Поделиться
У нас в гостях была основатель и Главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук, Заслуженный работник культуры Анна Грушина.
Разговор шел о жизни общины храма Святителя Николая на Маросейке в послевоенные годы и о священниках, собиравших и окормлявших эту общину до Великой отечественной войны — святом праведном Алексее Мечеве и его сыне священномученике Сергие Мечеве.
Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.
А. Пичугин
— Здравствуйте, дорогие слушатели, «Светлый вечер» на светлом радио. Наш совместный проект с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди», и поэтому в этой студии директор этого музея Ксения Толоконникова —
К. Толоконникова
— Здравствуйте, добрый вечер.
А. Пичугин
— Добрый вечер. Я — Алексей Пичугин. И у нас в гостях сегодня главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук, заслуженный работник культуры Анна Грушина. Анна Филипповна, здравствуйте!
А. Грушина
— Здравствуйте.
К. Толоконникова
— Главный редактор и основатель «Московского журнала». Я думаю, что мы не последний раз встречаемся с Анной Филипповной здесь, в этой студии. Анна Филипповна замечательный собеседник, и о том, как зарождался «Московский журнал», мы будем ещё иметь возможность поговорить, потому что это вполне тоже наша эпоха, излёт нашей эпохи — той эпохи, которой мы занимаемся в музее.
А. Пичугин
— А ты напомни ещё раз, всё-таки аудитория меняется. Мы говорим про...
К. Толоконникова
— Мы говорим об, условно говоря, послевоенном бытовании Церкви в СССР с 43-го по 88-й год, ну и там захватываем до 90-го года, до избрания Святейшего Патриарха Алексия Второго. Такой период сложный и мало изученный ещё, мы стараемся восполнить вот эти пробелы. И сегодня мы бы хотели поговорить с Анной Филипповной о жизни мечёвской, маросейской общины в рассеянии, то есть в то время, когда уже храм на Маросейке святителя Николая в Клённиках был закрыт после смерти отца Сергия Мечёва. Анна Филипповна написала замечательную книгу-двухтомник об отце Сергии, получила за эту книгу Макарьевскую премию, и она многие годы занималась судьбой маросейских прихожан. Анна Филипповна, приглашаем вас начать ваш рассказ так, как вы считаете нужным это сделать.
А. Грушина
— Спасибо, прежде всего. Ещё раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели. Мне всегда, сколько бы я ни говорила, а доводилось говорить и в разных аудиториях, и на радио в том числе, о маросейской общине, сколько бы ни приходилось говорить, мне всякий раз это интересно. Потому что в двухтомнике, о котором вы упоминали, была предпринята одна из первых попыток проследить судьбы прихожан. Через судьбы прихожан маросейской общины как раз в тот период, о котором вы говорите, и то, чем занимается ваш музей. Мы занимались очень плотно, и в книге есть такой раздел: «Пребывавшие единым сердцем», где, как мне говорили, не знаю, насколько это точно (за что, видимо, и Макарьевская премия), впервые была предпринята попытка, повторюсь, показать храм, показать приход через личность, через человека. Сейчас вообще в исторической науке пришло наконец осознание того, что и один в поле воин — раньше же, так сказать, этого не было...
К. Толоконникова
— Массы, массы...
А. Грушина
— Массы, да, всего много, всё громко, шумно. А теперь осознание того, что история одного, судьба одного человека способна повлиять на жизнь очень многих людей, а соответственно и общества, осознание это стало очень крепким. И даже когда я не так давно защищала диссертацию, то по «Истории повседневности», как они её называют, потому что большая наука имеет обыкновение всему давать чёткие определения — я могу с этим определением соглашаться или нет, оно достаточно размыто, но повседневная история и судьба человека (видимо, поэтому и называется «История повседневности»), она наконец начала волновать и большую науку, не только краеведение, региональную историю, а и большую науку, что отрадно. И маросейская община — а период, о котором вы говорите, это, видимо, всё-таки после закрытия храма — 1932 год, хотя официально храм святителя Николая в Клённиках на Маросейке был закрыт только в 1933 году, последняя Литургия в нём состоялась на Благовещение 32-го года. Отслужил её иеромонах Александр (Ильин), причастил всех, кто пришёл в храм, народу было очень много, и были изъяты ключи от храма, и община оказалась, как и многие другие, в рассеянии. Я думаю, что это правильный термин, потому что жизнь складывалась у людей по-разному. Во-первых, они были и разбросаны потом по многим городам России, и очень многие оставались в Подмосковье, в ближайших каких-то, недалеко от Москвы городках.
А. Пичугин
— Анна Филипповна, прошу прощения, что перебиваю, мне кажется, что стоит чуть-чуть с более раннего времени начать, потому что у нас довольно широкий охват аудитории — не все даже географию Москвы себе представляют хорошо. На слуху у людей верующих, церковных маросейская община, по крайней мере храм святителя Николая в Клённиках, но всё-таки буквально две минуты про отца Алексия, про отца Сергия, и где это находится всё.
К. Толоконникова
— И об особенностях устройства вот этой духовной семьи, этой общины маросейской — это важно.
А. Грушина
— Да, хорошо. Храм святителя Николая в Клённиках, очень маленький, очень небольшой храм, стал известен в Москве после того, как настоятелем в нём был назначен в 1891 году священник Алексий Мечёв. Вот он пришёл туда, извините, в 1893 году и был настоятелем этого храма ровно 30 лет. Земной путь он свой завершил уже в двадцатом веке — в 1923 году, уже после революции, уже после всего, что произошло, после той глобальной катастрофы, которая случилась в стране. Алексей Мечёв, если очень коротко, почитался Оптинскими старцами и многими верующими людьми как старец в миру. После ухода из жизни его жены, он переходит по сути... это всё условные названия, вот я сейчас скажу, что он стал на старческое служение. Он всегда был очень внимателен к людям, он всегда был духовником, исповедником, и поэтому именно в его храме случилось то, что случилось, и была создана община в особенно тревожные годы после революции 1905 года и так далее, когда люди метались — некуда было пойти. Как некуда было пойти? — храмы были, но дело не только в храмах, люди стали понимать, что что-то происходит глобальное, стали искать некую истину. И оказалось, как уже вообще после 17-го года, что истина всё-таки в Церкви, и туда надо идти. И отец Алексий стал настоятелем этой общины, которую он создавал как некий монастырь в миру. Он не был против, как иногда думают, монастырской жизни, никогда этого не было, но он считал, что послушание в семье не отменяет жизни по высоким нравственным принципам — не отменяет вовсе. И вот по этому принципу строилась маросейская община. При общине была школа церковно-приходская, которую, опять же, окормлял отец Алексий. Его трудами она была создана и в этой церковно-приходской школе учились дети из неблагополучных семей — тоже опыт достаточно уникальный. Не просто вот как воскресная школа, в которую приходят детки по выходным, их приводят мамы и папы, дети занимаются, мама, папа пьют чай, всё благостно, красиво и так далее. Это были дети из неблагополучных семей, это были дети, в том числе подобранные и на Хитровом рынке, который...
А. Пичугин
— Недалеко был в общем, чего там? — от Хитровки до Маросейки-то — десять минут.
А. Грушина
— Да, Хитровка, вообще... знаете, друзья мои, я сейчас чуть-чуть уйду в сторону. Когда я делала маленькую книжку об отце Алексии и увлекалась вот этим периодом его хождений на Хитровку, куда его никто не принуждал ходить, куда он ходил по доброй воле, для меня Хитровка открылась вообще с другой стороны. Там же были свои хоры церковные, на Хитровке можно было увидеть и услышать очень колоритных людей, поэтому понятно, что он туда приходил: были души, которые могли откликнуться на его слово.
А. Пичугин
— Ну туда падали довольно образованные люди из высшего света. Саврасов закончил свои дни на Хитровке.
К. Толоконникова
— Да, «бывшие люди», категория «бывших людей», как тогда их называли.
А. Грушина
— Да, очень много интереснейших моментов, даже когда читаешь «Московские ведомости» того периода, перелистываешь, ищешь Хитровку, можно такое прочитать — «вот на Хитровке пел хор, служил епископ такой-то», — удивительно просто.
А. Пичугин
— Хотя она крошечная совсем — ну что там: Хитровская площадь и всё, что вокруг, несколько кварталов.
А. Грушина
— Это анклав.
А. Пичугин
— «Чрево Парижа» своего рода.
А. Пичугин
— Да-да, но там такие наслоения были и так всё делилось, что вот здесь живут переписчики театральных пьес, здесь — церковные хоры, здесь — уже люди, которые совсем уходят на дно.
А. Грушина
— Совершенно верно, Алексей! «Чрево Парижа», Ксения, но опять же, с нашим ароматом вот таким российским, который всегда, везде присутствует — ну никуда от этого не уйдёшь.
А. Пичугин
— Знаете, но мы очень долго можем говорить про Маросейку, её так все знают — как «Маросейку отца Алексия, отца Сергия». Мы-то всё-таки сегодня хотим говорить про уже такой поздний период — Маросейку в рассеянии. Поэтому ещё буквально два слова про сына отца Алексия — отца Сергия.
А. Грушина
— Хорошо, Алексей. Отец Алексий создавал общину по принципу монастыря в миру, он говорил, что «мы покаяльная семья» — вот богослужебная семья. Отец Сергий, его сын, который стал священником в 1919 году, уже после революции, и в 23-м году принял храм отца, принял общину очень разнородную уже, потому что после революции туда влились монахини Чудова монастыря, после революции туда пришли образованные люди из Московского университета, из разных кружков, из высших учебных заведений. То есть, чтобы было понятно, община была очень сложная по своему составу, очень разнородная. И вот этих разных людей, и очень многочисленных, надо было держать, соединить в одну семью. В принципе, это задача почти невероятная, и отец Алексий её достиг. Говорить, что была полная идиллия, все любили друг друга и понимали — смешно и неправда.
А. Пичугин
— В конце концов, это не секта, чтобы говорить, что все друг друга любили.
К. Толоконникова
— Это живое сообщество людей, конечно.
А. Грушина
— Совершенно верно, это не секта. И говорить, что «ах как благостно всё» — не было такого. Вот понимаете, важна всегда мотивация, устремление, вот это устремление ввысь было единым. И когда отец Сергий принял общину отца Алексия — а повторюсь, что он принял её в 23-м, священиком стал в 19-м, — отец Алексий сразу стал говорить монахиням, например: «Идите на исповедь к отцу Сергию, привыкайте к нему». Отец Алексий тихий, отец Алексий всё обнимал своей любовью, он всё покрывал своей любовью, а отец Сергий — учёный человек, образованный человек, горячий человек...
К. Толоконникова
— Порывистый человек.
А. Грушина
— Да. Его мысль постоянно в поиске, и это не всем было... допустим, монахиням это было немного трудно, но по послушанию они шли, привыкали и полюбили его ещё до того, как батюшка ушёл — старший, отец Алексий. И когда отец Сергий принял общину на себя, вот такую разнородную, всякую, он сказал, что «мы не просто богослужебная семья, мы покаяльно-богослужебная семья», и он создавал уже эту семью, продолжая и развивая принципы отца. Почему отец Алексий и говорил: «Сын мой будет выше меня». И что сделал отец Сергий крайне важное, к чему мы вот и подходим — к общине. Понимая, какое тяжёлое время, понимая, что людям трудно найти работу, им надо как-то устраиваться в жизни, он создал при общине многочисленные кружки: переплётчики, машинистки — то есть всё, что может потребоваться в обществе. А поскольку 20-е годы — взрыв...
А. Пичугин
— Тогда можно было это делать — монашеские артели...
А. Грушина
— Да, печатных всяких изданий появляется множество. Нужны художники-графики — были художники-графики. Была иконописная мастерская, были швеи, были художники. Удивительно, но был даже кружок японского языка.
А. Пичугин
— Мы напомним, что в гостях у светлого радио главный редактор «Московского журнала» Анна Грушина, мы говорим про маросейскую общину. Удивительное явление, вот вспоминаются евангельские слова «поражу пастыря, и рассеется стадо». Но вот тут получилось так, что два ареста отца Сергия, ссылка, потом новый арест и расстрел — рассеялось, действительно стадо рассеялось по Советскому Союзу, но не исчезла Маросейка, она продолжалась в удивительных, под час, казалось бы, не христианских, не православных, не церковных местах. Так я знаю, что, например, огромное количество маросейцев, таких известных, оказались в Средней Азии, в Ташкенте.
К. Толоконникова
— Да, и вот каковы вообще были центры притяжения маросейцев?
А. Грушина
— Центрами притяжения Маросейки были, если брать Москву, то это Илия Обыденный, Рыбинск, в котором в затворе жил один из священников маросейской общины — Борис (Холчев). Там же жил Фёдор Семененко...
А. Пичугин
— У меня его «Служебник» есть, кстати.
А. Грушина
— Ой, как здорово! Покажите?
К. Толоконникова
— И ты его до сих пор не передал в музей?
А. Грушина
— Фёдор Семененко со своей супругой Александрой Александровной, урождённой Суриковой — у них также на квартире служились литургии. Я была в позапрошлом году по приглашению тамошнего правящего епископа — в Рыбинске как раз проходили в рамках Рождественских чтений мероприятия, посвящённые отцу Борису, отцу Сергию. И мне много удалось поездить, посмотреть, увидеть дом, в котором жил отец Борис Холчев. Отец Борис (Холчев) был не семейный...
К. Толоконникова
— Он, по-моему, жил там с сестрой.
А. Грушина
— Она не сестра была ему — это была духовная дочь, одна из первых выпускниц врачей-женщин в России, Лаврова Мария Петровна. Она жила с ним, выдавая себя за его тётю, потому что после лагерей он чувствовал себя очень плохо. Арестован он был в феврале 1932 года, когда был священником на Маросейке. А как мы уже говорили, ключи от храма на Маросейке забрали на Благовещение.
А. Пичугин
— Также отец Сергий Дурылин, служивший там же, на Маросейке, оттуда же забран.
А. Грушина
— Отец Сергий Дурылин был арестован раньше и арестован был случайно, как говорят. Он не послушался батюшку Алексия, который ему сказал: «Не ходи в эту часовню завтра», — а он пошёл. И он пришёл туда, а там должны были арестовать другого священника — и он подвернулся, его забрали. Да, Дурылин был гораздо раньше арестован, и Дурылин отбывал наказание своё там — Томск и так далее. А архимандрит Борис был в северных лагерях: в Юрге, потом жил в Рыбинске. И вот в Рыбинск к архимандриту Борису приезжали маросейцы на исповедь, приезжали на беседу, ибо ему сказал отец Сергий Мечёв, когда был ещё жив, в 41-м году они встретились в лесу под Рыбинском, и он ему сказал, что «отец Борис, бери общину на себя». Потом, когда первым уехал в Ташкент Семененко Фёдор, следом за ним по его рекомендации уехал отец Борис, уже монахом и архимандритом он становится в Средней Азии, туда приезжает Пётр Гнедич. Вы знаете, это особая история, фантастическая — Ташкентская история.
К. Толоконникова
— Мне кажется, о ней имеет смысл отдельно поговорить.
А. Пичугин
— Наверное, да. Потому что её можно присовокупить не только к маросейской, а получилось так, что в Ташкенте, по понятным, наверное, причинам — так как там огромное количество интеллигенции оказалось до и после войны.
А. Грушина
— Совершенно верно, как и в Алма-Ате.
К. Толоконникова
— Среднеазиатский расцвет вот этой духовной жизни — это отдельная, конечно, тема.
А. Грушина
— Они между собой очень были близки — все среднеазиатские священники. Из Алма-Аты прилетали в Ташкент, из Ташкента прилетали в Алма-Ату, в Самарканд. Они все друг друга знали, были очень дружны между собою.
А. Пичугин
— У меня мама так в Ташкенте родилась, потому что ссыльные туда приезжали, и бабушка туда приехала, дедушка там оказался.
А. Грушина
— Да-да-да. Так же, как я говорю, Алма-Ата — это просто был центр интеллигентной России, когда ещё плюс потом вторая волна — эвакуация военная. Я была в Ташкенте на могиле архимандрита Бориса. И как раз в храме, где служил Фёдор Семененко — Александро-Невский кладбищенский храм — там столько имён на крестах настоящих подвижников, людей, которых постоянно, по крайне мере в наших кругах, мы вспоминаем, упоминаем, о них читаем. Это уникальное явление, уникальное и отдельное. Но вот центрами притяжения были как раз... приезжали ещё маросейцы к епископу, будущему, Стефану (Никитину) — во Владимирской области, в Струнино он был. Вот такие были центрики.
А. Пичугин
— А он Александра Меня рукополагал, кстати говоря, — Стефан (Никитин). Он недолго был епископом Можайским относительно, но тем не менее это яркий период тоже в жизни Московской епархии.
А. Грушина
— Вы знаете, с вами очень интересно разговаривать, потому что вы много знаете, это интересно на самом деле. Когда так вот тупо вещаешь, то это скучно. Вы много знаете. Действительно, да, умер-то на амвоне.
А. Пичугин
— Вот этого я не знал.
А. Грушина
— Умер на амвоне в День жён-мироносиц, когда произносил проповедь.
К. Толоконникова
— Он говорил, что лучше умереть стоя, чем жить лёжа.
А. Грушина
— Да-да, умер он на амвоне, а ухаживала за ним после инсульта и выхаживала его — как раз у иерея Сергия Дурылина в Мытищах, в Болшеве — Комиссарова Ирина, маросейская прихожанка, которая официально по документам считалась женой Дурылина, но её благословил в своё время старец Алексий поехать за ним в первую ссылку. Дурылин был очень неприспособленный человек — он не мог даже шнурки завязать на ботинках. А она была дочерью маросейского истопника, простая девушка, очень совестливая, верующая. Её пригласил батюшка Алексий и сказал: «Поезжай за ним, без тебя он погибнет. Ему нужна наша помощь». И она за ним поехала, во все ссылки она была с ним. Оформили они отношения — вот как бы брак, о котором тоже много всякого говорят. Мы же бываем иногда такие благочестивые, что просто вообще Господь отдыхает.
К. Толоконникова
— Ну, судачат много, да.
А. Грушина
— «И вот он женился...» Этот брак был нужен для того, чтобы она могла ездить — они жили в Болшеве, она построила там дом, — чтобы она могла получать его гонорары в издательстве, то есть осуществлять вот эти внешние светские связи. Он был весь в литературе, в общении...
А. Пичугин
— Служил, говорят, тайно.
А. Грушина
— Да, есть сведения, что он тайно служил. И у нас автор «Московского журнала» Торопова Виктория Николаевна, которая занимается в том числе биографией Дурылина, она много жила в Болшеве, она в родственных связях каких-то находилась — я не буду говорить, в каких, ибо не знаю точно — не с Комиссаровой, нет... короче, она жила в Болшеве. И в этом доме её приютили, когда она тоже оказалась нигде. И она рассказывала, что за шторочкой... была шторочка просто, а там был маленький такой иконостас.
К. Толоконникова
— А оконные рамы, насколько я помню, там были из разрушенного Страстного монастыря.
А. Грушина
— Из Данилова.
К. Толоконникова
— Из Данилова, да? Тоже такой очень интересный момент.
А. Грушина
— Она строила этот домик — денег-то особых не было, и она приезжала в Москву — монастырь разрушали, и просто выбрасывали... и она нанимала машину и везла туда, а там это всё...
А. Пичугин
— Давайте прервёмся, буквально на минуту небольшой перерыв. Напомним, что это совместная программа радио ВЕРА и музея «Советский Союз: вера и люди», музей и исследовательский центр, поэтому здесь в студии директор музея Ксения Толоконникова.
К. Толоконникова
— Добрый вечер!
А. Пичугин
— Ещё раз, да. Я — Алексей Пичугин. Мы через минуту вернёмся, напомню только ещё, что наша гостья — Анна Филипповна Грушина, главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук, заслуженный работник культуры.
А. Пичугин
— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомню, что это совместный проект радио ВЕРА и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова, директор этого музея, Анна Грушина, главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук, заслуженный работник культуры, здесь, в этой студии. И мы говорим о маросейской общине — это до революции и в первые советские десятилетия очень важное такое место притяжения в Москве православных верующих — очень мощная, сплочённая православная община. Вот мы говорим о том, что с ней стало после ареста отца Сергия Мечёва, после Второй мировой войны, куда, по каким местам в Советском Союзе разнесло прихожан храма...
К. Толоконникова
— Как поддерживали они между собой отношения, и можно ли сказать, что вот эти отношения продлились до новейшего времени, когда маросейский храм был возвращён Церкви, и когда вообще ситуация изменилась? Или нет, или всё-таки в силу естественных причин, в силу того, что люди уходили, умирали, как-то эта история несколько иссякла? Например, в 70-е годы — со смертью отца Бориса (Холчева).
А. Грушина
— Отца Сергия его арест... я не говорю о первом, маленьком — там несколько было буквально недель, полтора месяца, — а его арест в 1929 году, после которого он уже не вернулся на Маросейку, и уже были только лагеря, пересылки и ссылки. Вот после его ареста, после того, как его не стало, пастыря не стало, община продолжала жить, окормлял её не только архимандрит Борис (Холчев), хотя его... Вы знаете, в психологии есть понятие «неформальный лидер», для Церкви, наверное, оно неприемлемо.
А. Пичугин
— Ну почему? Для общины — вполне.
А. Грушина
— Да, для общины — вполне. Я вообще считаю, что законы жизни общины — это миниатюра жизни общества. Другое дело, как живёт какая община, но это уже совсем другой разговор и это не наша с вами тема. После ареста отца Сергия — архимандрит Борис, священномученик Пётр Петриков, которого считают Подкапаевским... Очень переживала дочь отца Сергия Ирина Сергеевна Мечёва, что вот мы отдали в Подкопаи нашего отца Петра — дети отца Сергия очень любили отца Петра.
А. Пичугин
— Чего там? — до Подкопаевского переулка тоже десять минут вниз.
А. Грушина
— Но он даже официально по документам числился приписанным одно время к Маросейке, но не к Подкопаям. Ну, какая разница? Это, в общем-то, совершенно не важно. Но у неё была такая, знаете, ревность: ну как, зачем мы его отдали? Пётр Петриков, Андрей Эльбсон — очень много ярких батюшек, очень много было священников на Маросейке. Как правило, были монахи, тоже более такого духа отца Алексия, и поэтому община естественно продолжала свою жизнь, и как мы уже говорили, отец Сергий позаботился о том, чтобы у каждого было образование. Многие прихожане где-то уже работали, был какой-то доход, чтобы можно было жить как-то.
К. Толоконникова
— А община, насколько я понимаю, полностью содержала свой храм, и каждый от своих заработков отчислял на содержание храма и на уплату этих налогов.
А. Грушина
— Ну такого не было, что вот просто взял и десятину отчислил, но хватало средств для того, чтобы поддерживать священников в лагерях, посылать посылки, отправлять переводы, покупать необходимые вещи. К этому приучил ещё отец Сергий, действительно, в этом смысле это была семья. Плохо кому-то из членов семьи — ему помогают. Не важно — был ты с ним лично в каком-то добром таком отношении или вы просто были членами одного прихода.
К. Толоконникова
— То есть община не теряла из виду своих членов.
А. Грушина
— Никогда! И это было одним из обвинений, которое вменялось отцу Сергию Мечёву, что даже в следственном деле в Кадникове — это 1933 год, когда дело колхозников там начиналось, или 31-й год, это можно уточнить, 33-й, по-моему — ему вменялось то, что он принуждал людей давать деньги и помогать, и посылались посылки — вот на всякие посылки, на то, на другое. Но в каждом стаде есть своя паршивая овца: кто-то, когда сильно нажимали — судить за это людей нельзя...
А. Пичугин
— Там так нажимали, что...
А. Грушина
— Да, судить нельзя, избави Бог! Как я всегда говорю, что не знаю, как я бы себя повела, поэтому ни в коем случае не судим, но констатируем факт, что были люди, которые дали показания: да, он принуждал, он заставлял и так далее. И это был один из пунктов, который ему вменялся в вину.
А. Пичугин
— А скажите, пожалуйста, какова судьба иеромонаха, который, как вы говорите, отслужил последнюю Литургию в храме, который уже закрывался, что с ним стало потом, с самим священником?
А. Грушина
— Монах Александр (Ильин) жил под Можайском, там так же служились литургии у него — есть такие сведения. И был он в гостях у брата, и пришли люди арестовывать брата, и он пошёл вместо него — выдал себя за брата. Его не расстреливали, он просто умер, потому что был болен, но совершив свой ещё один человеческий, духовный подвиг — за други своя, за брата родного и так далее.
А. Пичугин
— Вот интересная история была с Высоко-Петровским монастырём: когда он закрылся, вокруг Петровки образовался тайный монастырь — это известная история. Они далеко даже не уходили — соседние дома, соседние квартиры. И последние, так скажем насельники этого тайного монастыря, вот не помню точно, как звали эту женщину, но она умерла лет, может быть, десять назад. А много ли оставалось из активных прихожан маросейского храма, общины отца Алексия, отца Сергия Мечёвых, в Москве?
А. Грушина
— Оставалось в Москве очень много прихожан. Причём очень такая важная деталь, важный факт — это не деталь, это факт, его обязательно надо сказать: у отца Алексия вообще, вот по воспоминаниям прихожан, не было любимчиков — он ко всем ровно относился. У отца Сергия, говорят, были — он другой, он просто другой. Может быть, это казалось только кому-то, что у него любимчики могут быть — образованных он любит, мол, и так далее. Это не совсем правда, но, конечно, кого-то он выделял, с кем ему было интереснее общаться. И отец Алексий, когда к нему пришла Мария Соколова, ей было лет 14, и он сказал: «Я давно ждал эти глаза». И вот она потом становится верной духовной дочерью отца Сергия. И она как раз по его поручению и вместе с ним занималась иконописными кружками на Маросейке. Она ездила на Русский Север, они изучали... есть фотографии в храме, очень старые, плохого качества, альбом, где она сидит возле Кириллова монастыря и так далее. И затёрты глаза, чтобы неузнаваемо было лицо — не знаю, цель какая, одни говорят, что от скромности. Я думаю, что просто время было такое.
К. Толоконникова
— Техника безопасности, скорее всего. Это вот будущая монахиня Иулиания?
А. Грушина
— Конечно. Да, будущая монахиня Иулиания. И вот как раз ей отец Сергий сказал, что она будет старшей — не кому-то из мужчин, маросейских прихожан. Вероятно, он понимал, что она останется в Москве, она никуда не уедет.
К. Толоконникова
— Старшей в этой семье.
А. Грушина
— Старшей как бы в этой маросейской семье. Он всем говорил: «Если будут возникать вопросы, идите к Марии Николаевне, чтобы она эти вопросы разрешала». Ещё что он сделал для того, чтобы не прерывалась ещё и жизнь литургическая, богослужебная: он как бы разделил людей... что позволяет, например, кочетковской общине сейчас говорить о том, что они как бы чтут традиции отца Сергия и на них строят свою жизнь, что на самом деле совершенно неправильно — это абсолютно искажённое понятие того, что сделал отец Сергий. Он просто из соображений безопасности создавал вот эти группы по 10-12 человек, исходя из того, кому с кем будет легче — из вот этих интересов. Там назначался старший в этой группе, который был связан, например, со ссыльными священниками, получал известие, что вот в такой-то день приедет такой-то священник в Москву. Его встречали и он служил Литургию там или там, на какой-то квартире — эти сведения есть. Но это абсолютно не катакомбная жизнь, её даже подпольной не назовёшь — это неправильное слово. Термина этого я не знаю, но это было сохранение литургического общения между собой общины, что было тоже крайне важно. И это позволило, видимо, быть им более сплочёнными. Вот почему маросейская община не рассеялась — потому что постоянно шла связь, потому что постоянно сообщалось: этому надо помочь, у этого беда...
А. Пичугин
— То есть по всему Союзу вот так это всё распространялось.
А. Грушина
— Да-да-да. Вот Ташкент — мы сказали уже, что будет отдельная передача, но тем не менее, — архимандрит Борис (он ещё не архимандрит Борис) назначается настоятелем в Фергану. Он приезжает в Фергану, а там ну ничего вот просто. И Мария Николаевна Соколова, Екатерина Сергеевна Чуракова пишут иконостас на холстах по примеру Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры, везут его в поезде туда. Там холсты раскатывают — вот он иконостас. Постоянно приезжали туда... ведь даже умер архимандрит Борис на руках у Елены Волнухиной, дочери скульптора Волнухина, которая была духовной дочерью отца Сергия Мечёва. Естественно, не надо думать и говорить — это неправда — кто-то, и достаточно большая часть, они уже не общались. Но вот то, что в них было заложено отцом Алексием и отцом Сергием, та вера, которая им была привита, потому что её ещё и прививать надо, её и растить надо — если её не поддерживать, её не будет, — и вот эта вера в них сохранялась. Вот академик Кузнецов, который жил в Барке — Папанин создал Институт рыбного хозяйства, куда собирал учёных со всей страны. И вот Кузнецов, певчий раньше маросейского храма, он пел на клиросе, он академик, был там и совершенно открыто исповедовал свою веру. И уже вот этих людей окормлял уже в наше, совсем близкое нам время, отец Павел Груздев. Понимаете, тут такие цепочки, тут такие узелки...
К. Толоконникова
— Тут такие связи удивительные, да — просто мурашки по коже, да.
А. Грушина
— Конечно. Такие узелки, что уже можно выходить на современное священство: к отцу Павлу приезжали николо-кузнецкие прихожане, в том числе те, кто сейчас стал и священниками...
А. Пичугин
— Кто только ни приезжал...
А. Грушина
— Да, а там — маросейцы. Вот, понимаете, так это всё происходило. Но та часть маросейской общины, которая сохранилась в том числе и в Москве, она поддерживала между собой отношения. Если говорить о том, как подошли к 90-м годам, когда храм вернули, это совсем неправильно говорить, что это пришла та община — не было уже той общины.
К. Толоконникова
— Ну, конечно, да, это естественный ход времени, да.
А. Грушина
— Той общины уже не было — не надо мифов и легенд.
А. Пичугин
— Но кто-то из людей сохранился ведь? Я знаю, что до двухтысячных годов, может быть до середины 90-х, храм ещё посещали члены той общины — старой.
А. Грушина
— Безусловно. Приезжала Елена Апушкина, хотя она в основном, естественно... но она приезжала на Маросейку. Елена Апушкина — жена священника Константина Апушкина, который был тайно рукоположен по просьбе отца Сергия Мечёва епископом Мануилом Лемешевским. В храм приезжала Елизавета Сергеевна Мечёва, дочь отца Сергия, она жила при храме. Потом, Ирина Сергеевна Мечёва жила при храме. Елизавета Сергеевна очень много времени проводила в Ташкенте у отца Бориса. Разумеется, были люди — разговора нет, но вот переносить просто, как, знаете, кальку, что это всё... это неправильно. В 91-м году, например, когда маросейский храм был открыт, и отца Александра Куликова, первого настоятеля возрождённого храма, благословил принять общину протоиерей Василий Евдокимов, который после Ташкента жил в Москве, был на покое. Это сторож на Маросейке, духовный сын отца Алексия, маросейский прихожанин, потом, опять же, в Ташкенте он принял сан священный. Вот он отца Александра благословил принять храм. И когда служилась в храме первая Литургия, в декабре, на Варвару, он был ещё жив.
А. Пичугин
— Он присутствовал?
А. Грушина
— Нет, не присутствовал, был очень болен. И когда служили Всенощную под святителя Николая, в это время он уходил. Вот такие, знаете, узелки, завязочки.
К. Толоконникова
— И по-моему, отец Александр Куликов юношей окормлялся некоторое время у отца Бориса (Холчева), служа в армии в Фергане.
А. Грушина
— Да, он служил в армии в Фергане, и когда у него были увольнительные, он приходил в храм. Приходил, естественно, в солдатской форме. Отец Борис позвал своих «старушек», как он их называл — это вот его духовная дочь Мария Петровна Лаврова, которая жила при нём, потом ещё сестра его уже жила при нём — Мария Холчева. Он называл их «мои старушки», и он им сказал: «Пойдите...» Подошёл к отцу Александру и сказал: «Вы хотите исповедаться», — утвердительно сказал. Тот ответил: «Да». И он его исповедовал, причащал, сказал своим старушкам, чтобы ему нашли гражданскую одежду. И он уже все свои увольнительные проводил у отца Бориса, и вот таким образом он увидел там многих маросейцев. Ну как «многих»? — немногих, их не были десятки, но это были маросейские люди, хранители предания, люди, которые хранители памяти, они рассказывали, они говорили, и сам архимандрит Борис в том числе. Более того, вот отец Александр оставил записи — и дневниковые, и аудио, где он рассказывал, что когда он уже отслужил и уезжал, он благодарил архимандрита Бориса за вот это доброе отношение и говорил, что «вот вы ко мне были так добры и так далее, и вот спасибо вам за это». А тот сказал: «А вы, Саша, наша смена». Причём отца Александра не просто же вот вызвали и назначили настоятелем маросейского храма, нет. 90-й год, и его прихожане говорят, что им надо брать какой-то приход, и думали о приходе совершенно не маросейском, а говорили о храме Мартина Исповедника: «Вот, давайте Мартина Исповедника...» Там вот что-то не произошло, не случилось, то есть он ещё не мог как бы включиться, и не было такой установки: я знаю Маросейку, каких-то людей, и мы берём Маросейку.
К. Толоконникова
— Только на Маросейку! Ну да.
А. Грушина
— И даже не от него эта идея шла, эта идея шла от Ларисы Петровны Виноградовой — первой старосты маросейского храма. Она сказала: «А почему бы нам не взять Маросейку?» И люди сказали: «А почему бы и не взять Маросейку?»
А. Пичугин
— Действительно, вроде бы как и на поверхности.
А. Пичугин
— Анна Грушина, главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук, сегодня в гостях у светлого радио. Мы говорим про маросейскую общину, что с ней стало после ареста последнего её духовника, отца Сергия Мечёва, после войны, куда уехали маросейцы, что было с теми, кто оставался в Москве.
К. Толоконникова
— Я хотела спросить о тайных литургиях. Вот сейчас Анна Филипповна рассказала о том, как они устраивались, как священников встречали на вокзале, провожали на ту или иную квартиру. А каким образом, с одной стороны, приглашали людей, мирян, на эту Литургию? Ведь это было опасно — каждый мог донести. А второй мой вопрос таков: а до какого года примерно продолжалось вот это тайное евхаристическое общение?
А. Грушина
— Вы знаете, если уже окончательно быть точными, то где-то я не нахожу таких сведений уже после середины... ну ближе к приходу Хрущёва. Вот так вот.
А. Пичугин
— То есть это ещё 50-е годы, позднее не переходило.
А. Грушина
— Ещё где-то иногда бывало, но это где-то и иногда. А, может быть, даже чуть раньше это уже прекратилось. Очень развито было до войны.
А. Пичугин
— Хороший вопрос, на который нет, например у меня, ответа: почему, если до войны и какое-то время после войны такие литургии служились, то в 60-е, 70-е годы даже священники, не запрещённые в служении, лишённые регистрации, безместные или всё-таки определённые к какому-то храму, не служили по квартирам? То есть мы знаем про каких-то катакомбников или их наследников такое, но про священников Патриархии мы практически никогда этого не знаем. Вот, например, отец Сергий Желудков не был запрещён в служении, но при этом не служил никогда ни дома у себя — нигде мы про это ничего не встречаем. Так и вот мечёвские.
А. Грушина
— Когда я стала проверять — вот я говорю, что тоже очень много по этому поводу было мифов и легенд. И когда смотришь по воспоминаниям, ведь тут только воспоминания — или дневники, или изустные: кто вообще что говорил. Например, сейчас в Болшевском доме говорят, что Дурылин служил литургии, более того, что у него там и Яблочкова, и там ещё кто-то.
К. Толоконникова
— А там же мхатовские, да?..
А. Грушина
— Да, «мхатовские старухи» — что они у него окормлялись, что Ермолова у него окормлялась. Вот там нашли какие-то сведения точно, что служил. Но это единичные сведения.
А. Пичугин
— Но он и прожил десять лет после войны.
А. Грушина
— Да, я думала об этом, и я думаю, что это связано с тем, что когда началась война и было послабление по отношению к Церкви, и очень многие приходы (ну, не очень многие, но всё-таки появились какие-то приходы) были открыты. То есть уже легче было пойти на Литургию официально куда-то в храм. Потом, не может быть такая привычка устойчивой: чтобы человек ездил по квартирам и служил Литургии. Ну не могло этого быть ни психологически, ни как. Вот когда к архимандриту Борису приезжали в Ташкент, он служил у себя в квартире, он служил сам, но он был в затворе — это было до того, как он вышел на открытое служение в 48-й год. Очень многие ведь после призыва епископа-святителя Афанасия (Сахарова) вышли на открытое служение. То есть сама эта тайная жизнь изжила себя, она перестала быть столь нужной, какой была до того.
К. Толоконникова
— Мне кажется, что в 30-е годы церковные люди просто постоянно жили, осознавая угрозу уничтожения — ни сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра — уничтожения себя как человека и уничтожение Церкви. Поэтому естественным было вот это тайное такое евхаристическое общение. В 40-е годы такого чувства уже, насколько я понимаю, не было.
А. Грушина
— Не было, да. Потом, естественно, кто-то уходил, вот некоторые маросейцы — открываешь какие-то для себя новые факты: кто-то принял постриг, жил там... даже в Закарпатье были монахини — была Серафима маросейская. А вот уже это... уже не нуждались, вот кто остался в Церкви, тот ходил: в Илию Обыденного, ездили даже в Илию Пророка в Черкизове.
К. Толоконникова
— По-моему, были ещё маросейцы при Тихвинском храме в Алексеевском.
А. Грушина
— В Алексеевском, да, были. Вот сейчас директор издательства Данилова монастыря Дубинкин пытается прославить одну из прихожанок маросейских — монахиню Гавриилу (Александрову). Он предпринимает такие твёрдые попытки, так совершенно по-советски: поставил цель и идёт к ней. Потому что мы без конца письма получаем, надо писать о её роли в храме на Маросейке и так далее. То есть к ней приезжали — она работала в Алексеевском (в храме работала, не работала — прихожанкой была.
К. Толоконникова
— При храме?
А. Грушина
— Да, при храме в Алексеевском. Но это уже не те масштабы, это уже не та жизнь, которая была сразу, когда арестовывались... вот, понимаете, человек накопил энергию, человек накопил в том числе духовную энергию и так далее, но ему же свойственно уставать.
К. Толоконникова
— Конечно, он зарядился, как солнечная батарея, а потом наступила Полярная ночь. Конечно, и зачем придумывать, что вот это всё так продолжалось, шло — не было уже такого...
А. Пичугин
— Мы склонны мифологизировать всё-таки и историю, и свою жизнь, и жить в надежде на какие-то мифы. Поэтому это всё здесь свои корни имеет.
А. Грушина
— Да, в этом есть свои корни, и пусть они будут, но если говорить о фактах: уже такой жизни не было.
А. Пичугин
— Анна Филипповна, а как в вашей жизни появилась Маросейка?
А. Грушина
— Совершенно случайно. Я не была никак связана ни с какими маросейцами, я, по-моему, в 89-м году создала, не создала — слово громкое — журнал «Архитектура и культура». Его учредителем стал Международный союз архитекторов. Я была на Кубе, причём при советской власти меня не выпускали даже в Болгарию, а это была одна из моих первых поездок. И меня поразила Куба, я думала: что там? Знаете, как из школы: Куба — остров свободы...
К. Толоконникова
— И Че Гевара...
А. Грушина
— И Че Гевара, да. И вообще, что там такого на Кубе. Куба поразила своей необычайной красотой и так далее. Вот там был пленум Международного союза архитекторов, в котором Союз архитекторов СССР принимал последнее участие. И вот на этом пленуме они поддержали нашу идею этого журнала. И меня назначили редактором, мне было указано получить гриф ЮНЕСКО. В 90-м году в марте я прилетела в Париж и получила этот гриф ЮНЕСКО на свой международный журнал и пошла в магазин Струве.
К. Толоконникова
— Естественно, куда ещё?
А. Грушина
— И в магазине Струве Иван Семёнов листал какие-то книги, вышел Струве, они обнимались, разговаривали. А отдельно стояла такая корзина, где были книги на выброс. И сверху я увидела маленькую книжку, которую почему-то подняла — это была книга про отца Алексия Мечёва. Вот так моё началось знакомство с Маросейкой. Потом уже где-то август-сентябрь месяц...
К. Толоконникова
— 90-го года.
А. Грушина
— 90-го года, совершенно верно. Меня просят помочь оформить какие-то документы, потому что тогда был такой период в жизни, когда... как это назвать — я не знаю точного слова. Многие меня знали, многих знала я, я могла у Станкевича получить визу легко, потому что мы тогда спасали Россию, была такая культурно-экологическая акция «Возрождение». Мы по две недели шли на достаточно комфортабельных теплоходах по Волге и встречались там — в Череповце со студентами, в администрации, были инициаторами открытия в Череповце музея Верещагина. Должна была начинаться какая-то новая жизнь, и это было очень много разных, очень интересных людей, в том числе и Станкевич, Вера Глаголева. Например, в Череповце я работала в пединституте с Леонидом Ивановичем Бородиным и Маргаритой Тереховой. Это я к тому, что были очень разные люди, но все верили, верили искренне, верили просто всей душой своей, что все перемены — вот наивности нашей не было конца — они навсегда и они к лучшему, надо только, чтобы везде люди поняли, что такое культура, чтобы везде открывались церкви — вот так должно везде происходить. И поэтому ко мне обратились вот как раз кто-то из маросейских — уже храм вернули по документам — какие-то оформить документы. Я начала им помогать, и когда я начала помогать, а я уже знала, кто такой отец Алексий. Возникла идея издать первый приходской сборник в Москве, и мы его издали, в том числе там была маросейская община.
А. Пичугин
— Очень интересный разговор. К сожалению, время наше закончилось. Я думаю, что мы обязательно продолжим — договорились уже про Ташкент, поговорить, обсудить жизнь маросейской общины.
К. Толоконникова
— И о «Московском журнале» — я на этом настаиваю.
А. Пичугин
— Да, и о «Московском журнале» тоже. Это у нас, я надеюсь, будет такая небольшая серия. Напомню, что это программа, совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди», его директор — Ксения Толоконникова; Анна Филипповна Грушина, главный редактор «Московского журнала», кандидат исторических наук, заслуженный работник культуры, здесь, в этой студии. Я — Алексей Пичугин. Спасибо огромное, всего доброго, до новых встреч, будьте здоровы!
К. Толоконникова
— Доброго вечера всем.
А. Грушина
— Спасибо всем!
Все выпуски программы Светлый вечер
20 апреля. О Христе
Поделиться
В 9-й главе Послания апостола Павла к евреям есть слова: «Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лицом Божиим».
О Христе, — епископ Черняховский и Славский Николай.
20 апреля. О проповеди святого Серапиона Синдонита
ПоделитьсяСегодня 20 апреля. День памяти Преподобного Серапиона Синдонита.
О проповеди святого, — священник Августин Соколовски.
20 апреля. Об истории акафиста Пресвятой Богородицы
Поделиться
Сегодня 20 апреля. Похвала Пресвятой Богородицы. В храмах читается Акафист Божьей Матери.
Об истории акафиста, — игумен Лука Степанов.
