Поделиться
У нас в гостях был настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино священник Григорий Геронимус.
Мы рассуждали о христианском понимании счастья, что об этом говорится в Евангелии и как счастье понимается в современном обществе и как раскрывается в известных литературных произведениях.
В центре разговора размышления о счастье и блаженстве. По словам отца Григория, блаженство — дар Божий, глубокое внутреннее состояние, укоренённое в духовной жизни и связи с Богом. Заповеди блаженств указывают путь веры, покаяния, преодоления страданий и служения ближнему. «Путь в Царство Небесное — это не прогулка, а вскарабкивание», — говорит священник.
Отец Григорий делится опытом многодетной семьи, рассуждает о счастье как служении и благодарности, о различии между удовольствием и грехом, зависимости и тщеславия. Особое внимание — «неявным благодеяниям»: скорбям, которые воспринимаются как страдания, но ведут к духовному росту. «Если человек умеет благодарить, он становится счастливым», — подчёркивает он. Разговор касается и надежды на жизнь будущего века, а также примера святителя Луки Войно-Ясенецкого, сказавшего: «Я полюбил страдания». Христианская жизнь невозможна без Божьей помощи и каждый, кто идёт этим путём, не останется без поддержки.
Ведущая: Марина Борисова
Марина Борисова
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова, и сегодня со мной и с вами этот час «Светлого вечера» проведёт священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. Здравствуйте, добрый вечер.
Священник Григорий Геронимус
— Добрый вечер.
Марина Борисова
— Отец Григорий, у меня сегодня к вам такой вопрос, даже не знаю, когда встречаешь его в каком-нибудь чате или в каком-нибудь обсуждении в соцсетях, думаешь: ну неужели непонятно? Сейчас я вам всё бы объяснил, если бы меня кто-нибудь спросил бы. А потом думаешь: нет, объяснить я, наверное, не смогу, потому что мне квалификации не хватит. А вопрос-то, собственно, вечный. Есть понятие: счастье. Никто не может толком определить, что это такое. Но человеку очень хочется. Как нас учили в советской школе словами Короленко: «Человек рождён для счастья, как птица для полёта». И нам очень нравилось, что мы для счастья же, но мы открываем Евангелие и мы видим заповеди блаженств. Нам объясняют, что блаженство — это тоже счастье, это просто такой синоним. Но мы открываем другую книжку, например, Рея Брэдбери «Вино из одуванчиков», и там описывается блаженство мальчика, который после долгой зимы впервые скинул свои башмаки и бегает по траве босиком. Вот блаженство бегать по траве босиком. Это как со словом любовь. У нас слово одно — счастье, а туда вложено столько иногда взаимоисключающих понятий, что разобраться, к чему же мы стремимся и в чём, собственно, для христианина счастье, совсем непросто. Поэтому нам нужна помощь.
Священник Григорий Геронимус
— Ну, вы очень точно отметили, что в Евангелии мы встречаем не слово «счастье». О счастье очень мало говорится или вообще не говорится. А мы встречаем слово «блаженство». И об этом слове говорится очень много, и это такой центр, да, евангельского повествования, центр Нагорной проповеди Спасителя — заповеди блаженств. Это во многом и есть вот ядро той благой вести, которая принесена нам в Новом Завете. Я думаю, что блаженство и счастье — это не совсем уж одно и то же. счастье — это действительно широкое понятие, и действительно по-разному люди это могут воспринимать и наполнять разным смыслом. Но это что-то преходящее. Сегодня я счастлив, а завтра у меня другое настроение, я уже несчастлив. Сегодня у меня всё хорошо, а завтра Господь судил через какие-то испытания пройти, и моё состояние эмоциональное сменилось. Это что-то такое в общем-то поверхностное, связанное вот с эмоциями, которые я переживаю. Может быть, там какой-нибудь подросток или молодой человек счастлив, но зато все его родственники несчастливы, потому что он так счастлив, что разгромил всё вокруг и очень бурно провёл там какой-то вечер, как сейчас говорят, тусовку или какую-то вечеринку устроили, вот они прямо так были счастливы, что потом приходится очень долго последствия этого преодолевать. Вот, то есть счастье — это такая вещь мимолётная, спорная, может иметь разные основания. То, что для одного счастье, для другого может быть несчастьем. Вот, а блаженство — это вещь, как бы другого порядка. Это нечто очень глубокое, это нечто непреходящее. невозможно себе представить, что человек, вот мы про кого-то скажем: он блаженный, а через день потерял своё блаженство. Бывает, что и, там великие подвижники падают, как вот по лестнице, помните, у Иоанна Лествичника поднимаются там до высокой ступеньки, а потом упали. Вот, но всё-таки блаженство — это что-то такое очень глубокое, неотъемлемое, и то, что корнями уходит в дар Божий. Блаженство — это то состояние, которое от Бога даётся. Это не то, что вот сам человек себя восхитил до какого-то очень весёлого настроения. А это то, что вот такой дар, который от Бога вручён этому человеку в связи с тем, что жизнь этого человека настолько чиста или что у этого человека есть такие вот добродетели, что ему можно вручить этот дар, что он его может понести, поэтому в таком христианском контексте, наверное, точнее говорить о блаженстве, чем о счастье.
Марина Борисова
— Ну вот посмотрите, мы же, когда поздравляем кого-то из друзей, близких с днём рождения, мы желаем счастья и подразумеваем под этим возможно разные блага, но в целом это пожелание, чтобы у человека была то, что сейчас называют зона комфорта. Чтобы удавались его какие-то начинания, чтобы у него было благосостояние, чтобы у него было здоровье. В общем, совершенно понятные такие земные, простые пожелания. И в нашем представлении всё это в купе составляет счастье. С другой стороны, мы открываем Евангелие, заповеди блаженств, что мы там видим? Кто блаженны? Плачущие. Какая тут зона комфорта, если блаженны вы, гонимые за правду, «Блаженны вы, когда будут поносить вас гнать и всячески неправедно злословить за Меня, радуйтесь и веселитесь». Вот тоже вот, вот, с одной стороны, когда читаешь священные тексты, у тебя внутреннее такое приподнятое состояние, и ты воспринимаешь эти слова не так, как пожелание счастья на дне рождения. Понятно. Но, с другой стороны, если начинаешь задумываться, ведь мы, по большей части, огромное количество усилий и времени нашей жизни тратим именно на то, чтобы оказаться в зоне комфорта. А Евангелие предлагает от неё отказаться. И какое же нам, глядя на это, сулит Евангелие блаженство? Нам понять трудно.
Священник Григорий Геронимус
— Да, то, о чём говорит Евангелие — это действительно нечто гораздо более высокое, глубокое, и драгоценное, может быть, и для приобретения вот этого сокровища, помните, да, как Царство Небесное подобно жемчужине, вот ради которой, ради обладания которой купец всё имение своё раздал, от всего отказался только чтобы вот эту жемчужину найти. Так вот это блаженство евангельское, оно требует, да, отказаться от очень многого, да, пройти где-то узким путём, не широким путём, ведущим в погибель, но узким путём. И если серьёзно и внимательно, и честно отнестись к евангельскому тексту, вот поразмышлять над этими строками, то, наверное, задаёшь себе вопрос: а я точно этого хочу? Мне точно нужно это блаженство? И вот Христовы ученики — это те, которые говорят: да, я готов идти за Христом, я хочу этого. И тогда вступаешь на этот путь, вот, и путь стремления к тому, чтобы стать плачущим. Святые отцы толкуют так, что речь здесь идёт не о всяком плаче. Ну вот ребёнок там раскапризничался, расплакался: хочу конфету, купи, там или чипсы, и плачет. Он блаженный? Наверное, речь не совсем об этом. Иногда слёзы могут быть даже средством там манипуляции какой-то: вот сейчас там слёзку пущу, и мне сделают то, что я хочу, даже если это мне вредно. Вот речь идёт не о любом плаче, речь идёт прежде всего о плаче о своих грехах. Иоанн Златоуст говорит: о покаянном плаче. Вот готов ли я идти путём покаяния, изменения своей жизни, оплакать то злое и нехорошее, что было в моей жизни, там, где я внёс в мир что-то разрушительное, что-то противное Божьим заповедям, Божьей воле? Сколько этого было в моей жизни? И вот когда человек всерьёз об этом начинает плакать, вот он становится блаженным. В нём происходит вот это чудо покаяния. К нему приближается Царствие Божие. Вот, и каждая заповедь блаженств, она говорит вот об этом изменении, которое должно произойти с человеком для того, чтобы он стал пригодным для вхождения в Царствие Божие, в Царствие Небесное. И эти изменения, они трудные, они многого от человека требуют, подвига требуют, веры требуют, вот, но тот человек, который пошёл этим путём, он действительно обретает не преходящее, не спорное, не сиюминутное, не такое вот чисто земное удовлетворение, а подлинное блаженство, то состояние, которое никто и никогда у человека не может отнять. Кто нас разлучит от любви Божией? Ни скорбь, ни глубина, ни высота, ни ангелы, ни демоны, ни иная какая тварь. Никто не может разлучить. Можно многого лишить человека, но лишить блаженства человека нельзя, если он верен Богу до конца и идёт вот этим путём исполнения жизни вот в заповедях блаженств.
Марина Борисова
— Священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино проводит с нами этот «Светлый вечер», и мы говорим о счастье. На мой взгляд, мы не всегда понимаем, что же за веру мы исповедуем. Меня всегда приводит в трепет 12-й член «Символа веры»: «Чаю воскресения мёртвых и жизни будущего века». То есть жить не могу, хочу, стремлюсь и только об этом и думаю. Но для того, чтобы честно сказать про себя, что я этого чаю, ну много ли верующих христиан в состоянии честно сказать, что это так? Ведь нужно эту дверь открыть через собственную смерть. И сказать, что вот очень много людей, воодушевлённых так, как древние или новые мученики, которые могут с восторгом идти на крестя не знаю, наверное, есть такие люди, наверняка есть, но мне не доводилось таких видеть.
Священник Григорий Геронимус
— Ну, вы знаете, я поостерегся бы от того, чтобы выносить какой-то преждевременный суд вот в отношении самого себя или в отношении других людей, кто готов, а кто не готов. Потому что известно, что среди новомучеников были некоторые люди, которые даже вот читали жития древних мучеников и говорили: да это невозможно, в себе я никогда не найду вот столько силы, чтобы претерпеть такие мучения и остаться верным, вообще такого не бывает, ни один человек не может этим путём пройти. А потом свершилась катастрофа, и начались страшные гонения, и вот те самые люди, которые сомневались, они вдруг оказались очень стойкими, а, может быть, что человек говорит: я там в любой ситуации буду верным до конца, и мы знаем даже такого человека из Евангелия — апостол Пётр говорит: «Господи, с Тобой я и на смерть пойду». «Нет, ты трижды от Меня отречёшься», — сказал ему Христос — в эту ночь, прежде чем петух пропоёт«. И действительно, трижды он, ну, это понятно, так вот по-человечески, зачем мне признаваться, что я ученик Иисуса из Назарета, если Иисуса прямо сейчас схватили, судят, обвиняют, и ясно, что ситуация очень серьёзная, что, скорее всего, решение будет против Иисуса, и могут быть, это получается, я сообщник преступника. Раньше времени зачем мне признаваться? Это неразумно. И вот трижды он говорит: «Я вообще не знаком с Иисусом. Я не Его ученик». И начал клясться и божиться. Вот. Так что и потом уже, да, Господь его трижды спрашивает после воскресения своего: «Пётр, ты любишь Меня?» И трижды Пётр сказал: «Да, люблю», и тем самым был вот восстановлен в своём достоинстве. Так что кто из нас как себя поведёт, кто даст слабину, а кто окажется стойким, это только вот по итогам, да, можно будет сказать постфактум, что вот этот человек прошёл через горнила каких-то испытаний или даже гонений, а вот этот человек оказался слабым, хотя казался таким сильным. А что касается «Символа веры», то очень-очень не случайно эти слова включены в «„Символ веры“» и являются его завершением — это последний, двенадцатый член «Символа веры», о котором вы говорите, это очень как бы важная составляющая, без которой не может быть христианство, чаю, да, то есть ожидаю с надеждой, уверен в том, что это совершится, воскресения мертвых и жизни будущего века, и я тут вижу вот не столько акцент на моей собственной кончине, которая неизбежна, мы все смертны, это некоторый факт, мы все умрём, вот, но я тут вижу акцент на то, что смерть — это не конец человеческого существования, Сам Христос прошёл через смерть, Он умер на кресте и воскрес, Он Первенец из умерших, Он первый прошёл этот путь, и мы верим, что это совершено для того и потому, чтобы все, кто следуют за Христом, могли бы также через смерть пройти к жизни. Чаю воскресения мертвых, что мы встретимся с дорогими и любимыми нашими людьми, которых мы проводили, которые уже не живут сейчас рядом с нами, которые уже этот порог переступили, и что будет жизнь, жизнь будущего века, что придёт такое время, когда привычный нам мир прекратит своё существование, и наступит жизнь какая-то вот совершенно новая, обновлённая, и мы вот как христиане, мы как бы устремлены своими мыслями к этому моменту.
Марина Борисова
— Но ведь, ожидая и надеясь войти в эту жизнь будущего века, мы же в идеале, я не знаю, это тоже очень всё индивидуально, надеемся встретиться, наверное, не только со своими отошедшими туда раньше нас близкими, но, наверное, с Христом в первую очередь,
Священник Григорий Геронимус
— Со Христом, со святыми, и войти в некоторую полноту обновлённой жизни, в которой будут все, кто провёл свою жизнь вот так, что достойны войти вот в этот Новый Иерусалим, новое небо и землю. А вот смогу ли я там оказаться — это уже вопрос гораздо более сложный и зависит от милости Божией и от некоторых моих собственных усилий.
Марина Борисова
— Но мы считаем, что у нас хватит уже опыта, чтобы ощутить и оценить, что то, во что мы надеемся попасть — это будет счастье. Потому что у нас есть опыт несчастья здесь, по разным причинам, в разных ситуациях, но мы предполагаем, что мы в курсе, что такое несчастье, нам есть с чем сравнивать. Были ли счастливы первые люди в Эдеме? Они же вот с нашей точки зрения оказались изначально там, куда мы стремимся вот на протяжении всей нашей жизни, предпринимая какие-то усилия. Мы стремимся вернуться туда, откуда они были изгнаны по собственной вине, по собственной глупости. Но они, можно сказать, что ощущали себя счастливыми, находясь там в общении, в единении с Богом? Если у них не было с чем сравнивать.
Священник Григорий Геронимус
— Святые отцы говорят нам о том, что да, наши прародители, Адам и Ева, вот в своём райском состоянии до грехопадения переживали вот именно это состояние блаженства, гораздо более высокое, чем счастье, о чём мы сегодня уже говорили, почему это блаженство было? Потому что они были люди облагодатствованные. Мы можем в Библии прочитать о том, как были созданы первые люди. И говорится о том, что человек — такое существо дву-составное. С одной стороны, человек создан из праха земного, а что это значит? Это значит, что человек существо материальное, относится к материальному миру. У нас есть тела, мы похожи по своей физиологии на некоторых животных, вот, есть какие-то там физиологические законы, по которым мы живём. Мы из праха вот, в начале сотворил Господь небо и землю. Что это значит? «Символ веры» поясняет, что речь идёт о материальном мире, то есть всё то, что можно потрогать, пощупать, вот чувствами своими познать. Философ говорит: чувственно постигаемый мир. И мир невидимый, да, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым. Мир духовный, мир ангельский, мир умопостигаемый. И вот человек с одной стороны из праха, то есть относится к материальному миру, а с другой стороны, Господь вдохнул в человека своё дыхание. И этим человек поставлен на совершенно особую высоту. Этим мы очень сильно отличаемся от животных. Этим мы выходим за пределы материального мира. В нас есть что-то совершенно другое. И это другое — это прежде всего божественная благодать. Вот Своё дыхание Господь вдохнул. И Адам и Ева до своего изгнания жили, будучи наполненными вот этой благодатью. И это и есть состояние блаженства. Это не просто счастье, а это то, что от самого Бога исходит. Это есть этот дар. В грехопадении это блаженство было потеряно, и человек стал таким существом безблагодатным, и часто скатывается до такого почти животного состояния, падший человек. Вот, но нормальное, такое духовно-здоровое состояние человека — это состояние благодатственное. С каждым из нас, ну как бы это повторяется отчасти. Мы пока такие вот невинные, непорочные младенцы, в нас, может быть, что-то присутствует ещё такое, а потом, когда мы начинаем взрослеть, начинаем грешить, то мы всё больше и больше это теряем, становимся такими чёрствыми, бездушными, циничными, вот, и теряем вот эту благодать Божию. Когда мы её теряем, это духовное заболевание, это такое нездоровье человека, это ненормальное состояние человека. Вот, но через подвиг, через молитву, через такую вот собственную нравственную жизнь, через какие-то аскетические какие-то упражнения вот Господь может нам подать благодать. И когда человек в полноте это обретает, такой человек называется святым. Святые отцы говорят, что это состояние блаженства несомненно было в раю у Адама и Евы, но то, что приготовил Бог любящим Его вот в Новом Иерусалиме, это ещё гораздо более высокое состояние, это не возвращение в тот же Эдем, туда же, где вот в ту же начальную точку, где были Адам и Ева при сотворении мира, а это поставление человека на некоторую новую, доселе невиданную высоту, и апостол Павел говорит так: «Не видел того глаз, и не слышало того ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его».
Марина Борисова
— А скажите, есть вообще надежда здесь, в нашей земной жизни, хотя бы отголоски этого на себе прочувствовать, если ты человек грешный, если у тебя мало сил или совсем сил нету для того, чтобы рискнуть на какой-нибудь духовный подвиг? Но по милости Божией, мы, как вам кажется, здесь можем услышать хотя бы отдалённо звук этой мелодии?
Священник Григорий Геронимус
— Ну вот, для этого нам дана Церковь. Церковь — это Небо на земле. И каждый в меру своей чувствительности душевной, в меру того, насколько он готов воспринять, потому что разные есть люди, кто-то и на концерт пойдёт и скажет: что-то скучно, так может быть, там лучшая в мире музыка, но не все готовы её воспринять. Кто-то в музей пойдёт и скажет: так, тоже, ну, подумаешь, там намалевали, я тоже так могу. А кто-то будет восхищён и пронзён вот той красотой или той какой-то глубиной, которую увидел художник и там выразил в своей картине. Вот, и в Церкви тоже не все в одинаковой мере, но каждый в меру своей восприимчивости и над этим можно работать, слышит отголоски. И бывают, наверное, такие моменты, когда нам особенно легко это почувствовать, ну, например, на Пасху. Вот, и особенно много всегда людей приходит на Пасху, почему? Потому что привлечены вот этой пасхальной радостью. И сорок дней в году мы совершаем пасхальное богослужение, и вот эта радость, как бы Небо открывается, и вот эта радость Небесного Царства, она на нас изливается, вот радость о воскресшем Христе, о том, что смерть побеждена, о том, что победа, это в конечном итоге вот есть Христова победа над всяким злом на земле. Вот, но не только на Пасху. Каждый раз, когда мы совершаем Божественную литургию, каждый раз, когда мы причащаемся Святых Христовых Таин, мы можем тоже вот вкусить отголоски этой радости для кого-то это открывается, когда человек читает Евангелие, вот кто-то вдруг ощущает вот этот текст как огненный, через который входит вот эта радость, благая весть, да, о том, что мы спасены, для кого-то через делание каких-то добрых дел: вот я там сходил с кем-то вместе в больницу, кому-то помог, кого-то поддержал, там посетил какого-то несчастного одинокого человека, и вот что-то сердце во мне, помните, как Лука и Клеопа говорили: так загорелось, и вот этот отголоск, вот это, это и есть отголоски радости небесного Иерусалима. Так что мы, конечно, в нашей жизни, будучи грешными людьми, вот эти отголоски воспринимаем, нам Господь даёт такую возможность.
Марина БорисоваСвященник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино, проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер». В студии Марина Борисова. Мы ненадолго прервёмся, вернёмся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.
Марина Борисова
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. И мы говорим о счастье, о радости и о блаженстве. Тема такая, очень хочется всего этого сразу и не частями, а в полной мере. Но, к сожалению, мы очень часто размениваемся именно не столько даже на радости, сколько на удовольствия. Причём это совсем не обязательно удовольствие выпить пиво. А это может быть удовольствие даже за всенощной послушать там какой-то определённый хор. Я к тому, что можем ли мы так сказать, что удовольствие не всегда грех и стремление получить удовольствие — это не всегда что-то, чего стоит стыдиться?
Священник Григорий Геронимус
— Я в этом совершенно уверен. Удовольствия могут быть очень разные, как еда может быть вкусная, но при этом и полезная, а может быть невкусная и очень вредная. Так вот, какие-то жизненные обстоятельства или вот что-то с чем какие-то явления, с которыми мы сталкиваемся, они могут быть приносящими радость, удовлетворение и при этом полезными. Вот это удовольствие, которое не является грехом, а могут быть очень и разрушительными. Что такое грех? Это нарушение наших отношений с Богом. Да, это прежде всего не какой-то поступок, а это состояние, в котором я вот что-то такое сделал против воли Божией, что меня самого изнутри разрушает. Да, вот, ну, допустим, молодые люди, муж и жена, новобрачные, вот они очень друг друга любят, они горят этой любовью, а кто-то из них вот что-то такое сделал, неаккуратное слово сказал обидное или ещё что-то, и в этот момент их отношения затрещали. Вот, и то же самое грех. Вот нормальным образом христианин находится в таких вот отношениях любви. Бог есть Любовь. Первая заповедь: возлюби Господа Бога твоего всем твоим существом, всем разумением, крепостью, душой, сердцем, вот. И если это нарушено через какой-то мой поступок, то произошёл грех, эти отношения затрещали и в моей собственной душе возникла некоторая рана от того, что я это сделал. Некоторые удовольствия являются таким нарушением. Вот пиво вы сказали, ну, может быть, и можно в хорошей компании выпить с кем-то кружку пива, тем кому это не опасно. Но одну кружку пива ты выпил — это удовольствие, вторую, может быть, тоже удовольствие, а потом дальше уже у тебя голова заболела, плохо соображаешь, что-то не то натворил, вот, и удовольствие превращается в свою противоположность и в грех. Потому что если ты выпил слишком много, то ты как бы растерял своё человеческое достоинство, да, в какой-то момент, или чуть-чуть хотя бы немножко растерял, вообще неизвестно, к чему дальше это приведёт. Если я прочитал какую-то очень хорошую книгу и испытал удовольствие, то в этом может быть нет никакого греха. А может быть такая книга, которая тоже как-то меня поранила изнутри. Поэтому это очень бывает по-разному и зависит от того, какой плод вырос на этом дереве. Что со мной произошло? Как изменились мои отношения с Богом? Вот если они поранены и если душа моя поранена, то произошёл грех.
Марина Борисова
— Ну это такие вот вещи, которые вы перечисляли, они достаточно очевидны. Вряд ли найдутся люди, которые, положа руку на сердце, будут говорить о пристрастиях там к алкоголю или курению, как о чём-то, чем может спокойно заниматься христианин, не опасаясь уколов собственной совести. Но есть, например, замечательные занятия, вроде занятия фитнесом. Ну, казалось бы, в здоровом теле здоровый дух. Человек занимается здоровьем своего тела, получает удовольствие от физической нагрузки. Но в таких случаях, очень тонкая грань, которую далеко не каждый из нас в состоянии заметить, когда это увлечение, начинает занимать внутри тебя слишком много места. Ну, скажем, сил на молитву уже нет, но сходить в спортзал, силы, время, деньги есть, потому что хочется, потому что ты там получаешь удовольствие.
Священник Григорий Геронимус
— Да, ну, у меня есть и батюшки знакомые, которые ходят в фитнес-зал и тренируются немножко. Я одно время чуть-чуть пытался, но как-то у меня не хватает на это времени, но это надо, потому что в форме себя надо как-то поддерживать. И если это на своём месте, если это не занимает слишком много твоих сил, твоей души, твоего сердца, твоего времени, то это, мне кажется, вполне может быть нормальным, и мы должны поддерживать своё здоровье. Нам Бог дал здоровое тело, как некий дар, и мы должны этот дар хранить, беречь. Но, как и с любой вещью, здесь, конечно, очень легко можно потерять меру. Я могу так этим увлечься и, что это может стать такой питательной почвой для моего тщеславия. Ой, я и сфотографируюсь теперь, как я в спортивном зале. А теперь ещё с этого ракурса сфотографируюсь. А какой я после фитнеса, а какая я красивенькая стала. И это может быть почвой такого для тщеславия, для гордости. Это может стать твоей страстью и таким увлечением, что ты, ну, например, то время, которое ты должен был бы уделить своей семье, вот закончился у тебя рабочий день, и, наверное, тебя дома ждут, там, я не знаю, дети, жена, муж, а ты сразу в спортивный зал. Ну, позанимайся там часик и приди домой. И то не каждый день. Вот, но если это каждый день, и ты вообще уже своих не видишь, то тоже это грех, потому что ты променял свою важнейшую обязанность, то, что связано вот с твоей семейной жизнью, на то, что важно, но не до такой степени. Или вот недавно ко мне там одна девочка приходила, она сказала мне, что это самое важное вообще, что есть у неё в жизни, и что она тренируется каждый день, а в выходные она тренируется по много-много часов подряд и хочет стать очень физически сильной. Ну, ясно, что здесь что-то ненормально, что так не должно быть. Ну, это как зубы почистить — хорошо, но если человек будет по много часов стоять с зубной щёткой в руках, то, это в конце концов вредно будет для самих зубов, и он упустит что-то очень важное в жизни, поэтому можно в фитнес-зал сходить, но важно, чтобы это не превратилось в свою противоположность, чтобы ты своё здоровье, свою жизнь, своё семейное счастье, какие-то другие свои обязанности не променял бы на эту, в конце концов, чисто техническую вот вещь, ну, чтобы немножко себя в тонусе поддерживать.
Марина Борисова
— Вот вы сейчас сказали словосочетание «семейное счастье». Тут страна загадок, потому что что подразумевают разные люди под семейным счастьем, вот, сколько людей, по-видимому, столько определений. Но мне хотелось задать вопрос об одном из таких самых загадочных видов семейного счастья. Это семейное счастье многодетных семей. Потому что когда смотришь на то, как живут многодетные семьи, со стороны кажется, что, ну, это совсем не пастораль. Это совсем не рождественская открытка. Это постоянно у детей разного возраста постоянно возникает куча всяких проблем, которые нужно решать. Это никогда не бывает порядка как в какой-нибудь детской книжке с картинками. Это много чего нет, но люди счастливы. Люди внутри этого организма, они счастливы. Смотрят на них люди извне и не могут понять, как это может быть. Как можно достичь счастья, когда ты находишься в этом, ну, как сказали бы, в сумасшедшем доме.
Священник Григорий Геронимус
— Вы знаете, я сам рос, в многодетной семье. у меня четыре брата и сестра, то есть нас шестеро было у родителей. У меня у самого тоже шесть детей, шесть сыновей, и вот я являюсь папой тоже в многодетной семье. Вот моё детство было очень счастливое, и, мне кажется, что и все члены моей семьи были счастливы. Прежде всего, потому что родители как-то очень любили друг друга, и это было очень видно, и мы все питались этой любовью. И, ну вот мне очень повезло как-то с семьёй, в которой я родился, это такая особая милость Божья. И, ну, конечно, всякое бывало. Там кто поранился, кто там упадёт, кто заболеет, кто у кого там какие в школе проблемы, конечно, это постоянная такая жизнь не без сложностей. Вот, но эти сложности они, может быть, даже и легче преодолеваются, когда рядом есть много людей, которые могут посочувствовать как-то, поучаствовать, даже технически чисто там вот, вот нужно кому-то что-то передать, ну пожалуйста, там вот брат или сестра взяли, съездили. К сожалению, потом вырастаем, как-то жизнь, не всегда удаётся вот такие отношения на всю жизнь сохранить. Но пока вот мы ещё маленькие и все вместе, то это во многом так вот эти сложности они во многом компенсировались тем, что нас много и мы можем друг другу помочь и друг друга поддержать. И я даже помню, у нас однажды зашёл в семье разговор буквально на ту тему, которая у нас сегодня: «счастье», вот семейное счастье, и кто же у нас в семье самый счастливый? И моя мама говорит: я самая счастливая. Я очень удивился, я говорю: «Мам, ну ты же, тебе больше всего трудиться приходится. За всеми нами убрать, постирать, там посуду помыть, приготовить, столько хозяйства», а мама говорит: «А это и есть моё счастье». И вот мне очень это запомнилось. То есть те трудности и какие-то хозяйственные проблемы, которые возникают при таком вот, наверное, правильном сердечном расположении, они могут восприниматься как счастье. Моё счастье в том, что я служу своим близким, преодолевая вот эти трудности.
Марина Борисова
— То есть счастье — это преодоление?
Священник Григорий Геронимус
— Счастье — это служение другим. Служение ближнему.
Марина Борисова
— Ну, а если ближнего нету под рукой?
Священник Григорий Геронимус
— Ну, мы сейчас говорили о многодетных семьях. Жизнь может по-разному сложиться. Те люди, которым можно послужить, они есть всегда. Если даже ты живёшь одиноко, но у тебя, наверное, есть приходская семья, да, если ты прихожанин какого-то храма. И твоими близкими могут стать те люди, которые вот вместе с тобой плечом к плечу стоят на богослужениях, вместе убирают храм. Это может быть счастьем — остаться после службы и поучаствовать в уборке храма, там пол почистить, что-то сделать для храма, там спросить, где и в чём нужна такая добровольческая помощь. И человек потом может испытывать такое очень большое удовлетворение, поучаствовать в социальной службе прихода, то есть, собственно, в служении, да, вот другим кому это служение необходимо. У тебя есть, наверное, если ты живёшь даже одиноко, но, наверное, какие-то есть вот всё равно знакомые, друзья, близкие. И в таком вот взаимном служении действительно обретается счастье, и даже вот эта более ступень, более высокая ступенька, о которой мы сегодня говорили, блаженство в конечном итоге тоже обретается через служение Богу и служение другому человеку.
Марина Борисова
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино, проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер», и мы говорим о счастье. Ну, в нашем понимании и в понимании более высоком. Вот, что касается счастливого человека, ну тут просто интуитивно, как правило, общаясь с человеком, мы чувствуем его внутреннее расположение. Если он буквально излучает какой-то свет, добро, мы говорим, что это счастливый человек, хотя он сам может себя таковым совсем не ощущать и не чувствовать. Но, что касается блаженства, о котором вы говорили, то тут вопрос, он как-то буквально в воздухе висит, потому что всё-таки такая высокая планка, она возможна, только взять её возможно только если ты надеешься на то, что тебе Господь поможет. Но трудно себе представить любого блаженного, о которых мы читаем в житиях святых, и представить, что это он всё сам, даже дело не в подвиге. Дело в том, что есть такие дистанции, жизнь ведь она у всех разная по длине, и у некоторых очень долгая. И иногда этот жизненный марафон выдержать на том уровне, на котором взят старт, бывает, ну, буквально невозможно, если не вмешается впрямую вот помощь Божья. Но рассчитывать же на это ты можешь, надеяться, просить, но ты не можешь быть уверен, что вот в тот момент, это же не волшебство какое-то, ты не можешь сказать, что вот ты совершишь сумму каких-то действий, и Господь непременно тебе поможет. Вот каким образом удерживаться в состоянии стремления к этому блаженству, тогда, когда сил не хватает?
Священник Григорий Геронимус
— Блаженство — это такая вещь, которая принципиально невозможна без помощи Божией. Без Бога это просто невозможно. Нет таких усилий, которые человек мог бы предпринять и как-то совершенно автономно, независимо от Бога, вот, я достиг блаженства. Блаженство — это почти что синоним со словом святость. Но не может быть святости без Бога. Кто такой святой? Это тот человек, в котором обитает благодать Святого Духа, тот, который своё сердце таким сделал, что в него вселился Сам Господь и обитает в этом человеке. И это невозможно без Бога никаким образом. И блаженство невозможно без Бога никаким образом. И действительно, христианство — это не какая-то магическая религия. У нас нет магии. Более того, магия — это так вот греховный путь с точки зрения христианства. В христианстве не бывает такого, что, как вы правильно сказали, вот сделал вот такие-то и такие-то действия, и Господь тебе обязательным образом ответил, вот, и ты прямо стал святым, только потому что ты совершил вот это, вот это и вот это и вот это, ничего такого магического в христианстве нет. Но это и не значит, что у нас какая-то очень такая зыбкая почва под ногами, что мы ни в чём не можем быть уверены. Нет, мы можем быть уверены в том, и уверенность в невидимом — это вот часть веры. Это одно из определений веры, которое апостол Павел даёт. Вера — есть уверенность в невидимом. Мы можем быть уверены, что Бог, хотя и невидим, существует, и Бог каждому человеку желает спастись и прийти в познание истины. И это же в соответствии с этим желанием каждого, кто встал на этот путь, кто хочет покаяться, кто хочет достичь духовной нищеты, то есть смирения, говоря другими словами, кто хочет исполнить заповеди блаженства, кто для этого что-то делает, Господь обязательно поддержит. Не потому что вот магически так устроено, вот я там три раза прокукарекал, на одной ноге попрыгал, семь раз вокруг храма обошёл, и всё случилось. Нет, этого не бывает, и это совершенно такой нецерковный взгляд, а если действительно подлинно человек вот к этому стремится, открывает своё сердце, молится, просит Бога, живёт так, как Господь учит, то Господь обязательно откликнется на стремление такого человека. В этом мы можем быть совершенно уверены. Это нам обещано, и обещание Божье непреложно.
Марина Борисова
— Ну, в ком, в ком, в Спасителе мы всегда можем быть уверены, но, меня-то тревожит по отношению к самой себе и своим близким, размышления о том же апостоле Петре, который видел Спасителя, верил ему, пошёл по воде и начал тонуть, когда ужаснулся. Я почему говорю про жизненный марафон, потому что поводов ужаснуться и начать тонуть у нас колоссальное количество на протяжении жизни. И дело даже не только в нас, вот таких вполне не хватающих звёзд с неба людях. Но даже в святых, про которых мы читаем, в особенности это видно по жизнеописаниям уже не древних святых, где до нас дошла, к сожалению, только такая легендарная версия, а вот святых XX века. И мы видим свидетельства, как им было трудно, и как они ужасались, и как они переживали, и как они, с каким невероятным трудом они старались удержаться на той высоте, которая им была показана в какой-то период их жизни, а потом начались вот эти страшные события XX века, и как тяжело им было там удержаться, и каких слёз и каких метаний это стоило святым. Я не голословно утверждаю, я однажды работала над материалом, посвящённом Надежде Александровне Павлович, которая спасла из тюрьмы и от расстрела Оптинского старца Нектария. И в последние годы жизни старца она с ним очень тесно общалась, очень ему помогала и оставила дневник, где эти события описаны. И она как раз писала о том, как ему было неимоверно тяжело удержаться, потому что его переживания, по-видимому, ещё в силу прозорливости были очень тяжёлыми. И вот удержаться так, чтобы сказать: вот, нет, всё-таки это был счастливый человек. Как?
Священник Григорий Геронимус
— Ну, блаженный, наверное, был человек, и это совершенно не означает какую-то лёгкую и безоблачную жизнь. Господь говорит: «В мире вы будете скорбны». Господь не обещает никому, и ни апостолам, ни своим ученикам, ни это не какой-то лидер секты, который говорит: вот придите ко мне, и у вас всё станет хорошо, все болезни пройдут, с работой всё наладится. Так делают только лидеры тоталитарных сект обманывая, конечно, людей. вот, а Господь говорит: «Вы в мире будете скорбны». И вас будут гнать, и преследовать за Моё имя. И блаженны вы, когда вас будут гнать, говорить про вас всякую неправду, вот, но мужайтесь, Я победил мир. будет много скорбей, но тот, кто претерпит до конца, тот спасётся. Поэтому, да, приходится проходить через какие-то обстоятельства, про которые мы видим, что это такое упражнение в терпении через какие-то скорбные обстоятельства, которые часто нужны нашей душе для того, чтобы стать пригодной для вхождения в Царствие Небесное. Вот, и благодарить Бога и за какие-то хорошие моменты жизни, и за скорбные моменты тоже, и за скорбь, и за радость вот, и тот, кто действительно идёт этим путём, да, это непросто, да, это труд, не бывает духовной жизни какой-то лёгкой, безоблачной, очень простой, это не какая-то приятная летняя прогулка. Это сложный и трудный путь, вскарабкивание по вот этой самой лестнице, ведущей от земли на небо. И подниматься тяжело. Падать легко, подниматься тяжело. Но тот, кто упал, и очень легко летит, он в конце концов разбивается. А тот, кто поднимается, в конце концов оказывается на небе в полноте вот того самого обетованного нам блаженства. И вот я сейчас сказал, что нам важно уметь благодарить Бога, в том числе и за трудные какие-то моменты в жизни, и за трагические моменты жизни, вспоминая своего духовного отца, который говорил, что есть такая фраза в литургии, в главной христианской молитве, анафоре: «Мы благодарим Тебя, Господи, за все Твои благодеяния, явленные и неявленные». И духовный отец меня спрашивал: «Что это значит: вот благодеяния явленные, неявленные?» И сам же отвечал: явленные — это те, которые мы воспринимаем как что-то хорошее, как что-то радостное, вот, дал Господь какую-то такую земную удачу, там добрых друзей, здоровье — это явные благодеяния. А что ж такое вот эти неявленные благодеяния? Это то, что мы воспринимаем как скорби, трудности, испытания, болезнь, какие-то сложные обстоятельства, трагические обстоятельства, но которые тоже нам нужны. Нам нужно пройти этот путь. И это тоже Божье благодеяние. И мы должны уметь благодарить за то и за другое. И, возвращаясь вот к теме нашей передачи, кто ж такие всё-таки счастливые люди? Прежде всего, это люди благодарные. Если человек умеет благодарить, то это человек счастливый. Если ты хочешь стать счастливым, а там глядишь и к блаженству подберёшься, но начать с этой ступеньки счастья, то умей заметить то хорошее, что тебе сделали окружающие люди. Вот дети такие капризные, там, ну они столько ведь тебе дали. Поблагодари. И где-то они были так хороши, муж, жена, родители, родные, вот те обстоятельства жизни, которые Господь тебе даёт, обрати внимание на то хорошее, что в них есть, на то, что тебя питает, на то, что тебя поддерживает, на то, благодаря чему ты жив, что тебя радует. И когда ты найдёшь все эти точки и поблагодаришь за них, ты станешь гораздо ближе к счастью, чем был до этого.
Марина Борисова
— Но есть, наверное, ещё более такая высокая цель. Не знаю, можно ли это назвать целью. Нас и так обвиняют, говорят, что вы вот христиане, вы всё про страдания и про муки. Но, с другой стороны, берёшь книгу святителя Луки Войно-Ясенецкого, читаешь заголовок, который он выбрал для этой книги: «Я полюбил страдания». Но, зная его жизнь, представить невозможно, потому что ну, и физически, и морально, и муки выбора призвания, и не в самом начале пути, а уже после войны, когда было большое искушение у него всё-таки выбрать науку как главное своё занятие в жизни. И всё это вкупе, и даже то, что он в конце жизни практически ослеп. Но представить себе не только святителя, но и врача-хирурга и учёного, который начинал свою врачебную практику с того, что лечил в далёкой-далёкой глубинке людей от заболевания глаз, и у него люди прозревали, а сам он в результате в конце жизни ослеп. Вот это всё читаешь и возвращаешься всё время сознанием к заголовку и думаешь: а что вот я чего-то капитально не понимаю в жизни. Как можно это полюбить?
Священник Григорий Геронимус
— Святитель Лука был великий человек и великий святой. И сегодня огромное количество людей прибегают к его молитвенному предстательству, и по молитвам, обращённым к нему, многие чудеса происходят. И, наверное, до того как он прошёл свой путь, вряд ли он тоже мог бы сказать эти слова и так вот ответить на этот вопрос, как это можно любить страдания? А когда он уже это прошёл, то он сказал эти удивительные слова, вот исходя из опыта прохождения ссылок, арестов, заключения и очень тяжёлых испытаний, которые он прошёл. Да, я всё это прошёл, но я это полюбил, это моя жизнь, которую мне дал Бог, и я за неё очень благодарен. И поэтому это говорится не априори, не до того как Господь это тебе дал, а уже когда ты это прошёл, вот тогда можно это сказать: я это полюбил и благодарю Бога за эту жизнь.
Марина Борисова
— Спасибо огромное за эту беседу. Сегодня этот час светлого вечера с нами провёл священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. с вами была Марина Борисова. Мы с вами прощаемся. До свидания. Будьте счастливы.
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
- «Путь иконописца». Александр Чашкин
- «27-е воскресенье по Пятидесятнице». Священник Николай Конюхов
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Поделиться
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Поделиться
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
«Почему Бог не отвечает?»
ПоделитьсяВ этом выпуске программы «Клуб частных мнений» клирик храма всех святых в земле Российской просиявших протоиерей Григорий Крыжановский, заместитель руководителя пациентской организации «Содействие больным саркомой» Александр Бочаров и педагог, блогер Яни Ролански размышляли о том, почему иногда кажется, что Бог не отвечает на молитвы и почему не всегда дает просимое. Многие слышали о чудесах, которые происходят по молитвам, как Бог помогает и в большом, и в малом, но при этом приходится сталкиваться и с тем, что Господь не дает просимое: больной не выздоравливает, проблема не решается, — ответ, как будто не приходит. Почему так бывает, как принять такую волю Божию? Об этом, в частности, и шла дискуссия в этой программе.
Ведущая: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Клуб частных мнений
