойно сказать «нет» в тех случаях, когда нам это не нравится.
Тутта Ларсен:
— Но тогда и не просить помощи.
О.Максим:
— И тогда и не просить помощи. Потому, что та семья, с которой мы начали — которые живут 20 человек в одной землянке или в избе — они, действительно, не могут сказать друг другу «нет», они не могут выжить поодиночке. Не могут!
Сейчас мы, слава Богу, живём в ситуации, когда поодиночке, более или менее... ну, как бы... голода нет. Другой вопрос, что я хочу сохранить, допустим, уровень жизни, который... и в этом тоже, кстати говоря, интересный минус совместного проживания. Потому, что мы видим, что, допустим, старшее поколение, проработав уже 30 лет и больше, оно обеспечило себе определённый уровень жизни, и определённый режим жизни, когда человек может не бегать, как... там... я не знаю...
Тутта Ларсен:
— Как бешеный суслик.
О.Максим:
— ... да, как бешеный суслик, и, при этом, более или менее, материально уже всё решено — есть жильё, есть какая-то устойчивая приличная зарплата, ещё что-то... решены целые кучи проблем. А молодые — они не могут себе этого сейчас пока обеспечить. Они, вроде бы, и бегают в сто раз больше, а получают меньше — и это соблазн. Потому, что ты же хочешь модель-то — ты же видишь вот старших, ты пытаешься эту модель на себя примерить — давайте-ка и я не буду так впахивать, а буду так получать. А никто не предлагает!
Тутта Ларсен:
— Ну... это ведь, как раз, и есть тот самый экономический фактор, который и на западе не выпускает ребёнка из родительского дома, и у нас — то же самое! Иногда люди просто физически... ну, и экономически, не могут себе позволить отпочковаться и жить отдельно. Особенно, если женщина в декрете с маленьким ребёнком.
О.Максим:
— Но просто очень важно, чтобы вот это вот осознание, оно вызывало не... знаете, как у нас ведь сейчас бывает ( это немножко из другого )... Выпускник школы, или института. Его спрашивают: «Ты кем бы хотел работать?» — «Ну, я бы хотел работать... там... на удалёнке, пару раз в неделю». «А получать ты сколько хотел бы?» — «Ну... наверное, там... от 70 тысяч». «Ну, слушай... а вот тебе — давай 5 раз в неделю, и не на удалёнке, за 40 тысяч». — «Ну... я не пойду-у...»
То есть, вот это вот... очень важно, чтобы вот этого не было. Не «ну, я не пойду-у...», а чтобы человек был готов...
Тутта Ларсен:
— В адеквате.
О.Максим:
— В адеквате! Чтоб он готов был впрягаться! Потому, что... как бы... ну, да — что потопаешь, то и полопаешь. Сейчас не будешь впрягаться — потом ты не получишь... ничего другого-то!
Тутта Ларсен:
— Ну, так получается, что, всё равно, какой-то период в жизни молодой семьи, тот период, когда нужно впрягаться и начинать с малого, ты вынужден всё равно жить под одной крышей со старшими членами семьи.
О.Максим:
— Если родители — старшее поколение — адекватны, в этом нет — до поры, до времени — ничего страшного. И, опять же, очень сильно всё зависит, действительно, от условий. Потому, что... и времена разные, и условия разные. Если ты учишься — это одно, если ты работаешь — это другое.
Вот, у меня есть сейчас тоже... я уже начал вам про эту семью рассказывать, где 10 человек братьев и сестёр скинулись на ипотеку — так там сам вот, муж-то, он служит дьяконом. Какая, по нынешним временам, у дьякона зарплата? Ну, понятно, что совсем небольшая. Семья — молодая. И ипотеку надо оплачивать. Ну, и что вы думаете? Он до рукоположения трудился медбратом — он и сейчас продолжает трудиться медбратом. Соответственно, ему выдаёт настоятель на месяц вперёд его расписание, и все свободные дни он — в больнице. Соответственно, ему пошли навстречу. То есть, человек крутится, как белка в колесе — и это нормально! И такому человеку по-настоящему хочется помогать.
Понятно, что когда это видит жена, когда это видят родители, когда это видят братья и сёстры многочисленные, что человек впахивает, реально — впахивает, ему и помогут всегда! Когда он — не пальцы веером, и амбиций — куча. Это вот — совершенно нормальное состояние.
То же самое — когда я вам рассказывал сейчас про своего отца, когда человек реально впахивал. Пошёл учиться — значит, реально учился. Поэтому и деды пошли навстречу.
Это ведь... знаете... то же самое, как бывает... вот, я смотрю и по себе, и по моим знакомым. Если мы сейчас возрастную планку чуть-чуть опустим — выпускники школы, 10-11 класс. Если ребёнок по-настоящему хочет учиться, так родители из кожи вон вылезут, наберут ему денег на репетиторов, там... ещё чего-нибудь, и не возникает ощущения, что ты что-то не то делаешь, у родителей. А если ребёнок учиться не хочет, то чего деньги-то тратить на того же репетитора? То есть, вот это важно. Что в современной большой семье есть мотив и хочется помогать тому, кто сам по-настоящему старается. Не кто ждёт, что «сейчас вот вы мне все должны помочь»...
Тутта Ларсен:
— Но... а есть и обратная ситуация, когда родители не хотят отпускать ребёнка. И я знаю неоднократно такие печальные истории. И, кстати, история моего первого брака отчасти на это похожа, когда просто мы так долго жили с родителями! И когда я, всё-таки, уже просто вот... ну... не выдержала, и мне захотелось, всё-таки, самостоятельной жизни ( при том, что я была совершенно независима материально, и, наоборот, все зависели от меня ), но в тот день, когда я сняла квартиру в соседнем доме, чтобы далеко от них не уезжать, моя свекровь мне сказала: «Ты разрушила нашу семью. У нас было всё так хорошо! Мы так хорошо жили, все вместе, в двухкомнатной квартире! — четыре взрослых человека и восемь кошек, на первом этаже, — Мы так прекрасно жили, у нас была такая замечательная семья — ты всё испортила!» Но я сделала этот шаг слишком поздно. Это уже было началом конца, в любом случае, и мой бывший супруг... не знаю... я подозреваю, что он может вполне и до сих пор жить с родителями, потому, что он был единственным ребёнком, и его связь с мамой была настолько тесной, что мама никак не могла его отпустить — даже учиться в ВУЗ. Ну, то есть вот, малышечка — за ним в 30 лет убирали чашку и застилали кровать. И я знаю массу таких историй, когда человек приводит в дом женщину, и через какое-то время женщина убегает — просто потому, что у неё нет шансов создать семью!
О.Максим:
— Но это же зависит... понимаете, как... мы, всё-таки, если мы говорим уже про 30-летнего человека — мы забыли сейчас про Вашу историю, мы не Вашу историю обсуждаем, просто... как вот...
Тутта Ларсен:
— Гипотетическую.
О.Максим:
— ... гипотетическую, да. Ну, да... можно сказать, что в 15 лет — родители, там, виноваты, или ещё что-нибудь... Когда мы говорим, что человеку 30 лет, или хотя бы 25 — это, на самом деле, его собственный выбор, насколько он хочет зависеть. Ну... и тут, действительно... даже мне сложно сказать, что он — «плохой», или «не прав» — я не хочу этого говорить! Вот — человеку хорошо с мамой!
Тутта Ларсен:
— Вы не представляете, к каким манипуляциям прибегают мамы...
О.Максим:
— Представляю!
Тутта Ларсен:
— ... чтобы не отпустить от себя ребёнка! Это же просто... симулируют смертельные заболевания...
О.Максим:
— Точно совершенно! Больше того: это не всегда сознательные манипуляции. Человеку действительно... это, знаете... как вот ученику, которому не хочется идти в школу, у него реально, там, с утра поднимается температура, или ещё что-нибудь... То же самое — мама реально начинает болеть. То есть, такая психо-соматика уже включается — сколько угодно, да, бывает такое. Бывает, но, всё-таки... ещё раз говорю... для взрослого человека — это момент определённого выбора, который он делает. И трагедия нашего времени, когда мы живём так, как мы сами выбираем. Ну, и, одновременно, колоссальное преимущество — что, всё-таки, мы выбираем, как нам жить.
Тутта Ларсен:
— Ну, а всё-таки... если мы оказались в ситуации, когда особого выбора у нас нет — либо экономически мы вынуждены под одной крышей все находиться, либо... я не знаю... технически — кто-то из супругов не готов...
О.Максим:
— Если мы зависим от другого — относитесь с уважением. От старшего поколения, или, соответственно... если ты... ну, мы можем же и дальше продлить эту историю. Я постарел, стал немощен, я завишу от своих детей в том смысле, что они оплачивают мою сиделку и моё лечение, например. Значит, я должен вести себя тихо и спокойно. И обращаться к ним не с требованиями, а с просьбами. И не претензии выказывать, а благодарность высказывать по поводу того, что они меня не бросили, и сиделку-то мою оплачивают.
Тутта Ларсен:
— Ну, хорошо. Эта ситуация, о которой Вы говорите — она понятна. Но ситуация, в которой... там... молодая семья с ребёнком вынуждена жить со своими родителями просто потому, что у них нет денег на другую квартиру, или потому, что родители категорически не согласны с тем, чтобы они переезжали — здесь, вообще, есть возможность какого-то пограничия, здесь есть, вообще, возможность какого-то баланса? Про взаимное уважение, там... это всё понятно, но это не работает...
О.Максим:
— Нет... ну... баланс, так или иначе, всё равно возникает.
Тутта Ларсен:
— ... это не работает, когда две женщины варят одну кашу внуку на кухне, понимаете? Потому, что плита — одна. «Ты уйди, ты не умеешь, я сделаю это лучше!», или: «Твой ребёнок — вон, ползает... что ты оставила его без штанишек под открытой форточкой?» Это... это... на бытовом даже уровне поводов для конфликта — их просто... ну... огромное количество! Ну, как... что вот... здесь, вообще, возможно выстроить какие-то гармоничные отношения, или прямо надо — бежать?
О.Максим:
— Нет... ну, смотрите... всё же зависит от людей. Иногда можно просто... ну, как всегда, знаете... к сожалению, когда мы... хотя мы и люди, когда мы живём вместе, близко и тесно, отношения между людьми, на каком-то нулевом уровне, строятся примерно так же, как между животными в стае. И ничего ты с этим не сделаешь. И поэтому...
Знаете, у меня дома живёт пять кошек. И там есть старшая кошка, у неё уже несколько лет нету котят. И есть молоденькая кошка, которая вот... кстати говоря... в очередной раз она принесла котят, и у меня сейчас есть котята на раздачу. Если что — звоните на радио «Вера», от отца Максима котят можем вам обеспечить.
Тутта Ларсен:
— Благословенных котят!
О.Максим:
— Да. На период — сейчас, когда у моей молоденькой кошечки есть котята, она становится главой нашего прайда кошачьего. Значит, все старые коты прячутся по углам, потому, что она их держит в чёрном теле, и даже старая кошка-самка, которая является главой нашего прайда — она ведёт себя очень скромно и аккуратно. Ну, они что там, сознательно так решили поступить? Да, нет. Просто та кошка, у которой сейчас котята, всех построила — и всё. Потому, что для неё это сейчас настолько мотивировано, что она готова драться с кем угодно, и она сразу заняла позицию альфа-самки во всём этом сборище. Поэтому... отношения же — как выстраиваются? Кто сильней, тот и командует. Поэтому... ну... где-то ты готов уступать, а где-то — нет. И можно сказать: «Знаете, извините, МарьИванна, я сама буду решать, будет мой ребёнок ползать в штанишках, или он будет ползать без штанишек, буду я открывать форточку, или не буду. И кашу я буду варить сама!» Если МарьИванна скажет: «Пошли вон тогда из моего дома!»...
Тутта Ларсен:
— Да. Так и скажет!
О.Максим:
— Собрались и пошли.
Тутта Ларсен:
— А куда?
О.Максим:
— Ой, слушайте... ну... всегда есть, куда. На самом деле, всегда есть, куда. Я, практически, не знаю ситуаций в наше время, когда некуда было бы пойти. Другой вопрос, что жизнь станет гораздо неудобней. Да, придётся где-то далеко ездить, да, ты не будешь жить... там... в каком-нибудь доме хорошем, у тебя не будет своей отдельно тёплой светлой комнатки, ты окажешься где-нибудь в коммуналке, или ещё что-нибудь... и ты будешь вынужден сейчас бросить учёбу и пойти работать, или ещё какие-то... то есть, да, ты... а вот и взвешивай! Всегда же есть возможность взвесить, что для тебя более значимо.
Тутта Ларсен:
— Меньшее из зол.
О.Максим:
— Меньшее из зол. Только надо это делать осмысленно. Нужно не таить злобу на МарьИванну — свою тёщу или свекровь, или, там, ещё кого-то — а просто осознать, что — да, я сейчас — никто, я не могу обеспечить свою семью, у меня нет жилья, у меня ещё что-то... но я буду решать эту проблему!
«СЕМЕЙНЫЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА»
Тутта Ларсен:
— Это «Семейный час» на радио «Вера». Мы с нашим гостем, протоиереем Максимом Первозванским, говорим о том, как ужиться разным поколениям под одной крышей.
Есть ещё ведь железный аргумент, почему я не могу уехать из-под родительского крыла, но при этом я буду спорить, отстаивать, сопротивляться, скандалить, но уехать не могу: «А как ребёнок?»
Ребёнок ходит в хороший Детский сад, ребёнок не может жить и расти в коммуналке, я не могу увезти ребёнка в Тмутаракань — там нет приличных учебных заведений и кружков. Я — ради ребёнка!
О.Максим:
— Тогда... если вы это делаете ради ребёнка, то просто осознайте, поймите... ведь очень важно, ещё раз говорю, осознать — где ты, кто ты. Я, в моих глазах, может... весь из себя Шварцнеггер, а на самом деле посмотришь — дрыщ дрыщом.
Так и тут. Надо понять, что — да, я завишу от родителей. Мои родители... или, там... мои свёкры — они обеспечивают мне возможность моему ребёнку ходить в хорошую школу, жить в нормальном доме, не с клопами... там... или ещё что-нибудь. Надо по-настоящему испытать в своём сердце чувство благодарности им за это. Сказать: «Да, хорошо. Я от них завишу. И я живу, исходя из того, что я от них завишу». И я уже перестаю тогда ругаться с ними на кухне по поводу этой каши, которую вместе мы варим: «Хочется — давай я вот...» Я понимаю тогда, понимаете?
Вот эта ситуация, когда... как оно было, опять-таки, в патриархальной семье... есть Большак, есть Большуха, а я, хотя и сам уже мужик мужиком, и дети у меня есть, и чуть ли не внуки — я завишу от своих старших. Они — командуют. Я, соответственно, их просто слушаюсь.
Если я смогу когда-нибудь обеспечить себе самостоятельную жизнь, я её обеспечу. Я ставлю себе это на дальнюю перспективу. Допустим, сажусь, беру бумажку, рисую, начинаю читать Акафист, молиться, смотреть, какие у меня есть варианты, что я, вообще, в принципе, могу сделать. И понимаю — да, в ближайшие пять лет никакой возможности у меня не будет. Я буду... не знаю, там... копить деньги, или получать образование, или ещё что-нибудь... сейчас — я завишу от них. Спасибо им большое! Что я живу здесь, и у меня есть такая возможность.
И я понимаю, да, что мне вот за это надо расплачиваться тем, что я не живу, как я хочу. А я живу так, как хотят они. Ну, и всё! И успокоиться на этом. Смириться. И просто сказать: «Да, я завишу». Но это не значит, что я должен начать пить с горя, условно говоря. Я должен начать думать, что мне сделать, чтобы мне жить самостоятельно. А пока — просто смириться, и понять, что — да, я не главный в этом доме. Я не решаю, как мне жить, я даже не решаю, как мне воспитывать моих детей...
Тутта Ларсен:
— ... но желательно как можно скорее из этого дома сбежать.
О.Максим:
— Ну... без истерики только. Да, без истерики. И лучше не «сбежать», а уйти, и уйти, не хлопнув дверью, а уйти по-хорошему. Потому, что ничего хорошего в уходе, хлопнув дверью... ну, за редкими исключениями... всё-таки, нету. Ну, вот так!
Тутта Ларсен:
— Бывает ведь и обратная ситуация — то, о чём Вы говорили, что вот ваши дети хотели бы больше видеть Вас, и чтобы Вы больше времени уделяли их семьям. Бывает, что старших, вообще, не дозовёшься! Ну, они просто от тебя избавились, наконец-то, выдали тебя замуж, и всё — ффух! Можно выдохнуть, и жить спокойно своей жизнью. Это тоже обидно! Или не стоит здесь добиваться их помощи и внимания?
О.Максим:
— Ну... вообще... вы знаете, когда мы хотим чего-то добиваться от других ( я имею в виду... там... внимания, заботы, проявлений любви ), мне кажется тут такая хорошая аналогия может быть не семейная, а вот... не знаю, там... между мужчиной и женщиной, или между юношей и девушкой...
Вот, допустим, мужчина мучается, что жена не обращает на него внимания, или ещё что-то. И он начинает какие-то претензии высказывать. Вот, как вы думаете, сколько, вообще, она выказывает ему внимания, заботы? Да столько, сколько — хочет. Если он начинает тянуть из неё больше, чем она хочет... она даже согласится... Он говорит: «Ну, вот... почему ты мне не улыбаешься достаточно часто? Или, вот, я зову тебя...» Вот, отношения между юношей и девушкой, допустим. Она согласна с ним встречаться раз в две недельки, по воскресеньям. А он бы хотел с ней — три раза в неделю встречаться. А она не хочет. И он на неё жмёт, он от неё вытягивает: «Давай, ну... может быть, встретимся...» — или ещё, может быть, как-то. Какие чувства вызывает это у девушки?"
Тутта Ларсен:
— Раздражение.
О.Максим:
— Раздражение. Вот, это важно осознать! Что, на самом деле, другие люди дают вам столько, сколько сами хотят... ну... или могут. И каждый раз, когда мы пытаемся из них вытянуть больше, чем они хотят или могут, мы, на самом деле, любовь-то не вытягиваем.
Да, можно заставить людей, особенно зависящих от нас, оказывать... вот, чисто внешне делать большее количество, там... чего-то. Это — как с едой. Я могу съесть — с удовольствием — столько, сколько я хочу съесть. То же самое: я могу вам дать внимания, заботы, любви — столько, сколько я хочу это дать. Ну, ещё плюс немножко. Вот, плюс немножко — да, это без особого раздражения. Я даже могу где-то немножко: «Ну, да... я же должен... я ж там ещё что-то...» — и немножко не раздражает, даже потом благодарен будешь. А вот если много... ну, не дают, значит — не дают.
Тутта Ларсен:
— А как воспитывать детей? На что их настраивать? На то, что — вот, исполнится тебе 18, и начнётся у тебя собственная жизнь? Или — как бы тебе... сколько бы лет тебе ни было, наш дом всегда открыт, приходи, это всегда будет твоя комната?
О.Максим:
— Ну, Вы знаете... такие вопросы редко встают, всё-таки, перед несовершеннолетними детьми, а настраиваться — будет ли это моя комната, когда я женюсь, или...
Тутта Ларсен:
— Ну, как — редко? Как...
О.Максим:
— Дом для тебя будет открыт, но это круто — быть самостоятельным!
Тутта Ларсен:
— Мы задаём вопросы ведь: как наша жизнь будет строиться после того, как ты вырастешь? И как нам на это настраиваться, и как нам настраивать их?
О.Максим:
— Ну... как правило... дети же смотрят...
Тутта Ларсен:
— Как можно скорее расстаться?
О.Максим:
— Нет... почему как можно скорее расстаться? Расстаться тогда, когда придёт время. Что это придётся сделать. Это, вообще, совершенно нормально — нам придётся расстаться. Ты должен встать на ноги... или должна встать на ноги. Это, вообще, здорово и круто! Не в смысле, что мы хотим от тебя избавиться. А это здорово, что взрослый человек живёт, сам отвечая за себя. И большинство детей совершенно нормально и адекватно это воспринимают. Они не могут почувствовать и осознать, что родителей... там... не будет рядом с ними, или ещё что-то... а вот они будут самостоятельными — это здорово!
Тутта Ларсен:
— Ну, а как подготовить ребёнка к этой самостоятельности?
О.Максим:
— Ну, так... для начала, хорошо бы, чтобы он уроки самостоятельно делал. А не сидеть с ним... то есть, по мелочам. По мелочам и надо. Чтобы человек учился принимать какие-то решения, отвечать за свои поступки.
Тутта Ларсен:
— А как родителям научиться... как родителям прийти к этому решению? Тоже очень частый вопрос, который задают мамы: «Как перерезать пуповину? Как отпустить его от себя?»
О.Максим:
— По большому счёту, если мы любим ребёнка правильно, то никакой особой пуповины, и какой-то очень большой болезненности в перерезании пуповины со взрослым ребёнком не происходит.
Тутта Ларсен:
— Правильно — это как?
О.Максим:
— Понимаете, как... мы, вообще, по-хорошему, не должны сильно эмоционально зависеть друг от друга. Мы должны, в том числе, и эмоциональные опоры иметь, опять-таки, в самих себе. Мы должны уметь свою жизнь строить так, что если у нас что-то из жизни будет... или кто-то... какие-то опоры...
Тутта Ларсен:
— Изъят.
О.Максим:
— ... изъят — да, это будет болезненно, это может быть горько, особенно, если это расставание там... умрёт кто-нибудь, не дай Бог, или ещё что-нибудь — но я не опираюсь... это не единственная опора в моей жизни. У меня много чего есть в этой жизни!
У меня есть очень интересный пример на эту тему, кстати говоря, одних моих знакомых. Когда дети выросли, и женщина овдовела. Вот, так случилось, что почти одновременно... ну... в течение, там, одного десятилетия умирает муж, а дети начинают жить самостоятельной жизнью. И... как бы... смысл потерян, и она какое-то время пыталась присосаться — в хорошем смысле, я сейчас без отрицательной... к аннотации этого слова...
Тутта Ларсен:
— Да, да...
О.Максим:
— ... к своим детям. Там она оказывалась не нужна. Она, действительно, приезжала в гости, и... там... пожила немножко, и: «Мам, давай... пора тебе домой». И — что? Смысл жизни-то потерян, вроде бы, а ещё возраст — не слишком большой. И что вы думаете? Человек спокойно... или не спокойно, я, может быть, не знаю подробностей... она решила, что — да, она должна, действительно, свою жизнь жить сама. Она пошла в Центр социального обслуживания, записалась в какой-то там «Народный танец», или ещё что-то — сейчас ездит с гастролями, там... ещё что-то... то есть, живёт полноценной жизнью. Она не выпрашивает у детей крохи внимания. Ей рады, когда бабушка приезжает. Наоборот, её ещё и упрашивают: «Приезжай к нам!» Понимаете?
Ведь проблема-то в чём: когда мы вдруг видим, что человек пытается к нам «присосаться», и жить ( неважно — эмоционально или материально ) за счёт нас, у нас всегда возникает некоторая настороженность, отторжение, когда мы понимаем, что... что-то у нас пытаются «отъесть».
Тутта Ларсен:
— Да...
О.Максим:
— А когда человек от нас ничего отъесть не пытается, нам сразу становится его мало! Это, вообще, так всегда бывает. Это вот — проблема девушек, которые никак замуж выйти не могут, потому, что молодой человек если чувствует, что в него девушка «вцепляется», он тут же, сразу — раз, три шага назад! И — бегом!
Тут какой-то замкнутый круг, конечно, присутствует, потому, что если и нет-то никого... то есть — безрыбье — и ты тут же, сразу, вцепляешься в кого-то. Так и для пожилого человека, или ещё для кого-то... Никого нет — надо в кого-то вцепиться!
Не надо жизнь свою строить так, чтобы эмоционально зависеть — неважно, от детей... даже от жены, или от мужа так зависеть, что вот если муж сегодня с работы поздно пришёл — всё, значит, мир рухнул, я злая сижу, я его встречу руганью, там... хотя, это будет, всего лишь, обратная сторона того, что я соскучилась и...
Тутта Ларсен:
— Люблю.
О.Максим:
— ... люблю его. Но я настолько эмоционально от него завишу, что если вдруг он задержался на работе — по уважительным причинам, не где-то там что-то — действительно, у меня вечер пропал, я не могу сама себя занять. И возникает... там... злость, ссоры, обиды, ещё что-нибудь...
Надо уметь занимать себя самому в этой жизни, и тогда другие люди — они, действительно, будут эмоционально... и мы им будем рады, и они нам будут рады!
Тутта Ларсен:
— Спасибо огромное! У нас в гостях был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодёжного портала «Наследник.онлайн», протоиерей Максим Первозванский. Я — Тутта Ларсен. Вы слушали «Семейный час» на радио «Вера».
Всего доброго!
«СЕМЕЙНЫЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА».
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер
Пасхальные традиции Румынии
Православие в Румынии — явление самобытное. Дело в том, что Румыния единственная православная страна, христианизация которой происходила не сверху, а снизу. Имеется ввиду следующее — в Румынии не было такого, что Православие сначала приняло руководство страны, а затем это решение распространилось на остальное население. Изначально христианство проникло на территорию Румынии через простое население, а затем уже было принято на государственном уровне.
Причиной самобытности румынского Православия является также и то, что в культурном плане Румыния находится как бы на границе западной и восточной цивилизаций. Почти все население Румынии исповедует Православие, но при этом многие моменты церковной жизни в стране почти полностью совпадают с западными церковными традициями.
Впрочем, самобытность румынского Православия часто выражается в местных обычаях, аналогов которых вовсе нет — ни на востоке, ни на западе. В качестве яркого примера можно привести традиции празднования в Румынии главного православного праздника — Пасхи.
Пасха в Румынии удивит вас обилием обычаев, которые и сегодня соблюдают большинство жителей этой страны. Первая особенность празднования Пасхи в Румынии состоит в том, что начиная с Великого четверга (четверга перед Пасхальным воскресением) жизнь в румынских городах как будто замирает. Многие учреждения приостанавливают свою деятельность, чтобы дать людям спокойно подготовиться к Пасхе.
А готовиться приходится усердно. Традиционно румыны стараются к Пасхе запастись большим количеством продуктов и приготовить побольше пасхальных угощений. Не только для того, чтобы порадовать себя вкусной едой в праздничные пасхальные дни, но и для того, чтобы часть продуктов раздать нищим. Румыния — страна небогатая. Тем не менее, большинство ее православных жителей считают, что Пасха — праздник всеобщий, а потому нужно помочь неимущим, чтобы они тоже смогли почувствовать пасхальную радость.
В Румынии так же, как и в России, принято на Пасху печь куличи. Правда, называются они в Румынии — «пасхами». У нас пасха — творожное блюдо, в Румынии же название пасха закрепилось за куличом, видимо, из-за того, что на сдобный хлеб там принято выкладывать сладкий творог. То есть румынская пасха — это кулич плюс творожная пасха.
Выглядит румынская пасха так. Пышный сдобный хлеб украшается сверху косичкой из теста. Обычно косичку выкладывают в форме креста. Внутрь получившегося креста помещается творог. Обычно его предварительно смешивают с сахаром или изюмом. Сверху пасху румыны традиционно посыпают корицей или маком. А чтобы пасха вышла яркой в дополнение ко всему добавляется еще и протертая тыква.
Приготовленная пасха относится в храм, где освящается или накануне Пасхе, или в саму пасхальную ночь. Вместе с пасхой освящаются и иные праздничные блюда. Например, пасхальная баба, блюдо из макаронного теста и меда. А еще в Румынии на Пасху принято освящать в храме деньги. С упомянутой уже целью — помочь нищим. Освященные деньги вместе с частью освященных продуктов принято раздавать неимущим. Так пасхальная радость, с точки зрения румын, распространяется на всех жителей страны.
Все выпуски программы Вселенная православия
«Волшебные мгновения»
Я проснулась с восходом солнца и успел понаблюдать, как в моей комнате становится всё светлее и светлее. Предметы начинают приобретать привычные очертания. Пора вставать, собираться в институт. Но пока ещё полежу, подожду, когда придёт мама. Сегодня у неё ночная смена, и с минуты на минуту мама должна вернуться с работы.
А вот и она. Я слышу, как мама входит в прихожую и тихонько снимает плащ. Как же я люблю эти мгновения! Звук открывающегося замка, шелест маминой одежды и сумок.
Когда слышу всё это — испытываю особое состояние. На душе становится легко и приятно. Казалось бы, такие простые вещи, а сколько они несут в себе тепла. Мамы я ещё не вижу, но уже чувствую особый заряд радости и счастья. А вот и она! Заглядывает ко мне в комнату и говорит: «Доброе утро, дочка!». «Доброе утро, мама», — улыбаюсь я ей в ответ.
Все выпуски программы Утро в прозе