«О добродетели смиренномудрия». Священник Тимофей Китнис - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«О добродетели смиренномудрия». Священник Тимофей Китнис

* Поделиться

Нашим собеседником был священник из Германии из Мозельской долины Тимофей Китнис.

Мы говорили о том, что такое смиренномудрие, чем отличается от смирения, и почему именно этой добродетели Ефрем Сирин уделяет особое внимание в своей покаянной молитве. Разговор шел о том, как приобрести смиренномудрие, и можем ли мы его приобрести своими усилиями, или же это дар Бога нам. Отец Тимофей ответил, почему так важно не осуждать других людей, и как можно избавиться от этой пагубной для духовной жизни привычки. Наш гость объяснил, какого гнева не исключает смирение, а также чем опасны полное принятие всего и душевное окаменение, и как можно преодолеть такие состояния.

Ведущий: Александр Ананьев


А.Ананьев:

— Добрый вечер, дорогие друзья!

Меня зовут Александр Ананьев. Я — профессиональный неофит.

Это программа «Вопросы неофита». И сегодня я хочу начать эту программу несколько неожиданно.

Дело в том, что у нас с женой есть друзья — близкий друг семьи Тимофей Китнис и его жена Эльвира Китнис. Он — богослов, историк, блестящий рассказчик, талантливейший гид, человек, построивший даже маленький православный храм, создавший маленькую православную общину в маленьком немецком городке, затерянном в виноградниках Мозельской долины. И для нас, с Аллой Митрофановой, скрывать не станем, лучший отпуск — это всегда там, в виноградниках Мозельской долины, гулять и слушать рассказы нашего дорогого Тимофея о первых христианах, о римских воинах, о житии святых и превратностях истории.

И — можете себе представить, какой для нас было радостью, сюрпризом, удивлением то, что 19 января этого года, в самый разгар карантина, локдауна, пандемии, когда Париж был закрыт полностью, и, вместо посетителей, в парижских кафе на стульях сидели плюшевые медведи, как, минуя закрытые границы, в храме Александра Невского в Париже на рю Дарю, в том самом знаменитом храме, был рукоположен в священники наш дорогой друг, который отныне — священник Тимофей Китнис.

Это стало событием для нас для всех — в первую очередь, для меня. Во-первых, поскольку у меня, в моей неофитской жизни, это впервые — когда друг, близкий человек становится священником. Это — изменение не только в его жизни, но и в моей. Вот, о том, что это за изменение, как раз, хочу немножко поговорить — это же целое перерождение человека, которого я хорошо знаю. А, во-вторых, я, наконец-то, могу пригласить своего дорогого друга в программу «Вопросы неофита» — уже в качестве священника, теперь отца Тимофея — и задать ему вопросы неофита.

Напомню, что в этой программе отвечают на вопросы неофита исключительно священники — так, что, вот, для меня — это тоже радость.

И я приветствую в нашей программе священника из Германии Тимофея Китниса.

Здравствуйте, отец Тимофей!

О.Тимофей:

— Добрый вечер! Здравствуйте, Александр!

А.Ананьев:

— Простите мне моё празднословие, о котором мы тоже немножко и отчасти будем говорить — меня просто распирает, откровенно говоря, от радости, и от желания поделиться этой радостью с нашими слушателями!

И вот — вопрос. Можно, я начну с него?

Прежде, чем я расскажу, что изменилось в моей жизни с тем, что Вы стали священником, что изменилось в Вашей жизни, и изменилось ли что-то вообще?

О.Тимофей:

— Ну... как неофит-священник, скажу, что вся моя жизнь, в принципе, изменилась. Потому, что когда человек принимает сан, его жизнь — меняется. Просто — меняется.

Это не значит, что человек... там... становится каким-то другим... там... у него начинает тусклое мерцание вокруг головы появляться, или ещё что-то — нет. Даже он сохраняет, и занимается, отчасти, своей, вот, профессиональной деятельностью — моё служение проходит на Западе, и здесь 95% священников работают... должны работать — потому, что приходы не могут их содержать. И, безусловно, внешний даже... такой, вот... стиль жизни — он начинает, всё равно, меняться. Меняться, хотя бы, потому, что ты начинаешь... причём, это происходит не сразу. Вот, на моём опыте, это происходит не сразу, но постепенно.

Во-первых, не только входить в такой, вот... в особый, богослужебный ритм, когда ты находишься уже внутри алтаря, и, конечно, трепещешь от того, что теперь ты участвуешь в совершении великих Таинств — прежде всего, Евхаристии, но и... наверное, самое главное — что изменяется некая... такая, вот... иерархия ценностей.

Безусловно, любой христианин, любой мирянин — это царственное священство. Но когда человек становится священником, он понимает... ну, может быть, не сразу, но постепенно до него... как бы, вот... находит такая волна, и его накрывает понимание той колоссальной ответственности, которую он на себя взял. Почему — он на себя взял?

Это касается, в том числе, и связи с другими людьми — прежде всего. Более трепетно и более ответственно священник должен относиться, прежде всего, к внешним своим... вот... связям с разными людьми. Потому, что именно через ближнего — то есть, это одно из самых главных служений — именно через ближнего, и, именно в нём, ближний должен, отчасти, увидеть... ну, не просто пустослова, а человека, который... вот... ну... всё-таки, говорит о Христе. И... ну... вот... говорит... вот... должен так говорить, по идее — сейчас я не себя имею в виду, но должен, по идее, говорить так, чтобы люди... действительно, эти слова оставались у них в сердце.

Ну, а то, что касается отношений — вот, со старыми друзьями, прежде всего — то, в большинстве случаев... ну, вот, из моей практики... а у меня очень много друзей, которые были мирянами, а потом стали священниками... происходит следующим образом. Безусловно, православный человек ( если православный человек... друг священника, ведь, православный человек, да? ) — он должен называть его «отцом». В этом смысле, сохраняется... такое вот... уважение к сану, прежде всего, исповедание, что в священстве даётся благодать. Поэтому, он становится «отцом», но, в большинстве случаев — ну, просто, в 99% из ста — старые друзья общаются на «ты», и это — совершенно нормальная вещь. Потому, что мы все — братья во Христе, и, как говорится, «дух един, служения разные». Поэтому, обычно происходит так.

Другое дело, что... вот... есть светские люди, которые были друзьями, и они к Церкви...ну... спокойно относятся, к сожалению — они, в принципе... им ещё труднее перейти на «отца», да и... как бы... и смысла, может быть, для них в этом нет — потому, что они не пришли ещё к Православию. Поэтому, они — обычно... там... по имени-отчеству... как до этого общались, так и продолжают сохранять это общение.

А.Ананьев:

— Расскажите, пожалуйста, о Вашей первой Литургии — уже в священном сане. Это, вообще, первое, о чём я хотел Вас спросить — потому, что, ведь, это... должно быть, она переживается абсолютно иначе. Она — проживается абсолютно иначе. Она — чувствуется абсолютно иначе.

О.Тимофей:

— Ну, я думаю, что первую Литургию я запомню на всю жизнь. Это, собственно, происходило во время моего рукоположения.

Вот... Вы уже рассказывали — это было в соборе. В соборе Александра Невского, в день Богоявления. Естественно, для меня было особой радостью, что... вот... этот праздник был, и я, можно... так... символически, сказать, ощущал себя на Иордане, и, безусловно, та Иорданская радость, когда Христос является, и, именно, вот, является не только Он, но и вся полнота Святой Троицы — она, отчасти, в этом празднике — в самом празднике — присутствует.

Ну... у меня, конечно, было жуткое волнение. Я боялся, что что-то я сделаю, всё равно, как-то не так — с одной стороны, честно Вам скажу. Это — одна вещь. С другой стороны... когда, в самом начале ещё, я был дьяконом... там — как происходит? Сначала ты ещё... как бы... дьякон, начинаешь служить, как дьякон, а когда... вот... наступает Литургия верных, то архиерей начинает, как раз, рукополагать... начинается хиротония в священный сан, и, потом уже, Литургию верных человек совершает с архиереем и с другими священниками, как уже священник. Это, конечно, потрясающее Таинство!

Вообще, большинство Таинств раньше в Церкви были и находились внутри Литургии. Это и Таинство брака, и Таинство крещения — это было частью Литургии, и в конце — все причащались.

Вот. И когда... перед началом, мне один батюшка — я ему очень благодарен за это — сказал: «Сейчас ты будешь волноваться, сейчас у тебя... вот... будут... понятно... переживания — все это переживают, но: в самый момент, что бы там ни произошло, какие бы ты ошибки, к примеру, ни сделал по службе... но в самый момент, когда архиерей возлагает на тебя руки и призывает благодать Святаго Духа, ты должен внутренне попросить у Бога то, что ты хочешь. Вот, в этот момент, — говорит, — забудь, вообще, обо всём! Вот, забудь об этом обо всём, и — попроси, что ты хочешь».

И... знаете... Литургия, конечно, была волнительной — я очень волновался, а, особенно, трепетал, когда началось само рукоположение, но, вот, в этот момент, помня... вот... его совет, я попросил у Бога, внутренне... я у Него попросил. О чём — не скажу, но я испытал в этот момент глубочайший мир. И, наверное, этот момент я буду помнить всю жизнь.

А там я, конечно, совершил кучу всяких, в дальнейшем, ошибок... но... конечно... Литургия первая... вот... она, тем не менее, войдёт... вот... в мою жизнь... я надеюсь, навсегда в памяти останется. Могу забыть всё, но это останется.

А.Ананьев:

— К сожалению, в эфире радио «Вера» не видно, с одной стороны, мою счастливую улыбку — потому, что мне радостно наблюдать своего дорогого друга вот в этом новом... это даже не статус, это... в новой жизни. А, во-вторых, вы не видите, друзья, всю собранность и... такое... сияние ответственности нашего дорогого отца Тимофея. Вот, в таком состоянии, я вижу Вас впервые, и мне это радостно! То есть, Вы таки... собраны, Вы очень внимательны, и очень ответственны!

О.Тимофей:

— Самое главное, Саша, чтобы это сияние не ослепляло Вас!

А.Ананьев:

— Я имею в виду... вот... знаете... когда человек... такой... когда человек радуется, и, при этом, он старается... ну... как-то соответствовать этому моменту радости — вот... очень приятно за Вами наблюдать.

Как Ваши дети отнеслись к этому? Они не задавали вопросов: «Папа, а зачем? А — почему, и как?»

Вот, Ваш сын, я знаю, он алтарничает. Он получает удовольствие от того, что алтарничает в Вашем маленьком храме. Ну... то, что уж Ваша супруга — она всё время рядом, помогает, и, вообще, правая рука во всех Ваших делах — это даже не обсуждается. А, вот, дочка Ваша взрослая, которая учится в Кёльне — она как отнеслась к этому? Для неё это было сюрпризом, или она, в принципе, знала давным-давно, что Вы планируете, мечтаете, хотите стать священником?

О.Тимофей:

— Вы знаете, если честно, всё-таки, отчасти, это явилось для старшей дочери сюрпризом. Почему? Потому, что... ну... при всё при том, что мы, вот, с Элей и на хоре исполняли наше послушание, и были... там... паломничеством занимались, то есть, естественно, находились, как бы, внутри жизни общины всегда, тем не менее, всё-таки, когда... я очень волновался, во-первых, внутренне, я Вам скажу, как она к этому отнесётся. Даже волновался более, чем... вот... о реакции младшего сына Никиты. Он... такой... достаточно уравновешенный, и... в принципе, почему... я не знаю, почему, но я более волновался, вот, за реакцию Елизаветы.

И, когда я ей рассказал о том, что... это было сюрпризом. Потому, что, в принципе, достаточно небольшой срок, когда было принято решение, когда архиерей дал благословение, то... в достаточно краткий срок совершилось это рукоположение — вот, как раз, в праздник — и, поэтому, это было сюрпризом и для дочери, и даже, скажу честно, отчасти, и для моей супруги тоже. То есть, мы это решали, на нас обрушилось новое понимание... понимаете, просто обрушилось понимание, осознание того, что новая жизнь начнётся, и это уже не шутки. Это — первое. И потребовалось... да, потребовалось общение, потребовалось понимание того, как же мы будем жить дальше, и так далее.

А Елизавета — она отреагировала, на удивление... я, причём, волновался искренне... но она отреагировала неожиданно очень положительно. Она вот так сказала: «Да, а я... вот... думаю, что для папы это будет очень хорошо», — вот, она вот так вот сказала почему-то... Она, видимо, по-немецки думала, а по-русски — сказала: «Я думаю, что для папы это будет очень хорошо. И я думаю, что, как раз, сейчас настало то время, когда это наилучшим образом можно осуществить».

Поэтому, в целом, дети приняли это хорошо, и Никита присутствовал... ну... Елизавета не смогла, она училась, а Никита присутствовал на рукоположении — был, свидетельствовал, поздравлял. От него я принимал поздравления, да.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— «Вопросы неофита» на светлом радио продолжаются.

Я — Александр Ананьев.

И простите мне, дорогие друзья, слушатели радио «Вера», за то, что... вот... первая четверть нашей программы — это была... такая... я воспользовался, что называется, своим служебным положением, и говорил, буквально, о личном с моим сегодняшним собеседником, замечательным священником-неофитом, как он сам себя называет, Тимофеем Китнисом.

Ещё раз, добрый вечер, отец Тимофей!

Говорим мы сегодня, как я уже и обещал... вот, весь Великий пост мы разбираем десять прошений преподобного Ефрема Сирина. И сегодня — внимательные слушатели знают — сегодня мы поговорим о смиренномудрии.

«Господи и Владыка живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему...»

Отец Тимофей, первый вопрос. Вот, когда я снова и снова проживаю вот эту короткую, но невероятно глубокую молитву, я ловлю себя на ощущении, что... вот эти вот... негативная часть прошений преподобного Ефрема Сирина — дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия — это абсолютно какие-то разные вещи. В то время, как вот эта положительная часть прошений — дух целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви — это какой-то синонимичный ряд. Как будто бы, здесь преподобный Ефрем Сирин перечисляет одно и то же — просто, как будто бы, с разных сторон: «... целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве...»

Действительно ли, это, отчасти, синонимы?

О.Тимофей:

— И да, и — нет.

Давайте, даже начнём с того, подчас, может быть, не совсем правильного понимания слова «смиренномудрие», которое бытует... ну... вот... в такой, наверное... в реальной жизни, с чем столкнулся и я, когда... вот... только входил в церковную жизнь — в самом начале 90-х.

Ну, во-первых, само слово «смиренномудрие» — оно состоит из двух... как бы... тут... два смысла, два слова в нём соединяется: «смирение» и «мудрость». И, получается, раз «мудрость» стоит в конце, то она, как бы, завершает то, к чему призывает первая часть этого слова. То есть, мудрость — это уже осуществление смирения, и, более того — без смирения нельзя приобрести мудрость. Вот, наверное, так даже лучше сказать.

Но, самое интересное, что и само слово «смирение» — оно вошло в наш русский язык из греческого языка, и оно, как раз, вот, состоит из двух слов: «ирини» и «космос». Причём, первое означает — тишину и мир, отсутствие вражды — вот, так вот можно сказать — среди людей, внутри себя, а второе — космос — означает вселенскую гармонию, гармонию уже Божественную, Божественное присутствие в мире. И замечательный роман, в своё время, Льва Николаевича Толстого «Война и мир», до революции, шёл именно вот в этой транскрипции. В русском языке слово «мир», когда именно оно означало второе — глобальное, вселенское значение, писалось через букву «i». И, поэтому, название романа Толстого можно перевести так: «Война ( в мире, среди людей ) и (Божественный ) мир ( который эту войну должен преодолеть )».

Вот. И, соответственно, получается следующая вещь: что сама этимология слова — она призывает нас с миром быть, с миром относиться — к чему? Не только к окружающим нас людям, но и, прежде всего, надо примириться с собою. Потому, что, очень часто, думают, что смирение — это... такая... знаете... медитация на тему: «Я — дрянь, я — дрянь, Господи, какая ж я дрянь!» Это — совсем не так.

Безусловно, когда человек вступает... вот... начинает задумываться о том, что же это за понятие «смирение», и как его достичь, то он... ну... начинает, как бы, так, всматриваться в себя. И — что он в себе видит? А — ничего он в себе не видит. Он считает, первоначально, что он — человек, в принципе-то, порядочный. Не то, что... вот... там... сосед... или, ещё хуже, там... сослуживец... или ещё кто-то. Он — человек порядочный. И, для того, чтобы... так скажем... немножко... ну... понять, что же имеется в виду, надо сравнивать себя не с соседом, а открыть, вот, 5-ю главу Евангелия, Нагорную проповедь — для меня это было первым открытием — когда там совершенно чётко ставились те высоты, к которым призывается человек, христианин. То есть, сравнивать надо: насколько ты любишь врагов, насколько ты, вообще, любишь ближнего, насколько ты... ведь, любая заповедь, которая даётся в Евангелии — это, по сути дела, апология любви. Насколько ты любишь Бога, и насколько ты любишь Бога через любовь к ближнему.

И, вот, как ни странно, смирение — оно, вот, всё о том же. Но, для того... вот, опять же... когда человек начинает потихонечку вот в это вчитываться, он, постепенно, начинает замечать, что не так он блестящ, как думал до того. И... ну... начинает в себя всматриваться, и, постепенно, постепенно приходит к пониманию того, что, всё-таки, есть какие-то... вот, такие... сначала мелочные какие-то вещи — ну, вот, курить никак не могу бросить... никак не могу бросить по-дурацки шутить... никак не могу бросить подтрунивать над коллегой по работе — а чего это я над ним, собственно говоря, подтруниваю? Кто я такой, вообще? Вот. И когда человек начинает вот на это обращать внимание, он, постепенно — только постепенно, это процесс эволюционный — начинает входить в некое, такое вот, самопознание.

Вот, Вы знаете, я Вам приведу пример из жизни автора этой молитвы. Это святой Ефрем Сирин, замечательный подвижник IV века. Вот, когда он был подростком, его Господь смирил следующим образом — когда он стал внимательнее присматриваться к своей жизни. Причём, на всю жизнь.

На самом деле, два было очень интересных случая — я о них коротко сейчас расскажу.

Первый. Когда он был подростком, его родители, видимо, в целях воспитания — они давали ему хорошее образование, судя по его текстам, но, тем не менее — он, какое-то время... в общем... помогал пасти овец. Может быть, это была... такая вот... трудотерапия.

Вот, он помогал, значит, пасти скот, и у него была какая-то, вот, к соседу... ну... такая... подростковая неприязнь. И он решил как-то пошутить. Взял, и корову соседа... ночью открыл, тайком, дверь — она ушла. Он, конечно, не хотел, чтобы всё заканчивалось так печально, но — что получилось из этого, то получилось. Бедное животное, с испугу, забрело неизвестно куда, замёрзло и его съели дикие звери. В итоге... в то время, потерять корову — это было, видимо, для соседа очень и очень... так... во всех смыслах, в том числе и экономически, прискорбно. Но, вот... Ефрем — он взял, и это... как-то так... и скрыл. Никто не узнал, что это был именно он.

Проходит некоторое время, и его... там... его старший пастух ( он, всё-таки, был в помощниках ) страдал любовью к горячительным напиткам, и крепко напился. В итоге, скот разбрёлся кто куда, и уже всё село, практически, пострадало.

Он, понимая, что ему будет больно об этом вспоминать, всё свалил, как раз, вот, на молодого Ефрема, подростка. И его... он даже... так скажем, к нему предъявили серьёзное заявление, и даже посадили в тюрьму.

И, вот, пока он сидел... ну, не в тюрьму, но под стражей он, там, где-то находился, и с ним было ещё два человека, которые тоже говорили, что... Первая у него реакция была: «Так, меня ж ложно обвинили! Да, как же так? Да, как же, вот, так вот, получается? Ложно же меня обвинили...» — и, видимо, долгое время он не мог от этой мысли, от той обиды, которая в нём клокотала — он обладал очень... таким... темпераментом... Ефрем.

Пока ночью Господь не сказал: «Ты поспрашивай о своих соседях». Ну, такое иногда бывает — даже подросткам иногда является Господь.

И, на следующее утро, он своих соседей... один говорил, что его ложно в том-то обвинили, другой — что его ложно в том-то обвинили... в общем, когда он с ними начал разговаривать, и тот, и другой — припомнили, как и сам Ефрем, что, на самом-то деле, да, в этом случае их обвинили ложно — потому, что Господь сжалился над ними, как потом Ефрем говорил, но, вот, та вещь, которую они в себе недоработали, которую они в себе забыли, которую они в себе не увидели — вот, каждый из них имел свой проступок, благодаря которому... который был скрыт когда-то... и, потом, вот — они оказались здесь.

То есть, работа Ефрема начинается ещё подростком, начинается именно вот с того момента — с самопознания.

Первая часть — это, конечно, надо познать самого себя. Это ещё мудрость, получается, даже дохристианская. Но в Христианстве она, просто, раскрывается наиболее полно.

А второй, очень интересный, случай из жизни Ефрема — это когда он уже направляется в обитель. Он собирается стать монашествующим, он идёт... такой... весь преисполненный радости, жара такого, вот, неофитского огня, и, значит, заходит в город, и видит, что какая-то женщина стоит... Надо сказать, что он, вообще, отличался... был симпатичным, сам по себе, на него девушки и женщины заглядывались.

И, вот, какая-то женщина на него, что-то, вот, засмотрелась, что ли... в общем, как-то смотрит на него. А он же — как? Он идёт разрывать с миром. Он говорит так грозно ей: «Что ты на меня смотришь? Как тебе не стыдно?» — ну, и, видимо, со всем талантом оратора, который у него присутствовал, всё женщине этой высказал, и, в том числе: «Нельзя, — говорит, — так жене на мужа смотреть!»

Но та не растерялась, и говорит: «Да, я жена. Но я из чего создана? Из ребра мужа? Вот, я на тебя и смотрю. А ты создан из чего? Из земли. Так, ты, вот, в землю смотри, наблюдая за собой, и, дай Бог, думай об этом, а не обо мне».

Вот, эти два случая он вспоминает сам, и, надо сказать, что это — два момента, действительно, того реального познания самого себя, которое является первой ступенью для понимания, что же такое смирение.

Вот. Ну, а... понятно, что если говорить о других ступенях... То есть, мы начали с того, что надо: первое — внимательно рассмотреть свою жизнь, но этого недостаточно, а — второе — это активно искать вот этого состояния. И, вот, тут мы сталкиваемся с одной очень сильной проблемой.

Когда другому отцу задают вопрос — Исааку Сирскому, ученик — а что же такое смирение, он говорит: «Ты знаешь, о смирении я тебе не могу сказать, что это такое — оно непостижимо». А ученик говорит: «Но, если оно непостижимо, как же его достичь? Чего же о нём все говорят?» А он говорит: «Оно достижимо только тогда, когда человек опытно начинает это практиковать».

А, вообще, любую добродетель надо практиковать опытно. Потому, что можно бесконечно говорить о любви, о христианской любви. Можно бесконечно говорить о смирении. Но, если не начинать практиковать, то ты останешься великим теоретиком.

Как, в своё время... вот, я, по первому образованию, музыкант. И на первом уроке, когда мне ставили дыхание ( я играл на гобое ), мне мой педагог сказал: «Ты знаешь, я тебе сейчас всё объясню. Я тебе объясню, какая постановка должна быть, как дышать надо правильно, как руки держать — я тебе всё сейчас объясню. Но ты пойми: если ты не будешь это практиковать и реально этим заниматься, ты и сам не поймаешь свой звук, — мы о звуке говорили, — сам не поймаешь свой красивый звук, и никто этого за тебя не сделает».

То же самое, как это ни странно, относится и к духовной жизни. Если человек сам не начинает практиковать в реальности — с ошибками... там... со всевозможными ошибками, с ушибами, и так далее — какие-то вещи, он никогда опытно их не познает.

А.Ананьев:

— А, вот, здесь у меня будет уточняющий вопрос, дорогой отец Тимофей!

Но, ведь, если вчитаться, вслушаться, вжиться в молитву преподобного Ефрема Сирина, как-то становится понятно, что человек настолько слаб, что от него там, практически, ничего не зависит. И не ему решать — быть ему смиренным, любить ему, быть ему терпеливым... Но если Господь дарует ему дух смиренномудрия, дух терпения и дух любви — вот, только тогда, с Божьей помощью, он и будет... вот, об этом я хочу поговорить с Вами через минуту полезной информации на светлом радио.

У нас — короткая пауза, а через минуту — мы вернёмся к разговору.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— Величайшая молитва покаяния Великого поста — великопостная молитва преподобного Ефрема Сирина — самые главные грехи и самые главные добродетели.

Что такое смиренномудрие, и чем оно отличается от смирения? Как его практиковать, и всё ли зависит, в конечном итоге, от нас — от тех, кто коленопреклонно произносит эту молитву на протяжение всего Великого поста?

Об этом, и многом другом, мы сегодня беседуем с замечательным священником из Германии, из Мозельской долины — со священником Тимофеем Китнисом.

Меня зовут Александр Ананьев.

Вот, буквально минуту назад, я задал вопрос, касающийся вот именно самого текста: «... Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему...» — как много зависит от нас? И почему преподобный Ефрем Сирин говорит не «я буду», или «я постараюсь» быть смиренным, «я постараюсь» практиковать смирение, но он говорит о себе... как бы... в страдательном залоге: «Господи, даруй мне этот дух, и тогда я хоть на что-то буду способен». Как много зависит от нас, отец Тимофей, как Вы считаете?

О.Тимофей:

— От нас зависит ровно столько, сколько зависело от блудного сына из известной притчи.

То есть, что надо было сделать этому, вот, блудному сыну, когда он запутался в жизни? Ему надо было сделать, на самом деле, всего лишь одну вещь — понять, что со свиньями жить грустно, и, значит, надо как-то двигаться в другом направлении. И — второе — как только он решительно — то есть, реально, внутренне и физически ( тут надо тоже заметить — не только внутренне, но и стал предпринимать определённые действия ) пошёл к отцу — что сказано в Евангелии? — отец бежит к нему навстречу!

Любой дар, на самом деле... совершенно верно — смиренномудрие стоит в компании с левой стороны... как бы... целомудрия, с правой — терпения. Вот, не зря всё стоит в такой вот именно последовательности в молитве. Почему?

Потому, что первое, что нужно для человека, который идёт, продвигается, хочет реально... тут — какая конечная цель?... хочет реально добиться, достичь, по мере своих сил, Боговидения. Чтобы Господь к нему пришёл.

Для чего — всё? В чём цель нашей молитвы? Как Серафим Саровский говорил — стяжание Святаго Духа. Чтобы, в конечном итоге, именно Господь к нам пришёл. Потому, что без Бога ни одну добродетель, в полной мере, по учению Церкви, совершить нельзя. Но от человека зависит, тем не менее, очень многое.

Первое. Не зря же Ефрем Сирин говорит, что — целомудрие. Что такое целомудрие? Целомудрие — это... там очень много граней у этого понятия, но я хочу сейчас сказать об одном. Целомудрие — это цельная мудрость. Или — как это ни странно... вот... слово «простота». Определение Бога — Бог прост, говорит догматика. Просто — это значит «целостно».

Вот, целомудрие — человеку надо, как блудному сыну, сначала понять, прийти хоть к какому-то целомудрию в понимании того, что ему нужен Бог. Вот, Бог ему нужен — и всё.

Ведь, в чём заключается самая, подчас, сложная в духовной жизни вещь? Когда у человека ничего не болит. У него — всё хорошо, в принципе. Ну, и дай Бог, конечно, что всё хорошо... всё сложилось — и это хорошо. Но — больше ему ничего не надо. Вот, это вот — самая ужасная вещь, когда человеку не нужен Бог. И — как... вот... ему объяснить, что Он ему нужен? Да, никак.

Должно что-то болеть — вот, на мой взгляд. И, в этот момент, первое, что совершает человек, первое его движение — это... вот... целомудрие. Целостное мудрование, хоть отчасти, для того, чтобы понять, продвинуться, и — дальше он уже идёт путём смирения, смиренномудрия. Мы уже говорили, что смирение — это целый путь. И от человека зависит только то... есть такое понятие «синергия», «соработничество» с Богом... от человека зависит, вот именно, вот, это вот устремление, волевое устремление.

Макарий Великий говорил следующую вещь, очень интересную. У него тоже спрашивали ученики: «Ну, вот, как? Мне, вот, надо смириться, а я не могу! Мне надо любить — я читаю Евангелие — да не могу я любить! Я, вот, этого соседа-монаха... зеленею, когда его вижу! Надо то делать — ничего не могу делать! Что мне делать?» А Макарий говорил: «Молись, и проси у Бога того, чего тебе не хватает».

У нас, у каждого, есть некая своя... такая, вот... вещь, которую надо преодолеть. Некая главная... ну... как говорят... страсть, некий главный колоссальный недостаток, который мешает нам, вот этому Богообщению. Именно его, в первую очередь, и надо устранять. Именно об этом надо не только просить, но и — ежедневно.

Поэтому, тут мы переходим к другому прошению — к терпению. То есть, это — целая история. Это надо ежедневно, терпеливо говорить: «Господи, я... вот... такой, вот! Ну... не люблю я, не люблю! Что я могу сделать? Дай мне любовь! Ведь, это же — счастье. Я читаю Евангелие, мне рассказывают о других людях, я вижу этих людей, которые любят — насколько они счастливы...»

Ведь, смирение — смиренномудрие — это, в каком-то смысле слова, Вы совершенно правы — оно заключает в себе все эти понятия. То есть, смиренный человек — он и целомудренный, он и терпеливый, и, соответственно, когда эти качества в него входят, у него появляется то, о чём мы и говорим. Смирение переходит в смиренномудрие — он приобретает мудрость. А в чём — высшее проявление мудрости? Как апостол Павел пишет, квинтэссенция всего — это любовь.

То есть, всё это вместе, вкупе, практикуемое — оно должно привести именно... вот... к этому... христианскому совершенству.

А.Ананьев:

— Что удивительно, отец Тимофей, потом, ведь, преподобный Ефрем Сирин добавляет ещё то, что, как мне... вот, есть у меня такая болезнь — я знаю за собой эту болезнь, и всё пытаюсь от неё избавиться. Это — когда, во время молитвы, в тебе включается редактор. И ты понимаешь, что... ну... одна из задач редактора — это убрать какие-то слова и строчки, с исчезновением которых, смысл не меняется.

Вот, только что, преподобный Ефрем Сирин перечислил: «Дух целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй мне, рабу Твоему», — и зачем-то потом он особо уточняет: «Даруй мне зрети моя прегрешения, и не осуждати брата моего».

Ну, как это, вообще, возможно, если у тебя нет целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви? Разве это — не одно и то же? Зачем он ещё раз повторяет те же самые... какие-то... благодетели? Зачем он, по второму кругу, выходит на повторение тех же самых... вот... регулярно практикуемых добродетелей человека? Для чего?

О.Тимофей:

— Вы знаете... на самом деле, очень хорошо, что Вы обратили внимание на окончание молитвы. Потому, что ничего не возможно приобрести из всего вышесказанного — о чём мы говорим — о смиренномудрии, в первую очередь — без вот этой главной... как бы... духовной привычки, которую надо в себе практиковать постоянно: это — неосуждение.

То есть... знаете... очень интересный же момент, опять же. В Евангелии Господь осудил только фарисеев — именно потому, что им Бог был не нужен. И, постоянно, вот эта вот идея того, что — да, человек может ошибаться, человек имеет право на ошибку, даже более того скажу — человек имеет право на ошибку, и нет человека, если он не будет ошибаться. Но — одна вещь, без которой у него не будет, категорически, никакого роста — это если он не приучит себя не осуждать. Сделать это — чрезвычайно сложно.

Мы с Вами знаем из практики повседневной жизни, что сделать это чрезвычайно сложно, но именно это — почему к этому Ефрем Сирин и возвращается в конце, для того, чтобы усилить и запечатлеть... вот... как некоей печатью весь смысловой ряд, который был до этого, он, как бы, говорит: «Если ты хочешь, чтобы всё это к тебе пришло, чтобы Бог к тебе пришёл...» Ведь, наша основная деятельность — любая... молитва, пост — она не имеет смысла ( как Серафим Саровский говорил — это только средство, а цель-то одна — Богообщение, Боговидение... )

А.Ананьев:

— Достижение любви!

О.Тимофей:

— Да! И, вот, настолько важна вот эта вот вещь — неосуждение, которой мы, обычно, не придаём сильного значения!

Мы, во время поста, концентрируемся на гастрономии — ну, оно и понятно, поститься надо здоровым людям, оно полезно и физически — мы сосредотачиваемся на каких-то иных вещах, но забываем, что если мы не будем практиковать вот эту вот добродетель — не осуждать — то... ну... со всеми остальными мы не будем расти. Это — некое вот такое... начало и конец, без которого невозможно, вообще, продвижение.

И вопрос, опять же: а как же в нашей жизни — не осуждать? Когда мы выходим — вот, даже тот же Ефрем Сирин, да? — на него женщина посмотрела, а он взял, вот, тут же, раз её — осудил! А она его — смирила. И всё стало хорошо. А он — принял. Ведь, понимаете, в чём дело: основной смысл, этимология слова «смирение» — «с миром». То есть, принимать с миром всё, что тебе Господь посылает. И это — начало неосуждения.

Потому, что человек должен, если он внимательно будет вглядываться в то, с чего мы начали — в самого себя, он, со временем, начнёт понимать, что... ну, вот... и там, и там, и там, и сям... ну... я-то не являюсь образцом для подражания. Может, кто-то, подчас, и не замечает, но я-то — вижу. И, вот, чем пристальней он будет вглядываться в себя, тем меньше у него будет желания реально осуждать других людей. Потому, что он сам будет находить какие-то вещи, которые, может быть, даже... ну... страшно сказать... даже хуже! У него присутствуют, в большей степени, отрицательные черты, чем у того, кого он осуждает. Это — первое.

А вторая — может быть, немножко неожиданная — мысль, но человек, кроме всего прочего, должен увидеть за... вот... теми грехами, за тем, вот, налётом всевозможных недостатков, которые и у ближнего, и у него присутствуют ( вот, когда он вглядывается в себя ) — он должен увидеть и в себе, и в ближнем образ Божий.

Вот, это... знаете... это — вторая, очень сложная ступень. Именно в себе, сначала, увидеть тот образ — ведь, человек создан по образу и по подобию Господа. Если он увидит в себе, и будет плакать о том, что... вот... у него, вот, образ Божий присутствует, присутствует дух, который соединяем его с Богом, а он этот образ Божий замутняет вот этой вот всей ерундой, всей этой... знаете... бытовой серостью, вот этими, всевозможными, грехами, недостатками, с которыми ему и лень бороться, подчас... если он увидит в себе образ Божий, то он поймёт, что такой же образ Божий есть и в том человеке, которого он осуждает. И, когда он поймёт, он поймёт, насколько страшно, всё-таки, человека осуждать, в конечном смысле этого слова.

Ну, все говорят, что — понятно, надо осуждать грех, если человек грешит явно, об этом можно говорить. И, прежде всего, ему можно об этом высказать — лучше без свидетелей, конечно. Но: надо понимать другую вещь. Мы, особенно на первых порах, не можем греха от человека отличить. И лучше, в каких-то случаях, если человек не грешит с явным вредом для окружающих и для себя, как-то... вот... стараться от этого воздерживаться.

И, прежде всего, конечно, увидеть: первое — что ты и сам находишься в таком же болезненном состоянии, но и второе, важное — увидеть в себе образ Божий.

Почему Христос говорит: «Возлюби Господа Бога твоего... и возлюби ближнего твоего, как самого себя»? В этот момент вовсе не призывается любить наше радостное человеческое эго, и наши радостные... там... страстишки, которые в нас присутствуют и мучают нас. В этот момент призывается именно любовь к образу Божию. Что и у тебя он есть, и у любого ближнего твоего — он тоже есть. И он — такой же прекрасный. И ты должен не осуждать человека, а, если можешь, помочь. Но если ты не можешь помочь, то, по крайней мере, не осуждай.

Вот. И, без этого, никакая дальнейшая духовная жизнь — невозможна.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— «Вопросы неофита» — на светлом радио.

Хотя, вопросов сегодня, откровенно говоря, мало. Сегодня я — неофит Александр Ананьев — просто сижу, и, со счастливой улыбкой, слушаю своего дорогого собеседника — священника Тимофея Китниса.

Сегодня говорим о смиренномудрии, о котором упоминает преподобный Ефрем Сирин в своей великопостной покаянной молитве. Пытаемся понять, что такое смирение, и чем оно отличается от смиренномудрия, и что оно исключает.

Вот, в частности, дорогой отец Тимофей... смиренномудрие и смирение — они исключают, ведь, гнев?

О.Тимофей:

— Да. Гнев, в обычном нашем понимании, когда мы... так скажем... выпускаем гнев на ближних, оно исключает. Но, когда мы хорошо рассердимся на самих себя, то... весьма даже допускает.

А.Ананьев:

— Я вот о чём подумал... вот, Вы сейчас говорили о том, что... и абсолютно справедливо говорили, что мы должны, с каждым произнесением этой молитвы, с каждым произнесением каждого слова этой молитвы, делать хоть маленький шажок — на миллиметр — в сторону того, чтобы приблизиться к подобию Христа Спасителя. Тем не менее, смирение Христа — оно, ведь, не исключало гнев! Очищая Храм от менял и торговцев животными, Христос был в волнении и гневе. В другой раз, Он проявил гнев в синагоге Капернаума — когда фарисеи отказались отвечать на вопрос Иисуса, Он гневно оглядел их, сокрушаясь о том, как они слепы.

В этом смысле... я просто пытаюсь понять: мы, наше человеческое смирение — оно, ведь, не какое-то... такое, вот... с поникшей головой, как бы: «Ну, да... всё, что происходит вокруг меня, меня не касается. Меня касаются лишь мои грехи — их у меня бесконечное количество, а достоинств у меня нету — и точка».

Но... если даже Спаситель был способен на гнев, в определённой ситуации, может быть, и наше смирение тоже допускает какие-то яркие, эмоциональные, сильные, на первый взгляд, негативные, но, если задуматься, то вполне конструктивные реакции?

О.Тимофей:

— Да, Вы абсолютно правы. Правы, что... такой... хороший пример привели. Но надо, может быть, его чуть дальше дочитать, да? «И, посмотрев на них с гневом, скорбя об ожесточении сердец их».

То есть, Он посмотрел с гневом на тех, вот, кто не слушали, и не имели веры, и не хотели... и смеялись даже над Ним. Почему посмотрел с гневом? Не потому, что Он хотел, в этот момент, взять и уничтожить их. А мотивация... вот, очень важна мотивация... была совсем другой. Мотивация была та, что Он скорбел о том, что сердце у них жестокое. О том, что они, в этот момент, находятся в слепом состоянии и не видят Бога.

Тот же самый перфоманс, который был в Храме — когда переворачивались столы меновщиков, и Он — как бы — действовал с гневом... дело в том, что Сам Господь — Он, в этот момент, сделал это не для того, чтобы нанести кому-то физический ущерб. Нет.

Он видел, что люди — там же это ситуационно надо рассматривать — Он видел, что люди занимаются тем, что губят свою жизнь. Конкретно: сидят в Храме, и меняют... вместо того, чтобы молиться, создали обстановку, которая приводит их, отчасти, быть может, к такому... к духовной летаргии, к духовной гибели. И, именно для того, чтобы их встряхнуть... потому, что очень важно в жизни себя реально духовно встряхнуть... потому, что человек не может всё время находиться в таком... знаете... состоянии горения, к сожалению. Человек — изменяем. И после... вот... обычно... того кредита духовного, который даётся неофитам, кстати — все это переживали — этой, вот, радости, этого горения, наступает очень долгий период — причём, у всех — у монашествующих, у отшельников в пустыне — у каждого, в своей мере, наступает некий период, когда человек сам уже должен двигаться. И... как бы... Господь говорит... ну, знаете, как, младенцу — человек никогда сам не научится ходить, если сам не пойдёт к родителям. Для этого надо встать, упасть, подойти на пару шагов, упасть, устать... потом, на следующий день, опять встать, и опять идти. И — то же самое происходит, собственно, и в духовной жизни, когда человек должен постоянно двигаться. Но: на этом пути он будет сталкиваться с тем, что мы называем «окамененным нечувствием». И это окамененное нечувствие — оно ничего общего... это очень страшное, на самом деле, заболевание... и... вот... Иоанн Кронштадтский советовал: если у Вас... Вы почувствуете, вот, это вот духовное омертвение — это очень опасное состояние — Вам надо с себя стряхнуть... Вам надо рассердиться на себя, надо себя растормошить, и, как угодно, но из этого состояния выходить. И, в этот момент, многие отцы говорят, что, как раз, вот, гнев, который направлен на то, чтобы спасти и себя самого — встряхнуть себя, и на то, чтобы встряхнуть, подчас, окружающих, но не причиняя вреда... другое дело, что, наверное, Господь и святые люди знают ту меру, и могут позволить себе подобный перфоманс. Потому, что подобное совершал... там... Василий Блаженный, когда он, таким образом, общество социальное, как следует, встряхивал своими поступками. Это и другие юродивые делали. И, в этом смысле, они действовали — не по страсти.

Потому, что гнев — как страсть — он действует, действительно, обычно, разрушающе. Но... знаете... если встать, вообще, на ту антропологию христианскую, которая существует среди... на официальную позицию Церкви, на её взгляд на человека, то мы узнаем, что Господь, естественно, ничего плохого, самого по себе, не сотворил. Просто, наши страсти — это то, что действует по нашему... как бы... вот...

Ну, вот, если взять, конкретно, гнев, да? Мы используем гнев — на что? На то, чтобы, как следует, поругаться, поставить кого-то на место, одёрнуть. А наша мотивация, в итоге — защитить самого себя. Защитить свою честь, подчас, ложно понимаемую, сказать человеку гневно: «Ты — такой, такой и такой!» — и, в итоге, получается, что: «А я-то — не такой!»

А, на самом деле, вот это же самое качество, когда мы используем для того, чтобы сказать себе, с гневом: «Да ты... в конце концов, ну, сколько можно?! Сколько можно курить? Да, брось ты уже это курево, прекрати это! Сколько можно осуждать других? Да, брось ты!» — и повторять это с терпением, как можно дольше — это очень нудно и трудно, но именно в этом и заключается духовная жизнь. Для того, чтобы все вот эти вот недостатки — преобразить в человеке.

То есть, речь идёт... когда мы говорим о некоей эволюции духовной жизни, речь идёт не о том, что человек... так скажем... становится каким-то иным — там, у него появляется пятое ухо... там... вырастает третья рука — нет. Он, именно, становится... те, вот, недостатки обращаются... преображаются, путём духовной жизни, и гнев — он занимает, как раз, вот, своё место в иерархии полезных для человека вещей. Ну... вот, так получается.

А.Ананьев:

— Как неофит, прошедший тернистый путь вот этого, бросающего курить, я могу сказать, что бросить курить-то, в принципе, не сложно. А, вот, не осуждать тех, кто, при этом, ещё и курит! Вот, это вот, практически, нереально. Это — правда. Я очень рад, что Вы это заметили.

У нас осталось несколько минут, и я их хочу посвятить, знаете, чему, отец Тимофей? Я, готовясь к программе, с некоторым даже изумлением — ибо не образован, должным образом, нынче неофит — выяснил, что первая заповедь блаженства — это заповедь о смирении, и она, напрямую, связана с тем смиренномудрием, о котором говорит преподобный Ефрем Сирин.

Вот, об этой связи хочу Вас спросить. Почему именно... вот это... «нищие духом» — это есть смиренные? И, в какой степени, смиренномудрие — это... вот, эта вот...

О.Тимофей:

— ... духовная нищета?

А.Ананьев:

— ... духовная нищета, да.

О.Тимофей:

— Вы знаете... мы опять вернёмся к тому, что какие-то вещи надо познать опытно.

Вот, я, теоретически, сейчас Вам объясню, что это такое. Теоретически, объясню, да? И Вы, теоретически, это, наверное, поймёте. Вопрос будет другой: сможете ли Вы это пережить?

Ведь, христианство — это не просто слова. Это — определённые переживания, это — определённые действия.

И, вот, наверное, лучшая иллюстрация к тому, что такое духовная нищета — пожалуйста!

Рыбак Пётр — рыбачит. Встречает — Наставника, встречает — Учителя, Который говорит ему, что — вот, закинь сеть, и у тебя будет много рыбы. Рыбак идёт, закидывает сеть — и улов становится таким огромным, что... ну... просто... Пётр, как профессионал, понимает, что без чуда здесь не обошлось.

И, в этот момент, он говорит Христу странные слова: «Отойди от меня, Господи — я человек грешный».

Ведь, кажется... почему? В чём дело? Дело в том, что Пётр, в этот момент, переживает именно момент вот этой духовной нищеты, когда он видит себя, и видит то, насколько он, в этот момент, далёк от Христа. Потому, что перед ним открывается реальность Бога.

То есть, когда мы начинаем... так скажем... думать, что же такое духовная нищета ( это — с чего мы начали ), мы часто сравниваем себя и свою жизнь... ну, вот... с соседями, с нашими... там... близкими людьми, и так далее. А настоящее понимание, практическое понимание и переживание духовной нищеты — своей собственной — заключается в следующем: когда человек видит, насколько он далёк от Бога, и насколько ему нужен Бог. Вот, нищета духовная — это не какое-то... знаете... такое... даже свысока говорить: «Нищие духом... что с них взять?» Нищета духовная — это когда человек реально, причём, опытно, не просто на словах — на словах-то легко, а, вот, опытно понимает, насколько он далёк от Бога, и насколько ему нужен Бог.

И, поэтому, в тот момент, когда он это понимает, Господь, как и Петру, обязательно является.

Вот, есть очень важный момент. Мы очень много говорили о тех шагах, которые человек должен сделать по направлению к Богу. Но хочется сказать одну важную вещь.

Как только Бог видит, что человек реально к Нему очень хочет прийти — через смиренномудрие и духовную нищету... то есть, когда у человека возникает... когда Бог видит, что у человека, реально, большая внутренняя потребность в Боге, Он обязательно к нему приходит.

А.Ананьев:

— Перефразируя слова учителя из моей любимой киноленты «Одержимость»: худшее, что учитель может сказать своему ученику, это «good job!» — «Молодец!»

То же самое — и христианин. Худшее, что христианин может сказать самому себе, это «good job!» — «Молодец!» Верно?

О.Тимофей:

— Может быть, и так.

Надо тут опасаться двух крайностей. Человек должен видеть в себе не только плохое, не только... есть же ещё... вот... ложный двойник смирения. Есть ложный двойник — это смиреннословие. Много чего есть ложного. Но, тем не менее, человек должен видеть в себе не только отрицательные качества. Он должен видеть то, что за этими отрицательными качествами очень глубоко спрятано и зарыто — тот образ Божий, который ему надо своей духовной жизнью очистить. Вот, в этом и весь смысл смирения, которое должно перейти в мудрость, и закончиться любовью.

А.Ананьев:

— И это — замечательное завершение нашего сегодняшнего разговора! Спасибо Вам огромное!

О.Тимофей:

— Спасибо Вам!

А.Ананьев:

— Сегодня мы беседовали с не только замечательным священником, богословом, но и моим дорогим другом — священником Тимофеем Китнисом. Он был на прямой связи из Германии. Очень надеюсь, что у нас впереди личная встреча — откроются, однажды, границы, и мы сможем приехать уже к Вам, и обнять Вас, уже как священника.

Спасибо Вам большое!

Я — Александр Ананьев.

Вернуться к нашему разговору вы можете на нашем сайте radiovera.ru.

Ну, а, ровно через неделю, продолжим разговор о великопостной молитве преподобного Ефрема Сирина. На очереди у нас, как вы уже, наверное, догадываетесь, терпение. И здесь у меня тоже будет немало вопросов неофита!

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем