«Историк Матвей Любавский». Исторический час с Дмитрием Володихиным

Гость программы — кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Агейчева.

Разговор шел о знаменитом в начале 20 века историке Матвее Любавском: о его научных исследованиях, биографии, а также о том, какой вклад он внёс в изучение истории нашей страны.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Дмитрий Володихин:

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера», в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин и я надеюсь, вы простите мне то, что я до такой степени охрип, звучу как неандерталец в чистом виде, зато вы будете знать, как звучал неандерталец, в конце концов, тоже познавательно, однако, сегодня поговорим не о дикарях, не о варварах, а о рафинированном академическом историке времён Российской империи, православном монархисте и академическом исследователе высшего уровня, можно сказать, человеке, которого можно сравнивать с Соловьёвым, Ключевским, Платоновым, но в силу политических убеждений он, конечно, же в эту трагическую для России эпоху оказался на периферии. Что ж, для того, чтобы поговорить с чувством, с толком, с расстановкой об этом человеке, мы пригласили к нам в студию замечательного историка, специалиста по истории исторической науки России, доцента исторического факультета МГУ, кандидата исторических наук, Татьяну Владимировну Агейчеву. Здравствуйте!

Татьяна Агейчева:

— Здравствуйте!

Дмитрий Володихин:

— Как обычно, в таких случаях, когда мы говорим о какой-то исторической личности, я прошу нашего гостя дать своего рода визитную карточку этого человека. В 3-4 фразах объяснить нашим радиослушателям, что должно всплывать в их сознании, когда речь заходит о Матвее Кузьмиче Любавском.

Татьяна Агейчева:

— Ну что ж, Матвей Кузьмич Любавский — представитель академической русской исторической школы, прямой продолжатель дела Сергея Михайловича Соловьёва, Василия Осиповича Ключевского в исторической науке, ученик Попова и отчасти Ключевского, поскольку слушал его лекции и близко с ним общался в университете. Одновременно это новатор в части разработки целого ряда проблем русской истории. Именно он оживил историю западных славян в русской исторической науке, именно он открыл направление изучения русско-литовской государственности периода становления в целом русской государственности, ну и, конечно, он зачинатель в области вспомогательных исторических дисциплин, один из зачинателей, талантливейших, прекрасных зачинателей науки. И его заслуга — это развитие исторической географии.

Дмитрий Володихин:

— Иными словами, академист высшей пробы, спец по вспомогательным историческим дисциплинам, по Западной Руси и по западным славянам.

Татьяна Агейчева:

— А ещё и организатор русской исторической науки.

Дмитрий Володихин:

— То есть человек, у которого прорезался талант администратора помимо таланта исследователя.

Татьяна Агейчева:

— Вместе с талантом исследователя, потому что все эти таланты проявлялись в работе, можно сказать, параллельно.

Дмитрий Володихин:

— Ну что же. Личность, по крайней мере, примечательная. Человек, который шёл вразрез с левизной эпохи и совершенно вразрез с эпохой советской, поэтому его сейчас помнят в основном специалисты и очень хорошо подготовленные исторические публицисты. А этот человек достоин того, чтобы помнить о нём. Давайте с азов: откуда есть пошёл Матвей Кузьмич Любавский, как он сделался знаменитым, для начала 20 века даже очень знаменитым историком?

Татьяна Агейчева:

— Биография Любавского в начальный этап очень схожа с биографией многих его старших современников: и Ключевского, и Карпова Геннадия Фёдоровича. Он вышел из духовного сословия, его родственники по мужской линии все священнослужители.

Дмитрий Володихин:

— А он дьяконов сын.

Татьяна Агейчева:

— А он дьяконов сын, совершенно верно, причём сын глубоко провинциального сельского дьякона, из очень небогатой семьи, когда чуть ли не ежедневно вставал вопрос собственно о добывании хлеба насущного. И тем не менее, это была семья, в которой родители, трое детей было в семье Матвея Кузьмича, он был старшим сыном. Родители тем не менее очень заботились о том, чтобы дать хорошее образование своим детям. Примечательно и то, что начальное образование дети получали дома от родственников. Например, Матвея Кузьмича обучал сначала его дед, а потом его дядя, тоже сельский священник.

Дмитрий Володихин:

— Как так вышло, что Матвей Кузьмич, ну, наверное, в детстве Мотя, отправился получать образование священнослужителя в семинарию, а потом удрал оттуда в Императорский московский университет? Вот как так получилось?

Татьяна Агейчева:

— Да, он учился в Рязанской семинарии, в 1874 году он поступил туда и не сдав выпускных экзаменов, не позволив себе получить звание духовное, он действительно бегом побежал в Московский университет. Причина — это увлечение историей с юности, кстати говоря, источник этого увлечения в том числе Рязанская духовная семинария, потому что там были хорошие преподаватели, и вот пробудили они страсть исследователя.

Дмитрий Володихин:

— В 1874 году ему 14 лет, значит, выходит, история его скосила очень рано.

Татьяна Агейчева:

— Как и многих историков, о которых мы с вами уже говорили, практически, может быть, и всех, о ком мы с вами беседовали.

Дмитрий Володихин:

— Не исключая сидящих в этой студии. Он поступает на историко-филологический факультет, заканчивает его, по-моему, блестяще.

Татьяна Агейчева:

— Он поступил в 1878 году в Московский университет, закончил его в 1882 году, в положенный срок, учился действительно блестяще, его работы получали премии. Вот, например, работа по философии 4-го курса получила премию Исакова.

Дмитрий Володихин:

— Разбирал родное сочинение Канта и докопался, что Кант, может быть, не так уж и хорош.

Татьяна Агейчева:

— Да, его выпускное сочинение университетское, так называемая кандидатская работа, «Дворяне и дети боярские в Московском государстве» получила золотую медаль и опять же премию, так что он был выдающимся студентом.

Дмитрий Володихин:

— Для нашего поколения кандидатская — это дипломная работа. Для тех, кто сейчас учится — магистерская ВКР. Вот он вышел с отличием из стен альма-матер, и альма-матер говорит: «Голубчик, куда пошёл? Давай-ка назад, ты мне пригодишься»

Татьяна Агейчева:

— Совершенно верно, он был оставлен на кафедре русской истории для подготовки к магистерской диссертации и подготовки к профессорскому званию, но вот здесь в биографии Любавского наступает довольно сложные период, сложный момент, собственно не то, чтобы он наступает, он продолжается в новом качестве. Ведь Любавский, поступив в Московский университет, не привёз с собой никакой материальной поддержки, и в Москве источников материальной поддержки у него тоже не было никаких, он отвечал сам за себя. Поэтому и в процессе обучения, и в процессе подготовки к профессорскому званию, он опять-таки должен был думать о добывании хлеба насущного, поэтому всё время работал: будучи студентом, будучи магистранта. Он работал в качестве домашнего учителя, и всё время искал подработки. В этот период, кстати, по сведениям и воспоминаниям современников, он был домашним учителем в семье Сабашникова, познакомился с этим издателем, и это знакомство потом ему пригодилось в издании его трудов. Работал очень много, трудился, и как следствие, не мог быстро написать магистерскую работу. У него стипендия была, пока он сдавал магистерские экзамены, сдал экзамены магистерские, стипендия закончилась, опять пришлось работать. Он работал очень много в средних учебных заведениях московских. Это, например, частная гимназия Воронцовой, это Мариинские курсы, Вторая гимназия и ещё целый ряд заведений для девочек. Зарабатывал как мог, зарабатывал где мог.

Дмитрий Володихин:

— Кстати, его жена тоже вышла из учебного заведения для девочек.

Татьяна Агейчева:

— Воронцовой. Где он преподавал, совершенно верно. Брак этот был длительным. В 1930 году жена Любавского скончалась, но до этого момента они благополучно жили, 6 детей нажили.

Дмитрий Володихин:

— Они были счастливы, довольны и многодетны. И в средние века такую жену называли лоза многоплодная, как бы с почтением склоняясь к её необычному и драгоценному свойству. Часов у молодого Матвея Кузьмича было по грудь и наотмашь, как сейчас говорится. Он преподавал так, что вечером, наверно, уже хотелось не магистерскую писать, а бухнуться на кровать и заснуть. Но сумел написал магистерскую.

Татьяна Агейчева:

— Тем не менее да. Может быть урывками, но он работал, и в 1892 году защита его магистерской диссертации и состоялась. Диссертация эта была признана началом нового направления, потому что посвящена она была как раз истории литовско-русского государства и называлась «Областное деление и местное управление литовско-русского государства ко времени издания первого литовского статута».

Дмитрий Володихин:

— Но надо сказать, писали, конечно, и другие люди на схожие темы, но больше интересовала Малороссия и процесс её присоединения к России, писал на эту тему Карпов, писал Коялович, а вот что касается Любавского, то он выбрал другой разворот, литовско-польско-русское государство — это громадная держава, одна из крупнейших в Европе, держава мастодонт, и в неё входят поляки, литовцы и миллионы русских, находящихся под польско-литовской властью, то есть в сущности, это исследование не по зарубежной, а по отечественной истории народа, который оказался с составе соседнего государства.

Татьяна Агейчева:

— Я бы добавила. Дело в том, что Любавский литовско-русскую государственность рассматривал как теоретический, альтернативный вариант централизации русской, и исследовал в том числе почему этот вариант не сработал. То есть его очень интересовала эволюция институтов: управления, социальных институтов, правовых институтов государства. В этом смысле он предложил науке и читающей публике комплексное многогранное исследование с включением в научный оборот впервые огромного пласта источников неисследовательских. Например, литовские метрики, такой комплекс документов архивных. В этом сочинении присутствует серьёзный такой момент историко-географических исследований, потому что, я вот говорила о том, что комплексное исследование, соответственно Любавский ещё размышлял о влиянии государственности и территорий.

Дмитрий Володихин:

— Я думаю, пришло время добавить к тому, что мы говорим об учёных интересах специалиста времён Александра Третьего музыку, которая была создана в ту эпоху, при предпоследнем и последнем государях, итак Александр Николаевич Скрябин «Этюд ре диез минор».

Звучит музыка.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера», в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин — осипший неандерталец. Мы говорим о замечательном историке, не нам чета, Матвее Кузьмиче Любавском, в гостях у нас кандидат исторических наук, замечательный специалист по истории исторической науки России Татьяна Владимировна Агейчева. И мы говорим о ранних, но уже достаточно зрелых работах Любавского. В сущности, когда он писал о литовско-русском государстве, он писал о том, что из Южной Руси, из Киева, из Волыни, из Галицкого княжества, из западнорусских княжеств старой державы Рюриковичей выросла особая держава. А то, что стало почвой для России — это северо-восточная периферия державы Рюриковичей, то есть, в сущности, два государства, у которых две разных территории, две разных традиции, две разные географии. Это очень важно было для Любавского, действительно он очень учитывал, какая почва, какой лес, какое пространство, какая населённость, и для него, конечно же, более благоприятная климатическая природная почвенная основа была у литовско-русского государства, гораздо более благоприятная, чем у России, которая выросла из северо-восточной России с её полосой рискованного земледелия. Но тем не менее при всей благоприятности литовско-русское государство в конечном итоге рухнуло. Это очень важно, это момент своего рода загадка, которую Любавский раскрывал как ребус, затянувшийся на несколько столетий, и сейчас, если следовать за ним, это похоже на своего рода интеллектуальные приключения. Любавский был в этом смысле чрезвычайно хорош и как специалист, и как в высшей степени логично размышляющий человек. Идёшь за ним, всё абсолютно понятно, всё прозрачно. Излагал Любавский так же ясно, прозрачно, никогда не пытался опрокинуть читателя академической заумью. Он достаточно был человек разумный и понимал: хочешь, чтоб тебя читали, сделай так, чтобы тебя можно было прочитать. В этом смысле он и в молодости, и в зрелости следовал правильному эталону. Текст историка должен быть диалогичным, он должен обращаться к читателю, а не уплывать от него на лодке академщины. Очень правильно, многим современным историкам этого не хватает, тогда умели. Наши прадеды, повторяю, не нам чета. Впоследствии, когда выяснилось, что литовско-русское государство обладая изначально ровно тем же народом, что и северо-восточная Русь, основа России, той же веры, примерно тот же язык представляет собой ветвь, уходящую всё дальше и дальше, а потом просто исчезнувшую, вот этот момент истории он сейчас в наших учебниках освещается крайне редко, а Любавский был мастер, он показал, как надо. Ну и каким образом развивалась его карьера на фоне этих успехов?

Татьяна Агейчева:

— Я, во-первых, скажу о том, в связи с тем, о чём вы так красиво говорили, в научном творчестве Любавского ещё присутствовал принципиально важный для понимания исторического пути России сюжет: история западного славянства. Он опять же был один из первых, кто пристально, внимательно изучал историю поляков и чехов. И читал об этом курсы лекционные, и писал работы, потому что для него это был материал для сравнения. Он предполагал совершенно справедливо, что славянский мир — это мир общностей, но огромное значение имеет соседство, например, и влияние традиций. И одна из причин крушения литовско-русской государственности как возможного центра русской государственности, это рыхлость политических институтов, а это влияние соседней традиции, то есть у него много было любопытных подходов, интересных, надо сказать ещё и о том, что творчество Любавского было по достоинству оценено современниками. Он был очень быстро признан большим серьёзным учёным, и его большие труды удостаивались, повторюсь, всевозможных премий. Он был трижды лауреатом премии Геннадия Фёдоровича Карпова, о Карпове мы с вами не так давно в этой студии уже разговаривали.

Дмитрий Володихин:

— Кстати, тоже был человек многодетный. Любавский за ним не угнался, у Карпова было 10 или 11 детей?

Татьяна Агейчева:

— 15.

Дмитрий Володихин:

— 15? Боже мой, всем бы так. Любавский в этом отношении был тоже неплох. Премия многодетного Карпова досталась многодетному Любавскому по заслугам. За что?

Татьяна Агейчева:

— Трижды доставалась. За все крупные сочинения, начиная от магистерской диссертации, потом за докторскую диссертацию.

Дмитрий Володихин:

— А докторская что у него было?

Татьяна Агейчева:

— А докторская диссертация — это работа тоже об истории Литвы. О литовско-русском сейме. «Литовско-русский Сейм. Опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешней жизнью государства». Так называлась эта работа полностью.

Дмитрий Володихин:

— И она потом вышла, если память мне не изменяет в виде монографии.

Татьяна Агейчева:

— Совершенно верно, как и положено. Он защитил докторскую диссертацию, по результатам защиты из приват-доцента перешёл в экстраординарные профессора Московского университета, что повлекло за собой увеличение его научной и педагогической нагрузки, потому что он принял на себя новые учебные курсы.

Дмитрий Володихин:

— Ещё я хотел бы напомнить: увеличение жалованья, что для человека с большой семьёй очень-очень полезно.

Татьяна Агейчева:

— Конечно, он должен был служить, должен был зарабатывать чины, награды, и он с успехом здесь продвигался. Он по итогам своей государственной службы был действительным статским советником, у него были ордена: Святого Владимира 3-й степени, Святой Анны, Святого Станислава 2-й степени, почётные медали в связи с юбилейными данными, так что он на всех уровнях был признан.

Дмитрий Володихин:

— Ну вот вы говорили, что его чрезвычайно важным делом было изучать историческую географию, и ведь у него был классический труд о колонизации широких пространств великороссами.

Татьяна Агейчева:

— Это лекции литографированные и опубликованные под общим названием «Историческая география России в связи с колонизацией». Здесь он шёл в русле школы Ключевского, демонстрировал отношение к историческому процессу как многофакторному, работал в духе позитивизма, вот вообще научные убеждения Любавского — это очень хороший, очень качественный синтез государственной школы Соловьёва, вот с интересом к правовым институтам, к государству как к одному из серьёзных правовых институтов, в сфере законов. И одновременно вот это отношение позитивистское к историческому процессу, как пересечению, взаимовлиянию огромного количества факторов, которые и дают определённые результаты в сумме. Где очень важен человек, личная воля, где в позитивизме очень с этими убеждениями уживались его православные убеждения, его вера, которая никак не мешала пониманию исторического процесса.

Дмитрий Володихин:

— Хорошо. Я всегда говорил: наука и вера не толкаются, их пытаются столкнуть. Я хотел бы уточнить его воззрение на колонизацию, насколько она важна для истории русского народа и какую роль играет. Это важная вещь, потому что воззрения Любавского повлияли на его современников, их подспудно выдёргивали через многие десятилетия советские учёные из его трудов и так или иначе использовали в своих без ссылок.

Татьяна Агейчева:

— Ну для него история колонизации, повторюсь, многофакторный процесс. Если попытаться выделить основные линии, то это соединение народного творчества исторического с деятельностью государства. И таким образом движение этих сил к одной цели, где государство влияло на колонизацию и выступало организатором колонизации, но таким образом, что это самое народное творчество, историческое народное творчество деятельностью государства не уничтожалось, а стимулировалось.

Дмитрий Володихин:

— Получается так, что продвигается сам народ, по мнению Любавского, а государство даёт этому движению определённые формы и время от времени стимулирует.

Татьяна Агейчева:

— Знаете, я перефразирую известную фразу: «Народ и государство едины», в творчестве Любавского, как и в творчестве Ключевского до этого, это вот идея, ну очевидно присутствует.

Дмитрий Володихин:

— Ну Ключевский был человек несколько более левых взглядов, для него всё же — народ, народ, народ и государство, у Любавского — народ и государство рядом и нерасторжимы.

Татьяна Агейчева:

— Ну какой народ такое и государство, какое государство такой и народ. Вот такова формула. Кстати, и политически Любавский был, вот о нём говорили: умереннее умеренных.

Дмитрий Володихин:

— Вот об этом мы поговорим особо.

Дорогие радиослушатели, это радио «Вера» в эфире передача исторический час, у нас в гостях Татьяна Владимировна Агейчева блистательный специалист по истории исторической науки, её интервьюирую я, скромный Дмитрий Володихин, мы говорим о звезде первой величины русской исторической науки как в период дореволюционный, так и в первый период советской власти, но советская власть как-то невнимательно к этому отнеслась, о Матвее Кузьмиче Любавском. Настало время обсудить то, кем он был по своим взглядам, кем он был по своим убеждениям, до какой степени его взгляды и его профессионализм способствовали его карьере, карьера-то блистательная, мы дошли до экстраординарного профессора, и мы даже до середины этой карьеры не дошли, стоит сейчас об этом поговорить.

Татьяна Агейчева:

— Вот в полноте его политические взгляды, а точнее говоря его убеждения жизненные, проявились в период русских революций. 1905 год и дальше двигаемся, там уже непрерывная цепочка событий разворачивается. Ему пришлось проявить свои взгляды в связи с теми событиями, в которых ему довелось участвовать в университете. Во-первых, ему пришлось отреагировать на учреждение Государственной думы.

Дмитрий Володихин:

— Вот мы сейчас говорим: ему пришлось отреагировать, но это уже 1905 год, а бросили мы его в 90-х. Очевидно, если ему пришлось реагировать, он был уже крупным руководителем. Мы его бросили в состоянии экстраординарного профессора, кем он стал к 1905 году, что его обязанностью сделалось реагировать на политические акты?

Татьяна Агейчева:

— В это время он был назначен помощником ректора университета.

Дмитрий Володихин:

— Был уже ординарный профессор штатный?

Татьяна Агейчева:

— Конечно, с 1904 года он эту должность исполняет, и революция его застала собственно уже на административной работе, он никогда не прекращал преподавательской деятельности и не уменьшал объёмы, но вот ещё добавил к этому серьёзную нагрузку административную. Почему ещё он был вынужден публично реагировать на текущее события? Да потому что в университете разворачивались трагические драматические события, связанные с явлениями революции. Ну вот давайте, скажем о том, что, во-первых, само учреждение Государственной думы как реформу государственную Любавский встретил, мягко говоря, нерадостно.

Дмитрий Володихин:

— Ну он был, как я понимаю, такой добротный здоровый консерватор, монархист, причём монархист очень высокой пробы, и для него это были крайне неприятные изменения.

Татьяна Агейчева:

— Монархист, государственник и он не постеснялся назвать этот акт государственного реформирования изнасилованием русской государственности.

Дмитрий Володихин:

— Ну и в чём-то был прав.

Татьяна Агейчева:

— Такое определение о многом говорит. А вслед за такими реформами начались либеральные преобразования в учреждениях. И одно из преобразований — это временные правила для университетов, в соответствии с которыми, в частности, либерализовалась процедура университетской и студенческой жизни со всякого рода допущением студенческих сходов, самоуправления, вводилась должность избранного ректора в Московском университете. Первым таким избранным ректором в 1905 году стал Сергей Николаевич Трубецкой. Личность сама по себе очень привлекательная и человеком он был уважаемым.

Дмитрий Володихин:

— Ну и интеллектуалом, высокого полёта, человеком, который писал блистательные вещи.

Татьяна Агейчева:

— И это несколько смягчало ситуацию. Но Матвей Кузьмич Любавский очень хорошо понимал, к чему всё это может привести, поэтому, конечно, восторга никакого не испытывал, но как человек глубоко трезвомыслящий, невероятно трудолюбивый, любящий своё дело как призвание, как служение, вот это очень важный момент. Он, конечно, в предлагаемых обстоятельствах должен был работать, сохраняя то, что может быть утрачено. А что нужно было сохранять? Нужно было сохранять академизм.

Дмитрий Володихин:

— Нужно сказать, что мне приходилось читать воспоминания современников о Любавском, и они всё как-то пеняли ему: не понимая духа времени, он говорит о катастрофе, а нас ждёт процветание, противно с ним общаться, вот такой консерватор, это же ужасно. Ну что сказать? Люди думали, что впереди виден свет в конце тоннеля, Матвей Кузьмич чётко понимал, что это фара в передней части паровоза, который несётся со страшной силой на мечтателей, застрявших в тоннеле.

Татьяна Агейчева:

— Ну вот история показала, что он-то как раз и был прав в этом своём пессимистическом отношении к грядущим событиям.

Дмитрий Володихин:

— В реалистическом.

Татьяна Агейчева:

— В реалистическом, да. Но современники считали, которых несло в этой стихии революционной, они-то считали, что он пессимист и просто противный дядька, который отстаивает замшелость всякую. Но вот оказалось, что его реализм оказался не...

Дмитрий Володихин:

— Он так или иначе уже чувствуя отвращение к изменениям, которые происходят вокруг него, не только работает, но и достаточно быстро растёт в должностях. Это достаточно красивая карьера человека, который всю жизнь работал, честно заработал своё высокое положение. Матвей Кузьмич Любавский в этом отношении человек-притча, которая даёт определённые надежды, ну и настраивает на очень осторожный лад к любой окружающей реальности. И так его продвижение в должностях.

Татьяна Агейчева:

— Ну вот его стремление спасти университет в его лучших научных традициях, в стремлении спасти студенчество от политического разложения, какого-то тотального и прекраснодушия. В 1908 году он вступает в должность декана исторического факультета, а дальше больше. На волне политической, опять же драматической волне политической жизни в России, а именно в связи с новыми правилами министра просвещения Косо, а правила были таковы, что очень ограничивалось самоуправление студенческое, студентов наказывали за участие в сходках, в связи с этими новыми правилами, тогдашний ректор университета Мануйлов в знак протеста университет оставил, в след за ним ушло более сотни профессоров.

Дмитрий Володихин:

— Что-то даже сотни полторы.

Татьяна Агейчева:

— Ну там 123 или 130 человек, вслед за ними средний и младший состав отправился в отставку, и в общем, Любавский оказался одним из немногих, кто в этом диком поле был один в поле воин.

Дмитрий Володихин:

— Он занял очень хорошую и по-человечески понятную позицию занял: не отступать, не сдаваться, удержим факультет от распада любой ценой. В этом смысле он был хорош. Действительно стоял насмерть.

Татьяна Агейчева:

— Да, вот он не сдавал позиции, он выступил с публичным обращением к ушедшим коллегам, призывая из сохранять альма-матер. Призывал их вернуться, всё-таки работать на благо науки, оставить эти личные убеждения.

Дмитрий Володихин:

— Подспудно звучит, как вам не стыдно, господа?

Татьяна Агейчева:

— «Господа, вы звери», вы хотите сказать. Ну и в итоге в 1911 году он принял на себя ректорство Московского университета и в качестве ректора, отражая нападки со всех сторон, потому что им были недовольны все участники политического спектра, для одних он был консерватор, для других он был недостаточным консерватором, хотя куда уж консервативнее. Любавский работал над тем, чтобы вернуть студентов в аудитории, одновременно защищал студентов от возможных политических репрессий, несмотря на болезнь, он ездил лично к министру просвещения, чтобы избежать отчисления провинившихся студентов. Он отстраивал университет, он был ещё и созидателем в этом смысле. При нём химический музей, радиологическая лаборатория были организованы в университете. Именно в его ректорство коллекция художественная университета стала коллекцией музея императора Александра Третьего, ныне Музей изобразительных искусств, он тесно сотрудничал с Иваном Цветаевым, например, в этом направлении. Короче говоря, он делал, что должно.

Дмитрий Володихин:

— Надо сказать, что в личности Матвея Кузьмича видна одна очень хорошая русская национальная черта, он из тех, кто не стеснялся впрячься в работу, не охая, не пытаясь свернуть, кому-то передать эту тяжесть, это бремя, шёл и шёл вперёд для того, чтобы пахоту завершить так или иначе, сколько надо делать, столько делал, никогда не жаловался уже будучи человеком больным, не юным, совсем не юным, 60-й год рождения. Он на шестом десятке занял пост ректора и шесть лет отправлял свои обязанности, до 1917 года, да?

Татьяна Агейчева:

— До 17 года он во всей полноте административную работу исполнял.

Дмитрий Володихин:

— Вот он никогда не просил себе пощады. Работал можно сказать, на износ, невзирая на то, как его назовут, хорош ты или плох Матвей Кузьмич, Матвей Кузьмич сам разберётся, что ему делать.

Татьяна Агейчева:

— При этом надо иметь в виду, что и педагогическая нагрузка не сокращалась. И он был членом целого ряда научных обществ, он, например, в Обществе истории древностей Российских исполнял должность секретаря, а потом стал и председателем этого общества. Ну правда, с 1917 года, но тем не менее, нагрузка была серьёзной. Съезды историков готовил, и в становлении профессиональной печати исторической участвовал. Это, например, такое профессиональное издание «Исторические известия» с 1916 года они выходили. И одновременно в самых тяжелейших условиях, он никогда не отступал от своей патриотической позиции, потому что особая страница его биографии — это Первая мировая война и его деятельность во время Первой мировой войны, когда он был однозначно патриотичен, когда работу университета он как ректор перестраивал под задачи военного времени. Например, иначе был организован учебный процесс, сокращались сроки, например, образование медиков при сохранении качества, с тем, чтобы они могли включаться в работу, связанную с военными событиями. Это участие в мероприятиях финансового характера, деятельные мероприятия для поддержки русской армии.

Дмитрий Володихин:

— Он собирал деньги на фронт.

Татьяна Агейчева:

— Да, идейная поддержка, ну то есть вся полнота, что может сделать человек его положения, то он и делал в условиях войны. И никогда никакого сомнения в том, что это так и никак по-другому. Война до победного конца — это была его устойчивая позиция, которая никогда не менялась.

Дмитрий Володихин:

— В то время Первую мировую войну многие называли второй Отечественной. И он воспринимал этот вопрос именно так. Дорогие радиослушатели, мы добрались до пика карьеры Матвея Кузьмича Любавского, до пика его научных и педагогических успехов, и мы вступаем с вами в долину тьмы, до того, как это произойдёт, мне хотелось бы, чтобы в эфире прозвучала музыка, созданная тогда и прославившая русскую интеллигенцию, русских творческих людей начала 20 века. Итак, Сергей Васильевич Рахманинов «Прелюдия соль мажор».

Звучит музыка.

Дмитрий Володихин:

— Уважаемые радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио «Вера», в эфире передача «Исторический час», у микрофона я вот уже 40 минут удивляю вас своими хриплыми воплями, и изящнейшее создание рядом со мной замечательный историк, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Владимировна Агейчева. Мы обещали, что вступим в долину смертной тени, и действительно для Любавского советский период истории, советская культура и советская атмосфера вокруг его деятельности были долиной смертной тени, ему приходилось тяжело.

Татьяна Агейчева:

— Я не совсем с вами соглашусь в такой оценке, долина долиной, но всё-таки для него это было и поле боя.

Дмитрий Володихин:

— С одной стороны, да, а с другой стороны, поле боя безнадёжного, многие тогда сопротивлялись так или иначе интеллектуально, Любавский, Платонов, но как же тяжело им приходилось.

Татьяна Агейчева:

— Но они строили несмотря ни на что, они продолжали отстраивать науку, не просто спасать, вот это важно, какие-то остатки сохранять, а отстраивали новую науку с тем, чтобы в новых учреждениях развивалось качество. Это очень важный момент. В этом смысле и Платонов, и Любавский, и Лихачёв — всё это такая гвардия исторической науки, бойцы бессмертные. Не побоюсь такого определения. Да, революцию Октябрьскую он опять-таки встретил, мягко говоря, без восторга, но как человек трезвый он понимал, что на всё есть объективные причины.

Дмитрий Володихин:

— Как человек трезвый он понимал, что на всё Божья воля, он, несмотря на то, что в Википедии написано: он принял Февральский переворот, а Октябрьский не принял, как и вся российская интеллигенция. Это чушь, ему оба переворота стояли поперёк горла, просто после первого он ещё понимал, что ему делать и как относиться, а второй — ощущение безнадёжности обступило его со всех сторон, разве не так?

Татьяна Агейчева:

— А вот не так, Дмитрий Михайлович, совсем не так. Потому что он взялся за отстраивание исторической науки.

Дмитрий Володихин:

— Вы хотите сказать, что уныния не было? Была попытка хоть что-то делать?

Татьяна Агейчева:

— Он вкалывал как проклятый. Он бился за науку до конца. Спектр его занятий тому свидетельство. Давайте посмотрим, во-первых, он не ушёл из Московского университета, и он не уехал из страны, несмотря на то, что такие предложения ему поступали, и поступал неоднократно. У него был выбор, где он мог бы работать и приложить свои таланты за границей. Для него это неприемлемо, он считал, что в трудные для Родины моменты он должен защищать Родину.

Дмитрий Володихин:

— Здоровая натура, сын дьякона.

Татьяна Агейчева:

— Ну как в своё время о Карамзине один исследователь говорил: это здоровый русский человек со здоровой психикой. Так вот и о Любавском можно сказать то же самое.

Дмитрий Володихин:

— Он ни в каком месте не истерик и человек, который не поддаётся унынию и депрессии, когда на его месте 9 из 10 поддались бы.

Татьяна Агейчева:

— Вот это, кстати, качество настоящего православного сознания. Конечно, это у Любавского не отнять. Так вот он не ушёл из университета. В 1919 году продолжил свою работу на факультете общественных наук. Вместо уничтоженных историко-филологического, ещё ряда факультетов были учреждены факультеты общественных наук, которые специализировались на истории политических движений, классовой борьбы.

Дмитрий Володихин:

— Заметим ещё, что отечественная история оказалась до такой степени сокращённой, что некоторые преподаватели начинали её рассказывать где-то со времён Пугачёва. А то, что ниже, не очень интересно и не очень важно для текущего момента.

Татьяна Агейчева:

— Ну и окраска тоже совершенно была понятной в преподавании истории, так вот Любавский тем не менее был избран профессором, заслуженным профессором, у него было такое звание, и работал на этом факультете общественных наук, сохраняя основные направления образовательной и научной деятельности. Это русская история, семинарские занятия, история западных славян, историческая география, древняя русская история. И он, и единомышленники его тоже как-то здесь бились.

Дмитрий Володихин:

— Постепенно у них отнимали возможность вот так широко брать, что—то отрезали из списка дисциплин.

Татьяна Агейчева:

— Правильно. Кроме того, он выступал в качестве эксперта-консультанта в политических мероприятиях. Например, в выработке проекта мирного Рижского договора советской России с Польшей. Но главное дело в этот момент его жизни — это спасение документов русских исторических документов. Поэтому он усердно трудился на ниве созидания архивов.

Дмитрий Володихин:

— Ну он был главой московского управления Главархива. Практически московский архивист номер 1. И он спасал всё, что мог.

Татьяна Агейчева:

— И что не мог тоже. Потому что он не только отстраивал, он же ещё руководил древлехранилищем, это современный архив древних актов, он не только собирал и спасал древние документы, но он ещё поставил задачу спасения и собирание экспертизы, оценок и так далее, архивная работа. Он собирал документы 18, 19 и 20 века. Всё, что могло быть утрачено в буре политических событий.

Дмитрий Володихин:

— Скажем честно, что шло на растопку, на кульки, что нещадно разбрасывалось или сознательно сжигалось, поскольку революция — это ведь одновременное восстание уголовного элемента, который идёт в полицейский участок или архив и жжёт всё, что на него накоплено. Я бы хотел вот о чём поговорить: да, Матвей Кузьмич — созидатель, невероятно трудолюбив, но вот одна из почестей, которая случилась в его карьере, уже в конечном итоге его и погубила. Он ведь академик, причём академик и в дореволюционное время, и в советское. И второе-то несло в себе определённую опасность, когда он оказался в Академии наук?

Татьяна Агейчева:

— Ну членом-корреспондентом Академии наук он был избран действительно в 1917 году, а действительным членом Академии стал в 1929 году. Накануне разгрома Академии, потому что в 1929 году, а об этом мы с вами тоже не так давно успели поговорить, в 29-м году было инициировано так называемое академическое дело, когда целый ряд выдающихся русских учёных, академиков были обвинены в контрреволюционном большевистском заговоре, соответственно арестованы и наказаны по-разному. В этом ряду и Сергей Фёдорович Платонов как глава русских историков, и Николай Петрович Лихачёв, и Ольденбург, и, конечно, Любавский. В общем, перечисление здесь может быть длительным.

Дмитрий Володихин:

— Одних только крупных имён, которые были известны всему научному сообществу, были не единицы, а десятки. Любавский попал вместе со всеми под удар советской власти, вышибавшей из системы науки и образования старых спецов. Думалось, что без них как-то обойдутся, потом не обошлись, всё равно большую часть обратно взяли, но в этом момент их нещадно отправляли на лесоповал, в ссылку, в тюрьму, кое-кого даже поставили к стенке, и такое было.

Татьяна Агейчева:

— Матвею Кузьмичу здесь, можно сказать, повезло, потому что он был отправлен в ссылку на 5 лет в Уфу. И в Уфе в отличие от ряда своих коллег даже получил работу. И вплоть до окончания ссыльного срока он работал в институте национальной культуры В Уфе. Он занимался историей башкирского народа, классовой, как тогда говорили, борьбой, вопросами земельной собственности, вопросами организации жизни башкирского народа, его взаимодействия с русской государственностью и так далее. Он даже написал два солидных монографических исследования, которые, однако, не были опубликованы, но тем не менее они в архивах есть.

Дмитрий Володихин:

— Ну может быть, будут опубликованы.

Татьяна Агейчева:

— Ну да, потому что сегодня признано, что это серьёзные научные исследования.

Дмитрий Володихин:

— Ему 75 лет, ссылка заканчивается, самое время жить, творить, работать, как вы понимаете. И, конечно, изношенное тело говорит ему: стоп, пора идти на суд к Богу.

Татьяна Агейчева:

— Кроме того, в 35-м году его уволили из института национальной культуры по следам убийства Кирова. И последний год жизни очень тяжело ему дался. Но тем не менее, настолько ему было тяжело, есть свидетельства о том, что он и голодал, и даже просил подаяния на рынке в Уфе, и заработал чахотку и в 1936 году умер и в Уфе же и был похоронен.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, мне хотелось бы задать провокационный вопрос, вы поймёте меня. Памятников Любавскому ровно один, это даже не памятник, а памятный знак в той же самой Уфе. Москва, которая должна быть ему по гроб жизни благодарна за его труды ничего не установила, никаких памятников, бюстов, досок, ничего, как будто православие и монархизм в научном сообществе до сих пор табуированы, очень странно, очень странно. Ну а возвращаясь к изучению жизни и трудов Любавского, скажите, Татьяна Владимировна, много о нём монографий написано?

Татьяна Агейчева:

— Вообще, вы знаете, его творчество исследовано и авторов довольно много, которые о нём пишут, но вот в последнее время как-то особенно много авторы особо интересуются последним периодом его жизни, связанным с развитием академического дела и выясняют вопрос очень интенсивно, в том числе, я не говорю, что это единственная и первая тема, видимо, это влияние времени, но тем не менее выясняют вопрос о том, насколько Матвей Кузьмич Любавский проявил себя стойким борцом внутри этого академического дела и много ли он говорил дурного о своих коллегах на допросах.

Дмитрий Володихин:

— Ну сейчас интересно покопаться в таких вещах, конечно, хотя, на мой взгляд, полезнее покопаться в созидательных трудах Любавского, в его великих научных трудах. И всё —таки, Татьяна Владимировна, это же статьи. Книги-то нет о нём?

Татьяна Агейчева:

— Большой книги нет, совершенно верно.

Дмитрий Володихин:

— А что, маленькие есть?

Татьяна Агейчева:

— Нет, статьи, статей довольно много, разного времени, разных авторов.

Дмитрий Володихин:

— Ну что вам сказать, дорогие радиослушатели? Для нас, историков, это по большому счёту — это корпоративная срамота. Человек такой величины, памятника нет, монографии нет, ох. На этом мрачном фоне мне осталось напомнить вам, что был такой великий русский историк Матвей Кузьмич Любавский, недооценённый потомками, и, может быть, потомками потомков в наше время заново открываемый. Мне также хочется сказать от вашего имени «спасибо» Татьяне Владимировне Агейчевой, и после этого остаётся сказать вам: благодарю вас за внимание, до свидания!

Татьяна Агейчева:

— Всего доброго!