У нас в гостях был поэт, телережиссер Константин Гадаев.
Мы говорили с нашим гостем о семье и поэзии, о родителях и детях, о традициях, творчестве и воспитании.
Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева, Алла Митрофанова
А. Леонтьева
— Добрый светлый вечер! Сегодня у нас в студии Константин Мацан...
К. Мацан
— ...и Анна Леонтьева.
А. Леонтьева
— Сегодня у нас в гостях поэт и телережиссер Константин Гадаев.
К. Гадаев
— Здравствуйте, Аня, здравствуйте, Константин, здравствуйте, уважаемые радиослушатели!
А. Леонтьева
— Сегодня мы хотели поговорить, как обычно в понедельник вечером, о нашем насущном — о семье и поэзии, родителях, детях и воспитании, различных традициях. И поскольку у нас в студии поэт Константин Гадаев, то я подозреваю, что очень многие ответы прозвучат в стихах.
К. Гадаев
— Я тоже на это надеюсь, потому что это всегда точнее и глубже получается, чем то, что я могу устно как-то выразить. Я надеюсь, что для Вас это тоже будет так. Можно начать со стихотворения?
К. Мацан
— Вот я как раз хотел попросить, чтобы у нас сегодня точкой «входа» в дискуссию, в программу, разговор стало стихотворение — оно задаст сразу основные темы и направления.
К. Гадаев
— Да. Это стихотворение посвящено моим родителям — Лазарю и Алле. Ну, по сюжету Вы, конечно, поймете, что это рассказ моей мамы, так как я не мог этого видеть, но то, что там описывается, это, конечно, мои впечатления тоже от жизни в Осетии, потому что отец мой родом из Осетии был.
Я в животе твоем уже толкался,
Уже мне имя, если будет мальчик,
В пример для подражанья выбирали,
Предугадать судьбу мою пытаясь,
Когда отец под самый Новый год
Повез тебя в родную Сурх-Дигору
На свадьбу тети Зои.
Как редкий снег припорошил накрытые столы.
Уселись, чтоб не мерзнуть, тесно-тесно.
Кипели мяса полные котлы,
На пироги раскатывали тесто.
Ходил по кругу чайник араки,
Кто сколько дал, по списку выкликали.
Нахохлившись, сидели старики,
И девушки поодаль ворковали.
Темнело быстро, двор вовсю гудел,
Протягивали лампы-переноски,
Играла гармонистка, снег летел.
Мужчины хором пели. Папироски
Их лица озаряли тут и там,
Издалека приехавшим гостям
Стелили в доме. «Лазарь, я продрогла, —
Сказала тихо. — Где мы будем спать?».
Под белым слоем мерзлая дорога,
Соседский сонный пес раззявил пасть.
«Ты дом Михала помнишь? Тут недолго».
Их положили, вроде как, в сенях —
Ни света, ни тепла. Зато подушка
Была столь велика, что полусидя
Спать приходилось. Поверх одеяла,
Тяжелого и так, еще и бурка.
Пригрелись, пошушукались. Отец,
Точнее, будущий отец, уснул.
А будущая мама все глядела,
Привычная к комфорту городскому,
Все вслушивалась: темень — глаз коли.
Какой-то шорох — мышь? А что за скрип?
Как будто вор крадется осторожный,
И все ясней, настойчивей, тревожней
Каких-то мерных гулких капель стук.
«Проснись же, Лазарь! Что это за звук?».
Тут распахнулась дверь. Хозяин дома
С веселой хитрецою из-под кепки,
Шатнувшись, растопырил кирзачи.
Сияет керосиновая лампа
В руке, в другой — тарелка с пирогом,
Три чарки араки посередине.
Прокашлялся, и вдруг как заорет:
«Фадес-фадес! Вставайте! Новый год!»
(«Фадес-фадес!» — это по дигорски «тревога-тревога!».)
Я вижу маму в шатком свете лампы,
Живот свой обхватившую в испуге,
И у кровати на столе дощатом
Коровы обезглавленную тушу,
И тут же, рядом — голову с глазами
И таз эмалированный для крови.
Дожив до сорока пяти годов,
Я, как тогда, похоже, не готов,
Что будет светом прорвана завеса.
И кто тогда заступится за нас?
Глядит в меня коровий мертвый глаз,
Иголка капли шлепается в таз.
И скоро — жизнь, а я в ней ни бельмеса.
А. Леонтьева
— Спасибо большое!
К. Мацан
— Спасибо!
А. Леонтьева
— Я замечаю — вот уже, Константин, Михаил Кукин, Ваш друг, был у нас в гостях, — когда читаются такие стихи, то очень сложно потом вот сразу включаться в передачу, потому что хочется помолчать и дать слушателю тоже... Но время идет... И поскольку Костя сказал, что у нас первый стих задаст тон беседы, то я хочу у Вас сразу спросить: вот Ваши армянско-осетинские корни, Ваша родня — какое влияние они оказали на Вас как на мужчину, как на мужа, как на человека? Вот какие традиции Вы хотели бы оттуда вынести, что Вам там нравилось?
К. Гадаев
— Мне вообще кажется, что чем больше в детстве человек разных видит укладов жизни, что ли, или разные жизненные фактуры, тем он богаче потом становится. То есть никогда не нужно бояться, мне кажется, даже если это не очень какие-то веселые моменты или не очень легкие, давайте детям возможность пожить, особенно когда они не как туристы это делают, а когда есть родня какая-то в деревне. К сожалению, это уже... Вот я своим детям уже не мог этого обеспечить. А в моем детстве это было. Отец, конечно, на себя одеяло тянул, так как мама моя армянка... Отец у меня скульптор, осетин, а мать — армянка, она была детским врачом всю жизнь. И мама уже родилась в Москве. А отец был настоящим деревенским парнем, который приехал учиться в Москву, стал художником, скульптором выдающимся и остался в Москве. Ну, и он, конечно, все время хотел, чтобы я как-то ближе был к его родным местам, как бы пытался из московского мальчика сделать горского. (Смеется.) Что, конечно, ему не удалось, но впечатлений мне надолго хватило, потому что каждое лето я там находился. Отчасти, в этом стихотворении, которое прозвучало, глазами мамы (там сказано — «привычная к комфорту городскому»), как она боится как-то шорохов, как она реагирует на простые бытовые вещи. Отец-то уснул, потому что для него — ну подумаешь, сливают кровь с коровьей туши! Ничего страшного — в таз падают капли, подумаешь! А для нее это кошмар в стиле Дали, наверное. Примерно то же самое я испытывал — там в другом стихотворении есть, — когда нужно было выбегать в огород по нужде ночью при звездах, или когда надо было ночевать в лесу где-то там во время сенокоса. Еще, плюс, языковой барьер у меня был — отец с матерью не разговаривали на одном языке, на русском разговаривали, в смысле, и поэтому я толком не знал осетинского...
А. Леонтьева
— А что там нравилось — вот в семьях в этих, в отношениях? Потому что...
К. Гадаев
— Ну вот я на примере своих двух бабушек... То есть это, в некотором смысле, противоположности. Потому что армянская бабушка — она была невероятно витальная, ураган просто! Это не значит, что у нее в жизни не было трудностей, но она вообще очень любила пировать, всегда устраивала всякие дела своих родственников — в общем, очень активная женщина была. И такая картинка — она снимала дачу в Малаховке, где все мы росли, и когда она переезжала, она нанимала «ЗИЛ» огромный, грузовик, потому что она туда погружала огромный холодильник на 25 персон, сервиз, потому что 5 августа все должны были приехать, у нее был день рождения. И под этот день рождения она засовывала в эту машину чуть не всю квартиру. Швейную ножную машинку «Зингер», невероятно тяжелую, и всегда говорила: «Я буду шить», но ставила на нее телевизор «Темп», тоже громадный, кто помнит, и, конечно, больше к ней не прикасалась, потому что шить — это не в ее духе было. Но зато 5 августа она накрывала пинг-понговские столы белыми скатертями, и кто не приезжал, тот подвергался опале.
А. Леонтьева
— (Смеется.)
К. Гадаев
— Да, еще она, когда загружала машинку, садилась впереди и на коленках везла часы с боем. То есть на дачу она везла.
А. Леонтьева
— С боем, на дачу. (Смеется.)
К. Гадаев
— И дочки ей все время говорили: «Мама! Ну куда ты это везешь?». Она говорила: «Все!», по-армянски ругалась, и говорила, что все должно быть хорошо. И вот она ехала — это эпическая совершенно картина — впереди, и часы периодически, значит, издавали...
К. Мацан
— Били!
А. Леонтьева
— (Смеется.)
К. Гадаев
— Били, да. То есть это вечная картинка, она у меня в глазах. И совершенно противоположная — когда я приезжал в Сурх-Дигору, в родную деревню отцу, совершенно противоположная... Они обе очень красивые были, надо сказать. Но одна вот со своей вот такой вот... Ну, очень разной красотой. И бабушка моя — ее Дофка звали, но мы ее звали Нана, это такое детское обращение к бабушке, — она была очень красивая женщина. Но это была совершенно вот прожившая тяжелейшую жизнь, потерявшая мужа, который погиб на войне, оставил пятерых детей. Она их поднимала, это крестьянский быт, она всегда вставала в четыре часа утра, ну, в общем, ухаживала... Ну, все могут это представить. И ее красота — это вот в одном стихотворении у меня есть, это смиренного старения красота была. То есть мне уже до ста... В ней главное было смирение. Почему я сказал о противоположности — потому что бабушка Ася была, вот я уже сказал, как ураган, а бабушка вот Дофка — она была смиренным человеком и очень таким сдержанным, потому что вообще в осетинской культуре не принято такое вот шумное... не принято такое, особенно для женщин — как-то выражать свои чувства слишком... Ну, и та, и другая ситуация, она... Что я в семье хотел бы... Мне недавно было 50 лет, я попытался всех собрать. Это, конечно, идет от армянской бабушки. Потому что как-то все разобщились, как только их не стало, никто не стал собираться, и захотелось это привнести. И как-то объединить детей. А от той бабушки — это вот какая-то, да... От той ситуации вообще — это понимание совершенно другой стороны жизни, которая... Мы далеки от нее, но большое счастье, что во мне это сидит. И вот я недавно детей возил, но, к сожалению, они как туристы уже были в горах, познакомились с братом и сестрами, но вот так пожить хотя бы месяц-два и каждый год и что-то впитать по-настоящему — запахи, вкусы, там вообще отношение к жизни совершенно другое у их ровесников тамошних, — вот этого, к сожалению... Сейчас просто некуда ехать...
К. Мацан
— Вы так интересно рассказали о том, что... начали даже с того, что хорошо бы ребенка отправить, если есть возможность, пожить в деревне. А вот если нет возможности, что мы, обречены, получается? Потому что вот то, что Вы говорите о деревенском быте, это будет природа, красота, но есть ли что-то именно в человеческих отношениях, что рождено в этой красоте, что может быть от сердца к сердцу как-то привнесено в город? Ну не только же дело в деревьях вокруг поля...
К. Гадаев
— Конечно!
К. Мацан
— А вот какой опыт именно человеческий, который можно было бы так экстраполировать и бережно сохранить даже в городе, в квартире, Вы вынесли оттуда?
К. Гадаев
— Да, но чтобы что-то передавать, нужно это в себе иметь. У отца моего, конечно, это было, и он как раз это передавал, не только мне, а многим окружающим людям. То есть это в его скульптурах есть. То есть сейчас, когда приходят... Ну, может быть, надо пояснить, что он оставил большое наследие, и сейчас как бы музей-мастерская, открыты двери всегда, и приходят студенты, которые учатся искусству или искусствоведению, много бывает людей. И мне приходится разговаривать. И часто как раз разговор заходит о том, какова, в чем заключена внутренняя сила этих работ. На фоне современного искусства, которое часто заостряет такие трюковые моменты, которое хватает тебя за полу одежды и как бы говорит: «Посмотри на меня! Я вот так вот могу! Вот, вот забавно, посмотри, как это все неожиданно и интересно!», работы отца — они, наоборот, говорят: «Не хочешь — проходи. Проходи. Еще вернешься». Вот. И в этом их сила. И, конечно, это связано с его возрастанием в среде своей родной национальной. Потому что там это вот не принято, как я уже говорил, вот так вот несдержанно относиться друг к другу.
К. Мацан
— Видимо, «проходи-проходи, еще вернешься», но кто-то остановится и все-таки посмотрит. Если он может на глубину нырнуть, видимо, очень многое получит.
К. Гадаев
— Да.
А. Леонтьева
— Мы с Костей говорим об этом, ну, как бы вот не читая «Википедию»... Ну, сразу, для тех, кто не знает, — Константин — сын великого скульптора Лазаря Гадаева, и, в первый раз очутившись в мастерской, где стоят культуры отца Константина, Лазаря, я подумала, что если бы я не верила в Бога, то я бы посмотрела на эти скульптуры и поверила бы в них — столько в них какой-то... Да, там передана вера, вот вера в Бога. Вот больше ничего не буду говорить, все остальное, конечно, можно погуглить...
К. Гадаев
— Он какими-то своими сложными путями... Он был крещеный человек, уже во взрослом состоянии его друзья крестили, но не воцерковленный, потому что в Осетии ведь, несмотря на то, что в целом, христианами считает большинство себя, но, тем не менее, это сложно — за столом произносятся тосты, которые все-таки связаны с другими культами. И такой вот традиции как-то... Ну, среди интеллигенции — есть, а так вообще традиция ходить в храмы — этого очень мало. И поэтому отец больше через свое творчество к этому шел и обозначил его движение. У него в более ранних рисунках часто встречается тема человека, несущего свой крест. Это очень интересно и характерно для... Он 60-х годов человек, и это очень характерно, что его интересовала метафора как бы, метафорическое понимание — человек, несущий свой крест. И у него этот мотив встречался в работах, и не один раз. Но постепенно он, уже читая, столкнувшись с Евангелием... Осталось потрепанное «Евангелие от Луки», самое такое...
А. Леонтьева
— Популярное.
К. Гадаев
— ...массовое издание, да, массовое издание. И там многое подчеркнуто. Видимо, оно ему дорого было, как наиболее подробное, наиболее вот... И он постепенно, этот человек, несущий крест, обрел лик Христа. Потому что последние его работы — великолепный евангельский цикл, который я целиком вот уже после его смерти выставлял в Музее имени Пушкина. Вот в отделе личных коллекций была прекрасная выставка — там выставлен был наконец весь цикл.
А. Леонтьева
— Сегодня у нас в гостях Константин Гадаев, поэт и тележурналист. Но говорим мы, как всегда по понедельникам вечером, о счастливой семье.
К. Гадаев
— Вот мы по традиции... Вот Вы сейчас еще раз представили, и мы сначала начали новую часть, и давайте новую часть тоже стихами начнем, да?
А. Леонтьева
— (Смеется.) Отличная идея!
К. Гадаев
— Можно?
А. Леонтьева
— Отлично!
К. Гадаев
— Вот. Это просто чтобы перейти, действительно, к семье. Это стихи, посвященные моей жене...
В такую-то мокредь
Что делать нам, родная?
Давай в окно смотреть,
Плед общий подминая.
Да ну его, кино!
Есть красное вино,
Есть черные маслины,
Изюму пиала.
Взаимного тепла,
Господь, пошли нам.
А хочешь — попоем,
Помучаем гитару.
Тут главное — вдвоем,
Тут главное — на пару.
Споешь мне после всех
Моих кричалок ротных
Про ангелов про тех,
Про перелетных
И нам с тобой туда,
Где люты холода,
Где в комнатке у Раи
Над Яснушкой-рекой
Я был совсем другой,
И ты была другая.
Пуховый плат зимы,
Окошечки на вате...
Ах, как теснились мы
На панцирной кровати!
И кто-то, как сейчас,
Меж страхом и страданьем
Берег в ладонях нас
И согревал дыханьем.
Нальем еще вина —
За тех, кем стать могли бы,
И все ж тогдашним нам —
Отдельное спасибо.
Через шестнадцать лет
В пример мужьям и женам,
Завернутые в плед,
Сидим — и хорошо нам.
К слову сказать, не шестнадцать, а двадцать два... Это немножко... Двадцати лет сейчас... Это немножко раньше написано. Вот.
А. Леонтьева
— Константин, а сколько Вы в браке с Еленой?
К. Гадаев
— Ну, в браке двадцать лет, а так двадцать два года мы вместе, да.
К. Мацан
— Знаете, я однажды в книжном магазине увидел книгу, по-моему, авторства жены философа Николая Бердяева (не помню сейчас, как ее зовут), но она называлась очень интересно, очень так характерно — «Жена философа: профессия». А вот жена поэта — это профессия?
К. Гадаев
— Ну, у меня-то как... Вот еще я по маме знаю... Интересно, однажды я сказал: «Сколько же отец успел!» — с каким-то, видимо, юношеским... ну, не упреком, маму упрекать не в чем было, она прекрасный врач была, но что-то мы с ней, видимо, ссорились... И она замечательно сказала, что «если б не я, не сделал бы». И это очень точно, потому что если женщина, которая рядом, ведет себя... Ну, профессия — не профессия, но какое-то вот это вот уважение к этому делу внутреннее... Это не надо манифестировать, это не надо... Моя жена — может быть, это и подробность такая интимного свойства, — когда теща сказала: «А чего же тогда денег не зарабатывает он?» (это когда мы поженились, у меня как раз провал в работе был), она сказала: «Мама, я выходила за поэта, а не за бизнесмена». И эффект... Вот я просто хочу сказать, как это действует. Эффект противоположный. Я сразу побежал подвиги совершать для нее — то есть открыл программу, начал зарабатывать...
А. Леонтьева
— Все заметили? Это был лайфхак, дорогие женщины! (Смеется.)
К. Гадаев
— Вот. А если бы она — я просто знаю себя, и отца знаю — сказала: «Иди, давай!», что-то такое начала грубить, как многие женщины делают, я бы, наверное, лег на диван и изображал бы из себя поэта. И не побежал бы зарабатывать. Поэтому вот эти вещи очень важны. Я вообще, когда шел сюда, думал о том, что вот «Анна Каренина» начинается с известных всем слов, что каждая семья счастлива одинаково, а несчастлива — каждая по-своему. И я внутренне для себя как раз думаю, что ровно наоборот. Потому что я видел... Вот у Вас тут недавно, я знаю, были Бурмистровы, например, да? Это семья, где одиннадцать детей, они живут приходской жизнью. Это вот такие радость и счастье, естественно, связанные с трудностями тоже, но счастье — безусловное. Я знаю семьи, которые состоят из двух любящих друг друга людей, которые посвящают свои труды воспитанию... Ну, не дал Бог детей, но это брак, который тоже освящен и который строится на любви. И эти вот разнообразные счастья. А несчастье — оно, по моим наблюдениям, всегда одинаковое — это когда два человека перестают слышать друг друга. Причем, это начинается с очень малого, с бытовых каких-то моментов, когда человек перестает другого в какой-то ерунде понимать. И вот тут начинает действовать эта страшная нелюбовь. Она по крупицам набирается, и когда люди не разговаривают друг с другом или у них табуированные какие-то темы, потому что они знают, что они не найдут общего языка, вот здесь как раз начинается это несчастье. И, по-моему, оно всегда одинаковое — то есть двое перестают друг друга слышать, дальше несчастье на детей распространяется, на родителей, на всех. И, по-моему, это всегда одно и то же. Ну, за исключением, конечно, каких-то экстраординарных ситуаций.
А. Леонтьева
— Я, кстати, с Вами очень согласна. И я тоже думаю, что счастье — это такое вот... Оно такое разное. И, действительно, на нашей программе мы тоже это имели возможность наблюдать. Мы говорили с разными людьми из разных семей — и оно такое разное...
К. Гадаев
— Вот недавно у меня в мастерской попросили, там, ну, небольшую свадьбу, человек на 15, уже друзья детей поженились... И я тоже думал, что сказать, и такую формулу, что надо привыкать к недостаткам друг друга и никогда не привыкать к достоинствам. А происходит ровно противоположное, как правило, потому что женщина привыкает к тому, что мужчина все время приносит чего-то, зарабатывает, мужчина привыкает, что у него всегда в доме уютно. Ну, или как-то так — жизнь по-разному строится у всех. Но к хорошему человек быстро привыкает, а вот недостатки — они чем дальше, тем больше они выпячиваются. Причем, опять же, самые простые, бытовые. Потому что человек вот что-то делает из раза в раз не так, как кажется другому супругу. И на этом начинается трещина — опять же, на ерунде какой-то. То есть эти недостатки — они выпирать начинают. Поэтому привыкать к недостаткам — это вот... Я не обращал внимания, Вы, наверняка, обращали... Я очень люблю, ну, естественно, как почти все на земле, XIII главу о любви апостола Павла...
К. Мацан
— В «Первом послании к коринфянам»...
К. Гадаев
— Да, в «Первом послании к коринфянам». И там — ну, всегда: «Любовь долготерпит, милосердствует» и все эти слова — они сразу ложатся. А вот «любовь не ищет своего» — я на это не очень обращал внимания. Но, как с возрастом бывает, какие-то вещи совершенно по-другому понимаешь. И сейчас я думаю, что это наиважнейшее, ну, одна из самых важных вещей — не искать своего. Я просто не очень понимал, что это значит. А это значит, как мне кажется, это вот наша вся эгоистическая составляющая — она в семье работает, распространяется на жену, распространяется на детей. То есть мы в детях ищем даже своего — мы хотим, чтобы они удовлетворили наше тщеславие. И это не любовь. Это не любовь, это уже люди путают эти вещи, когда толкают детей куда-то в соответствии со своим тщеславием, даже вопреки их желанию, куда хотели. Я не говорю о воспитании, о дисциплине, а говорю вот именно об этом тщеславном качестве. Вот. И вот это «не искать своего» — вот это очень-очень важно. Очень-очень трудно.
А. Леонтьева
— Константин, но Вас отец не толкал вот... Ну, вернее как — родители, они не толкали Вас на что-то, не заставляли?..
К. Гадаев
— Нет, отцу слишком трудно это все давалось. Есть в искусстве «бизнесмены от искусства», я их так называю про себя. Они очень толкают детей туда, потому что — ну почему же, чем плохо, да? Чем плохо? Тяжелая работа, но можно заработать хорошо очень. Для отца это было внутреннее страдание, переживание огромное. То есть ему с кровью все это давалось. И поэтому толкать другого человека — это просто невозможно, потому что — вдруг у него нет призвания? И он будет... Вообще-то, художник без призвания — это несчастный человек, тем более... Поэтому даже видя во мне какие-то таланты, безусловно, он все-таки ждал, чтобы я сам решался на какие-то вещи. Он вообще не очень многословен был, но вот чем дальше, тем больше я каждое его замечание, связанное с воспитанием вкуса, эстетикой... Он ничего не воспитывал, но, наверное, чтобы коротко об этом сказать, я после его смерти нашел письмо, адресованное его другу, художнику... Не буду его называть. И он, как я из письма понял, этот художник ему написал, что «я своим талантом, своим искусством больше заниматься не хочу — я устал, я сейчас все посвящаю своему сыну, он, он пусть вырастает, он очень талантливый, и я вот посвящаю жизнь»... И отец ему пишет — не знаю, отправил ли он, это, видимо, черновик: «Ты знаешь, — говорит, — ты меня очень расстроил своим письмом, потому что твоему сыну нужна не мелочная опека, а мощно работающий рядом отец».
А. Леонтьева
— Круто!
К. Гадаев
— «А со своей проблемой он разберется». И это была его воспитательная доктрина. Тем более, что он не имел отца, у него не было опыта, как себя вести, поэтому он просто показывал, что называется, ну, какой-то пример, да. И еще одно очень важное — простите, что я, наверное, зарапортовался...
К. Мацан
— Нет-нет-нет...
К. Гадаев
— Но просто это очень важно. Он не боялся... Я помню его фразу, он даже ее не раз говорил: «Я, наверное, плохой отец». Он не боялся показаться, дать возможность своему сыну усомниться в качествах его отцовских. Вот даже если сейчас позволите потом, я вот обращенное к детям стихотворение... Там Вы заметите, что как раз вот этот момент я воспринял.
К. Мацан
— Потрясающе глубокие, интересные вещи, на мой взгляд, Вы рассказываете. Мы сейчас подвесим интригу со стихотворением, прервемся на небольшую паузу и потом вернемся к разговору в «Светлом вечере» с Константином Гадаевым, поэтом и телережиссером. В студии Анна Леонтьева, я — Константин Мацан, не переключайтесь.
А. Леонтьева
— Сегодня в нашей студии поэт, телережиссер Константин Гадаев, и мы остановились на самом интересном — мы говорили о том, как отец, Лазарь Гадаев, написал своему другу... Мне так эта фраза понравилась! Вы можете еще раз сказать, вот как отец написал — что он хочет...
К. Гадаев
— Ну, он написал, что «твоему сыну нужна не мелочная опека твоя, а мощно и творчески работающий рядом отец».
А. Леонтьева
— Вот это, мне кажется, потрясающе, да?
К. Гадаев
— А со своими проблемами он разберется сам.
К. Мацан
— Потрясающе, да.
А. Леонтьева
— Мы оба считаем так с Константином.
К. Гадаев
— Да.
А. Леонтьева
— Вы хотели прочитать стих.
К. Гадаев
— Да. Ну, это вот оно, такое стихотворение, написанное с улыбкой, но обращенное к детям как раз. Мы любим жить, бывать в Осташкове, там снимаем иногда дом. Вот Аня знает этот дом прекрасно. И это написано в этом доме.
Вот опять заморосило,
Под стреху забился кот.
Если б вы меня спросили,
Я б ответил: «Жизнь не ждет,
Вся, как этот дождь, пройдет».
Прошу обратить внимание на эту строчку: «Если б Вы меня спросили»...
Вот опять заморосило,
Под стреху забился кот.
Если б вы меня спросили,
Я б ответил: «Жизнь не ждет,
Вся, как этот дождь, пройдет».
Расправляйте, детки, крылья!
Скука — над душой насилье.
Мало-мальское усилье
Нас спасению ведет.
Можно огород копать,
Можно и стишки кропать.
Мало ль, что на свете можно!
Надо б только осторожно
Нам с гордыней поступать.
От нее-то все и беды,
Хоть бывают и победы.
Жаль, победы все не те,
Не на должной высоте.
Жизнь не ждет, пытаться надо,
Не лениться, не тупить,
Не себя, а тех, кто рядом,
По возможности, любить.
Пусть не разом, понемногу
И приятелю, и Богу
Долг стараться отдавать,
Никогда не унывать
И вопросы задавать.
Ну, а если нет вопросов,
Как у глупых тех матросов,
Повторюсь я: жизнь не ждет.
Все, пойду, засяду букой
Со своею ноутбукой.
Знайте, дети, наперед:
У поэтов нет ответов,
И поэтому советов
Папа Ваш не раздает.
Сам-то кое-как живет.
P.S. Хорошо, что дождь идет!
А. Леонтьева
— (Смеется.)
К. Мацан
— Спасибо огромное! Ну, вот как-то прямо отталкиваясь от того, о чем Вы раньше сказали, и продолжая этим стихотворением, вот ребенку нужен работающий рядом отец, парящий отец. Тут очень важное слово, мне кажется, «рядом». Есть такая фраза, ее иногда, такой диалог вспоминают, когда один собеседник говорит, что «я готов ребенку посвятить всю свою жизнь». На это отвечают: «Не надо проживать жизнь за ребенка. Нужно жить свою жизнь рядом с ребенком, вместе с ребенком, чтобы это была одна сцепка». А насколько это просто, насколько это удается? Ведь творческому человеку нужен покой, нужно как-то вот в свой угол с «ноутбукой» сесть и творить, как нам кажется, чтобы ничто не мешало. И в этом смысле вот этот какой-то домашний галдеж может только мешать. Как Вы из этой ситуации выходите, если она для Вас стоит?
К. Гадаев
— Ну, Вы знаете, самые счастливые, в том числе и творческие, моменты, они как раз были, когда... Для меня идеальная ситуация (ну, извините за высокий штиль) вот творческая — это когда за спиной, за стенкой семья находится. Потому что когда человек один куда-то заперся (у меня есть такая возможность, потому что вот есть пространство мастерской), то у него... начинают его и бесы одолевать, и мысли вбок уходят совершенно. А когда у него за стенкой жена обед готовит, дети чего-то там... Ну, это обычно летнюю я, конечно, картину описываю. Дети чего-то возятся, слышны голоса, собака бегает, все... То как-то легче, на самом деле, сосредоточиться на этих делах. Тем более, что я не какой-то там поэт заумный или мистический какой-то. Мне как раз эта вся жизнь — это и есть мой драгоценный материал. Поэтому я это очень ценю, и самый счастливый момент как раз под галдеж. Ну, конечно, какого-то уединения хочется всегда, но минимального. Вот.
А. Леонтьева
— Константин, а вот я знаю Вас как очень христианского поэта. Я, наверное, задам Вам банальный вопрос. Я не знаю, во всяком... разном возрасте мы приходили к христианству — так или иначе, криво и косо, иногда с наименьшими потерями. Вот как у Вас это происходило? В зрелом ли возрасте, или?..
К. Гадаев
— Ну, я не знаю, насколько я «очень христианский поэт», это я...
А. Леонтьева
— Ну, это мое ощущение от Ваших стихов.
К. Гадаев
— Да. Потому что мне кажется, что... Я вот очень не люблю тематический подход к этому вопросу. Потому что, мне кажется, вот Вы сказали про отца, что «если бы я зашла в мастерскую и еще не была крещена, я бы, наверное, пошла креститься», да? Хотя человек совершенно в ортодоксальном смысле не был воцерковленным человеком. И поэтому какой-то прорыв сейчас у нас в искусстве — говорим, в искусстве, да? И это почти всегда, ну, если уж только не демоническое совсем что-то, но это не так уже часто, это всегда напрямую связано с каким-то более-менее сознательным ощущением благодарности. И у Вас тоже лейтмотив, я заметил, программы, и правильно — это ощущение благодарности.
А. Леонтьева
— Так получилось, да?
К. Гадаев
— Ведь человек, нашедший хотя бы два слова, хотя бы один эпитет, хотя бы сделавший один живописный набросок, он уже заметил этот мир, он уже — хотя бы! — заметил этот мир, и, значит, он благодарен, он внимателен.
А. Леонтьева
— Эта тоже мне очень нравится фраза! (Смеется.)
К. Гадаев
— Он не прошел мимо. А что касается крещения, это практически на спор, это наши юношеские какие-то дела. И, видимо, мои более старшие... По-моему, у Вас была Сашенька Ярчевская, да? И с ее молодой мамой, тогда еще не матерью семерых детей... Вот, по-моему — не помню, — даже Сашеньки еще не было, по-моему... Да, не было... Мы как-то спорили горячо, всякие вот такие... Видимо, она, уже будучи крещеным человеком, увидела, что это неофитский уже такой пыл, и сказала: «Вот, слабо, там, креститься?» — чуть ли не послезавтра. И так вот это произошло. И вот это ощущение, вообще-то, для меня очень драгоценное. «На спор»-то — это я шучу. На самом деле, в человеке это уже присутствовало в расплавленном виде, просто я этого не понимал. Во мне присутствовало. Потому что разговоры-то мы вели всю ночь как раз о Евангелии. И ощущение вот это вот, ну, как принято говорить, неофитское... Даже когда вот я... Вот у Вас был Михаил Кукин. Когда я за ручку тоже привел креститься в Семхоз к отцу Виктору, он, когда мы вышли, говорит: «А что вот, ты мне скажи, что самое важное?». Я говорю: «Как можно дольше не теряй неофитского духа, не становись «дембелем» как бы христианским!» (это в кавычках, конечно, я говорю). (Смеется.) И у меня просто стихотворение есть, которое я боялся... Когда иногда вот приходит Алексей Уминский или кто-то вот... И там несколько священников сидело, и какие-то стихи мы читали. Я, честно говоря, боялся это прочитать. А когда я прочитал, они хором говорят: «Это нам надо! Давай! Дай-ка это сюда нам стихотворение, нам такое нужно!». (Смеется.) А стихотворение такое, если можно...
К. Мацан
— Нужно!
А. Леонтьева
— Очень нужно!
К. Гадаев
— Хотел бы я остаться неофитом –
Нелепым, пылким, неосведомленным,
Любовью первой во Христа влюбленным
И уж совсем не православным с виду.
Во сне кудрями к поручню прильнувшим,
Как у Эль Греко, заключенным в кокон
Учеником, еще не обманувшим
Надежд — красивым, юным, одиноким,
Меж третьим и четвертым перегоном
Расслышавшим сквозь грохот под землею,
Как прокатилось по пустым вагонам:
«Побудьте здесь и бодрствуйте со Мною».
Ну, то есть я имею в виду, что вот это состояние первой любви, как и в семейной жизни, очень важно — на чем это все зиждется. Если у людей начало любви, начало семейной жизни было... Хотя бы какой-то большой период перед тяготами, которые неизбежны, был полон любви и красоты какой-то, то это всегда потом возвращается, и на этом многое строится. И так же в этих делах. Вот об этой первой любви никогда нельзя забывать.
К. Мацан
— Вот как раз Вы отвечаете на тот вопрос, который у меня там просился. Вот Вы упомянули и Михаила Кукина, который был у нас, я ему этот вопрос задавал. Вот есть неофитский период, и очень важно его прожить. Но еще очень важно, что приходит ему на смену, во что он потом переходит. И вот у Вас в стихотворении звучат слова, что Вы бы мечтали оставаться учеником, так и не обманувшим, еще не обманувшим ожиданий.
К. Гадаев
— Да.
К. Мацан
— А что, обязательно потом обманываются ожидания и обманываешь ожидания, вот после этого неофитского периода?
К. Гадаев
— Ну, я думаю, что когда... А представьте, когда человек о себе говорит, что он ни в коем случае ожидания Бога не обманул ни в чем, да? Ну, конечно, мы все обманываем ожидания, да и свои даже, не то, что... От своих близких... Я уж не говорю, как о Боге, да? Поэтому нам дано очень много, а мы делаем очень мало. Поэтому мы не можем не обмануть ожидания — я в этом смысле говорю.
К. Мацан
— Ну, я слышу Вас — и да, и чувства те, что в этих стихах звучат, но тут же мне почему-то это кажется очень таким...
А. Леонтьева
— ...грустным.
К. Мацан
— ...наоборот, наоборот — очень светлым.
А. Леонтьева
— Светлым?
К. Мацан
— Потому что мы, конечно, все обманываем ожидания нашего Спасителя, но у нас есть покаяние.
К. Гадаев
— Ну, конечно, естественно, естественно.
К. Мацан
— И в этом такая светлая, светлая грусть.
К. Гадаев
— А что касается ступеней вот этих — конечно, в развитии... Вот почему я как-то... Ну, я прихожанин, к сожалению, не очень прилежный, потому что у меня сразу встает вопрос: «А что дальше?», потому что это всегда требует развития, да? И сразу маячит, что ты должен становиться, там, я не знаю, священником и куда-то идти... То есть как-то ты должен двигаться дальше, да? Ну, это сложные сейчас внутренние вопросы, и я так этого не буду касаться. Но если мы параллель вот с семейной жизнью проводим, то, конечно, вот первая любовь, первая влюбленность — и потом, конечно, другие состояния приходят. Хорошо бы, в одном стихотворении я говорю, аттестат окончательной зрелости получить, да? Вот как одного артиста спросили: «Вот Вы 50 лет живете с женой, а вот у артистов часто по пять-шесть жен» (это Стеблов был). Он сказал: «Ну я просто не хочу остаться без аттестата зрелости. (Смеются.) И это очень верно. И когда люди по-настоящему серьезно живут какой-то вот... постигают вот... приходской жизнью, и изучают это все, конечно, наверное... Но, с другой стороны, часто бывает так, что как-то превращается вот это — вот это то, что я больше всего не люблю — в идеологию, часто у людей это бывает такое. Когда...
А. Леонтьева
— Вы имеете в виду, вера, да?
К. Гадаев
— Вера превращается в идеологию.
А. Леонтьева
— Когда из такого горячего неофита... Ага.
К. Гадаев
— Да, к сожалению, это бывает сейчас часто, и этому способствует наше время, мне кажется.
К. Мацан
— Ну это как раз...
К. Гадаев
— Это самая большая болезнь, которая может быть (как мне кажется, естественно). Самая большая болезнь, которая у христианина может быть, это вот когда вот это христианство превращается в идеологию.
К. Мацан
— Ну это такая боль, да, но вот то, о чем Вы говорите, это как раз и лекарство от этой болезни — вот это воспоминание о первой любви и возвращение к ней. Наверное, к ней к такой не вернешься, но и не нужно, а возвращение в то состояние на новом уровне, уже обогащенном другим опытом.
К. Гадаев
— Совершенно верно, да.
К. Мацан
— Константин Гадаев, поэт и телережиссер, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер».
А. Леонтьева
— Я, знаете, просто к слову вот... Я вот смотрю, что Константин откроет книжку и сейчас что-нибудь найдет еще прочесть. Я, на самом деле, тоже, у меня заказ есть, Константин, да?
К. Гадаев
— Да.
А. Леонтьева
— Вот из нового. Из нового. «Зашел в комнату»...
К. Гадаев
— А, из нового... Вот... С чего начинается книжка, да?
А. Леонтьева
— Да. Ну, я хотела вот сказать к тому, о чем Вы сейчас, два Константина, между которыми я сижу и должна загадывать желание, дискутируете. У нас тоже на заре такого православия в храме была такая матушка замечательная, у нее пятеро детей. И вот в какой-то Великий Пост такие все голодненькие, все приходим, такие зелененькие, как бы с чувством, в общем-то, того, что мы очень правильно себя ведем, и говорим: «Матушка, как дела?». А она говорит: «Погибаем». Мы так с мужем остановились и говорим: «В смысле?», на что матушка поднимает на нас глаза и говорит: «А Вы спасаетесь?». (Смеются.) И мы поняли всю наивность своих таких усилий. Константин, Вы хотите прочитать, да?
К. Гадаев
— Да.
А. Леонтьева
— Вот этот, вот этот? (Смеется.)
К. Гадаев
— Я хотел вот этот прочитать...
А. Леонтьева
— Хорошо.
К. Гадаев
— В осеннем резком освещенье
Ясней поступки и дела.
И хочется просить прощенья
За то, какою жизнь была.
За дефицит любви и веры,
За профицит тупой тоски,
За растранжиренное время
В поползновениях пустых.
Летящий лист щеки коснулся,
Бутылку в баке бомж нашел,
Узбек блондинке улыбнулся,
Блестя на солнце, дождь прошел.
Промокший, я домой вернулся —
И это было хорошо.
Мне кажется, в этом стихотворении как раз вот...
А. Леонтьева
— ...ответы на все вопросы.
К. Гадаев
— Как всегда, в стихотворении гораздо короче то, что мы сейчас вот немножко кругами ходили... Вот о покаянии, о том, что всегда можно смыть с себя и обновиться каким-то образом. А Аня просила прочитать стихотворение — это вышла недавно совсем книжка, она называется «Войди в комнату твою». Конечно, Вы помните это место в Евангелии — о молитве: «Войди в комнату твою, затвори дверь твою». И она называется «Войди в комнату твою». Почему я выбрал это? Потому что, мне кажется, это вот очень важно — когда как-то в государстве это становится каким-то уже общественным делом, то очень важно еще раз акцентировать на том, что не надо забывать, что это очень личное дело.
А. Леонтьева
— То, о чем Вы говорили, да? Что не превращать в идеологию.
К. Гадаев
— Не превращать в идеологию, да.
— Войди в комнату твою.
— Ну, вошел.
— Затвори дверь твою!
— Ну, затворил.
— Того, которого ищешь, нашел?
— Нашел.
— Вот видишь! А ты говорил!
К. Мацан
— Потрясающе.
А. Леонтьева
— Я вот люблю этот короткий стих. От него просто заряд такой оптимизма и...
К. Гадаев
— Да. Вот.
А. Леонтьева
— Константин, а вот давайте я, как обычно, выполняю роль такого «приземлятора», «приземлю» немножечко Вас и все-таки хочу спросить: Вы знаете, я перед передачей думала про такое понятие в семье, которое называется «единомыслие». Оно такое немножко — красиво звучит, да? — «единомыслие». И вопрос мой, собственно, даже не вопрос, а просто — вот что Вы об этом думаете? В семье очень важно единомыслие, когда... Вот «когда» — это что? Когда муж и жена вместе в храм ходят? Когда они вместе знают, что дети поступят в один университет, или что им есть о чем поговорить? Что это такое?
К. Гадаев
— Я думаю, это очень важная вещь, и она совершенно не отменяет своеобразие двух личностей. Но действительно, когда мужу и жене всегда есть о том, о сем, не важно о чем, им просто хорошо разговаривать, ходить, гулять или сидеть и разговаривать, и им это нужно, и когда они могут прийти все-таки к какому-то консенсусу вместе, потому что если они кардинально... Ну, они должны понять друг друга, потому что эти два человека — они должны понимать друг друга, мне кажется, это очень важно. Это не надо путать с каким-то вот — люди договорились, что вот они детей... «Сейчас вот я против, но я поддержу тебя, потому что чтобы у детей было единомыслие какое-то»... Нет, это вот не совсем так должно, на мой взгляд, обстоять дело. Мне кажется, что надо еще поговорить, еще поговорить, пока оба не поймут это, да? Конечно, бывают, наверное, вопросы, о которых нельзя договориться, но мне, наверное, повезло — у нас как-то... Мне кажется, когда люди совсем не могут договориться по какому-то вопросу, это та трещина, с которой я начал, начинается, если это серьезный вопрос. Потому что, ну, все-таки это наиболее близкие люди как-то — муж и жена.
К. Мацан
— Вот Вы говорили про то, как на свадьбе друзей Ваших детей сказали — я прямо в этом услышал такую настоящий такой осетинский тост, — вот так чеканно и афористично: «Привыкать к недостаткам друг друга и не привыкать, постоянно удивляться достоинствам друг друга».
К. Гадаев
— Да, точно.
К. Мацан
— Я все-таки интуитивно допускаю, что человек, который так говорит, он как-то на себе это прошел. И, видимо, вот это такое знание сакральное, отцовское или знание мужа, которое дается опытом. А вот когда в ситуациях тяжелых, когда, забываясь, начинаешь как раз такие концентрироваться на недостатках другого, что делать? Что дает силы эту ситуацию переворачивать? Вот у Вас очень близко к этой истории стояла цитата из апостола Павла. Насколько вера реально может быть тем, что людям помогает что-то преодолевать?
К. Гадаев
— Ну, я думаю, что в некоторых ситуациях это вообще единственное, что может помочь, — молитва за человека, на которого ты раздражился, но это все знают, и это действительно реалии.
А. Леонтьева
— Но это не все практикуют! (Смеется.)
К. Мацан
— Да, вроде, все знают, а это так трудно, на самом деле!
К. Гадаев
— Я и сам бываю ворчливым, и, действительно, тоже... Ну не все же так просто, да? Вот когда что-то говоришь — один раз, второй, третий, четвертый, пятый, потом начинаешь думать, что тебя как-то перестали воспринимать и уважать, да? И становится обидно. Но, мне кажется, вот этот рецепт самый лучший — надо просто вдохнуть хорошенечко и помолиться за близкого человека. И — самое лучшее, что может быть на свете, — вспомнить, и с благодарностью подумать о том огромном добре, которое он для тебя сделал, и эта мелочь отойдет на десятый план.
А. Леонтьева
— И тогда можно уже по истечении 22 лет посвящать стихи жене?
К. Гадаев
— Да, наверное, так, может быть. Но я, опять, не идеализирую. Это вот, наверное, совершенно неправильно, потому что то, что мы говорим, там, на свадьбе — какой-то тост и все, там, — мы так мечтаем об этом, чтобы у нас самих так было. Поэтому, ну, мы не будем же плохое советовать. Поэтому это не значит, что у меня это все есть — то, о чем я говорю. Это гораздо как-то устроено сложнее, мне кажется, всегда и у всех.
А. Леонтьева
— Ну вот, и поскольку, как только я заговорила о посвящении жене, Константин зашуршал страницами, то давайте еще послушаем стих про жену.
К. Гадаев
— Ну вот напоследок я, да, хотел бы два стихотворения прочитать. Одно — жене, да, посвящено.
Качнется история влево,
Качнется история вправо,
И кончится это лето,
Раскошенное не по праву.
Ведь мы должники с тобою,
А вовсе не кредиторы.
Какою такою любовью
Расплатимся с тем, Который
Сказал облакам скитаться,
Дождями на землю литься,
Со мною тебе остаться
И на двое не делиться?
Варение в это лето
Вари, не жалея сахара.
История не замедлит
Снабдить нас тоской и страхом.
А. Леонтьева
— Вот...
К. Гадаев
— Вот. А второе стихотворение как-то подытоживает, наверное, все наши темы — вот и благодарности, и темы родных...
Между ханжеством и цинизмом
Вьется тропка в заросший сад,
Где все близкие мне при жизни
За дощатым столом сидят.
Нету в лицах и тени горя,
Ни заботы, ни страха нет,
Только теплый вечерний свет,
Только рокот и запах моря —
Все припомнилось, прояснилось,
И у каждого свой рассказ
Обо всем, что так долго снилось,
А сбывается лишь сейчас.
Пьют, поют, шампуры вращают,
Поддувают картонкой угли
И прощают друг другу, прощают
Все, что раньше простить не могли.
Вне земного, привычного бремени
Смотрят души свои на свет.
Ни на что больше нету времени.
Нету времени. Просто нет.
К. Мацан
— Спасибо огромное!
К. Гадаев
— Спасибо Вам!
К. Мацан
— Ну вот у Христа, у Бога вообще нет времени. Он нам улыбается из другого совсем пространства и времени...
А. Леонтьева
— И это хорошая информация! (Смеется.)
К. Мацан
— И это то, что дает надежду. Ну вот Аня сказала сегодня, что если бы была неверующая, зашла бы в мастерскую Лазаря Гадаева, то, наверное, стала бы верующей, а я бы сказал, что вот почитаешь стихи Константина Гадаева — и чувствуешь, что они все в отсвете вот той XIII главы из «Первого послания апостола Павла к коринфянам».
К. Гадаев
— Спасибо! Для меня это драгоценные слова.
А. Леонтьева
— А я хотела еще добавить, что мы с Константином такие счастливые люди, что вот мы провели такой вечер, мы час, казалось бы, слушали стихи, говорили о том, о чем нам действительно интересно и, надеюсь, всем было полезно, и при этом еще вынесли много очень — то, что называется — лайфхаков, а можно просто сказать, уроков...
К. Гадаев
— А что это такое? А, лайфхаки! (Смеется.)
К. Мацан
— А по-русски сказать — «очень сильно обогатились».
А. Леонтьева
— Да!
К. Гадаев
— Спасибо Вам за хорошие слова!
К. Мацан
— Спасибо огромное!
А. Леонтьева
— Спасибо, Константин!
К. Мацан
— Константин Гадаев — поэт, телережиссер — был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Анна Леонтьева...
А. Леонтьева
— ...и Константин Мацан.
К. Мацан
— Спасибо! До свидания!
К. Гадаев
— Спасибо!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер