Поделиться
Фотография предоставлена автором.
«...В последние годы русская литература освободилась от многого, что угнетало её. Но порой кажется, что вместе с водой выплеснули и ребёнка. Потерялось вдруг то, что составляло сердечную, стержневую суть отечественной словесности – утешительная интонация, сострадание. И сразу охладел к литературе читатель…»
Это был голос писателя Дмитрия Шеварова, автора книги «Добрые лица», «повествования в 12-ти тетрадях» (эссе, очерки, рассказы, беседы). Он читает из московской тетради, очерк назван просто и ясно – «Под покровом. Иван Шмелев». Рассказав о жизни светлого, утешительного русского автора, о его детстве и заветной книге «Лето Господне», которую её первые читататели сравнивали с иконой, – такой светлой и лучезарной она им явилась, – обмолвившись, что вослед за скорбью, непременно должно приходить утешение, без которого и жить не в подъём, и которое утратила, увы, наша словесность, – Шеваров тут же развернул свою мысль об этой беде.
Не забывая и о герое своего изящного, душевного повествования.
«…причин у этой пагубы – море. Но одна из них, похоже, в том, что современная литература не исполнила свой долг утешения и в глазах народа потеряла своё назначение. Быть может, в других странах говорить о долге писателей смешно и глупо, там люди в большинстве своём утешены своим материальным достатком, семейным и общественным покоем. Там не поймут, о чём и речь. Но у нас-то, в перестрадавшей и надломленной стране...
Вернёмся к Шмелёву, под надёжную защиту его книг. Послушаем, что там толкует вечный Горкин, снимая картуз и крестясь: «Ну, нам час добрый, а вам счастливо оставаться, по нам не скучать...»
Я смею думать, что писатель и публицист Дмитрий Шеваров, книги и статьи которого я постоянно читаю – и есть один из тех немногочисленных литераторов, сохраняющих и поддерживающих в себе ту самую утешительную интонацию.
Его «Добрые лица» наполнены людьми – знаменитыми и неизвестными, из прошлого и из личной судьбы автора. Поневоле еще раз заглянешь на обложку со словами митрополита Сурожского Антония: «...не напрягай ум, но откройся воспоминанию всех тех людей, лики которых всплывут в твоей памяти, людей, которые тебя любят...» Даже и тех, дерзновенно добавим мы, кто тебя мог никогда и не видеть.
И вот, в тетради «Альбом для эскизов» Шеваров пишет о Станиславе Жуковском, художнике, ученике Левитана, сгинувшем в годы войны в том же концлагере, где погиб великий педагог Януш Корчак. Писатель вспоминает своё впечатление от этюда «Старый дом», и в его памяти всплывают родные пенаты. «Наш оставленный когда-то дом. Он снится нам, он ждёт нас так же, как ждал в детстве на каникулы...»
«А на картине был дворик, угол деревянного дома, чуть смятые ливнем георгины, заросшие дорожки, скамейка. И тот час вечерний, когда уже темнеет, но какой-то тающий робкий отсвет проходит по дому прощальной волной.
Так бывает после дождя, когда он весь день заливает окрестности, а потом, когда, казалось бы, стемнело уже до утра и дальше будет лишь темнее и темнее – вот в эту минуту дождь вдруг отступит в усталости, а небо прояснится нежной светло-зелёной полосой у горизонта. Нависавшие весь день тучи отмякнут, расползутся. И пока одни тучи уже ушли, а ночные ещё не подоспели – длится эта минута светлых слабых лучей. Они осветят деревянную стену с облезшей на досках краской, коснутся окон, отразятся в колеях, полных воды, в каплях, повисших на листьях липы... Полоска света будет таять, холодеть, в ней не останется ни жёлтого, ни зелёного. Деревья сомкнутся под ночным небом. На скамейке сидеть холодно, и с улицы теперь уйти не жаль.
И как хорошо войти на кухню, заметить дождевую воду, натёкшую во время ливня междурам, прикрыть окно, вдохнув напоследок сырой за¬пах трав, георгинов, цветущей липы и близкой ночной реки».
Разве эта живописнейшая зарисовка – не пропитана тем самым утешением?.. Кончив читать, я некоторое время еще сидел в необходимой, целительной тишине, пришедшей вослед этой доброй, поэтической интонации.
