«Историк Александр Лаппо-Данилевский» - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Историк Александр Лаппо-Данилевский»

* Поделиться

Дмитрий Володихин

Гость программы — кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Агейчева.

Разговор шел о жизни, судьбе и научном наследии историка, учёного и преподавателя Александра Лаппо-Данилевского — одного из основоположников методологии исторической науки в России — и о том, как в нем сочетались научное и религиозное мировоззрение.

Ведущий: Дмитрий Володихин


Д. Володихин:

— Здравствуйте дорогие радиослушатели, это Светлое Радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы сегодня поговорим об одной замечательной личности, принадлежащей дореволюционной исторической науке. В России огромное количество историков, которые умели писать прекрасным литературным языком: Карамзин, Ключевский, Ви́ппер. В России достаточно хороших, качественных исследователей, которые брали глубинные пласты исторической реальности, но вот теоретиков, мыслителей, которые думали о самом методе исторической науки, у нас не так-то и много и, можно сказать, считанные единицы людей, которые по-настоящему и всерьез вникли в эти проблемы. Одного из них мы вам сегодня представим: академик Александр Сергеевич Ла́ппо-Даниле́вский. Ну а для того, чтобы мы поговорили о нем со знанием дела, в студию сегодня приглашена Татьяна Владимировна Агейчева, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ, замечательный специалист по исторической науке дореволюционной России. Здравствуйте.

Т. Агейчева:

— Здравствуйте.

Д. Володихин:

— По традиции всякая историческая личность, которая предстает перед нашими радиослушателями, должна иметь что-то вроде визитной карточки, буквально в нескольких фразах то, что должно всплывать в сознании у наших драгоценных радиослушателей, когда заходит разговор о Лаппо-Данилевском или, может быть, сетевая дискуссия.

Т. Агейчева:

— Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский, на мой взгляд, универсальный солдат русской исторической науки рубежа XIX-XX веков.

Д. Володихин:

— То есть он умел все?

Т. Агейчева:

— Он умел все, он очень много знал. Он жил идеей и, соответственно, практикой служения науке, Отечеству, народу, и это было основой всей его жизни, и служил до конца дней своих, до последнего вздоха.

Д. Володихин:

— Ну вот, видите, у нас уже появился положительный образ этой славной личности. Ну, теперь давайте от истоков: насколько я понимаю, Александр Сергеевич — выходец из провинции, который взлетел достаточно быстро к высотам столичной жизни, столичной науки?

Т. Агейчева:

— Ну, в общем, отчасти вы правы. Провинция, с другой стороны, провинции рознь, в том смысле, что Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский принадлежал к дворянскому сословию. Выходец он из Екатеринославской губернии, родился в обеспеченной дворянской семье, очень обеспеченной, очень благополучной. Его отец был предводителем местного дворянства и, в общем, продвигался все время по службе вверх, поэтому жизнь Александра Сергеевича начиналась хоть и в провинции, но дай бог бы каждому иметь такое провинциальное происхождение. Очень хорошая семья была, с очень хорошими крепкими устоями, как положено, с мамой, которая взяла на себя полностью воспитание детей, вообще вся семья к этому стремилась, но руководила процессом мама. Прекрасное сначала домашнее образование, потом гимназическое образование. Дом был полон знаниями, интересом к науке, стремлением получить это знание и развиваться самим, и дети развивались, то есть начало очень хорошее, очень многообещающее было здесь.

Д. Володихин:

— Как же он переехал из Екатеринославской губернии в Санкт-Петербург, поскольку именно с этим городом и связана большая часть его жизни?

Т. Агейчева:

— Ну, как переехал — это тоже вопрос такой, знаете... Для начала давайте скажем, что он окончил с золотой медалью Симферопольскую гимназию, ну а дальше выбор пути просто был связан с определением собственного интереса, а с интересом был связан и выбор места обучения, всё предельно просто. Ну, вот был избран для образования Санкт-Петербургский университет. Другое дело, что мы должны с вами иметь в виду, что при том начале жизни, о котором мы уже сказали, сам Александр Сергеевич и ребёнком-то был тоже очень склонным к саморазвитию и с детства обнаружил очень разносторонние способности и столь же разносторонние интересы. Ну, представьте себе, что он интересовался одновременно и всем спектром естественно-научных дисциплин, и едва ли не всем спектром гуманитарного знания, то есть для него в равной степени интересны были и философия, и социология, и история, но и математика, химия, физика, и в общем, дальше можно перечислять ещё немалое количество дисциплин. И эстетически он был тоже одарён, потому что с самого раннего детства имел склонность к музыке, и в конечном итоге, вот мы знаем о том, что он прекрасно играл на фортепиано, и у него была даже такая идея посвятить и всю жизнь свою изучению музыки, вообще музыки в целом. Поэтому вот этот широкий спектр интересов определил и место обучения, потому что он полагал, что Санкт-Петербургский университет может дать ему ту палитру образования, которую он стремился получить.

Д. Володихин:

— Историко-филологический факультет, и когда происходило его студенчество, кто был научным наставником Александра Сергеевича?

Т. Агейчева:

— Вот он поступил на историко-филологический факультет в 1882 году, благополучно, соответственно, окончив его в 1886 году, среди его наставников были маститые на тот момент историки, и, между прочим, очень разной и идейной, и, как мы теперь скажем, методологической направленности. Ну вот один из первых его учителей — Бестужев- Рюмин, например, это такая вот поздняя славянофильская традиция. Кроме того, Васильевский, Весело́вский, Замысло́вский, Сергее́вич, Гродо́вский...

Д. Володихин:

— Ну, давайте так: некоторые из них — государственники.

Т. Агейчева:

— Кто-то — государственники, кто-то принадлежит к юридической школе, кто-то вообще — юристы...

Д. Володихин:

— Замысловский — источниковед, который занимался иностранными источниками по истории России.

Т. Агейчева:

— Совершенно верно. Кто-то и вовсе занимался историей не российской, а это специалисты по европейской истории, всемирной, древней истории и так далее. Ну, то есть очень широкий круг преподавателей, но все они Лаппо-Данилевского вдохновляли.

Д. Володихин:

— К кому он пошел в ученики?

Т. Агейчева:

— Его ближайшие учителя: Сергее́вич, Бестужев-Рюмин, пожалуй, вот давайте их обозначим.

Д. Володихин:

— Хорошо, хорошо. Ну, Сергеевич — это достаточно строгий последователь государственной правовой школы, Бестужев-Рюмин — гораздо шире, а вместе с тем действительно поздний славянофил, люди очень разные — ну что же, они оба соответствовали разносторонней натуре Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского. И прежде чем мы окунемся в его научные труды, хотелось бы понять: он попал в руки очень сильных специалистов, «звездной» по-настоящему команды, как сказали бы в современности, и с чем он пришел, с каким мировидением?

Т. Агейчева:

— Если вы позволите, еще деталь небольшую считаю необходимым подчеркнуть: когда мы говорим об учителях Лаппо-Данилевского, мы должны вот еще что понимать: он был человеком, склонным к самостоятельному изучению материала, и поэтому на него влияли не столько люди, сколько их труды. И вот он сам, например, в том числе говорил, что оказался под серьезным влиянием, например, таких персонажей, как Чичерин, Градо́вский, но не столько через личное общение, сколько через изучение их трудов, поэтому его основы, его учителя, вот они как раз такими разными получились по направленности.

Д. Володихин:

— Чичерин и Градо́вский — это опять государственная школа, это юристы, знание права, приоритет изучению государства, его политики, достаточно строгий метод, внимание к источнику — вот примерно то, что характерно для этих авторов. Они, скажем так, в литературные изыскания пускаться были не склонны, хотя русским литературным владели превосходно. Вот важный момент: сам он все же кто по своему мировидению, с чем он входил в мир взрослой науки во второй половине 80-х годов XIX столетия?

Т. Агейчева:

— Базовая вещь, которая определила все его мировоззрение — это воспитанная в детстве и через всю жизнь пронесенная глубокая религиозность. Он был человеком православным, он всю свою жизнь и в науке, в том числе, стремился к тому, чтобы озарить вот этим вот высшим повседневность, и он везде искал соединения, скажем так, в знании, в результатах познания вот этого самого горнего с земным. Итак, он человек религиозный, он человек православный, он человек, кроме того, истово верящий в науку, что понятно из вот этой самой разносторонности его интересов, о которой мы говорили в самом начале. Он верил в науку, он не верил в возможности только политического переустройства мира, поэтому был глубоко чужд всякой революционности, всякому политиканству. Он полагал, что вот как раз вера знания, социальное сотрудничество — это тоже было его глубокое убеждение — способны вести общество и человека вперёд.

Д. Володихин:

— Если я правильно понял, он был ни в каком месте не революционер, не социалист, не анархист, он был, что называется, здоровый консерватор, который считал, что правильно, когда совершается духовное и интеллектуальное просвещение, а не ломка того, что кому-то показалось отжившим.

Т. Агейчева:

— Именно так.

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский любил музыку и искусно играл на фортепиано. Полагаю, будет правильным, если сегодня нашу передачу украсят замечательные фортепианные произведения классиков русской музыки, и первым прозвучит Модест Петрович Мусоргский «Картинки с выставки», а именно — «Богатырские ворота. В стольном городе во Киеве».

Звучит музыка

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели! Напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк, доцент исторического факультета МГУ, кандидат исторических наук Татьяна Владимировна Агейчева, и мы сейчас раскрываем перед вами полотно судьбы одного из столпов русской исторической науки дореволюционного периода Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского. Мы добрались до того предела, за которым начинает серьезная наука, это обычно защита диссертации и выпуск первых книг. Собственно, в дореволюционной России то, что сейчас называется защитой «кандидатской диссертации», было защитой «магистерской диссертации», все называлось несколько иначе. Ну так вот, Александр Сергеевич до защиты магистерской диссертации добрался убежденным поклонником основательного изучения обстоятельств жизни государства, отсюда, может быть, и тема.

Т. Агейчева:

— Да, его магистерская диссертация называлась довольно сложно, но давайте попробуем воспринять это название, оно следующее: «Организация прямого обложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований».

Д. Володихин:

— Ну, где-то от Бориса Годунова до Петра I.

Т. Агейчева:

— Да. И само название этой диссертации, в общем, говорит о том, что уже созрела у него первоначальная концепция о русской истории, русской государственности, которая в том числе и в этой работе была отражена.

Д. Володихин:

— В принципе, это тема, которая не обещает никаких сенсационных, блистательных выводов, в ней нет ничего персонального, ничего, рассказывающего о переломных моментах в судьбе истории, но это тема, без которой невозможно понимание сути русской государственности того времени. То есть Лаппо-Данилевский идет в глубину исторического знания, совершенно, вчистую отказываясь от того, чтобы его тексты, его темы выглядели красиво и привлекательно для не специалистов.

Т. Агейчева:

— Да, но вот действительно, надо признать, что у Лаппо-Данилевского стилистика-то сложноватая, конечно, и терминология сложноватая, но...

Д. Володихин:

— Но он был строгий ученый.

Т. Агейчева:

— Он был строгий ученый, конечно, но мысль при этом все-таки тоже строгая, и если дать себе труд в эту мысль вникнуть, то мысль еще и ясная, мысль светлая. Вот что касается, если мы об этом с вами продолжаем говорить, первоначальной концепции русской истории, то давайте вот так вот попытаемся: через историю русской государственности он в том числе стремился вот среди первоначальных целей, как он их понимал, исторического изучения, у него была такая — раскрыть животворящий дух изучаемого, то есть русского народа. То есть, собственно, вот эта старая традиция, еще гегельянская, и даже более ранняя, чем утвердившаяся, скажем, в тот раз.

Д. Володихин:

— Я бы сказал: шеллингианская.

Т. Агейчева:

— И шеллингианская, да. Ну, там тоже сложная у нас будет подкладочка философская. Как бы то ни было, он находился еще в рамках этой устоявшейся, сложившейся традиции, но пока еще, в силу невозможности прямо уж сам дух вот этот животворящий раскрыть, он пытался понять, как складывается русская государственность, из каких живых начал. И видел он себе русскую историю и развитие русского государства примерно следующим порядком: во-первых, русский народ сумел внутренним чутьем осознать абсолютную ценность государства. Соответственно, история взаимоотношений русского народа и государства — это история формирования, вот мы бы так с вами сегодня сказали: история разумного разделения труда — и между сословиями, и между государством и народом в целом, вот таким образом. Одни служат, другие обеспечивают материально.

Д. Володихин:

— То есть, иными словами, Лаппо-Данилевскому представляется правильным не столкновение и решение каких-то проблем засчёт столкновения, а сотрудничество, соработничество, правильно отлаженный порядок, в котором живут люди.

Т. Агейчева:

— Да. Ну вот, если конкретнее: в процессе развития русской государственности каковы были для общего выживания исторического для русского народа главные задачи государства? Это оформление эффективной воинской защиты. Ну, то есть, вот одна потребность — это война. Для реализации этой объективной потребности другая, столь же объективная потребность — финансы, финансирование. То есть вот на определенном историческом этапе государству нужна сильная армия и бесперебойное финансирование этой самой армии. Соответственно, как должен реагировать народ для того, чтобы эти потребности общие были реализованы наилучшим образом? Кто-то служит, и складываются служилые сословия, кто-то платит подати государству. Государство определяет объемы и размер, таким образом складываются податные сословия.

Д. Володихин:

— Ну вот, если говорить об интересе Александра Сергеевича к истории государства, к истории курса политического государства, то ведь, по-моему, следующая его крупная работа, она посвящена внутренней политике Екатерины II, то есть тема, которую он взял, веком позже раскрывается на историческом материале, чем его магистерская диссертация, превратившаяся в книгу.

Т. Агейчева:

— Ну да, вот эти работы, посвященные Екатерине II, появляются у него, она не одна, но вот одна из крупных — это «Очерки внутренней политики императрицы Екатерины II», это конец 90-х годов, точнее, 1898 год. Это тоже развитие его концепции, потому что Лаппо-Данилевский полагал, что с реформами Петра I некоторым образом было нарушено вот это равновесное сотрудничество и соработничество разных частей русского народа, и история развивалась в пользу государства и в ущерб развитию народных сил, и в ущерб развитию индивидуальности. Собственно, Лаппо-Данилевский говорил, что одностороннее такое развитие получилось в русской истории. А вот время Екатерины — это преодоление во многом сложившейся неравновесности. И именно эпоха Екатерины была очень важна в связи, например, с распространением идей просвещения в стране. Очень важна была для того, чтобы восстановить вектор нарушенный, например, развитие личности с осознанием ею и восприятием ею идей свобод, просвещения, ну и так далее, здесь, опять же, мы говорим о перечне таком широком либеральных идей. И о восстановлении вот того же самого соработничества сословного, которое было некоторым образом нарушено, не прервано, но именно нарушено, вот равновесие было нарушено при Петре. И поэтому, да, Екатерининская эпоха его очень интересовала.

Д. Володихин:

— Вот вопрос: Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский поражал научный мир того времени глубиной своей работы, он осваивал фантастические просто по объёму моря материалов, причём очень значительная часть этих материалов — это материалы, взятые из архивов. Шел где-то по целине, там, где никто до него не ходил, осваивал то, что никто до него не освоил. И, насколько я понимаю, в честь его научных заслуг он стал академиком задолго до сорока лет, а это, в общем, результат неординарный.

Т. Агейчева:

— Да, и его заслуга — это, например, введение в научный оборот такого огромного массива писцовых книг, источниковедческая их разработка. А академиком он стал в тридцать шесть лет, в 1899 году. Кроме него в нашей исторической науке примерно в то же самое время еще один был такой только молодой академик — Шахматов, в тридцать пять лет он был избран в академики, Алексей Алексеевич.

Д. Володихин:

— Как раз, видимо, за работу по Екатерине или по совокупности трудов?

Т. Агейчева:

— По совокупности трудов. И вот он был в 1899 году избран уже в действительные члены Академии наук, и более того, избравшись в Академию, ограничил свою работу в учебных заведениях, вот до того он работал и в Санкт-Петербургском университете, и в Историко-филологическом институте, и в частной женской гимназии, ещё сотрудничал с некоторыми учебными заведениями, не преподавая в них, а тут он сохранил за собой место только в Санкт-Петербургском университете и переключился на академическую работу, где занимался публикацией источников, архивной деятельностью. Параллельно он к этому времени уже был членом всех возможных научных обществ российских и международных ассоциаций.

Д. Володихин:

— Вот вопрос: он фактически отрезает от себя значительную часть профессорской работы, он погружается в чистую науку. А вот каково отношение было к нему студентов? Ведь он на протяжении долгого времени был преподавателем, причём преподавателем достаточно популярным, его звали в разные места преподавать, и что он был с этой точки зрения?

Т. Агейчева:

— А вот очень разнообразное было к нему отношение, как студентов, так и коллег по научному цеху. Разнообразное, потому что он, по выражению одного из современников, «был слишком сам по себе». В чём это выражалось? Ну, просто, во-первых, в проявлении индивидуальных каких-то черт характера: он был человеком замкнутым, очень трудно с людьми сходился, не жил нараспашку никогда.

Д. Володихин:

— Ну, знаете, тут критиковать не за что.

Т. Агейчева:

— Так мы и не критикуем, мы просто формируем с вами общий портрет. Во-вторых, он был слишком в науке, поэтому лишние для него какие-то контакты он иной раз, может быть, и отсекал. Кроме того, для многих своих современников, как студентов, так и коллег, он был слишком европеец, в том числе по манерам.

Д. Володихин:

— Тут, опять-таки: «слишком в науке» это может быть мнением бездельника о человеке, который, по сути своей, трудяга. «Слишком европеец»: аккуратно оделся, аккуратно повесил галстук на шею, аккуратно причесался — уже «слишком европеец».

Т. Агейчева:

— А ещё «чрезвычайно накрахмаленный», такое у него было прозвище среди коллег. То есть мы-то с вами какой можем сделать вывод: человек очень дисциплинированный, очень цельный, собранный и действительно, с очень глубокой мыслью, и вот здесь начинаются как раз некоторые проблемы во взаимоотношениях со студентами, потому что преподавал он в те поры́, когда студенчество увлекалось всякого рода политической деятельностью, и иногда студенты пытались делить своё время между лекциями и участием в политических мероприятиях. И те из студентов, которые таким образом делили это время, не всегда имели саму возможность оценить достоинство лекций и достоинство мысли Лаппо- Данилевского, поэтому ему с одной стороны, а студентам с другой стороны, требовалось некоторое время для того, чтобы осознать ценность вот той встречи в аудитории, которая студентам перепала, и если они понимали это, то они становились его глубочайшими преданными последователями.

Д. Володихин:

— Здесь можно сказать следующее: бывают профессора для всех, а бывают для умных, и тем, кто не дотягивает до уровня умных, трудно в лекционном зале — видимо, таков был как раз Александр Сергеевич. Дорогие радиослушатели, я напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы ненадолго прерываем нашу с вами беседу для того, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Владимировна Агейчева. Мы обсуждаем судьбу и творчество одного из великих историков конца XIX — начала XX века, академика Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского. Ну что ж, мы подходим к тому моменту, когда Лаппо-Данилевский, достаточно долго занимавшийся, с разных сторон подходивший к истории российского государства, пожелал другого — пожелал увидеть нечто обобщающее, пожелал задуматься о том, каков вообще должен быть метод исторической науки. Это был звездный час в его судьбе.

Т. Агейчева:

— Да, потому что он, в конце концов, определился с главной целью для себя — исторического познания. И она была очень практическая, эта цель, прямо сугубо практическая: история должна была научить человечество и человека тому, как поступать правильно.

Д. Володихин:

— Фактически, он блистательно вернулся к тому, во что верили еще античные историки и к тому, во что, может быть, верили византийские и древнерусские авторы, одна из задач историописания — «наущение доброму».

Т. Агейчева:

— Да, и, в общем, цель-то кажется очень простая и очень ясная, но вот как изучать историю таким образом, чтобы научиться тому, как поступать правильно — вот это очень трудный путь, вот это и есть методология. И вот Лаппо-Данилевский как раз и стал человеком, разработавшим довольно сложную, но тем не менее устойчивую методологическую концепцию для того, чтобы получать ответы на те вопросы, которые он формулировал.

Д. Володихин:

— Ну, давайте расскажем, вот книга его, когда она выходит, как называется?

Т. Агейчева:

— Да, это своего рода итоговое сочинение по результатам в том числе и лекционного курса его и так далее, это двухчастная фундаментальная большая работа, которая опубликовалась в период с 1910 по 1913 год, первая часть в 1910 году вышла, вторая в 1913. И общее название этой работы очень тоже простое — «Методология истории». Содержание я попробую простейшим образом изложить методологической концепции Лаппо-Данилевского, хотя, знаете, это тоже очень непростая задача — просто изложить его концепцию, но давайте попытаемся.

Д. Володихин:

— Попытаться, как это говорили в 90-х годах: «просто о сложном, интересно о важном», просто изложить непростую теорию непростого человека.

Т. Агейчева:

— Ну вот, поскольку мы говорим, что конечная цель — это научить человека, как поступать правильно, то совершенно понятно, что главный объект истории, историка — это человек в процессе историческом. Соответственно, историческая наука — это наука о культуре. А что является главным элементом культуры? Ценности культурные. И вот таким образом историческая наука, в том числе — это наука о том, как человечество усваивает себе ценности, и как оно с ними обращается. Здесь надо сказать, что, конечно, сложные философские очень основания были у этой его концепции, потому что много элементов в фундаменте заложено, там и позитивизму нашлось место, там место нашлось и философии жизни немецкой Дильте́я, и, конечно, неокантианство Ба́денской школы, и вот некоторые исследователи даже феноменологию Гу́ссерля находят элементами.

Д. Володихин:

— Давайте не пугать людей всеми этими именами и философиями...

Т. Агейчева:

— Вот видите, я усложняю сразу.

Д. Володихин:

— Не знаю, многие ли поняли, о чём это, но важно то, что Лаппо-Данилевский превосходно знал современную ему философию, и когда он о чём-то рассуждал, он отталкивался от существующей уже философской почвы, от разных её источников, но при идеальном понимании, о чём кто из этих замечательных философов говорит.

Т. Агейчева:

— Да, здесь вот почему я и сама запуталась некоторым образом в этих философских основаниях — потому что Лаппо-Данилевский говорил, опять же, о разделении труда. Вот эти самые ценности, должны были понимание ценностей выработать как раз философы, вот именно философы должны были разработать идеи об абсолютных ценностях, а историки их уже только принимали бы, по мнению Лаппо-Данилевского, и принимая идею об абсолютных ценностях, дальше бы исследовали исторический процесс в том направлении, чтобы выяснить, как эти ценности в человечестве усваиваются или не усваиваются. О каких ценностях здесь речь идёт, всё очень просто: ценности справедливости, добра, сотрудничества, просвещения, человеческой свободы, ну и так далее и тому подобное, такие вот общепринятые здесь категории используются. И в процессе изучения вот этих самых ценностей, реализованных в общественной практике, историк должен отобрать объекты для изучения, ну то есть найти, ведь реальность очень сложная, всё описать невозможно, поэтому нужно отобрать объекты, которые свидетельствуют как раз об усвоении тех или иных ценностей в человечестве. Так вот, для того, чтобы отобрать главные и второстепенные объекты, он тоже разрабатывает механизм довольно любопытный: объект должен иметь такие признаки, чтобы они долговременно влияли на общество в целом, по степени и длительности их воздействия. Вот не знаю, насколько просто или сложно я сейчас изъяснилась. Иными словами, вот какой-то объект может иметь очень яркие культурные черты, но в данный конкретно исторический момент не отразиться в общественной жизни, а другой объект может быть серенький, но деятельность его такова, что культурные последствия как раз ярко выражены. Значит, соответственно, историк смотрит вот этот вот момент взаимодействия качества и общественной жизни, и распределяет таким образом главные и второстепенные.

Д. Володихин:

— Задачка непростая, и в особенности она непростая для самого Александра Сергеевича. История должна научить добру, для того, чтобы она научила добру, нужно отобрать то, что этому поможет научить и напитаться опытом старины, давайте отберем. Давайте отберем то, что действует долго и сильно, и посмотрим, влияет оно дурно или хорошо. Отобрали. Самое время изучить что-нибудь единичное из отобранного, и тогда мы на маленьком кусочке увидим механизм воздействия сущего на человека его общества. Прекрасно. Проблема вся в том, что сам-то Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский до сих пор методологией своей шел прямо противоположным путем, он завернул очень резко, под прямым углом, чуть ли даже не развернулся назад, потому что до сих пор он занимался совершенно другими вещами, он занимался историей государства в его отдельных проявлениях политических: финансовая политика, внутренняя политика, политика по отношению к сословиям, но где тут личность? Лаппо-Данилевский до методологии, скорее, уходил от личности в изучение процессов, массовых процессов, больших периодов длительности, и тут вдруг осознал, что идет не туда. Насколько он это действительно осознал?

Т. Агейчева:

— Я бы сказала так: он, успев осознать, не имел времени для того, чтобы выразить уже в конкретных исторических исследованиях это осознание, потому что здесь вот его жизнь вошла в ту же самую стадию, что и жизнь всего государства и народа — это вот революционные потрясения очень разные, которые очень ограничивали его возможности.

Д. Володихин:

— Ну что ж, вполне понятно, вся страна, весь народ и один из лучших историков этого народа вошли в состояние сначала Мировой войны, потом революции, потом войны Гражданской. Но давайте посмотрим на вещи гораздо более изящные, чем это кровопролитие и вспомним: Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский был превосходным музыкантом и самое время, чтобы прозвучала еще одна фортепианная вещь, русская классика — Петр Ильич Чайковский «Времена года», «У камелька».

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк — Татьяна Владимировна Агейчева, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ, и мы обсуждаем жизнь и научное творчество академика Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского. Вот Татьяна сейчас морщит лоб и говорит: «что-то мы методологию-то его не очень изложили, суть не схватили». Понимаете, какая вещь: подойти к Лаппо-Данилевскому с разных сторон, оценить его методологию пытались разные люди, до сих пор ни один «не схватил», у нас было маловато времени, чтобы сделать это со всей точностью, мы можем вас адресовать к самой книге «Методология» и сказать следующее: несмотря на сложность языка, эта вещь цитировалась и цитируется постоянно, то есть она — тот научный труд, который вошел в обиход историков, теоретиков, мыслителей, они берут оттуда мысли, иногда не понимая всей системы. Вся система, в сущности — нисхождение от общего к единичному, обоснование того, почему изучение единичного может дать опыт того, как правильно устроить общество, сделать так, чтобы историк научился тому, как ему это общество исправить примером старых времен и древних личностей. Если обратиться к древности, ну, наверное, в эпоху Плута́рха или Свето́ния все это было понятно интуитивно, но XIX и XX века, извините, завели в такой тупик, что пришлось на уровне изысканного сложнейшего философского анализа приводить читателя к мыслям, которые когда-то были ясны, как солнечный день. Ну, собственно, для самого Лаппо-Данилевского действительно это были тяжелые времена, поскольку революции никогда ему не нравились, революционная власть не вызывала у него восторга, да и жизнь начала меняться к худшему.

Т. Агейчева:

— Да, и вы знаете, вот эти вот изменения он почувствовал задолго, скажем так, и до Первой мировой войны. Здесь, наверное, точкой отсчета может быть, 1905 год, первая революция, которая, конечно, не способствовала развитию оптимизма в душе Лаппо-Данилевского, но тем не менее, скрепя сердце, он вынужден был участвовать и в политической истории в том числе, потому что, например, от Академии наук и университетов вошел в Государственный совет в период работы первой Государственной думы, но, правда, очень скоро вышел из всей этой истории, здесь мы с вами наблюдаем некоторый перерыв в его вот этих политических государственных опытах, а следующий этап был связан уже с февральской революцией, с тяжелейшим периодом крушения государства, и здесь уже просто по ситуации Лаппо-Данилевский, о котором мы уже с вами говорили, что он служил науке, не служить ей он не мог, поэтому в условиях, когда на его глазах рушится храм науки, что он должен был делать? Он мог только пытаться как-то способствовать его сохранению по мере сил, поэтому он в условиях февральской революции вместе с Шахматовым, скажем, готовил проекты законодательства, в частности — о свободе печати, вошел в комиссию по выработке избирательного закона в учредительное собрание и очень серьезно занимался вопросами охранения памятников.

Д. Володихин:

— Насколько я помню, он вошел в Союз российских архивных деятелей в период, когда архивы выбрасывали из помещений, не давали ни достаточно людей, ни достаточно денег для нормальной жизни, распространилось наплевательское отношение к ценности документа, памятника исторического и культурного, и мало того, еще и началась совершенно неудачная эвакуация из Петрограда архивов. Лаппо-Данилевский во всем этом хаосе пытался навести порядок, ему хотелось исправить мнение о том, что «архивы — это никому не нужный мусор», и ему хотелось спасти побольше тех бесконечно ценных бумаг, ценность которых оказалась в умах утрачена.

Т. Агейчева:

— Да, ну вот вы говорите здесь уже о ситуации, сложившейся после Октябрьской революции, и в основном, упомянутые вами события разворачиваются где-то с 1918 года.

Д. Володихин:

— Эвакуация-то — это осень 1917 года, уже началось.

Т. Агейчева:

— Да, но я здесь просто говорю об активизации самого Лаппо-Данилевского вот в этих его попытках как-то сохранить богатство историческое, поэтому — да, он вошел в совещание по организации Главархива, да, он стал председателем Союза Российских архивных деятелей, он разрабатывал как раз закон об охране памятников истории и культур, и в том числе архивов, он сотрудничал с такими учеными в этой деятельности, как, например, Сергей Фёдорович Платонов, не без конфликтов, но тем не менее цели-то у них были, в общем, одинаковые. И, к сожалению, не отведено ему было достаточно времени для того, чтобы увидеть хоть какие-то результаты своих усилий, выраженные результаты своих усилий, потому что, увы, уже в 1919 году он ушел из жизни при весьма трагических обстоятельствах: он заболел и погиб в итоге от заражения крови в холодном, голодном Петрограде.

Д. Володихин:

— Слабость сил не позволила ему преодолеть болезнь, а отсутствие квалифицированной врачебной помощи лишило его шансов и с этой стороны. Печально, что так, но жизнь Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского не завершилась вот этой трагической ситуацией 1919 года. Давайте попробуем эту методологию, которую он написал, перевести на практические рельсы: он ведь создал довольно значительное исследование, и его жена, нежно любящая супруга, этот его труд сберегла для будущих поколений. История печальная, но красивая.

Т. Агейчева:

— Я предполагаю, что вы говорите о его тоже фундаментальной работе под названием «История русской общественной мысли и культуры XVII-XVIII века», которая предполагалась к изданию в двух частях, где первая часть исследовала явление русской культурной жизни до XVIII века, соответственно, вторая часть касалась явлений XVIII века, но вот эта работа осталась в рукописи, обе части. У Лаппо-Данилевского вообще была общая особенность: он всегда очень сомневался в том, что его труд готов, много раз всегда дополнял, переписывал, откладывал публикацию, и здесь надо сказать, что вообще у него немалое число его трудов так и осталось в рукописях...

Д. Володихин:

— ... но не потому, что их не печатали — он академик, а потому, что он сам был недоволен.

Т. Агейчева:

— Да, он всегда был недоволен, вот всегда сомневался, сомневался во всем, включая выбор профессии, потому что, например, для иллюстрации: уже будучи академиком, он сомневался, стоило ли ему становиться историком, а вот, может быть, следовало стать музыкантом, а может быть, математиком, потому что он самостоятельно в университете освоил курс математического факультета. Вот представьте себе человека, его разносторонность интересов и способностей была для него не только благом, но и вот такой вот проблемой.

Д. Володихин:

— Ну вот, возвращаясь к «Истории культуры», какова была судьба этой рукописи? Повторяю еще раз, сделав «Методологию», Данилевский резко повернул в другую сторону: не государство, а культура, культура ближе к человеку, культура — это то, что было отобрано им из тех объектов, которые надо изучать в первую очередь, и он не успел завершить, но все-таки эта рукопись получила вторую судьбу.

Т. Агейчева:

— Очень поздно. Она была впервые опубликована в 1990 году, до этого пребывая в архиве Российской Академии наук. Дело в том, что вплоть до 40-х годов, и не только эта рукопись, вплоть до 1940-х годов супруга Лаппо-Данилевского передавала последовательно, с упрямством, потому что не всегда это приветствовалось, но тем не менее, его работы частями в Российскую Академию наук, вот они откладывались в архивах, отношение к самому Лаппо-Данилевскому в разные периоды было разным.

Д. Володихин:

— Он никогда не был сторонником революционной власти, революционного движения, это понятно.

Т. Агейчева:

— Конечно, поэтому, например, когда в нашей науке господствовал Николай Михайлович Покровский, то отношение к Лаппо-Данилевскому и его наследию было, так скажем, пренебрежительным.

Д. Володихин:

— Напомним: ультра-революционер, да еще, к тому же, дитя московской школы историков, которая на петербургскую школу смотрела с некоторым скепсисом, тут одно на другое накладывалось, но прежде всего, конечно, революционер.

Т. Агейчева:

— Да. И вот он полагал, что: ну что такое труды Лаппо-Данилевского? Ну, может быть, как справочник кому-нибудь пригодится, не более того. А в другие периоды, например, вдруг помягче к нему начинали относиться, и вот у него какое-то такое было, знаете, как зебра: полоса черная, полоса белая в отношении к его наследию. И вот в конце концов дозрело, наконец, русское историческое сознание к 90-м годам до того, что надо бы публиковать Лаппо-Данилевского, благо материалы в архиве имеются и благо, усилиями жены они не потерялись.

Д. Володихин:

— Ну и знакомство с его историей культуры показывает то, что Лаппо-Данилевский очень всерьез решал поставленную им самим для себя задачу, а именно — определить то, как ценности, растворенные в культуре, высшие ценности влияют на людей, что этому способствует, что несет в себе разрушительный заряд и какое борение вокруг этих ценностей складывается. Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу, мне хотелось бы прежде всего сказать следующее: в дореволюционной науке было огромное количество великих величин, величин, которые сейчас не замечают, не знают, подзабыли, они — удел специалистов, но вместе с тем наследие-то их никуда не делось, их книги до сих пор внутри науки, и это люди, которыми надо гордиться, память их — это огромная ценность. Лаппо-Данилевский был именно таким — одинокий утёс, как будто отделенный проливом от общего массива русской исторической науки, вот что такое Лаппо-Данилевский, вместе с тем утёс мощный и высокий. И от вашего имени, дорогие радиослушатели, я благодарю уважаемую Татьяну Владимировну за то, что она просветила нас по поводу Лаппо-Данилевского и его творчества. Ну и мне остается теперь сказать вам только одно: спасибо за внимание, до свидания.

Т. Агейчева:

— Всего доброго.


Все выпуски программы Исторический час


Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем