«Христианин в современном мире». Владимир Карагодин

У нас в гостях был писатель, кандидат педагогических наук, редактор Издательского Дома Академии имени Н.Е. Жуковского Владимир Карагодин.

Мы говорили с нашим гостем о его удивительном приходе к вере через творчество, о знакомстве и тесном общении со старцем Зосимой (Сокуром), а также о том, как он начал писать книги, стихи и песни на духовные темы, и почему это для него важно.

Ведущие: Кира Лаврентьева, Игорь Цуканов

---

К. Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева вновь приветствуют вас.

Диак. Игорь Цуканов:

— Добрый вечер.

К. Лаврентьева:

— И с радостью хочу вам представить нашего сегодняшнего гостя: в гостях у светлого радио Владимир Карагодин, писатель, кандидат педагогических наук, редактор Издательского дома Академии имени Жуковского, автор книг про старца Зосиму (Сокура), о чём мы сегодня будем говорить с большой радостью. В этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе, о пути христианина к вере, в вере, о том, как каждый человек уникальным путём заходит в ограду Церкви святой. И сегодня, Владимир, мы, наверное, у вас сразу об этом и спросим. Начнём с главного: как вы стали верующим человеком?

В. Карагодин:

— Начну с того, что я воспитывался в верующей семье. У меня бабушка была очень верующей. Она пела в церковном хоре и очень много пела духовных песнопений. То есть они собирались буквально, изучали так называемые народные псалмы. У Николая Гурьянова есть целая кассета с записанными духовными песнопениями. И одна из песен любимых отца Николая Гурьянова «Под Крест Твой стою» была песней любимой моей бабушки, ещё дореволюционная — я эту песню часто слышал в своей семье. Более того, очень часто после Литургии — а бабушка меня брала на Литургию, и всегда мы шли на Литургию не евшие, натощак. Я это знал, мы шли в церковь. И после Литургии мы собирались возле храма одного из членов хора, и, поскольку бабушки наши были малограмотные, они плохо писали, я переписывал очередную новую песню, народный псалм: сидел и буквально пять копий от руки переписывал, очень добросовестно так, чтобы было разборчиво, большими буквами. За это получал шоколадку в конце, конфеты. И при мне они эти песни изучали. Так что можно сказать, что любовь к церковному пению, почему я пишу песни — я думаю, что это с детства вошло, оно должно было где-то проснуться.

А потом, когда я уже начал писать стихи, издавать стихи, песенное творчество как-то само вошло в мою жизнь, когда я преподавал Закон Божий. Потому что, когда я преподавал Закон Божий, мне очень помогал журнал «Пчёлка», который издавала Патриархии Московская. И там были такие хорошие стишки к праздникам. И этот стишок иногда очень кратко доносил мысль праздника — и он запоминался, эта рифмованная форма мысли. Он легко запоминался. И, чисто из педагогических целей, я начал писать духовную поэзию и песни. А потом, по просьбе своих друзей — был такой замечательный кобзарь Василий Жданкин, он приезжал в Москву, и пел гимн царский, и в Даниловом монастыре выступал. Он впервые меня попросил написать песню. Мы были в обители батюшка Зосимы, с ним ездили на вторую годовщину памяти старца. И в кельи схимонахини Ефросинии Василий Жданкин пел свои песни, а я прочитал свои стихи. Почти все они были на украинском языке. Когда Василий Жданкин услышал мой стих о маме, он попросил: «Володя, напиши припев. Это очень трогательно, я бы эту песню исполнил».
И так, по просьбе своих друзей, я начал писать песни — это очень кратенько.
Я вырос в верующей семье, но у меня был период атеизма, то есть 9-10 класс, когда научный прогресс и проповедь научного мировоззрения очень так лукаво подавались, когда можно было всё объяснить без Бога. А зачем обращаться к Богу, если можно мир объяснить без Бога? Я тогда увлёкся физикой, я прочёл всю институтскую библиотеку по физике своей учительницы. Она говорила, что ты будешь или физиком, или никем, то есть она меня готовила к физике. Но так случилось, что учительница, Людмила Александровна, заболела в десятом классе — Промысл Божий. Новый учитель физики сумел отбить за год интерес к физике, потому что от личности очень многое зависит в становлении ребёнка, ученика — мы получаем как бы импульс. И ничего не оставалось, как пойти по той стезе, по которой я шёл. Это путь журналистики.
И к вере, по сути, я уже пришёл на первом курсе института, сознательно. Крушение системы коммунизма, ценностей, и появляется такое явление, как экстрасенсы, целители. И я вдруг начинаю понимать, что научного моего мировоззрения не хватает, чтобы объяснить те явления, что я вижу. И поэтому я естественно вернулся к христианским истокам. Опять-таки, я думаю, что молитвы бабушки моей, то, что я был крещён, то, что от крещения даётся Ангел-Хранитель душе — они меня привели, вернули в лоно Церкви. Вот кратенько — как я пришёл к вере.

А с батюшкой Зосимой — это уже другая страница моей жизни большая.

Диак. Игорь Цуканов:

— А педагогический институт был, да? У вас же педагогическое образование.

В. Карагодин:

— Да, у меня был педагогический институт. Я поступал на факультет журналистики в Киев, поскольку у меня были публикации. Мои стихи, мои статьи печатались с девятого класса в областных газетах, журналах. Была такая газета «Ровесник», газета комсомола, она была по всему Союзу, и там особое внимание уделяли поэзии и формированию юных поэтов. Там была такая студия поэтическая «Сточные кларнеты» и известный поэт в Украине Борис Демкэ (?), который делал подборку стихов. Я помню, что в девятом классе выходит подборка стихов, где он называет меня «одной из надежд тернопольской поэзии» — я в Тернополе учился. И я поступал на факультет журналистики, но не поступил, потому что тогда — это был 1987 год — конкурс на факультет журналистики был 16 человек на место. То есть это была эпоха гласности, журналист становится такой едва ли не мессианской профессией. И несмотря на то, что у меня были публикации, я был готов, но вот со мной в комнате общежития было четверо человек, и трое из них имели уже книги. А у меня была серия публикаций, я был самый зелёный. И я понимал, что там выбирают не за талант и знания, а за работу. То есть шансов у меня никаких не было поступить.
То есть я после того, как я не поступил на факультет журналистики, год проработал на заводе «Орион», по сути, в спортивной группе. То есть был кандидат в мастера спорта по шахматам. И меня сразу взяли... а спорт у нас был всё, тем более молодой спорт. И я, поступив на завод «Орион», я ни дня не работал в цеху, я, по сути, играл в шахматы. За это время я выполнил норму мастера спорта по шахматам и стал чемпионом области. А потом уже филфак Тернопольского педагогического института имени Ярослава Галана. Ярослав Галан — это писатель замечательный галицкий, антифашист, который боролся с нацизмом и неонацизмом и был трагически убит. Его творчество изучалось обязательно в программе. И, самое главное, та история, которую он описывал, она изучалась в обязательной программе. А потом, кстати, через три года, институт педагогический имени Ярослава Галана — это такое знаковое событие — изменил название. Когда я уже его закончил, он стал имени Владимира Гнатюка. Владимир Гнатюк — это был такой фольклорист, который изучал демонологию. Ну, по сути, заговоры — вот всё это тёмное, что всплыло. Вот символ эпох, это очень красочно говорит само за себя — один антифашист, а другой изучал и популяризировал демонологию. Он не просто изучал как фольклорист, а он ещё увлекался, демонологией. Я думаю, это всё говорит для того, кто хочет услышать.

К. Лаврентьева:

— Владимир, смотрите, вы начали свой путь к вере со стихов о старце Николае Гурьянове. И так получается, что вся ваша жизнь связана с литературным творчеством именно о старчестве. Вы пишете о разных старцах, в большинстве своём о старце Зосиме. Вам этот феномен старчества, видимо, близок и интересен. Скажите, пожалуйста, правильно ли я понимаю?

В. Карагодин:

— Начнём, с того, что в 90-е годы, когда появлялись первые книги православные — я не знаю, может быть, отец Игорь помнит эту эпоху — было очень мало книг.

К. Лаврентьева:

— Да мы помним, и я помню.

В. Карагодин:

— Первые книги, которые я увидел, это было переиздание Феофана Затворника «Путь ко спасению» — такое полностью дореволюционное, репринтное издание. И вторая книга — «Моя жизнь во Христе» Иоанна Кронштадтского. Это первые книги, которые у меня появились в моей библиотеке, и я начал их изучать. А потом естественно: Амвросий Оптинский, Оптинские старцы, Серафим Саровский. Как не любить нашего Серафима? «Радость моя»...

К. Лаврентьева:

— «Христос Воскресе, радость моя!» — да.

В. Карагодин:

— Действительно, когда читаешь его житие, то это радость. Православие — это радость. Серафим Саровский — это пасхальная радость. И православие — это пасхальная радость. И старцы — они как светоносцы, свет для мира. Что такое свет? Свет — это то, что дарует радость, радость восприятия мира в красках. Во сне всё зыбко, непонятно, туманно — куда идти? А свет освещает путь, даёт смелость, даёт цель, то есть оно как-то естественно вошло. Как-то естественно, что старцы именно как носители истинного православия. Ну а потом я работал 10 лет редактором издательства Почаевской лавры. А до этого я сотрудничал с Почаевской лаврой в плане книг. И так получалось, что мне всегда поручали готовить книги, статьи именно об Оптинских старцах, о наших подвижниках благочестия. Тема подвижников благочестия — это тема, которая вошла и сопровождает меня до сего дня.

К. Лаврентьева:

— Всю жизнь, получается.

В. Карагодин:

— Да.

Диак. Игорь Цуканов:

— «Вечер воскресенья», дорогие друзья, на Радио ВЕРА. Сегодня у нас в гостях Владимир Николаевич Карагодин, писатель, кандидат педагогических наук, редактор Издательского дома Академии имени Николая Жуковского. У микрофона Кира Лаврентьева и диакон Игорь Цуканов. Владимир Николаевич, а вот непосредственно знакомство со схиархимандритом, тогда ещё, наверное, архимандритом, Зосимой...

В. Карагодин:

— Нет, уже схиархимандритом.

Диак. Игорь Цуканов:

— Уже схиархимандритом, да. Как оно случилось? Можете рассказать, как это произошло?

В. Карагодин:

— Скажем так, все главные книги моей жизни, а главными я считаю те книги, на которые я больше всего времени потратил, то есть те темы, которых я был как бы первооткрыватель, они связаны между собой. И в 1993 году я заканчиваю институт, мы знаем, что это год трагический, символический для России, в этот год проходят октябрьские события по госперевороту, по сути, происходит убийство трёх оптинских монахов на Пасху сатанистом. И в том же году в Запорожской епархии тоже происходит страшное убийство — убивают иерея Петра Боярского, батюшки, которого очень многие любили, он был очень светлый батюшка. И вот у нас в храме появляется как чтец отец мучника. Я с ними познакомился — с родителями. Они всё бросили и свою жизнь посвятили храму. И так от родителей мученика, а ещё больше от духовных чад батюшки Петра Боярского — они ехали в Почаевскую лавру, ехали на могилку к мученику, и я их принимал у себя дома, чтобы чайку попить, перекусить, укрепиться с дороги. И вот чада отца Петра Боярского мне с восторгом начали рассказывать о батюшке Зосиме. А отец Зосима был как бы духовным наставником отца Петра Боярского, потому что батюшка Пётр ездил к отцу Зосиме за советом, за укреплением. Здесь есть несколько страниц, посвящённых общению батюшки Петра Боярского, во всех моих книгах, и батюшки Зосимы.
И вот отец Зосима, когда увидел отца Петра Боярского, а он видел человека насквозь, как рентген, и он увидел такое видение, что перед ним стоит молодой священник, но как бы не на земле, а на пяди от земли. И он сказал такие слова: «Да, отец Пётр, ты не земной человек, ты небесный человек». Это была первая встреча отца Зосимы. А вторая встреча была уже перед смертью отца Петра, когда на отца Петра пошли гонения, конфликты. Мы знаем, что «аще хочет человек жить благочестиво, будет гоним» — это духовное правило естественное. Гоним от лукавых людей и от бесов — что бесы не могут делать сами, делают через людей. Люди делают успешнее многие вещи, чем бесы. И вот он приехал к отцу Зосиме второй раз, и отец Зосима пытался его удержать у себя, не хотел его отпускать. Говорил: «Отец Пётр, тебя же убьют», — то есть он видел эту трагедию. «Я знаю, что меня убьют, но я должен быть со своей паствой до конца».

К. Лаврентьева:

— Простите, Владимир, а это речь не об архимандрите Петре, который в Форосском храме был убит?

В. Карагодин:

— Они похожи — эти истории.

К. Лаврентьева:

— Очень, действительно, истории похожи.

В. Карагодин:

— Вот удивительно, что наши старцы и святые подвижники уникальны и похожи во многом.

К. Лаврентьева:

— Я буквально этим летом прочитала про него книгу.

В. Карагодин:

— Да. И отец Пётр уехал на свою Голгофу, а отец Зосима сказал, что «только что у меня был столп Церкви — новомученик Пётр». И после смерти отца Петра духовные чада отца Петра приехали в Никольское, стали чадами отца Зосимы. И отец Зосима сказал такие слова про отца Петра, что он перед Престолом Божьим. И когда я из уст отца Игоря, отца Виктора, которые у меня были в Запорожье, услышал эти слова отца Зосимы, я как-то возгорелся желанием, во-первых, написать книгу про отца Петра, потому что я чувствовал, что надо донести этот образ, а во-вторых, поехать к отцу Зосиме. И так получилось, что моя первая поездка к отцу Зосиме — я поехал за благословением на книгу, свою первую книгу, про новомученика Петра Боярского. Я приехал впервые к батюшке Зосиме в 1995 году, на память Алексия, человека Божия, 31 марта, по-моему, Великий пост. Почему я запомнил? Потому что кто-то из послушников у батюшки имел имя Алексия, и матушки испекли очень вкусный постный пирог. Я никогда не мог подумать, что постный пирог может быть такой вкусный. Он постный, но такой вкусный, и не тошнит — с любовью, с молитвой приготовленный, естественно.
И вот тогда я взял благословение отца Зосимы на свою книгу, и мы с ним пообщались. Мы пробыли три дня у отца Зосимы — я приезжал к батюшке Зосиме с матерью новомученика матушкой Надеждой Демьяновной. Мы вместе были с ней, и когда мы уже уезжали от отца Зосимы, я взял благословение на книгу, с батюшкой пообщался. И в конце я уже выхожу от батюшки, и он меня спрашивает: «Тебе дать денежки на дорогу?» Я говорю: «Батюшка, спасибо. Мне неудобно — у меня есть денежки. Я, слава Богу, работаю, и родители помогают». Отец Зосима говорит: «У тебя-то есть, а у матушки Надежды нет денег. Она от меня не возьмёт, но вот тебе конвертик — отдашь ей, когда приедешь домой». Видите, какая деликатность? Он не хотел её ломать. А матушка знала, что батюшке Зосиме самому было тяжело тогда. Тогда у него ещё не было таких помощников, он только поднимал свою обитель. У него были огромные долги за газ и за электрику. Матушка не взяла бы денег. Поэтому я конвертик спрятал. Когда приехал уже домой: «Матушка, это вам батюшка Зосима передал», — даже не говорил, что он передал. И матушка потом даже обижалась, что как она могла взять деньги. «Матушка, эти денежки вам на благословение».
Вот такая была первая встреча с отцом Зосимой. А потом уже отец Зосима был первым редактором и первым цензором моей книги про отца Петра. Я взял благословение в марте, а уже в августе, на Успенский пост, я приехал, по сути, с написанной своей книгой первой про отца Петра. Отец Зосима сам направлял к ней людей — запорожцы ездили к нему за окормлением, и он их направлял, давал мой адрес. По сути, все воспоминания чад у меня были под рукой. Отец Зосима очень сократил — почему я так быстро написал, потому что все писали мне письма, воспоминания — попробуй батюшку Серафима не послушаться. И в келье у отца Саввы — у батюшки Зосимы было тогда два помощника: иеромонах Савва и иеромонах Варлаам (сейчас он схимник). И в келье отца Саввы на втором этаже домика батюшки Зосимы священнического мы вычитывали книгу про отца Петра. То есть я имел такую радость, что отец Зосима был первым цензором и редактором. Он мне подсказывал, что можно, а что нельзя. Направлял мои мысли, одним словом.

Диак. Игорь Цуканов:

— То есть это происходило прямо вот в живом общении таком?

В. Карагодин:

— Да, в живом общении. Судьба этой книги — тоже батюшка Зосима... я не знаю, благословлял ли отец Зосима ещё какие-то книги. По-моему, это единственная книга, в которой отец Зосима принимал такое участие — именно ради новомученика Петра. А потом была моя диссертация, потом было преподавание Закона Божьего, преподавание в институте, в гимназии, в епархии. Диссертация — это тоже очень интересная страница. После написания книги своей первой надо было писать диссертацию. И у меня было три темы, между которыми я не мог определиться. Первая тема — это тема, по которой у меня уже были публикации. Это Иоанн Златоуст. Я любил Иоанна Златоуста, зачитывался его творениями. Книга «Беседы на Евангелие от Матфея» до сих пор моя любимая книга, к которой я обращаюсь.
Вторая тема — моя первая любовь это Иоанн Кронштадтский. Как раз в это время я приобрёл полное собрание его сочинений. Добросовестному студенту с карандашиком читаешь, важные мысли выписываешь в тетрадочку себе. И деятельность Иоанна Кронштадтского как педагога, как законоучителя замечательного меня тоже манила, потому что я сам уже преподавал Закон Божий. Методы Иоанна Кронштадтского, его подходы легли в основу моего опыта педагогического.
И третья тема — конечно, святые отцы. Как раз тогда начали издавать святых отцов: Исаак Сирин, Ефрем Сирин, Иоанн Лествичник, авва Дорофей, Варсонофий Великий — книги, которые давали ответы о духовной жизни. Я тоже их с жадностью читал. И говорю: «Батюшка, вот не могу определиться: есть три темы. По Иоанну Златоусту у меня уже есть много публикаций, как бы я пишу о нём давно. Иоанн Кронштадтский манит меня как личность, он для меня есть идеал. Ну, и с другой стороны, святые отцы. К Исааку Сирину я постоянно обращаюсь. Его глубокие мысли, философские, психологические, меня, как человека от высшего образования, конечно, меня впечатляли и формы его высказывания». И батюшка Зосима никогда не навязывал. Стиль батюшки Зосимы — он как бы с тобой сидит и рассуждает: «Ну, по Иоанну Кронштадтскому тебе не дадут в Украине защититься». А почему? Потому что открываешь любую энциклопедию по Украине и там находишь имя Иоанна Кронштадтского — это шовинист, это черносотенец — всякие ярлыки. И поэтому, конечно, я теперь это осознаю. Многие не понимают: как это? Да, по Иоанну Кронштадтскому мне не дали защититься. И дальше рассуждает: «Иоанн Златоуст — это безбрежное море. И святые отцы — безбрежное море. Но всё-таки в исторической теме больше есть возможности мыслью развернуться». То есть сравнивая различные высказывания, выводы — для научного ума, для работы научной это более плодотворно.
Так я выбираю тему своей кандидатской диссертации «Нравственное развитие личности в творениях святых отцов IV-XI веков». XI век — это эпоха, когда ещё была единая Церковь, чтобы не сеять соблазна, не было дискуссий бесплодных. И по этой теме я защищаюсь. Это была первая диссертация в Украине на христианскую тематику, которая была защищена в стенах официального учебного заведения. Возможно, я думаю, не только Украина, может быть, даже и в России. Это 1997 год, месяц май — защита диссертации. Я её защищаю блестяще. И в конце защиты подымается один «динозавр» научного атеизма, педагогики Макаренко и задаёт вопрос, который должен меня завалить, добить: «Молодой человек, вы замечательно говорите, да, красиво. Но вам не кажется, что вы дверью ошиблись? Вам надо было защищать ситуацию по богословию, а не по педагогике». Тут я вспоминаю слова батюшки Зосимы, и у меня такой ответ находится.
А один из моих разделов — в конце последний раздел «Мысли святых отцов в истории педагогической мысли». Потому что многие педагоги наши, в основном первые, знали святых отцов, они входили в их программу, и многие мысли они использовали: тот же Ян Амос Коменский, тот же Песталоцци, тем более Ушинский, наш педагог. И я ему даю такой ответ: «Вы знаете, если Ян Амос Коменский, если Песталоцци, если Ушинский были богословами, то вы правы: я ошибся дверью — мне надо защищать диссертацию на кандидата богословских наук. Но если Коменский, Песталоцци и Ушинский хотя бы немного были педагогами, то я не ошибся дверью». Там уже улыбки появились, мне зааплодировали за такой ответ.

К. Лаврентьева:

— Да, это так ювелирно. «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаем, что у нас в гостях Владимир Карагодин, писатель, кандидат педагогических наук, редактор Издательского дома Академии имени Жуковского. У микрофона диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Мы вернёмся после короткой паузы.

Диак. Игорь Цуканов:

— Добрый вечер ещё раз, дорогие друзья. «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У микрофона Кира Лаврентьева, я — диакон Игорь Цуканов. И сегодня у нас в гостях Владимир Николаевич Карагодин, писатель, кандидат педагогических наук. Как раз в предыдущем получасе Владимир Николаевич нам очень живо рассказал о том, как он защищал свою диссертацию по педагогике, основанную на святоотеческом таком учении о педагогике. Также Владимир Николаевич редактор Издательского дома Академии имени Николая Жуковского. И мы продолжаем разговор, начатый в прошлом получасе. Владимир Николаевич, такой вопрос у меня родился, когда я слушал о ваших первых встречах со схиархимандритом Зосимой (Сокуром). Мы сейчас, вот сегодняшнее поколение, конечно, воспринимаем старцев, как таких людей, к которым нужно ещё попасть — это всё очень непросто. А если попадёшь, то великое счастье, если тебе уделят полторы минуты. Вот вы так рассказываете, как будто у отца Зосимы была масса времени на то, чтобы действительно... вот вы говорите, что в первый раз он с вами три дня общался, в первый ваш приезд. Потом он уделил, видимо, очень много тоже времени на то, чтобы отредактировать, помочь вам отредактировать книжку об отце Петре Боярском — о новомученике, фактически, убитом. А у него же была на самом деле масса дел: он восстанавливал обитель, он принимал, наверное, других людей, он, вообще-то, был настоятелем, духовником он был даже.

В. Карагодин:

— Духовником Донецкой епархии. А Донецкая епархия до 1993 года было Донбасская, куда входил не только Донецк, но и Луганск. То есть такая огромная территория.

Диак. Игорь Цуканов:

— Вот как вообще было ощущение? У него действительно было на вас много времени, или получилось так, что?.. вот как это всё выглядело?

В. Карагодин:

— Во-первых, в начале к батюшке ещё можно было попасть, и на исповедь. Это позже, когда о нём узнала вся Украина, когда к нему начали обращаться духовники других монастырей, к нему такая толпа народу... это, наверное, был переломный 1998-99 год, когда действительно уже было трудно попасть к отцу Зосиме. И то я к нему попадал ближе к полночи. То есть батюшка Зосима как старое своё чадо меня часто останавливал в своём домике. И такое было, что я иду к батюшке на приём, а там люди приехали: «Володя, ты же свой, ты не обидишься. Зайди позже». А позже — это уже после вечерних молитв. Один из эпизодов даже вошёл во все мои книги, когда я попал к батюшке уже после вечерних молитв в полдвенадцатого ночи. И батюшка уже принял меня в своей келье. Он обычно принимал людей в «крестилке». Вот в домике батюшки был коридорчик, где ждали все, кто хотел попасть на беседу с какими-то проблемами. «Крестилка» большая, там же и библиотека — там были стеллажи с книгами. Дальше трапезная, где он принимала гостей, особо близких своих чад, по праздникам, сам трапезничал. Потом комнатка маленькая, где матушка Агапита жила, которая делала перевязки батюшке — его врач. В коридорчике была маленькая комнатка матушки схимонахини Феофании. Все, кто приходил к батюшка Зосиме, проходили через матушку Феофанию. У неё была маленькая комнатка, где была только кроватка одна и иконки — всё.
И был второй этаж. На втором этаже вначале жили отец Савва, отец Варлаам, золотошвейка матушка Алла — она же потом монахиня Афанасия, благочинная монастыря. И я обычно останавливался на втором этаже. А потом, когда стало больше людей, в домике Ксении Блаженной. Батюшка очень почитал Ксению Блаженную — он закончил питерские духовные школы. И домик, где была трапезная для паломников и кельи для священников, для гостей на втором этаже, назывался «домик Ксении Блаженной». То есть я или у батюшки останавливался, или в домике Ксении Блаженной. Более того, когда я начал издавать книги православные в Почаевской лавре, то я с батюшкой Зосимой и советовался, что издавать, как издавать. Батюшка Зосима меня и журил иногда за некоторые книги. Потом я без его благословения уже ничего не издавал — и такое было.
То есть мне повезло, что я как-то вошёл к батюшке, когда он ещё имел здоровье относительное и когда имел ещё время. Так я стал как бы уже его чадом. И когда я к нему попал в тот день (это было на Богоявление) за полночь, был такой эпизод: он со мной беседует, я задаю вопросы (как теперь понимаю, суетные вопросы — мне даже стыдно, что я старца такими вопросами мучил), и тут, я с ним беседую, батюшка отключается. Он меня не в «крестилке» принимал, а уже в своей келье, где у него был диванчик. Говорит: «Володя, я буду лёжа тебе принимать, потому что очень устал за день». Я так сел, он там лежит и отвечает на вопросы. И тут он замолчал — я вижу, что батюшка уснул. Как быть? Я у кроватки сижу, а без благословения старца, я знаю, уйти нельзя. Я же не взял благословение уйти из кельи на сон, значит, надо сидеть. Я же уже был грамотный, начитанный. И я сижу, жду.
И через минут 15-20 батюшка приходит в себя, замечает меня, что я сижу. И меня поражает его деликатность, то, что он мне сказал как пример служения Богу и людям. Он говорит: «Володенька, прости меня. Я провалился в сознание. У меня температура под 42 градуса, не выдерживаю — проваливается сознание». И мне так стало стыдно: у старца температура под 42 градуса, а я его ещё здесь мучаю. И сразу забыл, что я должен его был спросить. Я говорю: «Батюшка, благословите идти уже отдыхать». Он меня благословляет и говорит: «А мне ещё схимническое правило вычитывать». То есть я пошёл спать, а старец ещё два часа схимническое правило вычитывал. Вот один из эпизодов общения с батюшкой Зосимой — вот эта деликатность. «Прости меня» — меня поразили эти слова.

Диак. Игорь Цуканов:

— В тот момент вы воспринимали его как старца, или впоследствии пришло это понимание?

В. Карагодин:

— Изначально, когда я ехал к батюшке Зосиме, те случаи, которые мне рассказали чада отца Петра о прозорливости отца Зосимы, как он помыслы читал, как он слышал человеческие мысли. Там была такая схимонахиня Вонифатия, а в миру Надежда, батюшка называл её «маленькой Надеждой». Потому что там была такая Надежда из Мариуполя, большая, под два метра ростом, а это была Надежда маленькая — она была метр пятьдесят с чем-то. И он её называл «маленькая Надежда». Потом он её постриг в схиму, она преставилась чудным образом в обители батюшки Зосимы. Она рассказала такой случай, что она пришла к вере из-за своей мамы. Мама её Юлия была очень верующая, молилась. И она была очень милосердная: пирожки пекла и носила в больницы, и даже в тюрьмы носила. И вот мама начала плакать, что никто из детей в Бога не верует, в церковь не ходит. И эта Надежда сказала: «Мама, не плачь. Я обещаю, что приду к Богу и буду, как и ты, ходить в церковь».
И когда преставилась мама этой Надежды, она приехала к батюшке Зосиме. А батюшка как раз стоял у стола и разбирал записки тех, кто ему подал помолиться. Она сидит сзади за батюшкой и так думает: «Батюшка, что вы забыли о моей маме помолиться?» А батюшка сидит к ней спиной и говорит: «Я за твою маму молился и буду молиться». Она себе так думает: «Как вы, батюшка, за неё молитесь, когда вы её имени не знаете?» Батюшка к ней оборачивается и говорит: «Юлия маму твою зовут». Вот таких случаев была масса, то есть, когда я ехал к отцу Зосиме, уже прекрасно представлял... Более того скажу, при батюшка Зосиме все боялись не так подумать. Вот сейчас уже многие так распустились, скажем так, позволяют себе много. А при батюшке не так подумать боялись. Потому что знали, что если не так подумаешь, то можешь в лоб получить.

Диак. Игорь Цуканов:

— Но это в переносном смысле?

В. Карагодин:

— В прямом смысле. Батюшка очень не любил надменных, нахальных людей, и мог их так остановить резко, но своих чад. Потому что обычно тех, кто первый раз к нему приходил, он гладил по головушке. А кого он принимал в чада уже, тех уже чистил — это был закон его работы.

Диак. Игорь Цуканов:

— А как он принимал в чада? Вот это был какой-то ритуал или какая-то договорённость специальная?

В. Карагодин:

— Нет, это не был ритуал, это, скорее всего, был контакт с человеком. То есть если он видел, что человек способен свою жизнь посвятить Церкви в первую очередь. Он, конечно, уделял особое внимание тем людям, которые шли в священники, в семинарии. Более того, вот недавно я прочитал статью отца Никиты Панасюка, благочинного Донецкой епархии. Он очень ёмко назвал батюшку Зосиму «молодёжным старцем». Вот такой парадокс, потому что возле него всегда было много молодёжи. Он как-то умел найти ключ к сердцу молодёжи, и возле него всегда были молодые люди. Он им особое внимание уделял, он находил к их сердцам какой-то общий язык, он их понимал. И вот отец Никита Панасюк — ещё такой случай расскажу. Я выложил его интервью на моём «Ютуб»-канале. Он на камеру там говорит такой случай, что 90-е годы, отца Никиту Панасюка направляют в Донецкую епархию, в город Докучаевск. Ему надо строить храм. И он приезжает к батюшке Зосиме за советом. Вот я диссертацию выбирал, а он приехал с макетами — какой храм строить, какой выбирать проект. Батюшка ему говорит: храм святого Владимира, князя Киевского. Помогает выбрать проект. Кстати, очень напоминает Никольское. Когда я смотрю на храм князя Владимира в Докучаевске, почему-то у меня ассоциация ближайшая с храмом Василия Великого в Никольском. И говорит: «Строй храм, строй. А потом будешь в России служить». Он в шоке — какая-то шизофрения: я строю храм здесь, в Донецке, в Украине, буду служить в России — батюшка говорит. И так и оказалось: сейчас Докучаевск — это уже Российская Федерация — то, что батюшка и тогда ещё говорил, в 1992 году.

К. Лаврентьева:

— Владимир, а вы спрашивали у него какие-то такие вопросы про жизнь? Вот как детей воспитывать, как в семье всё устраивать? Что говорил батюшка про детей? Вот сейчас такое время у нас непростой в плане информационной доступности, смартфонов, интернета. И как-то всё становится труднее и труднее с детьми взаимодействовать. Что говорил батюшка тогда, в далёких 90-х, о детях?

В. Карагодин:

— Во-первых, он учил любить. Он учил ближних любить. А что такое любовь? Это внимание. Внимание — это первая буква в алфавите любви. Если нет внимания к человеку, то вообще не о чем говорить. А батюшка к человеку был внимателен. И меня самого учил: «Когда ты идёшь к сыну своему, к сыночку, он ещё маленький... Маменька моя всегда меня перед сном перекрестит, подушечку собьёт, поцелует, песенку споёт колыбельную. И ты не будь равнодушным». Это первый момент. А второй момент: когда мы с моими друзьями ездили к владыке Василию Запорожскому как раз по книжке про отца Петра — нас батюшка Зосима направил, чтобы мы некоторые моменты узнали, чтобы владыка Василий Запорожский внёс ясность в некоторые моменты жития отца Петра. Мы приехали к владыке Василию, приехали на какой-то праздник, по-моему, на Благовещение даже. Это был пост. И мы, уставшие, пошли сразу на службу. А дорога была очень плохая тогда. Мы добирались из Запорожья в Никольское едва ли не сутки, с пересадками. Расстояние небольшое, а мы едва ли не сутки добирались.
Приехали уставшие, и батюшка Зосима говорит: «Всё, идите спать». — «Батюшка, как спать? Служба, Литургия, праздник». — «Благословляю вас идти спать — на вечерню пойдёте». Мы, действительно, как упали в кровати, так и проспали до вечерней сном младенцев. То есть батюшка видел человека. И для него был пост для человека, а не человек для поста. Это был для него принцип жизни. И потом мы жили там несколько дней и беседовали на разные темы, в том числе на педагогику. Все молодые отцы, у всех есть дети. И у нас была такая дискуссия. Я был вообще против того, чтобы ребёнка наказывать. Я же педагог — педагогика любви, понимания, наказывать нельзя. Это же развивает личность — американская педагогика. Потом я вывел одно из правил воспитания атеиста: если всё можно ребёнку, то Бога нет. Понимаете? Когда человеку всё можно, то Бог не нужен. Бог — это некоторые красные линии в жизни, они должны быть и у ребёнка обязательно. Потому что вседозволенность воспитывает безбожников — бытовых, а потом и которые по мировоззрению. Второй был такой Серёга Литвиненко. Он был спортсмен, мастер спорта по единоборству. Наоборот, у него жёсткая педагогика — он говорил, как он воспитывает бойца.

К. Лаврентьева:

— Две крайности, короче.

В. Карагодин:

— Да, две крайности. Ну и Виктор Бурчик — он там не знал, как разорваться между нами. Мы спорим, дискуссия. Приходим на службу, Литургия, и батюшка выходит и говорит проповедь: «Некоторые здесь спрашивают: как ребёнка воспитывать, наказывать или не наказывать?» И нашу дискуссию передаёт — такое впечатление, что он там сидел и слушал, что мы говорим.

Он говорит: «А для чего Господь попу создал? Для того, чтобы ребёнка воспитывать. Только надо с любовью, а не по голове, чтобы потом дебилами вырастали», — и смотрит на Сергея. Сергей весь красный, его в краску бросило, потому что он спортсмен. Когда он ребёнка наказывал, он там не разбирал, куда наказывать. И потом мы заметили, что мы трое суток были в обители, и мы только о чём-то поговорим, поспорим, а на проповеди батюшка Зосима даёт ответы на наши споры. Это не только я заметил. У меня в моём архиве больше двухсот кассет записанных с различными чадами батюшки Зосимы.
И очень многие, особенно те монахини, которые там остались, говорили, что батюшка Зосима часто давал ответы в проповедях своих — ответы на вопросы. Здесь вот в книге моей новой о батюшке Зосиме, которая вышла в нашем Издательском доме Академии Жуковского, описан такой эпизод. Идёт служба, одна пожилая прихожанка, тоже, помню, из Запорожья, стоит возле клироса. И батюшка говорит проповедь, потом обращается к ней и говорит: «Когда тебя придут убивать, ты читай 50-й псалом — и будешь жить», — вот так, посреди проповеди. Она удивилась: кому я, старая, нужна, кто меня будет убивать? Приезжает домой, а к ней в квартиру забрались воры. Наверное, какие-то беспредельщики. И поскольку она была свидетелем, решили с ней расправиться просто: с четвёртого этажа сбросить с балкона. И когда она подумала, что это последние её минуты, она вдруг вспомнила слова батюшки, начинает читать 50-й псалом в страхе.

К. Лаврентьева:

— Вслух?

В. Карагодин:

— Да. Те на неё посмотрели — она психически больная, что с неё взять? Всё, развернулись. И так она осталась живой, благодаря поучению батюшки Зосимы.

Диак. Игорь Цуканов:

— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, сегодня у нас в гостях Владимир Николаевич Карагодин, писатель, кандидат педагогических наук, редактор Издательского дома Академии имени Николая Жуковского, автор целого ряда книг о схиархимандрите Зосиме (Сокуре) и о других тоже подвижниках Русской Церкви. У микрофона Кира Лаврентьева, я — диакон Игорь Цуканов. Мы продолжаем нашу беседу.

К. Лаврентьева:

— Владимир, вы знаете, мы иногда в формате наших программ вспоминаем историю из жизни владыки Антония Сурожского, когда у него ушла очень близкая ему прихожанка — умерла. И его спрашивают: владыка, ну как же теперь вы, как же теперь вы без неё? А он сказал: «Вы знаете, в наших отношениях ничего не изменилось». Вот можно ли это применить к вашему взаимодействию, к вашему общению со старцем Зосимой?

В. Карагодин:

— Более того, я убеждён из своего опыта, что батюшка Зосима за меня молился и молится, как мне помогал, так и помогает в трудные моменты моей жизни. Даже иногда я слышу его голос, когда у меня некоторые сложные вопросы в жизни бывают, и я мучаюсь, я как бы слышу голос батюшки, который меня вразумляет, особенно в тех событиях трагических, которые происходят на наших глазах в мире. И последняя моя беседа с батюшкой была за неделю до его смерти. Я приехал на Преображение к батюшке Зосиме. Я ехал туда на машине через Чернигов. Там был такой у меня батюшка любимый, духовный друг — протоиерей Иоанн, настоятель Вознесенского собора. И он всегда батюшке Зосиме передавал яблочек из сада Лаврентия Черниговского, потому что Лаврентий Черниговский имел домик свой под Черниговом, где он жил. Там у него был сад, яблони, которые он сам садил. И отец Иоанн всегда передавал батюшке Зосиме яблочки на Преображение из сада Лаврентия Черниговского. И я в этот раз приехал к батюшке Зосиме, привёз ему яблочек.
И последний день я беседовал с батюшкой именно на Лаврентия Черниговского, последний раз в земной жизни нашей. И батюшка меня благословил зайти после диализа — ему делали диализ. Деализ делали два часа, я шёл к нему, мы с ним беседовали. И батюшка Зосима дал мне наставление на всю мою жизнь. В том числе он защитил от многих искушений. Он говорит: «Володя, одно прошу: в политику не лезь. Твоё дело — писать книги», — так и сказал. А у меня было столько искушений, столько было приглашений от различных политиков и партий политических, чтобы я на хороших условиях брал участие в их проектах. И когда меня очередное искушение уже в России, здесь, настигло, у меня голос батюшки буквально вот сейчас в ушах звучит: «Одно тебя прошу: в политику не лезь». Вот до сих пор.

К. Лаврентьева:

— То есть вы такой свободный художник, писатель.

В. Карагодин:

— Да. Одна из первых книг, которую я издал для Почаевской лавры, самостоятельно издал, это была книга «Католицизм и его борьба с православием». Я очень над этой книгой трудился, я собрал материалы уникальные, исторические материалы. Я сделал обложку красочную. Мне художник отдельно рисовал эту обложку, она была разделена на две части. В первой части папа Римский Пий XI благословляет на крестовый поход на Русь, а во второй части нарисован пожар, как уже крестоносцы сжигают одну из церквей в Белоруссии — реальный факт исторический. Я эту книгу издал, такой радостный приезжаю к батюшке Зосиме с книжечкой: вот мой труд, батюшка. Батюшка Зосима на меня смотрит: «Володька, зачем ты такую книгу издал?» Я в шоке — я знаю, что отец Зосима сам столп православия, он сам постоянно в защиту православия говорит и борется, много делает. «Кого ты такой книжкой к Богу приведёшь? Ты светлые, добрые книги издавай, чтобы людям верить хотелось после них». Я говорю: «Батюшка, а что — такие книги не нужны?» Он говорит: «Нужны — для узкого круга специалистов, человек 100-500».
С тех пор это благословение " ты светлые, добрые книги издавай" — вот я стараюсь держаться этой его мысли. Ещё одна мысль отца Зоосимы. Многие мы видим трагедии в нашей Церкви, когда многие личности знаковые отпадают от Церкви, даже становятся клеветниками. Печально известна эта история с отцом Андреем Кураевым, который писал книги замечательные. Никто понять не может, что с ним произошло. А я хочу привести слова отца Зосимы, которые он мне сказал. Я же тоже хотел писать книги в защиту православия, изучать книги еретиков, даже книги оккультные, чтобы обличать, защищать, вести дискуссию. И батюшка Зосима дал мне такой урок по жизни, заповедь, которой я держусь. Эта заповедь объясняет то, что происходит со многими людьми. Он говорил: «Володенька, не изучайте зло. Изучение зла помрачает ум и оскверняет сердце». То, что произошло с отцом Андреем, мне кажется, эти слова объясняют, когда ум помрачился. И это то, что может быть с каждым. Когда мы с инфекцией смертельной сталкиваемся, мы не понимаем, что это опасно...

К. Лаврентьева:

— Мы слабые люди.

В. Карагодин:

— Да, мы все слабые. «То, что мнит, что стоит, да блюдёт себя, чтобы не упасть» — это ещё заповедь апостолов.

К. Лаврентьева:

— Буквально недавно прочитала у старца Порфирия Кавсокаливита, где он говорит: «Не боритесь со злом, а поворачивайтесь ко Христу. Это и будет ваша борьба со злом. Не отдавайте энергию этой вот борьбе, а повернитесь к миру».

В. Карагодин:

— Лучшая борьба с помыслом — это открыть Евангелие и к свету пойти.

К. Лаврентьева:

— Владимир, вы не только про старцев книги пишете, но вы ещё и про стариц пишете стихи, которые становятся потом основой для песен. Есть у вас песня про старицу блаженную Матрону, всеми любимую горячо, помощницу нашу. Называется она «Слепенькая». Расскажите, пожалуйста, про эту песню. И мы бы очень хотели её послушать в нашем эфире.

В. Карагодин:

— Скажу так, что песни мои родились из двух мотивов, двух причин. Первая причина — это необходимость передать свои мысли и чувства ученикам, когда я преподавал Закон Божий в епархии, в гимназии многие года. То есть кратко и ясно передать свои мысли и чувства. И второе: всё-таки творчество слова — «в начале было Слово» — слово имеет в христианстве, в православии какое-то особое значение. Песня — это самый короткий путь к сердцу человеческому. Во-первых, песня — это всегда плод смирения. Песню сам не напишешь. Для песни надо поэта и чтобы был композитор, не менее, а может быть, более талантливый, чем поэт. Нужен певец, который мог бы это донести, и ещё аранжировщик. Один ничего не сделаешь. Стих один напишешь, песню — нет. Песня — это всегда плод смирения. А талантливая песня, которая дошла до людей и когда её другие начинают петь, это плод смирения, послушание, которое благословляется Господом. И вот некоторые песни к моей радости начали жить уже своей жизнью.
В 2018 году в Одессе был Первый международный Пасхальный фестиваль «От моря до небес». И регент нашего хора София меня попросила написать слова для этого фестиваля. Я назвал слова «Свети, любовь». Всегда на песню какие-то образы, метафоры вдохновляют. На песню «Свети, любовь» меня вдохновили библейские слова. Я всегда чувствовал какую-то особую силу этих словах «и был вечер, было утро — день первый». Мы привыкли в нашем земном бытии считать от утра. И слова Иоанна Златоуста, которые он сказал, что мы должны проживать каждый свой день как первый день творения, с чистого листа. Это шанс покаяться, совершить добрые дела, шанс исправить свою жизнь. Каждый день — это дар Божий. Вот эти две идеи легли в основу моей песни «Свети, любовь». И она стала гимном Пасхального фестиваля. И Наталья взяла гран-при. А также Наталья спела мою песню про святую, которая была близка ей и мне. Она меня попросила написать. У неё две святых любимых — это Ксения и блаженная Матрона. Попросить — это одно, но песня же пишется не на заказ — песня пишется по вдохновению.
Я приехал в Москву. Тогда была зима. Когда я приезжаю в Москву, я стараюсь бывать у Матронушки, у Даниила Московского — это святые места. В этот раз я поехал на встречу. И там на метро я всегда смотрю на книги, которые издаются. Я люблю книги, у меня две комнаты моей библиотеки — это моё богатство, которое я всю жизнь собираю. И вот я увидел одну книгу про Матрону Московскую, написанную светским журналистом. А у светских журналистов меня всегда привлекает свежесть взгляда, потому что уже у нас глаз замыленный, у нас уже какое-то стандартное восприятие, штампы какие-то, а светский человек извне может увидеть что-то такое, что мы не видим. Меня эта книга заинтересовала, я решил, что на обратном пути её куплю. А я ехал в Химки. Это была станция «Планерная» — в метро, в переходе. И тут я возвращаюсь из Химок, а этой книги уже нет. И я почувствовал какое-то чувство своей вины перед Матронушкой, что не купил эту книгу. Еду к Матронушке.
И вот, вследствие комплекса этих факторов, у меня рождается такая песня «Слепенькая», где я пытаюсь передать её жизнь. И самая главная мысль в ней — подвиг её крестоношения. Понимаете, наша русская психология особенная. У нас калеки, инвалиды, которые неполноценные, которых в Западной цивилизации старались сбросить с горы — они мешают, лишние рты. А в российской цивилизации, наоборот, они как молитвенники. Вот эту идею уникальности я старался передать песне «Слепенькая». Она заканчивается такими словами: «Слепенькая — чтоб видеть небо, калечка — чтоб взлетать крылами».

Диак. Игорь Цуканов:

— Ну вот мы сейчас её как раз послушаем. Дорогие друзья, мы напоминаем, что сегодня у нас в гостях был Владимир Николаевич Карагодин, писатель, кандидат педагогических наук, редактор Издательского дома Академии имени Николая Жуковского, автор книг о старце Зосиме (Сокуре), о других таких вот важных и необычных людях церковных, оставивших такой незабываемый след. Владимир Николаевич, спасибо вам большое за этот вечер, который вы провели с нами.

В. Карагодин:

— И я вас благодарю за эту беседу чудную, что мы могли вспомнить нашего батюшку дорогого отца Зосиму.

К. Лаврентьева:

— Спасибо.

В. Карагодин:

— Его молитвами да даст нам Господь мир и благодать.

Диак. Игорь Цуканов и К. Лаврентьева:

— Аминь!

К. Лаврентьева:

— Всего хорошего.

Диак. Игорь Цуканов:

— С Богом.

---

Все выпуски программы: Вечер Воскресенья

• «К вере через болезнь». Ксения Черная
• «Жизнь в Церкви». Кирилл Мирейский
• «Личная история». Наталья Дмитриевская