«Путь к священству». Светлый вечер с прот. Вячеславом Перевезенцевым (14.05.2019)

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья! В студии моя коллега Кира Лаврентьева —

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я — Константин Мацан. И сегодня с нами и с вами в студии светлого радио протоиерей Вячеслав Перевезенцев, настоятель Свято-Никольского храма села Макарово. Добрый вечер.

Прот. Вячеслав

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Не в первый раз вы у нас в гостях, очень это радостно, отец Вячеслав, — вас снова слышать и видеть. И на многие темы мы вас уже пытали в этой студии: и про семейные отношения вы говорили не раз, и про духовную жизнь, и про какие-то сложные вопросы веры. Я думаю, что сегодня мы в той или иной степени все эти вопросы затронем так или иначе, но вот в каком контексте: мы сегодня хотим поговорить с вами о вас, о пути человека к вере и к священству. Ведь не секрет, что у нас есть такой подсознательный, может быть, такой стереотип, что священниками рождаются. Вот мы смотрим на какого-то музыканта: вот с детства ему было написано на роду с его талантами быть лауреатом конкурсов и учиться в консерватории... вот человек на амвоне стоит — вот наверняка было понятно, что он будет пастырем, потому что какой-то такой характер и так далее. При этом за этими облачениями, за этим крестом стоит путь: путь веры, путь прихода к вере, может быть, путь сомнений, может быть, даже путь какой-то борьбы, путь выстраивания отношений с Богом, которые в итоге привели к священству. Я думаю, что разговор об этом пути может быть как-то актуален и соотнесён с опытом жизни любого верующего или даже просто человека, задумывающегося о своих отношениях с Богом. Вот об этом с вами сегодня хотелось бы поговорить.

К. Лаврентьева

— Отец Вячеслав, ваше знакомство с верой парадоксальным образом произошло через образ Иуды — апостола, который предал Христа. Можете ли рассказать об этом?

Прот. Вячеслав

— Да. Я понял, о чём вы меня хотите спросить. И конечно, я этим поделюсь, хотя уже не раз, мне кажется, в разных местах я про это рассказывал. Но сразу, наверное, стоит сказать, что это не столько знакомство с верой, сколько, скорее, знакомство с Евангелием, потому что какие-то отношения с верой у меня были, в общем-то, с детства, с младенчества. Может быть, тоже было бы интересно про это вспомнить, но раз уж вы меня спросили про эту историю моей жизни, она, правда, была для меня очень важной, хотя и не то что, знаете, такое событие, которое переломило жизнь, что можно сказать: да, до этого момента я был одним человеком, а потом стал другим человеком — такое тоже, кстати, у меня событие было в жизни.

К. Мацан

— Об этом мы обязательно спросим.

Прот. Вячеслав

— Да. То, о чём вы спрашиваете, это связано с таким моим подростковым возрастом, очень прекрасным, счастливым, вообще как детство, юношество — всё у меня как бы окрашено, по крайней мере в моих воспоминаниях, очень такими светлыми, что ли, красками. То есть я не помню каких-то таких переживаний, которые даже сейчас у своих детей наблюдаю: я вижу какие-то муки подростковые, страдания. Наверное, я забыл, вытеснил как-то, у меня всё было как-то прекрасно и хорошо. Атмосфера, в которой я рос, была очень комфортная, хотя это были советские времена, советская школа. Но у нас такая была небольшая группа, буквально 2-3 человека в классе, с которыми я был близко знаком. И мы как-то были отделены, отгорожены от остальных, и даже в каком-то смысле от целого мира, ничего специально для этого не делая, просто мы очень сильно все увлекались рок-музыкой. Причём один из моих друзей, с которым я буквально с детства вырос в одном дворе — нас мамы катали вместе в колясках, потом мы десять лет просидели с ним за одной партой. И уже в те времена, в какие-то 13-14 лет, он был уже музыкантом, у него была своя рок-группа. К нам в школу на Октябрьское поле на дискотеки приезжали люди со всей Москвы, потому что там музыка такая игралась, которую мало где можно было услышать. И вот Роберт, так звали моего друга, потом стал известным музыкантом — вот в группе «Браво»...

К. Мацан.

— Тот самый Роберт?

Прот. Вячеслав

— Да, Роберт Ленц.

К. Мацан

— Вот это да!

Прот. Вячеслав

— Это Роберт Кофсман на самом деле, Ленц — это его псевдоним.

К. Мацан

— Вы как сказали Роберт, я подумал, что сейчас наверняка группа «Браво» прозвучит. Какой ещё Роберт может быть в русском роке?

Прот. Вячеслав

— Да. И он был влюблён в рок-н-ролл. Я помню, как он говорил: «Я вообще не понимаю, как можно петь по-русски...» — вот он пел только... знал наизусть, естественно. И мы увлекались рок-музыкой, записывали эти диски, которые буквально попадали на одну ночь, потому что это была непростая история: нужно было взять, записать. И вот мне попался на одну буквально ночь, чтобы переписать и отдать дальше, поменять, альбом «Иисус Христос — Суперзвезда», рок-опера, которую я уже знал, но здесь на этом альбоме было либретто, был текст. И меня впервые заинтересовало то, про что там поют. И так как был текст, я его просто переписал, пластинку я отдал, а затем текст пытался понять, но, будучи таким балбесом в буквальном смысле этого слова — я не знал английский язык, не учил его. Но я понмиал, что раз есть буквы, слова, то можно как-то... я взял словарик, стал переводить — подстрочный перевод, и что-то я понял приблизительно. Кстати, понял, что главное действующее лицо, герой этой истории — это Иуда. Вот он как-то страдает, не может понять... Причём вот удивительно, вы знаете, главный, в каком-то смысле, вопрос этой оперы, хотя понятно, что она совершенно не христианская, но там в самом начале стоит вопрос, когда Иуда говорит: «Иисус, кто Ты?» Вот, собственно, весь вопрос, который стоит: кто Ты? И он пытается найти ответ на этот вопрос. И вот он разочаровывается в Нём, он-то думал, что Он такой, а Он...

К. Мацан

— С первой же арии там был вопрос: «Ты что, всерьёз думаешь, что Ты — Бог?»

Прот. Вячеслав

— Да, и для меня этот вопрос как-то запал: а кто вообще на самом деле Он? Я стал у друзей спрашивать: «Слушайте, а где про эту историю можно ещё почитать?» Мне сразу сказали, что есть такая книга Библия, там написано про Иисуса. Я говорю: «Прекрасно, несите мне эту книгу!» Но никто не мог принести, потому что её просто трудно было найти, ни у кого её не было — я где только не искал. В библиотеках, понятно, её не было, даже в храм заходил, но и в храмах её не было. И тогда один мой товарищ, с которым я вместе занимался спортом, как-то неожиданно, потому что я и там делился, хотя не ожидал даже какого-то ответа, сказал: «Знаешь, у моей бабушки есть какая-то старинная толстая книга — наверняка это Библия». Я говорю: «Принеси». Он говорит: «Как? Она не отдаст, она её каждый день читает, она её не отдаст». Я говорю: «Но у тебя бабушка-то спит?» Он говорит, что да, — а мы в соседних подъездах жили. Я говорю: «Когда она заснёт, возьми и аккуратненько спустись ко мне, а я тебе её верну до того, как она проснётся». И так случилось: он мне принёс эту книгу, не зная, что это за книга, но это правда оказалась Библия дореволюционного издания — не церковно-славянский, а синодальный перевод. И я эту толстую книгу открыл, сразу нашёл то, что мне было нужно — Евангелие, то есть Новый Завет, стал читать, всю ночь читал, понял, что сейчас мне нужно будет её отдать. И я стал переписывать, причём мне надо было выбрать, что же мне такое переписать, чтобы... я не мог же всё переписать. И эта тетрадочка с записью у меня до сих пор лежит — я переписал Нагорную проповедь. Вот почему-то эти главы Евангелия от Матфея мне запали больше всего, я их переписал, они со мной остались, эту книгу я отдал. И так, собственно, случилось моё знакомство с Евангелием. Я был ещё совершенно неверующим, вообще про это не думал. Для меня это просто было интересно, в смысле таком историческом, культурном: вот Кто Такой был Иисус? Но вопрос этот остался, потому что, прочитав Евангелие, я не нашёл на него ответа. И уже спустя какие-то годы, когда я уже встал на путь поиска веры по-настоящему, который был связан с определёнными обстоятельствами моей жизни, я очень быстро в этом поиске так или иначе опять пришёл к этому вопросу, который по большому счёту есть самый главный вопрос на этом пути.

К. Мацан

— А как это связано с тем, что — вы так обмолвились, что было событие, после которого вы стали другим?

Прот. Вячеслав

— Оно связано теснейшим образом, потому что событие, после которого я стал другим... это удивительно, вообще, мне приходилось читать в каких-то мемуарах или даже слышать рассказы своих знакомых, когда люди говорили, что «да, со мной произошло — я стал другим». Я помню замечательную беседу с удивительным человеком — это Зоя Афанасьевна Масленникова, она была другом Пастернака, она лепила его посмертную маску и бюст, она была прихожанка отца Александра Меня. И у неё очень хорошая книга, хотя своеобразная, — воспоминания об отце Александре. Она ему помогала, она хорошо знала французский, и многие переводы с французского, которые были нужны отцу Александру, делала Зоя Афанасьевна. И вот я помню, что она рассказывала, что, будучи совершенно неверующим человеком, ночью встала на молитву, и минут 20 прошло, и после этой молитвы она почувствовала, что вот, да, всё изменилось в её жизни. Можно вспомнить известные, я думаю, для многих наших слушателей воспоминания митрополита Антония Сурожского, где буквально та же история. Будущий владыка совсем ещё юным человеком садится за чтение Евангелия, ожидая, что прочтя эту книгу, он окончательно закроет эту тему для себя.

К. Мацан

— Покончит с христианством.

Прот. Вячеслав

— И как он сам говорит, через час с небольшим после того, как он сидел один в комнате, читал эту книгу, он встал и вышел на улицу, и вышел другим человеком, и всё изменилось — вот такой опыт есть. У меня было несколько иначе, совсем не так, но очень похожие именно внутренние переживания. Я уже был студентом, и это время для меня было связано с тем, что... я вообще всегда любил читать с детства, но читал литературу, как сейчас скажут, лёгкую.

К. Мацан

— А учились вы в Институте геодезии и картографии.

Прот. Вячеслав

— Да. А вот когда как раз я поступил в институт, почему-то в моей жизни как-то всё стало меняться, я стал читать какие-то книги, на которые в школе я смотрел и думал: что, разве это можно читать? — Достоевский, Толстой, да это скучно ужасно, за это оценки ставят, надо писать сочинение. Я всё это откладывал, хотя иногда даже пытался, но не шло. А вот Дюма, Джек Лондон, Конан Дойль — вот с этим было не расстаться. Но вот это было время, когда я уже как-то немножко в эту сторону двигался — к серьёзной литературе. А с Достоевским прямо были отношения такие, что, мне казалось, что это не просто сложное чтение, а очень невозможное чтение. Потому что у меня летом ещё был такой опыт: я открыл «Преступление и наказание», чтобы по школьной программе прочесть, был солнечный день, я должен был бежать на речку, а я вот открыл и начал читать, как Родион Раскольников по жуткому, душному Петербургу идёт в свою каморку. И настолько на меня подействовала сама атмосфера этого романа, этой духоты, этой пыли города. Я помню, что я закрыл и мне физически стало просто очень плохо, дурно. Я понял, что это я не буду читать никогда — это не моё чтение, зачем мне себя мучить, ведь это какие-то больные люди пишут о чём-то нездоровом. И когда полгода спустя я пришёл в дом к моему другу, у которого было много книг, большая библиотека — у меня как раз книг не было в доме, — и увидел толстый корешок, на котором было написано «Идиот», я спросил: «Что за странное название?» Он сказал: «Это Достоевский». — «А, ну всё понятно», — я даже не стал её вынимать. В институте мне надо было ехать на практику — у нас была практика геодезическая как раз под Серпуховом, и нас иногда отпускали в Москву, чтобы помыться, взять продукты. И вот возвращаясь туда, на полигон, я решил что-то взять с собою в электричку почитать, а так как книг было мало дома, я заметил книжечку в мягком переплёте, из серии «Классики и современники», очень хорошо её помню — вот просто как она внешне выглядит. Подошёл, взял — Достоевский «Униженные и оскорблённые», думаю: «Ну ладно, а чего — в электричке...» Я её бросил в рюкзак, сел на «Курской» в электричку до Серпухова, она идёт около двух часов, и начал читать. И вот я точно знаю, это не на уровне каких-то ментальных вещей: что-то такое прочитал, что мне открылось новым, а на уровне физиологии, на уровне какого-то ощущения, вплоть до тактильных ощущений — я зашёл в электричку одним человеком, два часа читал в ней эту повесть, которая не самая гениальная из творений Достоевского, и я вышел из электрички другим человеком. Я вышел и понял, что вот так, как я жил до этого — а я жил замечательно совершенно, всё было прекрасно, жизнь была замечательна, — я жить не могу. Если бы меня спросили: «А что случилось-то, дорогой, ты что там такое прочитал?» — а я не смог бы ответить, да и сейчас не могу ответить. Вот просто я понимал, что жизнь надо менять, что на самом деле она не такая, как мне казалось. В общем, я повзрослел за эти два часа. Я понял, что в жизни есть какие-то вопросы, на которые нужно искать ответы. А если ты не найдёшь ответы на эти вопросы, то непонятно, как радоваться всему тому, что у тебя в жизни есть — оно уже становится не таким светлым и радостным.

К. Мацан

— Протоиерей Вячеслав Перевезенцев, настоятель Свято-Никольского храма села Макарово Московской области сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». А что было дальше?

Прот. Вячеслав

— А дальше начался удивительный и совершенно потрясающий такой путь и жизнь в этом мире Достоевского. Что было очень важно для меня — что я оказался не один. Моих друзей и товарищей объединяли совершенно обычные, нормальные такие юношеские забавы: мы любили рок-н-ролл, мы были все футболистами — мы не просто играли, но и за сборную института, — ну да мы любили выпить чашечку какого-нибудь... или кружечку пива, в общем всё было замечательно. И мы все были не из какого-нибудь престижного или гуманитарного вуза, где, понятно, люди так или иначе должны читать Платона или Аристотеля, или знакомиться с классической английской литературой, — мы были геодезисты, где ничего этого не было. Но всем почему-то очень хотелось на самом деле в этот мир — мир культуры — как-то входить. И мы стали просто как голодные, которых допустили до какого-то пира, вот это всё поглощать: читать Достоевского, Толстого. И не просто читать, а мы это всё обсуждали. Мы были, правда, такими фанатами вот этого. Я помню, например, что мы приходили с друзьями в музей Достоевского, который на Божедомке, там памятник стоит, где он родился — в одном из флигелей этой бывшей больницы. Мы приходили в день рождения Достоевского и мы клали цветы к памятнику. И это были единственные цветы: Москва, 80-е годы... Но, может быть, кто-то потом ещё клал, я не знаю, но наши цветы были единственные. И мы ездили в Старую Руссу в музей, причём это была самодеятельность такая. И Толстым я потом стал увлекаться, и как-то всё это шло. Но хотелось чего-то большего, и вот здесь произошло очень важное, мне кажется, событие, потому что у нас институт наш, который сейчас называется МИИГАиК, это бывший Константиновский межевой институт — это вообще одно из старейших высших учебных заведений Москвы, собственно второе.

К. Мацан.

— Ещё Екатериной Второй основанное, по-моему.

Прот. Вячеслав

— Да-да. Первый был Московский государственный университет, при Елизавете основанный, а второй был Межевой институт. Ректором в девятнадцатом веке был Сергей Аксаков. И там была замечательная библиотека ещё с тех времён, к которой не было доступа обычным студентам, но она же была, мы знали, что она есть. И мы туда вход нашли — там же работали библиотекарши-девочки, мы с ними познакомились. Они стали нам давать книги, которые нельзя было давать — просто на руки, без всяких оформлений. А это были какие книги: Владимир Соловьёв, Павел Флоренский, Николай Бердяев. На них такая стояла ещё печать, я помню: «Проверено. 1941 год».

К. Мацан

— Крутые книги были в институтской библиотеке.

Прот. Вячеслав

— Да, но их не было в каталоге, никто про них не знал. Просто надо было спуститься в эти архивы, походить, и всё это было. И вот это стали читать, и это уже совсем другое чтение, это уже разговор такой впрямую о Боге, о поиске Бога. И это знакомство с русской религиозной мыслью конца девятнадцатого, начала двадцатого века, в которой, не будучи специально подготовленными, мы мало что понимали — я могу про себя так сказать. Но было очевидно, что эта тема религиозная — она основная, не только в литературе, но и в философии. И нам было очень важно в этом разобраться. И тогда, я помню, один из моих товарищей, с которым мы всё это проделывали — эти поиски и эти разговоры... Но не с кем было поговорить — не было у меня ни одного знакомого верующего, я ему говорю: «С кем бы поговорить? Очень бы здорово было...» Он говорит: «Знаешь, у моего папы есть знакомый, который точно это всё понимает. Он профессор в Институте математики Стеклова, и у него тоже книг таких много». Я говорю: «Ну познакомь меня». И вот это знакомство состоялось. Мне дали телефон, сказали: «Позвоните, вас ждут». Я позвонил, звали этого знакомого Сергей Сергеевич Хоружий.

К. Мацан

— Наш знаменитый философ.

Прот. Вячеслав

— Да. И я приехал к Сергею Сергеевичу, будучи таким... Он говорит: «А что вам, молодой человек?» Я говорю: «Вот я интересуюсь — вот Бердяев, Флоренский». А у него огромная библиотека, он жил на Речном вокзале в такой пятиэтажке-хрущёвке. Книги у него были везде, всё было завалено книгами. В его кабинете было два стола, меня это поразило, потому что на одном столе лежали всякие книги по физике, математике и листки, исписанные формулами. Приходили аспиранты, а я там дневал...

К. Мацан

— Он доктор физмат наук.

Прот. Вячеслав

— Да. И вот это физика, и всё-всё-всё... А другой стол — это были переводы, потому что он блестящий переводчик, он тогда заканчивал перевод романа «Улисс» Джеймса Джойса.

К. Мацан

— Собственно, на русский язык есть один перевод — это его, Хоружего.

Прот. Вячеслав

— Не его, он его закончил — это его друг начинал, который не успел закончить, а он его закончил. Ну и много другого чего... И для меня это был удивительный тогда такой опыт, потому что в моём сознании, если возвращаться к моему детству, потому что первый верующий человек, с которым я познакомился, была моя бабушка — она была неграмотная. Я бы о ней немножко рассказал чуть позже. И у меня было типичное представление, как я думаю, для многих советских людей: вера — да, замечательно, но это для необразованных, неграмотных людей, может быть, очень хороших, для старых, пожилых людей. Вот им надо куда-то идти — ну, в церковь надо сходить. Понятно, что они не имеют никакого представления о том, как всё это устроено, они ничего не знают ни о физике, ни о химии. И вот есть такое утешение для них в виде церкви, религиозности. У меня это было... И я всегда очень хорошо, уважительно относился к верующим людям, помня свою бабушку, но при этом несколько снисходительно: я-то уже всё-таки учился в институте, у нас тоже там физика и математика. И тут я встречаю человека, который профессор и он занимался теоретической физикой, то есть с этой точки зрения он всё знал про этот мир, и в то же время он был не просто даже — это было очень для меня важно, — скажем так, религиозным человеком. Знаете, это тогда было модным у такой советской интеллигенции — что-нибудь почитать, процитировать Бердяева или Аверинцева, сказать, что я был на лекции Аверинцева, ничего не понял, но как хорошо.

К. Мацан

— Такая универсальная духовность.

Прот. Вячеслав

— Да. Но как-то вот так. Или икону дома повесить, или альбом древнерусской живописи подарить кому-то...

К. Лаврентьева

— Быть как-то причастным.

Прот. Вячеслав

— Да. А тут я сразу это понял, хотя это не то что мне говорилось... Но мне это сказали, кстати, когда знакомили, что Сергей Сергеевич не просто такой вот, а он верующий практикующий.

К. Мацан

— Церковный.

Прот. Вячеслав

— Да, церковный: ходит в церковь, молится, постится. И вот это для меня был какой-то такой, знаете... это не вмещалось. И мы никогда с ним на эти темы как-то не говорили. Он всегда отвечал только на те вопросы, которые я ему задавал. А я много задавал, тем более я тогда ещё увлекался всяким индуизмом, буддизмом — ну как это у всех было. И я говорил: «Так всё одно и то же». И он очень аккуратно говорил: «Нет, смотрите, вот у них вот про это, а в христианстве про это — это совсем разное». И вот как-то он очень аккуратно всё это говорил. И в какой-то момент, уже несколько лет я посещал его дом, мне попалась книга отца Павла Флоренского «Столп и утверждение истины» — замечательная совершенно книга, которая на меня произвела такое впечатление, что я помню, что, прежде чем её вернуть Сергею Сергеевичу, я её сфотографировал, и у меня до сих пор лежат все эти фотографии.

К. Мацан

— Всю целиком?

Прот. Вячеслав

— Да, 800 страниц. На каждую страничку... я увлекался фотографией, у меня дома стоял этот аппарат, закрепитель, проявитель... И я понял, что тут точно я уже просто не понимаю ничего. Но в этой книге были — и это тоже из тех моментов, про которые можно сказать, что тут Господь прикоснулся — в этой большой книге, где 400 страниц текста — это диссертация его, — 400 страниц комментариев к этому тексту, есть предисловие на 3-4 страницы. В этом предисловии он сказал слова, которые, собственно, он для меня сказал. Может быть, для кого-то ещё, но для меня он точно сказал, потому что он говорит, что «эта книга о Церкви, и тут будет много чего написано, но я хочу сразу сказать, что Церковь — это жизнь. А любая жизнь не может быть помещена в слова, её словами нельзя исчерпать. Для того, чтобы понять, что такое жизнь, ощутить жизнь, нам нужно войти внутрь самой этой жизни. Как вы не можете научиться позвать на берегу, даже если у вас будут самые прекрасные книги, самые замечательные самоучители, где будет написано, что эта рука идёт вверх, а нога вниз, — когда вы окажетесь в воде, вы утонете. Чтобы научиться плавать, вам нужно войти в саму эту среду. Чтобы понять, что такое Церковь, нужно войти в церковную жизнь».

К. Мацан

— Вернёмся к этому интереснейшему разговору буквально через несколько минут. Напомню, что в студии светлого радио сегодня протоиерей Вячеслав Перевезенцев, настоятель Свято-Никольского храма села Макарово Московской области. Мы говорим с отцом Вячеславом о его пути к вере и к священству. В студии моя коллега Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. Мы прервёмся и вернёмся к вам после маленькой паузы.

К. Лаврентьева

— В гостях у светлого радио протоиерей Вячеслав Перевезенцев, настоятель Свято-Никольского храма села Макарово Московской области. С вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Отец Вячеслав, а в какой момент с вами произошла внутренняя перемена в сторону священства всё же?

Прот. Вячеслав

— Давайте я буквально я закончу эту историю, чтобы у нас была какая-то цельность. Вот тогда как раз я Сергею Сергеевичу, возвращая книгу отца Павла Флоренского «Столп и утверждение истины», сказал: «Знаете, Сергей Сергеевич, я уже много лет всё это читаю. Я не философ, я понимаю одно, что все эти люди пробились к Богу, и Бог есть — вот это точно совершенно. Я уже в этом смысле не атеист, но у меня нет веры. И я не знаю, что мне с этим знанием о том, что Бог есть, что и Достоевский прав, и Толстой, хотя они по-разному этого Бога понимали, и Бердяев с Флоренским, которые тоже во многом были не согласны друг с другом — они правы, когда говорят, что Бог есть. Ну а мне что теперь делать с этим знанием?» И вот у отца Павла я прочитал, что нужно войти в эту жизнь. А куда мне идти? Рядом со мной храм Всех святых на Соколе, я туда захожу. И чего? Прихожу, меня там никто не ждёт, я ухожу. Я не понимаю: где эта Церковь, где эта жизнь, в которую мне нужно войти? И Сергей Сергеевич, надо отдать ему должное, он очень обрадовался в каком-то смысле, видно, он давно ждал нечто подобного — ну читает человек книги, а что толку? Он говорит: «Это замечательно совершенно, но во-первых, я вам дам книжечку одну, вы её тоже почитаете, и мы к этому разговору вернёмся». Он мне дал книжечку некоего Андрея Боголюбского, которая называлась «Сын человеческий». Я её прочитал буквально за два дня, эта книжечка, или книга, была о Иисусе Христе, и понятно, что для меня это всё уже было... но там был прям этот ответ на вопрос: кто Он? Вот для меня это стало совершено ясно, у меня это совпало — что Бог есть, вот Он и есть Иисус Христос, это Тот Бог, Который к тебе обращается. И я прилетел к нему на Речной вокзал, говорю: «А дальше?» Он говорит: «Я вас познакомлю с человеком, который написал эту книгу», — потому что это псевдоним, эту книгу написал отец Александр Мень, который в своё время меня крестил. 
И вот тогда он организовал эту встречу в Новой деревне под Пушкиным. Я поехал с двумя женщинами, одна из них была Галина Сулимова — это как раз вдова Хинкиса, который был переводчик Джойса. И мы приехали в храм в Новую деревню, я очень хорошо помню этот день — это было 11 июля 1987 года, это был день мучеников Кира и Иоанна. Я запомнил, я всю службу отстоял: была Утреня, а потом Литургия, и только: «Кир и Иоанн, Кир и Иоанн... молите Бога о нас». Причём я думал, что это одно имя какого-то «Кироана». Только потом я понял, когда уже был священником, что это два святых: Кир и Иоанн. Отец Александр очень любил этих святых, потому что в храме его духовника архимандрита Серафима (Батюкова) из Катакомбной Церкви. До того как уйти туда, он служил на Солянке на Сербском подворье, и там это были чтимые святые. Там была икона Кира и Иоанна — об этой иконе пишет Сергей Фудель в своих воспоминаниях. И он всегда этот праздник служил и помнил. А после службы он ко мне подошёл, сказал: «К Церкви нужно готовиться. Я вас познакомлю с человеком, дам телефон и вы будете ходить на группу, где вас будут готовить к воцерковлению. Так я попал в группу к Андрею Черняку, который сейчас в храме Космы и Дамиана, а тогда он вёл такую группу, она была прям такая подпольная, нелегальная. Мы с тортиками приезжали к нему домой — типа день рождения или ещё что-то. И мы читали Библию, он нас готовил к воцерковлению. И это было полгода примерно — раз в неделю я ходил на эти занятия. Нас было пять или шесть человек в этой группе, один я был крещённый, остальные некрещённые. Он совершил крещение, а у меня было типа воцерковления такого и потом уже началась моя церковная жизнь.

К. Мацан

— Тот вопрос, который Кира задала, я бы даже, может, его повторил и чуть обострил. В том смысле, что мне очень понятно, когда вы рассказываете про некое сопряжение интереса к вере и интереса к культуре. И действительно я знаю многих людей, и сам себя к ним отношу, для которых неразделим интерес... даже не интерес, а именно вера как состояние, и попытка осмыслить всю культуру как то, куда вот эти реки воды живой из Евангелия проистекли, и христианские корни культуры и смысла. Но ведь в каком-то смысле и в культуре можно застрять, можно этим и ограничиться — на философии, на прекрасной интеллектуальной системе остановиться. В каком-то смысле и в Церкви «застрять»: вот я пришёл, я хожу, я верующий, я причащаюсь, живу церковной жизнью — и вот есть некий мой уровень. А вы пошли дальше, вы всё-таки пришли к священству. Значит, какая-то лакуна ещё была, какое-то ещё пространство, как вам казалось, незаполненное, его нужно было заполнить именно вот этим выбором. Что это было?

Прот. Вячеслав

— Вы сказали очень важные вещи. И они важны, потому что это на все времена. Это не то, что вот было тогда, а сейчас как-то по-другому. Это было тогда, это было совсем недавно, так будет всегда. Это, условно говоря, подмена, когда человек, в каком-то, правда, поиске Бога и реализуя своё какое-то религиозное чувство, может застрять — или на культуре, или на эстетике, даже на этике: какая прекрасная этическая система, и всё. Или, даже оказавшись в Церкви, просто повязнуть в этой удивительной, глубокой, очень древней культуре обрядовой церковности, где всё на своём месте, где всё освящено, то есть исполнено сакральности, это же так многим нужно — вот ты сразу оказываешься в мире, где все твои вопросы решаются. Но не будет того, о чём мы сказали — главного. В этом смысле, я думаю, мне повезло, по разным причинам — вот сам мой поиск. Я пришёл через Достоевского, и главные вопросы, главный центр вообще творчества Достоевского — это личные отношения с Богом, личные отношения со Христом. Вот то, чего на самом деле не было у Толстого. И когда я увлекался Толстым, а я был полгода толстовец — прям проповедовал толстовство во всех пивных на улице Чернышевского, но недолго, именно потому, что для Толстого Христа не существовало — Он был как бы в ряду просто каких-то учителей. Для него была важна мораль, которую он и понимал-то по-своему, которую он вычитывал из Евангелия. А у Достоевского как раз этого ничего нету — нет никакого учения, нет ничего, но есть вот эта живая вера, автора вера. И это было очень важно, и что потом было на самом деле важно и в русской религиозной мысли: и у Владимира Соловьёва, и у того же Бердяева. И те люди, с которыми я на своём пути к Церкви встречался, и тот же Андрей Черняк, который готовил меня к воцерковлению, понимаете, для него это было самое главное, он учил нас самому главному: ответу на вопрос «Кто есть Христос?» и пониманию, что и на самом деле мы и Библию понять, начиная с Ветхого Завета, мы можем в свете только этого вопроса, потому что всё так или иначе говорит нам о Христе. И самое главное — это то, как мы понимаем Христа и как мы выстраиваем отношения со Христом. Это корни, это дерево, это фокус, а всё остальное, чего очень много, что по-своему прекрасно, удивительно, но это лишь листва, это антураж. И это меня с самого начала... у меня не было как бы такого прозрения, понимания — это то, с чего я начал и ничего другого нет. Я другой церковной жизни не знаю. Когда ко мне иногда люди приходят и говорят: «Вот, батюшка, мы много лет ходили, а вот теперь-то мы прочитали и поняли: ах, оказывается...» — вот это мне всегда, правда, удивительно. Или многие говорят, что вот «мы отошли от Церкви, потому что...» Ну как? Вот от той Церкви, к которой я пришёл, отойти нельзя, то есть можно всегда, но это совсем другая история.

К. Мацан

— Отойти от жизни — просто получится тогда.

Прот. Вячеслав

— Да. А то, что вы меня спрашиваете — это тоже очень удивительно и это в каком-то смысле то, что является, может быть, такой темой нашей сегодняшней беседы: путь к священству. Вот вы в самом начале, Костя, сказали, что есть такая иллюзия, что это как бы у кого-то на роду написано само собой, а на самом деле это путь. Я очень люблю эту метафору пути, потому что мы и людьми не рождаемся, а становимся, и можем ими стать, а можем пройти мимо и не стать, или приблизившись, сорваться. И христианами мы не рождаемся, а становимся, и это тоже определённый путь. И то, что, конечно, священником мы как бы не рождаемся, хотя есть хиротония: вот ты был вчера не священник, а сегодня ты уже священник. Но для меня близко другое, что как раз после этой хиротонии, после того, когда ты стал священником, у тебя начинается этот путь к священству. И он не может сказать: «А вот теперь всё — я его завершил». Но, как это ни странно для меня, потому что мне этот вопрос задавали и не так давно где-то я тоже пытался на него отвечать: вот ваш путь, как вы до этого дошли — думали или ещё чего-то?

К. Мацан

— Как вы дошли до жизни такой? (Смеётся.)

Прот. Вячеслав

— Да, до жизни такой. Ну правда — а почему решили? Я, пытаясь это осмыслить, тут нет, в общем, для меня какой-то тайны или загадки, для меня это всегда было очевидно: для меня это какая-то одна из таких тайн моей жизни. Потому что это именно та история, про которую вы сказали. Я не могу себя представить кем-то другим — не священником. Более того, это не то как бывает, может быть, с людьми, которые родились в церковной семье или в семье священника — это всё как бы понятно...

К. Мацан

— Хотя и там бывает путь.

Прот. Вячеслав

— Да. Сын сапожника станет сапожником, а скорее всего, сын интеллигента пойдёт по стопам... У меня этого ничего не было — вообще рядом как бы не лежало. Но я очень хорошо помню историю, которая очень поразила тогда моих друзей, а меня даже как-то не очень поразила, но она была неожиданна для меня точно. Мы сидели где-то опять в таком вполне студенческом месте, что-то обсуждали, и к нам подсела какая-то ещё другая компания, стали знакомиться и спрашивать моих друзей, они говорят, что они студенты... и меня спрашивают. Я не пойму, почему, я говорю: «А я семинарист». Это было время, когда я ещё не был знаком с Сергеем Сергеевичем Хоружием, я был вполне атеист, но Достоевского уже читал, да. И вот говорю: «Я семинарист».

К. Мацан

— Вы сказали, что вы семинарист?

Прот. Вячеслав

— Да. Я любил пошутить, но почему так? И они: «Да? Как интересно! А в какой семинарии вы учитесь?» Я почему-то сказал, наверное, я мог это слышать, но не знаю, где, говорю: «У нас в стране три семинарии: одна в Ленинграде, одна в Одессе, одна в Троице-Сергиевой лавре в Загорске. Я в Загорске учусь». Спрашивают: «А чему там учат?» Я стал говорить, чему там учат, сказал, что греческий язык учат — вот почему-то. Потом эти люди отошли, меня спрашивают: «Ты чего? Прикольно, конечно, а почему семинарист-то?» Я говорю, что не знаю, и всё — я забыл про это дело. Когда я уже пришёл в Церковь и сразу почти, вот, понимаете, это не что... у меня возникла мысль, которую я отогнал — ну просто она пришла, я её отогнал: всё, искушение, помысел, значит, всё — надо гнать. Она опять. Я понимаю, что она меня мучает, потому что это мысль: «А могу ли я стать священником?» — а я начал только ходить причащаться неделю назад. И я понимаю, что эта мысль меня просто терзает и мне надо с кем-то поделиться. И я тогда почти сразу начал нести послушание алтарника в храме Знамения Божьей Матери на Речном вокзале — там служил дьяконом отец Александр Борисов. А отец Александр Мень меня с ним познакомил, и я вёл катехизационную группу уже с ним вместе.

К. Мацан

— С отцом Александром — нынешним настоятелем храма Космы и Дамиана в Шубине.

Прот. Вячеслав

— Да, я был его помощником — он был тогда диаконом. И я вот у него в этом храме учился читать, как-то записочки... ещё только началась церковная жизнь — сразу я уже оказался... Я помню, я к нему подошёл и говорю: «Отец Александр, вы просто мне расскажите... что это невозможно, что через 10 лет... и я как бы успокоюсь». Он говорит: «Да нет, а почему? Всё нормально. Ты с отцом Александром поговори только. Вообще, он это не очень любит — в семинарию никого не благословляет. Но поговори», — вот как-то так. А отец Александр Мень в Новой деревне устраивал исповеди не в храме, потому что там никогда времени не было, там столько народу — это буквально 2-3 слова, накрыл епитрахилью и вперёд. Но понятно, что нужно было людям иногда как-то... Это уже было в сторожке при храме, мы оставались, долго там ждали своей очереди, иногда он назначал — как-то так всё это было. И можно было поговорить более подробно. И вот у меня было такое время, и я там чего-то про свою жизнь рассказывал, всё думал, что я спрошу. И мы поговорили, так пообщались хорошо, и отец Александр имел такую замечательную традицию: он всегда любую беседу заканчивал молитвой. Он тебя обнимал так немножко одной рукой, вставали мы перед иконами, и всё, о чём мы говорили — всё помнил удивительным образом и превращал в молитву. То есть я просил каких-то советов, он какие-то советы давал, или у меня какие-то были проблемы — я уже сам забыл, это же полчаса разговора. Вот за полторы-две минуты он всё это вспоминал, обращал к Богу в виде молитвы, благословлял как-то и человек уходил. Вот со мной так было много раз, и я думаю, что не только со мной — вот такой у него был удивительный дар. И я ничего не спросил — я очень боялся, что он скажет «нет» как-то, или даже не этого боялся, а что он скажет: «Ну куда ты, ну ты чего? Надо же прожить в Церкви сколько-то лет». И он меня благословил, я ухожу, и так как-то медленно, как-то полубоком, приостанавливаясь, думаю: «Может быть, всё-таки спросить?» И он меня останавливает в дверях, подходит ко мне, так меня разворачивает, потому что я боком стоял, и говорит: «Я благословляю».

К. Мацан

— Вот это да!

Прот. Вячеслав

— Я говорю: «Отец Александр, что?» Он говорит: «Я благословляю, будем готовиться к поступлению в семинарию». Я говорю: «А как вы?» Он говорит: «Ну как? Понятно же, что хочет молодой человек, придя в Церковь. Даже у меня есть такой термин „синдром семинарии“. Я вообще, как правило, не благословляю, потому что, правда, есть такое искушение. Ты побудь христианином... но тебя благословляю, будем готовиться, я сам программу тебе составлю, какие книги нужно прочитать. Это не столько даже для поступления — проблемы в этом нету, а чтобы просто было легче учиться». И он такую программу составил, и мы готовились. И когда я поступил в семинарию, да, мне было не очень интересно учиться, потому что всё мне отец Александр рассказал.

К. Мацан

— Протоиерей Вячеслав Перевезенцев, настоятель Свято-Никольского храма села Макарово, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». А дальше?

Прот. Вячеслав

— А дальше — я отвечу на ваш вопрос: потому что оно было не от меня, у меня каких-то борений не было. Я не дерзаю так говорить и даже думать так не дерзаю, что это воля Божия — я как-то не мыслю в этих категориях. Но у меня, правда, не было выбора — вот не было этого выбора. Я вспоминаю: а как я свою жизнь представлял до этого. Я учился в геодезическом институте, но я не совсем геодезии учился — у меня был факультет прикладной космонавтики, тогда новый — это был второй год, когда набирали на этот факультет. И нас готовили к тому, что мы должны были быть инженерами по обработке космической информации. Я попал случайно в этот институт, потому что учился плохо и не мог никуда поступить. А я хотел такого обучения, где люди выбираются на природу. Яочень любил географию, геологию, но в университет я не мог поступить на эти факультеты, потому что... ну не мог: конкурс, знания — меня не пустили бы. Я проходил мимо этого вуза и увидел фотографии людей с рюкзаками, которые куда-то идут. Я посмотрел: ух, ты! Говорю: «А что у вас тут?» — «Да у нас вообще практика и экспедиции». — «О! Я всё — иду...» — тем более я посмотрел, что конкурс небольшой, а институт мне не важен какой. Я думал, что, да, моя жизнь так и будет происходить, как происходила она в студенческие годы, когда мы с мая месяца по октябрь нас не было в Москве — мы уезжали в экспедиции. Я был на Камчатке, на Урале, мы с геологами работали — вот такая жизнь: читать книжки, собирать камни, зиму как-то кантоваться и опять же читать книжки. Ну а чего? И смысла в самой этой деятельности никакого не было, смысл был в том, что вокруг этого. И когда я оказался в Церкви и для меня стало понятно, что есть не то что место даже, а есть способ жизни — не то что мне это нравится, хочется, но я понимаю, что это моё. Я люблю читать, я люблю рассказывать, мне нравится быть с людьми, я люблю молиться, то есть это всё, что связано со священством. 
Ведь что такое священство? Есть как бы три грани этого призвания — это учитель, это пастырь и это собственно иерей — предстоятель. Священник должен быть учителем, потому что на нём лежит эта евангельская обязанность: идите и научите — не просто крестите, а научите все народы. Он должен сам учиться и никогда не переставать быть учеником, и учить других тому, чему он сам научился. И это было то, что мне очень нравилось. Вот я сейчас думаю: если бы я вдруг не был священником, кем бы я мог быть? Учителем. Я даже имею опыт преподавания в школе истории, мне нравится это дело. Пастырь — это тот, кто не столько учит, сколько как раз помогает, утешает, направляет, оберегает; тот, кто обращён к человеку вот в таком желании ему помочь. И это тоже мне очень близко. И иерей, то есть предстоятель — это тот, кто обращён к Богу вот со всем этим, за его плечами эти люди. Но он понимает, если он трезвый человек, что, в общем-то, он мало может им помочь. Он может только помочь им прийти туда — вот к источнику этого блага, к Богу, ко Христу. И это его иерейское служение, предстоятельское — наиважнейшее, потому что и учительство, и пастырство исполняется, то есть дополняется вот этой полнотой именно в этом. И вот эти три грани удивительно для меня сошлись в одно. Я не то что понял опять-таки как-то головой, я ощутил, что вот, да, это есть то, что наполняет мою жизнь вот каким-то внутренним смыслом. 
Я был футболист, я всегда завидовал профессиональным футболистам, потому что то, на что мне надо было находить время, а сейчас даже иногда платить деньги, чтобы пойти куда-то и поиграть, люди делают тяжёлую работу. Они два раза в день тренируются, по мячу бьют, потом где-то играют, получают за это какие-то деньги — это у них такая работа. И я говорю: «Как же так? Как бы мне найти такую работу? Даже если бы мне не платили за неё ни деньги, ничего, я бы это делал, потому что я не могу это не делать, мне это в радость и какой-то смысл». И вот для меня священство никак ни разу не работа — это образ жизни, которого если я почему-то лишусь, то перестану быть самим собой. А то, что это мне позволяет ещё... мне, правда, не надо идти, как это часто бывает, например, у священников в Западной Европе, где-то ещё — они просто вынуждены работать на каких-то работах, потому что надо кормить семью. А у нас так в России замечательно устроено, что это позволяет ещё и жить, и содержать семью, и этим жить. Но это ни в коем смысле не работа, это именно то, через что ты реализуешь самого себя. Это удивительный, может быть, самый главный для меня такой вот источник благодарности Богу, что это есть. И дай Бог, чтобы правда я это мог делать достойно.

К. Мацан

— А что самое трудное?

Прот. Вячеслав

— Знаете, самое трудное в священстве то, что самое трудное вообще в жизни — это что-то, в чём ты не видишь смысл, но это почему-либо надо делать. И в этом смысле тоже, мне кажется, замечательно, что именно в священстве этого почти нет, по крайней мере в моей жизни. То есть бывают какие-то сложные вещи, бывает, что ты устаёшь, бывает, что ты падаешь с ног от усталости, но это всё совершенно не трудно. Я помню, что того же отца Александра спрашивали: «Батюшка, как же так? Столько людей вокруг вас, а вот как же вы?..» Он говорит: «Да вы что?! Это же Господь с нами...» — и так далее, это привычная фраза, но она реальная: Бог даёт силы. А вот когда нет смысла, когда приходится делать что-то, в чём ты не видишь смысл — вот это выхолащивает.

К. Мацан

— Вы сегодня много сказали про важность и про то, какое чувство благодарности Богу у вас рождает ваше священническое служение. А радость, радость священства?

Прот. Вячеслав

— Радость связана тоже с трудностями. Мне буквально сейчас пришла в голову мысль о трудностях — что ещё, правда, бывает трудно: когда приходит человек к тебе, и он явно хочет не того, что ты можешь ему дать. Но он не затем приходит, и вот это ощущение трудности — потому что то, что ты можешь ему дать, ему не нужно. Я ему могу дать... не я, Господь через меня может дать так много, но ему нужно другое. И вот это реальные трудности, и это очень тяжело. А радость связана как раз именно с тем, когда ты понимаешь, что человек через тебя может получить то, что по-настоящему ему вот очень важно, очень нужно. У меня был такой опыт, который, может быть, есть у многих священников, который был тоже очень тяжёлый. Мне иногда приходилось приходить в школу, потому что вот кто-то решил — учителя... сейчас этого нет, кстати, вот удивительно, а может, неудивительно. А вот в 90-е годы это было — классный руководитель говорит: «Вот придите к нашим детям, расскажите что-нибудь!» Если это дети какие-то более-менее маленькие, то всё замечательно: они такие прекрасные, они сидят, слушают внимательно, им всё интересно, вопросов много. А вот чуть постарше — и ты понимаешь, что двум-трём-четырём интересно, причём надо сказать, что я умею рассказывать и не то что читаю там лекцию, которая скучная, нет. Но всё равно я чувствую, что не нужно вот кому-то, я говорю: «Слушайте, ребята, вам не нужно — ну выйдите, я никому не скажу, погуляйте в коридоре», — потому что они начинают там друга как-то пихать... Очень тяжело говорить, когда тебя не слышат, в том смысле, что то, что ты говоришь — не нужно. Это трудно. 
А радостно, когда ты приходишь к кому-то и ты понимаешь, что это, правда, то, что так важно людям услышать. Вот я хожу регулярно в Дом престарелых у нас в Черноголовке. Это не такой Дом престарелых, где люди живут постоянно. А у нас такой очень хороший Дом престарелых, очень хорошо устроенный — немцы его строили. Это своего рода Дом отдыха — там пожилые люди оказываются на месяц, на несколько недель, проходят там некую реабилитацию и уходят, поэтому там смены такие. И я по несколько раз за такую смену прихожу к этим пожилым людям. Тоже это устраивает администрация: вот к вам придёт батюшка, и я прихожу. Но как они слушают! И у меня сразу... я же не готовлюсь к лекции этой, я иду — ну чего-то спросят или ещё чего-то. Но вот происходит вот эта синергия... вот их внимание, они слушают, и ты рассказываешь, и ты понимаешь, что, да, сейчас что-то такое произошло, что, может быть, кто-то другой так на твоём месте не сделал. Вот в чём радость — знаете, есть такое замечательное правило евангельское, хотя оно такое общекультурное, мы называем это «золотое правило этики»: делай другому то, что бы ты хотел, чтобы делали тебе. Или как у Канта категорический императив: пусть то, что ты делаешь, будет законом для всех. Замечательное такое правило универсальное: поставь себя на место любого другого человека. 
Но есть ещё другое правило, может быть, не все про него знают — «алмазное» правило этики. Алмазное правило этики как раз совсем про другое: не про универсальность, не про то, что на твоём месте может быть любой, а как раз про то, что на твоём месте не может быть никто. Старайся делать так, чтобы то, что ты делаешь, нужно было всем, но кроме тебя это никто бы так не сделал — вот только ты можешь это сделать. И мне кажется, когда ты ощущаешь то, что сейчас происходит — не то что ты машешь кадилом, освящаешь какой-нибудь офис, машину — поставь на место отца Вячеслава отца Мефодия, ещё кого-то, и всё будет то же самое. Но если ты после этого сказал какие-то слова, если ты что-то делаешь... опять же слова эти мог сказать и другой, но ты их скажешь только так, как ты можешь это сказать, и ты это понимаешь. И вот это ощущение того, что это совпало — вот твоё сейчас присутствие здесь — оно доставляет вот эту самую радость.

К. Мацан

— Отец Вячеслав, я могу вам сказать, что для меня сейчас совпало — вот вся программа. Вы говорите о том, как радостно, когда человек слышит и ему нужно то, что ты ему говоришь — вот это сейчас про меня, спасибо вам большое! Я напомню, что сегодня в «Светлом вечере» был протоиерей Вячеслав Перевезенцев, настоятель Свято-Никольского храма села Макарово Московской области, он поделился с нами рассказом о своём пути к вере и к священству. Спасибо огромное за этот разговор. И мы не прощаемся, скажем вам: «До новых встреч на радио «Вера», — потому что ещё обязательно в этой студии мы увидимся. Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. До свидания.

К. Лаврентьева

— Всего хорошего.

Прот. Вячеслав

— До свидания.