«Путь к Богу через искусство»

В этом выпуске ведущие Радио ВЕРА Алла Митрофанова, Анна Леонтьева, Кира Лаврентьева, а также наш гость — настоятель Спасо-Преображенского Пронского монастыря в Рязанской области игумен Лука (Степанов) — поделились светлыми историями о том, как фильм или книга послужили перелому мировоззрения и обращению ко Христу.

Ведущие: Алла Митрофанова, Анна Леонтьева, Кира Лаврентьева

---

А. Митрофанова

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, здравствуйте. Программа, которую можно не только слушать, но и смотреть, как вы знаете, на сайте https://radiovera.ru/, на странице Радио ВЕРА ВКонтакте. И это программа, где мы на заданную тему, выбранную нашим специальным гостем, делимся самыми разными историями из жизни. Представляю вам сегодняшних наших собеседников. В первую очередь, конечно, игумен Лука (Степанов), настоятель Спасо-Преображенского Пронского монастыря в Рязанской области. Отец Лука, здравствуйте.

Игумен Лука

— Христос воскресе!

А. Митрофанова

— Воистину воскресе! И вы сегодняшнюю тему нашу и выбрали — поговорить о книгах или о кинофильмах, которые оказали на нас влияние и стали определенной ступенью на пути к Богу или повлияли настолько, что, может быть, даже встреча с Богом через тот или иной текст или кинофильм произошла. Мои дорогие коллеги — Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева.

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

А. Леонтьева

— Добрый вечер.

А. Митрофанова

— Я Алла Митрофанова. Ну что же, вы знаете, поскольку есть у нас такая особенность — нам и слушатели наши письма свои присылают со своими светлыми историями, время от времени мы ими делимся. Вот сейчас передо мной как раз такое письмо от священника Александра Орлова, которое мне, с вашего позволения, хотелось бы в самом начале нашей программы прочитать. «Здравствуйте. Я священник Александр Орлов и давно собирался, вот хочу поделиться своей историей. Это было году в 99-м или двухтысячном, — пишет нам отец Александр, — я работал тогда помощником машиниста электропоезда на Курском направлении. Это был апрель, день Святой Пасхи, и нам тогда выпал маршрут в Тулу. Из Тулы мы возвращались довольно поздно. Народу в поезде было очень мало, а погода стояла теплая и тихая. Уже вечерело, наступали сумерки, и вот на платформе 132-й километр я, как обычно, вышел отправлять поезд. На этой платформе обычно очень мало народу выходило. Вот и в этот раз из второго вагона вышли только двое — молодая мама и девочка лет пяти-шести. Одеты они были в белые платья, на головах белые ажурные платочки, а в руках у девочки небольшая оригинальная корзиночка, содержимое которой было накрыто каким-то расписным платком. На фоне совершенно пустой платформы, вечерних сумерек и стоящего на остановке поезда это было поистине завораживающее зрелище. Я стоял и любовался. Вдруг девочка засовывает ручку в корзинку под платочек и достает красивое пасхальное яйцо. «Это вам!» — тихонько сказала она, протянув ко мне руку с яйцом. Я немного растерялся, ведь с машинистами и их помощниками такого практически никогда не случается. Так же растерянно поблагодарил и отправил поезд. Медленно уплывали вдаль два чудесных светлых силуэта. Придя в кабину, я показал подарок своему напарнику. Он неприлично выругался, а я, положив яйцо на панель с приборами, просто не знал, что с ним дальше делать. Прошло немного времени, получилось так, что я вскорости прибился в храм к одному приходу по месту жительства. И очень быстро меня взяли в алтарь, а потом и на клирос. Вскорости я женился на певчей того же храма, у которой оказалось очень много родственников в священном сане. Переменил место работы и через два года поступил в университет ПСТГУ на миссионерский факультет. Еще спустя пять лет рукоположился в священники, в коем сане и пребываю по сей день. А напарника моего, как выяснилось, уже много лет нет в живых. Вот такая история. И постскриптум. Если вдруг героиня этого рассказа узнает себя, очень хотелось бы, чтобы она откликнулась и написала. Хочется поблагодарить и увидеть, как сложилась судьба у того, чей подарок предзнаменовал всю мою дальнейшую жизнь. С уважением, отец Александр«. А если девушка, которая вдруг узнает себя по описанию из рассказа священника Александра Орлова, захочет откликнуться, она может написать нам на радио, ей передадут контакты отца Александра. Вот такая история. Как написано хорошо, правда?

А. Леонтьева

— Прекрасно.

А. Митрофанова

— С пасхальным настроением.

А. Леонтьева

— Прекрасная история, как хрестоматийная и в то же время такая живая.

А. Митрофанова

— Это правда. Отец Лука, к основной теме давайте нашего разговора перейдем. И раз уж вы выбрали такой ракурс, вам и отвечать первым.

Игумен Лука

— Да, я так предполагаю, что наше время прямо создано для того, чтобы доходить до сердец современной молодежи, очень оторванной все-таки в своем большинстве от Церкви, от Евангелия, способами какой-то творческой окрыленности, не просто проповедь, которую не очень-то хотят слушать сейчас. Доступны разные ресурсы в интернете, но так вот проповедующего батюшку, который рассказывает о церковном празднике, кажется, что довольно быстро перематывают, если не сказать, переключают. А вот творческие упаковки слова Божиего, имени Христова, вообще благодати Божией, они очень даже действуют и заходят, что называется, как говорят сегодня. И я сам пережил это чудное обращение из совершенно атеистического моего прошлого, моей юности, творческой, кстати сказать, но совершенно не христианской. И сейчас, общаясь много с молодежью, я вижу, насколько действенно оказывается исполнение художественных произведений нашей русской классики, пронизанной, как огнем неопалимая купина, мне кажется, во многом этой самой благодатью евангельской. И потому тема действия произведений художественных, кстати сказать, у меня еще имеет такое святоотеческое обоснование: есть 22-я беседа святителя Василия Великого — о пользе светских поэтов, языческих имеется в виду, для современной ему, я думаю, и на все времена христианской молодежи. Эта чудная беседа заключает в себе удивительные примеры и из Гомера, и из исторических хроник, в которых замечательные нравственные поступки героев и исторических, и литературных пересказывают своим образом, в своем виде, евангельские заповеди, отражают примеры того, о чем потом Господь скажет: и кто смотрит, кто воззрит на женщину с прелюбодеянием, и не клянитесь всяко, и не воздавайте злом за зло, — удивительные примеры именно из тех прекрасных литературных произведений, которые, конечно, были языческого происхождения и общая канва, и герои. Но, говорит, надо искать этот бисер в советских произведениях и его как раз и доводить до внимания современника, и действие замечательное бывает. Так и сегодня для нашего молодого человека, лишенного просто самим каким-то стратегическим, к сожалению, направлением нашего образования, которое прямо только заботится не допустить христианизации среднего, высшего образования. Назначили предмет, например, теперь «Духовно-нравственная культура народов России» — но только в исполнении учителей истории. Назначили, как давно президент говорил, предмет в высшем нашем образовании «Истории религий народов Российской Федерации» — но только на кафедрах теологии и религиоведения, которые и так это изучают и знают это. В общем, как-то все по-странному. Следовательно, делаем мы вывод — не унываем, не отчаиваемся, а используем по возможности литературу, хорошие творческие произведения, сами облекаем по возможности, как, например, один из наших дорогих батюшек московских, свои проповеди в поэтическую форму, как прекрасно. И это звучит, и доходит, и трогает сердце. Ну и сам-то я помню, какое на меня потрясающее действие произвела поэзия русская. Я уж так повелось, читал, конечно, но к стихам как-то восчувствовал особую любовь. Сам бросил их писать, едва познакомился с настоящей высокой поэзией и понял, что «значенье — суета, и слово — только шум, когда фонетика служанка серафима» — то есть когда само слово так звучит у великих поэтов, что вот эта музыка фонетическая, она выполняет большую часть вообще воздействия на тебя. А уж если и смыслы, а смыслы там бывают очень плотненькие у наших великих поэтов — и у классиков, и у золотого века, и у серебряного века. Не все, конечно, избранное. Тут надо подходить с простой меркой — такому как раз вот меня мой добрый наставник духовный, уже мной упомянутый сегодня, учил, довольно свободному обращение с классиками — что-то берем, а что-то не берем. Где они там по пристрастию что-то писали, по своим собственным исканиям, не всегда ровненьким — то и оставим. А вот те главы или те строки, которые так прям попадают в самое сердце — вот их представишь, молодежи. И для меня вот, например, я еще был вообще далек от всякого крещения, а уже получил в Польше, куда мы вместе с юношей Тиграном Кеосаяном — я тоже был мальчик еще, пионер, читал в «Пионерской зорьке», и нас отправили на одно из таких социалистических пропагандистских мероприятий — конкурс чтецов русской и советской прозы и поэзии. Я читал там какие-то такие патриотические стихи, он — Маяковского. Ну поляки к нам всячески с симпатией относились, говорили, правда, содержание вашей поэзии нам что-то не близко и не очень понятно, которую вы читаете. Но они там что-то тоже читали — Есенина, что-то еще. Но я там получил подарок: на одной странице польский текст, на другой русский перевод Осипа Мандельштама.

А. Митрофанова

— Ого.

Игумен Лука

— Ну, казалось бы, вроде бы ничего особенного, хотя в те времена — это 80-е годы, все сложно было с доступностью этой высокой поэзии. Но именно там христианские страницы некоторые его заронили в меня такое предварительное любопытство, интерес к Христу и к православию. А еще надлежало пройти некоторым годам бушующих страстей, буйства глаз и половодья чувств, прежде чем я все-таки оправдал эти семена, зерна веры. Но когда я прочитал «Евхаристия» стихотворение — а я очень доверял такой уже великолепной поэзии, потому что я находил в них отражение своих чувств, лирических тоже, переживаний по поводу противоположного пола, по поводу своих успехов, неуспехов, там все-таки в искусстве тоже как-то так складывалась моя жизнь. Но «Евхаристия», например, просто вот одно стихотворение, где такое светлое, такое яркое, такое переживание вечности во временном, которое:

И евхаристия, как вечный полдень, длится —

Все причащаются, играют и поют,

И на виду у всех божественный сосуд

Неисчерпаемым веселием струится.

И я это веселье струящееся как-то видел из этой поэзии. Не понимал, как это в результате бывает на самом деле, но Господь привел через сколько-то, десяток, чуть меньше десяти лет, уже принять Святое Крещение.

А. Митрофанова

— Игумен Лука (Степанов), настоятель Спасо-Преображенского Пронского монастыря в Рязанской области. Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева и Алла Митрофанова. Вот в таком составе мы сегодня делимся светлыми историями о произведениях литературы или, может быть, кинематографа, которые повлияли на нас и стали проводниками к главной встрече — встрече человека с Богом. Отец Лука, то есть, получается, первым шагом для вас стал Осип Мандельштам?

Игумен Лука

— Да, поэзия. Ну я пошире уже бы какие-то приметы обращения так проанализировал бы, представил, потому что я все-таки уже с первых студенческих лет вникал в мировой кинематограф — кинотеатр «Иллюзион», «Госфильмофонда» собрание. Есть вообще фокус, как сказать, настоящее чудо: монастырь, в котором я оказался уже послушником и принял постриг, в двухстах метрах от моего любимого кинотеатра юности, кинотеатра «Иллюзион», оказалось, что Афонское подворье.

А. Митрофанова

— Действительно, они же рядом, соседи буквально.

Игумен Лука

— Да, ну кто бы мог подумать. Но именно там я из фильмов мировой киноклассики узнавал устроение человеческой души. И не столько я там слышал евангельскую проповедь, сколько видел тьму безблагодатного существования человеческой души. Вот это они замечательно умели донести — что Бергман, что Феллини во всех своих фильмах, как и другие великие произведения кинематографа тех времен, они учили искать небесного, горнего, а не земного. Они учили видеть в главной героине — у Бергмана, как правило, не самой приметной женщине, — луч вечности из ее любящего жертвенного сердца исходящий. Никогда у него не бывает, у Бергмана, положительного героя-священника, у него были сложные отношения со всеми видами Церкви, но его очевидно ясное совершенно глубокое чувство того, что вечность есть, и благодать Божия спасает и согревает человеческие души, но ее проводником является, как правило, жертвенная любовь одной из не самых, бывает, примечательных героинь. Или, наоборот, оскудение этой любви становится причиной таких катастроф, переживаемых внутри семьи, как в «Осенней сонате», или «Шепоты и крики», где связь с вечностью, с умершей сестрой, только у той служанки, какой-то странноватенькой, такой одутловатой, которая снисходит и все прощает, и все терпит.

К. Лаврентьева

— И «Земляничная поляна», там то же самое.

Игумен Лука

— «Земляничная поляна» тоже. Вот все то, что касается какой-то глубокой внутренней жизни. Вообще и Феофан Затворник говорил, что искусством может называться только то творчество, которое отражает небесные гармонии, все остальное достаточно фальшиво, спекуляции на человеческих страстях, которые так интересно наблюдать — человек включается, но они его только опустошают, эти зрелища и чтения, а не наполняют. А вот если художник подлинный — Анна Ахматова тоже говорила, нет творчества нерелигиозного. Потому что иначе это, ширпотреб, иначе это просто оказание каких-то услуг страстям человеческим. И вот интересно, что и другая поэзия тоже. У меня было три, получается, поэта получилось, чьи книжечки мне удалось разными путями раздобыть. Пастернак и Левитанский, как ни странно, тоже так и не покрестившийся... Ну не тоже, Мандельштам-то как раз был крещен, хотя у протестантов. А Борис Леонидович все-таки был совсем православный человек, поисповедовавшийся перед смертью, передавший свою записочку с грехами через свою подругу, хорошую женщину, достойную доверия. И эти поэты, даже Левитанский, все-таки дано таким поэтам, можно сказать, относящимся — он сам на исходе жизни съездил в Иерусалим, говорит, с надеждой, что может ко мне какая-нибудь то ли иудейская, то ли христианская благодать прикоснется. Все-таки он так по происхождению из законопослушного народа был, вроде российской культуре и русскому слову причастный. Но говорит, нет, моя родина все-таки духовная — это московский Литинститут, вот это моя, как сказать, стихия. Но и у него тоже, когда он говорит:

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает для себя меч для битвы, слово для молитвы, меру окончательной расплаты каждый выбирает для себя. Или еще у него же есть стихотворение — а он разводился там периодически, как и Борис Пастернак, как-то они были, искренне влюблялись, но не один раз по жизни, и жен своих любили, но не до смерти, а до какой-то новой истории. И у него есть чудесное стихотворение, которое тоже открывает вдруг какую-то нравственную ответственность, покаяние и вечность, есть такое вот, «Разлука». И вот он какую-то свободу чувствует, как скольжение на льду, какое-то вообще новое существование, какой-то свободы, «только полночь опустится», и вот такие последние слова — и что-то напомнит, что «уже не отпустится ни теперь, ни потом». Ну то есть, что все равно какая-то совесть, вот эта нить допущенного разорения и собственная ответственность. Но все же через покаяние все равно наш шаг к Господу всегда, как блудного сына: «Господи, помилуй». И вот это ясное ощущение в них живущее, может быть, даже их самих не приведшее, так и не приведшее к Церкви, как в случае с Левитанским. Но тот, кто в это вникает, этому сочувствует, имеет открытую дорогу сказать: «Господи, помилуй».

А. Митрофанова

— Заслушаться вас можно, отец Лука. Спасибо за вдохновляющий рассказ, очень захотелось сразу Левитанского перечитать. Пастернак-то как-то, мне кажется, у нас у всех в голове стучит периодически. Особенно вот совсем недавно были и дни Великого поста, и Страстной седмицы, и Светлое Христово Воскресение, и его цикл стихотворений Юрия Живаго, по-моему, мы все носим у себя в голове как базовую прошивку в эти дни, к нему обращаемся и апеллируем. А вот Левитанский — да, и неожиданно, и здорово. Спасибо огромное. Кира, давай-ка поделись, пожалуйста, с нами своими проводниками — кто эти люди, авторы, что это за тексты?

К. Лаврентьева

— Вы знаете, это, конечно, такая неисчерпаемая тема. Можно очень много говорить о наших проводниках, о тех авторах, которые нас вдохновляют, о фильмах, которые нас питают. Но я специально возвращаюсь в свой 17—18-летний возраст, потому что именно тогда родительские установки отошли для меня церковные, и мне пришлось, в общем-то, определяться со своим дальнейшим мировоззрением самостоятельно. Я хотела со всем разобраться самой, я на какое-то время прекратила ходить в храм, но так, не осознанно, просто как будто бы взяла время на подумать. Не лучший период моей жизни, и хвастаться, в общем-то, я им не собираюсь, но есть определенные инсайты, как говорят сейчас, есть определенные открытия в этом возрасте, и они мне ценны. Именно поэтому я сейчас возвращаюсь туда, это было три книги. Это был Генрик Сенкевич «Камо грядеши» — совершенно потрясла меня эта книга, наравне с «Братьями Карамазовыми» Достоевского и «Идиотом». Вот, пожалуй, три книги, на которых зиждется наш...

А. Митрофанова

— Три кита.

К. Лаврентьева

— Три кита. Нет, самое главное, конечно, это Евангелие. Но, понятное дело, что Достоевского в принципе нельзя понять, если ты хотя бы немного не прикоснулся к евангельской истории сердцем. И говорить об этом с точки зрения литературоведа я не могу, потому что я не литературовед. Но если ты идешь на факультет журналистики или около того, так или иначе литература из всех других предметов в школе, а потом и в институте, тебе, конечно, ближе всего. И на определенных этапах своего развития без погружения в какие-то литературные произведения глубокие, ты не поймешь ни журналистики, ни человека, ни жизни вообще в целом. Поэтому, конечно, совершенно меня перевернули «Братья Карамазовы», конечно же, Алеша. Я помню, что я дня за три прочитала. Я не ела, не спала, я просто читала. Это было, знаете, вот такое вот...

А. Леонтьева

— Восемнадцать лет...

К. Лаврентьева

— Вот такое совершенно упоение, как будто я уставший в пустыне путник, который нашел источник. Это было потрясающе, честно. Совершенно невероятно. Это потом я уже узнала, что Достоевский, конечно, написал это произведение после того, как у него сын умер, маленький Алеша, он съездил в Оптину пустынь, он очень много чего переосмыслил, он общался со старцем Амвросием. И понятно, что Алеша Карамазов тоже назван так не просто, неспроста Федором Михайловичем. Великий страдалец Федор Михайлович, но его пример показывает нам, что очень многие вещи в жизни постигаются через собственную голгофу, и ты не поймешь какой-то правды Божией, пока ты на собственную голгофу в каком-то смысле не взойдешь и не найдешь за ней Пасху. Вот это, конечно, такое открытие некое, которое я совершила, читая произведения Федора Михайловича. Ну и «Идиот», конечно, Лев Николаевич Мышкин, который меня, с одной стороны, потрясал своей некой человеческой немощью — ну когда ты читаешь подростком «Идиота», это сложно. Ты думаешь: ну вот он такой вот, такой весь вот такой слабый...

Игумен Лука

— «Я не могу жениться... я болен...»

К. Лаврентьева

— Да, я болен. То есть он весь такой сочувствующий всем, над ним буквально все издеваются. Он продолжает людям пытаться открыть некую правду на них же самих, он продолжает жалеть до конца этих героев, которые с каким-то упоением его уничтожают и унижают. Это абсолютный образ Христа, как мне кажется. Да и не мне кажется, а литературным критикам кажется, что вот таким образом Федор Михайлович пытался как-то вот изобразить вот такого вот настоящего христианина в наше время. И только спустя годы я поняла, что нет большего страдания, когда ты видишь заблуждение близкого человека, но ты ничего не можешь сделать.

А. Леонтьева

— Точно.

К. Лаврентьева

— Вот нет большего страдания, и тебе остается только молитва. Никакие слова, никакие жертвы, посыпание головы пеплом, раздирание на себе рубашки не подойдет, не поможет, пока ты не отстранишься и не начнешь молиться. Лев Николаевич, он, конечно, очень сильно включился в историю Петербурга и его страстей, и поэтому, конечно, искренне сочувствуешь ему, пока читаешь. Да и Настасье Филипповне Барашковой очень сочувствуешь, и даже Рогожину сочувствуешь — там все бедные, несчастные люди, которые очень сильно нуждаются во Христе.

Игумен Лука

— Вы не помните тему, по которой он все-таки не то чтобы ожесточался, но был почти агрессивен?

К. Лаврентьева

— Лев Николаевич?

Игумен Лука

— Да.

К. Лаврентьева

— Напомните мне.

Игумен Лука

— Это тема римского папы, которого он считал антихристом.

А. Митрофанова

— Ну там все сложнее.

К. Лаврентьева

— Там есть своя предыстория.

А. Митрофанова

— Пожалуйста, давайте сейчас не будем, иначе во мне включится препод, и я начну читать лекцию. Если бы Достоевский писал сейчас, это, я думаю, был бы пассаж, связанный не с конкретной какой-то конфессией, а, собственно, то, что он там пишет, и пламенный монолог Льва Николаевича Мышкина, князя Мышкина, он посвящен слиянию Церкви и государства. Вот это то, что...

Игумен Лука

— Как и в Великом инквизиторе, да?

А. Митрофанова

— Да, когда Церковь становится государством, когда Церковь становится машиной, когда духовная жизнь начинает подменяться каким-то регламентом — и вот об этом, понимаете. Вот об этом и князь Мышкин и, собственно, и Великий инквизитор. Подмена Христа, не знаю, чем угодно, какой-нибудь великой идеей, светлым будущим, чем угодно.

Игумен Лука

— Это вы справедливо сказали. Феофан Затворник максимально, конечно...

К. Лаврентьева

— Да, это отдельную программу можно этому посвящать. Нельзя и не отметить, что и государство без веры совершенно никуда не годится, и оно просто не выстоит. Тут другой вопрос, что это должны быть как-то очень правильно выровнены эти отношения внутри Церкви и государства. Ну и, конечно, Генрик Сенкевич «Камо грядеши». Все мы знаем, это роман, основанный на истории любви сына римского Патриция и девушки-христианки. Но параллельно с этим романом описываются действительно потрясающие душу события казни первых христиан императором Нероном, одним из самых кровавых императоров. И Сенкевич опирался на историка Тацита в своих трудах, и всю римскую историю, он, конечно, брал из него, всю терминологию, все сюжеты и, конечно, литературно их описывал. Она меня потрясла совершенно. Потому что все, что мы знаем из Евангелия, из житий святых, от родителей, из Церкви, от священников в детстве, вдруг в моем сознании обросло в реальные картины.

Игумен Лука

— Да, образы, живые образы.

К. Лаврентьева

— Да, у меня появились живые образы, которые были мне очень нужны тогда. Я увидела реально этих людей, первых христиан. и я увидела через его книгу действительно конкретные судьбы. И они настолько изменили меня тогда, что я быстро побежала смотреть фильм «Камо грядеши» — он есть, старый фильм, совершенно потрясающий. А, кстати говоря, «Идиот» экранизирован, как мне кажется, гениально совершенно в 1958 году, где князя Мышкина играет Юрий Яковлев. И играет очень живо, очень остро и очень трогает за душу. Кстати, настоятельно тоже рекомендую. Вот, пожалуй, такие у меня открытия литературные и немножко кинематографические. Конечно, можно было дальше поговорить и про советские фильмы, и про Бергмана, и про Тарковского, но это уже совершенно другая история, другая программа. А вот самые главные такие вот перевороты у меня случились в связи с этими произведениями.

А. Митрофанова

— Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева, наш специальный гость — игумен Лука (Степанов), настоятель Спасо-Преображенского Пронского монастыря в Рязанской области, я, Алла Митрофанова, на пару минут прервемся и продолжим рассказывать светлые истории, связанные с книгами, фильмами, которые стали нашими проводниками на пути к Богу.

А. Митрофанова

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. Дорогие друзья, еще раз здравствуйте. Игумен Лука (Степанов), настоятель Свято-Преображенского Пронского монастыря в Рязанской области, Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева и Алла Митрофанова — вот в таком составе сегодня делимся светлыми историями о книгах, о фильмах, которые стали для нас важным этапом на пути, на пути к Богу. И, Кира, «Камо грядеши», мне кажется, вот в юном возрасте прочитать — это потрясающее впечатление может произвести, действительно. «Братьев Карамазовых» и роман «Идиот» можно перечитывать всю жизнь.

К. Лаврентьева

— Всю жизнь. Пятикнижие Достоевского

А. Митрофанова

— Великое пятикнижие, да. И углубляться, углубляться, и каждый раз прочитывать на новом уровне. А вот «Камо грядеши» — как раз роман, который, мне кажется, в юношеском возрасте...

К. Лаврентьева

— Молодая душа еще воспринимает.

А. Митрофанова

— Да, там и любовь, и подвиг.

К. Лаврентьева

— И чистота такая удивительная.

А. Митрофанова

— Да, и чистота, и радость открытия, что Бог рядом, и при этом вот эта строгость. Само название — «Камо грядеши»...

К. Лаврентьева

— «Куда идешь».

А. Митрофанова

— Да, это же Аппиева дорога, и вопрос к апостолу Петру: «Ты уходишь от своего креста? Я иду вместо тебя». И вот это, мне кажется, тоже проверка для... Я тоже в юности читала этот роман и испытывала вот это чувство: «А я-то куда иду?» Если у меня спросить: ты-то куда, ты на Аппиевой дороге вообще-то. И да, это все, конечно, потрясающие такие моменты. Анечка, поделись, пожалуйста, тоже с нами своими открытиями и переживаниями.

А. Леонтьева

— Слушайте, знаете, я, наверное, немножко в другую сторону уйду, потому что вокруг меня такие образованные люди.

А. Митрофанова

— Не прибедняйся.

Игумен Лука

— Я вспомнила, кстати, отец Лука, я когда защищала диплом по Мандельштаму — это было очень давно, и настолько не было ничего про Мандельштаму, настолько эта тема была какая-то такая запретная, что мой профессор из Парижа привез мне целый чемодан книг про Мандельштама. И я вот только сейчас понимаю, что он вообще не обязан был это делать. И это было так вообще...

Игумен Лука

— И рисковал.

А. Леонтьева

— Да, это было так вообще мило. И он, когда я защищала диплом...

К. Лаврентьева

— Героически, я бы сказала.

А. Леонтьева

— Да. А я как-то: ну хорошо, профессор мне привез книжки. Я такая совсем была какая-то глупенькая. Ну спасибо большое. И он, когда я защищала диплом, и уже в конце он сказал: «Я хочу особенно отметить работу Ани Леонтьевой с литературой» — и так на меня посмотрел. Ну то есть всю эту литературу на самом деле я получила из его рук. Вы знаете, я такую небольшую экспозицию дам, потому что я вот приходила к православию очень тернистым путем, очень через такие духовные поиски, о которых даже вспоминать-то иногда страшновато. И начались эти поиски, наверное, вот когда я занялась йогой. Я жила в Швейцарии, мне было очень скучно, и я занялась йогой. И вот как-то продвинулась по этому пути. И переехала в Москву, снова стояла на голове, снова, значит, принимала позы. Какая-то была прекрасная группа в Москве, где мы скручивались во всякие эти позиции. И, знаете, мне очень нравилось, это очень давало такую хорошую физическую нагрузку. Мне только очень становилось не по себе, когда вся эта группа во главе с учителем садилась и протяжно начинала петь: «ом». И я помню, что мне было как-то вот так тоскливо на душе от этого «ом», что я вставала и тихонечко уходила со своим ковриком. И духовные поиски мои продолжались, я опять же прошла там через много-много. И вот когда Москву наводнили книжки — во-первых, это изотерические книжки, да, это всякие, был такой автор, который он и сейчас есть, но я не хочу его рекламировать, он очень ловко микшировал...

К. Лаврентьева

— Православие и эзотерику.

А. Леонтьева

— Христианство, да, и как бы карму. И он так вот читался очень активно. И, наконец, я нашла книжку, которую, знаете, я вчера перечитывала — прямо у меня дух захватывало. Она была о жизни после смерти. Она так и называлась «Душа после смерти».

К. Лаврентьева

— Отца Серафима (Роуза).

А. Леонтьева

— Отца Серафима (Роуза). Ну мы все знаем отца Серафима (Роуза), Юджина (Евгения) Роуза, который родился в Калифорнии, тоже прошел через множество вот в этих духовных поисках — и буддизм, да, и китайских мудрецов, и Ницше. И, в общем, его духовный поиск тоже был очень... Хотя я не учила древнекитайский, чтобы почитать китайских мудрецов, но у отца Серафима, тогда еще Евгения, все было по максимуму. Вот я так перечитывала вот эту книжку — я, кстати, принесла, если вы не только нас слушаете, но и смотрите. Я даже не верю, что я ее могла прочитать, она такая толстая — «Не от мира сего», но я ее хорошо так более-менее помню. Жизнь и учение отца Серафима (Роуза). Впоследствии отец Серафим встретил русского человека, Глеба Подмошенского...

К. Лаврентьева

— Отца Германа (Подмошенского).

А. Леонтьева

— Да, будущего отца Германа. И, соответственно, они основали скит в Северной Калифорнии. Вид этого скита, он просто потрясает — это маленький крохотный сарайчик, да, такой вот. И отец Серафим — уже отец Серафим, а не Евгений, он вел максимально, просто колоссально аскетический образ жизни. Ушел он из жизни рано. Но вот его книга «Душа после смерти» — собственно, это был главный вопрос, который мучил меня там в 20+, и она поразила меня, знаете, таким сбором, соединением очень глубокого аналитического ума, потрясающей способностью собрать максимальное количество в том числе и научной информации, очень крепко базированной на учениях святых отцов. И он дал такую полную картину, что ты читаешь, и душа замирает, тебе страшно, а оторваться невозможно. И вот это вот ощущение, знаете, я вспомнила, что я испытала его, наверное, вот в таком совсем юношеском, детском возрасте, когда мне дали — вы будете удивляться этому сравнению, но вот ощущение такого, знаете, улета от вот этой грубой материальной реальности, — мне дали книжку Набокова «Приглашение на казнь». И я помню, что я, может быть, ее вообще неправильно тогда поняла, мне было там в районе 17 лет. Я помню, что я села читать ее ночью, вечером, и я подняла голову — за окном рассветало. И как раз вот декорации убирали, вот эту казнь отменили, декорации разбирали, и у меня было полное ощущение, что я вот нахожусь в этом мире.

К. Лаврентьева

— В центре событий.

А. Леонтьева

— Вот такие вот странные ассоциации. Но вот эта книга, я прямо ее, не знаю, вот начинающим людям. Вот отец Лука начал с того, что невозможно подать молодым людям, вот как сказать, в подлинном виде, вводить, не знаю, священников в повествование или какую-то православную атрибутику в какой-нибудь фильм — это не подействует скорее всего на молодежь. Но вот есть какие-то такие сшибающие с ног, в общем, произведения, если они попадутся, то, я думаю, что многое станет понятно. И мне столько стало понятно и про мои эти «ом», и про все эти «рейки», которые мы — простите, даже эти слова, наверное, не надо сейчас говорить, но все мои вот эти вот поиски. И вот в книге «Не от мира сего», которую я так пролистала перед программой (ну, конечно, пролистала — так это сильно сказано) такой был момент у Евгения, когда вот он очень увлекся Ницше, «Так говорил Заратустра». И он, не знаю, описывается это так, что он почувствовал — был закат, такой красный закат, и он почувствовал, вот эти слова как-то ударили ему в голову, он почувствовал какую-то невероятную силу этих слов. И в то же время то, что эта сила, она была не оттуда откуда-то. И вот это вот тоже меня поразил вот этот момент — то есть я очень его понимаю, я очень понимаю, что такое сила не оттуда. И он очень хорошо вот в книге «Душа после смерти» как раз очень хорошо разбирает — детально, аналитически все опыты посмертные, все опыты клинического ухода из жизни людей. И чем отличается уход обычного человека, который видит какую-то комфортную такую вдруг среду — то есть он выходит из тела (ну это, конечно, надо книгу читать) и он видит вот эту среду, знаете, там зеленую травку, кто-то въезжает в Царство Небесное на такси — то есть такое вот максимально комфортное представление о Царстве Небесном. И как раз вот эта книга о том, насколько оно не похоже на самом деле вот ни по каким параметрам на то, что испытывает христианин, и что нам известно из святых отцов.

К. Лаврентьева

— Там еще интересно то, что он в этой книге основывается на работе и наблюдениях, исследованиях доктора Моуди, который как раз работал в реанимации и занимался воспоминаниями людей, которые пережили клиническую смерть. И он очень четко отличает вот это «такси» — то есть работу мозга просто еще, который не отключился до конца, и действительно переживание реальное души. Вот это, конечно, мощно.

А. Леонтьева

— Ну да, он потрясающе описывает такой страх Божий, благоговение — то, что описывается у святых отцов, и какие-то до нас доносятся отголоски, конечно. И насколько по-другому вот эти сущности, которые встречают тебя непосредственно, и он рассказывает о природе этих сущностей, о том, что это не совсем такие сущности, с которыми можно расслабиться, а надо держать, в общем...

К. Лаврентьева

— Ухо востро.

А. Леонтьева

— Ухо востро, да.

А. Митрофанова

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаю, программа, которую можно не только слушать, но и смотреть на сайте https://radiovera.ru/ и на странице ВКонтакте, странице Радио ВЕРА. В нашей студии сегодня игумен Лука Степанов, настоятель Спасо-Преображенского Пронского монастыря в Рязанской области, Анна Леонтьева, Кира Лаврентьева и я, Алла Митрофанова. Делимся с вами историями, нашими путешествиями через книги, через фильмы, которые стали, в общем-то, этапами духовного поиска очень важными. Анечка, «Приглашение на казнь», упомянутое тобой, помимо, конечно, рассказов об отце Серафиме (Роузе), «Приглашение на казнь» меня прямо как это, встрепенуло, в хорошем смысле этого слова. Отец Лука, как вы к этой книге относитесь?

Игумен Лука

— Я как раз в отношении Серафима (Роуза) тут, как и по предшествующим рассказам, изумляюсь подобию и моих тоже переживаний. Потому что как раз его жизненный путь, который вы несколько очертили, это самое значительное подтверждение ценности его финальных по жизни выводов и образа жизни монашеского, к которому он уже пришел. Потому что пройти вот эти все исследования мировых религиозных систем, включая там изучение санскрита, китайского там у него было, и наконец прийти к русскому православию и к преподобному Серафиму припасть всеми своими молитвенными силами души —это замечательно. У нас и сейчас он очень оживленно используется, Серафим (Роуз). И наш замечательный преподаватель, мой коллега, который преподает и «Наука и религия», и другие какие-то предметы, очень много пользуется его и книгой «Православие и религия будущего» — замечательный труд. Размышляя вот тут все-таки, можем сказать, что это уже священническая какая-то литература, приближенная к святоотеческой, так можем сказать. А ведь если все-таки вернуться к литературе, то опять же так важен отбор и выбор из того, что было. Например, как мы обойдем в наших впечатлениях 80-х годов, 90-х, Булгакова, но только его главный роман жизни, который в первом своем названии. Мне, кстати, дарили книжку, первое издание Булгакова, под названием «Князь тьмы». Именно такое название его первое было.

А. Митрофанова

— И там много было разных вариантов.

А. Леонтьева

— У Аллочки есть целая лекция на эту тему прекрасная.

Игумен Лука

— Несомненно. Так вот во всяком случае, очевидно, что это не тот роман, хотя мы им зачитывались, и целые главы наизусть запоминали. Мне его подарили в 10 классе, моя будущая крестная, мама моего друга, с надписью: «Желаем стать мастером и найти свою Маргариту» — то есть ведьмочку, вот. Но тем не менее параллельно было и «Белая гвардия». А «Белая гвардия» просто настолько благодатна, мне кажется, ориентирующий читателя роман — у меня была небольшая передачка тоже по именно по «Белой гвардии», как удивительно христианскому роману, с которым мы открываем вообще для себя удивительную правду — но тогда особенно, в 80-е годы, и о России в XX веке, и этих событиях 17-го, трагического для России года. И молитва, это упование, и молитвой к Богородице все завершается.

А. Митрофанова

— А сон какой у Алексея Турбина.

Игумен Лука

— А сон, да. «Святая Русь — страна деревянная, нищая и опасная, а русскому человеку совесть — одно только лишнее бремя». «Ах ты, гад!» — и с револьвером... Поэтому же это с бесами, насколько я понимаю, там сцена, вот это явление духов тьмы с такими комментариями о деревянной и опасной стране.

А. Митрофанова

— Я даже другой сон имею ввиду. Это, знаете, у нас целый цикл выходил ко дню рождения Михаила Афанасьевича Булгакова на Радио ВЕРА, посвященный как раз и ему самому, и разным произведениям. И, в частности, вот о «Белой гвардии» мы говорили с Алексеем Николаевичем Варламовым, блестящим совершенно писателем, исследователем, и он ректор Литинститута.

Игумен Лука

— А, это когда и обоз с дамами, нам без дам никак нельзя? Заминка вышла, а потом говорят, их тоже.

А. Митрофанова

— Да, вот сон про рай, который видит Алексей Турбин, он же потрясающий, насколько это здорово, насколько там это живо подано.

Игумен Лука

— Ну по-своему. Это, может быть, не самые подлинные картины загробной жизни...

А. Митрофанова

— Ну конечно, нет. Но давайте мы это художественно будем воспринимать.

Игумен Лука

— Нет, но то что общее вот это молитвенное ожидание все-таки и переживание всех этих событий перед иконами — ну иметь в виду, исходя из нашего советского полного невежества. И когда все-таки ты от автора безупречно гениальных, как ты признаешь, романов получаешь эту информацию, в «Белой гвардии» представленную, опять же как вы справедливо заметили, в живых образах, которые становятся нам близкими, вместе с ними и то, что составляет для них святыню. И эти горькие раскаяния безбожников, этого сифилитического поэта, который поначалу «в берлоге логе бейте Бога» — там что-то такое, какими-то такими богохульными стишками он все храбрился. А потом, когда сам почувствовал, что его уже дни сочтены, какое жалкое состояние души. Вот удивительно яркие, светлые сцены, и в том числе встречи с демоническими реалиями, как это уже прежде бывало, у Ивана Карамазова. Все как-то в контексте русской литературы именно как отражение духовных реальностей, которые вот были и остаются в жизни нашей России. И вот это присваиваешь уже, и для тебя становится близким, собственно, православие и решимость на третьем курсе ГИТИСа в ближайшем храме принять Святое Крещение. Явно, для Господа было угодно, иначе Он бы меня не послал к лучшему батюшке сразу в объятия, который меня там встретил.

А. Митрофанова

— Спасибо большое вам. Интересно, что вы про Булгакова заговорили, отец Лука. Вообще, вы знаете, роман «Белая гвардия» Алексей Николаевич Варламов называет «Капитанской дочкой» XX века, самый христианский роман XX века. Я бы еще, знаете как, может быть, о «Докторе Живаго» в этом плане подумала, и цикл стихов, безусловно, 17-я часть романа. Любопытно это, потому что как раз, когда думала над своими такими литературными ступенями, поняла, что хотя бы пару слов о Михаиле Афанасьевиче Булгакове хотелось бы сказать. Вообще, Евангелие я стала читать не после книг, а после мультфильма, и рассказывала уже об этом на Радио ВЕРА чудесную историю. Татьяна Кирилловна Черняева привезла на российское телевидение серию мультфильмов под названием «Суперкнига», где просто были экранизированы в анимации библейские истории Ветхого Завета и Нового Завета. И Татьяне Кирилловне можно было написать письмо, что мы и сделали. У меня тогда была сломана рука, писала моя мама под диктовку, я отвечала на какие-то вопросы в викторине. И мне прислали детское Евангелие. Вот так я с ним встретилась.

К. Лаврентьева

— Синенькое вот это.

А. Митрофанова

— Ну не синенькое, у меня было желтенькое. Синенькое — это была полная Библия. А мне прислали вот именно «Евангельские истории», они были, по-моему, оранжевые, если не ошибаюсь, но не суть. Это было главное сокровище мое, это было так здорово.

А. Леонтьева

— Это сколько тебе лет было, прости, пожалуйста?

А. Митрофанова

— Лет 9, наверное.

А. Леонтьева

— Ничего себе.

А. Митрофанова

— Да. И, вы знаете, я стала читать как-то сама по наитию вот просто каждый вечер. Мне очень нравилось. И изложено было вот эта детское Евангелие хорошим языком с цитатами из, собственно, оригинала на языке русском, русскоязычном переводе, синодальный перевод Евангелия. Так, когда я уже стала читать Евангелие полное в синодальном переводе, мне было легко. Сейчас мои студенты сталкиваются с тем, что они ломают себя, они не могут, вот этот евангельский текст — это все так сложно. Ну да, мы понимаем, чтобы понять, про что там у Пастернака «Гефсиманский сад», надо прочитать первоисточник — ну это же невозможно читать. Им очень тяжело дается этот язык. Мне после детского Евангелия, я им как раз рекомендую: читайте детское Евангелие тогда, друзья мои, не стесняйтесь. Читайте детское, любое, которое вам по языку подойдет. У меня проблем никаких не было, потому что я как с одного мостика знакомого перескакивала на другой мостик знакомый. А между этими двумя мостиками был какой-то текст, который вполне был легко усваиваем, поскольку контекст уже был понятен настолько, насколько я детскими мозгами тогда могла это воспринять.

Игумен Лука

— Вы знаете, что в священных книгах даже закладочки бывают священными. У меня чудо связано с закладочкой.

А. Митрофанова

— Да вы что!

Игумен Лука

— Когда мне подарили в 88-м году — еще я был некрещеным, Библию, мое первое бельгийское издание, из той же Польши это мне пришло, а в ней была закладочка. Ну я покрутил, смотрю — а закладочка чуть-чуть расклеивается, то есть она наклеечка. А поскольку пластиковая обложка — не совсем как-то, я думаю, смотрю — какой-то святой. Я его наклеил, думаю: все равно лучше, какой не есть святой, а все-таки не один пластик зелененький. А потом я стал Игорем в Святом Крещении, а потом через пять лет я поступил в обитель, а еще через два года стал Лукой. Притом настоятель не знал толком, как меня назвать. Нас постригали на преподобного Серафима с моим братом, он регент, он сейчас на Афоне, там в Пантелеимоновом монастыре, и ему имя как-то сразу было определено — Серафим. Он говорит, я до последнего мгновения тебя не знал, как... И стал я Лукой. Через некоторое время беру эту мою Библию, уже затертую, и на ней единственная наклейка — это апостол евангелист Лука, в честь которого я был назван в монашеским постриге.

К. Лаврентьева

— Фантастика.

А. Митрофанова

— Потрясающе.

Игумен Лука

— Книжки играют роль.

А. Митрофанова

— Кстати, да. И возвращаясь к разговору о книжках и о Булгакове. Собственно, к Евангелию взрослому я серьезнее обратилась после того, как лет в 11, наверное, впервые прочитала «Мастера и Маргариту». Я проснулась читающим человеком вообще после этого романа, потому что мне читалось тяжело. И «Одиссея капитана Блада», и вот даже «Волшебник изумрудного города» — я тяжело эти книжки читала. А «Мастера и Маргариту» я прочитала на одном дыхании. Потом еще раз, и еще раз. А потом до меня дошло, что там что-то не так. И я стала очень внимательна.

А. Леонтьева

— Какие вы ранние девчонки были.

А. Митрофанова

— А сама-то.

А. Леонтьева

— В 11 лет, а дошло.

А. Митрофанова

— Нет, дошло чуть позже, там в 12, так уже, в подростковом возрасте.

А. Леонтьева

— В 12, да, подростковый возраст.

К. Лаврентьева

— «Мастер и Маргарита» в 12 лет читать. Мощно.

А. Митрофанова

— Да. И вот потом уже, в более позднем возрасте, да, в 13, может. Не надо так уж прямо это из меня делать так чего-то.

А. Леонтьева

— Вундеркинда.

А. Митрофанова

— Да, я совершенно среднестатистический ребенок, да, из постсоветской семьи. Не надо.

К. Лаврентьева

— Не будем скрывать.

А. Митрофанова

— Очень здорово было раскапывать те места, которые в «Пилатовых главах» «Мастера и Маргарита» вот они такие, они не соответствуют первоисточнику, и делать свои собственные открытия на эту тему. Как потом все это сплести, чем объяснить, почему Булгаков вот именно таким путем идет, почему он такой художественный выбор делает — это уже прошло много-много лет, прежде чем у меня что-то уложилось на эту тему в голове, потому что тема крайне непростая. Важно было очень многое узнать про самого Булгакова, про его путь, про сложнейшие обстоятельства, трагические, 20-х и 30-х годов в истории нашей страны. В детстве я, конечно, об этом не знала, некому было об этом рассказать. И вот когда контекст более или менее в голове выстроился, тогда стало понятно, что делает Булгаков, как он, на мой взгляд, показывает эту опасность сделки с диаволом, к чему это может привести. Вы даже не заметите, как даже Евангелие будет переписано, и вам подсунут что-то совсем другое. Это был очень важный такой для меня, конечно, этап, как мне кажется, не то чтобы углубления, но большего внимания к евангельскому тексту. А следующий этап, конечно, связан был с «Братьями Карамазовыми», когда уже я была вполне себе взрослая гражданка. И, благодаря блестящему исследователю, лучшему в мире исследователю Достоевского, Татьяне Александровне Касаткиной, обнаружила, что, оказывается, даже если ты давным-давно уже в Церкви, даже если ты хорошо уже знаешь, как тебе кажется, Священное Писание, ну хотя бы Евангелие, хотя бы четыре Евангелия, когда ты, казалось бы, уже опытный человек и все такое, как легко ты можешь, подобно Алеше Карамазову, попасться на то, что на место Христа поставишь что-то другое. Когда вот этот блестящий, совершенно потрясающий эпизод. Алеша Карамазов после смерти старца Зосимы видит во сне — это такой сон, там «Канна Галилейская» называется глава, видит на пиру старца Зосиму, который отходит в сторону в сердце Алеши, уступая место Христу. И оказывается, что все это время Алеша не ко Христу шел, а жил, у него в центре мира был старец Зосима, которого он искренне любил, которого он чтил, который был для него всем...

К. Лаврентьева

— Это тоже этап, да, такой.

А. Митрофанова

— И занял, получается так, в его сердце место Христа. И вот как это? А мы же понимаем прекрасно, и Достоевский в этом плане автор, конечно, который нас экзаменует постоянно: а что, не поставили ли мы на место Христа что-нибудь еще? Вот упомянутая сегодня отцом Лукой легенда о Великом инквизиторе — мне иногда кажется, что это матрица нашей жизни: то какую-нибудь светлую идею, там светлого будущего мы ставим на место Христа, то что-нибудь еще, какую-нибудь великую идею или какие-то завоевания — да мало ли что там может оказаться. И вот эти болезни наши, они Достоевским настолько тонко все прочувствованы и пересказаны, и эти тексты, к которым можно обращаться в разные этапы жизни и на разных уровнях их прочитывать. И конечно вот да, пожалуй, вот эти три основных момента мне бы хотелось отметить.

К. Лаврентьева

— Спасибо, Алла.

А. Митрофанова

— А звукорежиссер наш прекрасный, Александра, показывает, что нам пора уже программу завершать. Давайте многоточие поставим. Мне кажется, разговор неисчерпаем.

Игумен Лука

— Может целый цикл в этом направлении породить.

А. Леонтьева

— Мне тоже кажется, да.

А. Митрофанова

— Это точно.

Игумен Лука

— С вдохновением и легкостью, что и желаем вам.

А. Митрофанова

— Спасибо вам, отец Лука, за эту тему замечательную, за этот выбор.

Игумен Лука

— Благодарю вас, милые сестры.

А. Митрофанова

— Да, здорово. Игумен Лука (Степанов), настоятель Спасо-Преображенского Пронского монастыря в Рязанской области, провел с нами этот «Светлый вечер», эти «Светлые истории». Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева, я, Алла Митрофанова, прощаемся с вами. До свидания.

К. Лаврентьева

— Всего хорошего.

А. Леонтьева

— До свидания.

Игумен Лука

— Христос воскресе!

Все

Воистину воскресе!

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Чудо молитвы»
• «Жизнь рядом со святым местом»
• «Господь не оставляет верящих Ему»