«Радоница. Поминовение усопших». Священник Константин Кокора

У нас в гостях был клирик Крестовоздвиженского храма в Митине священник Константин Кокора.

Накануне Радоницы мы говорили о церковном поминовении усопших, как может помочь уже умершим молитва о них, и почему важно сохранять память об уже ушедших близких.

Ведущий: Александр Ананьев

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Путь к святости». Священник Михаил Словцов
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Еженедельный журнал» с Аллой Митрофановой. Выпуск 400

---

А. Ананьев

— Добрый вечер, дорогие друзья. И вновь пришла пора неофитам задавать свои вопросы. Я благодарю каждого, кто комментирует программы «Вопросы неофита» в наших социальных сетях, кто пишет мне. И в особенности благодарю тех, кто признаётся, что очень часто мои вопросы созвучны тем вопросам, которые они сами хотели бы задать. Вот буквально недавно кто-то написал, что «вот такое удовольствие: я хочу задать вопрос, а вы раз — и его сами задаёте». Если получается действовать так, значит, как говорит Евгений Гришковец, всё не зря. Меня зовут Александр Ананьев, сегодня я вновь приветствую в студии радио «Вера» дорогого друга — клирика Крестовоздвиженского храма в Митине священника Константина Кокору. Добрый вечер, отец Константин. Христос Воскресе!

Свящ. Константин Кокора

— Воистину Воскресе! Здравствуйте, Александр, дорогие слушатели.

А. Ананьев

— Нет же традиции весь год повторять. Это у нас только батюшка Серафим Саровский приветствовал всех и каждого словами «Христос Воскресе, радость моя!».

Свящ. Константин Кокора

— Ну почему бы нам не последовать его примеру?

А. Ананьев

— Потому что нет такой традиции.

Свящ. Константин Кокора

— А мы можем стать основоположниками этой традиции.

А. Ананьев

— Или юродивыми.

Свящ. Константин Кокора

— Или юродивыми. Но в любом случае это же состояние, то есть для него было это естественно. И он, наверное, не задавался вопросом: был ли кто-то до меня или будет ли кто-то после меня, кто будет так приветствовать? Если человек живёт так, наверное, для него это будет нормой какой-то.

А. Ананьев

— Но всё равно это требует какого-то, знаете... Это всё равно, как если зайти в автобус, который идёт по 18-му там маршруту мимо Красной Пресни, мимо «Баррикадной», в обычной Москве зайти и сказать: «Христос Воскресе, православные!» Ну что я вызову?

Свящ. Константин Кокора

— Иногда и в храме, когда так приветствуешь, тоже слышишь в ответ что-нибудь: «Нет, я знаю, спасибо».

А. Ананьев

— Нет, в храме вряд ли это возможно. Конечно, не побьют, но почувствуют неловкость — ну зачем? Поэтому я спрашиваю, понимаете? Может быть, дурацкий неофитский вопрос, но на самом деле не пустой: до какого времени у нас в традиции принято приветствовать друг друга, именно вот так на формальном уровне, приветствовать друг друга «Христос Воскресе, дорогой отец Константин!»?

Свящ. Константин Кокора

— Сорок дней, сорок дней евангельских, которые Господь был со своими учениками до события Вознесения — это вот дни, которые мы приветствуем друг друга «Христос Воскресе!» и отвечаем «Воистину Воскресе!».

А. Ананьев

— И на домашней молитве перед трапезой, соответственно, тоже эту молитву пасхальную сорок дней читаем, получается?

Свящ. Константин Кокора

— Да, тоже сорок дней мы вместо «Царю Небесный» читаем «Христос Воскресе».

А. Ананьев

— А через сорок дней начинается пост, по-моему, очередной? Или не через сорок дней? Напомните, пожалуйста.

Свящ. Константин Кокора

— Смотрите, там через сорок дней начинается Вознесение, плюс ещё десять дней проходит и начинается Пятидесятница. И потом, да, вскоре уже наступает пост. Опять же, понимаете, даже вот этот опыт произнесения этой фразы только сорок дней в году тоже нас должен как-то сподвигать к тому, чтобы на самом деле чувствовать это, не просто произносить. Как мы перед началом поста говорили, что «прости меня», «и я тебя прощаю, и Бог простит» и так далее. По сути это должно быть постоянно — мы постоянно должны быть в готовности простить и быть прощёнными. И поэтому здесь тоже вот такое пасхальное время, которое должно нас, по идее, всегда приближать к Пасхе.

А. Ананьев

— Хотя говорить сегодня с отцом Константином мы будем немножко о другом. Буквально неделю назад здесь, в светлой студии радио «Вера», рассуждая о традициях, правилах, ограничениях и рекомендациях Светлой седмицы, мы отдельно проговорили, что на Светлой седмице до Красной горки усопших не поминают. А вот, собственно, тот самый момент, когда усопших начинают поминать, и с особой интенсивностью поминают их, — это Радоница, день особого поминовения усопших, отмечаемый во второй после Пасхи вторник. И вот с этого дня в церквях вновь начинают совершаться заупокойной службы, которые отменялись на период от Великого Четверга до Фоминой недели. И обычно верующие идут в храм, а затем отправляются на могилы своих близких, чтоб навести там порядок, помолиться, разделить с умершими пасхальную радость. И вот в этом году Радоница приходится на вторник 3 мая, то есть на завтрашний день. Поэтому мы сегодня поговорим и о Радонице, о традициях Радоницы, об истории, может быть, Радоницы, о названии самом Радоницы — почему Радоница, а не родительский день, как его принято называть. Спойлер: я знаю, что это не родительский день — это всё-таки более народное, не отвечающее смыслу этого дня, название. Но не только об этом, мне вообще хочется получить ответ на вопрос, очень важный для меня: какая польза усопшим от наших молитв?
Помните, как в том довольно грустном анекдоте про старика и золотую рыбку? Поймал старик золотую рыбку, держит её на ладони. Та говорит: «Чего тебе надобно, старче?» Старик отвечает: «Хочу, золотая рыбка, чтобы у меня всё было». — «Не печалься, старче, ступай себе с Богом, всё у тебя было». То есть ничего не изменить, понимаете? То есть нам дана земная жизнь, чтобы мы могли как-то что-то поменять в своей дальнейшей судьбе, чему-то научиться, приобрести тот опыт, который нам понадобится в общении с Богом. А потом вот у нас в жизни происходит, у каждого без исключения, ещё никто не миновал этого, у нас происходит дзинь — мы переходим из земной жизни в жизнь вечную. И всё — ничего не поменять уже, всё. Что ты можешь поменять? Стало быть, наши земные молитвы, наверное, не имеют никакого значения, цели и смысла? Или имеют?

Свящ. Константин Кокора

— Имеют, потому что ещё на самом деле в Ветхом Завете была традиция поминать усопших. В частности во Второзаконии, в книге Исход известны обряды преломления хлеба на гробницах усопших, а также молитвы, которые Маккавей произносил, поминая усопших воинов павших. В Евангелии напрямую об этом заповеди нет. Но мы должны понимать, что Христос не опровергает какие-то учения, идущие из Ветхого Завета, тем самым давая им, ну, так скажем, императив легальности уже в новом времени. Конечно, участь человека в определённом смысле известна. То есть как человек прожил, как апостол Павел пишет, так и судим будет. С другой стороны, после смерти человек, так скажем, определённо находится в каком-то месте, то есть он либо в преддверии ада, либо в преддверии рая, то есть либо в преддверии Царства Божия, либо вечных мук.

А. Ананьев

— Подождите, в преддверии или в раю, или в аду?
Свящ. Константин Кокора

— В преддверии, то есть его участь до конца не определена ещё. Поэтому мы и дерзаем просить Бога об изменении вот этой участи. Вы знаете, я на отпеваниях всегда вспоминаю эпизод, когда четверо друзей приносят своего парализованного друга и, видя, что есть препятствие, потому что Христа теснит толпа, они залезают на крышу, раскладывают там черепицу, спускают своего друга и просят Господа исцелить этого человека. И Он, по их молитве, по их вот такой любви неотступной, по их надежде на то, что это может быть, Он это делает. У человека должна быть воля. У усопших людей нету деятельного покаяния. Они не могут сказать: «Господи, дай мне второй шанс! Я сейчас вернусь, и всё будет теперь по-другому». Но у них есть воля, которая является элементом их сущности. То есть у каждого человека она есть, она никуда никогда не денется, Господь её никогда не изменяет. И если человек хочет, то мы ему можем в этом помочь. Опять же, с нашей стороны, живущих ещё на земле людей, это акт любви. То есть если я при жизни молился за человека, логично, что я буду это делать и после смерти. И поэтому, не зная до конца, что с человеком там произошло, мы можем предполагать, что наши молитвы ему не помешают, по крайней мере. Опять же, в предании церковном сохранились многочисленные свидетельства того, что усопшим эти молитвы каким-то образом помогают. Вспомнить хотя бы житие святителя Григория Двоеслова, в котором описано, как ему явился царь Траян, участь которого была изменена, потому что он был крещён слезами вот этого святителя. И это потрясающе. Отец Серафим Роуз пишет, что, конечно, это единичный случай, но хотя бы и единичный случай нас уверяет в том, что такое возможно. И если уж Траян покаялся, то почему бы не покаяться кому-то другому нашими молитвами? Поэтому отказывать им, я думаю, с нашей стороны было бы неправильно.

А. Ананьев

— Мы ещё вернёмся к этому разговору. Но как я могу изменить их участь? Как я могу попросить их о помощи? Могут ли они помочь мне как-то? И потом, слушайте, но ведь... вот в преддверии рая или ада — у меня сейчас вообще какая-то мешанина в голове после всех этих праздников, переживания радости и горя. Но вот разбойник на кресте, обратившись к Спасителю, сказал: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоём!» Не «возьми меня в рай к Себе», не «спаси мою жизнь грешную», не «облегчи мои страдания», а просто «вздохни обо мне там». На что Спаситель ему сказал не «ныне же окажешься в преддверии рая или ада», а «ныне же будешь со Мною в раю». Ведь сказано же это было?

Свящ. Константин Кокора

— Да. И я, как и тот разбойник, как это явствует из всякой молитвы перед Причастием, тоже в праве рассчитывать на то, что... Да, с самомнением прозвучало, да. Видели бы вы, дорогие друзья, как по-доброму улыбнулся отец Константин на мои слова. Я вправе рассчитывать, позвольте, мне здесь указано, я должен... нет, не должен и не вправе рассчитывать, но надеюсь и уповаю на то, что окажусь в раю, но не в преддверии рая. И ныне же, а не когда-нибудь потом.

Свящ. Константин Кокора

— Да, но это не значит, что это состояние плохое, просто участь каждого человека будет определена на Страшном Суде. До этого времени, до Второго пришествия, люди находятся в некоем временном состоянии, или ближе, или дальше от Царства Божия.

А. Ананьев

— И разбойника тоже?

Свящ. Константин Кокора

— Разбойник может быть уже в раю, но, понимаете, всё-таки наступления некого Всеобщего Царства — это ещё более совершенное время. Ну, то есть, условно говоря, ты счастлив, но ты тогда ещё больше будешь счастлив. Ты рад и ты в Боге, но тогда ещё ближе ты станешь к Богу и будешь ещё больше рад". То есть это не значит, что он не в раю, просто это состояние может быть ещё несовершенное — вот такой райской участи. Человек может менять свою судьбу, благодаря тому, что он сам этого захочет. Как владыка Антоний Сурожский говорил, что «я не верю в то, что, встретившись после смерти лицом к лицу со Христом, кто-то может ему сказать «нет, я не хочу быть с Тобой». То есть вот эта любовь, которая тебя просто захватывает всего и от которой, может быть, ты всю жизнь бегал, она просто не может тебе не изменить в другую сторону. Но я недавно думал: а можно ли в другую сторону поменяться со знаком минус? То есть если мы говорим о том, что человек может покаяться, может ли обратная ситуация произойти? Но прочитал в Добротолюбии у Анастасия Синаита, что не может — если человек утвердился в добре, обратного пути ко злу уже нет, слава Богу.

А. Ананьев

— То есть имеется ввиду там, в загробной жизни? Вот мне всё время интересно, мы говорим так с уверенностью: да, вот там возможно это, а вот это вообще невозможно, а там надо вот подождать и сходить туда, и будет... Откуда мы всё это знаем? Это же тайна великая есть.

Свящ. Константин Кокора

— Да, я согласен, вот эти разветвлённые ситуации и система вообще вот этих загробных координат иногда вводит в заблуждение, потому что на самом деле всё на опыте конкретных людей, то есть на Предании Церкви, которое у нас есть. А во-вторых, конечно, всё это не вызывает такого интереса на самом деле у людей, уже воцерковлённых, потому что если ты с Богом, остальное всё уже не становится вот настолько важным — как это там будет. Самое главное, что ты пытался всю жизнь ползти в сторону Царства Божьего. И в обратную сторону — вы чувствуете интерес к загробной жизни чаще всего людей, которые не нашли Бога, а может быть, даже не очень Его пока ищут, но хотят узнать, как это будет дальше, что будет дальше, из такого интереса сиюминутного на самом деле. Я думаю, сделай всё, от себя зависящее, а там уже Господь как-то поощрит.

А. Ананьев

— Я не так давно разговаривал с одним священником в рамках этого проекта «Райсовет. Тет-а-тет». И мы говорили о том, как мы приходим к Богу очень часто. И я ему сказал, что вы знаете, нет ничего дурного в том, что, ну, по крайней мере это нормально и понятно, когда человек приходит к Богу от страха того, что он не знает, что будет дальше. И он ощущает в глубине себя убеждённость, что вот со смертью-то ничего не кончится, не может оно вот так всё кончится. Не фикус я какой-нибудь, чтобы засохнуть и быть выброшенным на помойку, и пропасть, истлеть. Нет, я всё-таки человек, что-то во мне есть. На что он сказал мне очень правильную вещь: от страха к Богу прийти нельзя, к Богу можно прийти только от любви, в противном случае это язычество.

Свящ. Константин Кокора

— Не могу до конца согласиться, честно. Потому что, понимаете, страх тоже может быть от Бога послан. То есть когда человек в принципе задумывается о чём-то: о своей посмертной участи, об ответственности, которую он несёт за свою жизнь, о том, что его ждёт за гробом, если ему становится при этом страшно, — то тоже не считаю, что это плохо на самом деле. А любовь это же не то, что вот сейчас прям появилась и всё, настигла, так сказать. «Настигнуты радостью», как Клайв Льюис писал. А именно то, что ты отвечаешь, что ты пытаешься, ты тоже начинаешь жить какой-то другой жизнью, то есть это состояние какое-то. И оно придёт, я уверен, даже если мы начали со страха. Недаром пишут о состояниях веры: рабское состояние — когда ты это делаешь, потому что боишься наказания, потому что тебе так нужно, тебе сказали, что вот это будет тебе необходимо; состояние наёмника — когда ты знаешь, что ты работаешь на себя, ты вот ради Царства Божьего трудишься; и состояние любви венчает эти состояния. Уверен, что большинство из нас на самом деле, может быть, сами того не сознавая, мы, конечно, любим. Но мы не в первую очередь о любви думаем, я в этом просто уверен. И мы чаще всего в церкви начинаем искать не то что выгоды, но чего-то такого, что нам поможет, решит наши какие-то проблемы. И уже в дальнейшем мы встречаем Того, Кто решает эти на самом деле проблемы, и остаёмся с Ним постольку, поскольку мы Его полюбили.

А. Ананьев

— Ох, остаёмся ли мы? — это открытый вопрос.

А. Ананьев

— «Вопросы неофита» на светлом радио. У нас в гостях клирик Крестовоздвиженского храма в Митине священник Константин Кокора. Я — Александр Ананьев. Накануне Радоницы, которая 3 мая, во вторник, второй после Пасхи вторник, мы говорим, конечно же, о Радонице. Правда, я со своим вопросами до Радоницы ещё не дошёл. Уж очень интересно с отцом Константином говорить о той системе знаний и опыта, которыми мы обладаем относительно вообще загробной жизни, о том, как мы с вами молитвами и поминанием усопших можем как-то повлиять на их жизнь там, могут ли они повлиять на нашу жизнь здесь. По поводу страха — для меня недавним открытием, вернее, я, наверное, это слышал много раз, но, знаете, как это часто бывает с какими-то знаниями: тебе могут это сказать 9 раз, ты это можешь 9 раз услышать, покивать, сказать «да, я понял, спасибо», а на 10 раз так понять вообще, так понять сильно, что это вдруг станет ещё и твоим знанием.
Так вот, страх в контексте Священного Писания, в контексте наших молитв, не совсем правильно переводится, не переводится в полной мере. Если бы мы попытались перевести слово «страх» в полной мере, в любом контексте страх, это будет страх потерять. Страх Божий — это страх потерять Бога. Жена, которая должна убояться мужа, она не должна бояться, чтобы он не влупил между глаз, а должна бояться потерять мужа. Равно как и муж должен бояться потерять... вот же он — тот самый страх. К чему это я? А если тебе страшно умирать, когда болеет кто-то твой из родных людей, — вот просто страшно. Я не знаю, тебе страшно идти к стоматологу, и ты такой: вот мне страшно — пойду-ка я к Богу. Как показывает практика, люди, которые приходят в храм, в Церковь, к Богу из страха, которых тащит этот страх, когда причина страха исчезает и они исчезают. И от этого, собственно, к чему я и говорил это раньше, от этого это превращается в какое-то язычество, да? То есть вот некая сила, которой я сейчас должен поставить свечку, прочитать правильное заклинание. Она скажет: «Ух!» — и мои проблемы решатся. Да нет же. К Богу можно прийти только из любви к Богу, из страха потерять Бога.

Свящ. Константин Кокора

— Ты можешь прийти, на самом деле, и свечку даже ставить, понимаете, мы же об этом мало говорим. Человек пришёл в храм — я же вижу вот эти огромные потоки людей, относительно огромные, целые паломничества людей, которые ждут окончания службы, условно говоря, для того, чтобы прийти и сделать своё что-то, именно попросить своего чего-то. И конечно, мне кажется, мы должны их встречать и говорить им, что это здорово, что ты вообще пришёл. Мы должны тоже радоваться тому, что человек пришёл в храм, что он не забыл дорогу к этому храму, что он пытается какую-то жертву принести Богу в виде вот этой свечи. Но нужно и можно идти дальше, то есть видеть за этим что-то нечто большее. Я думаю, здесь большая проблема в этом отсутствии проповеди с нашей стороны. И всё-таки я не соглашусь: ты, если даже боишься, можешь, преодолев страх, увидеть, что на самом деле и Бог — это не просто божество, это не исполнитель желаний, не кризисный менеджер, не джин из бутылки, а Личность.

А. Ананьев

— Не интернет-магазин.

Свящ. Константин Кокора

— Да, такое тоже бывает. Приходят люди, как в МФЦ, делают заказ определённый. И ты — как исполнитель. Как мне однажды сказали, что «вы клерк в банке, вы мне обязаны это сделать». И ты понимаешь, что у человека своя мировоззренческая система, которая его заставляет думать о Церкви так же, как он думает и о других корпорациях.

А. Ананьев

— Давайте обратимся к Радонице, которая завтра. Не поворачивается язык сказать «отмечаем Радоницу». Нет же, Радоница нас отмечает, скорее, а не мы её. Давайте начнём вот с какого края: память и поминовение — память об усопших и поминовение усопших. Чем это отличается? В чём принципиальная разница? Ну, допустим, у меня есть друг, друг живёт в Пскове. Я его помню, я с ним общаюсь, я ему иногда звоню. Два раза в год он ко мне приезжает, один раз в год я к нему приезжаю, мы скидываем по «Ватсапу» друг другу какие-то прикольные фотографии. Мы помним друг друга и общаемся, но не поминаем друг друга вот в каком-то церковном смысле. Наших же отношений это не меняет, правильно?

Свящ. Константин Кокора

— Нет.

А. Ананьев

— Если я помню усопшего дорогого мне человека, но не поминаю его, что происходит? И что меняется, когда я начинаю поминать его?

Свящ. Константин Кокора

— Мне кажется, в поминовении начинает участвовать кто-то третий. То есть мы что-то делаем, и это отличается от простого воспоминания. Например, мы Богу говорим: «Помяни, Господи, такого-то и такого-то». На самом деле Бог не может забыть о нём. Мы сами себе напоминаем и другим людям о том, что этот человек жив и он требует наших молитв. И поэтому в этом смысле поминовение — это некое действие. Господь говорит: «Сие творите в Моё воспоминание», — показывая на хлеб и вино, которые стали Его Телом и Кровью. Но при этом мы не можем просто вспомнить, сказать: да, такое было, и Он нам сказал об этом вспоминать. То есть мы творим это, мы осуществляем это делами. Это очень важно, потому что человек есть телесное существо. И наша телесность тоже призвана служить Богу. И поэтому поминаем мы и что-то делаем, можно сказать, за того, кого мы вспоминаем. В качестве примера: усопший человек не может делать добрых дел, он не может уже пойти в храм, он не может даже каяться, в плане деятельного покаяния, потому что у него нет тела просто, он не может уже измениться вот так.

А. Ананьев

— Да будь у него тело, всё равно я не смог бы за него покаяться.

Свящ. Константин Кокора

— Но мы по крайней мере говорим, что «Господи, мы хотим, чтоб он тоже приобщился к этому делу». Мы хотим тоже сделать что-то и за того парня, как говорится, тоже. То есть мы делаем это... это не есть некие сверхдолжные заслуги, как в католицизме, но это есть что-то, к чему я хочу приобщить других людей. И поэтому вот каким-то образом мы верим в то, что Господь идёт... не то что идёт — Он всегда идёт навстречу, мы верим, что и воля другого человека может тоже как-то измениться. В качестве примера: сколько людей я знаю, которые изменились не благодаря разговорам, не благодаря проповеди, а благодаря молитве каких-то других родственников и любящих его. Потому что вот каким-то образом Господь меняет нас через других людей. Они за нас молятся, и вдруг меняются обстоятельства. Вдруг ты смотришь на что-то совершенно по-другому. И поэтому у Него, я думаю, много очень средств нас изменить, в том числе и вот наши поминовения.

А. Ананьев

— А если в вашей практике, в вашей жизни, в вашем служении истории, подтверждающие то, что вот ваши молитвы о ком-то или, может быть, молитвы кого-то, кого вы знали, о ком-то сыграли какую-то важную роль в загробной жизни человека? Может быть, даже и в земной жизни человека. Потому что я вот понимаю, что вот все те ошибки, которые я совершаю, все те попытки сделать себя лучше — это я делаю с Божьей помощью как-то. То есть я могу всё испортить и я могу всё поправить. И Господь на меня смотрит и говорит: «Ну, давай. Я надеюсь, что ты станешь лучше». Надеяться на то, что кто-то это сделает за меня, я не могу.

Свящ. Константин Кокора

— А здесь и не нужно. Просто мы не есть те существа, которые вне социума, которые вне общения с кем-то находятся. Мы все друг от друга очень на самом деле зависимы. И поэтому недаром Господь спасает человека в Церкви — это тот организм, в котором ты находишься и которому ты принадлежишь органически. То есть ты естественным образом должен в нём пребывать. И поэтому, конечно, от вас очень много зависит, как и от меня очень много зависит по отношению к нашим жизням. Но есть ещё и те, которые тоже хотят поучаствовать в нашем спасении. Поэтому в моей практике такие были случаи. Я их не буду пересказывать, потому что, я думаю, у кого-то тоже такой опыт есть похожий — о молитвах, о поминовении и так далее. Но абсолютно точно Церковь бы не стала брать это на вооружение, если бы не было прецедентов. То есть это просто превратилось бы в такой миф, а лучше сказать, просто бы исчезло абсолютно. Но даже если в нашей жизни этого не было, опять же с опорой на церковное Предание, в котором огромное количество вот таких вещей: усопшие сродники являются и говорят что-то, являют просто своим присутствием некое изменение; опыт людей, которые что-то пережили в своей жизни — опыт клинической смерти, например. Или изменение некой участи посредством того, что человеку открывается в некоем видении, как святым, например, — они тоже прозревали что-то и не просто так писали. Они бы не стали писать из своей головы, они показывают, что это реальность. А нам, может быть, это не открывается, чтобы мы не возгордились, чтоб мы не думали, что «а, вот результат, значит, стоит». Ведь Господь отдаёт это на веру. Он же нам говорит, Он не запрещает нам молиться. И это, наверное, должно стать естественным каким-то для нас делом, что я поминаю. Даже не потому, что что-то, может быть, изменится, что я вот изменил, помог им измениться. Как люди говорят, что «я вымолил кого-то». Иногда это смешно, потому что кто я такой, чтобы кого-то вымаливать? Но именно ради того, что я люблю этого человека, и поэтому хочу, чтобы он был счастлив, хочу, чтобы он был с Богом, и у него всё было хорошо.

А. Ананьев

— Что скрывается за народным названием Радоница — родительский день? Ведь поминаем не только родителей. И действительно ли Радоница есть лишь в Русской Православной Церкви, а у православных Ближнего Востока и Греции она отсутствует? И почему это так произошло? Что такое поминальные молитвы и при каких условиях они действенны? И существует мнение, что поминовение усопших — это какой-то предрассудок, атавизм, нечто, что подлежит сомнению, по крайней мере — вот я об этом прочитал, готовясь к нашей сегодняшней беседе. Об этом и о многом другом мы поговорим в программе «Вопросы неофита» через минуту полезной информации на светлом радио. Я, Александр Ананьев, сегодня беседую со священником Константином Кокорой. Не переключайтесь.

А. Ананьев

— «Вопросы неофита» на светлом радио. «Радио» и «Радоница» — созвучные слова, между прочим. Я — Александр Ананьев. Сегодня у нас в гостях клирик Крестовоздвиженского храма в Митине священник Константин Кокора. Накануне Радоницы или Радуницы — как это правильно на самом деле называется? — мы беседуем именно об этом дне особого поминовения усопших, который отмечается во второй после Пасхи вторник. Радоница и Радуница — правильно и так и эдак, просто одно устаревшее, другое не очень?

Свящ. Константин Кокора

— Я так понимаю, да, то есть само слово подразумевает слово «радость». То есть мы радуемся и этой радостью делимся с усопшими, но изначально это было языческое дело. Оно, как и многие другие традиции, воцерковилось. Раньше люди приходили к захоронениям своих родственников, делились с ними тризной так называемой, то есть поминальные вот эти обеды, оставляли, как сейчас у нас часто, к сожалению, такие атавизмы присутствуют, еду на этих захоронениях.

А. Ананьев

— Не понимаю, почему «к сожалению»?

Свящ. Константин Кокора

— Потому что эта еда не достанется тем, кто там лежит, она достанется кому-то другому. И можно, в принципе, просто ей было накормить голодных.

А. Ананьев

— И слава Богу, голодных много на кладбищах.

Свящ. Константин Кокора

— Если они есть, то конечно, можно им просто отдать это, и всё.

А. Ананьев

— Мы же с вами не раз говорили в наших беседах, что мы все разные, и нужно нам разное: одному эдак, другому так. И если хочется посидеть на могиле отца со стаканом, понимаете?Просто просто посидеть, потому что не хватает тебе этого в жизни, вот до слёз.

Свящ. Константин Кокора

— Пожалуйста, никто же не запрещает.

А. Ананьев

— Вот нет, Церковь всё-таки говорит, что кладбище — это не трапезная, день, это место для молитвы.

Свящ. Константин Кокора

— Нет, это принципиально важно — что мы выделяем день, когда ты идёшь туда. И опять же, никто не запрещает ходить на кладбище и там поминать. Понимаете, есть вещи, которые становятся грехом, когда их извратить, то есть когда добродетели становятся сумасшедшими, как Честертон писал.

А. Ананьев

— А кто из нас нормален? Все немножко сумасшедшие.

Свящ. Константин Кокора

— В том плане, что мы поминаем, но делаем это в рамках какого-то приличия. Опять же, часто очень, я это знаю и вы это знаете, поминки превращаются в попойки. Сама идея отличная — вместе вспомнить о человеке, вместе помолиться и, как вы даже сказали, выпить за него и поесть. Опять же, образ трапезы — это образ Евхаристии. Но при этом мы не должны забывать, что вот мы, христиане, собрались именно ради вот этого человека, который здесь. На могилах то же самое, то есть никто не говорит, что этого нельзя делать, просто другое дело, что можно это сделать адресно. И изначально поминки имели такую ещё сторону, что мы раздаём это нищим — вот эту еду, которая осталась. Почему? Потому что это есть бескорыстное доброе дело, и мы просим вот этих людей: помяни, пожалуйста, нашего усопшего сродника. И каждый раз мы должны об этом помнить, когда наступает третий, девятый, сороковой день, годовщина или опять же Радоница, когда мы кому-то делаем что-то. Почему? Ну, потому что, может быть, тот человек не успел.Я думаю, он был бы рад, если бы я в его память это сделал. Мы как бы восполняем что-то, чего, может быть, не доставало в жизни этих людей. Потому что многие из нас так и не пришли в Церковь, к сожалению, за всю свою жизнь.
Я на отпеваниях всегда спрашиваю: а вот этот человек, которого отпеваем, когда-нибудь приходил к покаянию, он когда-нибудь причащался Тайн, когда-нибудь у него было вот это богообщение в том именно измерении, которое ему Господь приготовил как крещённому человеку? В 99% случаев ничего не было. Мне, как священнику, конечно, больно, потому что человек крещёный. Как мы говорили о пире — человек призван на день рождения, человек призван разделить радость, вот его пригласили. А он никогда об этом не знал, ему никто об этом не говорил, с ним вообще никто даже не обсуждал эту тему. И поэтому, конечно, большинство людей, никогда не услышав это, уходят в неком другом состоянии, нежели бы хотелось. И поэтому, конечно, придя к этому, через отпевание подчас — у людей на отпевании вдруг начинает что-то просыпаться внутри, какой-то ветхий человек умирает, а новый просыпается: я тоже так буду умирать, я тоже буду лежать во гробе, душа моя пойдёт к Богу, даст ответ о своей жизни. Что мне сделать, чтобы подготовиться? Поэтому, возвращаясь к Радонице, мы радуемся, делимся с ними этой радостью. Тризны превратились в поминальные трапезы. Оставление еды, как некий знак того, что человек продолжает питаться этим, превратилось в поминовение, в то, что мы раздаем это тем людям, которые ещё живы, потому что душа не может этим питаться. И воцерковив этот праздник, Церковь, как всегда, придаёт ему некий конечный смысл, изначальный очень важный вот этот смысл. А название остаётся — Радоница.

А. Ананьев

— Есть ещё одно название — «родительский день». Просто чтобы окончательно разобраться с названием — это народное название, не отражающее смысл и, в общем, не соответствующее действительности, созвучное «родительской субботе» так называемой. Конечно же, Радоница — это не родительский день.

Свящ. Константин Кокора

— Но в плане того, что мы поминаем и родителей тоже, я бы не видел здесь какого-то искривления смысла.

А. Ананьев

— Но в той же степени, наверное, в какой пятилетний сын моей хорошей знакомой называет каждое воскресенье «Богский день» — день Бога.

Свящ. Константин Кокора

— Опять же, я его не стал бы в этом обвинять.

А. Ананьев

— Нет-нет, это так трогательно и так правильно. «Сегодня Богский день» — это здорово. И в этом смысле, наверное, Радоница тоже — такое детское, понятно, — родительские день. Знаете, я никак не могу уложить в своём неофитском сознании такого бережного отношения к телу умершего человека. Потому что это как бережное отношение к вещам умершего человека, бережное отношение к фотоальбомам ушедших людей — для них это было важно при жизни: и фотоальбомы, и ботинки, и ещё чего-то. Но это всё вещи — сегодня есть, завтра нет. Все вещи, как и все люди, они уйдут, и это нормально. А тем не менее мы относимся к телу умершего человека. Я не спорю с этим, но я не понимаю природы вот этого отношения к истлевающему телу, к могилам, где покоятся тела умерших людей. Там же не человек покоится, да? Человек-то в другом, пока ещё неведомом нам месте, которое мы ни описать, ни представить себе не можем, но мы твёрдо знаем, что он там, и надеемся и молимся за то, чтобы у него было хорошо. Но это не человек, это, собственно, тело умершего человека, такая физическая оболочка. Тем не менее мы приходим на... я сам каждый год приезжаю с металлическим скребком, отскребаю оградки, крашу, мою гранитный камень, подклеиваю фотографию. И не совсем понятно, зачем.

Свящ. Константин Кокора

— Тело имеет очень важное значение именно в христианстве, потому что Господь создаёт человека из души и тела, и тело призвано к обожению. Когда мы говорим, например, о феномене нетления мощей — вот видишь, у него рука такая же, как у меня, — а он жил много-много веков назад. И ты понимаешь, что человек ещё при жизни настолько обожился, что он даже не может умереть буквально физически до конца. Христос воскресает именно в теле, показывая тем самым, что весть о воскресении души — на самом деле не новая, не новость, потому что все верили в воскресение души, все верили в бессмертие души, даже ещё в языческой философии. Но когда Христос даёт потрогать себя Фоме или просит у учеников поесть, Он, безусловно, показывает, что Он не есть призрак и не есть дух. Тем самым отождествляя жизнь человека именно с телесностью. И вот это воскресение, которое происходит в теле, оно подразумевает второе воскресение в телах, которые сейчас покоятся в гробнице. Христианское отношение к гробнице такое, что там нет тела уже, оно, может, сгнило, но именно вот здесь было что-то мне дорогое, именно вот этот человек, который жил в этом теле, мне дорог. Но, конечно, у нас есть определённое непонимание того, что нельзя отождествлять, как правильно вы сказали, могилу с этим человеком. Потому что душа бессмертна. И о душе больше нужно как раз печься, потому что именно с душой как раз мы связываем все посмертные вот эти приключения, поэтому нам нужно позаботиться об этом по большей части, нежели о состоянии гроба. Помните, когда ученики, точнее женщина приходит к гробнице, и она оказывается пустой? И ангелы говорят: а кого вы ждёте? Христос же вам сказал, что Он вас предварит в Галилее, Он же вас встретит. То есть не нужно ходить вот сюда, нужно идти Его встречать в жизни. Что-то подобное происходит, наверное, и с усопшими. Мы можем приходить на место захоронения, но это не тот человек, это не он, потому что он где-то, в каком-то месте.

А. Ананьев

— Но когда — вот «чаю воскресения мертвых» — настанет тот час, когда все мёртвые воскреснут, они же воскреснут географически именно в том месте, где они были погребены. Я правильно понимаю?

Свящ. Константин Кокора

— Есть учение о том, что каждая душа встретит своё тело. Григорий Нисский, например, пишет в одной из гомилий о том, что человек узнает своё тело. Это во мгновение ока произойдёт, когда он соединится со своим телом.

А. Ананьев

— Есть только один, по-моему, в Российской Федерации человек, чьё тело, умершее 100 лет назад, сохранилось, к несчастью. Прости меня, Господи.

Свящ. Константин Кокора

— Но это не собственными усилиями.

А. Ананьев

— Не собственными усилиями и не по собственным заслугам. А у всех остальных тел не осталось.

Свящ. Константин Кокора

— Тело создано из естественных вещей: огонь, вода, земля, воздух. И тот же Григорий Нисский, говорит, что если Бог создал нас из праха — прах ты и в прах обратишься, — то Ему ничего не будет стоить вновь дать обрести вот этой душе то же самое тело, уже какое-то преображённое, уже без дебелости, которая в нём присутствовала, но какое-то совершенно иное по своим свойствам. Как Христос проходил через препятствия, появлялся, исчезал и так далее. Но это будет тот же человек, та же личность, просто преображённый. То есть в антропологии душа плюс тело — равно человек.

А. Ананьев

— Тем не менее Русская Православная Церковь — вот поправьте меня, я бы сказал, что против кремации. Но вряд ли это справедливо — не рекомендуют, не приветствуют.

Свящ. Константин Кокора

— Да, вот это точно.

А. Ананьев

— По той самой причине, что в день, когда мёртвые восстанут, придёт Спаситель, мёртвые встанут на Страшный суд, типа вот тот, кто был кремирован, он не встанет, потому что он — горстка пепла.

Свящ. Константин Кокора

— Нет.

А. Ананьев

— А почему тогда?

Свящ. Константин Кокора

— Потому что мы очень благоговейно относимся к телу, мы его отдаём земле, потому что вот именно земля становится его обиталищем, его усыпальницей — мы говорим, что они усопшие. То есть мы бережно относимся просто к самому телу, потому что оно тоже воскреснет. Но при этом, конечно, оно превратится в то же, во что превращаются и все сожжённые тела — в прах. И поэтому Церковь именно что рекомендует: если есть возможность по-христиански погрести — это христианская традиция погребать именно в теле, — по-христиански проститься с человеком, то это здорово. Если такой возможности нет, простите, то, конечно, здесь ничего не сделаешь. Опять же, есть святые, тела которых были сожжены, которые потеряны были в морях...

А. Ананьев

— А сейчас на Западе-то есть какая традиция, но она мне на самом деле симпатична — то есть человеческое тело каким-то образом готовится и превращается в почву для дерева. Дерево высаживается и дерево растёт. Это символизирует, в каком-то смысле, вечную жизнь, что вот, пожалуйста, ты можешь прийти и посидеть у этого дерева. Понятно, что это не имеет отношения к христианской традиции, в каком-то смысле, может быть, даже расцениваться как какое-то язычество, богохульство, на какое только способна Западная цивилизация, прогнившая, падшая в своей сути — всё, друзья, в кавычках, конечно же. Или изготовление из вот этого праха кремированных людей под воздействием высокого давления какого-то подобия бриллиантов.

Свящ. Константин Кокора

— Ничего себе! Вот об этом я не слышал.

А. Ананьев

— Да, разработана такая технология, что собирается вот этот прах, по сути чистый углерод, этот углерод спрессовывается, сжимается при высоких температурах до какого-то небольшого искусственного бриллианта, который вправляется в кольцо или ещё куда-то, и ты буквально носишь с собой этот сияющий гранями труп своего дедушки.

Свящ. Константин Кокора

— Я сейчас вспомнил, когда вы говорили, были святые, которые завещали себя отдать на растерзание псам или похоронить на помойке. Почему? Показывая тем самым, что чего бы ни произошло с моим телом, на самом деле это не так страшно, вы делайте с ним вообще что хотите, на самом деле. Поэтому, может быть, всё относительно. То есть, конечно, может быть, это совсем дехристианизация, а может быть, с другой стороны, люди видят в этом именно то поминовение, которого подчас не хватает нам.

А. Ананьев

— Нет, я это не приветствую, это не моё абсолютно. Просто такое есть. И очень хорошо найти свою точку в этом пространстве современной жизни, ориентируясь по каким-то новым реалиям, по каким-то новым географическим точкам. Вот сейчас есть такое, есть такое, есть такое, я здесь. Почему я здесь? Почему мне это важно, что мне в этом ценно? И когда я говорю, что вот такое есть, я не говорю, что «о, как круто!» — нет. Нет, это даёт просто мне дополнительный ответ на вопрос: почему важно то, что у меня есть, то, что я ценю и храню. И почему я прихожу на кладбище с этой металлической щеткой и чищу эту оградку. И почему мне важно быть похороненным рядом с теми, кого я люблю, любил и буду любить всегда. Вот что важно.

А. Ананьев

— «Вопросы неофита» на светлом радио. Я — Александр Ананьев. Сегодня, накануне Радоницы, мы беседуем с клириком Крестовоздвиженского храма в Митине священником Константином Кокорой. Мне хотелось бы, конечно, исключительно о Радонице поговорить, но тема настолько глубока и интересна. Вообще, если составить рейтинг вопросов, которые приходят к нам на радио «Вера», к нам в журнал «Фома», где мы работаем с женой тоже очень много, первое и главное — это, конечно, вопрос жизни и смерти. Вопрос о загробной жизни, вопрос об отношениях с умершими родственниками: а вот умер так и при таких-то обстоятельствах — как хоронить, как поминать, можно ли, нельзя ли? И у всех какое-то смятение в вопросах, растерянность. Тем не менее следующий вопрос будет именно о Радонице. Прочитал, соответственно, не знаю — ни по-ближневосточному, ни по-гречески не говорю, — тем не менее прочитал, что Радоница есть лишь в Русской Православной Церкви. У православных того же Ближнего Востока и Греции она отсутствует.

Свящ. Константин Кокора

— Да, я тоже такое читал, что это именно наш славянский вот этот праздник, бывший языческим, но он воцерковился. И нет специального такого праздника Радоницы в других церквях.

А. Ананьев

— И объяснения, почему это, за исключением того, что это ещё из дохристианской истории Великой Руси корни растут, нет?

Свящ. Константин Кокора

— Нет. То есть у них есть специальные дни для поминовения. Это такие местные традиции, которые друг от друга отличаются только тем, что они в разные дни происходят, по-разному, так скажем, были воцерковлены, но при этом суть остается та же — это день сугубого такого поминовения усопших родственников.

А. Ананьев

— Ещё один вопрос относительно Радоницы. Мы всё равно так или иначе поминаем, помним, пишем записки, в какие-то даты заказываем молебны какие-то. А мне слово «сугубого» интересно: чем поминовение усопших именно в Радоницу, формально, технически, официально, отличается от любого другого?

Свящ. Константин Кокора

— Технически — тем, что оно наполнено пасхальной радостью. То есть, опять же, все богослужения такие воскресные. То есть мы особо переживаем будущее воскресение этих людей, за которых мы молимся. Но опять же, если мы в теме, так скажем: если мы это сами подразумеваем и сами пытаемся тоже воскреснуть для жизни вечной. А так — ничем. На самом деле сугубость — она для нас сугубость. Потому что те же, приуроченные к третьему, девятому, сороковому дни поминовения, — это символы. То есть это не значит, что если я это на 10-й сделаю или на 11-й, то это не будет действовать. Потому что люди часто боятся этого. А подчас они ещё боятся, что если в записках будет одно имя, а кто-нибудь ещё подойдёт, и мы как будто разбавляем это поминовение тем, что ещё кого-то будем поминать. И люди думают: нет, но мне же хочется именно индивидуально всё это сделать. От отсутствия чувства церковности, того, что на самом деле у Бога все дети, и Ему каждый человек абсолютно важен, и не будет никакого ущерба от того, что ещё кого-нибудь мы помянём — вот из-за этого такие произрастают мнения. Поэтому сугубость для нас именно — что это особые какие-то числа, особые дни, когда мы все вместе это делаем. Опять же, Церковь призывает всех вместе пойти. Очень много людей на кладбище ходит.

А. Ананьев

— Что такое помянуть человека?

Свящ. Константин Кокора

— Понять, что он жив, то есть актуализировать для себя каким-то образом, что этот человек с нами. Трапеза — понять, что этот человек сидит рядом со мной, вот это именно его стул...

А. Ананьев

— А в церковном клерикальном смысле?

Свящ. Константин Кокора

— Соединить его с Богом, то есть почувствовать, что ты движешься к Богу, и этот человек тоже находится в Боге. Я советую всем почувствовать это через Евхаристию, через Причастие. Когда мы служим Евхаристию, в том числе та часть людей, которая умерла, участвует. И поэтому мы, соединяясь с Богом, соединяемся с теми, кто ушёл от нас. То есть это люди живые, чувствующие, думающие, переживающие за нас, и их состояние тоже зависит от того, насколько мы сами приближаемся к Богу.

А. Ананьев

— Хорошо, ещё более сузим вопрос. Давайте представим, что нас слушает такой же никчёмный человек, как и ведущий. У меня, слава Богу, живы и здоровы родители, друзья. Что называется, живы все, кого я знаю, люблю, и всё хорошо. И я понятия не имею, что значит пойти в церковь помянуть человека. Ну, допустим, нас слушает человек...

Свящ. Константин Кокора

— Это конкретные действия?

А. Ананьев

— Да, конкретные действия. Я никогда этого не делал, но недавно потерял дорогого мне человека. Я хочу пойти и помянуть его. Вот завтра Радоница — что мне надо сделать?

Свящ. Константин Кокора

— Прийти в храм, написать записки, если нет такой возможности, то просто самому прям перечислить имена усопших сродников. В идеале: остаться на всю службу, причаститься святых Христовых тайн, исповедоваться. Если у нас есть необходимость поехать на кладбище, это нужно сделать, попросив священника там отслужить литию или панихиду. Опять же, можно, как вы сказали, разделить трапезу с теми, кто пришёл. Раздать какое-то количество милостыни для тех, кто нам встретится на пути, то есть провести этот день как христианин. И в принципе, опять же Радоница — это то, что должно каждый раз присутствовать в нашей жизни. То есть, опять же, мы говорим об этой сугубости, как вот — сейчас именно надо это сделать. По идее, так всегда можно сделать. Поэтому от малого к великому: от писания записок, поставления свечей и просто нахождения в храме к участию в таинствах и собственной молитве.

А. Ананьев

— Завтра, помимо Литургии самой, какая-то ещё служба в районе Литургии, до или после, будет связана с Радоницей?

Свящ. Константин Кокора

— Все священники почти пойдут по кладбищам. Это неуставная служба. Мы поэтому выходим именно на кладбище, потому что огромное количество людей будет просить помянуть. И это здорово, потому что люди с этим хотя бы связывают это поминовение, именно с этим днём. Наша задача воцерковить их настолько, чтобы они смогли это сделать не только на Радоницу. И я теоретически могу подойти к любому священнику и попросить его... о чём надо просить, как это сформулировать правильно?

Свящ. Константин Кокора

— Я думаю, прямым текстом сказать: «Батюшка, у меня сегодня есть желание помянуть своих родственников. Сможете со мной съездить на кладбище? Я вас отвезу или давайте вместе как-то это организуем. Я их всех знаю, за этих людей я ручаюсь, я их очень люблю, с нами поедут ещё родственники. Давайте вместе это всё сделаем, организуем». Священники никто не отказывают, они знают уже из опыта, из традиции Церкви, что именно в этот день огромное количество людей просто приходит в храм именно для того, чтобы священника увезти на кладбище.

А. Ананьев

— Ну и, наверное, последний вопрос на сегодня, он столь же простой, сколь и сложный. Смотрите, есть смерть и есть радость. И если представить себе шкалу плюс и минус, то смерть будет глубоко в минусе, на самом дальнем краю, потому что это худшее, что может случиться с моими родными, моими друзьями, с человеком. Очень редко бывает так, что человек умер, а ты обрадовался. Собственно, не бывает такого или не должно быть, это не естественно. Есть радость, она глубоко справа от этого нуля на этой шкале. И тут Церковь говорит мне: «Александр, вот смерть, а вот радость — и это одно и то же». И ты такой: вау, да ладно? Вопрос, отец Константин: а вот как бы так жить, чтобы не натужно и не натянуто, потому что надо, потому что так говорит Священное Писание, так говорит Церковь, а вот на самом деле жить так, чтобы смерть и радость были суть синонимы?

Свящ. Константин Кокора

— Вопрос действительно очень сложный, потому что каждому из нас естественным образом хочется от смерти каким-то образом если не откупиться, то по крайней мере как-то быть подальше.

А. Ананьев

— Если у меня кто-то из близких, не дай Бог, окажется лицом к лицу со смертью, я же сделаю всё, чтобы... я же не приду и не скажу: «Серафима Степановна, радуйтесь! Наконец-то, поздравляю! Давайте купим тортик». Да нет же, я попытаюсь её спасти.

Свящ. Константин Кокора

— Конечно. Хотя я вспомнил, что святитель Иоанн Златоуст ругал свою паству за то, что они приходят на похороны в чёрном. Он говорил, что приходить надо только в белом, потому что это рождение в вечность. Какое-то другое совершенно мироощущение у людей, которых мы называем святыми, учителями Церкви, вообще воцерковлёнными людьми. Что-то у них по-другому в голове и в сердце устроено, что они вещи не своими именами называют. Познать это можно только опытно. То есть сам себе не скажешь: «Ну и слава Богу, ну и хорошо!» — никогда не скажешь.

А. Ананьев

— Разве что с ума сойдёшь окончательно от горя.

Свящ. Константин Кокора

— Или с ума сойдёшь, или просто будешь врать самому себе, потому что это самая большая трагедия, самое ужасное, что может быть. И когда я слышу о том, что священники на отпевании говорят «ничего, ещё родите» или «ему там лучше, значит Бог так вот решил», — не на всё воля Божия. И, может быть, человеку не лучше там. И вообще, смерть, как и рождение, это очень тяжёлый процесс — разлучения души с телом. Хотя бы в этом плане нам нужно об этом задуматься. Но смысл той смерти, которая так и остаётся, несмотря на то, что Христос воскрес, именно в том, что она лишается своего истинного и присущего ей от начала смысла — она не вечна. То есть человек именно что засыпает, именно что отсутствует временно, именно что ждёт нас в каком-то месте, и мы все вместе опять встретимся, и опять у нас будет то общение, если мы искренне к этому стремились, оно будет дальше продолжаться. Пережить это можно только, наверное, приближая себя к смерти, стараясь себе напоминать о ней, как делали, опять же, святые. Как угодно: кто себе гроб заказывал каждый год...

А. Ананьев

— Я слышал такой способ, но он не работает.

Свящ. Константин Кокора

— Он не работает, да. Я не думаю, что у них тоже это работало сразу. То есть я не думаю, что они были рады тому, что им каждый раз напоминает о смерти, но они как-то пытались это прожить раньше, чем это станет реальностью для них. Опять же Евхаристия — я всю передачу об этом говорю, но для меня это действительно тот опыт умирания. Мы вкушаем воскресшее Тело, но в то же время это Тело, Которое было распято ради меня, это умерший, но и воскресший Христос. И вот эта двоякость не сослагаемых, совершенно не умещаемых в одной Чаше вещей, — смерти и жизни — познаётся только изнутри, что, да, мы все рождаемся, чтобы умирать. Вроде истины такие банальные, но на самом деле так и есть. И когда ты изнутри это начинаешь чувствовать, как делали это святые, ты понимаешь, что смерть — это и не смерть. И в принципе, как апостол Павел пишет, «скорее бы разрешиться уже», скорее бы уже умереть. Не потому, что не хочется жить, а потому, что хочется с Богом встретиться и жить уже истинной жизнью. Поэтому я даже не знаю, каково это, вот честно. И я каждый раз, отпевая человека, даже не представляю, что можно чувствовать, когда ты отпеваешь своих детей, своих родителей, своих родных. Косвенно я понимаю, то есть я тоже был на похоронах...

А. Ананьев

— В теории мы все понимаем.

Свящ. Константин Кокора

— Да. Но когда ты внутри этой ситуации, здесь даже ничего не посоветуешь. Здесь даже ни о чём не скажешь, кроме того, что «попробуйте найти здесь Бога, потому что Бог лежит тоже сейчас во гробе, вот здесь с вашим родственникам. Но Он воскрес и, значит, ваш родственник тоже воскреснет. А дальше уже ваши личные какие-то вопросы, ропот, может быть, даже и стремление познать волю Божью». Вы знаете, у Клайва Льюиса есть такое потрясающее произведение, называется «Боль смерти», по-моему, — там разный перевод. Где он пытается пережить смерть своей жены, которая умерла от онкологии. Причём до этого Клайв Льюис написал произведение в таких именно христианских тонах, что смерть — это приобретение, что умирать не страшно, что все мы в Боге, все воскреснем и так далее. Но когда его любимая жена умерла, этот дневник стал просто таким пронзительным свидетельством того, что смерть на самом деле всё у тебя забирает. Это как Книга Иова, только современная такая Книга Иова. У него ещё родители от онкологии умерли. И вот там-то он начинает быть тем, кем он должен быть: «Господи, почему она? Почему именно у меня это случилось?А вообще что произошло, что Ты вот ко мне стал так относиться? Это было самое дорогое, что у меня есть. Кто тебе буквально позволил так действовать?» И вот он пишет, и на протяжении полугода он писал этот дневник. И ты видишь, как человек пытается достучаться до небес, как вот этот вопль, его молитва, становится образом жизни.

А. Ананьев

— Вы сейчас говорили, а я вспомнил о фильме, который не видел уже очень давно, который на меня произвёл невероятное впечатление — с Уиллом Смитом, Эдвардом Нортоном и Кирой Найтли в главной роли, драма 2016 года, название которой неправильно перевели на русский язык. В английском языке она называется «Collateral beauty», то есть «сопутствующая, побочная красота». В русском прокате она называлась «Призрачная красота». Как раз, собственно, она об этом — об опыте проживания смерти самого близкого человека. И когда этот момент случился, главный герой, которого сыграл Уилл Смит, услышал слова: «Не упусти побочную красоту». Да, страшно, больно, но этот момент прекрасный, это как момент рождения.

Свящ. Константин Кокора

— Таинство.

А. Ананьев

— Таинство. И в нём очень много красоты. «Попробуй за этой болью не упустить этот момент». Я не могу сказать, что этот фильм прям гимн христианству или православию — нет. Но в каком-то глубинном смысле — да, великое утешение. И ты плачешь вместе с этими героями и проживаешь это. И понимаешь... даже нет, понять тут ничего невозможно, вот почувствовать, наверное, да. Прожить и посочувствовать — да. Вот сочувствие. Как говорит один мой дорогой друг, священник и психолог протоиерей Александр Гаврилов, что «лучшее, что может сделать священник или несвященник, когда человека парализовало от ужаса и горя, это подойти, обнять и помолчать — всё, больше ничего».

Свящ. Константин Кокора

— Эта книга Клайва Льюиса называется «Боль утраты» — я посмотрел.

А. Ананьев

— Да. Спасибо вам огромное. С удовольствием поговорил бы с вами дольше, но, знаете, время, отпущенное нам на этой грешной земле, столь скоротечно, что...

Свящ. Константин Кокора

— Спасибо огромное.

А. Ананьев

— Приходится сказать друг другу: до свидания. Чтобы встретиться вновь обязательно. В программе «Вопросы неофита» мы сегодня беседовали с клириком Крестовоздвиженского храма в Митине священником Константином Кокорой. Я — Александр Ананьев. До новых встреч.