У нас в гостях был настоятель храмов Михаила Архангела в Пущино и Рождества Богородицы в Подмоклово протоиерей Дионисий Крюков.
Разговор шел о смыслах богослужения в ближайшее воскресенье, в которое вспоминается исцеление расслабленного и празднуется память святой Тавифы, о праздновании Преполовения Пятидесятницы, а также о памяти святых апостола и евангелиста Марка, преподобного Нектария Оптинского и святителя Игнатия (Брянчанинова).
Ведущая: Марина Борисова
М. Борисова
— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире радио ВЕРА программа «Седмица». С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость: настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове протоиерей Дионисий Крюков.
Прот. Дионисий Крюков
— Христос Воскресе!
М. Борисова
— Воистину Воскресе! И, как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. И в частности о наступающем завтра четвёртом воскресенье после Пасхи, воскресенье о расслабленном. Я думаю, что история об исцелении расслабленного, который 38 лет мучился, лежал около Овечьей купели в Иерусалиме и всё ждал, когда же кто из прохожих смилостивится и опустит его в купель ровно в тот момент, когда однажды в году в эту купель спускался Ангел и первый, оказавшийся в воде выздоравливал — я думаю, что эту историю все наши радиослушатели так или иначе слышали или хорошо даже знают. Но есть в этой истории, мне кажется, очень важный момент, про который говорят гораздо реже — это то, как повёл себя этот счастливчик, мимо которого прошёл Спаситель и исцелил его единым словом. Господь говорит, как всегда: возьми свою постель и иди себе спокойно. И он взял постель и пошёл, и тут же был пойман бдительными служителями, ревнителями закона Моисеева: как так, куда это ты отправился с постелью в субботу? И что же этот наш счастливчик? Он тут же сдал своего благодетеля, сказав, что я тут вообще ни при чём. Вот Человек, Который меня исцелил, это Он мне сказал взять постель, а я бы ни-ни, никогда бы субботу не нарушил. Вот жалко только, что не запомнил он сразу: Кто же это был? Народу вокруг много. Он пошёл в храм и встретил там Спасителя. И что сделал этот счастливчик? Он тут же закричал: о, вот — я Его узнал! Что это за урок? Почему так много места в Евангелии отведено этой истории и о чём вообще она для нас?
Прот. Дионисий Крюков
— История очень занимательная лично для меня. Я всегда думал: почему же так несправедливо в Ветхом Завете был устроен процесс исцеления? Вокруг этого бассейна, в котором... Овчая купель, в которой поили овец, когда их вели — участвовали они в жертвоприношениях, чисто технически. Но народ заметил, что там возмущается вода, какое-то происходит движение, и верили, что это Ангел Господень, что эта вода освящается в этот момент. И первый, кто туда влазит, тот получает исцеление. Вообще, надо представить эту гонку на опережение, которая в этот момент происходила. На мой взгляд, это что-то совершенно бесчеловечное, когда надо другого отпихнуть локтями, опередить и прыгнуть туда во что бы то ни стало. Мне кажется, что это та самая античеловечность, которая должна нас поразить для того, чтобы мы в этом увидели предвосхищение чего-то другого. Потому что в Ветхом Завете, например, можно было бы счесть слова Моисея о том, что надо смотреть на медного змея, тоже как на некий элемент идолопоклонства. И это должно тоже было бы нас возмутить. И мы не возмущаемся только потому, что мы знаем, что этот змей прообразовал Христа. Точно так же, как и вот эта история про бурление воды на самом деле прообразовывает то, что благодать будет даваться не отдельным счастливчикам, которые должны будут победить в этом чемпионате, а она будет обильно изливаться на всех и всем даваться даром. Потому что придёт Христос, Который отменит эти скачки с препятствиями.
Другая тема, которая меня лично волнует в этой истории, заключается в том, что человек лежит, а ему некому помочь, потому что уж он точно самый последний из всех, кто может в эту купель быть помещён, просто потому, что парализованный по определению не может это сделать сам — у него ни руки, ни ноги не способны его не просто первым, но даже 31-м туда поместить, ему обязательно надо, чтобы кто-то рядом находился с ним. Он говорит, что я не имею человека, который мог бы мне помочь. То есть это человек, абсолютно одинокий, у которого нет надежды ни на кого иного, кроме как на Бога. И тут Бог к нему является.
И, возвращаясь к вашему вопросу: что же это значит, почему же? Да, я знаю, что святитель Лука (Войно-Ясенецкий) обратил внимание на этот момент, что человек этот был как будто бы неблагодарным. Но мне всё-таки кажется, что у него не было запрета на исповедование своего благодетеля. Возможно, что он это сделал, не просто потому, что был легкомысленным и был заострён только лишь на какое-то сиюминутное исцеление во что бы то ни стало здесь и сейчас. А, может быть, это просто была радость от того, что вот я вижу, что этот Человек точно является Чудотворцем, посмотрите на Него. Хотя, может быть, он действительно, получив то, что хотел, не задумывался о том, что надо свою жизнь изменить. И такое тоже бывает, кстати. М. Борисова
— Но если вспомнить историю исцеления десяти прокажённых, то вернулся только один. Только у одного хватило благородства души вернуться к Тому, Кто его исцелил.
Прот. Дионисий Крюков
— Там тоже есть своя сложность, потому что девять остальных пошли по слову Христову, то есть на самом деле в Иерусалимский храм. То есть они, в общем, делали правильные поступки. Но просто иногда надо делать поступки, не обязательно правильные, а может быть, даже неправильные, но они как бы должны рождаться из твоей духовной потребности.
М. Борисова
— Мне кажется, что, как очень многие сюжеты в Евангелии, когда начинаешь глубже пытаться проникнуть за первую пелену, когда ты только считываешь сюжет, там начинают открываться всё новые и новые какие-то смыслы. Вот я, может быть, в этом году в первый раз читая эту историю — напомню нашим радиослушателям, что это Евангелие от Иоанна, 5-я глава, стихи с 1-го по 15-й — я подумала, что мне в этом году на Пасху исполнилось 40 лет моего пребывания в Церкви. И этот человек почти столько же, сколько я провела в своей жизни в Церкви, пролежал — 38 лет. Почти столько же он пролежал около этой купели. А на что он надеялся? 38 лет — это огромный срок. Но, я понимаю, может быть, порыв души, может быть, вера, что Господь не оставит — это испытание временем. Вот человек настолько веровал, и вот его вера увенчалась великим чудом. Вот всё случилось так, как он 38 лет, несмотря ни на что, верил и надеялся. И что? И он начинает себя вести абсолютно банально. То есть объяснить с человеческой точки зрения его поведение вполне возможно. Но он идёт с этой постелью, он 38 лет лежал парализованный, он идёт с этой постелью. И что? Его схватили за рукав — он боится, что его накажут. Да пусть 10 раз его накажут, ну и что? Но тут случилось такое, что вообще невозможно словами описать. А ты тихо трусишь о каких-то житейских неудобствах?
Прот. Дионисий Крюков
— Да, это интересная мысль. Я, наверное, даже тоже мог бы с этим согласиться. Но вот вопрос: почему именно в четвёртое воскресенье после Пасхи мы вспоминаем эту историю про расслабленного? Я каждый год об этом думаю, что вот прошло три недели после Пасхи, и мы уже, в общем-то, забыли о том, что у нас было ещё совсем недавно, меньше месяца назад. О том, как мы постились, какая мы молитву Ефрема Сирина читали, о том, как мы переживали распятие Спасителя, как мы целовали Плащаницу, как мы готовились к исповеди и причащались в этот момент с особым трепетом. И вот сейчас мы ощущаем себя такими расслабленными. Но вот тут ещё одна важная для меня, дорогая мысль: посмотрите, как происходит исцеление этого человека, этого больного. Христос ему просто говорит: встань, возьми постель твою и иди. Он его не касается, Он не читает над ним никакой молитвы специальной, в общем-то, ничем ему не помогает. Он просто ему говорит: встань, возьми постель. А представляете, это же расслабленный — у него ноги 38 лет не работали, позвоночник его 38 лет не выпрямлялся. То есть он должен сначала сесть, а для парализованного это огромный труд, потом опереться на колени, потом разогнуть эти колени, потом нагнуться, чтобы взять эту постель, потом руками эту постель держать. То есть это огромное количество мелких действий, которые человек в его состоянии клиническом сделать не может. На самом деле, мне кажется, что в этом раскрывается смысл нашего духовного делания, когда ты должен стряхнуть с себя вот эту парализацию духовную. Надо поверить, что ты это можешь сделать, надо делать, несмотря ни на что. Надо не задаваться вопросом: а как я это буду делать, если у меня то, сё, пятое, десятое, такие обстоятельства в жизни, и вообще я ни на что не способен. Это просто призыв к тому, чтобы поверить, что ты это можешь сделать. И ты это обязательно сделаешь, потому что Христос с тобой.
М. Борисова
— Но в это воскресенье мы вспоминаем ещё и святую Тавифу. Это история, которая завтра прозвучит в отрывке из Деяний святых апостолов, из 9-й главы стихи с 32-го по 42-й. И отрывок этот начинается с того, что апостол Пётр, обходя всех, пришёл к святым, живущим в Лидде, и там нашёл одного человека, именем Энея, который восемь лет уже лежал в постели в расслаблении.
Прот. Дионисий Крюков
— Как в евангельской истории, только тут 8, а там 38.
М. Борисова
— Да. И Пётр сказал ему: «Эней, исцеляет тебя Иисус Христос, встань с постели твоей!» И он тотчас встал. И видели его все живущие в Лидде, которые и обратились к Господу. А в это же время в Иоппии — это современная Яффа, пригород Тель-Авива — находилась одна ученица, именем Тавифа. И она была исполнена добрых дел и творила много милостынь. И вот она занемогла и умерла. В этот момент Петру говорят, что ты тут рядышком, зайди в Яффу — там замечательная такая женщина скончалась. И, когда он приходит, первое, что делает, выгоняет всех из помещения, где лежала усопшая. Пётр выслал всех вон и, преклонив колени, помолился и, обратившись к телу, сказал: Тавифа, стань! И она открыла глаза свои и, увидев Петра, села. Вот два удивительных чуда практически одно за другим. Почему так важна для нас эта Тавифа? Ведь мы знаем про Лазаря Четырёхдневного. Тут человек, можно сказать, только что скончался — не такое уж великое чудо, можем сказать мы.
Прот. Дионисий Крюков
— Ну, лично для меня тут главным моментом является то, что апостол Пётр говорит, что исцеляет тебя Иисус Христос. И вот эти его исцеления как бы являются проекцией тех чудес, которые делал Сам Христос. То исцеление расслабленного, о котором мы сейчас говорили, и тут происходит фактически то же самое. И Тавифа, которая воскрешается Петром, это дочь Иаира, которую точно так же Христос берёт за руку и её поднимает. Вот в этом параллелизме между действиями апостолов и Христа есть, мне кажется, главный смысл. Потому что все блага, которые мы имеем, в том числе такие высочайшие, как здоровье и даже жизнь, мы имеем от Бога. И поэтому мы не должны видеть в этом лишь только действия каких-то людей, через которых это всё происходит. Для меня еще есть одна очень тонкая деталь в этом повествовании, как люди, которые просят апостола Петра, чтобы Он исцелил эту «серну» — так переводится имя Тавифа, — чтобы Он её воскресил, они показывают сшитые ею платья, одежду, которая была выполнена её руками. Она, видно, была большая мастерица. То есть им настолько было дорого то, что она сделала, и память по ней осталась. Это вот, как мы знаем, часто наши добрые дела всегда остаются после нас, особенно если есть какие-то вещественные подтверждения этому. Это частица её души, что называется. И эти люди показали апостолу Петру. Но Петру-то, наверное, и не надо было видеть всего этого, но это показатель того, с каким трепетом относились окружающие люди, как любили её те, с кем эта Тавифа рядом жила.
М. Борисова
— Ну и пещера, где в результате она была погребена, прожив ещё много лет, она доступна к поклонению. Все паломники, которые приезжают на Святую землю, имеют возможность, приехав в Тель-Авив, зайти в храм Петра и Тавифы, православный русский храм. И там как раз это удивительное место, где место её окончательного погребения. И вообще, церковь удивительно такая тёплая и очень русская. Первый раз, когда я туда попала, у меня было такое ощущение, что это где-то в пригороде Москвы, в какой-то подмосковной деревне. Такое очень русское место по тому настроению, которое тебя охватывает, когда входишь в эту церковь.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям: в эфире радио ВЕРА программа «Седмица». С вами Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове протоиерей Дионисий Крюков. Вот мы уже начали говорить о том, что 4-я неделя после Пасхи — это как раз серединка времени, которое мы продолжаем праздновать Пасху, но постепенно приближаемся уже к Вознесению. И вот это Преполовение приходится, строго говоря, на среду следующей недели. И обычно Преполовение — это один день. А здесь, по-видимому, соразмерно самому празднику, это Преполовение длится аж целую неделю — до следующей среды. То есть так или иначе в церковных богослужениях этот сюжет присутствует. А почему так важно? Вот, смотрите, это как про стакан: он наполовину полон или наполовину пуст? Вот половина пути — это много? — оставшаяся за спиной; или половина пути, которая ещё перед тобой, это тоже много? Вот в чём смысл этого деления на сердцевину пути, на середину пути?
Прот. Дионисий Крюков
— Первое, что приходит в голову, это сказать о том, что есть параллели между Преполовением Пятидесятницы в Ветхом Завете и Преполовением Пятидесятницы в наше новозаветное время. То есть эта традиция унаследована нами ещё из жизни ветхозаветной Церкви. И это же имеет своё отражение в том числе и в евангельском чтении, которое посвящено этому событию.
М. Борисова
— Я напомню нашим радиослушателям, что это Евангелие от Иоанна, 7-я глава, стихи с 14-го по 30-й. Этот отрывок будет звучать на Литургии в храме в среду.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. Вот сначала поговорим про Евангелие, а потом вернёмся к вашему вопросу по поводу половины стакана.
М. Борисова
— Согласна.
Прот. Дионисий Крюков
— Итак, в этом евангельском отрывке рассказывается, что именно в Преполовение Пятидесятницы вошёл Иисус в храм и учил. И вот там очень интересно построен этот отрывок. Потому что, с одной стороны, Христос учит, и все удивляются, но Он говорит, что Его учение это не Его открытие, это не Его умствование, это не Его философия, так скажем. Он говорит, что Его учение принадлежит не Ему, а Его Отцу. И дальше Он говорит: «Говорящий сам от себя ищет славы себе; а Кто ищет славы Пославшему Его, Тот истинен, и нет неправды в Нём. Не дал ли вам Моисей закона? и никто из вас не поступает по закону. За что ищете убить Меня? Народ сказал в ответ: не бес ли в Тебе? кто ищет убить Тебя?» Здесь я прервусь. Дело в том, что эта тема об убийстве Его, о Его распятии, о котором, безусловно, Он хорошо понимает и знает, и к чему Он идёт, она здесь тоже присутствует важным моментом. Потому что дальше они, с одной стороны, удивляются,: кто Тебя хочет убить? А потом оказывается, что они действительно Его хотят убить. Он говорит о том, что Моисей дал заповедь производить обрезание в субботу. А обрезание — это такой некий телесно-духовный акт, который совершают люди для того, чтобы соединиться с Богом. А Он говорит, что в субботу всего человека исцелил, не только какая-то его часть затронута была Его действием, а они при этом считают, что Он является святотатцем и нарушителем установлений. Не судите по наружности, но судите судом праведным.
«Тут некоторые из Иерусалимлян говорили: не Тот ли это, Которого ищут убить?» — то есть всё-таки мысль-то об убийстве была. «Вот, Он говорит явно, и ничего не говорят Ему: не удостоверились ли начальники, что Он подлинно Христос? Но мы знаем Его, откуда Он; Христос же когда придёт, никто не будет знать, откуда Он. Тогда Иисус возгласил в храме, уча и говоря: и знаете Меня, и знаете, откуда Я; и Я пришёл не Сам от Себя, но истинен Пославший Меня, Которого вы не знаете. Я знаю Его, потому что Я от Него, и Он послал Меня. И искали схватить Его, но никто не наложил на Него руки, потому что ещё не пришёл час Его». В этом отрывке уже три раза говорится о том, что Его хотят убить. С одной стороны, Он говорит, что они хотят Его убить. Они говорят: нет, не хотим. Потом приходят люди, которые знают, что Его хотят убить, и как бы на поверхность вытаскивают, как свидетели, эту тему. А потом, в конце концов, после этого разговора всё-таки они действительно захотели Его схватить и привести на суд и убить. И есть тут один важный момент: «Но никто не наложил на Него руки, потому что ещё не пришёл час Его». Просто нам часто кажется, что Христос случайно попал в руки своих палачей, что Он просто вот ходил, проповедовал, избегал всячески ареста, но из-за предательства Иуды в этот раз избежать не смог. Да нет же — Он всегда мог бы Себя добровольно отдать, но ждал того момента, когда должны были исполниться все предсказания, и когда пришёл бы Его час, для того, чтобы именно на Пасху Его — на Пасху, что для нас важно, потому что у нас пасхальный период, — чтобы Его распяли, и Он на третий день после ветхозаветной Пасхи воскрес.
Что ещё тут важно для нашего с вами понимания, дорогие братья и сёстры? Говорит Он о том, что Он говорит не от Себя. Говорит Он о том, что через Него говорит Его Небесный Отец. Это очень хорошо корреспондируется с той идеей, которую он до этого говорил самарянке — о том, что люди будут иметь источник воды живой, Святого Духа, Который и есть голос Бога в нас, Который и есть то самое учение, которое не наше. И на самом деле наша задача с вами, братья и сёстры, приобрести этот источник. Он дастся нам через ещё несколько недель — в день Пятидесятницы. Именно поэтому эта середина так важна для нас именно сейчас — напомнить: а ради чего всё было. Не просто ради того, чтобы Христос умер и воскрес, и мы этому порадовались. Потому что даже Его Воскресение, чудо из чудес, является очень важным моментом, который приведёт нас к тому, что мы все получим голос Его Небесного Отца, тот Источник, Который будет через нас действовать и Который этот дар даст нам в день Святой Пятидесятницы.
М. Борисова
— Вы слушаете программу «Седмица». С вами Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове протоиерей Дионисий Крюков. Мы ненадолго прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.
М. Борисова
— И снова здравствуйте, дорогие друзья, продолжаем нашу еженедельную субботнюю программу «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость: настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове протоиерей Дионисий Крюков. Следующая неделя у нас богатая всевозможными праздниками, в том числе и Днём победы. Накануне Дня победы Церковь будет вспоминать апостола и евангелиста Марка — 8 мая. И мне хочется напомнить нашим радиослушателям, чем Евангелие от Марка отличается от трёх остальных Евангелий, кроме того, что оно самое короткое?
Прот. Дионисий Крюков
— Скажем очень бегло и общо. Наши радиослушатели помнят о том, что есть три Евангелия, которые очень близки между собой — так называемые синоптические Евангелия: от Матфея, Луки и Марка. Есть одно отдельно стоящее Евангелие от Иоанна Богослова, которое написано позже этих. Но в этом комплексе из трёх Евангелий, действительно, Евангелие от Марка самое короткое. И, по мнению некоторых исследователей, которые занимаются текстологией Нового Завета, археологией, им кажется, что Евангелие от Марка самое раннее. По принципу, что самое короткое — самое раннее, а все остальные являются как бы некими добавлениями. Это одна из гипотез рабочих, и она достаточно убедительная. Что скажем про это Евангелие? Евангелие от Марка имеет свои особенности, потому что в нём явно совершенно чувствуется, кому оно написано. Если Евангелие от Матфея явно написано для евреев, потому что там и конструкции еврейские лингвистические прослеживаются, и много еврейских терминов, и обычаи еврейские не переводятся...
М. Борисова
— И очень много отсылок к Ветхому Завету.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, и много отсылок к Ветхому Завету. А Евангелие от Марка, напротив, видно, что пишется для людей, для которых ветхозаветная тематика не столько близка. Там описываются более подробно, как бы толкуются какие-то обычаи еврейские, употребляются термины, которые свойственны для эллинистической культуры. И всё это говорит за то, что Евангелие от Марка было написано для римских христиан, которые именно с таким вот углом зрения должны были воспринять евангельскую весть о Воскресшем Христе.
М. Борисова
— Но Марк, на мой взгляд, ещё удивителен тем, что из всех многочисленных людей, следовавших за Христом, он был, наверное, один из самых молодых, поэтому очень восприимчивых. Получилось так, что он — связующее звено между двумя апостолами. Он был практически выучеником апостола Петра, который трогательно его даже называл сыном своим. И в то же время он был спутником в миссионерских путешествиях апостола Павла. И вообще он был большим поклонником апостола Павла, и везде, где только мог, старался ему помочь. И он как бы соединил двух этих апостолов, очень по-разному смотревших на свою миссию, в очень многих моментах не сходившихся и даже споривших. Но при этом они оба воспитали вот евангелиста.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. И тем не менее всё-таки считается, что Евангелие от Марка можно даже назвать Евангелием апостола Петра. Об этом говорят даже ранние отцы христианские — о том, что Марк записывал со слов Петра, хотя и не по порядку. К тому же блаженный Иероним говорит, что при составлении этого Евангелия, Пётр рассказывал, а Марк писал. В общем, тут чувствуется именно влияние слов апостола Петра.
М. Борисова
— Но когда апостол Павел оказался в темнице в Риме, ведь поехал же Марк к нему.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, действительно это какая-то связь между двумя столпами Церкви — вот именно апостол Марк. Надо сказать, что Евангелий-то четыре, но два из них принадлежат апостолам, которые не входили в число двенадцати. Это апостол Марк, о котором мы сегодня говорим, и апостол Лука. Вот апостол Лука также является учеником апостола Павла. Но тут, мне кажется, важно то, что это всё равно единая среда.
М. Борисова
— Это даже не среда, а это семья.
Прот. Дионисий Крюков
— Это семья, где одним миром мазаны, одним духом живут. И поэтому тут не столько важно, кто от кого и что получил, потому что, как апостол Павел говорит, что вы говорите, что «я Аполлосов», «я Кифин», «а я Христов». Он говорит, что Христос за нас распялся. Апостолы лишь только возделывают то, что Бог насаждает.
М. Борисова
— Но мне кажется, что тут ещё в жизнеописании апостола Марка есть период, о нём не так часто вспоминают, больше вспоминается о первой половине его жизни: о его ученичестве, о его дружбе с первоверховными апостолами, о том, как он писал Евангелие. А вот что случилось под конец его жизни, закончившейся, как у большинства апостолов, мученической кончиной за веру свою, — ведь он попал епископом в Александрию. Епископ тех времён — это совсем не епископ в нашем понимании, это никакой не начальник всех начальников, а это просто как священник, наверное, сейчас. То есть это человек, который возглавляет общину христианскую. И он попадает в город — вот, что называется, врагу не пожелаешь. Александрия когда-то была соперницей Риму, интеллектуальной столицей, и вообще блестящий, как мы бы сейчас сказали, мегаполис. Но именно благодаря своему вот этому гонору первейшего из всех первейших городов, там настолько бурлила внутренняя жизнь. А внутренняя жизнь и религиозная жизнь — тогда это были практически синонимы. Потому что те или иные политические партии, те или иные какие-то интеллектуальные течения всё равно принадлежали к той или иной религиозной группе. Если, не дай Бог, эти группы расходились в чём-то принципиально важным для себя, то всё это доходило до смертоубийства, что, собственно, и произошло в Александрии. Но в этой связи мне ещё хочется напомнить, что как раз начало I-го века в Александрии — это начало страшных еврейских гонений. И первый еврейский погром при Калигуле был именно в Александрии, потому что еврейская община там была довольно сплочённая и очень влиятельная, что страшно раздражало всех остальных. Поэтому можно представить, в какой клубок противоречий и в какую бурлящую кастрюлю попал апостол Марк.
Прот. Дионисий Крюков
— Он попал между молотом и наковальней: между античным взглядом на мир и ветхозаветным монотеистическим взглядом на мир, который исповедовали евреи.
М. Борисова
— И при этом именно в Александрии христианская община была чрезвычайно активной. Вот этот город как-то магически влиял на всех горожан, подзаряжая их какой-то совершенно нечеловеческой энергией. Потому что с такой страстью бороться друг с другом — было бы за что, это называется. Можно же сесть и попробовать провести диспут. Нет, диспуты нельзя было провести, нужно было брать дубину, бежать на улицу, доказывать свою правоту исключительно с помощью клюшки.
Прот. Дионисий Крюков
— А в какие времена были споры более ожесточённые, нежели чем на почве именно идей? Идея-то как раз всегда и вызывает те самые народные, социальные катаклизмы и волнения. Поэтому это всё вполне закономерно. Действительно, апостолу Марку пришлось вот именно разделить из-за этих тектонических каких-то процессов — не просто разделить, а именно пострадать. И вот 25 апреля, или 8 мая по новому стилю, 68 года, или по другой версии 63 года, во время празднества, посвящённого богу Серапису, первый христианский епископ Александрии апостол и евангелист Марк был растерзан взбунтовавшейся толпой.
М. Борисова
— А потом его мощи украли венецианцы, привезли в Венецию. И теперь там площадь святого Марка, символ евангелиста Марка лев стал гербом города. Но дело в том, что я хочу напомнить нашим радиослушателям, мы вначале Великого поста об этом вспоминали, что первым покровителем Венеции, до того, как туда привезли мощи апостола Марка, был Феодор Тирон. Поэтому это такой город с двумя такими удивительными покровителями. Венецианцы умели выбирать покровителей.
Прот. Дионисий Крюков
— Ну и вообще, кстати, Венеция — один из самых как грекофильских городов, там очень много чувствуется культура Византии. И там был один из немногих на протяжении всего католического периода, вплоть до современности, именно православный храм.
М. Борисова
— Но на этой неделе у нас главный государственный праздник и праздник, наверное, для многих и семейный, и праздник нашего сердца, и с некоторых пор и церковный праздник — это 9 мая. 9 мая — День победы, день памяти всех погибших на той страшной войне. Очень символичный день, потому что там устаёшь перечислять символы, которыми пронизана история Великой Отечественной войны. Потому что сколько дат, связанных с такими глобальными событиями, столько именно перекличкой с церковным календарём. Ну, хотя бы начиная с самого начала, с первого дня, 22 июня — день Всех святых, в земле Российской просиявших. И дальше там битва под Москвой 6 декабря — день памяти Александра Невского. 12 июля 1943 года, бой под Прохоровкой на Курской дуге — это день памяти святых первоверховных апостолов Петра и Павла. 4 ноября 1943 года, освобождение Киева — праздник «Казанской» иконы Божией Матери. 6 мая 1945 года, когда практически была закончена Великая Отечественная война, это Пасха, которая в том году совпала с днём памяти Георгия Победоносца. 14 июня 1945, когда был парад победы на Красной площади, это был день Святой Троицы. То есть за что ни возьмись... но можно сказать, что христиане подтасовывают. Ну а как тут подтасовывать? Мы недавно вспоминали великомученика Георгия Победоносца, а у нас маршалом победы — ведь много было маршалов в ту войну и много было людей, которые огромный вклад внесли в то, что советская армия победила, но символом стал Георгий Победоносец — Георгий Жуков. То есть, как хотите, можете считать, что те, кто обращают на это внимание, просто такие пустосвяты. А можно увидеть в этом всё-таки что-то промыслительное.
Прот. Дионисий Крюков
— Мне кажется, что это наше желание осознать, воцерковить историю нашу. Наверное, в этом есть какой-то очень важный, глубокий смысл. Тем не менее мне не кажется, что все события, которые происходили, они обязательно должны были именно в этот момент произойти, а не в другой. Вообще, я с трудом себе представляю, что это воля Божия, чтобы именно такая страшная трагедия, как наступление на Россию, на Советский Союз, произошла в день Всех святых, в земле Российской просиявших. Вряд ли Бог выбирал какой то день в календаре. Но для людей, которые переживали эту страшную трагедию, может быть, была какая-то в этом надежда. Может быть, у них был повод для того, чтобы молиться в этот день — Петру и Павлу или «Казанской» иконе Божией Матери, и вспоминать о том, о чём, в общем-то, в этот момент уже вспоминать было не принято, уже от этого отучали долгое время. Война как-то людей встряхнула. И правительство-то тоже осознало необходимость вернуться к церковному прошлому. Поэтому, конечно, эта страшная трагедия страну развернула в сторону Церкви. И в том числе и вот эти реперные точки могли дат какие-то основания для надежды, для более крепкой молитвы. Тем не менее я не думаю, что был какой-то заранее Божественным Промыслом устроенный план.
М. Борисова
— А если это интерактив?
Прот. Дионисий Крюков
— Не понял.
М. Борисова
— Ну как? Мы обращаемся в молитвах — молитвы слышат. Но как нам дать знать, что их услышали? Где-то должен быть какой-то знак — вот знак появляется. Такая версия достойна существования или это тоже пустые фантазии?
Прот. Дионисий Крюков
— Я думаю, то, что делает нас более чуткими, более неравнодушными к окружающим, к Богу, к людям, к собратьям — всё в свою копилку складывается. Если вам это помогает, ну и слава Богу.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям: в эфире радио ВЕРА программа «Седмица», в которой мы каждую субботу стараемся разобраться в смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове протоиерей Дионисий Крюков. На этой неделе у нас будет повод вспомнить двух совершенно разных, на первый взгляд, и по жизни, и по плодам этой жизни святых, которые в то же время имеют одну общую точку. Я думаю, мы об этой общей точке скажем. Я имею в виду преподобного Нектария Оптинского, память которого12 мая, и святителя Игнатия (Брянчанинова), память которого 13 мая. Вот что, собственно говоря, объединяет этих святых? Мне кажется, что, может быть, мало кто из наших радиослушателей обращал внимание, что, даже по времени разошедшиеся, два этих человека встречаются на почве Оптиной пустыни. Потому что у Игнатия (Брянчанинова) главным духовным наставником был старец Лев, первый старец Оптиной пустыни. А наставниками Нектария Оптинского, последнего Оптинского старца, стали Амвросий Оптинский и Анатолий (Зерцалов), два старца — ученики старца Льва. Вот такая цепочка старческого обучения связала этих, совершенно разных и по времени и по подвигу, людей.
Прот. Дионисий Крюков
— Один сын, а другой внук.
М. Борисова
— Да, один из вполне бедной семьи, для которого монастырь стал билетом, звёздным буквально, который дал возможность дальше нормально жить и развиваться. А другой — дворянин, с блестящим началом карьеры, с прекрасными перспективами, который вместо всех этих перспектив избрал церковное поприще. Один долго-долго проходил послушание под присмотром старцев и очень спустя много лет переходил от иноческого пострига к священническому. Очень долго-долго его старцы учили, и возрастал он, практически зная только келью, келью старца и храм. А другой, только будучи пострижен, через три года стал архимандритом и наместником достаточно популярной пустыни недалеко от Петербурга. Всё по-другому, всё по-разному. Один прославился тем, что написал великолепные аскетические труды. Другой большую часть жизни провёл в послушании старцам и вместо того, чтобы писать труды, юродствовал и своей поучения передавал в виде кукольных спектаклей. И вот за что ни возьмись, вот такие совершенно диаметрально противоположные судьбы, а школа-то одна.
Прот. Дионисий Крюков
— И, что для меня особенно важно и ценно, и тот и другой, и святитель Игнатий, и преподобный Нектарий, люди, которые с большим уважением относились к мудрости. Эта тема дискуссионная была на протяжении всей истории Церкви. И в современном мире также не утихают по этому поводу споры. Считается, что культура способна человека от Церкви и от Бога отвести. Тут же мы видим, напротив, что Игнатий (Брянчанинов) просто был человеком, вхожим в великосветские круги, сам этому обществу принадлежал.
М. Борисова
— Но прежде, чем войти в великосветские круги, он закончил Инженерное училище в Петербурге — то же самое училище, которое потом закончил Достоевский.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. То есть это одно из самых престижных образований, самых лучших. И он, в частности, часто бывал в доме президента Академии художеств Оленина, с которым приятельствовали и Пушкин, и Крылов, и Батюшков. В общем-то, его жизнь — это жизнь человека, который, безусловно, образован на этом самом уровне, где культура, литература, искусство, философия, наука занимают очень важную роль. Казалось бы, у преподобного Нектария должно быть всё по-другому — это человек, который не учился-то особенно нигде.
М. Борисова
— И школу не закончил.
Прот. Дионисий Крюков
— И школу не закончил, да. Тем не менее вот именно в монастыре, обращу внимание...
М. Борисова
— С благословения старцев.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, с благословения старцев, у него появилась возможность читать, образовываться, познавать науку, познавать языки, искусство в том числе.
М. Борисова
— И стихи наизусть учить.
Прот. Дионисий Крюков
— Вот удивительно, что как бы векторы разные, но именно в этом направлении они где-то сходятся. Причём у Игнатия (Брянчанинова) блестящий слог, видны литературные дарования. К нему приезжал в его пустынь, в которой он настоятельствовал, и Глинка. И, в общем-то, им было написано сочинение, в котором обсуждались дискуссионные темы между художником и верующим. Глинка для него написал ряд произведений.
М. Борисова
— Игнатий (Брянчанинов) для него тоже написал ряд произведений.
Прот. Дионисий Крюков
— Да. То есть можно сказать, что, как и вообще для Оптиной пустыни, ведь известно, как много дала Оптина пустынь для русской культуры, для русской литературы в частности. И Игнатий (Брянчанинов) также является таким вот как бы магнитом для культурных людей. И это немаловажно для нас с вами, потому что показывает, что культура — это не удел просто людей, которые, в силу обстоятельств, получили такое образование. На самом деле это очень важная составляющая, которая позволяет христианину развивать свою душу. Потому что душа связана именно с какой-то чувствительной способностью, чему искусство и культура очень помогают.
М. Борисова
— Да, но ещё общая черта двух этих святых — слабое здоровье. Вот епископа Игнатия всё время здоровье подводило. Ведь на самом деле ему пришлось епископство своё в Кавказско- Черноморском благочинии закончить именно потому, что здоровья не хватило. Но можно себе представить, что это такое было за место дивное в те времена, в середине XIX века, когда там война, горцы. Пожалуйста, можно почитать Толстого, можно почитать Лермонтова — такая живая картина того, что там происходило. А он носится по всей своей епархии для того, чтобы навести там порядок. При этом со здоровьем у него далеко не восторг. И, собственно, мы именно его слабому здоровью обязаны его богословскими трудами, потому что только когда он вынужден был по состоянию здоровья уйти на покой, он получил возможность сесть, сосредоточиться и что-то написать. Потому что до этого его бесконечно вынуждали к деятельному служению. А тут вот нужно было сосредоточиться. А старца Нектария никто к деятельному служению как раз не принуждал. Но его старцы готовили к тому, что останется он одним пастырем, ему придётся иметь дело с самыми разными, абсолютно из разных социальных сред людьми в тот момент, когда пастырей уже не останется, когда будет закрыта Оптина пустынь, когда ему придётся самому доживать в деревне. И в эту деревню будут приезжать люди со всех городов и весей, которые будут о нём знать, чтобы получить от него хоть какой-то совет, хоть какое-то вразумление, хоть какую-то молитву. И для этого нужно было несколько десятилетий промолчать и ограничиваться тем, что в таких формах, которые доступны юродивому, общаться с внешним миром. Как он за несколько месяцев до революции 1917 года стал ходить по монастырю с красным бантом. Вот все думали, что юродствует батюшка. Ну вот, да, юродствовал.
Прот. Дионисий Крюков
— Как и его яркие кофты, которые он надевал, или башмаки — башмак и валенок на двух разных ногах.
М. Борисова
— Ну и куклы тоже шли в ход, когда он будущему страстотерпцу и епископу начинал показывать кукольный спектакль, где начинал колотить какую-нибудь одну куклу, ставил её в угол, всячески её притеснял. Ну опять — чудит батюшка, ну бывает. Проходит десятилетие, и человек оказывается в тюрьме, человек оказывается в ссылке. Человек вспоминает этот кукольный спектакль старца Нектария и понимает, о чём он ему рассказал в такой форме. Но вот две такие разные судьбы. Чему научиться у одного, чему научиться у другого? Нельзя научиться святости — святость либо даётся свыше, либо не даётся, так что учиться приходится чему-то очень человеческому.
Прот. Дионисий Крюков
— Да, важно, что, как Оптина пустынь стала как бы открытием аскетического делания для русского человека, так и святитель Игнатий (Брянчанинов) тоже являлся таким автором, который ещё задолго до канонизации, наряду с Феофаном Затворником, был, в общем-то, настольной книгой для многих русских именно в отношении их внутреннего аскетического делания. И что ещё объединяет этих двух святых — то, что они фактически в одно время были канонизированы. То есть это уже после советской власти, это в Перестройку. Первым был канонизирован Игнатий (Брянчанинов) в 1988 году. А в 1992 году, через четыре года, были обретены мощи преподобного Нектария Оптинского. Итак, дорогие братья и сёстры, вот у нас сегодня такой богатый «урожай». Мы заканчиваем нашу передачу вот этими двумя святыми, деятельными святыми, которые призывали к тому, чтобы наша душа не ленилась, не расслаблялась, не находилась в духовном параличе и помнила о том, что она будет источником благодати Святого Духа. И храни вас Господь. Христос Воскресе!
М. Борисова
— Воистину Воскресе! Спасибо огромное за эту беседу. Вы слушали программу «Седмица». С вами были Марина Борисова и настоятель храмов Михаила Архангела в Пущине и Рождества Богородицы в Подмоклове протоиерей Дионисий Крюков. До свидания, до новых встреч.
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Вербное воскресенье. Страстная седмица». Прот. Федор Бородин
- «Пятое воскресенье Великого поста: память преподобной Марии Египетской. Лазарева суббота и другие праздники следующей недели». Прот. Федор Бородин
- «Четвертое воскресенье Великого поста: память преподобного Иоанна Лествичника. Мариино стояние. Похвала Пресвятой Богородицы». Прот. Максим Первозванский
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!