«Храм в честь Владимирской иконы Богородицы в селе Маврино». Ксения Сергазина, Петр Чистяков

У нас в гостях были кандидаты исторических наук, доценты учебно-научного Центра изучения религии РГГУ Петр Чистяков и Ксения Сергазина.

Разговор шел об истории и приходских традициях никогда не закрывавшегося храма в честь Владимирской иконы Богородицы в селе Маврино на востоке Подмосковья, а также о тех людях, которые служили в его стенах. 

Ведущий: Алексей Пичугин

---

Алексей Пичугин:

— Дорогие слушатели, здравствуйте! Это «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин. Я рад вас приветствовать. Сегодня четверг, и наша историческая программа об истории Церкви в XX веке в эфире. Я с удовольствием представляю наших гостей, так хорошо знакомых, я надеюсь, нашим постоянным слушателям. Сегодня в гостях доценты Центра изучения религии РГГУ, Российского государственного гуманитарного университета, Пётр Чистяков и Ксения Сергазина. Ксения также эксперт Федерального центра гуманитарных практик, а Пётр руководитель аспирантской программы кафедры философии и религиоведения богословского факультета СТГУ. Добрый вечер.

Ксения Сергазина:

— Добрый вечер.

Пётр Чистяков:

— Добрый вечер.

Алексей Пичугин:

— Мы с вами в разное время, в разные годы уже даже, наверное, здесь говорили про Подмосковье и про изучение таких различных православных... этнографических, можно сказать, составляющих на востоке Подмосковья. Это современный Щёлковский район, это современная часть Ногинского района. Интересные места. Казалось бы, да, вот что может быть интересного в коттеджных посёлках недалеко от МКАДа, да? Но, во-первых, наши гости застали ещё чуть более раннее время. Мы все его застали, но вот для того, чтобы изучать эту территорию, всё-таки, наверное, предыдущие 10-15-20 лет были более благоприятными, когда там ещё сохранялись сёла, больше было коренных жителей. Но всё равно это интересные места. Каждый раз, когда ты проезжаешь, вроде бы из окна автобуса, машины ты смотришь, ну что, да, вот коттеджные посёлки, вот это ближнее Подмосковье. Но оказывается, что в этом ближнем Подмосковье ещё очень много всего интересного сохраняется. И сегодня мы поговорим про одно из таких мест. Нам, я сразу скажу, пришло письмо в редакцию, мы же недаром вам говорим: «Пишите письма, мы что-нибудь сделаем по вашим письмам, если это будет действительно интересно». И вот нам прислали письмо и попросили рассказать про такое место, как Маврино. В Маврино был и есть никогда не закрывавшийся храм, что, соответственно, позволило там сохранить какие-то любопытные традиции, тем более, что Ксения Сергазина, ну это для неё такое родное место, и родной храм, и вот сегодня я думаю, что мы поговорим и об исследованиях Петра и Ксении, и о Маврино, и Ксения повспоминает, как это было, как это выглядело. Что же это за место такое — Маврино? Мавр, Маврино, мне сразу почему-то что-то такое... Восточное, на востоке Подмосковья.

Ксения Сергазина:

— Оно село с 1703 года принадлежало Андрею Вишнякову, который купил там земли, построил каменный храм, самый ранний, наверное, в ближайших окрестностях, а потом прикупил ещё парочку сёл и там тоже возвёл деревянную церковь в селе Желтухине, теперь она Костыши. Деревянная церковь не сохранилась, к сожалению, но из нее, из деревянной, осталась в Мавринской церкви старая почитаемая резная икона «Страстной Богоматери». Сейчас это считается такая известная святыня Мавринского храма. Если кто едет туда в паломничество, то в основном ради этой Богородицы.

Алексей Пичугин:

— Но помимо иконы, ведь восток Подмосковья, он, восток-северо-восток, он богат действительно на незакрывавшиеся храмы, на сохранение традиций, причём в какую сторону там, туда мы не поедем, мы много чего интересного встретим. Вот этот куст не закрывавшихся храмов, на востоке и северо-востоке, на юго-востоке мы видим вообще любопытную старообрядческую традицию с сохранением старого обряда, Гуслицы, Орехово-Зуево и туда вот к Егорьевску, Куровское. Мы об этом тоже говорили. А вот что вы помните про Маврино из детства? Что это было за место? Традиции храма какие-то сохранялись? Наверное, много ещё старых прихожан было.

Ксения Сергазина:

— Здесь, наверное, надо сказать, прежде всего, если сравнивать с Гуслицами, что ситуация здесь немножко иная, наверное, потому что таким градообразующим предприятием в ближайших окрестностях был в советское время камвольно-прядильный комбинат во Фрянове.

Алексей Пичугин:

— Уже сейчас, наверное, надо пояснять термин камвольный. Что это значит.

Ксения Сергазина:

— Там делали шерсть. Известная в 90-е годы ровница, из которой всё вязали всем, это как раз оттуда. А до революции там была шёлковая фабрика Лазаревых, довольно известная, потому что шёлк поставляли императрице в Петербург, и, например, в Царском селе музея есть фряновские гобелены и шёлковые обои. В советское время поэтому, мне кажется, многие церкви вокруг Фрянова были закрыты, потому что всё-таки это был рабочий посёлок, и большая довольно находящаяся во Фрянове церковь, она прям огромная, на тысячу человек, с двойным куполом, её закрыли в 40 году, потому что с 38 там уже некому было служить, священников репрессировали, и Маврино осталась единственной церковью в округе, которая не закрывалась. Там была церковь в селе Рязанцы, где венчался Алябьев, и которую закрыли в 40-е годы. Причём довольно интересная там история получилась. Местные рассказывали, что сначала церковь стояла не разорённая, а потом сменилась власть местная, и уже иконы, огромные иконы из этого храма валялись в ближайшем пруду, и мальчишки как на плотах на них катались.

Алексей Пичугин:

— Интересно, а вот не разорённая... Я тут недавно был на замечательной конференции, которую СФИ устраивал по новому... Конференция сама была посвящена новому курсу, то есть тому курсу, который был взят в церковно-государственных отношениях после 43 года, мы об этом тоже говорили, и музей «Советский Союз: вера и люди», он тоже посвящен во многом как раз событиям, которые пришли с начала нового курса. И вот я на этой конференции слушал доклад вашего коллеги из РГГУ и из Коломенской семинарии Вадима Никонова, который рассказывал много о таком феномене, я про него не знал никогда, церквей, которые действительно были или... духовенство было репрессировано, сами храмы были по каким-то причинам не закрыты, забыли подписать какой-то документ о закрытии храма.

Ксения Сергазина:

— Да, тут так и случилось. В 38-м последнего священника расстреляли, а в 40-м только официально закрыли церковь.

Алексей Пичугин:

— Это 2 года. А вот когда проводили какую-то... что-то вроде инвентаризации после войны, выяснялось, что храмы, закрытые по факту ещё в 30-е годы за тем, что клир был репрессирован, стояли открытыми до 1946-1947 года. То есть он просто заперт на ключ, а ключ у кого-то хранится. Но официально церковь не закрыта, то есть можно даже какие-то мирянским чином богослужения совершать. В Рязанцах не так, там она официально была закрыта, но ключи были у местных старушек, и они в праздники, например, брали оттуда крест и иконы, и могли ходить крестным ходом сами по полям или могли на отпевание тоже приносить церковный крест. И в соседней деревне, в часовне, там тоже так, там до сих пор так делается, ключи от часовни у жительницы села. И каждый раз, когда кто-то умирает из местных, она приходит, берет старый крест. Я думаю, что это запрестольный крест еще старая-старая церковь, века, наверное, 18-го по виду. И с этим крестом всегда. Они от часовни топают на кладбище в Рязанцево. А это, ну, прилично. Несколько километров они идут.

Алексей Пичугин:

— И эта традиция сохранялась и сохраняется.

Ксения Сергазина:

— Да, да, да. Она сейчас живая.

Алексей Пичугин:

— Интересно. А крест они берут из Маврина?

Ксения Сергазина:

— Нет, нет, они берут крест из этой часовни, которая в деревне.

Алексей Пичугин:

— А, из часовни. А часовня стоит до сих пор?

Ксения Сергазина:

— Часовня стоит, она довольно старая, она, наверное, 846-го что ли года, то есть ей 150 лет.

Алексей Пичугин:

— И так они... Пётр, Пётр кивает, тоже включайтесь.

Пётр Чистяков:

— Ну, мне вспоминаются архивные документы конца 30-х годов, когда их смотришь, есть в Щелковском архиве такая подборка по церквям Щелковского района, и вот когда смотришь эти документы, возникает впечатление, что в самом конце 30-х годов, уже после Большого террора была проведена такая вот просто зачистка, и было закрыто, ну, практически всё, практически все местные церкви. Но, соответственно, Маврино каким-то чудом уцелело, и...

Ксения Сергазина:

— Мы даже знаем, каким.

Алексей Пичугин:

— А каким?

Ксения Сергазина:

— Нам рассказывали старушки про это. Потому что, когда собирались закрывать, священник очень испугался и убежал в лес, и его не поймали там. Ну, потому что церковь находится далеко, от Фрянова ещё 5 километров по лесу. Туда не каждый транспорт проедет. Ещё в моём детстве, то есть в начале 90-х, туда можно было доехать только на тракторе, особенно в непогоду. А так ты идёшь пять километров по лесу, старушки ещё волков вспоминают, поэтому страшно и далеко. И когда туда приехала на какой-то разваливающейся машине, кто, полиция, наверное, местная, священник убежал в лес, а церковь была закрыта, и они его просто не нашли.

Алексей Пичугин:

— А это год какой был?

Пётр Чистяков:

— Двадцать шестой, по-моему. Трудно сказать, потому что в таких устных рассказах даты никогда не фигурируют, но действительно, церковь в Маврине стоит на краю поля, и издали довольно видно дорогу, поэтому издали.

Алексей Пичугин:

— А Маврино что собой сейчас представляет?

Ксения Сергазина:

— Сейчас там село, причём состоящее как бы из двух частей. Есть старая часть села, а есть, как ты сказал, новые посёлки, в основном москвичей. Оно так и стоит в лесу, теперь там хорошая дорога, то есть проехать можно почти всегда.

Алексей Пичугин:

— Да, вот, я к этому и спрашивал, дорога есть.

Ксения Сергазина:

— И распродали участки, то есть те поля, которые в моём детстве были.

Алексей Пичугин:

— Засеянные?

Ксения Сергазина:

— Да, засеянные, такие живые. Теперь там такие наделы небольшие земельные, уже вырастают небольшие коттеджи. В основном местных.

Алексей Пичугин:

— Да, вспоминаю, как у меня бабушка с дедушкой жили в поселке Восточный. Тоже в ту сторону, сразу за МКАДом. И я помню, как мы ходили воровать кукурузу на колхозные поля в моём детстве. И сейчас, когда я проезжаю, я вот хотел эти поля показать супруге. Мы поехали... Нет, мы ехали не кукурузу воровать, естественно. Ну, я догадывался, что полей, как таковых, наверное, уже нет.

Ксения Сергазина:

— Там же ещё природоохранная зона.

Алексей Пичугин:

— Она дальше чуть-чуть. Она чуть-чуть дальше. Вот буквально поле кончается, и она начинается, потому что там канал проходит. А там уже вместо поля 25-этажные дома.

Ксения Сергазина:

— Посмотрела я. Всё-таки не 20-е, а, наверное, 30-е годы, потому что Василий Успенский, священник, умер, который прятался в лесу, умер в 36-м году. То есть когда-то в 30-е это происходило.

Алексей Пичугин:

— Друзья, мы напомним, что в гостях у светлого радио сегодня доценты Центра изучения религий РГГУ Ксения Сергазина и Пётр Чистяков. Знаете, мы вот, я подумал, упущение такое у нас. Мы всё время в наших программах говорим про закрытие храма. Храм закрылся. Причём не только в нашей линейке программ по истории церкви, мы вообще в программах наших «Светлый вечер» часто говорим о том, что вот в 30-е годы храм был закрыт, в 20-е, в конце храм был закрыт. И я понял, что многие наши слушатели вообще не представляют, как процедура закрытия храма выглядела. Потому что для многих — это как? Пришёл указ, храм в селе, там, условно в Маврино закрыть. Приехали, опечатали, священника арестовали, увезли, расстреляли на Бутовском полигоне, и храм до 1991 года был закрыт. Процедура была иная, всё было очень сложно, и именно поэтому храмы какие-то действовали, какие-то долго действовали, какие-то, вот как Никонов на этой конференции рассказывал, вообще забывали закрыть. В некоторых закрытых храмах официально продолжались богослужения, и продолжались они до конца 40-х годов. То есть это такая чересполосица была, которую необходимо пояснить. Давайте...

Пётр Чистяков:

— На самом деле очень любили как бы постепенно продавить, то есть сделать всё возможное, чтобы верующим продемонстрировать, что церковь закрывается в силу каких-то будто бы логичных причин. То есть, например, довольно частый сценарий — это арест священника. По каким-то причинам туда никого не назначают. Есть такое расхожее мнение, что было некого назначить, но на самом деле московская епархия была довольно благоприятной, там духовенство всегда было, и можно было перевести с каких-то других приходов. Можно предполагать, я, правда, к сожалению, таких документов не видел, но у меня есть некоторые основания предполагать, что во многих случаях давление оказывалось на епархиальное управление, на архиерея, чтобы он, соответственно, на определенные приходы никого не назначал. Ну и в документах излюбленная формулировка, это что церковь закрывается в связи с тем, что в течение долгого времени в ней не совершаются богослужения. Ну и вот эти церкви Щелковского района, закрытые в конце 30-х годов, ну тут, соответственно, понятно, сначала арестовали духовенство, потом стало некому служить, и потом уже власти как будто констатируют свершившийся факт, хотя на самом деле это никакой не свершившийся факт, а просто вот заключительный акт этого спектакля драматического.

Алексей Пичугин:

— А я же так понимаю, что просто закрыть храм было нельзя. Во-первых, можно было платить, как это и происходило. Люди платили, прихожане этого храма, составлявшие двадцатку, платили налог. Вот пока они его платили, его могли повышать, он мог оставаться фиксированным, но пока они его платили храм действовал. Дальше, если его очень надо было закрыть, если существующий рядом колхоз считал, что храм необходим колхозу под какие-то хозяйственные нужды, зернохранилище, ещё что-то.

Ксения Сергазина:

— Или под кирпич.

Алексей Пичугин:

— Да, но тогда его уже сносили. В таком случае, вот вы колхоз и вам нужен храм, а мы причт, вернее, мы прихожане, и мы платим налог. Вот что вы делаете для того, чтобы мы, мы исправно платим налог, Всё равно отдали вам храм?

Пётр Чистяков:

— Ну у колхоза всегда было преимущество, поскольку советское законодательство, постановление 8 апреля 29-го года, разрешало закрыть храм в том случае, если здание требуется для каких-то государственных целей. И были ещё две возможности абсолютно легально закрыть храм, если здание находится в аварийном состоянии или если нарушена законодательство о культах общиной. То есть на самом деле здесь беда в том, что у общины фактически не было механизма защиты, вернее, механизм был прописан, они могли жаловаться, были такие местные комиссии по вопросам культа при исполкомах областных советов, было наконец центральная комиссия по вопросам культа, туда можно было жаловаться, но никто не давал гарантии, что они действительно вмешаются и помогут. Иногда такие случаи бывали. Бывало, что в тридцатые даже годы удавалось опротестовать закрытие той или иной церкви, но, как правило, если в округе было закрыто всё абсолютно.

Алексей Пичугин:

— Вы говорите: священник убежал в лес. И почему это помешало закрытию храма? Или нужна была его подпись?

Ксения Сергазина:

— Да, нужно было его подпись, некому было документы подписать. Они не могли даже открыть церковь, не могли посмотреть, что там внутри. Не могли составить опись, они не могли сделать всю документацию, которые к этому моменту требовались.

Алексей Пичугин:

— Мне священник, который долгое время служил там, относительно недалеко, он и сейчас служит относительно недалеко. Но у него был друг, который служил в восьмидесятые годы в Стромыни. Ну начало девяностых, потому что храм был закрыт в разгар хрущевских гонений, местные жители прятали чудотворную икону богородичную, которая была в Стромыни, и вот он мне прямо пересказывала чуть ли не по ролям, как там все это происходило.

Ксения Сергазина:

— И там разные версии о том, как её прятали, где.

Алексей Пичугин:

— Да, да. И как она вроде бы в храме, её приезжают то ли изымать, потому что к ней огромное количество верующих приезжало, она не в храме, а в избе уже хранилась, приезжают, а её нет, пустое место в божнице. «Ой, Богородица-то ушла, — говорили бабушки, — а куда ушла — непонятно». И вот так её из дома в дом прятали до девяностых годов практически. Это отец Георгий Хлебников рассказывал. Пётр его знает.

Пётр Чистяков:

— Здесь достаточно интересная история. Дело в том, что в Маврине, в начале восьмидесятых годов довольно часто бывал на богослужениях замечательный историк, архивист, Леонид Аркадьевич Вайнтрауб, глубокий знаток церковной истории, ну, наверное, и в целом, и особенно Подмосковья. И он говорил, что слышал в те годы вот такой рассказ, что будто бы церковь в Маврине не закрыли, потому что там служил племянник митрополита Сергия Страгородского. Ну это выглядит, скорее, как легенда, потому что никто из известных нам священников, служивших там в то время, в родстве с митрополитом Сергием не мог быть.

Алексей Пичугин:

— Но мог быть не в родстве, а там учиться где-то, например. Ну нам же кажется: где там патриарх? Где митрополит, а потом патриарх Сергий, а потом Алексей? Но они же где-то учились, у них было много однокашников. И среди однокашников были простые священники, так что вполне возможно кто-то из мавринских священников мог быть каким-то... условно где-то пересекавшимся с Сергием. А уж народная молва его сделала там племянником.

Ксения Сергазина:

— Из известных людей, как ни странно, в девяностые туда ездил Якубович. Он был прихожанином этого храма.

Алексей Пичугин:

— Леонид Якубович?

Ксения Сергазина:

— Да. Он дружил с тамошним священником Евгения Абехтиковым, который был довольно молодой, активный, и из его прихожан семь человек стало священниками. То есть он занимался мальчишками так хорошо, что все они пошли в духовенство.

Алексей Пичугин:

— Ну отца Евгения, я так понимаю, сейчас уже нет в живых?

Ксения Сергазина:

— Он умер в пандемию.

Алексей Пичугин:

— Но он был до конца он оставался настоятелем Мавринского храма?

Ксения Сергазина:

— Нет, не совсем так, в какой-то момент его перевели в Воскресенское.

Пётр Чистяков:

— Воскресенское, это Ногинский район.

Ксения Сергазина:

— И там тоже он создал такую большую крепкую общину. А здесь стал служить с 98-го года священник Дионисий Иванов из Фрязино как раз. И приход стал менее известным сразу. Стало меньше народу ходить, как-то больше осталось старушек, молодёжь совсем ушла, как-то вот изменилась ситуация. Хотя он довольно симпатичный, у него шестеро или семеро детей, такой хозяйственник хороший.

Алексей Пичугин:

— Друзья, мы напомним, что в гостях у светлого радио сегодня Пётр Чистяков, Ксения Сергазина — доценты Центра изучения религий РГГУ, Пётр также руководит аспирантской программой на кафедре философии и религиоведения богословского факультета в СТГУ, а Ксения — эксперт Федерального центра гуманитарных практик, мы говорим о Владимирском храме в Маврино, это село в Щелковском районе Московской области, храм никогда не закрывался, и вот мы говорим о тех традициях, которые там были, о жизни востока Подмосковья, о любопытных вещах, с этим связанных, продолжим через минуту буквально, никуда не уходите.

Алексей Пичугин:

— Мы возвращаемся в студию светлого радио, друзья. Напомним, что в гостях у нас Пётр Чистяков, Ксения Сергазина, доценты Центра изучения религии РГГУ. Мы говорим о Маврино, это село в Щёлковском районе Московской области, о Владимирском храме, который никогда не
закрывался, о людях, которые с ним связаны, о традициях, о
времени, о том, что наши гости помнят о старом Маврино.
Относительно старом, конечно, потому что...с 90-х, с начала 90-х
годов, я так понимаю, можете наблюдать. Вот Ксения в основном с
начала 90-х его наблюдает. Но всё равно это уже много лет и какие-
то традиции. А я ещё помню, когда мы восстанавливали храм в
Подольском районе Подмосковья, в начале 2000-х к нам приходили
люди, которые хорошо помнили храм ещё не закрытым, мало того,
не снесённым, его снесли после войны, там много кто его помнил
не снесённым, а вот не закрытым, закрыли его там в ранние 30-е,
кого-то крестили, кто-то помнил священника, кто-то ещё что-то
помнил, конечно, вот это поколение уже, к сожалению, почти
ушло. Но есть действительно известные священники, которые
служили в Маврино. Многолетний секретарь Московского
епархиального управления, отец Александра Ганаба, настоятель,
сейчас почётный настоятель Троицкого собора Подольска, всё
подмосковное духовенство, я думаю, прекрасно помнит времена,
когда он был епархиальным секретарём.

Ксения Сергазина:

— Они там его звали Канаба.

Алексей Пичугин:

— Да, ну такая фамилия, да, вроде бы и простая, но многие,
да, как-то могут её менять. Вот он был рукоположен в 79-м году, и
первый приход его был как раз в Маврино. Его помнят, да, вы
говорите?

Пётр Чистяков:

— Да, да, да. Старушки мавринские его очень хорошо
помнят.

Ксения Сергазина:

— У них вообще интересные воспоминания о священниках.
Они почти никогда не знают фамилий, помнят только по именам,
но дают им такие очень яркие описания, как до революции, когда
не было фотографий, а описывали внешность. Например, про
одного они говорили, был Иван-чёрный или цыган, а второй,
говорят, был Иван-седой, а ещё был священник слепой. Петя,
наверное, лучше расскажет. Нам пришлось прямо распутывать, что
это была за история, откуда пришли эти монахи, которые стали
священниками в Маврине.

Пётр Чистяков:

— Да, дело в том, что там, в Маврине, около алтаря, как это обычно бывает, похоронены местные священники, и
вот среди этих священнических могил есть два абсолютно
одинаковых чёрных креста, на которых только два имени — игумен
Виссарион и монах Иустиниан. Более... ни фамилий, ни дат жизни,
более ничего абсолютно. И даже по кресту невозможно
датировать время их жизни, поскольку кресты новые, поставленные
уже в 90-е годы.

Алексей Пичугин:

— Но ведь ставили же люди, которые помнили их,
наверное.

Пётр Чистяков:

— Конечно. Мы
стали расспрашивать, и оказалось, что местные старушки
достаточно хорошо их помнят и говорят, что они были оба,
соответственно, монахами, и что они служили во время войны.

Алексей Пичугин:

— Они служили в одно время?

Ксения Сергазина:

— Да, они служили в одно время.
Соответственно, отец Виссарион игумен, он был настоятелем, а...

Алексей Пичугин:

— Иеромонах Иустиниан.

Пётр Чистяков:

— А второй монах, он даже не... Он не
иеромонах, он просто монах, он был у него псаломщиком. И мы стали искать, мы стали выяснять, и в какой-то момент одна из местных старушек нам рассказала, что до Маврино эти монахи служили в Ивлеве, тоже очень интересное место, к сожалению, совсем рядом, буквально несколько километров, но, к сожалению, утраченное, потому что там сделали артиллерийский полигон, и эта территория абсолютно недоступна.

Алексей Пичугин:

— Вот где артиллерийский полигон, я знаю.
Это там, да?

Пётр Чистяков:

— Да-да-да, это там.

Ксения Сергазина:

— А раньше через эту территорию
ходили в Лавру. Фряново — окрестности Лавры — ходили пешком
часто, полигон закрыл фактически доступ фряновцев и
мавринцев к Троице-Сергиевой Лавре.

Алексей Пичугин:

— Я думаю, что к Лавре было
очень много дорог, потому что пешее паломничество в Лавру, это
было очень популярно в дореволюционные времена, да и в
послереволюционные. Поэтому это не только прямая дорога
там пешеходная, которая сейчас возродилась.

Ксения Сергазина:

— Да, вот как раз такая знаменитая тропочка преподобного была именно там, где полигон.
Они чаще ходили там. И как-то по ним она сохранилась. Петя
нашёл документы об этих священниках, то есть о священнике и о
монахе. Оказалось, что они были из Лавры, и когда монастырь был
закрыт, попали на приход.

Пётр Чистяков:

— Да, они оба были насельниками
Гефсиманского скита, причём они служили как раз в той части Гефсиманского скита, которая сохранилась, они служили в
пещерах. И потом был такой момент, в 20-е годы Лавру закрыли, а
Гефсиманскому скиту удалось некоторое время продержаться,
потому что монахи зарегистрировали его как Гефсиманскую
трудовую артель. В 20-е годы это спасало, но в конце 20-х уже
нет, и многие из лавры вот туда перешли. Ну а вот, соответственно,
когда закрыли уже окончательно Гефсиманский скит, многие
перешли куда-то на приходы, и, соответственно, отец Виссарион
стал настоятелем. В Ивлеве он там сменил старого уже очень
священника, видимо, то ли ушедшего за штат, то ли
скончавшегося. Ну, а потом в Ивлево церковь была закрыта, и в то
же время умер отец Василий Успенский, и, соответственно, они оба
уже до своей смерти служили в Маврине.

Алексей Пичугин:

— А вы установили какую-тто непрерывающуюся цепочку
священнослужителей в Маврино от советского времени такого
ну там довоенного и до настоящего времени или только по
воспоминаниям некоторые имена по воспоминаниям старых
прихожан?

Ксения Сергазина:

— Восстановили, но по воспоминаниям тоже, не только по
документам.

Пётр Чистяков:

— В общих чертах мы восстановили, но дело в том, что
есть несколько моментов, когда священники менялись достаточно
часто, и это всегда такой момент сложный, потому что, как вы
понимаете, теоретически священник может прослужить на приходе
даже самое краткое время, иногда буквально несколько дней, а такие случаи были. Ну и вот в Маврине тоже был такой момент какой-то переходный, потому что
после смерти отца Виссариона, судя по всему, он умер в 45-м году,
там служил такой отец Иван Нефёдов, его очень многие помнят.

Алексей Пичугин:

— Это вот один цыган, другой седой, да?

Пётр Чистяков:

— И отец Иван послужил до 61-го года, он тоже там же умер и там же похоронен. Потом там
служил совсем молодой в те годы отец Павел Михин, и вот,
видимо, после отца Павла был какой-то такой момент переходный,
потому что часто менялись священники, и вот это нам известно как
раз по воспоминаниям. В частности, одна из наших собеседниц,
это, к слову, внучка отца Василия Успенского, говорила, что вот
один был батюшка, она даже не уверена была насчет его имени, но у него, говорит, дача была рядом, вот он поэтому там служил. Вот он приезжал, то есть кто-то мог служить даже временно, совсем такой
краткий период.

Алексей Пичугин:

— Я так параллельно смотрю, отец Павел Михин в
89-м скончался, есть некролог в ЖМП. Ну, а потом уже отец
Александр Ганнаба, и это уже более близко.

Ксения Сергазина:

— А внучка, конечно,
нам очень помогла, потому что оказалось, что простые старушки не
из духовных, совсем не помнят имён, она всё-таки помнила имена,
и у неё даже в личном архиве осталась фотография и её деда, отца
Василия Успенского, и игумена Виссариона тоже Куликова, они
стоят вместе там, около церкви. Эта фотография есть. И сама она
была 30-х годов, помнила хорошо вдову священника Василия
Успенского, то есть свою бабушку, много про нее рассказывала,
говорит, что она учила девочек деревенских шить. Вообще, была
такая известная там дама. И рассказывала много про свою тетку,
которая была не монахиней, конечно, но такой одинокой
старушкой, которая жила всегда при церковной сторожке и
помогала при церкви.

Алексей Пичугин:

— А монашеские общины которые часто бывали при
таких храмах из монахинь разных закрывшихся монастырей,
которые переходили куда-то, не было?

Ксения Сергазина:

— Не было, но были четыре
монахини, которые жили во Фрянове, скорее всего, из...

Пётр Чистяков:

— Одна из них была из Переславля.

Ксения Сергазина:

— Мы думали, что еще из Радонежа, может
быть.

Пётр Чистяков:

— А может быть, да. И очень интересный попался как-то старый
помянник там в церкви в Маврине, явно вот кого-то из монахинь,
потому что там упоминается очень много священников и монахов, монахинь. Вот возникло такое впечатление, что это
может быть кто-то из Хотьковского монастыря.

Алексей Пичугин:

— Интересно, а традиции какие-то сохраняются? Да даже, может быть, не традиции. Я тут столкнулся с тем, как я вот приехал к своему хорошему товарищу в храм, никогда не закрывавшийся, его назначили в никогда не закрывавшийся храм. У него ничего нет
старого, потому что предыдущий настоятель, скончавшийся от
ковида, всё в епархию отвёз.

Ксения Сергазина:

— Здесь много осталось. Но много и увезли, потому что... Оказалось, что как раз Ганаба увёз книги церковные, которые были ещё от Вишнякова, то есть XVIII века.

Алексей Пичугин:

— Отец Александр любит церковные
книги.

Ксения Сергазина:

— Кроме того, было много вкладных облачений
дореволюционных, потому что попечители этой церкви были... жили в селе Порееве, были довольно богатыми, и их могилы сохранились. А там сейчас тоже в Маврине такие огромные купеческие памятники. Они часто жертвовали облачения, и в описи имущества это значится теперь. Часть облачений во Фряновском храме, часть разошлась, и, по-моему, парочка попала во Фряновский краеведческий музей, который теперь там находится, в здании старой деревянной усадьбы 1801 года и стоит прямо на горе в самом центре посёлка. Из традиций какие-то остались, а какие-то утеряны. Например, мы знаем, что «Страстную икону», о которой я говорила в самом начале, резную, что её в советское время могли ли в советское время? Наверное, в досоветское время. Носили на
источник...

Алексей Пичугин:

— Могли и в советское время.

Ксения Сергазина:

— Потому что в пяти километрах от церкви в Маврино есть
место явления этой иконы. Источник в селе Костыши. Там же
почитали Параскеву Пятницу и вот эту «Страстную» Богоматерь.
Соответственно, было несколько дат в году, когда на источник
приходили. В 11-ю Пятницу и 26-го августа на «Страстную». Сейчас они уже не носят икону совсем на источник, но продолжаются крестные ходы, и вся община теперь уже не пешочком, а на автобусе, но строго в эти дни, в канун этих больших праздников едет на источник, там совершается молебен, все берут воду, а наутро совершается богослужение тоже с водосвятием уже на территории Мавринского храма и в самом храме, и икону носят
крестным ходом, ставят её на козлах перед храмом, все
пролезают. Да, это традиция пролезания осталась.

Алексей Пичугин:

— Откуда же она взялась? Я вот первый раз с этим столкнулся, правда, в Тутаеве, где эта огромная икона Спаса, не знаю, просто одна из самых, наверное, больших, которые я видел. Там есть калиточка в самом храме, где люди пролезают под ней. А когда её один раз в год носят на крестный ход, там 12, по-моему, священников её несут, тоже какой-то символизм в этом есть, там люди тоже под ней пролезают. Вот что это за пролезание, я даже не знаю, откуда это взялось.

Ксения Сергазина:

— Ну, видимо, это связано как раз с крестными ходами, потому что икону несли, люди её встречали возле своих домов, прикладывались к ней, потом вот так под ней проходили. Есть такие источники, где об этом рассказывается, как икону встречали в былые времена во время крестных ходов. И мне думается, что прохождение под иконой уже вот такое в стационарных условиях, вот так сказать, если она находится постоянно в храме, и под ней вот сделана такая калиточка, такой лаз. Это некая память о крестных ходах с Иеусалимской иконой Богоматери, из Бронниц. Вот так получилось, она в настоящее время находится в церкви села Малахово. Крестные ходы с ней не совершаются уже сто лет.
Последний раз её с крестными ходами носили в двадцать шестом
году. Но вот когда она оказалась в Малахове, уже после
войны, соответственно, специально сделали киот с таким вот
небольшим окошечком внизу, чтобы можно было пролезть, и
действительно всегда пролезают.

Ксения Сергазина:

— Это из оставшихся. А есть еще
утерянная традиция. Оказалось, что до 60-х годов Богородице
шили облачение, причем в цвет священнических. Ее переодевали.

Алексей Пичугин:

— А как? Она же всегда богородичное облачение с синего, голубого или
голубого цвета.

Ксения Сергазина:

— Нет, ей меняли платье. Причём это была Устюша,
которая не монахиня, но вот такая незамужняя дама, которая жила
в священническом доме, которая занималась шитьём облачения для
иконы. Они были разноцветные. Богородичные платья голубые, на
Пасху белые, наверное.

Алексей Пичугин:

— На Пасху белое. Традиция служить на Пасху в красном, это традиция советского времени.
Или, может быть, какая-то ещё локальная где-то, но в целом
Пасху всегда в белом служили. То есть, действительно, меняли там
на Троицу Богородицу в зелёное, да?

Ксения Сергазина:

— Да, да, да. Они меняли в 60-е.
Я думаю, что со смертью, наверное, Устюши всё это закончилось. Местные, правда, говорят, что напали на церковь, какие-то воры хотели украсть икону, и вот после этого они стали меньше внимания привлекать к иконе, так сильно её не украшать.

Алексей Пичугин:

— А ближайший незакрывавшийся храм, это, наверное, Филипповский, уже Владимирской области?

Ксения Сергазина:

— Филипповский и еще один есть.

Алексей Пичугин:

— Ну, в Стромыни закрылся.

Пётр Чистяков:

— Нет, Филипповский был все-таки закрыт.

Ксения Сергазина:

— В Душоново еще была не закрыта.

Пётр Чистяков:

— Филипповскую закрыли, а из ближайших, соответственно, в Душоново она не закрывалась, и несколько подальше село Петровское.

Алексей Пичугин:

— Душоново вот я уже по карте посмотрел, а Петровское не знаю где.

Ксения Сергазина:

— Душоново ближе к дороге, туда удобнее добираться.

Алексей Пичугин:

— К бетонке.

Ксения Сергазина:

— Да, я думаю, туда чаще ездили, потому что транспортная доступность была всё-таки полегче. Маврина добраться сложнее гораздо.

Алексей Пичугин:

— Друзья, мы напомним, что в гостях у светлого радио сегодня Ксения Сергазина, Пётр Чистяков, доценты Центра изучения религии РГГУ, и мы говорим о традициях, об истории прихода в Маврино, в селе, в Подмосковье, в Щёлковском районе. Очень интересно, храм никогда не закрывался. А что у вас была за история с собиранием воспоминаний вот в этом районе? Мы когда-то об этом говорили, но мне кажется, надо напомнить.

Ксения Сергазина:

— У нас в какой-то момент было много времени. Я сидела в декрете, как раз жила там во Фрянове у бабушки с младенцем, и каждый церковный праздник, вернее, народный, ну так, скорее, в праздники я старалась сходить по разным окрестным церквям, и спрашивать старых прихожанок, что они помнят. И удалось довольно много записать интервью с прихожанками. Наверное, самая старшая из них была 1907 года, Софья Ивановна Заворуева. Её дед был регент, и она рассказывала, как её маленькую, в 8 лет, он привёл на клирос во Фряновскую церковь, сказал: «Голосочек-то у тебя высокий, пойдёт-пойдёт-пойдёт, давай». Она рассказывала про старую церковь ещё до закрытия во Фрянове, и как она помнила, росписи, какие она помнила иконы. Это было такое важное общение с ней. И тут надо сказать ещё, что, когда мы познакомились, ей было уже под сто, девяносто семь, наверное, лет. Девяносто шесть, может быть. У неё была прямая спина и очень поставленный голос. Хотя она шла в таком запустении, дом уже не топился, не было печки, но вот...

Алексей Пичугин:

— А как она зимой?

Ксения Сергазина:

— Традиция, ух! А вот как-то, молилась.

Алексей Пичугин:

— Ну, в смысле, не замерзала-то как?

Ксения Сергазина:

— Не замерзала. Ну, ходила в тулупчиках, в валенках. У неё были довольно напряжённые, как ни странно, отношения с местным священником. Он её подкармливал, но, по-моему, он её так и не причащал. Это было странно. Вот какая такая позиция.

Алексей Пичугин:

— Почему?

Ксения Сергазина:

— Потому что она в 90-е годы была не совсем, конечно, бабкой-читалкой, но почти. Она заведовала всеми отпеваниями там. И вот повелось, что с духовенством отношения напряжённые.

Алексей Пичугин:

— То есть звали на отпевание её, а не священника.

Ксения Сергазина:

— Её, да, да, да.

Алексей Пичугин:

— То есть, молитва лучше дойдёт?

Ксения Сергазина:

— У неё был свой такой кружок старушек, и они вместе... Знаешь, мне кажется, что это не про то, что молитва дойдёт, а про то, что они... как бы профессионалы религиозные, она точно всё сделает правильно, по канонам. Священники молодые, их присылают, они не местные.

Алексей Пичугин:

— Их там кто-то научил где-то, непонятно, а у нас не так всегда.

Ксения Сергазина:

— Да, она точно своя. Она знает, как псалтырь читать, она знает, что куда поставить, что куда положить, что сказать родственникам. В общем, именно она профессионал.

Алексей Пичугин:

— Ну вот нынешний мурманский митрополит рассказывал, что, когда он был священником в Поморском селе, а его туда прислали... петербуржец, моряк, офицер морской, да, для него это тоже всё было... когда он воцерковился и стал священником, для него всё было внове. И вот его прислали в это большое Поморское село. И он столкнулся с тем, что у него есть конкуренция. Причём священники, которые служили в этом селе до него, по крайней мере, так он рассказывал, конкуренцию эту не выдерживали с местной бабушкой. Бабушка заведовала всей религиозной жизнью. Причем заведовала с 30-х годов и рассказывала, что она это делает по наследству, потому что, когда репрессировали последнего священника перед арестом, он ей передал все свои полномочия. Ну, понятно, что мы понимаем, что не мог все свои полномочия ей передать, но вот она это так воспринимала. Книги, все помянники, все у нее было. Ну, литургия, наверное, понятное дело, не служила, что-то вот, всё остальное, она...

Ксения Сергазина:

— Это как у Ардова, да? Все у меня в шапке служили, и ты будешь... Да, и ты будешь в шапке служить.

Алексей Пичугин:

— Да, это история про то, как священника назначили на приход, и ему староста говорила, а он говорит: я же молодой, нет, у меня ещё никакой шапки-то нету. «Ничего не знаю, все у меня в шапке служили, и ты будешь в шапке служить». И вот он говорит, долго мы с ней... Уже отношения вроде бы наладились, но всё равно вот с недоверием она к нему относилась, и люди тоже ходили чаще к ней. Но когда она уже собиралась помирать, она ему всё отдала, и вроде как это было для местных жителей знаком того, что теперь он уже, священник, наследует её традиции, и ей наследует, а она унаследовала такой мостик.

Ксения Сергазина:

— Здесь тоже так случилось не в Мавринской, а во Фряновской, соседней, церкви. Когда в 97 году приехал новый священник, отец Михаил Герасимов, он привёз с собой молодую команду мальчиков в основном из Фрязина. А в церкви уже была община старушек. Одна из них, Валентина Котова, была дочкой, по-моему, или внучкой регента в Маврине или племянница, родственница регента. И там тоже было противостояние этих двух команд. Но решилось хорошо. Договорились так, что по воскресеньям служат молодые, а в будни поют старушки. Это было полюбовно так. И еще там, конечно, было сложнее, потому что молодой священник привез с собой не только молодую команду, но еще и знаменный распев. А старушки привыкли петь обиходом, и они считали, что совершенно невозможно. Ладно, постом петь знаменным, но чтобы в Пасху петь знаменным, совершенно было... дикость просто.

Алексей Пичугин:

— Это было... Я даже помню это хорошо, в том храме, где я, куда я начинал ходить, где воцерковлялся, там тоже пели знаменным распевом, до сих пор поют. Но тогда это было время, когда издавали... Есть такой знаменитый исследователь, популяризатор знаменного пения Борис Кутузов, он был, не знаю, до сих пор, наверное, регентом в Спасо-Андрониковом монастыре. И вот он издавал свои сборнички знаменного пения. Они все были гармонизированы, переложены на ноты. И в тех храмах, где это было интересно, там пели по этим сборникам Кутузова, я до сих пор помню эти книжечки.

Ксения Сергазина:

— Мы даже крюки учили.

Алексей Пичугин:

— Да нет, ну крюки там не учили. Я-то вообще ноты не знаю. Ну как? Знаю примерно. Вот люди там действительно пели на клиросе по этим сборникам.

Ксения Сергазина:

— И ещё, кстати, знаешь, старушкам ещё отдали отпевание, конечно. Если приносили покойника, то отпевать шли старушки.

Алексей Пичугин:

— Не священник.

Ксения Сергазина:

— Ну, священник тоже, но хор был старушечий. Молодёжь не оставалась.

Алексей Пичугин:

— Интересно, да, вот, казалось бы, да, вроде бы совсем всё недавно, но сейчас я так понимаю, что все эти традиции уже ушли и канули в Лету. Или нет?

Ксения Сергазина:

— Большая часть старушек уже померла, к сожалению. Да, мы успели вот записать и внучку священника Мавринского храма, и внучку регента, и нескольких человек из старого хора. И даже нам показывали его фотографии, мы успели подписать, кто там.

Алексей Пичугин:

— А новое поколение старушек — это всё уже советские женщины, которые с фабрик, без традиций, да, пришедшие в храм уже в 90-е годы.

Ксения Сергазина:

— Мне повезло. Я жила с бабушкой во Фрянове сколько-то лет, с рождения до пяти, и обе её соседки ходили в церковь, причем одна, вот прям всю жизнь, она была 12 года, тетя Лиза такая Серова, она ходила пешком в Мавринскую церковь на все службы, до последнего, сколько она могла, она ходила. А вторая была тетя Катя Сорокина, которая ходила во Фряновскую церковь после её открытия в девяностом. И она как раз с таким вот советским прошлым. Но обе они меня очень хорошо наставляли после моего крещения. Мне кажется, это было важно. Не просто, как часто бывало, когда крестятся и забывают, а они прям мне стали рассказывать. По-народному, конечно. Что, не знаю, после Причастия нельзя плеваться. Или ещё что-то такое довольно смешное, но... занимались моим воспитанием религиозным.

Алексей Пичугин:

— Интересно, как у нас по-разному всё это воспринимается. Вот мы с Петром тут вспоминали калитниковский приход. Помнишь, у нас была программа?

Ксения Сергазина:

— Да, конечно.

Алексей Пичугин:

— Про калитниковский приход. Вот мы вспоминали советское время, тоже примерно ту же эпоху в жизни московских городских храмов, и тамошних старушек, и тоже простых абсолютно людей, да, окрестных, живших вокруг, тоже не закрывавшихся московских храмов столичных, и старушек, которые жили в Подмосковье в ближнем, у которых абсолютно не городская традиция, у которых абсолютно... для них вот город — это что-то несуществующе далёкое. Я вспоминаю, как в одной книжке, там, правда, про Владимирскую область было, село рядом с городом. Маленький город, совсем маленький город, районный центр Владимирской области, и село рядом с ним, и вот какая там была... Село в пределах видимости города. Вот там через поле город начинается. Но для них это абсолютно другая вселенная. Абсолютно другая вселенная. И я помню, как в другом селе тоже там рядом, это уже вот мои места, Владимирской и Ивановской области границы, там Суздальский район, Гаврилово-Посадский район. Вот город Гаврилов Посад, он небольшой, совсем небольшой город. Сейчас там вовсе-то тысяч пять-шесть живёт, наверное, человек, семь, может быть, и достаточно большой Гаврилово-Посадский район, и село Шекшово рядом с Гавриловым Посадом. Для меня это всё одно примерно, как для человека, приехавшего из вне. А у них это город. Вот поехать в город — событие. Это событие, поехать в город.

Ксения Сергазина:

— И даже религиозность другая. Мы, когда опрашивали старушек, выяснили, что те, кто всегда прожил в деревне, у кого там предки похоронены, они веру сохранили и в советское время тоже всё-таки. А те, кто приехал, вот оторвался от своих корней и приехал на работу на фабрику, им было гораздо сложнее с религиозностью. Они почти все атеисты. И пришли к вере уже в 90-е.

Алексей Пичугин:

— Петя, вот наблюдая жизнь такого сельского прихода в Маврино и жизнь калитниковского прихода, например, чувствовалась вот эта разница в отношениях старушек к службе, вообще традиции, приход? Была ли вообще разница между этим или нет?

Пётр Чистяков:

— Разница чувствовалась, конечно. Другое дело, что достаточно сложно точно определить, в чём именно были эти принципиальные различия. Но, во-первых, конечно, то обстоятельство, что в Калитниках служили ежедневно, там несколько священников, и поэтому, соответственно, кто-то ходил в воскресенье, кто-то ходил на буднях. В Маврине всё-таки служба, ну, соответственно, всенощные в субботу, Литургия в воскресенье и праздники. Ну и в Калитниках всё-таки чувствовалось, что больше какая-то такая текучка, что вот разные люди приходят, уходят, кто-то приходит исключительно на кладбище и достаточно редко... приходит на службу тоже, но это бывают такие редкие визиты. Здесь вот, пожалуй, то, что бросалось в глаза, это, что ты начинаешь там бывать более-менее регулярно, и сразу запоминаешь очень многих, если не всех, прихожан. То есть чувствуется, что это такое место, куда, главным образом, ходят постоянные прихожане. Ты можешь не знать их по имени, но ты обязательно знаешь их в лицо.

Ксения Сергазина:

— И у всех свои места. В церкви есть тоже, конечно.

Алексей Пичугин:

— А, даже так, да? То есть приходит старушка, и она встаёт именно туда, где...

Ксения Сергазина:

— Да, на своё местечко. Рядом со своей любимой иконой.

Алексей Пичугин:

— А стояли по стенкам, где иконы, да, в основном?

Ксения Сергазина:

— Там, знаешь, как ты входишь, справа-слева два предела небольших, потом такой коридорчик, как часто бывает, и, собственно, четверик 18 века. В четверике стояли реже всего. Хотя там почитаемая икона, там Серафим Саровский, там Никола есть, но почему-то там меньше, в основном стояли в проходе.

Алексей Пичугин:

— А это, кстати, в Елоховском соборе также я наблюдал. Служба воскресная в центральном пределе, естественно, а стоят в основном там, где один из почитаемых образов Казанской, то есть в трапезной части чаще всего. Почему-то не решались.

Пётр Чистяков:

— Но тут, вы знаете, да, есть ещё такая особенность, у меня вот такое впечатление, что это, на самом деле, веяния относительно новые, им не очень много лет, ну, может быть, лет 30-40, вот какая-то идея, что неловко стоять впереди, что надо стоять обязательно где-то сзади. Я помню, как-то я спросил у одного замечательного священника, схиигумена Сергия Златоустова, а он был 1923 года рождения, вообще замечательный человек, о нём, я думаю, отдельно надо говорить, но вот как-то я спросил у него, чем отличались богослужения времён его детства, вот заметны ли, по его мнению, какие-то изменения, такие вот бросающиеся в глаза, ну а он был глубоко верующим с самого раннего детства. И он сразу сказал, не задумываясь, вот вы знаете, говорит, раньше люди всегда стояли близко к алтарю, всегда было принято становиться таким образом, что первый ряд молящихся состоит прямо перед солеей. Он даже обратил мое внимание, сказал, что вы можете посмотреть всякие популярные картинки в учебниках закона Божия, делали вот какие-то для воскресных школ отдельные вот такие литографии, скажем, с изображением того, как совершается богослужение, как совершаются разные таинства, и всюду показано, что люди стоят прямо перед солеей.

Алексей Пичугин:

— Тем более, что пожилые женщины, которые составляли основу прихода, им же надо было слышать, что говорит священник.

Пётр Чистяков:

— А потом это изменилось, да. И вот сейчас я часто замечаю, что многие как будто бы считают, что нельзя ближе аналоя по проекции от аналоя, вот такая воображаемая линия, что вот её вот как будто бы нельзя переступать, ну то есть можно, если там ты идёшь к Чаше или к кресту, то можно, а если вот просто стоишь, молишься, то изволь стоять далеко. Не знаю, откуда это взялось, но вот отец Сергий это замечал, безусловно, и он ещё тогда сказал, что в былые времена священники обычно причащались, стоя прямо в царских вратах.

Алексей Пичугин:

— Кстати, да, я даже где-то видел такие картинки. И люди поднимались на солею, проходили, подходили к Чаше, да, и спускались.

Пётр Чистяков:

— И отец Сергий Желудков в литургических заметках об этом тоже пишет, что это очень такая глубокомысленная традиция, что причастник почти входит в алтарь.

Алексей Пичугин:

— Спасибо большое! Вот время наше уже, к сожалению, подходит к концу. Мы сегодня говорили про Маврино, про интересное место на востоке Московской области — это Щёлковский район нынешний, про никогда не закрывавшийся Владимирский храм и его традиции. Ещё раз напомню, что это по вашим письмам. Вот нам пришло письмо с просьбой сделать вот такую передачу про Маврино, и мы сделали. Благо, у нас есть кому про Маврино рассказать. Я вспомнил, что Ксения и Пётр к нам приходили не раз, и не раз Маврино всплывала в разговорах. Ксения Сергазина, Пётр Чистяков, доценты Центра изучения религий РГГУ, Ксения -эксперт Федерального центра гуманитарных практик, а Пётр — руководитель аспирантской программы кафедры философии и религиоведения богословского факультета ПСТГУ. Спасибо большое, что были с нами. Мы прощаемся. До новых встреч, всего доброго и будьте здоровы. До свидания.

Пётр Чистяков:

— До свидания.

Ксения Сергазина:

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
• «Страдания и вера». Татьяна Семчишина
• «Путь к священству». Священник Сергий Лабунский