Поделиться
У нас в гостях был руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации иеромонах Геннадий (Войтишко).
Разговор шел о том, для чего христианину дается такой большой промежуток времени для подготовки к Пасхе, и почему постом особое внимание уделяется покаянию.
Ведущий: Алексей Пичугин, Марина Борисова
А. Пичугин:
—Дорогие слушатели, здравствуйте. Это «Светлый вечер» на Светлом радио, с вами Алексей Пичугин
М. Борисова:
—И Марина Борисова.
А. Пичугин:
—И вместе с нами сегодня иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви. Добрый вечер.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Добрый вечер.
М. Борисова:
—Отец Геннадий, так уж случилось, что мы разговариваем с вами накануне Великого Поста, и все вечные великопостные темы сейчас стремительно актуализируются. Одна из таких вечных великопостных тем, как мне кажется, это тема о покаянии и о том, почему ежегодно проходя этот продуманный, драматически выстроенный, веками апробированный путь покаяния, мы умудряемся каждый раз не измениться. Если исходить из того, что покаяние, метанойя — это изменение, то мы не меняемся. Вопрос, почему?
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Подождите секундочку. Почему вы считаете, что мы не меняемся?
М. Борисова:
—Потому что мы приходим к исповеди после Пасхи с теми же грехами, с какими приходили с Великим постом, в большинстве своём. Я сейчас не хочу сказать за всё прогрессивное человечество.
А. Пичугин:
—Я не знаю, может быть, мы изначально как-то неправильно задаём путь, потому что мы приходим на исповедь с тем же самым. Действительно, мы ходим на исповедь из раза в раз с одним и тем же всю жизнь, ведя активную церковную жизнь, мы в течение десятилетий приходим с одним и тем же. Может быть, надо как-то по-другому на это смотреть?
М. Борисова:
—Вот, хотелось бы понять, как на это смотреть, и чем исповедь в нашем исполнении отличается от покаяния?
А. Пичугин:
—Просто я помню, как когда-то давно, на заре моего воцерковления, в том храме, в который я хожу, священник, которого я считал своим духовником до сих пор, хотя его нет в живых уже 18 лет, объяснял мне, что исповедь — это не просто перечисление того, что ты сделал плохого, а то, что тебе спать не даёт, с чем ты больше жить не можешь ни секунды, ни минуты, а всё остальное — это уже другое.
М. Борисова:
—Алексей Ильич Осипов очень хорошо формулирует эту мысль, называя такую исповедь отчётом о проделанных грехах.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Да, отчёт о проделанной греховной работе. И, если исповедь именно такова, то это — катастрофа. Это совершенно не имеет никакого отношения к покаянию. Вообще, давайте так, исповедь — это финальная точка процесса покаяния, отторжения от себя того, что противоречит твоим отношениям с Богом, Его заповедям и законам, закону любви. И всякий раз, приходя на исповедь, человек просто ставит точку в том, к чему он никогда, ни при каких обстоятельствах не хотел бы возвращаться. Дойти до этой точки, до этого финального акцента нужно, пройдя какой-то путь? Этот путь и есть процесс покаяния, процесс постоянный, между прочим. И, так как человеческая натура удобосклонна к совершению греха, то и потребность в этом осознавании, что не так, и от чего ты хотел бы избавиться и, в конечном итоге, должен перемениться твой ум. И процесс покаяния, метанойи, возвращения к Богу перманентный, постоянный? А вот когда мы подходим уже к исповеди, в каких-то моментах, по идее, мы должны дойти до осознания того, что, действительно, случилось нечто, и что-то человек про себя понял, и к этому нехорошему он не хотел бы возвращаться. А когда этого осознания нет, происходит повторение на исповеди одного и того же — это очень напоминает прокручивание велосипедной цепи: крутит-крутит, крутит-крутит — а велосипед никуда не едет. Так и с исповедью часто бывает: люди озвучивают свои постоянные исповедальные тезисы, но велосипед духовной жизни никуда от этого не едет, всё потому, что не было того, что по- настоящему называется покаянием. А в Великий пост, если говорить о концепции Великого Поста, покаяние — это такое особое время, когда от темы покаяния и серьёзного, взрослого размышления на этот счёт вернуться, скажем так, очень сложно. И все это помогает сосредоточению внимания на том, что, по идее, переворачивать должно твой ум. Но и это не всегда срабатывает, потому что, опять же, Великий пост у нас часто превращается в обычную религиозную рутину, а не в духовное делание.
М. Борисова:
—Что мы слышим, начиная с подготовительных недель? Мы слышим: Покаяния двери отверзи ми. Подразумевается, что я сам не могу каяться, пока мне эти двери не откроют извне, получается так? Получается, в покаянии я не властен?
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Я-то властен, вопрос в том, что, с одной стороны, если бы мог сделать всё человек, тогда и Богу не нужно было бы вочеловечиваться, но если бы всё зависело только от Бога, тогда и грехопадения не было бы. И в этом великая мудрость и реалтность духовной жизни, в том, что Бог спасает человека не без человека, но и человек должен приложить усилия, тогда и Бог делает что-то предварительно или после для самого человека, чтобы человек был спасён, чтобы он вошел в эту дверь покаяния. Она открыта, на самом деле, просто человек не видит, что она открыта. И поэтому, взывая к Богу: открой мне двери покаяния, чтобы я вошёл этими дверьми, человек, проговаривая это, актуализирует для себя возможность вхождения в эти двери. Ему нужно убедиться в том, что это покаяние, исцеление, изменение возможно. Ведь нередко на исповеди так бывает, что человек, озвучивая этот грех в неком контексте, часто это связано с какими-то банальными, казалось бы, вещами, как, например, табакокурение. Человек приходит и говорит: я курил, и, через запятую — что-то ещё. Это звучит как: Ну, вы понимаете, я же бросить не могу, но озвучить должен. В смысле, ты не можешь? А что ты для этого делаешь, ты серьёзно сейчас занимаешься этой проблемой? Прикинь, тебя лишают твоего жилья — что ты будешь делать, ты же будешь метаться по госорганам и другим местам. Но, когда ты приходишь с этой проблемой табакокурения на исповедь — ну, я курю, и дальше пошёл.
М. Борисова:
—Я расскажу одну историю. Наверное, с этим было связано единственное осознание, что такое изменение после исповеди. Это было в конце Страстной, в Великий Четверг я исповедовалась и причастилась, а потом мне очень хотелось причаститься на Пасху. Но, поскольку есть такое дисциплинарное представление, что перед Причастием, нужно пойти поисповедоваться. Я долго собирала какие-то мысли в голове. К сожалению я, как и многие представители моего поколения, не помешанные в юности на здоровом образе жизни, а скорее наоборот, как раз, курение и было проблемой. Я периодически бросала, потом что-то случалось во внешних обстоятельствах моей жизни — и всё возвращалось снова. И в этот момент я как-то подумала: что мне сказать, я в четверг уже всё сказала, но это осталось. Я подхожу к аналою и говорю: вот, есть у меня грех такой, я никак не могу с ним справиться. Разрешительную прочли, я причастилась, потом я ехала домой и думала: ну, вот как, как я после этого возьму сигарету? Это невозможно! Вы знаете, я с тех пор не курю.
А. Пичугин:
—Был очень похожий случай в моей юности, когда я впервые попал в храм. Нет, не впервые, до этого я заходил, причащался. Это было скорее, я часто привожу такой пример: вот, вера человека и вера родителей, когда не воцерковившаяся ещё совсем мама, но считавшая, что ребёнку нужно периодически бывать в храме, меня водила, но это не было каким-то моим личным осознанием. И в какой-то момент — я очень хорошо его помню, это была суббота, и я проснулся с мыслью о том, что пойду в храм. Это было такое желание, которое особо не возникало до того. Я даже поделился с друзьями этой мыслью, надо мной посмеялись, а вечером я всё равно пошёл в храм. Дело было в деревне, и я решил пойти в далёкий храм, в котором никогда не был, но слышал, что его недавно открыли. Один храм открыли ещё на закате советского времени, а соседний — через несколько лет. И вот, я прихожу туда в конце вечерней службы, священник выходит что-то говорить, и вдруг настолько это меня пробило — это про него я говорю, что его 18 лет уже нет, и он стал моим духовником, когда я воцерковился, стал алтарником. И вот, после первого прихода, у меня была пачка сигарет — я вышел из храма и выбросил её в придорожную канаву. Плохо сделал, кстати, извините, дорогие экологи — тогда за этим так не следили. Понятно, что через какое-то время я к курению вернулся еще на какое-то время, но этот порыв первый — я достал сигарету, и после того, что священник там говорил, хотя он не говорил ничего про курение или про грехи — поразило это христианское осмысление, которое я до того приходя в церковь, никогда не слышал, что я не представлял, как можно после этого выкурить сигарету. И я выбросил эту пачку, потом была другая история, но тот момент я очень хорошо помню. Бог прикоснулся к сердцу, мне кажется.
М. Борисова:
—Так что, всё-таки, не так с нашим покаянием? Может быть, не так не с покаянием, а с исповедью? Где у нас расходятся эти представления?
Иером. Геннадий (Войтишко):
—И там, и там. И непонимание того, что есть исповедь, и непонимание того, что есть покаяние. Часто происходит покаяние не как реальное, настоящее стремление освободиться от греха, а как некая религиозная процедура точно так же, как исповедь. А представьте, что исповедь — это не что-то на ушко батюшке у аналоя, а перед всей церковной общиной вслух. Это можно сделать только понимая, что либо ты — на эшафот и погиб, либо ты сейчас обретёшь жизнь, радость и полноту жизни. Если это на самом деле не происходит в твоём уме и в твоём сердце, то, будь это сказано хоть у аналоя, хоть внутри себя — ничего не поменяется. Без вот этого внутреннего осознания ради чего или ради Кого, вернее, ты хочешь этой перемены — это просто невозможно. Вот, Алексей как раз рассказал о том, что произошло на этом вечернем богослужении, после чего уже жить по-другому невозможно. И это есть момент покаяния, на самом деле. Осознание того, что жить так, как ты жил до этого момента — невозможно, и надо по-другому.
А. Пичугин:
—Знаете, отец Геннадий, это тоже, наверное, важно заметить: я не могу сказать, что жизнь моя изменилась. Но, знаете, как у Бродского — и что-то здесь навсегда изменилось. Жизнь-то не поменялась, но ты уже понял, что есть ещё вот это. Дальше ты можешь это развивать или не развивать, но оно от тебя вряд ли куда-то денется.
А. Пичугин:
—Дорогие слушатели, напомню, что в гостях у нас сегодня иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви. Отец Геннадий, знаете, какой у меня вопрос по поводу покаяния или, вернее, даже исповеди как действия. Нужно ли человеку, как вы считаете — неважно, о каком грехе идёт речь, грех — он и есть грех, но человек считает, что с этим он не хочет расставаться сейчас. Может быть, это плохо, но он может не считать это чем-то плохим. Знаете, как тоже часто бывает: люди приходят, дают отчёт о проделанных грехах, не считая это чем-то плохим, на самом деле. Да, с точки зрения Церкви это, наверное, плохо, поэтому я пришёл и говорю. Нужно ли человеку говорить на исповеди о том, с чем он в данный момент расстаться не готов.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Да, действительно, так часто бывает, и мне кажется, здесь очень важно сказать об упущенной в нашей современной духовнической, а точнее, пастырской практике, возможности говорить до аналоя об этих внутренних проблемах с человеком. Потому что, часто бывает так, что священники, приходящие к аналою, встречаются в этом единственном формате с человеком для того, чтобы поговорить о внутренних духовных трудностях. И все эти вопросы- с чем я согласен, а с чем не согласен — мне кажется, очень важно проговаривать до. И если нет возможности ао священником это обсуждать, то это — большая проблема. Если мы посмотрим на духовническую практику в других поместных церквях — хотя я не люблю апеллировать к этому греческому опыту, потому что у них там, якобы, всё хорошо, а у нас так всё плохо, опыт интересный — так вот, в их проектном бюро, то есть, в их духовнической практике — исповедальные беседы, именно глубокие беседы по душам — это основа их практики покаяния и исповеди. Без этого разговора серьёзного и глубокого никакого подхода к аналою не случится. И это не значит, что после этого тебя накроют епитрахилью и прочитают молитву. Именно поэтому там исповедь как таковая случается очень редко, просто глубина этого разговора такова, что она позволяет проработать те духовные косяки и болячки, которые не дают тебе по-настоящему в духовной жизни развиваться. И глубина этого разговора, мне кажется, очень важна, и я считаю, что большая наша проблема в том, что этого разговора часто не случается. Вообще, духовническая практика она немного исказилась и перешла исключительно в формат ритуальных действий. Ритуалы сами по себе не спасают человека, спасает Бог и глубокое внутреннее желание человека со всем разобраться, а разобраться ты можешь только тогда, когда есть возможность всё это по-взрослому проговорить. А на исповеди часто возможности такого разговора нет, и, может быть, эти разговоры на исповеди и не нужны, потому что исповедь — это финальная точка, когда ты просишь у Бога прощения и стремишься не повторять те вещи, которые только что назвал. Но есть вещи, которые нужно проговорить. У меня самого были такие случаи, когда человек, который готовился ко Крещению своего младенца, приходит на исповедь — ему объяснили, что важно поисповедоваться и причаститься — он не особо помнил заповеди и, когда я предложил ему пройтись хотя бы по ним, дойдя до заповеди Не прелюбодействуй он решил, что не видит никаких проблем в том, что он живёт с какой-то женщиной, которая не является его женой. А в чём проблема, это разве проблема? Мы же не изменяем друг другу! Но с церковной точки зрения это — общение вне брака, поэтому есть проблемы, которые нужно проговаривать, это не формат разговора у аналоя, у аналоя, ещё раз подчеркну, не особо-то и нужны эти разговоры. И отсутствие этого элемента предварительного разговора у аналоя со священником, с духовником, с пастырем — это большая проблема. И знаете, где она особо остро чувствуется? Не у взрослых людей, а у подростков, начиная с 12-тилетнего возраста. Категорически недостаточно просто подойти к аналою, хотя они часто могут это делать: подошли, назвали какие-то свои грехи, развернулись и пошли. Вот, исповедальная прогулка, разговор по душам на лавочке в храме или где бы то ни было, всё это — про покаяние, если это по-взрослому обустроено, если тебе придётся выйти с подростком на эту глубину — а у них запрос этот есть. И, если он встречается со священником только в формате аналоя, до этой глубины он не то, чтобы не доходит, он не понимает, что она в принципе возможна. А болячки есть, а вопросы волнуют, есть трудности, которые он не может преодолеть, напрямую связанные с духовной жизнью вообще не обсуждены. А дальше, понимая, что никакой глубины здесь нет, а есть формальная история про то, чтобы назвать грехи, развернуться и пойти дальше, уводит их из Церкви, потому что они не обретают этой глубины, которая есть, но которая им не предложена. А если говорить про взрослых людей, которые пытаются размышлять о смысле, о своих внутренних переживаниях, драмах, проблемах или успехах — если со взрослым человеком нет такого разговора, дело — труба. И говорить о покаянии тут уже очень сложно, вернее, можно говорить о покаянии, но всё это на холостом ходу часто происходит.
М. Борисова:
—Мне кажется, тут есть очень важный вопрос, о котором Алексей сказал: есть ситуации жизненные — и вы тоже, кстати, только что об этом упомянули — люди живут в том, что сейчас называется гражданским браком, есть семейная жизнь, таких пар достаточно, они просто на виду. Люди живут годами, живут семейно, ощущают друг друга как семью, но в силу разных обстоятельств, может быть, разных мировоззрений, разного жизненного опыта — множество бывает превнесённых условий, которые диктуют им, что сейчас им лучше жить без штампа в паспорте. Скажем, один из них — православный христианин, ему хочется участвовать в Таинствах и хочется причащаться. Он подходит на исповедь, он исповедует блудное сожительство зная, что он не выйдет из него, что он не может объяснить священнику, что для него это — семейная жизнь.
А. Пичугин:
—А почему он не может объяснить священнику? Разные приходы по-разному смотрят на это.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Я не расставил акценты в своём предыдущем монологе. Как раз-таки, эта встреча до аналоя, обсуждение и общение важно для того, чтобы понять друг друга, понять то, что у человека происходит. За кадром, после записи я расскажу вам историю о том, как я в похожей ситуации был не просто вынужден, а считал необходимым в той ституации поступить абсолютно нестандартно. Нет, это не был вопрос потакания греху, там совершенно не про грех было дело. С человеком нужно разговаривать для того, чтобы понять его обстоятельства. И человеку важно услышать, что имеет в виду священник, когда говорит о семье, когда Церковь говорит о важности брачного союза, почему это так — и никак иначе. Это асё необходимо проговорить до, потому что на исповеди — не формат и не время для этого, хотя всякое тоже случается, Господь и в этих обстоятельствах действует. Важно понять, живет человек сейчас во грехе или нет. Представьте, что Штирлицу надо было бы регистрировать брак, иначе его не допустили бы к Причастию, например. Но обстоятельства его жизни таковы, что регистрация брака там невозможна, но он верен своей жене, хотя жена его в Москве, к примеру. То есть, жизненные обстоятельства разные у людей, и это очень важно понимать. Поэтому, кстати, очень важно выстраивать отношения со священником, с духовником, чтобы обстоятельства этой жизни были понятны. Где-то священник, действительно, имеет возможность сказать: слушай, друг, ты здесь немного заблуждаешься, но есть возможность всё поменять, и тут нередко сталкиваешься с ситуацией, когда находятся внешние аргументы, почему люди не обручились, не обвенчались и даже не зарегистрировали брак — какие-то аргументы я слышу, но когда начинаешь помогать людям эти аргументы рассматривать, человек начинает понимать, что этих аргументов может и не быть. Ты помогаешь ему осознать эту траекторию, когда они смогут стать мужем и женой и, действительно обвенчаться в Церкви. Таких примеров выше крыши. Бывают, конечно, исключительные обстоятельства, но они, скорее, как говорят, исключения из правила нужны для того, чтобы подтвердить само правило, а правило именно таково. И в этом — необходимая роль духовника и священника, в том, чтобы помочь человеку разобраться с его стереотипами, с его обстоятельствами и выровнять свою духовную жизнь, вообще, жизнь как таковую, в соответствии не просто с религиозными предписаниями, а именно в соответствии с Евангельской правдой, с законами, которые дал Бог для того, чтобы мы были живы.
А. Пичугин:
—Друзья, мы напомним, что в гостях у нас сегодня иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви, и буквально через минуту мы вернёмся к нашему разговору.
А. Пичугин:
—Возвращаемся в студию Светлого радио. Напомним, что сегодня у нас в гостях иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви. Марина Борисова и я, Алексей Пичугин, сегодня тоже здесь, в этой студии.
М. Борисова:
—Мне кажется, мы забываем часто о подводных камнях. Мы читаем описания у духовных авторитетов о том, как подходить к очищению души, как исповедоваться, как постараться покаяться действительно, но в то же время мы не делаем поправку на себя. Когда мы читаем об этих духовных практиках, мы иногда забываем заглядывать а такой кладезь премудрости как Ветхий Завет. Я очень хорошо помню, меня просто ударило чем-то тяжёлым по лбу, когда я в книге Притчей Соломоновых прочитала: Перед падением возносится сердце человека. Воь, мы забываем о таких тонких нюансах, которые всю нашу духовную работу сводят, в лучшем случае, к нулю, если не уводят в минус именно потому, что мы не чувствуем того, что в нас происходит. Нас заносит на каждом повороте, никто не останавливает нас, поэтому нас сносит и мы рискуем погубить даже те крохи хорошего, что мы успели собрать? Вот, что бы нам с этим сделать?
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Несмотря на то, что мне часто приходится говорить о том, что христианство не грехоцентрично, а христоцентрично — для многих это оказывается открытием. Но всё-таки внимательность к себе, к тем процессам, которые внутри твоего сердца и твоего ума происходят — без внимательности к себе никакой духовной жизни, здоровой или оздоравливающейся, наверное, невозможно себе представить. И при этом, опять же, очень важно не зациклиться на себе, на своих внутренних процессах. Это такая тонкая сторона внимательности к себе. А знаете, как об этом сейчас говорят в публичных светских разговорах: быть в моменте здесь и сейчас. Так, кстати, почти не говорят, это отжило и настолько опошлилось, что, даже если это и было когда-то адекватно моменту жизни здесь и сейчас, то теперь это уже смешно будет. Это, действительно, опошлено, но если мы говорим о христианском понимании внутренних процессов человека, то внимательность к себе и е тому, что с тобой происходит, крайне необходима. А ещё эта внимательность к себе связана напрямую с осознанием того, перед Кем ты ходишь, ты перед Богом всегда, и перед другим человеком — почти всегда. Так получилось, что нас постоянно окружают люди, мы не пустынники, а если ты в пустыне, то ты постоянно находишься сам перед собой, ты тоже человек, на которого ты смоттришь во весь свой рост. И понимание того, перед Кем ты ходишь, перед Богом — оно очень библейское. И покаяние невозможно без понимания того, что ты ходишь перед Богом, перед лицом Божиим совершаешь всю свою жизнь, и только в моменты личной забывчивости перед человеком встаёт ао весь рост проблема его греха. Он падает, чаще всего, потому, что забывает о том, что он ходит перед Господом. С другой стороны, невнимательность к этим движениям души приводит к тому, что склад этих греховных камней становится всё более наполненным и тяжёлым, и двигаться становится всё тяжелее. Такой парадокс, с одной стороны, внимательность к себе и внимательность к Тому, перед Кем ты ходишь. Если этого не совершается — ни о каком покаянии не может быть и речи. А в самом базисе — целеполагание, зачем всё это? Просто для того, чтобы успокоиться? Тогда проще Новопассит принимать или более тяжёлые препараты. Если вопрос о твоих отношениях с Богом — тут появляется такое поле, которое невозможно измерить квадратно-ездовым методом. Отсюда и все эти трудности, от того, что мы проскакиваем, пытаясь на шаблонах, каким-то образом, решить все внутренние проблемы человека.
М. Борисова:
—Но ведь мы опираемся на многовековой опыт Церкви, всё-таки, не в безвоздушном же пространстве мы, не каждый раз по-новому. Что из этого мы легко можем применить к себе, а над чем должны десять раз подумать?
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Опыт Церкви разнообразен, как разнообразна жизнь каждого человека. Каждая личность — это уникальная Вселенная точно так же, как и опыт Церкви — индивидуальная Вселенная в каждый год её жизни. И опыт отцов-пустынников в Египте, и опыт Сергия Радонежского, и Серафима Саровского, и опыт Новомучеников и Исповедников Церкви Русской — они в чём-то близки, в чём-то пересекаются, но в чём-то очень сильно расходятся. И в этом смысле, имея партитуру и палитру инструментов духовной жизни в Боге, в Церкви, воспринимая его и понимая, что что-то может быть более актуально, что-то — менее актуально. Ну, скажем, каково человеку уйти в пустыню и пребывать там для внутреннего сосредоточения? Мы видим этот опыт, начиная ещё с евангельского повествования, когда Христос, перед тем, как выйти на проповедь, ушёл в пустыню и пребывал там сорок дней в посте и молитве? Стоит ли современному человеку уйти на такие глубокие сорок дней отрешённости от внешнего мира? Кому-то стоит, кто-то не потянет, всем ли подойдёт этот шаблон?
А. Пичугин:
—Я думаю, что потянет или не потянет — это не совсем верная аргументация. Дело не в том, потянет или не потянет. Вы сами сказали, что личность каждого человека — это космос. Кому-то, действительно, полезно уйти, но для другого человека вреден выход из общества, он может не вернуться.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Конечно, многие ездят на всякие ретриты, так называемые, кто знает, что это такое, и отрешаются от мира здесь и сейчас, так закавычим эту историю. Поэтому, каждый отдельно взятый человек — это уникальная Вселенная, и в этом, наверное, сложность роли духовника и пастыря, в том, чтобы он понимал этот инструментарий опыта Церкви в разные периоды существования Церкви, существования людей Божиих перед лицом Божиим в этой ленте времени, чтобы сейчас и здесь использовать этот опыт, а у кого-то этот опыт обновляется. Ну, скажем, мы ведь говорим в контексте Великого поста. Одна из таких проблем, которая вышла во весь рост в здешнем нашем цифровизированном мире — это вопрос поста информационного. Ну, правда, все сейчас кидаются читать, что там есть, а чего не есть, какие молитвы читать, какие — не читать, а другая важная вещь, которую предъявило современное общество перед человеком — а что ты ешь, в понимании информационного продукта.
А. Пичугин:
—Помните, как лет 20 назад в Церкви ещё обсуждали вопрос: что такое телевизор — бес в углу или источник информации? Читали всякие художества про то, что просмотр телевизора — это грех, и посмеивались над этим, понимаете? А сейчас смотришь и думаешь — действительно, лучше его закрыть, заколотить, а если что-то и смотреть, то смотреть в Интернете.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Да, это тема сегодняшнего мира. Святые Отцы не говорят о просмотре соцсетей в своих Патериках, абсолютно нет, этот Патерик рождается здесь и сейчас. Насколько ты можешь быть свободен от Интернета и информационной зависимости, насколько ты можешь оценить вообще, на самом деле, какое время ты проводишь в общении с Богом и какое — в тыкании пальцем по Тиктоку и другим социальным сетям. Ведь, кого ты любишь, с тем ты больше времени и проводишь, по крайней мере, стремишься проводить. Если ты говоришь о Боге, но на молитву у тебя не остаётся времени, то слабо верится, что Бог для тебя авторитет. Вот этот внутренний аудит провести, посмотреть, сколько времени у тебя остаётся на Богообщение, по-взрослому, по-серьёзному, и на что ты на самом деле тратишь своё время. Поэтому, с одной стороны, опыт Отцов действительно важен. Они — наши Отцы — проходили этот путь Богообщения. Ну, кстати, да, нередко и на новенького, потому что мы видели их жизнь, мы знаем их опыт, но живём-то мы здесь и сейчас, и поэтому надо быть внимательным к тем реалиям, которые мы видим сейчас. Не вопросы обсуждения Типикона, рыбы, бобов или фиников, о которых написано в Последовании поста, а вопрос в том, что в нашем нынешнем времени пост может приобретать совершенно другое звучание.
М. Борисова:
—Но, обретая иное звучание, мы всё равно оставить себе какие-то вехи, будь то, как хотите назовите — реконструкция или наше представление о том, как было бы хорошо, если бы. Но уберите эти особенности — и уйдёт содержание. Тут форма и содержание настолько переплетены, что уберёшь одно — и исчезнет другое. Я имею в виду весь комплекс Великого поста, начиная от чтения о Закхее и заканчивая Пасхой. То есть, это все настолько веками, как камешки морские, которые волны обтёсывают годами, десятилетиями, столетиями — эта форма стала настолько совершенной, что её страшно тронуть.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Застывшая форма в граните для своего любования.
М. Борисова:
—Она же не застывшая. Я рассуждаю как человек, для которого это было абсолютно открытием чего-то перпендикулярного в моей жизни. Я пришла в Церковь взрослой, мне было 25 лет, это был Советский Союз, и в нём существовал такой быт, который не сочетался с церковным вообще ни в каком месте. И для меня очень важна была именно эта форма, потому что она не мешала мне разбираться в смыслах, а помогала. Она настолько выверенная, вот всё, что связано, по крайней мере, со всем комплексом Великого поста, потому что каждый шаг там настолько выверен, что тебе не хочется придумывать ничего другого — тебе хочется идти по этой проторенной тропе, потому что она тебе подходит.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Сейчас может сложиться впечатление, что я возражаю вам и говорю: давайте вынесем Постную Триодь вместе со всеми святыми. Нет-нет, я с вами согласен, что это — проторённая дорога, по которой порой легко идти. Но, если бы было всё так просто. Без понимания того, что эти богослужебные, в том числе, последования и предписания поста были обращены к монахам конкретного, кстати, монастыря, без понимания этого можно таких шишек натворить или так разбить себе голову, что после этого не захочется вообще на тему христианства разговаривать. И таких примеров я знаю немало, к сожалению. Трезвость в христианской жизни предполагает, как мне кажется, понимание того, что мы имеем перед собой в качестве наследия, в том числе, богослужебного наследия, тех предписаний поста. А я вам скажу по поводу дороги поста, которая кажется такой проторенной и понятной. Да непонятно там много чего. Есть разница в предписаниях по поводу совершения поста по Триоди Постной и по Типикону, расхождения есть. А кто из наших слушателей открывал Типикон и смотрел, какие там предписания обнаруживаются для духовной жизни и для делания монахов в конкретном, подчеркну, монастыре, к которому это было обращено. Мало кто из непосвящённых может на эту тему что-то сказать в принципе. Существуют какие-то общие представления, частично в интернете прочитанные, по крайней мере, сейчас.
А. Пичугин:
—Они сложились, кстати говоря, в определённый постный мирской устав, который появился потом и в Интернете. Он хорош или плох, его можно критиковать, но жъдругого-то мы ничего не предлагаем, а если и предлагаем — это не выходит за рамки какого-то корпоративного обсуждения.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—С другой стороны, я согласен, что это — такая рамка, в рамках которой, внутри которой много полезного, ценного или даже бесценного можно обнаружить, если идти этим путём, проторенным уже сотни лет. Это так, это правда. Но знаете, от чего нам, наверное, не уйти в нашем разговоре? От того, что, к сожалению, всё это делание Великого поста приобретает для многих людей самоценность. Ну, вот проходят подготовительные недели перед постом, потом начинается пост — вдохнули, добежали до Пасхи, затем выдохнули — теперь можно есть, ешь, пей, веселись, Христос воскрес. Но самое главное, что Великий пост является подготовительным периодом. И перенос этого акцента с Пасхи или со Страстной седмицы и Пасхи на Великий пост как на основное делание — мне кажется, это одна из тех трудностей, которые мы имеем сейчас. Поэтому, добежав до Пасхи, дальше можно жить как и прежде, сделали, успели. На самом деле, этот акцент, перенесённый на Великий пост, может иногда нам не ту службу служить.
М. Борисова:
—Знаете, вот слушаю вас и вспоминаю удивительную историю. Страстная седмица и Пасха. Мне довелось однажды побывать в гостях очень духовного человека, и рядом с ним жили несколько монахинь, которые помогали ему по хозяйству, а он их окормлял. И вот, как раз, Страстная заканчивается, матушки там суетятся приготовлениями пасхи и куличей. Они там заспорили между собой, он слушал, затем вышел в сени и сказал: постимся до Вознесения. Потому что они поругались, и он счёл это возможным. Это — дисциплинарная мера. Почему мне запомнилась эта история? Он не сказал: поститесь, он сказал — мы постимся до Вознесения.
А. Пичугин:
—Друзья, напоминаем, что в гостях у нас сегодня иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви. Ну, я не знаю, насколько это адекватно.
М. Борисова:
—Это к вопросу об изменении.
А. Пичугин:
—Он сказал: мы постимся — ну и что?
Иером. Геннадий (Войтишко):
—А вот знаете, в чём проблема здесь? Мы не можем никак это оценить, мы не знаем, что в тот момент у него в голове родилось. Я не смею никогда такие ситуации комментировать, я не принимаю и не отвергаю — так есть, такое бывает. И, кстати, ещё одна из ошибок, которая прямо на поверхности и часто совершается — когда какой-то имеющийся опыт начинают возводить в ранг догмата, а некий духовный совет некому человеку, указанный в письме нашим великим старцем, начинает интерпретироваться как великое правило, необходимое для всех. А в другом письме тот же старец другому человеку напишет совершенно другое. И в этом, кстати, тонкость духовничества наших великих святых, потому что они понимали, что княгиня Марья Алексеевна — она такая, а Иван Иванович, купец такой-то гильдии, он другой. И вполне возможно для них нужны разные лекарства. Нельзя ему давать от головы, если у него болит желудок. И в этом, кстати, мы снова возвращаемся к важности пастырства и духовничества, особенно в таких сложных обстоятельствах, какими являются дни Великого поста, чтобы лекарства, которые опытом Церкви накоплены, применять адекватно духовному состоянию человека и вот эта вдумчивость и пастырская адекватность просто необходима и её порой не хватает. Почему иногда затыки у простых мирян случаются? Потому что они сами себе становятся, в какой-то мере, духовниками и пастырями, начитаются всяких книжек и интернетов — и давай всё это валить на свою голову. Такое, кстати, бывает и в обычной жизни: начитаются информации о том, какие БАДы от чего их спасают, купят их, потратят деньги, а они не работают. Вернее, работают, но скорее вопреки, а не благодаря.
М. Борисова:
—А как, по вашему мнению, приобретается личный опыт прохождения Великого поста? Это каждый сидит в своём домике и аккумулирует то, что у него внутри происходит? Как это вообще, если не читать книжек, не слушать то, что говорят другим?
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Слушать и читать книжки. А главное, базовое условие — проходить этот путь. Потому что, пока ты этого пути не пройдёшь, ты не поймёшь, что это за путь. Нельзя научиться плавать, всё время делая ритмичные движения только на берегу. И Великий пост — это путь, который нужно проходить, но, проходя путь Великого поста, важно понимать, куда ты идёшь. Самоцель — не окончание Великого поста, а Страстная седмица, Пасха и те светлые дни, к которым ведёт поприще Великого поста. Второй момент, конечно, ты на этом пути смотришь, читаешь, слушаешь. В эти моменты важно включать свою голову, думать, рассуждать, кстати, как раз такие великие пастыри и духовники, как святитель Игнатий Брянчанинов говорили о том, что духовную жизнь нужно совершать с опорой на Евангелие и в совете с духовно опытными людьми. Всегда возникает вопрос: каков критерий духовного опыта человека? Опять же, это всегда очень индивидуально, и даже более того: вряд ли можно повесить на человека такой вымпелочек — передовик духовного труда и переходящее красное — или уже зелёное? — знамя духовного труда. Мы понимаем, что человек имеет какой-то опыт в Церкви. Всё-таки, время тоже имеет значение, время бытия в Церкви. Кстати, я вам скажу, это очень важно, например, для педагогов воскресных школ. Мы видим одну из проблем, один из косяков, которые возникают в общении с детьми, это новоначальность церковной жизни педагогов воскресных школ. Опытность церковной жизни и жизни в Боге тоже имеет значение. Насколько человек здраво вообще здраво рассуждает, насколько он апеллирует к опыту Церкви, в конечном итоге. Знаете, в большинстве своём, все те вещи, которые люди произносят с высоких амвонов, иногда стоит подвергать простому вопросу: а с чего ты это взял. Всем надо, например, сесть на брюкву в течение первой недели поста: а с чего ты это взял? Подкрепи свою мысль чем-то. И, опять же, повторю известную русскую поговорку: входя в Церковь, снимают шапку, а не голову. Мыслительный процесс нам дан Богом для того, чтобы всё-таки мыслить, и человек не обязан принимать всё за чистую монету, что, как раз, очень свойственно новоначальным: принимать всё за чистую монету и с комсомольским задором исполнять. Критическое мышление в духовной жизни крайне важно. Критическое мышление — это не критиканство, это дар рассуждения, о котором Святые Отцы говорят как об одной из наивысших добродетелей.
М. Борисова:
—Мне кажется, новоначальным ещё сам Бог помогает, потому что, несмотря на весь тот ажиотаж и на всю ту дурость, которая в его жизни происходит, почему-то всё это, в большинстве своём, идёт ему на пользу. Потом, когда смотришь ретроспективно на это всё и вспоминаешь, думаешь: Господи, помилуй. Что же это такое было?
А. Пичугин:
—Критическое мышление необходимо воспитывать, начиная с юного возраста, потому что если мы приобретаем этот навык в зрелом, а то и в очень зрелом возрасте, мы рискуем удариться в такую безрассудную критику всего на свете, в критиканство, я бы даже сказал. Ведь с учётом накопленного багажа знаний, личного опыта, десятилетий прожитой жизни, воспитанных детей все приходят с осознанием: ну, теперь-то ты уже точно знаешь, как надо.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—Приходят, а тут — бац! — и из-за угла показалось что-то новенькое. Но, кстати, если этот неофитский задор в отношении тебя иногда и срабатывает, как-то приходится уживаться со своей радикальностью, но если этот неофитский задор начинает применяться по отношению к другим людям — тут труба дело, особенно когда родители уверовали в Бога, у них огонь и горение неофита, и это горение испепеляет часто близ находящихся детей, поэтому и случается тот самый синдром ДВР — дети верующих родителей. Нередко это ребята, у которых выжгли перспективы веры в Бога, такое бывает. И это прямо очень сложная история. Поэтому, с этим неофитством тоже важно быть аккуратным, это касается не только неофитства, но и весь этот духовный комсомольский задор всегда нуждается в обратной связи. Поэтому так важен священник-духовник, духовно опытный челоавек, который скажет: подожди, не надо, как владыка Антоний одной прихожанке посоветовал: не надо вам ничего читать, садитесь в кресло, сядьте — и молчите, не нужно читать текст в молитвослове, сядьте — и посидите в тишине. Для неё это был шок и потрясение: как так можно? Оказалось, что это — весьма правильный, добрый и мудрый совет. Как хорошо сказал один священник: христианство хорошо тем, что в нём нет вообще никаких правил. Да, но с поправкой на то, что существуют заповеди.
А. Пичугин:
—Спасибо большое. Я напоминаю, что сегодня в этой студии был иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви. Марина Борисова
М. Борисова:
—И Алексей Пичугин прощаемся с вами. Всего доброго.
Иером. Геннадий (Войтишко):
—До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
