"100-летие Георгия Свиридова". Светлый вечер с Андреем Золотовым (16.12.2015)

У нас в гостях был художественный, музыкальный и литературный критик, Заслуженный деятель искусств России, Академик Российской Академии художеств Андрей Золотов.
В день 100-летнего юбилея Георгия Свиридова мы говорили об этом выдающемся композиторе, наш гость рассказал о личной дружбе с Георгием Васильевичем, о его творчестве и жизненном пути.

___________________________________________________________

А. Митрофанова
— Добрый светлый вечер, дорогие слушатели! Константин Мацан, я — Алла Митрофанова.

К. Мацан

— Добрый вечер!

А. Митрофанова

— С удовольствием представляем нашего сегодняшнего гостя, именем которого назван один из астероидов — малая планета, которая летает над нами в небе и называется Золотов. Андрей Андреевич Золотов — искусствовед, художественный, музыкальный и литературный критик, заслуженный деятель искусств РСФСР, академик Российской Академии Художеств. Добрый вечер, Андрей Андреевич!
А. Золотов
— Добрый вечер!

К. Мацан

— Сегодня, 16 декабря, — столетие со дня рождения композитора знаменитого, можно сказать, великого русского композитора Георгия Свиридова. И вот Алла начала интригу с того, что Вашим именем названа планета. Насколько мы знаем, это случилось не без участия Свиридова, которого Вы знали, с которым Вы дружили, — и о котором мы бы хотели сегодня с Вами, как с очевидцем истории, поговорить. Но что это за история с планетой?

А. Золотов

— Вы знаете, я благодарен радиостанции «Вера», вам лично, как моим собеседникам, за эти минуты за то, что мы с вами сегодня вот вознамерились говорить и будем говорить о Георгии Васильевиче Свиридове. Для меня это связано с большим внутренним волнением — и исторического, и сугубо личного характера. И художественного, и личного характера. Вы знаете, Свиридов действительно, как Вы, Константин, сказали, — это великий композитор. Да, это не просто знаменитый композитор, хотя знаменитый — это тоже очень много. Вот. Это великий композитор. Не всеми это еще до конца осознано. Ну, это и не обязательно. Дело не в том, кого как мы назовем. Дело в том, как мы чувствуем.

Но прежде Вы спросили, вот каким образом планета моя связана со Свиридовым? Она с ним связана. Я об этом узнал уже после кончины Георгия Васильевича. Однажды одну планету астроном из Крымской обсерватории, замечательная женщина…

А. Митрофанова

— Людмила Карачкина.

А. Золотов

— …Людмила Карачкина, да. Славный такой очень человек, дай Бог ей здоровья. Мы давно не виделись никак, но поклон самый искренний. Она назвала одно из своих открытий, одну планету именем Георгия Васильевича Свиридова. Есть такая планета — малая планета Свиридов, открытая Карачкиной. И у них установились такие теплые отношения. И затем у Карачкиной набралось еще несколько открытий, сразу пять, которым надо было давать названия, имя присваивать, и она решила посоветоваться с Георгием Васильевичем. И на что он ей сказал — об этом я узнал от самой Карачкиной уже после кончины Георгия Васильевича — вскоре, но после, поэтому это было для меня как привет из далёка. Она сказала, что Георгий Васильевич так отреагировал: он сказал, что — ну, хороших людей, достойных людей таких немало? Немало. Но если она спрашивает его мнения, его совета, то вот пять имен, которые он называет. Из ушедших — Александр Александрович Юрлов.

К. Мацан

— Это дирижер!

А. Золотов

— Из ныне здравствующих он назвал Владимира Ивановича Федосеева, замечательного дирижера, выдающегося нашего дирижера. Он назвал певца Дмитрия Хворостовского. Он назвал Александра Филипповича Ведерникова. И пятым был — ну, пятым, или первым, или третьим, да, — и, в общем, пятым в этом списке был назван Андрей Андреевич Золотов. И, конечно, так вот и вышло. У меня даже в дипломе, который подписан академиком, лауреатом Нобелевской премии Алфёровым, там указаны с одной стороны координаты этой малой планеты, карта приложена, очень весело там получается: Солнце, Луна указаны. (Смеется.) И, значит, некая точка «Золотов». И там написано, что по предложению Свиридова.

А. Митрофанова

— Андрей Андреевич, но если Свиридов такое предложение выдвинул — значит, он очень хорошо вас знал? Вы более 40 лет общались, если я правильно помню?

А. Золотов

— Да, да. Ну да, мы общались с ним. Он меня хорошо знал действительно. Мы познакомились в шестидесятом… даже в пятьдесят девятом году, в шестидесятом?.. Я был еще на первом исполнении «Поэмы памяти Есенина», но тогда я не рисковал к нему подходить. Вот.

А. Митрофанова

— Почему?
А. Золотов

— Ну…

А. Митрофанова

— Заоблачная высота?

А. Золотов

— Художник, большой художник. Должна быть обязательно дистанция в отношении к большому явлению в твоей жизни. Будут ли это твои родители, будет ли это большой художник — ты понимаешь, что с этим… что он сделал! Что с этим для тебя связано! И уже сам факт того, что ты общаешься с этим художником через его произведения, через его музыку — это… Одним словом, личное общение — это какая-то особая, особая благодать, и…

К. Мацан

— Вот к вопросу о величине!..

А. Золотов

— И особый случай!

К. Мацан

— К вопросу о величине: Вы сказали в начале программы, что Свиридов для Вас (и для многих) не просто знаменит.

А. Золотов

— Да.
К. Мацан

— Знаменитых много. А вот великих мало.
А. Золотов

— Да, да.

К. Мацан

— Где эта грань? Где начинается величие, и в чем, с Вашей точки зрения, в этом смысле, величие композитора Свиридова?

А. Золотов

— Вы знаете, величие его — прежде всего — в его музыке. Музыка его — это проявление его великой души. Величие этой музыки в том, что она неповторимо прекрасна. Такой не было до него. И в то же время это музыка такой впечатляющей силы, такой ясности, что вам начинает казаться, что эта музыка была всегда. Что вы эту музыку знали, что она вдруг входит в вас — и вы становитесь в этот момент другим. Это не то, что бывает, знаете: я слушаю то или иное произведение, стою перед тем или иным полотном, и — ну да, интересно, занятно, — как себя там автор проявил и так далее. А тут, знаете, все вопросы…

А. Митрофанова

— Исчезают?

А. Золотов

— Исчезают, да. Про это нельзя сказать «это интересно», или «это занятно», или «это хорошо придумано», или «это умело сочинено». Потом выясняется, конечно, что это и умело, и в высшей степени совершенно. Но вдруг органичное явление — знаете, как светило, которое вдруг, так, взошло, и осветило вас, да? И часть этого… Вы сами становитесь частью этого светила, а оно — частью вашего существа. Это поразительное явление и редкий случай в искусстве — когда мы воспринимаем чужую музыку, как свою.

А. Митрофанова

— Давайте, может быть, сейчас, поскольку мы говорим о замечательной музыке и замечательном композиторе, нашим слушателям предложим одну из композиций, которые принадлежат Свиридову.

А. Золотов

— Да, давайте, давайте! Вы знаете, у нас выбор мог бы быть очень большой. Практически любое сочинение Свиридова мы могли бы сейчас предложить нашим дорогим, действительно дорогим слушателям — коли они нас слушают, понимаете! Вот. Но я бы сейчас остановился… Вы знаете, Свиридов однажды мне сказал: «У композитора должно быть хотя бы одно сочинение, которое было бы не стыдно сыграть над его гробом».

А. Митрофанова

— Так!

А. Золотов

— Хотя бы одно!

А. Митрофанова

— И что?

А. Золотов

— Вот я могу сказать, что у Свиридова, так сказать, во имя его жизни вечной можно исполнять и слушать любое его сочинение. Но сейчас вот, в день столетия — представляете, сегодня его день рождения! Я всегда ему звонил, понимаете, в этот день. Мы виделись часто в этот день. Я помню, когда был день рождения, когда ему исполнилось пятьдесят лет. Вот. Я был у него, был зван.

К. Мацан

— И это было ровно полвека назад!

А. Митрофанова

— Пятьдесят лет назад!

А. Золотов

— Да, представляете? Да, я был. Есть даже фотография. Александр Филиппович Ведерников много снимал, и есть фотография, где я, там, сижу рядом со Свиридовым, еще без бороды, понимаете, да? Вот. Я предлагаю сейчас… Вот я все думаю о том, какое сочинение… Вы знаете, есть удивительное сочинение у Георгия Васильевича Свиридова, называется «Маленький триптих». Это сочинение для симфонического оркестра. Действительно, из трех частей. Триптих, маленький — но он любил, знаете, так: «Маленькие кантаты», «Маленький триптих». Конечно, по длительности действительно невелик. Но это великая музыка. И вот там три части, которые как бы выражают, на мое ощущение, три таких состояния человека, ощущающего Землю, и Мир, и Небо. И вот первую часть этого… Вот хорошо бы, если бы мы все эти три части по ходу нашей программы бы и послушали!

А. Митрофанова

— Давайте так и сделаем!

А. Золотов

— Давайте! Сейчас в первую очередь…
А. Митрофанова

— Сейчас — первая часть!

А. Золотов

— Кстати, могу сказать, что это… чтобы не думали все, что так всё просто в этой жизни и в этой музыке. Знаете, этим сочинением заинтересовался уже в конце своей жизни, но еще при жизни Георгия Васильевича, величайший русский дирижер и величайший дирижер ХХ века Евгений Александрович Мравинский. Он известен как такой интерпретатор великой музыки, а из нашей русской музыки в ХХ веке — это прежде всего Шостакович и Прокофьев. Он интересовался современной музыкой, но не играл практически никого, кроме Прокофьева и Шостаковича. А тут вот!... Но он всегда меня расспрашивал о Свиридове, очень знал, что мы общаемся. Расспрашивал очень внимательно — и как живет, и как что, в общем, всё. И вот он заинтересовался этим «Маленьким триптихом» и начал над ним размышлять. И однажды он мне сказал: «Я знаю, как сыграть первую часть и третью. Но вот как сыграть вторую — я не знаю. Попросите Свиридова, чтоб он мне позвонил». Я сказал об этом Георгию Васильевичу — впервые рассказываю эту историю, никто ее не знает! — вот, ну надо знать Свиридова. Он сказал: «Ну, он же, наверное, пошутил! Он играет гигантские симфонии Шостаковича — что тут у меня играть?» Звонка не состоялось — и исполнение тоже не состоялось.

А. Митрофанова

— Ах! Ах!
А. Золотов

— Это жаль, жаль!

К. Мацан

— Но первую часть мы сейчас все-таки послушаем!

А. Золотов

— Да. Надо сказать, — подождите еще секунду! — сейчас о том… Но когда Мравинский умер (а это случилось в январе 1988 года — он полгода не дожил до 85-летия своего), я был первый человек, который позвонил Свиридову и об этом сказал. Потому что я узнал и ему позвонил. Он долго-долго молчал по телефону, потом произнес фразу, которую я, как сейчас, помню. Он сказал: «Смерть снимает верстовые столбы».

А. Митрофанова

— Что это значит в этом контексте?

А. Золотов

— Это значит, что Мравинский — это верстовой столб. Знаете, что такое верстовой столб на дороге, да?

А. Митрофанова

— Да.

А. Золотов

— Он указывает не столько, сколько километров вы проехали, но он еще указывает, что вы на верной дороге, вы знаете, куда идти.. Это значит, что Путь!

А. Митрофанова

— Маркер направления, да!

А. Золотов

— Мравинский — это Путь. Знаете, Мравинский — это Путь. Святослав Рихтер — это Путь. Свиридов — это Путь. По этому пути можно идти, не потеряв самого себя, оставаясь самим собой, — и при этом знать, что ты не то, что в правильном направлении, а ты прав! Вот, что это означает! Вот. Поэтому давайте мы сейчас нашим дорогим радиослушателям, — коль они слушают радиостанцию «Вера», а не какую-нибудь другую, — пусть прозвучит первая часть «Маленького» (а на самом деле очень большого!) триптиха Георгия Васильевича Свиридова.

(Звучит «Маленький триптих» Г. Свиридова, I часть.)

К. Мацан

— Андрей Андреевич Золотов, искусствовед, художественный, музыкальный и литературный критик, заслуженный деятель искусств РСФСР, друг и соратник композитора Георгия Свиридова сегодня у нас в гостях. Мы говорим об этом композиторе в связи с его столетием, которое, собственно, сегодня, 16 декабря.

А. Митрофанова

— Андрей Андреевич! Когда речь идет о Свиридове и о масштабе его дарования, мы более-менее по его музыке можем себе это представить. Но вот то, каким он был человеком, понятно бывает только тем людям, которые непосредственно с ним общаются. А ведь это очень интересно. О чем я, например, могу судить? Для меня: как можно абсолютно искренне и потрясающе талантливо написать на «Левый марш» Маяковского «Патетическую ораторию» — и не менее талантливо написать музыку на богослужебные тексты. Когда, к примеру, я слышу «Святый Боже, святый крепкий» в авторстве Свиридова, какая музыка на это положена, я понимаю, что это та самая молитва, которой я, например, пытаюсь научиться, но у меня не получается. Когда каждое слово как будто бы вот взвешивается, как будто пытаешься оценить его тяжесть и всю глубину смысла, которая в него заложена. В музыке Свиридова это есть. Как это возможно — непонятно. С одной стороны — «Левый марш», с другой стороны — такие потрясающие музыкальные произведения, связанные с богослужением.

А. Золотов

— Вы замечательно говорите. Пожалуй, Вы сами, так сказать, спрашивая меня, уже ответили на этот вопрос. Ну, начнем с того, что Вы очень хорошо говорили, спасибо Вам большое. Да, такое ощущение тяжести Слова, прекрасной этой тяжести Слова, да. Вы ощущаете, Вы — молодая женщина замечательная — Вы ощущаете в этой музыке Слово как ядро. Вот да, вот у Вас есть этот образ. Это прекрасный образ, и, надо сказать, Вы очень как-то точно выразили. Да, сейчас я Вам…

А. Митрофанова

— Спасибо! Что касается…

А. Золотов

— …попытаюсь…

А. Митрофанова

— Да!

А. Золотов

— Ну, во-первых, начнем с того, что «Патетическая оратория» — это не просто «Левый марш», так сказать. Это грандиозное произведение, и если брать, там, по одной части, то я бы тогда начинал бы на с «Левого марша», а с другой части, которая называется «Бегство Врангеля». Это сочинение, в котором впервые, так сказать… Да, это стихи Маяковского, рассказ о бегстве генерала: «Мне рассказывал тихий еврей Павел Ильич Лавут», — и так далее. Все это мы это, да… Но вдруг это впервые, вдруг звучит тема прощания, так сказать, — «Ныне отпущаеши» там вдруг входит, да? И сколько трагизма в том, как «шел Врангель в черной черкеске», да? Знаете, это ужас жизни! Во всем. В этом сочинении, , в частности, в этом «Бегстве Врангеля» впервые, я думаю, Свиридов, — просто впервые, я думаю, в нашем современном искусстве была выражена эта тема обоюдного трагизма Гражданской войны. Это, может быть, первый призыв, так сказать, к примирению на внутреннем, духовном уровне. Здесь не ставится вопрос «кто лучше?», «кто хуже?», «кто прав?», «кто неправ?». Это колоссальный!.. Колоссальный!.. Он понимал Революцию, как грандиозный взрыв, так сказать, пластов жизни, понимаете, да? Он, понимаете...

А. Митрофанова

— Очень блоковское такое восприятие Революции.

А. Золотов

— Да! Знаете, и это, так же, как эта исповедальность «Разговора с товарищем Лениным», понимаете? Это не… Может быть, это разговор с Лениным. Может быть, это разговор… Не будем уточнять, с кем еще. Здесь важна исповедальность разговора, понимаете? Александр Филиппович Ведерников рассказывал, что… Он был первый исполнитель«Патетической оратории» — и гениальный исполнитель! И он рассказывал мне как-то, что на одном из концертов, как раз в этой части «Разговор с Лениным» — там есть такие строки: «Много, много всяких мерзавцев», — или, там, «разных мерзавцев»? — «Ходит по нашей земле и вокруг», — и из зала раздалось: «Правильно!»

Так что, знаете? В определенной жизни были… В этом не было, в этом сочинении, грандиозном сочинении… Во-первых, благодаря этому сочинению родился заново Маяковский. Он родился как русский поэт. Как традиционный русский поэт. Потому что лесенка — лесенкой, много всяких разговоров можно про лесенку, так сказать, говорить, но ощутил его Свиридов как русского поэта, и он его «распел»! Это невероятно совершенно! Поэтому, понимаете… Для поэзии Маяковского Свиридов сделал, так сказать, большой, большой, понимаете, большой… Не знаю, как сказать: поклон? Подарок? Не знаю… Понимание его, да? Он его, можно сказать, поместил своею музыкой в ряд великих поэтов. Любимейшими поэтам, так сказать, Свиридова были Блок, которого он знал бесконечно глубоко, и Есенин. Понимание, знаете, приходит… Я помню, как замечательный, выдающийся литературовед Вадим Кожинов на одном на одном литературном вечере, значит, говорил о том, что вот Свиридову Маяковский удался, а Есенин не удался. Ну, очень личное высказывание. Так, как раскрыл Есенина Свиридов, — это слов нет, понимаете? Не только… Он его раскрыл как гениального поэта, великого поэта, а не просто как человека, которого можно под гитару петь бесконечно — «Ты жива еще, моя старушка». Что, конечно, тоже очень важно как проявление жизни Есенина в таком бытовом, так, сказать, ряду. Он поднял Есенина на гигантский какой-то… У Свиридова было понимание того, с чем он имеет дело и с кем он имеет дело. Он как человек сам огромного масштаба — он умел понять масштаб других людей. Это замечательная вещь. И вот с вами он разговаривал, вот вам уже — вы молодые люди оба, так сказать, тоже общаетесь же со знаменитыми людьми? Так сказать, да?

К. Мацан

— Прямо сейчас!

А. Золотов

— Ладно, как сейчас. Вот. Может, и как сейчас, — не знаю. Но!.. И вы прекрасно видите: вот пришли, там, к одной звезде (в кавычках или без кавычек) — и он к вам проявляет интерес постольку, поскольку вы ему делаете рекламу. Вы что-нибудь про него напишите или скажете — поэтому вы ему интересны. Поскольку вы его, там, как-то «раскрутите», как теперь говорят. Еще больше, чем уже есть. А приходите к другому, и вы видите, что он вас хочет понять. Или даже понимает, да? Он… Вы ему интересны, да? И вы это чувствуете. И в этот момент у вас крылья вырастают, вы сами к себе начинаете относиться с большим значением. Нам всем не хватает значения в понимании самих себя.

А. Митрофанова

— А Свиридов был как раз…

А. Золотов

— Свиридов мог дарить это значение! Вот в чем дело!

А. Митрофанова

— Фантастика!

А. Золотов

— Свиридов дарил, а вы себя чувствовали великим человеком, когда вы с ним разговаривали!

К. Мацан

— Андрей Андреевич Золотов, искусствовед, художественный, музыкальный и литературный критик, заслуженный деятель искусств РСФСР, друг и соратник композитора Георгия Свиридова сегодня в гостях в программе «Светлый вечер». В студии Алла Митрофанова и Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам буквально через несколько минут.

А. Митрофанова

— Еще раз добрый светлый вечер, дорогие слушатели! Столетие со дня рождения Георгия Свиридова отмечаем мы сегодня. И в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» здесь Константин Мацан, я — Алла Митрофанова, и наш удивительный гость — Андрей Андреевич Золотов, искусствовед, художественный, музыкальный и литературный критик, заслуженный деятель искусств РСФСР, академик Российской Академии Художеств — и хороший друг Георгия Свиридова. Вы знали его порядка 40 лет, а может быть — даже и больше. Поэтому, конечно, потрясающе интересно то, что Вы можете о нем рассказать, как о человеке, который был настолько трогательным, трепетным и живым, — и потрясающее чувство даривший тем, кто с ним общается: чувство значимости. Вот у меня, например, это…

А. Золотов

— Да. Да. Он дарил, он дарил…

К. Мацан

— Как это проявилось в конкретно вашем общении?

А. Золотов

— Он дарил вам значение — ваше прежде всего. Не своё, а ваше. Уже ваша была воля или ваши возможности в тех или иных пределах оценить или как бы оценить его значение.

К. Мацан

— Как это произошло у Вас? Что Вы о себе почувствовали, узнали, общаясь с ним?

А. Золотов

— Ну, было совершенно удивительно… Ну, во-первых, он был очень благодарный человек. И если он мог даже писание о самом себе, например, там… Я писал о нем как критик. Он мог оценить даже то, что написано о нем самом. А уж то, что не о нем самом, — это само собой. Не с точки зрения, что «а вот спасибо вам, вы меня похвалили» — а насколько вы «попали» или «не попали». Вы знаете, художники — они вообще народ замечательный. Лучшие, конечно, из них. Вот я сейчас в Академии Художеств уже много лет как бы… Моя жизнь, я всегда как бы с музыкой, с изобразительным искусством был очень связан. Но последние годы, вот, как меня избрали в Академию Художеств, еще в 2006 году первоначально, так сказать. Ну, что там первоначально — сначала членом-корреспондентом, потом, в 2009 году, — уже академиком. Избрали даже в президиум Академии, где я до сих пор пребываю. И мне часто… Я много общаюсь с художниками. Я и раньше общался, до Академии. Мне посчастливилось, я знал Корина, Сарьяна. Это чудеса! Сейчас об этом думаешь, как о чудесах, понимаете! Мыльникова, Моисеенко, Церетели — вот много сейчас лет с ним уже общаюсь очень близко, — выдающаяся, уникальная фигура! Вот. Максимов! Ну, сейчас я начну вам перечислять! Калинин — совершенно замечательный живописец, понимаете, современный. Андрей Андреевич Тутунов! И вот, скажем, я выступаю на открытии выставки хорошего художника. Да, конечно, я его постарался и изучить, и понять. И вот я что-то говорю. После этого вдруг подходит сам художник и совершенно изумленно говорит: «Как это Вы угадали вот чего-то вот такое про меня вот сказали — то, что есть на самом деле!» Понимаете, какая вещь!? Помимо того, что это ему приятно услышать, что вроде как не глупость произнес, да? — это меня всегда трогает как акт удивления, знаете. Что художник не очень верит, что его поймут. И вдруг находится кто-то, и вдруг…

К. Мацан

— Обидеть художника может каждый, понять — не каждый!

А. Золотов

— Да, да! И вдруг, значит, находится кто-то, что вроде как по делу, не просто, там, похвалит, а по делу. Но для этого и существует художественная критика, понимаете?

К. Мацан

— Я как раз хотел спросить об этом в связи со Свиридовым.

А. Золотов

— И вот Свиридов, знаете, он, даже когда какая-то публикация касалась его, он ее оценивал с точки зрения «справедливо — несправедливо», «угадал — не угадал». Понимаете, вот как-то так. Но в любом случае, даже если он… Он иногда говорил: «Ну, вот тут не знаю. Тут написали — не знаю, не знаю». Я так понимал, что, значит, я высказал свое мнение, но оно… Я у него не спрашивал, знаете, что про него написать. Вот я слушал его музыку, я общался с ним, но я вам могу сказать, что никакого давления, там, никаких просьб, там, «непременно вы там что-нибудь про меня напишите» — в жизни этого никогда не было! Он всегда удивлялся оттого, что я написал. Но уж если что-то! Например, одна у меня была статья е его 50-летию в газете «Известия». Называлась «Музыка ясности и силы». И он вдруг… Он так ее оценил! Он потом — много лет проходило уже, а он все к ней возвращался и говорил: «Как это Вы тогда написали! Эта статья пробила брешь, пробила заговор молчания вокруг меня». Вот! Он мог оценить действие, поступок, его влияние на его самого. Это в нем было. В нем была и наставительность такая, конечно. Он был, я думаю, что очень хороший педагог, так сказать, по природе. Во всяком случае, на меня в жизни очень сильно повлияли Евгений Мравинский, Святослав Рихтер, Генрих Нейгауз. И каким-то совершенно особенным образом — Свиридов, который мою жизнь просто перевернул.

К. Мацан

— Давайте продолжим об этом после того, как послушаем еще один музыкальный фрагмент — вторую часть «Маленького триптиха»

А. Золотов

— Да, да!

(Звучит «Маленький триптих» Г. Свиридова, II часть.)

К. Мацан

— Андрей Андреевич Золотов, искусствовед, художественный, музыкальный и литературный критик, заслуженный деятель искусств РСФСР, друг и соратник композитора Георгия Свиридова, столетие которого мы сегодня отмечаем, в гостях в программе «Светлый вечер».

А. Митрофанова

— Андрей Андреевич! Мы в самом начале программы, когда задавали Вам вопрос о Свиридове, Вы сказали, что бывает такая музыка, без которой мы себя не представляем.

А. Золотов

— Да, да.

А. Митрофанова

— Мне кажется, что если говорить о Свиридове, то это прежде всего… Ну, наверное… Вы меня простите за такой «попсовый» пример, да? Но музыка сама по себе великая совершенно, да? Музыка, которая сейчас… Которая в советское время — и сейчас отчасти тоже — используется в качестве заставки в программе «Время», она называется «Время, вперёд!». Эта музыкальная композиция — ее уж точно знает каждый.

А. Золотов

— Да.
А. Митрофанова

— Мы на ней выросли.

А. Золотов

— Да. Да, вы знаете, это действительно вот совершенно удивительная музыка. И Вы это… Слово «попсовая» не подходит, а, так сказать, общенародная, я бы сказал бы.

А. Митрофанова

— Ну да, скорее, так!

А. Золотов

— Вот сейчас скажу одну глупую вещь: Свиридов — принятый народом художник. Есть очень большие художники…

А. Митрофанова

— Великий художник!

А. Золотов

— Великий художник, да! Принятый народом, знаете. Это… Есть очень большие художники и даже великие — но они занимают свое место в истории искусства, какое-то место — и в нашей жизни. Но это явление — когда человек вот принят народом, понимаете, да? И в частности, ну, архи-знаменитая его музыка, написанная когда-то к фильму «Метель», которую он потом сделал…

А. Митрофанова

— Вальс чудесный!

А. Золотов

— Ну, фильм со своими достоинствами. Но он сделал из этой музыки вот такое сочинение, которое называется «Музыкальные иллюстрации к повести Пушкина «Метель»». Вот, и все знают эту музыку. В подземных переходах, понимаете, прямо, как Моцарт когда-то, знаете…

К. Мацан

— Ушла в народ!
А. Митрофанова

— Да.

А. Золотов

— …Скрипача встретил и привез к Сальери, если верить нашему дорогому Александру Сергеевичу Пушкину. То вот, значит, и здесь тоже, видите, — играют. Да, и «Вальс», и «Романс». Но это, конечно, только часть свиридовской музыки. Но есть одно сочинение, которое занимает такое, я бы сказал, символическое место просто вообще в жизни людей, в жизни искусства. Это из его… Был замечательный фильм выдающегося кинорежиссера Михаила Абрамовича Швейцера, большого друга Свиридова. И он писал музыку к этому фильму. Фильм по Катаеву, по его раннему произведению «Время, вперёд!» Значит, там о замечательной стройке, о людях и так далее. Вот. Ну, в общем, Свиридов написал музыку к двум фильмам Швейцера — «Воскресение» по Льву Толстому (там чудная музыка, когда идут заключенные, этот кандальный такой звон…) и «Время, вперёд!». А затем была… Он сделал также сюиту из этого фильма. Там есть много прекрасной музыки. Но особенно вот эта, эта румба, так сказать, которая вот так теперь она имеет уже свое отдельное название «Время, вперёд!» Знаете, это музыка, которая вдруг передала и движение времени, и ритм времени, и трагизм времени, и вовлеченность человека в ход событий, понимаете, неспособность извлечься и отвлечься от этого. Это какое-то, понимаете, ощущение устремленности. Свиридову было очень свойственно это ощущение. Я думаю, это был великий романтик, знаете, нашего времени. Вот. И вот это ощущение устремленности, вовлеченности в ход событий. Не жертвы! Хотя это по-разному можно интерпретировать — и как колесо, там, бесконечное, и как, наоборот, движение вперед, и так далее. И это гениальная музыка. На нее чего только не делали — и танцы на льду ставили, и клоуны выступали, и все, что угодно! Она просто захватывает — и все тут!

К. Мацан

— Как она появилась в программе «Время»?

А. Золотов

— В программе «Время» она появилась, надо сказать, благодаря мне! Открою маленький секрет. (Смеется.)

А. Митрофанова

— Расскажите об этом!

А. Золотов

— В 1968 году начала свое существование, как раньше говорили, «главная информационная программа страны». Не знаю, считается ли она теперь главной. Но, тем не менее, информационная программа «Время» на первом канале начала выходить с 1968 года, и я был туда, значит, зван в качестве комментатора по искусству. Я был первым комментатором по искусству информационной программы «Время» — с 1968 до 1971 года. И была заставка — какая-то электронная музыка. Я понял, что это совершенно не то. Первый месяц шла какая-то… Непонятно что. Вот. И тогда я сказал себе: ну ладно. Это — непонятно что. А что ты можешь предложить? Я подумал-подумал, и решил, что вот фрагмент из свиридовского «Время, вперёд!» как раз подойдет сюда. Я отмонтировал определенный фрагмент и отнес его по начальству. Тогда был председателем Гостелерадио Николай Николаевич Месяцев — очень такая яркая личность. Понравилось. Поставили. Таким образом, до сих пор программа «Время» и сегодня на первом канале начинается свиридовской музыкой. Георгий Васильевич был очень доволен. Ему это нравилось. Он смотрел программу «Время», усаживался в свое такое креслице потрепанное, понимаете, и да, он смотрел, смотрел!

К. Мацан

— Андрей Андреевич, я очень рад, что мне сегодня есть кому задать вопрос, который меня по поводу Свиридова и вправду очень давно волнует.

А. Золотов

— Да.

К. Мацан

— ХХ век в принципе с точки зрения музыки, композиторов, которые творили, — время очень не похожее на век предыдущий. Все-таки даже музыка Шостаковича и Прокофьева — при всей ее такой «классицистской» традиции и неких корнях — это уже музыка более сложная для восприятия. Она местами атональная, местами аритмичная. Это уже не та мелодика Чайковского, которую мы понимаем под словом «классика».

А. Золотов

— Нет, она не атональная, но…

К. Мацан

— Но она уже более модернистская, вот так вот назову, может быть.

А. Золотов

— Она более новая!

К. Мацан

— Более новая. Дальше еще более новая музыка возникает: Эдисон Денисов, Альфред Шнитке, Губайдуллина — уже совсем другая музыкальная палитра, которая ну совсем не похожа на то, что мы считаем классикой. И вдруг в это же время возникает такой композитор, как Свиридов, для которого мелодия, мелодика — ну это, наверное, почти всё. По крайней мере, мы как слушатели эти мелодии знаем, мы их напеваем, мы их поем — о чем мы сегодня, в общем-то, уже говорили. Вот это как объяснить? Когда-нибудь были у вас об этом разговоры с композитором? Это его творческий метод? Он как бы не боялся быть таким классицистом, классиком, мелодистом в эпоху новый исканий, в эпоху новых музыкальных форм?

А. Золотов

— Ну, во-первых, он ничего не боялся, так сказать, и он был очень смелый человек, очень убежденный человек, невероятно образованный человек — во всех областях искусства. Он чудно знал изобразительное искусство, он прекрасно знал литературу. Вкус у него был безупречный. Безупречный вкус. Вот. Однажды он мне сказал: «Я вот так понимаю, что Вы Блока, конечно, любите, но не так хорошо его знаете, как я. Поэтому, вот, я для вас подарочек приготовил». Я: «Да, спасибо. Какой?» «Вон там у двери стоит». У двери стояли семь томов собрания сочинений Блока, под редакцией Огнева тогда это выходило. Орлова, простите, вот, выходили эти семь, полное собрание сочинений, перевязанное веревкой, значит, он для меня приготовил полное собрание сочинений Блока. Веревкой перевязанное. Так я получил это.

Он часто мне дарил книги. Как-то у него был доступ к книгам. (Смеется.) И он часто мне их дарил. Вот. У меня есть собрание сочинений Есенина, которое он мне подарил, — и много чего.

Но Вы понимаете, какая вещь? Мелодистом, как бы сказать, — вообще, слово «мелодист» — нехорошее слово. Это может быть какая-то… Про какого-нибудь хорошего песенника вы можете сказать, что он мелодист, еще что-то… Мелодия — это вообще высочайший дар! Это Божий дар! Не каждый из тех композиторов, которых мы даже причисляем к великим, обладал мелодическим даром. Это Божий дар. Вот. У Свиридова он был. И он понимал, что мелодия — это главный язык музыки.

Свиридов был и с точки зрения всяких музыкальных технологий очень изощренным человеком. Его любимейшим композитором был Дмитрий Дмитриевич Шостакович, который был его учителем. У них разница была всего в девять лет. Шостакович был молодой профессор, когда у него учился Свиридов, понимаете? У них были нежные, глубокие очень отношения. Не раз Дмитрий Дмитриевич мне лично высказывал даже — ну, несколько раз, во всяком случае, было, когда он говорил о том, что..

Я помню, был концерт в Малом зале Консерватории, где исполнялись новые романсы, песни Георгия Васильевича. И был Дмитрий Дмитриевич на концерте. Там ступени очень высокие, спускаться в Малом зале непросто. И Дмитрий Дмитриевич был уже не очень здоров. Короче говоря, я помогал ему эти ступени преодолевать, и он мне по дороге сказал: «Знаете, у Свиридова — как какая-то великая книга. На какой странице ни откроешь — шедевр!»

Был еще замечательный случай, когда я работал в газете «Известия», и было первое исполнение «Курских песен», и перед этим репетиция. Но я на репетицию из-за газетной суеты… Вы тут работаете в радиостудии, сами понимаете — что это такое! Куда-то хочешь, да не успеваешь. Короче говоря, я на репетицию не попал. И вдруг у меня на столе редакционном в отделе искусств «Известий» звонит телефон, значит. Шостакович выговаривает мне: «Почему Вы не были, как Вы не были на репетиции? Такое сочинение замечательное!» Вот. Ну, я там что-то извинялся. И он говорит: «Я хочу написать». И он написал свой отзыв, такую маленькую рецензию на «Курские песни». И там был замечательный афоризм, который потом… Его не обходят уже все исследователи музыки Свиридова — что у Свиридова нот мало, а музыки очень много.

К. Мацан

— Удивительно!

А. Золотов

— Это изумительно вообще сказано! Значит, короче говоря, об этом можно другой час говорить! Свиридов не был мелодистом. Мелодия…

К. Мацан

— Слово плохое, я согласен!

А. Золотов

— Он не придумывал мелодию, так сказать. Он ее как бы слышал…

А. Митрофанова

— Воспроизводил!

А. Золотов

— Ну, и это тоже. Воспроизведение – это не механическое… То есть он ее сочинял, так сказать, слыша Нечто. Это был его образ чувств, понимаете? Мы вот говорим «образ мыслей» — у Свиридова это был образ чувств. Поэтому, конечно, его мелодии совершенно грандиозны. У него много и тонкости в его музыке. И если смотреть на это глазами музыковеда-аналитика, вы там такое еще найдете и услышите! Суть дела состоит в том, что он глубоко связан с русской традицией. Я однажды сказал такую странную вещь. Даже вот так, что сказать сказал, но потом сам удивляюсь — правильно ли это и так далее. Когда я услышал Свиридова, я поверил в то, что были Глинка, Мусоргский и Чайковский. Вы скажете: «Что за идиотизм? Чего верить? Они реально были».

К. Мацан

— Вот Вы на мой вопрос и ответили!

А. Золотов

— Идея состоит в том, что для того, чтобы я воочию представил себе то, что было великого, должен появиться сегодня человек, который созвучен, который конгениален, понимаете? Я говорю: если есть такой Свиридов — значит, и Глинка был, понимаете, да? Значит, и Мусоргский был. Значит, и Чайковский был. Вот. Скажем, когда вы слушаете музыку Шостаковича — вы обязательно слышите Чайковского, так сказать. Он просто там. И Чайковского, Малера, да? Поэтому Свиридов — он грандиозный новатор. Но он традиционный композитор. Все великое обязательно традиционно. И если в этом новом не обнаруживается традиция — значит, это не такое великое, понимаете? То, что великое, — то должно прирасти к тому, что было, и что-то прибавить. Может — нет. Ну, тогда это, значит, будет такой отдельный экземпляр, очень красивый и так далее.

К. Мацан

— Вот мы и вернулись к началу разговора о том, почему велик Свиридов.

А. Золотов

— Кстати, Вы назвали три замечательных имени. Два уже отошедших в иной мир автора — Альфред Шнитке и Эдисон Денисов, и ныне здравствующая Софья Губайдуллина. Это очень яркие композиторы. Понимаете, да?

К. Мацан

— Безусловно!

А. Золотов

— Очень яркие. Но понимаете, какая вещь: у нас как-то так странно наша «говорильня об искусстве» устроена, что мы вот возьмем три имени или четыре имени — и ну а вокруг-то, Господи! А рядом, в это же время — какой пласт вообще современников Свиридова: Борис Чайковский, Роман Леденёв, Владимир Рубин, Валерий Гаврилин, Герман Галынин, понимаете, так сказать… Револь Бунин… Слушайте, а!.. Это я просто уже беру композиторов, так сказать, уже всех, для меня уже все живые! Понимаете, тут я перемешиваю. А куда они все делись? Это же колоссальный пласт музыки! Но в силу разных причин общество (во всяком случае — часть общества, так сказать, профессионального), вот, сосредотачивается только на одной, двух, трех фигурах. Это можно объяснить, но это неразумно. Это неразумно. Свиридов, можно сказать, является, вслед за Шостаковичем, рядом с ним, понимаете, — это целая… Это русская музыка! Это не направление даже. Это просто русская музыка, вот и всё!

А. Митрофанова

— Давайте русской музыкой завершим наш сегодняшний эфир! Послушаем третью часть!

А. Золотов

— Да! Вот сейчас будет звучать финал «Маленького триптиха», третья часть. Это удивительное совершенно сочинение. Если я среднюю часть как бы мысленно назвал «Звуки неба», — ну, очень условно, — то здесь это, знаете, «Пульс земли». Это поразительное ощущение пульса земли. Но пусть музыка говорит сама за себя.

(Звучит «Маленький триптих» Г. Свиридова, III часть.)

К. Мацан

— Спасибо огромное! Часа мало, очень мало, чтобы поговорить не то, что о композиторе Георгии Свиридове, но поговорить с Андреем Андреевичем Золотовым о композиторе Георгии Свиридове. Оба наших сегодняшних гостя — тот, кого мы сегодня вспоминаем в честь столетия, и тот, кто был у нас в гостях, — это личности планетарного масштаба, и каждый заслуживает отдельного разговора.

Андрей Андреевич Золотов — искусствовед, художественный, музыкальный и литературный критик, заслуженный деятель искусств РСФСР, академик Российской Академии Художеств был сегодня в гостях в программе «Светлый вечер». Спасибо огромное! В студии работали Алла Митрофанова и Константин Мацан.