Светлый вечер с инокиней Ольгой (Гобзевой) (от 24.02.2015)

В программе "Светлый вечер" мы общались с бывшей актрисой, а ныне инокиней Ольгой (Гобзевой).
Наша гостья рассказала о том, как она стала актрисой, как влияла её семья на выбор жизненного пути, почему решила принять иночество и как сейчас складывается её жизнь.

Л. Горская

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. В эфире программа «Светлый вечер», с вами в студии Лиза Горская и сегодня у нас в гостях инокиня Ольга (Гобзева). Здравствуйте, мать Ольга.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Здравствуйте!

Наше досье

Монахиня Ольга. В миру Ольга Фроловна Гобзева. Родилась в Москве, окончила ВГИК, мастерскую Бориса Бабочкина, снялась в более чем 40 фильмах, среди которых «Застава Ильича», «Крылья», «Портрет жены художника», «Однажды 20 лет спустя». Работала в театре киноактера. В 92 году приняла монашеский постриг. Несет послушание у Воронежского митрополита Сергия. Сейчас занимается социальным служением и патронажной службой, уже более 10 лет матушка Ольга ухаживает за бывшими коллегами, болеющими актерами театра и кино.

Л. Горская

— Мать Ольга, первый вопрос, если позволите, о вашем жизненном пути. Вы — инокиня. Как так сложилось? Что повлияло на принятие вашего решения? Как становятся монахами?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Знаете, такой же вопрос я задаю почти постоянно сама себе, и всякий раз удивляюсь. Думаю, Господи, как же так все-таки произошло? По какой милости так вышло? Конечно, я анализирую, конечно, я думаю, конечно, наверное, моя семья, в основном, моя семья повлияла. Как вас сказать? Религиозность в нашей семье была изначальна. У нас в роду были монахи по женской линии. Наверное, их молитвы. Бог знает. Могу придумывать, могу говорить, могу предполагать, но все равно это некая легенда. Поэтому это нельзя принять. А потом мне, может быть, скажет Господь, если примет там в обители: «А чего ж ты там наговорила? На самом деле-то не так». Все по милости, по воле Божией. Конечно, огромное влияние на меня оказал мой отец. Не только влияние, его молитвы спасли меня от смерти в детстве. Дело в том, что отец очень подолгу молился, почти, просто как монах, по 4, по 3 часа на коленях. У нас была маленькая комнатушка, где-то 12 метров, и нас 5, детей, и родители. И он стоял, и мы все помним его стоящим на коленях. И я помню, что младшая, младше меня Танечка, забирались на спину и катались. Тоже клали поклоны. И то, что лампадка всегда горела. И была маааленькая иконка Спасителя, но всегда возле нее была лампадка светящаяся. Я помню, что я очень сильно болела двусторонним воспалением легких, крупозным, практически, видимо, умирала. Потому что однажды я в полубредовом состоянии увидела стоящего отца на коленях, молящегося обо мне, конечно. Я понимала. И увидела нечто, что меня подняло. Вот я не могу это говорить, потому что когда скажешь, то это кажется невероятным. Но после того, благодаря его молитвам я стала поправляться. И из безнадежного состояния выправилась. Потом отец рассказывал, что тоже очень врезалось. Я помню, шепотом с мамой они говорили: «Матрона, Матрона...» Я думаю: «Что за Матрона?» Имя какое интересное. В последствии оказалось, мама сказала, что отец ходил к Матроне во время войны. Очень многие москвичи ходили к Матроне, чтобы спрашивать: как, что? Мой отец пошел с вопросом, потому что из детей уже была Даша, был Славик, была Зоя, трое детей уже во время войны были. И эвакуация в сентябре 41 года началась. И мы уже собирались, чемоданы, и отец пошел по рассказам мамы к Матроне, которая ему сказала: «Не уезжай никуда, живи за городом». Почему-то она знала, что у нас уже есть дачка. С 25 года отец вступил в кооператив, они крестьяне, они любили землю, это было просто необходимо. «Оставайся в Валентиновке, а иначе потеряешь детей». И мои родители жили в Валентиновке, которая для меня тоже такая малая родина, сейчас это город Королев. К сожалению, он поглощает эти стародачные места и скоро, наверное, поглотит и нас. Потому что там очень печальные события, о которых я много говорила. Так вот. Они жили там, там печка, Слава Богу, жили вплоть до сильных холодов. И только в начале ноября стали гнать немца от Москвы. Отец вывозил раненых с фронта. Причем разных, специфических. Бывали люди, которые не выдерживали и сходили с ума.

Л. Горская

— От боли?

Ин. Ольга (Гобзева)

— От боли, от страха. Такой контингент, наверное, всегда есть в войнах. Возил по темной Москве, но он так Москву знал, исключительно. Ориентировался по трамвайным рельсам. В Кащенко. Ему говорили санитары: «Фрол (моего отца звали Фрол Акимович), ты подъезжай, а потом беги». Потому что за ним гнались.

Л. Горская

— Кто?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Раненые, больные. Вернее, раненые душевно. Так что отец мой пережил очень много. И он всякий раз возвращался в Валентиновку к своей семье. Потому что много детей, мама, и всегда было страшно. И однажды авиационная бомба упала недалеко от Бурковского поля, и мой отец получил контузию, был ранен, и уже после этого его комиссовали, и он стал возить на своем пазике, лиазике, я уже не помню, как они тогда назывались, возить начальство, какое-то высокое начальство. И для меня все это вместе, когда я вспоминаю, было чем-то совершенно чудесным. И поэтому вот сейчас, когда, к сожалению, я с горечью хочу вам сказать, Лиза, что эти Бурковские поля, которые известны еще с XI-XII веков, деревня Бурково, это еще жили славяне-вятичи, сейчас это безжалостно, варварски застраивается коммерческим жильем. Выкупили земли. Это моя боль, не только моя, боль моих соседей, друзей. Вы не представляете, как беда боли сближает. И мы стали такими близкими друг другу, я даже не подозревала, что я могу вот так, для меня эти люди — родные. В свое время, еще в начале лета, когда получилась встреча с губернатором Московской области Воробьевым, я ему рассказала о ценности полей, о том, что здесь и Дмитрий Донской собирал войска...

Л. Горская

— Там же, наверное, уникальные археологические слои.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Сейчас они все взрыли, все уничтожили. Причем с невероятной скоростью и яростью.

Л. Горская

— Чтобы не успели спохватиться, наверное.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Да. Все время подлоги какие-то. Бог им судья. Я хочу вспомнить встречу с Воробьевым Андреем Юрьевичем. Я ему рассказала, какая история этих полей, какие люди живут. И он меня назначил председателем общественной комиссии. Я звонила своему духовному отцу. И вдруг мне послушание дает губернатор. И тут же люди подхватили и выбрали. И мне некуда было деться. И я думаю: Андрей Юрьевич, снимите с меня, раз ничто не получилось... Мы не смогли. Отец защищал поля, там стояли зенитки, защищали Москву, Дмитрий Донской защищал, а мы сейчас защитить не можем. Эту землю разорили. Это для меня не только как для инокини несовместимо, но и по-человечески очень больно. Это я вспоминаю детство. Простите, что я невольно отклонилась, но это связано с таким живым переживанием не только собственным, но и за своих близких друзей, соседей.

Л. Горская

— Наверное, не только там это происходит. Это общее отношение к истории.

Ин. Ольга (Гобзева)

— К земле. Что-то не то. Разрешили её покупать и продавать, как горшки... И поэтому все Подмосковье скупили такие жадные строители, чтобы обогатиться. Там нет никаких иных целей. Обогащение. Город Королев поглощает стародачные места, в которых жили герои Советского союза, маршалы, дачи НКВД, там есть захоронения на малом поле, предположительно, расстрелянных. Вообще, все Подмосковье историческое и очень жаль, если мы потеряем, все сделаем одним городом, закатаем в асфальт эти дивные места. И все будет... Но, с другой стороны, я думаю часто о том, что все-таки, наверное, Господь посылает такие испытания. Наверное, к этому надо подходить с мудрой кротостью. Но вот я не могу, где-то внутренне... Даже вас хочу спросить. Мудрый, я понимаю. Кроткая, я понимаю. А мудрая кротость – как это? Наверное, что-то, что мне не дано. И что-то что я не могу, Господи, помоги, понять, что такое мудрая кротость.

Л. Горская

— Будьте мудры яко змеи и кротки яко голуби. Вы об этом?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Наверное. Эти два сочетания таких понятий. Кроткая – понятно, кроткая. А вот мудрая при этом. Мне пока... Я где-то внутренне приближаюсь, но от меня как будто немножко и отдаляется. Я имею в виду не в голове, а где-то в сердце, глубоко понять это. Поэтому отец мой, Царство ему Небесное, и мамочка — это были люди совершенно другого поколения. И другой стати, другой выдержки. У нас не было вопросов о том, что... Родители не говорили: молись. Я просто видела, как молится отец.

Л. Горская

— Только своим примером.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Да. Потому что надо было вступать в пионеры и прочее, комсомол, иначе ты изгой, иначе ты не можешь в школе быть своим человеком. Мама, например, каждый раз мы ходили освящать куличи, это было чудесно. И мы прятали все это, потому что нельзя. А наши соседи, так же прячась, тоже ходили с кошелками с куличами, с крашеными яйцами. И потом во дворе дети катали яйца с горки. Все всегда были нарядно одеты, двор был чисто-чисто выметен. И это был праздник. В самое советское время, в самые такие годы. На самом деле, москвичи жили... Потом отец рассказывал еще потрясающую историю. Ведь он же был там, когда взрывали Храм Христа Спасителя. И многие были. И стояли на коленях, и молились. Они же не испугались. Так что я, прежде всего, обязана Господу за свое иночество и своим родителям, своему отцу Фролу Акимовичу, мамочке Ксении Ивановне. И еще, и еще раз буду думать, как это произошло, и всякий раз для меня это будет вопрос с восклицательным знаком (смеется). И благодарность. Господи, благодарю тебя.

Л. Горская

— Мать Ольга, у нас такой вопрос, точнее ответ повис в воздухе. Мы говорили об отношении к земле, о том, что оно какое-то странное в последнее время. А каким оно должно быть?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Недавно было Рождество. Господь сошел на землю, он родился на земле. Земля святая. Землю нельзя продавать и покупать. Земля живая. Ее нельзя так ужасно топтать, взрывать. Мне кажется, что здесь закралась какая-то глубокая ошибка. Ее надо как-то исправить.

Л. Горская

— А как ее исправить, если большинство горожан эту землю здесь не видели. Они ходят по асфальту...

Ин. Ольга (Гобзева)

— Вы знаете, все возвращается. Я думаю, любой горожанин, который увидит одуванчик или подснежник, у него дрогнет в сердце, это все в нас живет. Нельзя нам самих себя так упрощать. Все это живет. Мы сами перстные, это не может исчезнуть. Это придуманное. Что, мол, мы горожане, все такое, и мы к этому привыкли. Стоит только напомнить, стоит птичке прощебетать и вылезти цветочку, как любое сердце, если только, я не знаю, кто-то совсем монстр, что ли, но те, которые убивают своих на Украине, или те, которые роют землю и губят деревню Бурково, которая прилегает к Бурковским полям, как иначе?

Л. Горская

— Могут по неведению?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Нет-нет, это не по неведению, это расчет. Я хотела обратиться к людям, чтобы лучше знали свою историю. Мы живем в каком-то месте... Ведь я по-настоящему углубилась в историю наших мест, дачных, мы обнаружили изразец XVIII века, такой белый с голубой каемочкой. Кто-то рыл подвал, и, оказывается, здесь был подвал XVIII века. Представляете как? Очень важно знать свою историю. У нас об этом говорят, у нас любят об этом говорить. А реально, чтобы люди сами... Вот живут они в центре, я знаю, что все спрашивают: Лялин переулок, в честь кого он? Оказывается, был такой фаворит у Елизаветы Петровны — Лялин. И там, рядом бюстик Жуковского, оказывается, здесь был дом Жуковского. И меня это наполняет радостью, моя жизнь становится объемной, совершенно глубинной, я понимаю, что я тоже хожу по тем же тропочкам, по которым, может быть, Елизавета Петровна была в гостях.

Л. Горская

— Вы себя соотносите с историей таким образом?

Ин. Ольга (Гобзева)

— А как же? Как мы можем оторваться от нее? Если каждый родился от отца и мамы. У каждого отца и мамы есть тоже свои родители. К этому, по-моему, есть сейчас интерес. И очень правильный и глубокий. Надо знать историю Подмосковья, потому что это святые места. И нельзя давать бездушно, жадно губить.

Л. Горская

— Я думаю, это касается не только истории Подмосковья, это касается...

Ин. Ольга (Гобзева)

— Любой земли. Наша земля святая. Поэтому и называлась прежде Святая Русь, потому что отношение к земле было другое, было святое. Если мы про это забудем, у нас не будет Святой Руси. Разве что в монастырских стенах. Но она вся святая, наша. Может быть, это вам показалось немного чрезмерным, но это я эмоционально так высказываюсь. Не знаю. Мне очень жаль. Я просто очень глубоко скорблю. И не только о поруганной земле, но об этих людях. У которых нет понятия святыни. Жители Бурково поставили крест на Малом поле как ограда, как охранение, так они его срывали, оскверняли эти застройщики.

Л. Горская

— Тут существует мировоззренческая разница. В качестве иллюстрации. Мне попадалась картинка ироничная, саркастичная: изображены динозавры, ходят еще ископаемые животные и надпись «Россия, которую мы потеряли». Смешно, правда. Это отношение, мы с вами, вы, которые пытаются сохранить Россию и землю...

Ин. Ольга (Гобзева)

— Вы знаете, пытаетесь, наверное, неправильное слово. Я пришла к тому, что внутри каждого из нас... Я вижу святыни порушенные, поруганные, но они остались во мне. Весь вопрос в том, что у нас внутри, чем мы живем. Если мы живем любовью к близким, к земле, к своей Родине, то никто не может отнять у меня эту любовь. Разве что может отнять жизнь. Как отнять любовь к Богу? Никто не может. Это меня утешает. И все равно, то, что там был Дмитрий Донской, то, что там нашли даже при слабых раскопках монету XI века. То, что эти места были подворьем Ипатьевского монастыря. Это все, все равно, остается. Как бы они не разрушали и не вывозили грунт ночью с этих полей. Как можно продавать таким людям? Как можно продавать землю? Для меня это стало таким вопросом скорбно-трагическим. Для меня она все равно есть.

Л. Горская

— А с мировоззренческой?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Это разлом. Для нас пример Украины — это тектонический разлом, мировоззренческий. Как можно было запретить людям говорить или думать на русском языке?

Л. Горская

— Там вообще такое ощущение, что их по разным измерениям расселили жителей Украины, они настолько друг друга не понимают.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Ну Бог даст, может, это все и изменится. Потому что у нас же есть пример Авеля и Каина. Зависть является причиной. И дальше страсти идут. Довольствуйся тем, что ты имеешь. А мы имеем невероятное богатство — нашу родину. Они же любили свою Украину, свою землю. Но то, что вы говорите мировоззренческий разлом, он не совместим. Вот Господь попустил. Самое больное, что гибнут слабые, немощные, незащищенные, в основном. Это тема больная, я не политик, я не историк, я точно так же, как миллионы людей, переживаю. Смотрю новости и содрогаюсь от ужаса.

Л. Горская

— У нас же тоже есть свой разлом, внутри нашей страны.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Дай Бог, чтобы он не был таким трагическим. На самом деле, у нас нет разлома в вопросах веры, тогда это произошло в начале 90-х, когда появилась филаретовская церковь, и это предопределило то, что происходило. У нас, Слава Тебе, Господи, этого нет. У нас Православная Церковь едина. Мы все с любовью относимся к Патриарху нашему, к нашим иерархам. И эта стройность много значит. Хотя я думаю, и здесь можно многое было бы сделать лучше, у меня есть такая мысль... Так как я в прошлом актриса. Я часто слышу о том, как говорят молодые батюшки, я думаю: «Господи, хоть бы пойти и предложить им урок речи». Очень важно слово. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Оно в начале было у Бога. Все от него начало быть и без него ничего не начало быть, что начало быть. Плохо говорят, просто нет у нас, раньше преподавалась родная речь, учили наизусть, много читали вслух, это очень развивает и речь, и голову, кстати. Мало кто одарен словом, как правило, этого батюшку любят и слушают. Бывает кто-то не очень одарен, ну так ему надо заниматься, как Демосфену. Греческий философ, который был и шепеляв и еле говорил.

Л. Горская

— И ходил по берегу моря с камешками во рту и перекрикивал это море.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Он учился и стал великим ритором, оратором. Надо всегда относиться к себе немного... Потому что ведь люди слушают и так это важно. Простите, может быть, я не в свою область залезла, но так уж вышло, так рассказалось.

Л. Горская

— Не хватает образования, получается так?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Акцентов. Образование, понятно. Люди гибнут за русский язык. А у нас все ли владеют русским языком достойно. Вопрос русской речи. Это нужно всем.

Л. Горская

— Мне кажется, это вопрос трудолюбия и вопрос к своей работе. Вопрос того, где у кого профессиональная планка находится.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Надо любить, надо понимать, если ты хочешь убедить, если ты владеешь речью, если у тебя есть аргументы, контраргументы, если ты приводишь примеры из Святого Писания, ты должен быть... Это все вместе... Вы правильно сказали, образование, образ и подобие Боже. Слово. К этому надо обратить внимание. К русскому слову. Даже я к вам обращаюсь, Лизонька, потому что вы человек, работающий на радио. Это очень важно. Слово. Не так смотрят телевизор и впечатляются, как слушают... Я часто приглашаю моего друга Николая Николаевича Лисового на «Народное радио»...

Л. Горская

— Он у нас тоже был на эфире.

Ин. Ольга (Гобзева)

— И люди такие благодарные, потому что они получают очень много от его слова. Это надо развивать, это надо, чтобы было больше таких людей. А почему я сказала о священниках молодых, потому что для нашей страны, для нашего народа православное слово будет играть решающую роль, слово от сердца, слово от ума. И поэтому, конечно, нужно набрать в рот камушки, если у тебя недостаток речи, говорить громко, говорить для людей. Иногда, когда говорят, все попадает внутрь, нет посыла, нет этой экстравертности, «я тебе говорю», я не для себя, я свое сердце приношу тебе.

Л. Горская

— А еще важно, чтобы было, что сказать.

Ин. Ольга (Гобзева)

— У батюшек всегда есть что сказать. Каждый раз читается Евангелие. Просто когда говорится, нужно говорить из личного опыта.

Л. Горская

— Мне кажется, что это проблема не только священников, это проблема поколения. Сейчас даже журналисты молодые приходят, и вот он талантливый, хороший, и он пишет сюжет, и ты понимаешь, что это даже нельзя отредактировать. То, что он должен добавить в этот сюжет, он должен приобрести годами чтения. Понимаете меня?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Читать надо, не просто читать, а читать вслух. Это самое такое... Тот же Демосфен выучивал историка, забыла, наизусть и переписывал... Еще важный способ запоминания — переписывать от руки. Это тоже очень важно. Не на компьютере, а от руки переписать то, что человек хочет запомнить. И выучивать какие-то знаменитые интересные проповеди наизусть. Это способ для повышения...

Л. Горская

— Это был совет молодым и не очень священникам от инокини Ольги (Гобзевой).

Ин. Ольга (Гобзева)

— Молодым, молодым, те, кто постарше, по опыту уже. А это молодым, которые только начинают. Простите меня за эту дерзость. Я с благоговением отношусь к священству нашем, это все изумительные люди.

Л. Горская

— Мы продолжим через минуту, оставайтесь с нами!

Л. Горская

— Мать Ольга, вы обмолвились, что часть вашей жизни, часть вашей биографии — это актерское делание. Хотелось бы спросить, как так получилось, что вы из той семьи, религиозной попали в актерство?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Казалось бы, в такую сферу, которая принято было, что она чуть ли не греховная. Потому что говорили, что раньше актеров не хоронили в ограде, церковной ограде.

Л. Горская

— Это все-таки спорно. Столько копий сломано. Зачем вы стали актрисой, как и почему отказались от этого?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Ну как почему. Когда начинается подростковый период, молодой человек или девушка начинает искать самого себя. Кто я? Приспосабливаться к этому миру. И очень многие, особенно девушки, мечтали быть балеринами, это же очень красиво. На сцене, тем более были такие великолепные примеры. Но меня очень вдохновляло кино. Увлекало тем, что оно гораздо естественнее нежели в театре. В театре почему-то надо было говорить громким голосом обязательно. Театр меня не впечатлял. А кино, я посмотрела в раннем-раннем детстве, только-только появился телевизор у папы, и я просидела там чуть ли не восемь часов возле телевизора. Это было ужасно. Мои родители переживали, искали меня. Но, Слава Богу, все закончилось благополучно. Просто меня впечатлило. Был такой фильм «Максимка», про мальчика, который... Я уж сюжет не помню... На корабле... И мне хотелось быть этим мальчиком, и на корабле. Это свойственно очень детям, подросткам, не просто скучно, сесть и быть бухгалтером, хотя это очень хорошая профессия, умная. Но вот что-то такое, чтобы душа порадовалась этому романтизму, этой возможности, какую-то полетность. И, естественно, я тоже была такой девочкой. Но этому предшествовало то, что я занималась в кружке художественного слова, у Маргариты Рудольфовны Перловой. Совершенно замечательная женщина, из другого времени, Маргарита Рудольфовна, Царствие ей Небесное. И она очень любила, кроме того, что она очень любила детей, она нас научила читать. Я помню, что я участвовала в конкурсе чеховских произведений, рассказов, это было в Доме-комоде, на Садово-Кудринской. И там, в жюри сидели знаменитые актеры — Грибов, Орлов, Журавлев. Была даже Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Это 50-е годы, она потом вскоре умерла. Но я помню эту седую голову, так посаженную величественно. Я там получила приз, чуть ли не главный, и она меня поцеловала в макушку. Я думаю: «Боже мой, это ведь получается, что ее поцелуй отделяет меня от Чехова всего одним поцелуем» (смеется). Я была впечатлительным ребенком, и, вероятно, это сыграло свою роль. И мне говорили: «Вот, Ольга, тебе, наверное, надо артисткой быть». Я же не сама это придумала. А как-то люди подсказывали. Это стало развиваться. Во ВГИКе я поступила на актерский факультет. И одно из самых важных было то, что, не сразу, но на какой-то курс, второй или третий пришел Бабочкин. А это вообще гений слова. Это было очень интересно. Конечно, эта профессия развивает. Она дает возможность человеку посмотреть на себя с птичьего полета, со стороны, понять, осознать. Мы на самом деле не знаем ни друг друга, ни себя. Мы не понимаем. Я помню, как-то в троллейбусе ко мне подошел ну такой полубомж, простите за такое грубое слово, и, уцепившись за мой рукав, говорит: «Матушка, знаешь, что самое страшное?» Я говорю: «Что?» «Потерять себя». Это действительно очень страшно — потерять себя. И, наоборот, для молодого человека, который начинает входить в мир, для него очень важно найти себя, сравнить. Какое-то количество ролей, в это обстоятельство ты погружается, или в это, или в иное. У меня были очень хорошие партнеры: Олег Иванович Борисов, со Смоктуновским я дружила какое-то время, дружила с Ладыниной Мариной Алексеевной, встречалась с Николаем Мордвиновым, который помните в «Маскараде», мы с ним снимались в одном фильме. Это было очень интересно. За тот период я тоже благодарна Господу, потому что я была в разных ситуациях, я была с очень интересными людьми. Правда, впоследствии, когда кончились те золотые годы советского кинематографа, началось что-то несусветное. И я поняла, что места для меня нет здесь.

Л. Горская

— Почему?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Были предложения странные от молодых режиссеров либерального толка, часто просто неприличные. Играть не пойми кого. Как мне одна режиссерка сказала: «Ольга, ты всегда такая хорошая, а мне бы хотелось, чтобы ты была в фильме сволочь». Я думаю: «Нет, я не хочу играть сволочь». Я не могу в себе найти, мне от этого плохо становится. Если во мне есть отрицательные черты, их выносить и утверждать я не могу. Один случай был у Хуциева в фильме знаменитом. Мне 20 лет, я еще только-только поступила во ВГИК, он меня пригласил в эпизод, куда всю вгиковскую элиту собрал. Там был и Кончаловский, и Паша Фин (неразб), и Рязанцева, Тарковский, вся такая компания. И в этой компании он мне определил роль человека, который, ну правда, за дело, потому что Тарковский играл такого циника, дать пощечину. А Марлен, у него такое свойство, он снимал фильм под 27 дублей.

Л. Горская

— Это же убить можно — 27 дублей пощечины давать.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Это убийство. И в результате бедный Тарковский терпел от меня, я не обладала еще хорошей актерской техникой, первый курс и больно его лупила по щеке. Он морщился, дергался, а я очень страдала. И я подумала: «Господи, если вот это надо делать в актерской профессии, я не хочу быть актрисой». Я засомневалась. С самых первых шагов в кинематографе. И впоследствии — да, я не могла делать то, что против моей совести. А режиссеры, они же разные по своему уровню, по своему нравственному наполнению, они могли предлагать и Бог знает что. И очень часто молодых актеров ломали. Из них вытаскивали то, что на самом деле... Какие-то низкие, низменные инстинкты. Это стало модным, стали подражать западным. И поняла, что мне здесь делать нечего.

Л. Горская

— И решили принять постриг. Как вы пришли к монашеству?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Нет, я сначала ушла из актерской профессии, я уволилась из театра, кроме того, я это много рассказывала. Когда играла в театре какой-то спектакль, я увидела в гримерной... Испанку играла, увидела не себя, а другую женщину. И это меня напугала. Платье было то же, голубое, а лицо было не мое — нос с горбинкой, другой разрез глаз, брови, рот другой...

Л. Горская

— Это вы настолько в образ вжились или просто от усталости?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Никакой усталости, наоборот, взлет, я играла с большим удовольствием. И меня хвалили за эту роль. Но когда я увидела другого человека в зеркале, я стала шевелить пальцами, думаю: я это или не я. Она тоже шевелила пальцами. И я очень испугалась.

Л. Горская

— Вы после этого уволились?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Да.

Л. Горская

— Вы уволились из театра и уже через два года вы приняли постриг? Это очень короткий срок.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Мой духовный отец, отец Георгий (Бреев), об этом речь заходила. Когда я в Киеве снималась и была в Киево-Печерской Лавре, один монах, который где-то меня запомнил, сказал: «Я тебя знаю». Я говорю: «Батюшка, ну я же пришла сюда помолиться». Он: «Я тебя в телевизоре видел». Я говорю: «Какой там телевизор», — прям на него набросилась. Он говорит: «Ладно, ладно, я тебя подожду». Потом мы с ним беседовали очень хорошо. И когда он меня провожал, он так бросил мимоходом: «Будешь матушкой». Это еще в самый разгар моих актерских работ, ролей. Это все как-то подспудно, параллельно проходило, помимо моей воли. Потому что, например, как вы решили пойти из одной... Да не было такого. Такого не бывает. Это происходит. Это неотвратимо. Так и сказал батюшка, отец Георгий, что в монастырь приводит Господь за руку, такой способ. Так сложились обстоятельства, что я побывала в монастыре, поговеть на первой неделе, меня пригласили. И в среду же владыка Амвросий надел на меня с подбором платочек. Послушнический. Ну думаю, в принципе, на послушании я у своего духовного отца находилась долго, почти 16 лет. Я думаю, ну, наверное, правильно, у меня есть духовный отец и я на послушании у него. А в воскресенье поставили возле солеи с Валей, и произошел невероятный такой по своему значению, по своему счастью момент пострига.

Л. Горская

— Сколько лет вам было?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Да уж прилично (смеется).

Л. Горская

— Сколько?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Где-то около 50.

Л. Горская

— Не страшно было?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Страшно. Страшно было не в самый момент. В самый момент я как бы умерла, все замирает внутри. А накануне. Когда мне говорят: «Ольга, а примерь клобук». Примерю, так примерю. Я как будто бы и осознавала, и не осознавала, что происходит со мной. Как будто это какой-то сон интересный. Примерила, посмотрела в зеркало и ужаснулась, так страшно стало.

Л. Горская

— А от чего страшно?

Ин. Ольга (Гобзева)

— А я не знаю. Наверное, я поняла, что это такая перемена, она ни с чем не сравнимая. Что-то должно произойти такое, что никогда не было со мной и не могло бы быть. Если бы не эти обстоятельства. Потому что действительно, когда Владыка начал читать молитвы, то я почувствовала, что я мертвая, только что стою. И постепенно с каждым предметом облачения стала оживать, оживать. И я надеюсь, что это не только я как впечатлительный человек, бывшая актриса об этом говорю, но, я думаю, что многие монахи могли бы рассказать потрясающие истории, впечатления момента пострига. Это Таинство. Хотя считается обрядом, но, на самом деле, там происходит что-то невероятное. Немножко из другого мира.

Л. Горская

— А почему у вас не поменялось имя после пострига?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Не знаю. Это надо спросить у владыки Амвросия. Он оставил мне имя Ольга. Но теперь я думаю, что это правильно. Я была актриса Ольга Гобзева, теперь я инокиня Ольга в скобочках Гобзева. Наверное, я отрабатываю свое актерство. Наверное, Господь говорит: «Ты была актрисой, теперь поработай...» Когда ко мне стали обращаться: «Дайте интервью...» Я говорю: «Владыка Сергий, дорогой, я же ушла от этого». Он говорит мне: «Матушка, да при чем здесь вы? Это людям надо». (Смеется.) Может быть, так будет, что я уже отработала, я уже пострадала за свое актерское прошлое, может, тогда Господь освободит меня и от интервью, Бог знает, это я не знаю. Потому что, конечно, очень часто хочется побыть... стены монастыря меня влекут, они меня влекут, а у меня в глазах монастырь. И мне кажется, что я иду не по кривой дороге, посыпанной реагентами, а по дорожке в монастыре.

Л. Горская

— Мать Ольга вы все-таки про свое актерское прошлое говорите как про что-то ужасное, что нужно отрабатывать. Ведь не все так однозначно с актерским мастерством. Или это грех и ужасно?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Да нет же, я же сказала, что я вспоминаю очень многое с радостью, благодарностью. С благодарностью Бабочкину, потому что он научил любить слово, по-другому, не так, как в Евангелии от Иоанна, но любить русское слово. Я благодарна всем моим друзьям, вспоминаю с нежностью Олега Борисова.

Л. Горская

— Вы с кем-то еще поддерживаете общение или новая жизнь началась?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Вы знаете, только по необходимости. А так? Все-таки я инокиня, у меня светских встреч практически не бывает. Правда, я встретилась совсем недавно с Евгением Герасимовым, бывшим актером, он сейчас депутат Мосгордумы, но тоже по необходимости. Потому что я плакала буквально о Бурковских полях, об их разорении, просила помощи. Если это нужно для кого-то, кому-то, а просто так — зачем встречаться, для чего? Если только поговорить о Господе, но это сокровенно, об этом говоришь только с духовным отцом или только с очень близким духовно. Как одна матушка сказала интересно в монастыре: «Самая моя близкая подружка в монастыре — подушка». (Смеются.) Это так.

Л. Горская

— А в современном искусстве, современном кинематографе осталось что-то, что интересно, что бы нравилось. Или не следите? Или нет такого?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Я много лет была членом жюри фестиваля, правда, документальных фильмов, чуть ли ни 15-16 лет подряд. И было очень интересно. Очень интересная тенденция в последние годы, когда хорошие фильмы делают монахи о монастырях. Не светские, а те, кто знает изнутри. Очень много. Я просто сейчас не берусь пересказывать, просто давно это было. Появляются. Для меня нет современного и не современного искусства. Есть искусство и не искусство. Есть момент, когда ты получаешь какое-то обновление, как раньше говорили, катарсис, изменение душевного состояния или его нет. Редко бывает. Был фильм «Остров», который даже с изумлением сам Лунгин говорил, что он как-то получился помимо его воли. Но там были компоненты. Там был очень хороший выбранный на роль актер Мамонов, там был изумительный оператор, и там было место соловецкое. Достаточно три компонента, чтобы получилась картина. Сам Господь. Когда Дух дышит, тогда это искусство. А когда Дух не дышит, то это что-то мертвое, вредное бывает. Нет современного или не современного искусства. Есть искусство и его отсутствие.

Л. Горская

— Вы когда кино в последний раз смотрели?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Даже не припомню. Если позовут, может быть, на «Амурской осени» я посмотрю.

Л. Горская

— Это фестиваль?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Это фестиваль. Он так называется. Он проходит в сентябре, в городе Благовещенске Амурской области. И потом его часть продолжается в Харбине. Пока нет. Я боюсь смотреть... Не то что боюсь, «Левиафан», который вызвал такую разноголосицу, понятно, либеральные, те, кто не любит Россию, пинают...

Л. Горская

— Ну не стоит, наверное, так обобщать...

Ин. Ольга (Гобзева)

— Нет, есть люди, которые любят. Наверное, нужно набраться мужества и посмотреть. Я просто не люблю, когда матерятся, все это засоряет душу. Я не люблю... Я понимаю, у нас много, я же говорила в начале передачи, о том, что у нас творится на земле. У нас много беззакония. Но когда это выводится как основное, когда нет альтернативы, нет внутри света, то и смотреть зачем. Если нет света, если одна тьма. Вы знаете, я несколько лет приезжаю в Благовещенск Амурской области, в начале 2003-2004 году где-то, это был довольно депрессивный город и многие хотели уехать оттуда. Сейчас я приезжала в прошлом году, это город очень чистый, очень красивый, совершенно поменявшийся внутренне и совсем не депрессивный. Один из фильмов, снятый любителями Благовещенска, получил приз «Фестиваля фестивалей».

Л. Горская

— А что это?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Собранные со всех фестивалей фильмы, получившие одобрение, призы, еще раз проводится фестиваль, и выбираются лучшие картины. Любитель, не имеющий режиссерского образования, получил приз на этом фестивале. Все идет в динамике, все меняется и, если художник не видит тенденции, к чему все, куда. Если ему надо только нас закопать в могилу или разрыть нашу землю, то да, но это же все понятно. Это не от любви.

Л. Горская

— Вы вообще радостный человек?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Я больше радуюсь, чем печалюсь. Есть такое ощущение, я недавно с ним познакомилась, когда радость живет рядом со скорбью. И они неотделимы. Скорбит моя душа о земле, о Бурковских полях, одновременно во мне живет радость, радость причастия, общения.

Л. Горская

— Это важная вещь, потому что наши слушатели могли подумать: «чего радоваться?» Вы ни с кем не встречаетесь, все только по делу в вашей жизни происходит, при этом есть такая сфера в вашей жизни, как общественная деятельность, где тоже все печально и ничего не получается.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Я не говорила, что ничего не получается. Я общаюсь со своими бывшими коллегами. Вы как-то меня поняли... Наверное, оттого, что я рассказала самую больную свою историю. Вовсе нет. Это есть в русской натуре, у нас песни, если они радостные, они поются с печалью. У нас печальные песни, как, например, казаческая песня «Не для меня», она поется, если это очень хорошо, радостно. Притом, что погибает казак. Это свойство, это наше свойство русских людей. И нельзя отделять. Если я вдруг попечалилась, я — печальный человек. Нет. Я и печалюсь, и радуюсь. Интересно, что иногда это происходит одновременно. Раньше у меня такого опыта не было.

Л. Горская

— Радость со слезами на глазах?

Ин. Ольга (Гобзева)

— Это как-то упрощенно. Вы упростили. Но это надо пережить. Я вам сказала: и скорбь, и одновременно, когда причащаешься, радость, та скорбь не уходит, она тут же живет, но есть радость, которая все-все закрывает. Я же вам говорила, что, несмотря на то, что происходит, во мне продолжает жить любовь, любовь к земле, любовь к соседям. Я все умею: и печалиться, и радоваться.

Л. Горская

— Как вы умудряетесь, жить в центре Москвы и сохранять любовь, не впадать в уныние, суету, может, у вас есть какие-то рецепты, которые были бы полезны нашим радиослушателям и мне лично.

Ин. Ольга (Гобзева)

— Надо делать из своей квартиры дом. Дом — это ваше место. Нельзя пускать посторонних дизайнеров. Потому что они привнесут что-то не ваше. Вы можете посоветоваться. Но дом он отражает человека. Я живу в центре города, но это мой дом. Во-первых, потому что рядом жила моя мама. Я поэтому и переехала туда. В Малоказенном переулке. Мама, папа, тут все рядом, это моя родина, маленькая. Моя внучка, когда ко мне приезжает, говорит: «Матушка, как у тебя хорошо». Это для меня самая высшая похвала. И оттого, что дом старый, там толстые стены, там тихо. Можно находиться на самом юру, в самом суете и быть спокойным, быть радостным, быть внутри себя в этом доме. Ведь сказал же Господь: «Царство Небесное внутри вас есть». Это действительно так. Конечно, до Царствия Небесного внутри еще далеко, но где-то близко этот покой, эта уверенность, что бы ни случилось, а все равно внутри будет такое спокойное и чудесное.

Л. Горская

— И светлое.

Ин. Ольга (Гобзева)

— И светлое, как ваша передача называется.

Л. Горская

— В эфире была программа «Светлый вечер», с вами в студии Лиза Горская и инокиня Ольга (Гобзева).

Всего доброго, матушка Ольга.

Ин. Ольга (Гобзева)

— До свидания, спасибо вам.