«Святой праведный Иоанн Кронштадтский». Александр Абросимов

У нас в студии был преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского университета Александр Абросимов.

Разговор шёл о жизни, служении и богословских трудах святого XIX-го века праведного Иоанна Кронштадтского.

Этой программой мы продолжаем цикл из пяти программ, посвященных богословию русских святых XIX века.

Имена русских святых синодальной эпохи известны нам часто только по их пастырским наставлениям, а между тем русские святые были и мыслителями, оставившими после себя глубокие богословские труды. В чем специфика русской патрологии? Какие темы и почему интересовали русских пастырей? Что это говорит нам о нашей Церкви? Этим темам посвящен наш цикл.

Первая беседа с Артёмом Малышевым была посвящена святителю Филарету Московскому.

Вторая беседа с Артёмом Малышевым была посвящена святителю Иннокентию Херсонскому.

Третья беседа со священником Павлом Каледой была посвящена святителю Феофану Затворнику.

Ведущий: Константин Мацан

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. Этой беседой мы продолжаем цикл программ, которые на этой неделе в «Светлом вечере» в часе с 8 до 9 у нас выходят и посвящены, напомню, русской патрологии, богословию русских святых XIX и XX века. И вот сегодня мы как раз находимся на стыке веков, потому что пришло время поговорить про святого праведного Иоанна Кронштадтского. Имя, безусловно, известное в истории России, в истории русской культуры. Я думаю, что для многих верующих книга «Моя жизнь во Христе», отца Иоанн его дневники — это такие работы, которые, безусловно, входят в круг чтения. С одной стороны, с другой стороны, у меня есть ощущение, что про святого праведного Иоанна мы, как правило, в первую очередь, думаем как о пастыре. И в чём-то концентрируемся на его, если угодно, моральной дидактике, на его советах, поучениях, связанных с такими вот практическими вопросами. Он оставил после себя богатейшее богословское наследие, интеллектуальное наследие, и одно, безусловно, другому не противоречит оно в параллель идёт, оно связано. И пастырские наставления, и проповеди, и богословские идеи, а вот как они связаны, и почему это про нас сегодняшних, вот мы постараемся поговорить. И проводником в мир мысли и духовного опыта святого Иоанна сегодня для нас станет Александр Абросимов, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Добрый вечер.

Александр Абросимов

— Добрый вечер, Константин. Добрый вечер, дорогие слушатели.

Константин Мацан

— Ну я ещё раз с радостью напомню, что вообще весь этот цикл про русское богословие мы делаем совместно с коллегами из ПСТГУ, Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. И вообще идея этого цикла подсказана была мне любезно диаконом Николаем Антоновым, который много раз тоже был у нас в программах как гость. Я его за это искренне благодарю и благодарю за такое полноценное сопродюсирование этого курс этого цикла программ. Ну что ж, давайте к нашей сегодняшней фигуре обратимся: святой праведный Иоанн Кронштадтский. Вот сама та реконструкция, которую я в начале предложил, что есть некие пастырские наставления, и есть богословские идеи. Вот я их различил. Насколько это корректно вам, как вам кажется?

Александр Абросимов

— Константин, замечательный вопрос. Дело в том, что, я поделюсь своим опытом, когда в своё время я начинал читать отца Иоанна Кронштадтского, это совпало с моим чтением святителя Игнатия Брянчанинова удивительным образом, я искал в его трудах каких-то именно наставлений, вот именно пастырских, духовной жизни, какие вот у святителя Игнатия очень чётко и достаточно структурировано содержатся в его произведениях. И, на удивление, мне вот с этой позиции было очень сложно читать отца Иоанн, точнее, читать, может быть, не сложно, но удержаться вот какое-то время, то есть прочтешь несколько, таких отрывков из его вот этих дневников «Моя жизнь во Христе», ну и как-то думаешь: зачем вся вот эта лирика какая-то вот у него про Троицу, вот куда-то он уходит в какие-то облака, то в какие-то дебри, такое ощущение, вот, где же вот чёткие наставления. Вот святитель Игнатий, всё одно за одним, значит, смиряйся, там, кайся и так далее. И вот только впоследствии я понял, что как раз для отца Иоанна его пастырская деятельность, его даже благотворительная деятельность, какие-то аскетические подвиги, они неотделимы от его видения, мировоззрения и богословия. То есть у него вот в удивительном таком сочетании его дневников, вот этого всего, мы находим как будто преодоление того самого разделения на субъект и объект, я бы сказал, которого так искала русская религиозная философия. То есть он не разделяет мир и свою жизнь от того, что он делает, погружаясь в какие-то размышления, как бы рефлексию, о том, что вот совсем недавно с ним произошло.

Константин Мацан

— Ну вот вы упомянули про русскую религиозную философию. Очень интересно, я, кстати, когда готовился к программе и читал в том числе книгу отца Павла Хондзинского «Богословские портреты», мы в каждой нашей программе в этом цикле эту книгу упоминаем и самого отца Павла, как одного из крупнейших специалистов по русской патрологии, и меня удивило, как-то я раньше не обращал внимания, что отец Иоанн Кронштадтский пишет про всеединство. Вот, казалось бы, всеединство, термин из русской религиозной философии, идущий от Владимира Соловьёв в частности, и который часто окрашен в такие тон какой-то мистико-гностический. То есть можно как-то эту идею всеединства не принимать, что вот мир каким-то таинственным образом всё друг в друга проникает и коренится в некоем потустороннем первоначале, что-то такое вот, то есть можно уйти в дебри какого-то странного, ну если угодно, нездорового даже мистицизма. И таким образом вся эта вот идея видения мира как единого во всём кажется чем-то подозрительным. А вот, парадоксально, отец Иоанн берёт в общем-то ту же идею и тот же термин всеединства, но говорит о церковном всеединстве. Вот где найти действительно подлинный, подлинный образец того, что мир и все люди, и вот тот самый субъект и объект, о котором вы говорите, находятся не в раздробленности, не в эгоизме, не во вражде, а вот в этом, в любви, если угодно. Если вспомнить ту фразу, которую атрибутируют иногда, хотя не вполне корректно, преподобному Сергию Радонежскому, о том, что преодолеть рознь мира сего, хотя есть целое исследование, что этой фразы в общем-то у преподобного нет, и, скорее, это некое позднее толкование его этой мысли, но тем не менее, где этот образец любви как всеединства найти? В церкви, говорит отец Иоанн. Вот как бы очень просто и сложно одновременно.

Александр Абросимов

— Действительно, это и просто и сложно. Получается, что о нём, о его, так сказать, мысли именно сложно говорить, потому что вот она такая и простая и сложная одновременно, действительно. И зачастую, я думаю, что далеко не все эту сложность могут увидеть. С точки зрения отца Иоанна, мир созданный, он тем не менее, созданный Богом, он тем не менее не остаётся без Его присутствия. Бог не отделяет себя от мира. На языке нашем современном мы бы сказали, что мир пронизывают энергии Божии. Но как вот уже из ваших предыдущих, так сказать, циклов, например, в передаче про Павла Флоренского, говорилось, вспомнили об энергиях, немножко позже богословы. А у отца Иоанна мы то же самое видим, но без слова «энергия», мы то же самое абсолютно видим, что мир, он поддерживается Богом, что Бог в мире, Он пронизывает весь этот мир.

Константин Мацан

— Знаете, это, кстати, очень интересно, я вас на секунду перебью, чтоб пояснить. Слово «энергия» вообще-то очень многозначное. И мы там, мы тоже это слово можем воспринимать в контексте какой-то нездоровой мистики, там, вот я энергетически почувствовал этого человека, мы говорим. И в этом какое-то, в общем, ничего христианского нет. Но вообще-то слово «энергия» — слово, которое ну изначально от Аристотеля, а вообще в христианском богословии связано с Григорием Паламой, святителем, святым, авторитетность и святость которого непререкаема. Действительно, мы говорили о том, что нам сегодня кажется, вот паламизм, Григорий Палама — это учение об энергиях, оно, оно наше всё, если угодно. Но вообще-то оно стало нашим всем, действительно, в начале XX век в среде вот русских богословов-философов. И вы, очень важно, то есть там и Флоренский об этом писал, там, отец Иоанн Мейендорф и так далее. Но вы показываете очень важную вещь, что вот сейчас скажу, может быть, нечто такое намеренно, как бы гипертрофированное, но вот до всех многоумных, велеречивых философов был простой пастырь, святой отец Иоанн, который всё то же самое уже сказал. И сказал это вот так, что это не может в сердце не попасть.

Александр Абросимов

— Да я полностью согласен. И, на удивление, читая отца Иоанна, зная, в общем, я специализируюсь по современному богословию и так немножко захватываю философию, видишь в его произведениях именно не просто как бы вскользь упоминания, а именно акценты на моментах, которые весь XX век волнуют наших богословов, над которыми они думают. Например, опытное богословие, Евхаристическое богословие, вот всеединство, соотношение Бога и творения. И, действительно, как вы сказали, отец Иоанн в этом смысле как, простой, ну нам так кажется, простой священник он все эти темы берёт, черпает с одной стороны из предания, с другой стороны, он именно опытно, через свой опыт их пропускает.Начало формы

Константин Мацан

— Александр Абросимов, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университет сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Итак, а как он их через свой опыт пропускает?

Александр Абросимов

— Вот я приведу небольшую цитату из отца Иоанна из его дневников: «Если истина открыта в божественном слове, исследована и объяснена богопросвещённым умом святых мужей, прославленных Богом, и познана сердцем в её свете и животворности, тогда сомневаться в ней есть тяжкий грех». То есть вот тут мы видим как раз вот эти три момент, на которые он обращает внимание, которое может быть третий момент вот он, необычно в этой связке. То есть первое — это Божественное Слово, это Священное Писание, второе, очевидным образом, Священное предание, богопросвещённый ум богопросвещённых святых мужей и святых отцов, и третье, обязательное, это познание её сердцем, в её свете и животворности. То есть, это опытное богопознание, и, что для нас важно, опытное богословие являлось характерной чертой того, как отец Иоанн видел жизнь, видел, и осмысливал события своей жизни, ну и на самом деле не только своей жизни.

Константин Мацан

— А вот давайте на этом чуть остановимся, потому что вообще категория опыта очень важна для отца Иоанна. И даже в своих дневниках, те, кто читали, знают, иногда вот он что-то пишет, какую-то заметочку с каким-то вот изложением ситуации, в которой он оказался, и в конце одно слово — опыт. Вот и как это понимать? Вот я приобрёл такой опыт, то есть вот теперь у меня будет опыт. Но вообще-то, когда мы говорим вот про то, о чём вы сказали, что опытное богопознание, мне кажется, чтобы понять, а в чём, собственно, смысл этого выражения нужно сказать, а что ему противоположно, что с ним не совпадает. Потому что может возникнуть вопрос: ну, у нас у всех есть какой-то свой опыт, мы ходим в там в церковь, молимся и так далее. Почему такой акцент на этой категории «опыт» важен?

Александр Абросимов

— Я бы некоторый экскурс в биографию отца Иоанна сделал в связи с этим вопросом. Вы уже упомянули, отец Иоанн — священник из села, из Суры Архангельской губернии. Он с юного возраста, он учился сначала в духовном училище, в семинарии в Архангельске, и потом как лучший ученик он попадает в духовную академию. И дальше он учится в духовной академии как лучший ученик в течение четырёх лет. Духовная академия, ну, по-нашему, это высшее, в нашем современном эквиваленте, это высшее духовное учебное заведение, и оно в светском эквиваленте равняется университету. То есть отец Иоанн был образованный священник по высшему в то время стандарту, он учился в Санкт-Петербурге. И вот он особое внимание уделяет, как бы обращает на то, что, что дала ему академия в его жизни, говорит о том, что академия, без неё он бы буквально, остался болваном, как он пишет.

Константин Мацан

— Не такой уж простой священник.

Александр:

— Да, он не такой простой священник, и он особое внимание уделяет именно тому, что вот именно образование для него оказалось весьма важной такой вехой в его биографии. И, почему я об этом сказал, потому что, опять же, обращаясь к русской религиозной философии, к русской мысли того времени, духовная академия и вообще духовное образование в то время считалась некоторым таким как раз рассадником вот того самого западного, ну в то время, может быть, это не звучало, такое западное пленение, термин, но вот этой схоластики, вот этой мёртвой, какой-то, мёртвого, знаете, обучение букве, которое ты не чувствуешь, ты принимаешь на веру, ты вообще никаким образом не переживаешь, это не идёт из глубины твоего, там, ни разума, ни твоего сердца. А в данном случае мы видим, что для отца Иоанна как раз вдруг неожиданно, выходца из академии, который как раз эту академию считал своим таким альма-матер в полном смысле этого слова, для него опыт его богословия являлся именно основой его богословия, таким же важным фундаментом, как и Священное писание и Священное предание. И кто знаком с русской мыслью того времени и последующего времени, кстати, тоже и за границей, нашей православной мысли, для, ну, это некий слом стереотипов. И, соответственно, почему важен вот этот опыт? Ну, опять же, именно потому же, почему вообще на нём акцентировали внимание в конце XIX и весь XX век, потому что мы, как писал отец Павел Флоренский, познать православие можно только погрузившись в его стихию. С этого начинается его труд «Столп и утверждение истины», знаменитые слова.

Константин Мацан

— Там, собственно, есть это даже выражение: религиозный опыт, религиозный опыт как единственный законный способ познания догматов.

Александр:

— Да. И вот отец Иоанн ещё до этого, естественно. Ну, отец Павел Флоренский наверняка читал отца Иоанн и то есть вполне возможно, что как раз и испытывал его влияние при этом, отец Иоанн это понимает с самого начала и воспринимает, по-видимому, это ещё у своих учителей. Другое дело, что его опыт — это опыт полной вот этой погружённости действительно в церковную жизнь, во все её вот эти какие-то уставные даже можно сказать особенности, в её быт, ведь что характерно, вот он как, он святой священник, у нас очень мало священников, которые причислены к лику святых. И вообще вот со времён реформы Петра I, как-то в общественном сознании задача священника — это какое-то вот поддержание быта. От него, такого православного, от него больше ничего особенного не ждут, и он, в общем, идёт по этой стезе, чувствуя в этом своё основное предназначение, вот это вот поддержание жизни православной. И тут отец Иоанн приходит, ну к этому, на самом деле, относились с некоторым пренебрежением, уже особенно в середине XIX века, во второй половине. А отец Иоанн приходит и явно показывает, что в этом, вот в этом самом быте, в этой церковности, в этих церковных установлениях, в них скрыто не просто вот это вот как бы какое-то религиозное чувство, его там восполнение, а в них скрыт просто выход на созерцание Бога, на постоянное богообщение, на приобретение перед Богом такого дерзновения, что, ну, как вот говорят про отца Иоанна очевидцы, что чуть ли не, там, он мёртвых воскрешал, что по его молитвам сотни, сотни людей исцелялись. И всё это он показывает, что всё это, ну как бы является собой, не то, что он это напоказ делает, это вот как-то у него само получилось, исходит из его неравнодушного какого-то такого вот именно живого отношения к этой традиции.

Константин Мацан

— Знаете, вот то, что вы говорите, мне кажется очень важно, потому что вот мы эту категорию используем: опыт, личный опыт, внутренний опыт, религиозный опыт, и часто как будто, может быть, бессознательно, бывает, противопоставляем её, вернее, вот его, этот опыт, общей церковности. Вот кто-то там ходит просто равнодушно ставит свечки, там на каждую службу ходит в храм, а вот у меня глубокий опыт личного богообщения. Я вот, у меня какое-то личное откровение, я с Богом в душе разговариваю так, как никто с Ним не разговаривает. А на самом деле вот эту ложную, это ложное соотношение отец Иоанн просто ломает, потому что именно погружение в церковность и в дисциплину, и в свечки, и службы, и в молитвы из молитвослова и требник вот именно это и есть содержание твоего личного религиозного опыта. Вернее, именно это должно стать для тебя не внешним, а твоим личным. Вот как бы присвой себе те дары, которые тебе церковь даёт, вот и будет твой опыт. Это чрезвычайно, ну, глубоко и важно.

Александр Абросимов

— Я бы обратил внимание, что в нашем сейчас представлении, ну, не знаю, сколько это уже длится, искренность она проявляется в том, что, ну вот как нам захотелось, так вот искренность она в том, чтобы сделать как тебе хочется. Чтобы отмотать немножко назад вот то, что в тебя вложило воспитание, вот когда ты обращаешься к себе тому, который вот до того, как тебя куда-то направило воспитание, вот, каким ты был тогда вот это, как бы, какие-то свои интуиции, нахождения. Вот это искренность. Для отца Иоанна оказывается, что искренность, она как раз наоборот достигается воспитанием, достигается каким-то вот этим усилием, он очень много обращает внимание, например, на то, что предстоя перед Богом на молитве, необходимо... нельзя быть равнодушным, нельзя оставаться равнодушным. Для нас может казаться, что ну как, ну вот, а сейчас, ну я сейчас вот такой равнодушный, что я могу с собой поделать? Но отец Иоанн побуждает нас через чтение его дневников, и себя в том числе, он о себе же, о своём опыте говорит, именно возгревать вот эту теплоту в отношении к Богу, именно потратить время не на чтение правил, а изначально как-то вот настроиться на эту молитву, так чтобы теплота вот эта в тебе появилась. И вот это самовоспитание, то есть с одной стороны ты как бы через ум свой понимаешь, что сейчас происходит, вот именно это, по сути, это через богословие, ты понимаешь перед кем ты предстоишь, он, он говорит об этом: вспомни, перед Кем ты предстоишь, какую жертву Христос принёс за тебя, кто ты в данном случае, ну как бы вспомни свои грехи в этой связи. То есть воспоминание, фактически, это и есть богословие. То есть для него богословие — это то, что его побуждает к тёплой молитве, к устремлённости к Богу, вот этой неравнодушной.

Константин Мацан

— Мы вернёмся к нашему разговору после небольшой паузы, напомню, у нас сегодня в гостях Александр Абросимов, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Мы говорим про святого праведного Иоанна Кронштадтского, дорогие друзья, скоро вернёмся, не переключайтесь.

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Ещё раз здравствуйте, уважаемые друзья. И напомню, что этой программой мы продолжаем цикл бесед, который на этой неделе в часе с 8 до 9 в «Светлом вечере» у нас выходит. Мы говорим в этом цикле о русской патрологии, о богословии русских святых. И сегодня наш герой — святой праведный Иоанн Кронштадтский. И мы говорим о его богословии, о встрече в его наследии каких-то богословских, если угодно, теоретических, созерцательных моментов с практикой жизни. Но вот я бы сейчас хотел обратиться к той теме, которую мы уже затронули отчасти в нашей первой половине программы. Я так как-то легко назвал отца Иоанн ну просто священник, простой священник. Казалось бы, вот не какой-то там академический богослов, оставивший после себя трактаты, которые читаешь и глаза на лоб лезут от того, что нужно разбираться там в технических терминах. Вы очень точно указали, что в общем-то он биографически не какой-то вот простой сельский батюшка, образованнейший человек с блестящим образованием, и тут нет никаких вопросов. Но всё-таки категория простоты, она неслучайна. Она тоже, не вернее, вот это одна из центральных для отца Иоанна и его богословия, как и категория опыта. И поэтому вот в этом смысле простой священник приобретает значение не неумного, необразованного, а какого-то, какое-то иное значение. Вот что такое простота для отца Иоанна?

Александр Абросимов

— Да, Константин, замечательный вопрос. Отец Иоанн видит в этой простоте человека уподобление самому Богу. То есть Бог прост. Он видит в человеке образ Божий, который проявляется в мысли, слове и действии. Вот интересно, то есть, допустим, у нас есть образ Божий, который, ну вот в святоотеческой письменности, проявляется в человеке, например, дух, душа и тело, то есть трёхсоставность человека и ещё какие-то свойства духа, души. Но вот в данном случае это вот именно такой подход, связанный не с тем, что такое человек, а с тем, что человек, как он действует, так скажем, да. Вот мысль — это образ Бога Отца, Слово — это образ Бога Слова, естественно, и действие — образ Духа Святого. И как в Боге Троице, Бог Отец, Бог Слово и Бог Дух Святой, Они Едины и Они вот в этой в Троице, как он говорит, заключены вместе, действуют всегда вместе, присутствуют во всём, так и человек. Вот когда у него мысль, слово и действие, они едины, причём он говорит и о единстве между людьми, когда люди по образу Святой Троицы соединяются через единство мысли, единство действия, единство воли. Вот эта простота ну, как, в чём мы можем легко вспомнить, в чём она нарушается в человеке. Например, когда я веду мысленный диалог с кем-то, с кем-то я пообщался, я этим раздражён или как-то вот возбуждён вот этим диалогом, и я продолжаю этот разговор, который, в принципе, вот это вот мои мысли, они никуда никогда ни к чему уже больше не приведут. То есть я могу вообще никогда этого не видеть человека. И это, естественно, нарушение вот этой простоты. Это может быть, там фантазия какая-то, когда я представляю себя в какой-то ситуации. То же самое, это могут быть слова на ветер, просто вот как искусственный интеллект у нас, он фактически подбирает нужные ответы под нужные вопросы из совокупности текстов, которые он знает, так и тут. Или делание напоказ, какое-то ещё лицемерное, там, ну не говоря уже о прямой лжи. И по сути, это всё нарушает в человеке про ту самую простоту. И общение с Богом, оно как раз возможно только в том случае, когда эта простота восстанавливается. Когда мысль всегда связана со словом или с делом, то есть это, которое может осуществиться в слово и в дело, то же самое слово связано с какими-то глубинными переживаниями, идёт от сердца, так скажем, и то же самое действие, оно как бы завершает логически то, что начинается в слове нашей или мысли.

Константин Мацан

— А вот такой есть любопытный момент. В дневниках отца Иоанна, на это очень точно указывает, очень любопытно об этом подумать, отец Павел Хондзинский в своей книге, про которую мы сказали, «Богословские портреты», что в ранних дневниках у отца Иоанна много где встречается про себя обращение во втором лице. Вот ты там был сегодня на молитве невнимателен. Постепенно это сменяется на покаянное «я». То есть в какой-то момент, в какие-то годы, вот от ранних к поздним, вот это как будто, как будто растождествление себя с тем, вот к кому ты обращаешься в этом дневнике, выходит, и вот возникает это «я». Это, как вам кажется, просто только момент стилистический или в этом тоже есть какое-то богословие?

Александр Абросимов

— Ну сказать точно сложно, но я думаю, что этот взгляд со стороны, он в общем, мне кажется, остаётся и при изменении со второго лица на первое речи. Он действительно также важен. То есть отец Иоанн опять же видит себя настоящего не вот в этих своих поступках, которые он совершает, а в некотором высшем своём предназначении. И с этой точки зрения он судит как бы себя вот здесь. То есть, по сути, ну это может быть громко будет сказано, но он смотрит на себя как бы глазами Бога. То есть вот в этом своём предназначении. Ну любой может писать так дневник, и вот, наверное, то, что делал отец Иоанн, это нас побуждает как бы ему подражать в этом, в анализе таком, то есть оценке своего поведения с точки зрения слова Божьего, да. И фактически вот это и происходит в его дневниках, и сами вот эти дневники как, такой процесс самовоспитания, это, это некое, мне кажется, это очень связано с его вообще вот этой богословским мировоззрением. То есть человек, он подлинный не в его изначальном состоянии, а в его состоянии, когда он достиг того своего предназначения, куда к, к которому его хочет привести Бог, Господь. Вот, и в этом суть, вот, собственно, дневников во многом, на мой взгляд.

Константин Мацан

— Ну вот вы сказали про важнейшую тему: опыт, опытного богопознания в наследии святого Иоанна, сказали про тему простоты. Какие ещё мотивы и темы в его богословском наследии нужно выделить для полноты картины, что называется?

Александр Абросимов

— Ну, я бы выделил несколько тем. Первое, мне кажется, что очень важно, мы уже сказали о ней, вот связь веры и жизни, вот этого богословия и самого действия, так скажем. Я бы ещё вспомнил, что вообще это ставилось под большое сомнение тогда, начиная с Канта, у нас чистый разум и практический разум, они как бы действуют независимо. То есть моё нравственное поведение не очень-то зависит от познания, не должно, может быть, даже зависеть от познания, в таком случае оно идеально нравственно. И во времена отца Иоанна, так сказать, ярким представителем вот подобного мнения близкого был Лев Николаевич Толстой. Очевидный, так сказать, противник отца Иоанна, так сказать, в проповеди, ищущий влияния на людей, собственно, желающий, как бы сказать, противостоять в каком-то смысле церкви. Ну не в его может быть работах, нам известных «Война и мир», ну там вот в романе «Воскресение», есть эти кощунственные главы, ну и в его других работах менее нам известных.

Константин Мацан

— Мне кажется, можно просто отослать слушателей к замечательным работам про Толстого отца Георгия Ореханова, блистательные книги, не так давно от нас ушедшего отца Георгия. Ну а ещё вот прямо этой теме посвящена книга Павла Басинского «Святой против Льва».

Александр Абросимов

— Да. Спасибо, Константин. Действительно, ну о чём я хочу сказать, что Лев Николаевич критиковал богословие святителя Макария, митрополита Макария Булгакова «Догматическое богословие», я имею в виду книгу, за то, что там как раз много богословия. По сути, он говорит: зачем мне нужно всё знать, как искупил меня Бог, нас Бог искупил, Троица Он или не Троица мне нужно знать, что мне делать. И, собственно, вот это и должно быть в подобных книгах. Понятное дело, что там он не учитывал жанр, это учебник и так далее. Но как раз отец Иоанн, вот он воспитан, фактически преподавал у него митрополит Макарий в своё время, он воспитан на этой книге, в частности. И он всей своей деятельностью являет нам, опять же, может быть, не показывает специально, но, мне кажется, он был в контексте всех этих вопросов, он много читал, из дневников это видно, он пишет, что много читает, и он показывает нам, что связь веры и жизни, она неразрывная. Как мы веруем, так мы и живём, как мы живём, как вот этот опыт приобретаем, так мы и веруем. Тут невозможно противопоставлять одно другому, хотя вот впоследствии для наших богословов, и в частности XX век вопрос Толстого был очень важный и много плодотворных, так сказать, идей породил, попытки ему ответить. Но отец Иоанн просто это являет, даже вот не так богословски анализируя. И потом, конечно, очень важно опять же, для последующих, для нашего времени, Евхаристическое богословие его. Я бы сказал, что отец Иоанн, вот как многие говорят, что он обратил внимание на необходимость чаще причащаться, но мы как мы сказали с вами, он вообще обратил внимание на то, что церковная жизнь, её формы, они не просто так существуют, а фактически следуя им, ты приобретаешь жизнь с Богом, ты входишь в жизнь с Богом, да. Но, действительно очень важно его вот это центральное место Евхаристии именно в богословии, с точки зрения богословия. Вот это как отец Георгий Флоровский в своей книге «Пути русского богословия» он тоже подчеркнул, что это возвращение сакраментального восприятия самой церкви. То есть церковь — это не просто общество людей, объединённых там некой верой, а это вот именно община людей, причащающихся Тела и Крови Христовых. Он там обращает внимание, что это именно весомый вклад против так называемых моралистических соблазнов, то есть попыток свести христианство, особенно в западной культуре, но и, в общем, и у нас тоже, к такой системе правил как себя вести. Христианство действительно удивительная, удивительная система вот эта морально-нравственная, которую Господь нам оставил. И против неё никак, уже её не обойдёшь, никакой философ искренне не может сказать, что ну христианство это, ну как бы в нравственном смысле оно ничего не даёт. Нет, даёт, оно фактически, ну если уж совсем он забыл о том, откуда его культура возникает, но человек искренне, последовательно мыслящий, он понимает, что христианство оно фактически, возвысило человек ну как бы новую некую планку предлагает для человека в нравственном смысле. Но когда это отрывается от веры, опять же, вот мы видим, это потеря цельности, потеря этой может быть даже можно сказать простоты, получается непонятный суррогат каких-то моральных правил, которые через некоторое время опять же начинают забываться, отрываться от своего источника и переделываться. Вот как мы видим, ну, например, там, защита всяких меньшинств, это же фактически извращение вот этих изначальных моральных правил. То есть это попытка защитить там обиженных, но когда ты теряешь представление о том, вообще для чего предназначен человек, что это существо, которое прежде всего предстоит пред Богом, что это человек, и он определяется тем, что он молится, он предстаёт, пред Богом и в том числе за всё творение. И кроме того, отец Иоанн он показывает нам, опять же, переход от соблазна, опять же, Георгия Флоровского, вспомню, отца Георгия, соблазнов психологизма. Отец Павел тоже это отмечает в своей статье, вот в этих «Богословских портретах». Что значит психологизм? Ну, можем вспомнить, д Фридриха Шлейермахера, который говорит, что религия она основана на некотором внутреннем чувстве абсолютной зависимости. И фактически мы из этого внутреннего чувства можем всю религию вывести. Достаточно стройная система, которая оказала большое влияние и, может быть, дала выход из того тупика, после Канта возник, который показал, что метафизика — это не наука, Шлейермахер он показывает, каким образом это можно действительно строго научными методами показать, продемонстрировать, что религия не просто выдумка, взятая с потолка, а что в человеке есть такие механизмы, которые без веры в Бога невозможны. Ну, и Кант уже с самого начала даже показывает, что человек не может быть нравственным существом, не веря в бессмертие души и соответственно в Мздовоздаятеля. То есть, есть Он или нет, неизвестно, но как бы нравственность только в связи с этим возможна. Но идея необходимая. А отец Иоанн показывает, что... Ну, как бы являет, что нет, вера не может быть основана на реконструкции внутренних ощущений. Есть непреложный, объективный, так назовём, Бог, перед которым человек предстоит, Бог живого опыта, то есть то, что называется страшно впасть в руки Бога жива. Вот этот Господь наш, Который нас и побуждает ко всему доброму, и в то же время наказывает в том случае, если мы не идём по этому направлению, желая нас вернуть, конечно, на это направление, Он существует, Он существует объективно, и это существование именно из опыта обнаруживается.
Ну вот я вспомню сейчас, как отец Иоанн, в общем, доказывая для себя, пишет в дневнике, как узнать, что существуют, что святые существуют, реальные, они, точнее, даже не существуют, а помогают нам в молитвах. И он говорит: я к ним обращаюсь, и они мне помогают. Но можно сказать, что ты просто уверен в этом, и в связи с этим помощь какая-то приходит, или там Господь, может, даже тебе помогает, именно в связи с твоей уверенностью какой-то, или что-то случается.
Он говорит, но нет, так не оказывается, потому что когда я сначала молюсь, я тоже уверен в помощи Божьей, но помощи не получаю. Потом я обращаюсь к святым. И помощь приходит, значит, помощь пришла по молитвам святым, святым этим, то есть вот, значит, святые слышат эти наши молитвы и отвечают на них. И вот это преодоление психологизма и, наверное, может быть, самое такое, ну, влиятельное, да, в ближайшей перспективе, что к отцу Иоанну относится, что отец Павел подчеркивает, учение отца Иоанна об имени.

Константин Мацан

— Александр Абросимов, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Итак, учение об имени.

Александр Абросимов

— Отец Иоанн, для тех слушателей, которые, может быть, не в курсе, напомню, что в начале XX века особенно важным перед церковью встал вопрос о значении имени, Иисусовой молитвы, Иисусовой вообще, о значении имени Божьего. Дело в том, что целое движение появилось в церкви, которое говорило о том, что имя Божье — это и есть Бог. И они, то есть сторонники этого учения, находили подтверждение именно в трудах отца Иоанна. Ну, я вот приведу цитаты из дневника отца Иоанн действительно, то есть он пишет об этом, что, как и тебя назовут твоим именем, ты признаёшь себя всего в этом имени и отзовёшься на него, так и святые. Призови их имя, ты призовёшь их самих. Итак, имя Бога и святых есть сам Бог и святые его. Имя Божье есть сам Бог, потому говорится: не приемли имени Господа Бога твоего всуе. Как Господь есть Препростое Существо, препростой Дух, то Он в одном слове, в одной мысли весь всецело, в то же время везде, во всей твари. Поэтому призови только имя Господне, ты призываешь Господа Спасителя верующих и спасёшься. Но при этом возникает вопрос, как толковать вот это вот место из дневников отца Иоанна.

Константин Мацан

— Вопрос возникает, видимо, ещё с тем, что, была группа тех, кого называли имяславцы, которые как раз-таки, выступали с этим, ну если угодно, тезисом, учением, что имя Бога когда мы его в молитве произносим, это не просто сотрясание воздуха, не просто слово, в самом произнесении, призывании имени уже, каким-то образом явлено это есть свидетельство о присутствии самого Бога. Имя Божье есть сам Бог. Хотя при этом у имяславцев, там, например, у того же Флоренского, Лосева или тех, кто так или иначе, ну они не были ни Флоренский, ни Лосев как бы зачинщиками имяславия, это было учение, пришедшее из абхазских монастырей, но вот поддержанное такими, допустим, философами, как Флоренский, Лосев и другие, и Новосёлов, тот же самый, Михаил Новосёлов, мученик. Имя Божье есть сам Бог, но Бог не есть Его имя. То есть мы не впадаем в такую как бы еретическую попытку определить природу Бог что Бог есть имя. Нет, Бог проявляется в имени, но не есть своё имя. Природа Бога непостижима, несказанна, неизречена и так далее. Тут только апофатика нам поможет, а никакое вот наименование, определение, неуместно по отношению к природе Бога. Но была противоположная партия, во многом связанная именно с официальной церковью, имяборцы, то есть люди, которые, учёные, богословы, которые не принимали это учение, стремились показать его ложность и, в итоге в 1913 году было официальное постановление, если я не ошибаюсь, синодом составленное, митрополитом Сергием Страгородским, ну с разбором, ну если угодно, коротко говоря, с осуждением имяславия. Мы сейчас не будем входить, может быть, глубоко во всю эту богословскую аргументацию, тема отдельной большой программы или диссертации. Но вот и вот внутри этого спора оказалось очень востребовано наследие отца Иоанн которое задолго, ну не задолго, но раньше, чем это всё так возникло, в своих дневниках вот так как бы ничтоже сумняшеся, я бы так сказал, иронично, писал, что да, имя Бога есть сам Бог. Но в каком смысле? В каком смысле это было принято или не принято той или иной стороной в этом споре?

Александр:

— Ну, имяславцы это принимали на 100%, но толковали опять же в своём некотором смысле. Тут есть много тонкостей, и недаром на эту тему к настоящему времени очень много уже написано и книг, и целые я видел сборники документов, из этой полемики исходящих, там подлинные письма и так далее. Если вспомнить, например, отца Сергия Булгакова, то он в своём «Философии имени» говорит о том, что вообще наши слова и имена — это не просто некоторые звуки, которыми мы случайным образом обозначаем понятия у нас уже заранее существующие в уме, в сознании. Это слово возникает вместе с самим понятием нашим. То есть мы черпаем слова наши из некоторого, ну, мы бы сейчас сказали упрощённо, коллективного бессознательного, то есть из некоторой объективной реальности, из некоторого видения человеком жизни. То есть мы фактически как вспоминаем Адама, он недаром называл имена животных тем или иным образом, и Господь принимал эти наименования. И чуть ли не до того доходило, но, может быть, не у отца Сергия, что сами звуки имени Божьего, они, являлись Богом. То есть тут вот даже возникает вопрос: а с верой ты призываешь Бога, не с верой? То есть, неужели вот именно сам звук, произнесённый, например, ну вот записанный на магнитофон, он тоже, вот это звучание является Богом? Да, тогда, может, не было магнитофонов, но сейчас мы бы спросили об этом. И, соответственно, противники имяславия, они не могли обойти вот отца Иоанна, потому что это и для них самих было большим авторитетом, он, и, в постановлении, ну может быть, не в определении синода или ещё, может быть, в, связанных с этим документах, сейчас точно не скажу говорилось о том, что для отца Иоанна это нечто, то есть в сознании нашем мы не разделяем имя Божье и Бога. Вот это важно. И, я бы сказал, что исходя из того, что вот я сейчас вижу в дневниках отца Иоанна, это всё-таки слишком, опять же, это некий какой-то психологизм, который был ему несвойственен. Он, скорее, говорит о том, что его основная мысль, что когда мы только призываем Господа, Он весь здесь, весь присутствует, Он моментально отзывается. И Он, соединяет, ну, в связи с нашей ограниченностью, очевидно, соединяет Себя и со Своим именем, и не только со Своим именем на самом деле, но и, например, Он говорит о кресте, да, вот Господь всегда соединён с крестом, о святой воде, о хлебе и вине, при освящении Святых Даров. То есть Господь Себя соединяет с ними неразлучно, и мы, обращаясь к Богу через имена через вот эти вот, так сказать, обряды церковные, мы точно должны быть уверены, что Господь Весь здесь, Он весь откликается на наши молитвы. На мой взгляд, вот эта мысль отца Иоанна, и я думаю, что она как бы некоторое срединное положение занимает между вот мнением обеих сторон.

Константин Мацан

— Я вот прямо процитирую фрагмент из книги отца Павла «Богословские портреты», и в этой цитате внутри будет собственно цитата из самого отца Иоанна Кронштадтского, как раз к этой теме. «При совершении церковных священнодействий и обрядов Бог совершает всё Сам. Но ради нашей телесности, нашей человеческой, Он, Первообраз, говорит устами образа. (А дальше цитата из самого отца Иоанна): «Привязывает своё присутствие к храму, к образам, к кресту, к крестному знамению, к имени своему, состоящему из членораздельных звуков, к святой воде, к освящённым хлебам, пшенице, вину». Конец цитаты. Действительно, не получается ли так, что, когда мы говорим об этой сложной, очень многосоставной теме имяславия и богословия имени, философии имени, в контексте именно наследия отца Иоанна, мне кажется, мы обращаемся, собственно, к началу нашего разговора к опыту, к опытному богообщению. Вот, не знаю, согласитесь вы или нет, из того, что мы говорим, как мне кажется, вытекает следующее: в чём, как бы, главный смысл, если угодно, пафос говорения об имени Божьем вот для святого Иоанна Кронштадтского? Именно вот ключевое слово — присутствие Бога здесь и сейчас. Это не какое-то такое холодное, отвлечённое обращение к Богу, такая какая-то, если угодно, благочестивая привычка, опять же, если совсем это огрублять, прийти, поставить свечку, отстоять службу, не знаю, прочитать молитвы, вычитать правило. Нет, вот никакое вычитывание, произнесение молитвы — очень ответственный акт. К этому нельзя подходить с холодным носом, потому что только произнося имя Господа Иисуса Христа, ты Его призываешь, и это, и Бог на это отвечает, Он здесь. И ты можешь в этом убедиться опытно, если откроешь этому своё сердце. То есть вот это вот имя, я акцент на этой теме про имя — это вот про то, про то самое, как это сформулировано у Сергея Фуделя, ощутимо начавшееся богообщение. А раз общение, значит, называние, называние — это есть имя. Ты обращаешься к Творцу бытия, это очень ответственно, дивно, и глубоко, и красиво, и страшно, и просто одновременно. Вот, мне кажется, вот, то есть здесь в этом смысле это тем в которой можно теоретически увязнуть, в имяславии, имя Божье есть сам Бог, но Бог не есть Его имя. Опять же, в святом Иоанне, как бы в хорошем смысле слова заземляется и обращается вот к сердцу человека на пользу ему.

Александр Абросимов

— Да, я полностью согласен. Я бы даже развил эту мысль. Для отца Иоанна вот это присутствие Бога возможно в каждом слове вообще, вот, ну он говорит о каждом слове, например, молитвы. То есть для него соединение, ну как бы мы сейчас сказали, энергии, действий Бога и человека — это вообще, синергия, так называемая. Он не использует этих слов, но очевидно из его писаний, что вот это и есть самое естественное, самое натуральное состояние. Когда человек говорит, например, священник говорит молитву, он говорит о себе, как священники, а Господь фактически присутствует во всех этих словах и исполняет то, что он сказал. Он говорит, отец Иоанн, вообще, о том, что мир принципиально несамодостаточен. То есть Господь не создал мир как бы, он отделил от Себя мир и надо обратить внимание на теории XX века, кинозис, который стал популярным в XX веке, умаление Христа и, соответственно, вообще то, что Бог, уже создавая мир, Он несколько Себя ограничивает этим созданием мира. И отец Иоанн пишет специально, что нет, Господь Себя не ограничивает, наоборот, Он Своё всемогущество разливает и в мире. То есть Он присутствует в этом мире, Он фактически создал таким мир, чтобы поддерживать его. Он создал человека таким, чтобы иметь в нём не просто образ, отделённый от Себя, чтобы в нём внутри присутствовать. И в этом смысле человек, действующий в этом мире, вот в этой простоте, как мы с вами уже сказали, он, наполняется Богом, вот его эти все действия, слова Богом наполняется, исполняется, благодаря Святому Духу, фактически, они становятся, ну то есть любое слово может стать, действенным и, как вот отец Иоанн, вы видите, в его биографии, из воспоминаний очевидцев, может сотворить чудо. При этом он говорит о том, что чудес-то вообще необязательно ждать от Бога, потому что Он уважает природу и очень часто действует через неё. То есть созданная Им природа остаётся вот неким для Бога таким, ну, как бы объектом сложно сказать, но любимым, детищем, которое Он не насилует, ну, особенно, конечно, речь идёт о человеке как носителе свободы воли. Но он ожидает того, что человек откроется и что Он будет действовать через человека в этом мире. И вот для отца Иоанна, это очень важная мысль, которая впоследствии о несамодостаточности человека она станет важной и в богословии. И в этом смысле, конечно, богословие, оно является и потребностью человека, и его обязанностью в этом мире. То есть человек определяется тем, что вот он человек молящийся, так скажем, да.

Константин Мацан

— Ну что ж, спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Мне действительно кажется, что мы сегодня посмотрели на фигуру святого праведного Иоанна Кронштадтского в том ракурсе, в котором нечасто на него смотрят, и это здорово. И мы увидели, что все те в хорошем, глубоком смысле слов простые и трогающие сердце пастырские наставления отца Иоанна неотделимы от той сокровищницы церковной мысли, от того церковного предания и от богословия, которое его взрастило. Отца Иоанна как богослова который, вот мне очень нравится, что вы несколько раз на этом слове акцент поставили, он явил. Вот он не просто рассказывал о или писал о, он свидетельствовал и являл сам тот опыт, к которому призывал людей. Спасибо огромное, Александр Абросимов, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета сегодня был с нами в программе «Светлый вечер». у микрофона был Константин Мацан. Завтра в это же время, в 8 вечера мы продолжим говорить о русской патрологии, о богословии русских святых. Дорогие друзья, оставайтесь с нами, а сегодня до свидания.

Александр Абросимов

— Всего доброго.

Все выпуски программы Светлый вечер

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов

Другие программы

Актуальная тема