Поделиться
У нас в гостях был кандидат искусствоведения, регент Евгений Тугаринов.
Наш гость рассказал о жизни, судьбе и вкладе в развитие церковного пения известных русских регентов: Бориса Литковского, Виктора Комарова и Михаила Феокритова.
Ведущие: Константин Мацан и Кира Лаврентьева
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона в студии моя коллега Кира Лаврентьева —
К. Лаврентьева:
— Добрый вечер.
К. Мацан:
— Я — Константин Мацан. А в гостях у нас сегодня епископ Луховицкий Евфимий (Моисеев), председатель Синодального миссионерского отдела, наместник Высоко-Петровского мужского монастыря в Москве. Добрый вечер.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Здравствуйте.
К. Мацан:
— Не первый раз вы у нас в студии. И я помню, что мы с вами вот в этих стенах разговаривали ещё в вашу бытность проректором Казанской духовной семинарии.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да, было дело.
К. Мацан:
— И с тех пор время прошло. Я даже сейчас раскрою свой позор: вошёл в студию, увидел вас и по старой памяти обратился к вам не как к епископу, а как к игумену. И даже в этой связи очень радостно, что вы на стуле теперь в новом таком качестве, и новые послушания. И вот об этом сегодня тоже поговорим, потому что наш разговор во многом будет строиться вокруг вашего пути к вере, в вере и пути к священству. Мы представляем себе так, что этот путь всегда для человека сопряжён с вопросами, с каким-то, может быть, сомнениями, с выбором. И это много даёт человеку в его осмыслении своей веры, своей жизни, что такое Церковь, зачем она. И мне кажется, те ответы, которые человек на этом пути для себя находит, могут как-то входить в резонанс с тем, что интересует всех наших слушателей, которые просто, может быть, с разных позиций на Церковь смотрят. Вот об этом сегодня поговорим. Ну и вот я в этом смысле не могу уже такой чуть анонсированный первый вопрос не задать: для вас епископство чем стало? Для многих людей, которые на Церковь со стороны смотрят, может показаться, что это такое долгожданное какое-то продвижение в церковной карьере. Вот так ли это изнутри Церкви? Так ли это для человека, который мыслит церковно?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Вы знаете, для меня это просто стало, как бы банально ни звучало, очередным послушанием. Да, конечно, ответственным, высоким, достаточно сильно отличающимся от тех послушаний, которые я раньше нёс. Но по сути это просто послушание, не больше и не меньше. То есть для человека, который уже воспитан в церковной такой дисциплине, не сказать, что уж совсем всё равно, куда тебя направляют и какое послушание тебе дают, но, начиная с какого-то момента, ты начинаешь понимать, что если ты себя воспринимаешь как некое орудие в руках Божьих, то, по большому счёту, не так важно. В этой связи мне вспоминается очень такой красивый образ, который как-то мне запал в душу, который святитель Николай Японский использовал в своих дневниках, когда он пишет о своём служении как миссионера. Он пишет о том, что миссионер — это, как некий плуг в руках Божьих. Пока он используется, этот плуг блестит, его не покрывает ржавчина, он находится в абсолютно рабочем состоянии. Как только его перестают использовать, или спустя какое-то время, он покрывается ржавчиной, пылью, грязью, он уже никому не интересен, не нужен, его могут выбросить. И, по большому счёту, это, наверное, каждый христианин должен так ощущать, но монах в особенности, в первую очередь должен себя воспринимать как орудие в руках Божьих. Поэтому, куда направили, на какую тебя, так сказать, позицию поставили, просто должен трудиться. И, как бы ни было тяжело, или как бы это послушание тебе ни казалось таким, каким-то трудно исполнимым, но надо просто действовать по принципу «глаза боятся, руки делают».
К. Мацан:
— Универсальный принцип.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— И Господь тогда поможет, всегда как-то всё устроит тем или иным образом через друзей, порой через каких-то недругов даже, но приведёт тебя в то время и в то место, где ты должен быть, трудиться. Поэтому я бы так ответил на этот вопрос. Конечно, это почётно, безусловно, быть викарием Святейшего Патриарха и совершать богослужение вместе с предстоятелем Церкви в московских храмах, в кафедральном храме Христа Спасителя. Я, честно говоря, об этом даже никогда не думал и не гадал, не мечтал. Но раз так как-то получилось, ну что ж, значит надо на этом послушании потрудиться и, главное, никого не подвести и оправдать доверие Святейшего.
К. Мацан:
— Видите, как у вас география... Вы же москвич, в Москве родились.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— В Подмосковье.
К. Мацан:
— Но были разные служения. Вот даже те, которые я знаю: Казань, Тула. То есть, уехав в Казань, вы приближались к Москве и вот снова вернулись к родным пенатам.
К. Лаврентьева:
— Владыка, вы из семинарии сразу в Духовную академию поступили. То есть вот этого периода метания и бросаний, юношеских поисков у вас просто не наблюдается. Вы сразу знали, что станете священнослужителем?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Нет, может быть, в «Википедии» об этом не написано, но перед семинарией был пятилетний срок обучения в Московском университете.
К. Мацан:
— Об этом написано на сайте Патриархии.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Об этом, в частности, я говорил в своей речи при наречении во епископа, что для меня на самом деле именно годы обучения в университете стали временем такого духовного поиска и выбора.
К. Мацан:
— А вы немецкий язык изучали?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— На самом деле я был студентом русского отделения. У меня в дипломе написана специальность «преподавателя русского языка и литературы», чем я горжусь на самом деле. Но поскольку всё-таки это был Московский университет с вообще сильной школой языковой, в общем, у нас была хорошая подготовка и по иностранным языкам, поскольку я учился в немецкой группе. То есть нас распределяли по группам, изучающим разные иностранные языки. Нам преподавали те же самые преподаватели, которые преподавали уже и на романо-германском отделении. Это была хорошая языковая подготовка. И потом, на определённом этапе жизни, это пригодилось очень сильно.
К. Мацан:
— Вы преподавали немецкий просто в семинарии.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Я преподавал немецкий в семинарии, потому что это был такое время. Это была середина 90-х годов — платить особо нечем было преподавателям. Я ещё был студентом, менял вызвал проректор по учебной работе. А дальше было, как в анекдоте: «Языком владеете?» — «Владею». — «Будете наклеивать марки на конверты». «Изучали немецкий?» — «Изучал». — «Будете преподавать немецкий язык». Это был, кажется, 1997 год. Ну вот я тоже взялся за это дело. В течение достаточно длительного времени, почти лет 10, я преподавал немецкий язык.
К. Мацан:
— Но давайте вернёмся к тому эпизоду, о котором Кира начала говорить, к началу. И вы сказали, что обучение на филологическом факультете Московского университета стало временем поиска и прихода к вере, как я понимаю.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да.
К. Мацан:
— А как это было?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Я поступил в университет в 1989 году. Это ещё была советская эпоха, мы ещё изучали на первом курсе историю КПСС. Но, конечно, уже в воздухе нечто такое витало, дух каких-то изменений. Это всё предчувствовалось, как-то осознавалось, но просто никто не думал, что так быстро всё будет. Всё-таки моё детство прошло ещё при советской власти в Советском Союзе. В общем, да, это была такая эпоха, очень интересная, конечно, непростая. Но вот в чём особенность университета заключалась, что университет предоставлял уже тогда площадку в том числе и для представителей Церкви. И я помню, что уже в стенах университета я впервые прослушал лекции целого ряда преподавателей Московской духовной академии. Это и отец Артемий Владимиров, который просто цикл лекций читал. Это был 1989 год, повторюсь, это ещё советское время. Это был и Алексей Иванович Сидоров, покойный, отец Платон (Игумнов), такой отец Алипий (Кастальский), то есть все эти люди уже тогда приезжали, читали лекции абсолютно открыто, абсолютно легально, уже никто их не преследовал. И, скажем так, первые зёрна веры в мою душу попали именно тогда.
К. Лаврентьева:
— Костя любит рассказывать, как он зашёл на лекцию Владимира Романовича Легойды неверующим, а вышел верующим. Говорит, что прямо так в секунду верующим стал. А у вас это было как, владыка?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Это, может быть, не было как-то так одномоментно, но, безусловно, под воздействием, под влиянием вот этих лекций, конечно, у меня какие-то мысли подобные стали появляться, размышления. И достаточно быстро я пришёл к мысли о том, что надо креститься. Я был некрещёным на тот момент. Потому что я происходил из обычной такой советской неверующей семьи, из города советской космонавтики.
К. Лаврентьева:
— Научный город, в общем-то.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да. Нас так воспитывали, что вот Юрий Гагарин в космос летал, Бога не видел, в общем, такие вот штампы. Не то что нам как-то это прям внушалось, но мы жили и воспитывались в такой атмосфере, что Бога нет, Церковь — это всё пережитки, это даже не обсуждается, и мы, в общем, живём без этого. А когда уже я соприкоснулся со священнослужителями, с представителями Духовной академии, я, конечно, стал задумываться: а так ли всё просто, как нам это казалось ещё не так давно? Поэтому первый такой шаг и такое сознательное желание появилось — креститься, принять крещение. Тогда я стал думать, как это осуществить, как это всё реализовать на практике. Я сначала приехал в храм, где служил отец Артемий Владимиров, но там такое количество народа было, и к нему совершенно невозможно было подойти. Он был окружён таким плотным кольцом прихожан, что это просто нереально было. Поэтому я стал искать другие варианты и уже обратился к своему преподавателю по русской литературе. Я знал, что он верующий человек — это сейчас тоже профессор Московского университета, профессор Воропаев Владимир Алексеевич.
К. Мацан:
— Многих обративший и воцерковивший.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да, крупный специалист по Гоголю. И я помню, что я занимался у него дома перед поступлением. Я видел, что у него дома иконы, есть и большое количество церковной литературы, что в то время было, мягко говоря, нетипичным совсем. Я к нему просто обратился с просьбой как-то помочь, посодействовать реализации этого намерения. Но вот он откликнулся, пошёл мне навстречу.
К. Мацан:
— Епископ Луховицкий Евфимий (Моисеев), председатель Синодального миссионерского отдела, наместник Высоко-Петровского мужского монастыря в Москве, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Итак, вы крестились?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да, это было самое начало 90-го года, причём это было на Масленице.
К. Мацан:
— Крестились и сразу в Великий пост — с места в карьер так.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да, я, когда уже вышел после Таинства, стал спрашивать священника, что я должен делать, как я дальше должен жить. Он сказал, что сейчас Великий пост — надо будет соблюдать Великий пост. Я говорю: ага, а что это значит? Но я догадывался, что мясо нельзя — ладно, с этим я как-то уже даже смирился внутренне. Я начал спрашивать, что можно: молочные можно продукты, яйца, рыбу можно? Нельзя. А что можно тогда? Он говорит, что можно овощи, хлеб, кашу какую-нибудь на воде.
К. Мацан:
— И человек подумал: не поторопился ли я с принятием важных решений?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Я спросил, действительно ли всё так надо строго. Тем более, что я всё-таки был студентом, понимаете, учился. Мне батюшка говорит, что ты попробуй, но уж если совсем не пойдёт дело, то давай будем смотреть, как и что. Но, знаете, у меня на тот момент был такой, скажем, неофитский дух, но скорее даже было желание себя проверить, испытать: а вот способен ли я пройти вот этот пост, соблюдая все правила, все предписания, которые существуют. И я так очень серьёзно к этому отнёсся. И я прошёл этот пост, это время, могу сказать, даже без особых проблем. Я всё ждал момента, когда меня силы начнут оставлять. А они как-то всё не оставляли, понимаете? То есть я думаю, что сейчас пойду в спортзал на физкультуру, сейчас пробегу 500 метров, или сколько там, позанимаюсь на каких-то турнирах и всё, и силы меня оставят, и нужно срочно будет съесть какую-нибудь котлету. А они никак не оставляли, не оставляли. Я так подумал: может быть, тогда вообще и не нужно есть мясо или что-то подобное? Скажем так, первый пост — это просто был первый опыт. Это, скорее, было такое как бы испытание себя: ты выдержишь или нет. Правда, он мне показался бесконечно длинным и бесконечно долгим. Так что, когда уже Пасха настала и вроде как всё стало можно вкушать, я даже как-то был удивлён: неужели всё можно теперь? Вот как-то меня это удивило. Но это такие были первые какие-то впечатления. Но выводы при этом я делал для себя, что, оказывается, ничего невозможного нет в этом. Более того, человек начинает понимать пользу, которую он получает от воздержания, от, скажем так, соблюдения вот этой дисциплины. Это же всё как-то человека дисциплинирует, мобилизует. Это не понимают сразу многие люди, а чтобы это понять, нужно некий опыт приобрести. Вот с этого, собственно, началось. И дальше я уже как-то старался придерживаться церковных правил.
К. Мацан:
— А поступление в семинарию в 1997 году — это уже какой-то осмысленный шаг. То есть стало, видимо, чего-то не хватать просто в жизни, в приходской жизни?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Я, когда поступил в университет, честно скажу, что воспринял это как некий аванс. Я ещё тогда это не осознавал в каких-то духовных понятиях. Но я понимал одну простую вещь, что, в общем, к поступлению я был не сильно готов. Я, конечно, готовился, но всё-таки это Московский университет. Там, по крайней мере тогда, большой был конкурс, поступить было не не так легко. Но тем не менее я поступил и воспринял это как некое чудо, может быть, ещё не осознаваемое как-то духовно. Но я понял, что не всё в этой жизни как-то идёт в соответствии с изначально задуманным планам, что бывают какие-то такие повороты. И вы знаете, буквально с первых, наверное, дней учёбы у меня такая какая-то мысль была, что мне это дано авансом и что этот аванс я должен как-то отработать потом. Я ещё не знал, как, почему, но такое чувство было, что я получил эту возможность не по заслугам каким-то своим, а каким-то образом мне было это дано, вот жизнь так сложилась, но аванс надо отрабатывать, отдавать. И потом уже, когда я уже крестился, когда я уже начал ходить в храм и так далее, я понял, что меня, конечно, вот эта сфера привлекает очень сильно. И в какой-то момент, это уже было на старших курсах, надо было определяться, что делать дальше. Вот ты заканчиваешь университет, на дворе 1994 год. Вы ещё тогда были, наверное, совсем ещё юные.
К. Мацан:
— Я в первом классе был.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Что это означало, что такое 1994 год в России? Это разгул вот этого дикого капитализма, приватизация, беспредел, преступность и так далее. Но многие, конечно, шли вот в эту бизнес-сферу. И, честно говоря, у меня тоже такой был соблазн. У меня был один однокурсник, который ко мне приходил в гости, когда мы на первом курсе учились. Я жил у родственников на квартире, а он жил в общаге. Голода не было, но, конечно, и не было того изобилия, как сейчас. В общем, он ко мне приходил поесть, я его чем-то подкармливал. А потом прошло буквально 2-3 года, по-моему, он перевёлся на заочку, и где-то мы с ним встречаемся в коридоре — экзамен у нас был, по-моему, по старославянскому языку или что-то в таком духе. И я стою, зубрю эти парадигмы, а он меня спрашивает: «Слушай, у меня тут партия КамАЗов есть, ты не знаешь, кому можно толкнуть?» Я старославянский язык изучаю, а он мне про партию КамАЗов. Он говорит: «Вот партия КамАЗов есть. Давай толкнём и деньги поделим». Я говорю: «Слушай, я церковнославянский учу». Он так махнул рукой на меня, как на человека, безнадёжного такого для бизнеса. А потом уже я только о нём услышал, что к моменту, как мы заканчивали университет, он уже был гражданином какого-то островного государства, причём один из островов этого государства уже, так сказать, оформил себе в собственность и так далее. Вот такие были истории.
К. Лаврентьева:
— Это тот, который у вас ел?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да, это тот, которого я немножко подкармливал, чтобы он совсем уж, так сказать, с голоду не помер. Поэтому были подобные какие-то мысли, подобные соблазны. И когда я был уже на пятом курсе, попал тоже таким чудесным образом, можно сказать, на приём к отцу Кириллу (Павлову). Это вот духовник, уже ныне покойный, Троице-Сергиевой лавры. Мне подсказал один батюшка знакомый, что отец Кирилл в больнице лежит на Пироговке и можно к нему попасть. Я действительно к нему туда попал. И вот начал ему излагать планы на будущее, на жизнь, что я сейчас заканчиваю университет, а потом пойду в бизнес, заработаю денег и буду Церкви помогать. Он тоже так вот замахал руками, говорит: «Нет-нет, упаси Господь, нет, никакого бизнеса. Вот сейчас заканчиваешь университет, поступаешь в семинарию, а потом будешь монахом в лавре». Вот так отец Кирилл сказал.
К. Мацан:
— Прям так прямо.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да, потому что времени было мало, буквально минут 5-10, поэтому отец Кирилл долго, так сказать, не заходил. Он сказал прямо, и всё.
К. Мацан:
— Епископ Луховицкий Евфимий (Моисеев), председатель Синодального миссионерского отдела, наместник Высоко-Петровского мужского монастыря в Москве, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофонов Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Мы скоро вернёмся, не переключайтесь.
К. Лаврентьева:
— Епископ Луховицкий Евфимий (Моисеев), председатель Синодального миссионерского отдела, наместник Высоко-Петровского мужского монастыря в Москве, проводит сегодня этот «Светлый вечер». У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Владыка, вы так интересно рассказываете про 90-е годы, про своё становление как монаха, про эти искушения какие-то. С одной стороны, они смешные, а с другой стороны, для молодого человека они большие.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Сейчас, да, можно посмеяться, но тогда это было всё серьёзно достаточно.
К. Мацан:
— Как вы восприняли слова отца Кирилла (Павлова), что вот надо идти в лавру монахом?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Конечно, эти слова уже упали на подготовленную почву. По крайней мере об учёбе в семинарии в глубине души я как-то мечтал, хотя я не сразу в этих намерениях утвердился, скажем так. Про монашество — это было более, скажем так, радикально, но, в общем, тоже не не вызвало у меня какого-то сопротивления.
К. Мацан:
— А как родители всё это восприняли — и воцерковление, и семинарию?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Вы знаете, родители долгое время всё это всерьёз не воспринимали. Они это воспринимали как юношеское увлечение, как дань, может быть, даже моде какой-то, как то, что всё-таки должно пройти рано или поздно. Вплоть до того, что я уже учился в духовных школах, наверное, пять или шесть лет, и мне мама говорила: «Сынок, ну хватит уже, ты уже столько времени этому посвятил, надо уже чем-то серьёзным начинать заниматься, найти нормальную работу. У тебя есть диплом, ты можешь пойти переводчиком работать куда-то, в фирму какую-то устроиться. Давай уже заканчивай это всё». Я говорю: «Мама, да ты что? Я уже скоро академию закончу, скоро стану священником». Не могли в это поверить до последнего и не могли как-то это принять. Но, вы знаете, это люди другой эпохи совсем. Это люди эпохи НТР — мои родители. Эпохи научно-технической революции. Тем более, понимаете, вот город космонавтики. Космическая отрасль тогда была, отчасти сейчас тоже остаётся, символом такого прогресса научно-технического. Это считалось очень серьёзным делом.
К. Лаврентьева:
— Верили в науку люди.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Верили в науку, верили в прогресс, в силу разума, в то, что всё рационально можно постичь, объяснить и так далее. Это просто. Каждый из нас человек своей эпохи, им это, конечно, трудно было как-то понять, принять. Но я благодарен очень родителям за то, что они не препятствовали никогда. Они, конечно, так с удивлением на всё это смотрели, но не препятствовали, в общем, с пониманием относились. Может быть, в глубине души они надеялись, что сейчас вот чадо как-то перебесится и потом успокоится. Но не успокоилось.
К. Мацан:
— А каким в памяти остался день пострига или, может быть, день рукоположения?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Это, конечно, безусловно, такие очень трепетные воспоминания. Не знаю, совпадение или нет, в общем, меня постригли 4 апреля, а в сан диакона меня рукоположил владыка Евгений 12 апреля — это день космонавтики как раз-таки.
К. Мацан:
— Ничто не случайно.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Вот так это всё произошло. Но, понимаете, я поступил в семинарию в 1994 году. А постриг и хиротония были уже в 2001 году. И эти семь лет были тоже очень такими насыщенными и наполненными разными событиями. Я не буду, конечно, всех подробностей пересказывать, но это не значит, что вот старец дал благословение, и всё — ты пошёл и исполняешь без колебаний, без сомнений и так далее. Были колебания, были сомнения, были попытки, как сейчас принято говорить, соскочить, то есть как-то изменить вот это данное тебе благословение.
К. Мацан:
— А с чем они были связаны?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Они были связаны с тем, что человек — это слабое существо. Оно колеблется, оно сомневается, оно как-то вечно неуверенно в чём-то.
К. Мацан:
— А что стало всё-таки внутренней мотивацией к тому, чтобы преодолеть сомнения? Просто боязнь нарушить благословение старца?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Я, может быть, такой человек, что я как-то стараюсь идти до конца, в том числе в сомнениях, если они есть. Есть такой принцип мудрый, который я усвоил от своего крёстного: если есть сомнение, всегда решать в пользу сомнения. Это важный такой жизненный принцип.
К. Лаврентьева:
— Интересно очень.
К. Мацан:
— Интересно, никогда не слышал. А почему так?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Понимаете, если есть сомнения, значит, ты колеблешься, ты не уверен.
К. Лаврентьева:
— А как же искушения, помыслы?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Искушение — это немножко другое.
К. Мацан:
— Видимо, речь идёт о таких выборах, что если человек решает жениться или не жениться, если он колеблется, наверное, он не до конца всё-таки готов к этому.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да. Потому что когда ты уже учишься в семинарии, ты изучаешь этот вопрос с богословской точки зрения. Ты видишь, что православное богословие в равной степени и тот и другой путь и оправдывает и благословляет. Собственно, вопрос сводится к тому, что: а твой-то путь конкретно в чём? Поэтому это не всё было так вот гладко или как-то по щелчку пальцев. Да, были, скажем так, какие-то попытки сойти с этого предназначенного тебе пути. Но, вы знаете, это уже, скорее, предмет не для такой публичной беседы, а для, может быть, приватного какого-то разговора. Понимаете, Господь всё равно человеку Свою волю являет. То есть если ты просто включаешь мозги, что называется, и анализируешь события, обстоятельства, в которых ты находишься, то, в общем, ты понимаешь на самом деле, как тебе поступить. То есть тут такого нет, это не игра вслепую, ни на секунду. Да, тебе Господь всегда даёт и время, чтобы осмыслить свой выбор, сделать выводы, так сказать, и провести работу над ошибками. Господь всегда даёт такую возможность. Но если ты уже всё понял, все выводы сделал, но ты всё равно упорствуешь — вот это уже грех тогда. Поэтому, как бы уже ни было как-то страшно и какие бы тебя ни обуревали сомнения, уже ты идёшь, потому что понимаешь, что это твой путь и не надо от него уклоняться. Тебя Господь на него призвал — это вот то самое призвание, на которое ты должен откликнуться.
К. Мацан:
— Мне однажды довелось вести программу с тремя людьми, в разные годы принявшими монашество, постриг. И все признаются, что момент пострига, день — монашество формально, как я знаю, не считается Таинством, но люди признаются, понятно, что происходит что-то равновеликое Таинству. И это переживается как действительно шаг за какой-то порог, и за собой закрываешь дверь, которую ты больше никогда не откроешь. Ну вот это некая черта. Вот вы сейчас киваете, слушатели не видят, но вы киваете. Как вы это переживали? Близко к этому?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да, близко к этому. Потому что, понимаете, пока ты этот шаг не сделал, всё равно эти сомнения тебя сопровождают, и они тебя искушают. И это на самом деле очень такой тяжёлый период, когда ты ложишься спать и встаёшь с этими мыслями: а как правильно поступить? а что надо сделать? а твой или это путь, твоё ли это призвание? И в этом смысле постриг монашеский тебя уже от этих сомнений освобождает. То есть ты просыпаешься на следующее утро — всё, ты монах уже, назад дороги нет. И когда уже эта черта проведена, если угодно, вот эта красная линия прочерчена, но тогда просто уже всё, так сказать, иди и делай то, что тебе поручено.
К. Мацан:
— Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да. Вы знаете, и тогда уже появляется лёгкость некая. Я могу сказать, что, конечно, уже больше 20 лет прошло, и в разных непростых каких-то ситуациях приходилось бывать. Но по милости Божией, подчёркиваю это, по милости Божией я ни разу не пожалел о том, что я это решение принял и совершил этот шаг. Может быть, могу предположить, что в силу того, что это решение отнюдь не было быстрым и тем более поспешным. То есть на самом деле вот эти все сомнения и колебания имеют большое значение — надо пройти через вот это горнило колебаний, искушений, сомнений каких-то, размышлений. Но когда ты через это всё прошёл, все выводы для себя сделал, потом ты уже идёшь не то что прям совсем легко, но ты понимаешь, что ты идёшь своим путем. Да, он трудный, он всё равно сопровождается какими-то другими испытаниями, скажем так, но это твой путь.
К. Лаврентьева:
— У меня вопрос от среднестатистического обывателя.
К. Мацан:
— Ты кого имеешь в виду?
К. Лаврентьева:
— Себя. А для монаха высокие церковные послушания являются искушением, таким, знаете, соблазном неким?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Зависит всё от того, как человек к этому относится. Опять-таки повторюсь, что мы люди все слабые, и если монах какой-то принял помысел о том, что для него некая карьера церковная сама по себе какой-то ценностью обладает, то это опасно. Это опасно, потому что, во-первых, в Церкви нет такого понятия, как карьера, на самом деле, и не должно быть. Есть, как я уже сказал, вот понятие «послушание». Да, Церковь так устроена, что она выполняет целый ряд каких-то общественных функций. То есть должны быть представители Церкви, которые на достаточно высоком уровне могут и должны входить в общение с представителями государства, общества, каких-то структур и так далее. Да, это ответственно, безусловно кто-то должен эти служения тоже исполнять. Но если ты это воспринимаешь как служение, то, в общем, ничего страшного нет. И опять-таки большой беды нет, если тебя переведут на какое-то другое направление работы, может быть, не связанное со служением на столь высоком уровне. Потому что человек, который уже где-то наверху побывал, понимает, что там мёдом не намазано. И снизу если смотреть, то люди видят что? Некую, может быть, торжественность или пышности епископского служения, вот такой византийский чин. Но что за этим всем стоит — люди же ведь не знают, не представляют. Но это условно. Знаете, если вы, как альпинист, поднимаетесь на какую-то высоту, вы понимаете, что, начиная с определённой высоты, вы просто должны с собой кислород нести — чем выше поднимаешься, тем труднее дышать. Вот и всё. Поэтому, если человек уже вот так на это всё смотрит, не питает иллюзий, скажем так, он сильно и не расстроится.
К. Мацан
— Епископ Луховицкий Евфимий (Моисеев), председатель Синодального миссионерского отдела, наместник Высоко-Петровского мужского монастыря в Москве, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». А что вы для себя в монашестве, в священстве открыли такого, чего, может быть, не ожидали до того, как сами в это не погрузились?
К. Лаврентьева:
— До и после.
К. Мацан:
— То есть понятно, что у человека с церковным опытом есть какое-то представление о том, кто такие монахи, что делает священник и так далее. Наверное, есть какая-то всё-таки часть, которая не видна со стороны, пока ты сам не стал монахом и священнослужителем. Что для вас было вполне ожидаемо, а что неожиданно, может быть, в священническом служении?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Самое главное, это больше связано, конечно, со священством, нежели с монашеством, это возможность самостоятельно совершать Божественную литургию. Потому что одно дело всё-таки, когда ты просто стоишь, молишься на службе, или даже как-то прислуживаешь в алтаре. Другое дело, когда ты сам совершаешь Божественную службу. И, конечно, большой опыт духовный даёт тебе участие в исповеди — уже не как кающегося, а как священника, как человека, который эту исповедь принимает. То есть ты с другой стороны смотришь на исповедь, и перед тобой проходит целая как бы галерея, если так можно выразиться, человеческих судеб. И ты получаешь возможность сравнивать, понимаете?
К. Мацан:
— С собой?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— И с собой, и между, так сказать, разными людьми. То есть ты начинаешь понимать цену и ценность того или иного поступка. Потому что ты видишь, как разные люди каются, как они относятся к исповеди. И не раз бывали случаи, когда мне на исповеди, принимая исповедь, просто хотелось, если угодно, расплакаться, хотя я человек не сентиментальный такой уж. От чего? От того, что я видел глубину покаяния, глубину духовной жизни человека, до которой мне далеко, хотя я священник. И вот он ко мне подходит, он берёт благословение, целует руку. А в духовном плане он выше, чем я, на три головы. Потому что то, как он, например, приносит исповедь и покаяние, я ещё до этого не дорос, я ещё не взял эту высоту, эту планку. И вот в этом смысле надо понимать, что священник — это не просто некий такой судья, которому дано право вязать и решить, и он, знаете, вердикты какие-то выносит. А он на самом деле проецирует это всё на себя и сравнивает в первую очередь это со своим духовным состоянием. Опять-таки в силу того, что разные служения существуют, например, священник часто должен служить регулярно, он же и причащается всякий раз, и не все и не всегда могут вести столь напряжённую духовную жизнь. То есть всякий раз полностью готовиться к службе, исповедоваться как положено и так далее.
Особенно священники белые, семейные — у них масса забот чисто бытовых, хозяйственных: и по храму и так далее. Поэтому это опыт, который тебе показывает, что мы спасаемся не поодиночке, а именно в Церкви. И это очень важный опыт. Я его уже приобрел, скажем так, именно будучи священнослужителем, принимая исповеди у разных людей, имея возможность сравнивать, кто как подходит к этому Таинству. Я бы сказал, что это самый такой ценный опыт. А обо всём остальном я имел более или менее адекватное представление — всё-таки я закончил семинарию, академию, общался с опытными священниками, наставниками. Но одно дело, когда ты слушаешь лекцию, а другое дело, когда ты уже непосредственно принимаешь участие в церковной жизни.
К. Лаврентьева:
— Владыка, что является мерилом для христианина в определении своего пути? Душевный мир является?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Несомненно. Почему Церковь и молится вообще о мире всего мира. Но понятно, что воля Божия творится и, лучше сказать, постигается именно когда человек находится в мирном расположении духа. Об этом многие святые отцы говорят и пишут, это важный такой критерий. Поэтому и существуют такие заветы, наставления стяжать дух мирен, как говорил преподобный Серафим Саровский.
К. Лаврентьева:
— А как его стяжать, владыка?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Как его стяжать? Надо учиться понимать и принимать волю Божию. Когда меня спрашивают, что такое воля Божия, как её понять, то что здесь можно сказать? На самом деле, я думаю, что Господь нам Свою волю открывает примерно на 99%. В чём она открывается и в чём она является? Она является, в первую очередь, в обстоятельствах нашей жизни, в том, что мы рождаемся на свет в определённое время, в определённом месте, в определённых обстоятельствах. Кто-то рождается как мальчик, кто-то как девочка — вот, пожалуйста, уже воля Божия. То есть уже понятно как минимум на 50%. Дальше, по мере того, как ребёнок возрастает, он открывает в себе какие-то наклонности, какие-то способности, таланты. Откуда это всё берётся? Поэтому на самом деле от нас, в общем-то, не так много и требуется. Просто развивать и приумножать те таланты, которые нам даны. А то, что дано нам, мы сами это чувствуем, мы сами это знаем.
Я, например, вырос в среде технической интеллигенции: отец инженер, мама тоже на предприятии работала. И в принципе, я неплохо учился по математике, по точным наукам. Но они меня всерьёз никогда не привлекали, меня привлекали гуманитарные предметы: литература, история, иностранный язык. Это может как бахвальство звучать, но я лучше всех в классе учился по немецкому языку. И меня учительница даже ставила в пример. Просто мне нравилось, понимаете? Я-то никогда отличником не был, где-то и тройки проскакивали, но если что-то нравилось мне, я этим занимался, я этому отдавал, так сказать, душу, силы, и были неплохие результаты. Так вот, какой мне было смысл идти куда-то в технический вуз? Хотя вокруг меня все мои одноклассники пошли кто в Бауманку, кто куда, потому что у нас город такой, понимаете? И потом все шли работать на эти космические предприятия. А мне хотелось куда-то в гуманитарную сферу. И когда я поступил на филфак... меня спрашивали: а ты куда поступил? Я говорю, что на филфак. Но люди не знали, что это такое. Приходилось объяснять, что такое филология — многие даже не слышали. Ещё философию знают, а филологию уже не все знают.
К. Лаврентьева:
— Владыка, ваши родители стали в итоге верующими людьми?
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Мой папа ушёл в 2003 году.
К. Лаврентьева:
— Монахом вы стали в 2001-м.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Да, то есть он застал мой постриг. Не знаю, стал ли он верующим человеком. Я думаю, что это уже только Господь может ответить на этот вопрос. Но я знаю одно, что он ушёл из жизни в день моего монашеского тезоименитства. Вот, пожалуйста, у меня день Ангела 2 февраля. И папа ушёл в этот день. Вот что хотите думайте, но я это воспринимаю, как некое особое такое благословение Божие молиться за отца, естественно, в первую очередь. Мама, скажем так, в храм не ходит, но она постоянно смотрит телеканал «Спас». (Смеётся.)
К. Лаврентьева:
— Это добрый знак. Владыка, а что для вас самое радостное в монашестве, сейчас уже, оглядываясь на все эти годы? 21 год вы монах.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— Самое радостное, как я уже сказал, это осознавать себя орудием в руках Божьих. Вот и всё. Просто надо понимать, что, конечно, Господь очень многое нам даёт. И через совершение богослужение, через общение с людьми, через какие-то разные обстоятельства жизни. Но если человек понимает, что он находится на своём месте, тем более некую всё-таки высокую миссию совершает, конечно, его это очень укрепляет в его служении, в его жизни. Потому что, знаете, сейчас чего ни коснись — всё равно же с народом общаешься, — и вот через одного: у одного депрессия, этот в каких-то сомнениях, тот уехал, я не знаю, кто в Грузию, кто в Армению. Но есть вот разброд и шатание в умах. Что тут можно сказать? Понятно, что времена, конечно, мы непростые переживаем, но всё-таки человека очень укрепляет осознание того, что он, по мере сил, конечно, своих слабых человеческих, но он старается исполнить волю Божию. И тот замысел Божий, который о нём существует, а он о каждом человеке существует, он стремится его как-то реализовать, воплотить в жизнь. Когда нет этого сознания, этого понимания, конечно, и почва уходит из-под ног, и какие-то страхи человека обуревают. Я не скажу, что мы, знаете, такие все духовно совершенные, нам ничего не страшно. Конечно, это всё есть в жизни. Но ведь не случайно Господь нам молитву оставил — «да будет воля Твоя». Если мы живём с этим сознанием, что всё в руках Божьих, да будет воля Твоя — вот и всё. Надо просто делать дело, которое тебе доверено, поручено, и идти вперёд. А что уж там будет? Делай что должно, и будь что будет — вот и всё.
К. Мацан:
— Ну вот произнесу фразу, над которой уже стебутся коллеги мои по радиостанции ВЕРА, что лучших слов для завершения нашей сегодняшней программы не найти. Епископ Луховицкий Евфимий (Моисеев), председатель Синодального миссионерского отдела, наместник Высоко-Петровского мужского монастыря в Москве, был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была моя коллега Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. До свидания.
К. Лаврентьева:
— Всего хорошего.
Еп. Евфимий (Моисеев):
— До свидания. Всего доброго.
Все выпуски программы Светлый вечер
