Поделиться
У нас в гостях была альтистка, солистка Национального Филармонического оркестра, концертмейстер, Заслуженная артистка России Светлана Степченко.
Мы говорили с ней о том, как для неё связаны вера и музыкальное творчество, о том, что для неё значит пение на Литургии в церковном хоре, а также о том, каким образом она учит детей понимать и любить классическую музыку.
Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева
Дьякон Игорь Цуканов:
— Добрый вечер, дорогие друзья, это «Вечер воскресенья» на радио «Вера», как всегда в это время в студии моя коллега Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Меня зовут дьякон Игорь Цуканов. И, как обычно, тоже в это время мы говорим с нашими гостями на тему: «Христианин в обществе». Сегодня у нас замечательная гостья, которую очень радостно мне представить, она уже не в первый раз, это мягко сказано, на радио «Вера» приходит, и мы беседуем. Я думаю, сегодня наш разговор будет немножко другим. Я рад очень вас представить: Светлана Борисовна Степченко, заслуженная артистка России, солист и концертмейстер группы альтов Национального филармонического оркестра России, альтОв же правильно? Или Альтов?
Светлана Степченко:
— АльтОв, да.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Оркестра под управлением Владимира Теодоровича Спивакова, также, я думаю, если у нас есть сегодня юные слушатели, то они знают вас, безусловно, как Виолетту Модестовну. Да? И собственно у вас это такое Alter ego, вы сами иногда себя представляете как Виолетта Модестовна. Человек, который ведёт детскую передачу о классической музыке на телевидении уже 10 лет?
Светлана Степченко:
— Даже больше. Добрый вечер!
Дьякон Игорь Цуканов:
— Добрый вечер! Я хотел начать немножко с неожиданной темы, потому что, я думаю, поговорим и про ваш путь к вере, и про музыку будем разговаривать. Я надеюсь, поскольку вы пришли с инструментом, вы, наверное, что-нибудь сыграете. Вот сейчас мы живём в эпоху пандемии, а эта эпоха для музыкантов, и не только для них, для артистов — это сложное время, потому что концерты отменяются, концерты переносятся на год вперёд, а если они не переносятся и происходят, то залы наполовину пустые. Многим материально тяжело переживать это. Как вы с этим справляетесь, и как вообще относитесь к тому, что происходит, как музыкант, как человек, как христианка?
Светлана Степченко:
— Вы знаете, тяжело не только музыкантам, тяжело всем. И как христианка я отношусь с глубоким смирением к тому, что происходит, и очень надеюсь, очень верю, особенно здесь, на радио «Вера» это прозвучит, может быть, так правильно, на моём любимом радио, которое я часто слушаю, особенно беседы со священниками, с теми людьми, которые должны беседовать. Я была удивлена, что вы меня позвали. Потому что всё, что я могу сказать, я могу только музыкой. Я долго этому училась. Я не училась разговаривать с людьми, хотя, наверное, у меня неплохо получается с детьми, например, общаться. Да, Виолетта Модестовна — это моё Alter ego не знаю насколько, я её с собой не ассоциирую, она отдельно от меня существует. Замечательная такая женщина без определённого возраста, она добрая, самый добрый учитель музыки. Все дети, которые прошли через музыкальную школу, они не всегда были осчастливлены хорошими педагогами. Конечно, музыка — это через усилия, через труд, и не каждый может это пройти. А что касается времени, в которое не только музыкантам, но и остальным было тяжело, мы его пережили одну часть, сейчас грядёт что-то новое. Мы уже готовы к чему-то, но всё равно не понимаем, что будет дальше. Да. В пустых залах, как рассказывал Денис Мацуев, конечно, тяжело, но это надо делать. Это надо делать и в пустых залах, и онлайн, технически приходилось даже уроки проводить, музыкальные, это же вообще невозможно. Можете себе представить, как инструмент звучит через «Зум». Даже не представляете, поэтому мы живём в это время. Оно непростое. Это испытание, нужно это пережить и идти дальше. Вы говорите: путь в христианство. У этого пути есть начало и конец. Я пришла в начало довольно поздно, как и все мы, наш пласт, моего поколения, образованный. Поэтому у меня огромная радость, что появилась Виолетта Модестовна на православном канале, не где-то там на телеканале «Культура», не где-то на радио «Орфей», а вот как так вышло, что на православном канале появилась программа настоящая классической музыки для детей? У меня большая мечта — научить детей петь в хоре, я сама научилась в церковном. Я с детства пою, у меня две профессии такие, я и пою, и играю. И вот у меня мечта, чтобы дети с детства, не приносили их в определённое время к Причастию, не объясняя им, что происходит, они как бы в полусне, а всё-таки объясняли, и всё-таки наряду с песнями Шаинского включали песнопения. Они не сложные, они абсолютно доступны любому ребёнку, но кто-то должен это сделать. У меня вот мечта. Либо на том телеканале это как-то пробить, та же самая Виолетта Модестовна обучит, ей интересно. Мне было интересно, поэтому я пошла учиться в Свято-Тихоновский православный университет на певческие курсы. Потому что мне было интересно, я довольно поздно пришла в храм, поздно всё это увидела, ничего не понимала, стояла и была дико возмущена, как плохо поёт хор. Ну попала я ещё в такое место. Не везде это хорошо происходит, а мне человеку с высшим музыкальным образованием с абсолютным слухом очень трудно это всё пережить. Я думаю: «Ну сейчас вам всем докажу, пойду выучусь». Но это оказалось настолько сложно, настолько непросто вот уже в этом возрасте в это прийти. Поэтому я бы очень хотела, чтоб всё-таки с детства. У нас прекрасная есть передача «Вера и Фома», я бы туда чуть-чуть понемножечку, парочку песнопений внедряла и учила, правда, некому, к сожалению, там актёры хорошие, но не поющие, не знающие ноты. Поэтому мне очень хочется эту тему где-то, как-то её внедрить.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Это, конечно, поразительная вещь, что вы пошли учиться петь, будучи с детства прирождённым музыкантом.
Светлана Степченко:
— Я пела в Детском хоре Большого театра.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Вы пели в Детском хоре Большого театра, и ваш же голос знают все абсолютно.
Светлана Степченко:
— Вот голос знают, слава Богу.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Потому что 300 вы говорили?
Светлана Степченко:
— Больше.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Больше трёхсот мультфильмов вы озвучивали и фильмов.
Светлана Степченко:
— Я уже перестала считать, когда перевалило уже. Иногда в титрах не пишут, большое количество мультфильмов там даже в титрах меня нет.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Титры никто и не читает, прямо скажем.
Светлана Степченко:
— Это сейчас, когда они быстро бегут, раньше читали. Сейчас быстро бегут, я считаю, это неуважение к тем людям, которые делали такую большую работу. Не знаю, это моя такая небольшая ремарочка. Это нечестно.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Ну вот вы пели тоже всегда, получается. Но вы что, как-то непрофессионально что ли пели, вы считаете?
Светлана Степченко:
— Нет. Я не пошла учиться академическому вокалу, что-то меня, слава Богу, переклинило на альт. А! Сейчас объясню почему. Потому что я услышала знаменитого скрипача Виктора Третьякова. И всё. Я влюбилась, я забыла вообще обо всём бегала на все его концерты, снимала его манеру, это фантастически было. И вдруг у меня так здорово стало получаться играть на альте, что я получила первую премию на всесоюзном конкурсе, что я поступила в госоркестр к Светланову. То есть вот раз — в эту сторону качнуло здорово, но при этом я не переставала дублировать фильмы. Все люди, которые меня оценили и знали, они, к сожалению, уже ушли. Царство им всем Небесное. Тогда существовал институт музыкальных редакторов, сейчас ничего этого нет, и они все знали меня. Они знали, если надо быстро, надо чисто, надо от пяти до ста пяти лет — это Степченко, придёт, за два дубля сделает. Их практически не осталось этих людей, их очень мало. Гарри Яковлевич Бардин с завидной регулярностью лет через 10 после «Красной Шапочки» мне звонит: «Светк, ты ещё поёшь?» Ну я говорю: «Ещё как!» На самом деле, была странная ситуация, когда вдруг меня перестали звать...
Дьякон Игорь Цуканов:
— Приглашать?
Светлана Степченко:
— Да. Голос-то никуда не делся.
Дьякон Игорь Цуканов:
— А в какой момент это произошло?
Светлана Степченко:
— А когда всё развалилось, когда Советский Союз развалился. 90-е годы и дальше. Режиссёры стали приглашать своих жён, детей, там я не знаю кого. Какие-то звёзды появились. Проще было пригласить звезду, чтобы она озвучила мультфильм. А когда один известный критик, он редактор, замечательный человек — Сергей Капков стал составлять энциклопедию мультипликации, он мне позвонил и первое, что сказал: «А я думал, вы умерли». То есть я столько много всего сделала, что я ассоциировалась с тем прошлым временем. Последняя работа — «Гадкий утёнок» Гарри Бардина, и всё. Может быть, та часть моя альтовая перевесила, потому что, попав в госоркестр к Светланову, мы не вылезали из гастролей. Мы ездили по Америке месяцами, не до этого было. И видите, какой выход интересный нашёлся? Я пошла в храм петь.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Духовные песнопения.
Светлана Степченко:
— Да. Неожиданно, тоже неожиданно. Я думала: ну как же так? Ну что же мой голос никому не нужен? Как это не нужен? Нужен! Конечно, это очень сложно, я пошла на курсы, я ничего не понимала. Это было где-то пять лет назад, строилось огромное количество храмов, не хватало певчих, организовались эти курсы. И людям нужны были бумажки, люди по 20 лет пели в храмах, но был издан какой-то указ, что без бумажки нельзя было.
Дьякон Игорь Цуканов:
— То есть образование нужно было.
Светлана Степченко:
— Да. И люди приходили уже всё знающие, но не знающие, например, нотную грамоту, а у меня было всё наоборот. Я знала нотную грамоту, сольфеджио, идеально могла петь, и ничего не понимала, что происходит. И это ничего очень долго длилось, пока я не попала совершенно случайно на свой телеканал, где прямо на территории этого канала храм Архангела Михаила, там поёт хор, я всё время мимо проходила, когда снимали Виолетту Модестовну, а тут вдруг батюшка, отец Вадим Бондаренко подвёл меня к регенту и говорит: «Вот. Она учится, возьми её». И регент, совершенно потрясающая девушка, которая научила весь персонал практически кого-то читать, кого-то петь, Татьяна Угроватая, она поставила меня и своими жестами какими-то, я до сих пор не могу понять, как. Я без неё, конечно, не смогу, все мои амбиции: что я вам всем покажу, задирижирую хором, нет, всё это исчезло. Но я такое удовольствие получаю, вы не представляете. Вообще для меня Литургия — это концерт.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели, напоминаю вам, что в этом часе с нами Светлана Степченко, советская, российская актриса, заслуженная артистка России, в настоящее время является солисткой и концертмейстером группы альтов Национального филармонического оркестра России под управлением Владимира Спивакова. Ещё очень много можно рассказать о Светлане. В каждой отбивке мы будем что-нибудь новенькое добавлять для наших радиослушателей, которые только-только присоединились. Конечно, голос Светланы известен всем советским детям по кинофильмам «Мэри Попинс», «Пеппи Длинныйчулок», «Гадкий утёнок».
Дьякон Игорь Цуканов:
— Советские дети — это мы.
Кира Лаврентьева:
— На самом деле, наши дети тоже. Мы же как-то стараемся внедрять хорошие фильмы в наш семейный мир. У микрофона Игорь Цуканов и я Кира Лаврентьева. Светлана, знаете, когда видишь человека, у которого совершенно потрясающая цепочка совершилась под названием «талант плюс профессионализм» тебе хочется спросить, как вы дошли до такой жизни и как вы стали музыкантом? Это самый лёгкий, самый простой вопрос, который напрашивается первым, но я бы уточнила, как проявилась эта любовь к музыке? Кто помог вам по этой лестнице взойти и открыть этот удивительный мир? Потому что в музыкальной школе учатся многие, играют на инструментах многие, ну 8 лет, я, например, ходила каждый день, а теперь раз в полгода играю на фортепьяно. Вот так сложилось. Вот эту любовь, кто её взрастил?
Светлана Степченко:
— Ну мы начнём не с конца, надеюсь, не с конца.
Кира Лаврентьева:
— Да можно и с конца!
Светлана Степченко:
— Как говорил один очень известный музыкант про меня, он говорит: «Ты сама себя сделала». То есть, в принципе, мне никто никогда не помогал. В самом начале, внутриутробно, так сказать, я слышала звуки, которые издавал мой папа на трубе. У меня папа музыкант, мама просто любила музыку, пела неплохо. А папа был военный музыкант — трубач. Он всё время занимался, и когда я родилась, в лесу с коляской, когда выходил, играл. Потом я очень рано запела, папа со мной занимался. У него потрясающий был звук, он мне передался. У меня тоже хорошо звучит инструмент, все это отмечают. У меня место рождения в паспорте знаете, как написано? «Первая зона отдыха».
Дьякон Игорь Цуканов:
— Да-да, кстати, я обратил внимание, когда читал.
Светлана Степченко:
— Да. Были такие зоны. Краснопресненского района, ещё какие-то, вот людей вывозили. Это был пансионат Клязьминского водохранилища, мама была директором клуба «Подмосковный огонёк». Замечательная совершенно женщина, которая обожала искусство, культуру, музыку. В наш пансионат приезжал весь Москонцерт, потому что близко было, а деньги те же самые. У нас была Зыкина, у нас были «Самоцветы», всякие гитары. То есть можете себе представить, ребёнку с самого раннего возраста, а я же с мамой на работе всегда была, я видела лучшие фильмы, которые приезжали, по три сеанса, сидела в первом ряду, всё это видела, все эти французские...
Кира Лаврентьева:
— Ну среда. У вас была среда.
Светлана Степченко:
— Да. Меня пересаживали из одного потрясающего грунта на другой, или как бабочку, с одного потрясающего цветка на другой. Вот я запела. Запела так, что меня потянуло на концертах выступать с художественной самодеятельностью, там баянисты были, и вот я с ними выступала. Пела голосом народные песни: «Сапожки русские шиты золотом» и даже Зыкину видела, она меня прям поцеловала и благословила, считайте на такой вот путь. Потом меня услышал, отдыхая там, в пансионате, директор Гнесинской школы, подошёл к моей маме, сказал: «У вас такая девочка, не хотите её отдать музыке?» Мама говорит: «Конечно!» Она ничего не понимала тогда что это, она понимала, что это мир какой-то волшебный, для неё казалось, что всё, она меня пристроит.
Кира Лаврентьева:
— И всё, можно быть спокойной.
Светлана Степченко:
— Да. «А на какой инструмент?» И мама задумчиво подняла глаза и сказала: «Скрипка». И я лет 10 промучилась на этой скрипке. Не будучи дочкой какого-то известного скрипача, в специальной музыкальной школе. Можете себе представить? Наряду с действительно талантливыми, замечательными людьми, специальной музыкальной школы. Поэтому я всегда против. Если это не особый дар у ребёнка, а просто вот тяга какая-то к музыке, ведите просто через дорогу в школу музыкальную, а там... Вот время от времени, говорите, играете на рояле? Очень хорошо, это очень хорошо. Будет какая-то возможность, будете каждый день играть. На даче поставите белый рояль. Главное, что вы в детстве это сделали.
Кира Лаврентьева:
— Сирень в окно, летние вечера, и ты сидишь.
Светлана Степченко:
— Конечно, и соседи.
Кира Лаврентьева:
— Соседи благодарные.
Светлана Степченко:
— Обалдевшие. Отвлекусь на секунду. У меня несколько лет назад появился домик. В месте, которое называется Поганая Лохань, это места Ивана Грозного.
Кира Лаврентьева:
— Романтичное название.
Светлана Степченко:
— И соседи меня никак ни с чем не идентифицировали. Ты кто по профессии? Я говорю: музыкант! «Да нет. Профессия у тебя какая?» До того момента, пока я на юбилее своего соседа на стадионе не вжарила Ванессу Мэй на электрической скрипке. Вот тут сразу респект и уважуха.
Кира Лаврентьева:
— Все сразу оценили и поняли.
Светлана Степченко:
— Ну это мы немножко в сторону. На один концерт пришёл директор школы Гнесинской, на другой пришла женщина, которая пела в хоре Большого театра. Ой, как девочка хорошо поёт, давайте её прослушаем в Детский хор Большого театра. И одновременно я попала и туда, и сюда. И в большом театре приходилось скрывать, что я в специальной музыкальной школе. А в специальной музшколе приходилось скрывать, что я работаю Детском хоре Большого театра.
Дьякон Игорь Цуканов:
— А нельзя было параллельно учиться?
Светлана Степченко:
— Нет, тогда нет. Ни в коем случае. Это как Спиваков рассказывает, что нельзя было боксом заниматься. Это, конечно, не совсем сравнение. Но нельзя было, нельзя. А я там придумала номер школы, а там, естественно, тоже ничего. Пока не выяснилось, что кто-то услышал, что-то я пела в каком-то фильме, наш хор стали приглашать озвучивать фильмы, песни. А у меня был звонкий голос, хотя я пела во-вторых, я никогда не лезу, я и сейчас в церковном хоре пою альтом, у меня даже как-то низкие ноты появились, а с утра особенно. И наш хор стали приглашать, а меня ставили иногда солисткой, а потом: ну скажи ещё два слова. Вот так я попала на «Союзмультфильм», тоже. И поющие артисты, нет, артисты все поют, я никого не хочу обидеть, но они нот не знают и мимо нот поют. Прогавкают, пролают и мимо нот. Но есть композитор, который всё-таки ноты написал, ну вот на бумаге ноты написаны. Ты же текст читаешь, стараешься все запятые и без ошибок, и ударения правильно, ну почему же ты себе позволяешь вот так вот: я поющий артист. Много таких. Это моё такое маленькое возмущение. Ну что делать?
Кира Лаврентьева:
— Светлана, а сыну своему вам удалось вот эту любовь к музыке передать? Я, конечно, всё о своём, о больном, о материнском. Как это происходит вообще?
Светлана Степченко:
— Нет. Ничего, это... передавать любовь...
Кира Лаврентьева:
— Ну вам передали, как ни крути, вам её передали. Для вас была создана среда потрясающая.
Светлана Степченко:
— Ну да. Сын... может быть, знаете, тогда музыканты, ну... как белая кость что ли были. А сейчас... совсем другое. Другая ситуация. История не только с музыкантами, с врачами тоже, с учителями тоже.
Кира Лаврентьева:
— Ну мало кто будет отрицать, что музыка развивает душу, что она развивает эмпатию, чувствительность, она совершенно необходима.
Светлана Степченко:
— Мы об этом забываем говорить. Мы много забываем.
Кира Лаврентьева:
— Она для мозга делает больше, чем робототехника, то, что сейчас модно, при всём уважении.
Светлана Степченко:
— Она лечит, это правда. Ну во ту вас маленькие ребята? Пока дайте им самим разобраться, но всё-таки из музыкалки их не уводите. Дальше разберутся сами. Ну, единственное, что, может быть, инструмент поменять на гитару, который пригодится потом в жизни. Всё-таки со скрипкой... Сын принёс мне в 8-м классе инструмент, положил, сказал: «Мам, извини, это не мужская профессия, если ты не Мацуев, не Спиваков...» Ну это он объективно. И пошёл выучился на юриста.
Кира Лаврентьева:
— И он оказался прав?
Светлана Степченко:
— Да.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Мой также принёс кларнет.
Светлана Степченко:
— Вот, видите, как.
Кира Лаврентьева:
— Просто это не забудется, это никуда не уйдёт, это душа по-другому настроена.
Светлана Степченко:
— Конечно, всё правильно.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Светлана Борисовна, мы сейчас можем послушать одну из композиций в вашем исполнении. Что это будет?
Светлана Степченко:
— Вы хотите живьём, чтобы это звучало, да? Я принесла инструмент с собой. Ему 300 лет. Он столько за свою жизнь видел, начиная от хозяев, которые на нём играли, музыкантов разных. Я знаю историю его предпоследнего владельца (то есть я последняя, да?). Это был мой муж будущий, я у него купила, а дальше ничего неизвестно: откуда он, кто на нём играл? Ну судя по нижней деке, она очень сильно потёрта, может, это был даже какой-то деревенский музыкант. Но родился он 300 лет назад. Есть такой фильм: «Красная скрипка», там кто-то придумал историю рождения скрипки вот 300 лет назад и её весь путь. Очень неожиданно, с большой фантазией и очень интересно. И играют, кстати, музыкант там Джошуа Белл, не самый последний, а самый, можно сказать, самый слушаемый скрипач. И все артисты подобранные, которые умеют играть на инструменте. Не просто водят, как Лия Ахеджакова, которую я научила в «Старых клячах» играть на скрипке, имитировать, ну, как правило, так оно и бывает. Иногда подкладывают руки профессионального пианиста, или кого-то там, но в основном люди не понимают. А здесь прямо вот точно. Рекомендую этот фильм. А я вам немножко наиграю, вот смотрите — ноты, к сожалению, на радио их невозможно увидеть, вы также берёте текст и читаете его.
Кира Лаврентьева:
— В такие моменты я жалею, что у нас нет видеотрансляции.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Это Бах, правильно?
Светлана Степченко:
— Это Бах. И я могу начать с любой ноты и закончить тоже на любой.
Играет мелодия.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Светлана Степченко:
— Можно играть до бесконечности. Хотя возможности студийные не позволяют. Я даже руками-то не могу сильно размахивать. Ну вот несколько строчек прозвучали и инструмент, я вот здесь поднаторела. Мастерство, как сказал Иегуди Менухин, такой известный скрипач, мастерство музыканта приходит к 70-ти годам. А те, к кому оно приходит раньше, становятся знаменитыми. Вот ко мне приблизительно к 70-ти и пришло, ну я стараюсь всё-таки передавать свой опыт, уже на тренерскую потихоньку перехожу.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Дорогие друзья, я напоминаю, что это «Вечер воскресенья» на радио «Вера», у нас в гостях Светлана Степченко заслуженная артистка России, солист и концертмейстер группы альтов Национального филармонического оркестра России под управлением знаменитого Владимира Спивакова, доцент кафедры музыкального образования Московского института культуры среди всего прочего и известнейший голос советских и российских мультфильмов. И не только, кстати, российских. Ведь вы озвучивали мультфильмы...
Светлана Степченко:
— Я много дублировала, но в тот момент, когда нужно было Чип и Дейл, я уже прошла кастинг, но я уехала на гастроли. Там вся студия лежала, когда я...
Дьякон Игорь Цуканов:
— Пингвинёнок Лоло, это же не только российский мультфильм?
Светлана Степченко:
— Он советско-японский. Японская там была плёнка.
Дьякон Игорь Цуканов:
— А, вот так? Дорогие друзья, мы вернёмся в студию буквально через несколько секунд, пожалуйста, не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера» ещё раз здравствуйте, дорогие радиослушатели. В этом часе с нами Светлана Степченко, Светлана Степченко заслуженная артистка России, солист и концертмейстер группы альтов Национального филармонического оркестра России под управлением Владимира Спивакова. Сотрудничает с государственным камерным оркестром «Виртуозы Москвы», ну и, конечно, Светлана голос советских и российских мультфильмов, многим советским детям очень-очень знакомый голос. Светлана, ещё раз здравствуйте, для тех, кто только к нам присоединился, уважаемые радиослушатели, очень вам рекомендуем послушать нашу программу, потому что она очень тёплая, очень музыкальная, мы говорим о любви Светланы к музыке, о знакомстве её с музыкой, и вот сейчас очень хочется продолжить этот разговор и спросить: как в музыкальный, богатый, тонкий мир вошла вера?
Светлана Степченко:
— Она была.
Кира Лаврентьева:
— Прям была? Прям сразу?
Светлана Степченко:
— Она была. Она была со спектакля «Борис Годунов». На коронации Бориса, нас, детей маленьких одевали в это облачение церковное, я не помню, что я там несла, ну ребёнок же была. Но мне очень нравилось, с восторгом это делала. Это коронация Бориса, Соборная площадь, это всё было в моей жизни, затем надолго исчезло. Потом в 19 лет меня крестили тайно, параллельно через пару лет в коммунистическую партию пришлось вступать.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Не хотелось?
Светлана Степченко:
— Да. Но мой любимый скрипач Третьяков, он тоже был коммунистом, потом мне сказали: «Хочешь в Америку?» Это была первая поездка. Все должны быть партийные.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Это как сегодня прививка...
Светлана Степченко:
— Не знаю, как сегодня. Я вот никому не кидала свой партбилет, он у меня лежит красивенько так. Ну как писал Гришковец: «Я долго очень живу». Действительно столько всего интересного в жизни видела. Присутствовала при всём при этом, пережила. Поэтому пандемия для меня тоже какой-то интерес представляет: а как дальше? Мы сможем? Сможем. Вот в Мурманске сейчас играли концерт, пришли знакомые моей соседки по даче, приглашение им сделала. Принесли мне вместо цветов, банку печени трески. Понимаете? Мы не пропадём с таким народом. Как они на 12 тысяч живут, я не знаю. Это мы здесь в Москве, да, а им всем низкий поклон педагогам музыкальных школ, у которых 2 тысячи зарплата. Какое музыкальное образование? О чём вы говорите? Они выживают. Это наша боль. Уничтожается всё. Я не знаю, как это Виолетта Модестовна... нет, знаю, как именно на православном канале. Пути Господни неисповедимы, но вот всё-таки...
Кира Лаврентьева:
— Надежда есть, да?
Светлана Степченко:
— Да. Так получилось, что именно там это вышло, и всю пандемию детей музыке обучали по Модестовне, по вот этим 12-минутным сюжетам, программам. И никого даже заставлять не надо, дети смотрят с удовольствием. Сделано прекрасно, потрясающими профессиональными, грамотными людьми, автор и режиссёр, тоже виолончелистка Татьяна Литовец. Понимаете, там все знают, это не актриса там на канале каком-то культурном читающая текст, не понимающая, что происходит, люди все профессиональные. И сюжеты делали и аниматоры, по принципу, как помните, детский такой калейдоскоп — так раз, повернул, другая картинка. И здесь то же самое.
Кира Лаврентьева:
— Вы в начале нашей программы говорили о клиросном пении, обучении в Свято-Тихоновском университете музыкальной клиросной грамоте и сказали, что Литургия для вас как концерт. Но есть ли в этом немножко таком вот академическом действе, есть ли для вас ресурс, вот в данный момент помнить, что это прежде всего духовная составляющая?
Светлана Степченко:
— Безусловно. Я говорила, знаете, о взаимодействии. Взаимодействии священников, священнослужителей, регента, хора об организационном действии, о гармонии, о том, что даже священник поёт в той же тональности, это потрясающе совершенно. И получается абсолютный Пётр Ильич Чайковский. Особенно когда четыре человека в хоре, это вот четырёхголосье, и когда поётся «Милость мира», просто начинают мурашки по коже идти. Когда хорошо поют, обычно это в монастырях, конечно. У меня рядом с моей Поганой Лоханью тоже есть монастырь, это женский монастырь Стефана Махрищского.
Кира Лаврентьева:
— Напомним нашим радиослушателям, что Поганая Лохань — это место, где дача у Светланы.
Светлана Степченко:
— Это исторические места Ивана Грозного. Стефан Махрищский — сподвижник Сергия Радонежского, который основал вот это вот монастырь. Он был мужской изначально, потом долго пустовал в развалинах, а потом стал женским. Я прихожу на службу, послушать, как поют.
Кира Лаврентьева:
— Бывает так, что пение зашкаливающее, академическое, у тебя ощущение, что ты действительно пришёл в консерваторию.
Светлана Степченко:
— Это перебор. Это бывает перебор. Особенно, когда большие наши трансляции, когда надо так сильно отличиться. И я ещё не очень понимаю, почему стоит хор и дамы без платков. Вот в большом таком декольте широком.
Кира Лаврентьева:
— Профессиональное такое.
Светлана Степченко:
— Не, не, не. Есть такие вещи, которые, может быть, не надо менять? Вот сейчас ходит молодёжь в красных носках, ну ради Бога. Ну ты хочешь отличиться чем-то? Наверно, носками. Здесь то же самое, здесь та гармония, о чём я говорю, взаимодействие и ни в коем случае ни один голос не должен выделяться. Никакого Большого театра там не должно быть. Это пение, ему учиться не надо, вибрации, ничего не надо. Это чистые ангельские голоса. Вот в монастырях это чаще услышать можно, а в женских, знаете, почему это такое невероятное впечатление производит?
Кира Лаврентьева:
— Девический хор, просто потрясающе.
Светлана Степченко:
— Там нет мужских голосов нижних, поэтому басам, женщинам же низко петь, поэтому сопрано поднимают куда-то в заоблачную высь, и вот все, кого я привожу друзей своих в монастырь, они все, когда слушают хор, как вкопанные останавливаются, не могут с места сдвинуться.
Кира Лаврентьева:
— Это неизгладимое впечатление оказывает на душу.
Светлана Степченко:
— Ну вот хорошо отлаженная служба, всё сделанное точно, вот, понимаете, сказал батюшка, ответил хор, это всё одно за другим когда идёт, нет никакой суеты, паники, это тоже важно. Человека, который в храм приходит, ничего не сбивает ни с чего.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Вспомнилось, что ещё до революции был архидьякон Константин Розов, которого ходили слушать, вот, кстати, как на концерт, некоторые люди, но когда он включался в хор, начинал петь вместе с хором, он исчезал как солист. Вот это, видимо, то, о чём вы говорите.
Светлана Степченко:
— Это важно, это важно. Именно гармония. Чтобы ничего не разрушало таинство всеобщее. Это редко бывает, и когда я попадаю, я как раз попала в такую ситуацию сейчас, где... ну это зависит от регента, от его способности. Это талант, это правда талант.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Вот я хотел спросить, есть такое искушение для людей образованных и для людей талантливых в чём-то, вот, например, в музыке, когда они приходят в храм и слышат что либо не стройное, абсолютно вот из рук вон.
Светлана Степченко:
— Это ужас. Ужас. Ну честно. Вот зубы, знаете, болят? То же самое. Я ничего не могу с собой сделать.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Да. И вот очень часто это людей от Церкви отвращает, потому что им кажется, что это всё такое сугубо непрофессиональное...
Светлана Степченко:
— Ну не знаю, это люди не до конца, видимо...
Дьякон Игорь Цуканов:
— У вас такого не было?
Светлана Степченко:
— Нет. У меня нет. У меня не было, я просто...
Кира Лаврентьева:
— Ну ты же к Богу приходишь.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Ну не все же это понимают.
Светлана Степченко:
— Приходишь к Богу, но если ты сам сольфеджио занимался и интонируешь чисто и понимаешь, что люди приходят и получают за это деньги, в конце концов, ну?
Кира Лаврентьева:
— Или не получают... Во славу Божью поют.
Светлана Степченко:
— Нет, я вот ходила вот именно так: я получала удовольствие и мне не нужны были деньги. Мужчины сейчас очень редко... Я вам говорю, такое количество храмов, не то что певчих, священников не хватало, был период вот этот. Буквально пять лет назад. Это прекрасно, это замечательно, но не успевали, не успевали вот этот конвейер. А мне просто повезло. Я попала в Свято-Тихоновском православном университете, там Ирина Кринёва, которая учебники создала, молодая девушка, я думала, это маститая уже дама. Нет. Она молодая красавица-девушка, тоже регент, и я ходила к ним в учебный хор. Она взяла меня сразу, потому что я сольфеджио знаю, и всё, что по нотам я прекрасно справляюсь с этим. И она издала учебник даже для тех людей, которые хотели бы научиться, но я вот за то, чтобы это с детства люди знали. Это важно. Знаете, иногда вот там слышат то, что я прошу. Ну не так часто, конечно, и именно так, как надо. Я долгое время... Первый сюжет у Виолетты Модестовны был в музее Глинки, где собрана коллекция старинных инструментов Страдивари и прочее, ну так они висят там в шкафах и умирают. Я тогда: Господи, ну как же так? Инструмент — это же не картина. Он же должен звучать. Да. Сюда приходил Коган покойный. Сын Павла Когана, сын, рано умерший, молодой парень совершенно. Он приносил эти все скрипки, которые миллионы долларов... Но мне-то никто не даст, и один раз сказала, второй раз тоже где-то в разговоре, кстати, на радио «Вера», с которым у меня большая долгая любовь. Я ведь с первого дня с вами! Правда!
Кира Лаврентьева:
— Мы знаем, это взаимно!
Светлана Степченко:
— Да, я ведь играла на всех ваших днях рождения до 5-летия, когда уже «Крокус» был, и там уже все звёзды сошлись. Я обожаю вечерние беседы, удивлена, говорю ещё раз, что меня позвали, я обычно слушаю батюшек, священников. Очень благодарна вам за это, что есть такие тёплые беседы, душевные разговоры.
Кира Лаврентьева:
— Напоминаю, что это «Вечер воскресенья» на радио «Вера», у нас в гостях заслуженная артистка России Светлана Степченко, солист и концертмейстер группы альтов Национального филармонического оркестра России под управлением Владимира Спивакова. С вами Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Светлана, понятно, что у вас очень много смыслов, личных смыслов. Это совершенно очевидно. Но всё же из всех главных стремлений вашей души, какое сейчас основное?
Светлана Степченко:
— Помогать людям.
Кира Лаврентьева:
— Помогать в чём?
Светлана Степченко:
— Играть. Я не могу по-другому, только через музыку, то что я лучше всего умею. Это одна большая часть моей жизни: помогать людям верить, что всё будет дальше хорошо. Музыка лечит, помогает, она по струнам души. Если в храме вы душу очищаете, исповедуетесь, причащаетесь, то вот музыка, она прямо по струнам души.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Настраивает, да?
Светлана Степченко:
— Да. А я это единственное, что могу делать. Поэтому сегодня к вам с этим инструментом пришла. Потому что я без него себя не вижу и не понимаю. И пандемия тоже, кстати, здорово ударила. Хочу сказать, что в нашей стране, нам, музыкантам оркестра повезло, у нас была зарплата, нас не оставили как в других странах музыкантов. В Германии, в Англии, вот со всего мира есть фильм, где собрали интервью музыкантов, на Манхеттене джазовые музыканты остались без работы, без денег, и, может быть, без самого главного — удовольствия.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Играть для людей.
Светлана Степченко:
— Конечно. А вот помогать людям, я не Рональдо, не могу свой гонорар, самой еле хватает. Сейчас музыканты очень бедные все люди. Ну опять, если сравнивать с провинцией, я вообще ... Мне только снимать шапку и низко кланяться, преклоняться.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Поражаться, как они живут.
Светлана Степченко:
— Да, конечно. Подвижники, люди, которые за гроши работают и себя отдают точно также, как и мы здесь. Я имею в виду помогать — детские дома, хосписы, больницы детские. То, что я умею делать, я беру ещё 4 человека из оркестра, замечательные ребята, все очень верующие, что тоже важно. Потому что денег за это не платят, конечно же. Не каждый музыкант в такой бедственной ситуации согласится идти и это всё делать. Но отдача какая происходит. В Перми, допустим, мы едем в Успенский монастырь, играем детям, там у них площадка так называемая, ну чтоб не обижать какими-то словами, там, приют, которые раньше были, сейчас называется площадка, площадка для детей из неблагополучных семей. Они их на лето берут, с ними занимаются. А у меня духовник в Перми, что вы думаете? Мы лёгких путей не ищем. Я на гастролях хожу всегда в храм, когда есть возможность, если утро есть свободное, я иду и слушаю, как поют, мне тоже интересно, вот совершенно случайно повстречалась с батюшкой таким уникальным, и как я в Пермь приезжаю, всё, я там сразу. Мне достаточно, у меня огромная переписка, которую можно опубликовывать с его разрешения. Удивительный совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Переписка с ним?
Светлана Степченко:
— Да!
Кира Лаврентьева:
— Вопрос-ответ?
Светлана Степченко:
— Да. Вы знаете, сейчас время такое, технически много можно ...
Кира Лаврентьева:
— Если можно опубликовывать, тогда мы можем спросить, какие вопросы вас волновали? Особенно в первые месяцы, годы вашего взаимодействия с духовником.
Светлана Степченко:
— Ой, да разные. Вы знаете, он на все так отвечал здорово. Ему 30 лет, а отвечает, как будто 70. Есть же дар такой.
Кира Лаврентьева:
— Мудрость такая, да?
Светлана Степченко:
— Да. И к нему тянутся. Он поменял уже третий храм, и к нему тянется своя публика, как это у нас за солистами. Это удивительно совершенно. Жена, двое детей, замечательные девчушки, потрясающие. Получилось так, что я после исповеди, причастия и всего прочего после службы просто позвала на наш концерт. Он впервые в 29 лет попал на такой концерт и остался телефон. Я говорю, отче, можно я иногда буду вам пописывать? И вот каждый раз, любое, на работе какие-то проблемы, что не бывает что ли? Бывает.
Кира Лаврентьева:
— Ну какие-то житейские вопросы.
Светлана Степченко:
— Да, житейские. И раз, от отвечает... он может даже сразу не ответить, я не обижаюсь. В Москве, допустим, я ходила, никак не могла добиться этого, а вот здесь, всё равно приходит ответ, и такая вот мудрость — одной фразой. Сейчас сказал идти и общаться больше, больше, пока не закрылось. Он не знал, того, что закроется. Но вот насыщаться, то есть я как бы такая монахиня в миру, да? Со своим инструментом иногда закрываешься. Но Господь меня не обидел друзьями и общение с таким людьми, начиная с Владимира Теодоровича Спивакова, чего уж тут говорить?
Дьякон Игорь Цуканов:
— С которым вы уже больше 15 лет.
Светлана Степченко:
— Да. Больше. Уже скоро 20 будет. Скоро юбилей оркестра, который был создан из ничего. Собирались лучшие музыканты и мне было приглашение им лично. Он давно хотел меня взять, но виртуозы, а виртуозы — мужчины одни.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Первая женщина, которая стала виртуозом.
Светлана Степченко:
— Да. Я была первая женщина, которая попала в виртуозы Москвы. Вы можете себе представить счастье, быть рядом с ним? Он даже со своей семьёй меньше проводит время, чем с нами. На гастролях, ну у него настолько забот много, что лишний раз не пойдёшь и не будешь его... Он болел тяжело, этим ковидом переболел очень сильно, и вышел после ковида первый раз на сцену и плакал, и мы все плакали. Мы все плакали, кстати, после всех ограничений у нас был концерт, вот эта живая музыка, в зале было то же самое, мне кажется. И сейчас весь сентябрь мы отъездили по Поволжью, полные залы, невзирая ни на какие запреты. Полные залы и народ, просто дорвавшийся до живого исполнения, да не просто, а вот таким выдающимся музыкантом.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Я вот думаю, было нечто подобное и в храмах, когда отменили ограничения. Тоже люди со слезами на глазах встречались. И вы вот сказала, что в Литургии есть нечто общее с концертом, наверное, ещё и в том смысле, что и то, и другое, это такое специфическое общение, в определённом формате, конечно. Но и Литургия — это общее дело, это общение людей с Богом и друг с другом. И концерт, это, конечно же, общение. Обмен эмоциями, как минимум.
Светлана Степченко:
— Это правда. Для меня оказалось очень близко и похоже, и для меня огромное удовольствие, когда меня Танюша зовёт, ну раз в неделю точно, на Литургию. Я уже знаю всё, свободно ориентируюсь в пространстве.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Учёба дала свои плоды.
Светлана Степченко:
— Когда я только пришла в хор, в Свято-Тихоновском, педагог по физкультуре, Соня, которая пела альтом, она мне сказала: «Главное, вовремя открыть рот». И вот я по этому принципу стояла слушала, а сейчас я уже знаю даже, когда открыть рот в некоторых местах. Ещё мне очень понравилось учить язык церковно-славянский. Вдруг на старости лет выучила язык, спокойно читаю молитвослов и часы, Таня даёт.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Всё-таки меня поражает паки и паки вот это ваше смирение поразительное. Ведь это всё нам рассказывает человек, который поёт всю свою жизнь, поёт в кино, это человек, который поёт прекрасно, с детства. И Светлана Борисовна рассказывает нам, как она недавно научилась петь, оказывается, и вовремя открывать рот, это поразительное смирение.
Светлана Степченко:
— Самое главное, чему я научилась — это смирению. Потому что у нас очень непростая работа, наш труд невидим, он невидим. Всё это остаётся за кадром. А ты сколько занимаешься этим? Всю свою жизнь я занимаюсь. И даже в пандемию мне приходилось мучить соседей. Слава Богу, у меня домик. Всё лето я там прожила, могла и ночью заниматься. Это такое. Как сказать? Невозможно в расписание и в рамки дня, вот захотелось тебе играть и пошёл, захотелось вам на рояле, сели, сыграли. Уверяю, вот поставите электронное пианино, электрическое всем рекомендую, потому что в наушниках можно ночью.
Кира Лаврентьева:
— Мне тяжело, потому что струн нет.
Светлана Степченко:
— На электрическом? Нет, нет, это сейчас прекрасный выход из ситуации. Это всем рекомендуют. У меня недавно была ситуация. Приехали с мальчиком очень талантливым из провинции люди, говорят, не знаем, как рояль перевозить будем, куда поставим, человек 10, наверное. Я говорю: «Зачем? Электрическое можно». Они: «Ой, а мы не знали». Они сейчас так делают, действительно даже похоже, в рояле не надо в струны лазить. У меня есть программа, где настройщик, мастер фортепиано показывает, как рояль разбирается, как «Лего», и там надо написать: «Не повторять». Мне очень интересно было, например, узнать, как устроен орган, я залезла, вернее она, Модестовна, залезла внутрь, потрясающая совершенно была программа. Сколько удовольствия с командой, начиная от звукорежиссёров, операторов, которые из меня там Мерлин Монро делали, такую красотку. Когда я на клирос первый раз пришла, мне говорят: «Вы что? Виолетта Модестовна? Да ладно! Она же там худая и молодая!» Знаете, добрые люди, да? Поэтому, когда такая команда профессионалов делают своё дело с драйвом, дело любое, оно идёт. Очень я Господу, конечно, в первую очередь благодарна, что это на православном канале и что я попала в эту программу. Тоже чудом, я всю жизнь за кадром, я никогда не лезла в кадр-то. Первый раз попала в кадр и ничего так: детям нравится. И дети узнают.
Кира Лаврентьева:
— Светлана, а когда вы испытываете трудные моменты жизни, кризисы, может быть, апатию, вы играете? Вопрос такой ну очень обывательский. Ну вот бывает: «Что-то мне тяжело не душе, сыграю я на инструменте!»
Светлана Степченко:
— Я пою. У меня была два года назад операция, мне вырезали грыжу, мне даже порекомендовали петь, я, когда сказала, что я в хоре пою, мне сказали, что это очень здорово, надо петь.
Кира Лаврентьева:
— Ну всё, Игорь, теперь мы знаем, что делать в трудные минуты.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Дорогие друзья, у нас есть ещё время, чтобы послушать какую-то из композиций, которые припасла Светлана Борисовна. Что это будет?
Светлана Степченко:
— Это будет придворный музыкант, типа нашего Игоря Крутого, но только живший столько же лет назад, когда был сделан этот инструмент. Марен Маре. Есть такой фильм «Все утра мира», сейчас будет время на выходных посмотреть. «Красная скрипка» и «Все утра мира». Про музыкантов редко что снимают, сейчас «Моцарт в джунглях», но мне он не понравился, не о том. А это Марен Маре, который и написал как раз для этого инструмента, может быть. Может, на нём и играли.
Играет мелодия.
Кира Лаврентьева:
— Почувствовала себя в средневековом замке.
Светлана Степченко:
— Вот, точно.
Кира Лаврентьева:
— Правда, так и есть.
Светлана Степченко:
— Так оно и происходит, так у нас путешествие из того времени в наше.
Кира Лаврентьева:
— Соприкосновение времён, да?
Светлана Степченко:
— Да, всё, что я научилась делать, мне проще нотами, чем словами, наверное, поэтому, спасибо, конечно, что вы меня пригласили.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Ну и словами у вас получилось тоже прекрасно, мне кажется, спасибо вам огромное, Светлана Борисовна, за этот «Вечер воскресенья». Друзья, напоминаю, что мы сегодня с огромным удовольствием общались в этой студии со Светланой Степченко, это заслуженная артистка России, солист и концертмейстер группы альтов Национального филармонического оркестра России под управлением Владимира Спивакова, голос множества мультфильмов, человек, который озвучил более трёхсот мультфильмов и фильмов тоже, и многие дети, которые смотрят телеканал «Радость моя», знают Светлану Борисовну как Виолетту Модестовну, которая единственный человек на российском телевидении рассказывает что-то о классической музыке и делает это очень талантливо. Детям это очень нравится.
Светлана Степченко:
— Я надеюсь, что даже после сегодняшней передачи, кто-нибудь всё-таки из родителей, скорее всего, с детьми вместе, потому что это семейный канал, посмотрят хотя бы одну программу.
Кира Лаврентьева:
— Это, конечно, не реклама, но сердечная рекомендация.
Светлана Степченко:
— Ну, конечно, а не надо рекламировать, оно уже внедрилось настолько.
Кира Лаврентьева:
— Не нуждается.
Дьякон Игорь Цуканов:
— Это «Вечер воскресенья» был, и у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева, меня зовут дьякон Игорь Цуканов, мы прощаемся с вами, дорогие друзья, до следующей недели, я надеюсь, и вам спасибо огромное, Светлана Борисовна!
Светлана Степченко:
— Храни вас Господь, спасибо!
Кира Лаврентьева:
— Спасибо! Всего доброго!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Поделиться
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
Поделиться
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер
