«Вера, семья, творческие проекты». Дарья Скрябина

У нас в гостях была режиссер, журналист, фотограф, продюсер, мама троих детей Дарья Скрябина.

Наша гостья рассказала о своем приходе к вере, о том, почему одно из самых ярких детских воспоминаний для нее — это общение с отцом, а также как ей удается совмещать множество творческих проектов с воспитанием троих детей.

Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева, Алла Митрофанова

---

А. Леонтьева:

— Добрый, светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева...

К. Мацан:

— И Константин Мацан. Добрый вечер.

А. Леонтьева:

— Сегодня мы говорим о семье. И у нас в гостях Дарья Скрябина — режиссёр, журналист, фотограф, продюсер, мама троих детей. Добрый вечер.

Д. Скрябина:

— Добрый вечер.

А. Леонтьева:

— Сегодня у нас очень необычная тема нашей беседы, потому что мы говорим о семье. Но сегодня, наверное, будет довольно откровенный разговор, как счастливо, радостно, талантливо воспитывать одной троих детей. Ну, прости, пожалуйста, дело в том, что мы с Дашей познакомились на приходе храма святителя Николая в Луцино. И с тех пор я радостно наблюдаю, как у тебя это всё здорово получается. И у меня такой первый вопрос: вот режиссёр, журналист, продюсер, фотограф — как это всё совмещается?

Д. Скрябина:

— Это, знаете, есть такой старый анекдот: послушайте, у вас трое детей, как вы всё успеваете? Я ничего не успеваю! Потому что, как это всё совмещается? Ну, во-первых, давайте будем честными, всё равно всё, конечно, отталкивается от детей. Как бы то ни было, как бы я не иронизировала, как бы я не кричала: «Чьи дети? Заберите, пожалуйста», — порой такое тоже бывает. Даже выбор, наверное, профессии... рода деятельности — профессию-то я выбирала после школы — всё равно обусловлен тем, что у меня есть дети, и как-то оставить их растить травой никак нельзя. Я пробовала, честно абсолютно, вероломно. У меня был момент, когда я уезжала в Москву на четыре дня, счастливо там работала, не мотаясь между загородом и центром города. Но что-то сразу пошло не так. И это стало настолько очевидно. Дело даже не в том, что теряются связи с детьми, а дело в том, что с ними что-то... то есть они сами теряются. Поскольку я человек, юность которого пришлась на начало 90-х, я слишком хорошо знаю, что происходит, когда дети теряют какие-то ориентиры и вообще перестают понимать, где они, что они, в каком направлении надо двигаться. Поэтому в какой-то момент я очень просила Бога на самом деле, потому что к 45 годам стало понятно, что у меня есть ряд вещей, которые я умею делать. У меня режиссёрское образование, я всю жизнь писала в какие-то журналы, газеты, ещё куда-то, я умею фотографировать, я умею, не очень хорошо, но тем не менее для каких-то интернет-изданий могу смонтировать что-то. И я думаю: как бы мне сделать так, чтобы всё это соединить воедино? И, конечно, я Бога об этом тихо просила. Мне всё время неудобно у Бога просить что-то, мне кажется, что я Его отвлекаю своими какими-то бытовыми вопросами. И, видимо, как-то хорошо попросила и, в общем, всё прилетело. И это даёт мне возможность делать работу буквально в телефоне, в удобное для меня время, в пробке. И всё получается, так я всё успеваю.

А. Леонтьева:

— Я тебя очень понимаю, потому что я тоже, если выставлю какую-то иерархию, то для меня вот то, чем я являюсь, это, первое, мама троих детей, я тоже сейчас их воспитываю одна, домохозяйка и уже потом журналист и так далее. Ну да, от детей отвлекаться не получается, и я думаю, что мама, которая воспитывает троих детей и ещё успевает работать, может быть менеджером такой большой компании, в принципе, потому что это работа в состоянии стресса.

К. Мацан:

— Мне даже немножко сейчас неловко вклиниваться в вашу беседу. Детей у меня меньше, и вообще я не мама. Я боюсь, что сейчас скажу какую-нибудь бестактность, а мне скажут, что ты сначала роди, а потом рассуждай. Роди, накорми, вырасти, троих причём, а потом... у меня только двое. Поэтому я буду задавать вопросы из той области, в которой меньше шансов получить от вас. Даша, вы сказали вещь, которая сразу во мне срезонировала: мне неудобно просить у Бога. Почему? Почему неудобно?

Д. Скрябина:

— Я не знаю, я об этом тоже думала. Я даже себе этот вопрос задавала. Во-первых, потому что, даже когда я ною, я в глубине души всё равно понимаю, что у меня всё хорошо, у меня всё слишком хорошо. У меня вообще всё прекрасно — ну, объективно.

К. Мацан:

— Ой, спасибо вам за эти слова. Я себе запишу прям и буду вспоминать, когда со мною.

Д. Скрябина:

— Да, и не знаю, что это, может быть, советское или это внутрисемейное. Но когда я сказала, что мне не хочется Его отвлекать от важных дел, мне реально кажется, я понимаю, что это по-детски, очень мультяшно звучит сейчас, у Него есть дела поважнее, нежели хорошая домработница для меня, например, или вот такая вот работа, которая бы мне и нравилась, и времени было свободного много, и чтобы ещё денег получать. И когда я это произношу, я думаю: «Скрябина, ты обалдела, что ли? По-моему, ты как-то слишком много просишь, слишком конкретно. Ещё скажи, чтобы за зелёненьким столом», — в общем, как-то так.
А. Леонтьева

— Вообще, ты знаешь, я, конечно, дико извиняюсь, но у нас есть некое представление о такой полноте жизни. Это когда двое родителей, когда у тебя есть квартира, желательно дача, то есть подарочный набор, который тебе выдали. И если он не полный, то ожидаешь, что человек будет как-то немножко унывать и переживать на эту тему. И, собственно, причина, по которой я тебя пригласила на программу, это то, что очень многие женщины, оставшись в одиночестве, должны послушать, как жить счастливо. И ты знаешь, вот я смотрю на твоих детей, и я вижу, что они очень клёвые. Я не вижу отсутствия чего-то в их подарочном наборе. Но они же должны быть как-то травматизированы — прости, пожалуйста, но все психологи бы, наверное, сказали об этом.

Д. Скрябина:

— Я не знаю. Было какое-то эссе. Не помню, кто написал, называлось оно «Маша и мироздание». И там прекрасная была мысль о том, что, вообще, умение быть счастливым как раз всем выдается по умолчанию вот в этом наборе. А дальше вопрос, как мы этим будем пользоваться. Потому что я родилась в полной семье, в очень большой семье, то есть меня вырастили пять парней. Это мой папа, мой дед, мой дядя и двое братьев старших: сводный брат, который жил всегда у бабушки с дедушкой, и двоюродной. Соответственно, мы все вместе жили на даче, мы все собирались большим кланом. Наверное, вот моя какая-то ироничность и лёгкость от парней, потому что всё-таки я была единственной девочкой Скрябиной в этом семействе. И, конечно, в моём представлении точно абсолютно мужчина — это глава семьи и полноценная семья во что бы то ни стало. Но вот у меня по-другому, не знаю, сознательно или несознательно, то есть это длинная история. Собственно, что я буду растить троих детей одна, стала понятно на этапе беременности третьей. И этот момент — на самом деле, вообще в принципе, вот жизнь до и жизнь после. Я помню, я сидела на веранде моего отца, который был мне абсолютным другом. Это человек, которому я доверяла, я была за ним, как за каменной стеной. Это был самый близкий мне человек на свете. Его не стало, когда средней дочери было две или три недели. Я сидела на веранде в жуткой какой-то вибрации внутренней, в унынии и отчаянии, у меня текли слёзы. Это была осень, красивая очень, за полностью стеклянной вот этой верандой. Я на всё это смотрела и металась внутренне — я пыталась за что-то зацепиться. Потому что очень много кто вокруг меня не хотел, чтобы этот ребёнок рождался, каждый по своим причинам. И кто-то давил впрямую, кто-то аккуратно, кто-то просто давал понять, что не надо. И я, конечно, в этом раздрае. Я помню, что я пытаюсь зацепиться за одно, за другое, за третье, и тут я так: «Папа. Вот чтобы мне сейчас сказал папа?» И в этот момент произошёл какой-то щелчок, и я поняла, что мне сказал бы отец. Он мне сказал бы: «Слушай, чтоб ты не решила, я с тобой».

К. Мацан:

— Потрясающе.

А. Леонтьева:

— Потрясающе, ага.

Д. Скрябина:

— И это даже не просто было воспоминание об отце, потому что в этот момент изменились мои взаимоотношения с Богом. То есть я этот механизм вспомнила вот этого абсолютного доверия. И с этого момента начался совершенно другой этап моей веры, моих молитв, они просто стали другими. Я поняла, что, что бы ни произошло... то есть так вроде мы же, конечно, всё это понимаем, что как бы Бог с нами, «Господи, на всё Твоя воля». Но это всё всё равно для меня было как-то абстрактно.

А. Леонтьева:

— До слёз.

К. Мацан:

— Это меня к вопросу возвращает, который я задавал. Да, до слёз и жалко, что камеры нет, посмотреть, как ведущая рыдает.

А. Леонтьева:

— Да, посмотреть, как Анька плачет.

К. Мацан:

— Да что Анька — Костька плачет. Но разве Бог это не Отец, Которому всегда есть дело до самой маленькой просьбы нашей, даже до зелёного стола? Разве не неловко тогда Его просить? Вот если мне сейчас, правда, очень хочется, Господи. Разве не всё Его внимание сейчас, внимание Отца, к одному тебе? Разве не так мы это переживаем? Вы это переживаете после этого опыта.

Д. Скрябина:

— Конечно, да. Мне нужно, видимо, сейчас было это произнести, чтобы ещё раз себе об этом напомнить. Ну, конечно, тут, наверное, ещё есть какой-то элемент какой-то гордыни. Как мне отец Евгений говорил: «Ты понимаешь, что пока ты сейчас сама барахтаешься, ты просто не даёшь Богу возможности сделать что-нибудь нормальное для тебя?» Ну да, и конечно, в этом есть какой-то элемент гордыни, что «чего я буду просить? — я сейчас сама всё это разрулю», конечно же.

А. Леонтьева:

— «Не надо, Господи, я сам!» — да? Как в анекдоте.

Д. Скрябина:

— Да. И надо, конечно, себя возвращать на землю периодически. И вообще, на самом деле соблазн и ловушка велика, потому что я же пришла к тебе в студию. Ты мне говоришь: «Как? Ты же мать троих детей, режиссёр, продюсер, фотограф. Как ты всё успеваешь?» Действительно, как я всё успеваю? Это есть, конечно. И оттормаживать себя в этом неадекватном величии, которое всё равно прорастает, особенно когда что-нибудь получается или ещё что-нибудь. Или мою младшую дочь спрашивают: «А чем твоя мама занимается?» Она говорит: «Моя мама — человек-швейцарский нож». Я такая думаю: «Да, это я». Потом так себя по щекам: подожди! Это сложно — сложно себя возвращать или напоминать себе лишний раз, что, в общем, это, наверное, не моя заслуга — но так, если по-честному.

К. Мацан:

— Дарья Скрябина, режиссёр, продюсер, фотограф, журналист, мама троих детей, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».

А. Леонтьева:

— Я теперь буду добавлять: человек-швейцарский нож. Даша, ты сказала очень важную мысль про отца. Я тебя знаю, но мы так плотно не общались, не разговаривали о твоей семье. И я начала понимать вот этот секретик, что должен делать отец, чтобы ребёнок чувствовал себя уверенно всю жизнь потом. Я так понимаю, что ты тоже достаточно рано потеряла отца.

Д. Скрябина:

— Ну как рано? Мне было 30. Мне было рано точно абсолютно, да. И даже мне кажется, что именно с этого момента начался какой-то этап взросления. Потому что пока он был в моей жизни, я была ребёнком.
А. Леонтьева

— Я вообще говорю детям, что когда уходят родители, ты остаёшься крайним. Вот когда, прости, пожалуйста, ушёл из жизни мой муж, я осталась крайней между детьми и вот этим миром. Когда ушли друг за другом мама и папа, я почувствовала себя крайней между детьми и какой-то, не знаю, вечностью, потому что я самый старший человек в семье — никуда от этого не деться.

Д. Скрябина:

— А у тебя бывает такое, что ты хочешь затопать ногами и сказать: «Я не хочу, мы так не договаривались! Позовите менеджеры, верните деньги! Я, вообще, девочка».

А. Леонтьева:

— Конечно. Да, хочется побыть девочкой, ага.

Д. Скрябина:

— И, конечно, отец, вот эта история ключевая, наверное, сформулировала как-то и мои взаимоотношения с детьми. Потому что даже когда они были маленькими, я говорила: «Послушай, я люблю тебя в любом случае. Но вот сейчас мне тебя любить трудно. Поэтому давай не будем тратить вот эти мои силы, которые я сейчас вгрохаю на то, чтоб тебя любить в этой ситуации, давай мы их побережём и оставим на что-нибудь другое. Я буду тебя любить как-то легко». Ну то есть это так совсем абстрактно для маленького ребёнка. И, конечно, я им стараюсь объяснить, что, да, ребят, я в любом случае с вами — вот этот вот механизм, конечно.

А. Леонтьева:

— У меня, знаешь, дочь, которая в каком-то возрасте стала ходить к психоаналитику, в какой-то момент стала выставлять некоторые счета мне, что я сделала неправильно за свою жизнь. И недавно мы с ней говорили, она сказала, что у нас очень неразвит институт отцовства. Вот, видимо, в твоей семье он был развит. Вот откуда это всё берётся и что для этого нужно?

Д. Скрябина:

— Я не могу сказать, что он был развит, с точки зрения такой общепринятой, социальной. Я не могу сказать, что мой папа много мной занимался, нет. Просто, видимо, это, может быть, какая-то качественная или количественная вещь. Я, вообще, в детстве его не помню. Мне кажется, я просыпалась, а его уже не было, засыпала, а его ещё не было. У меня такое первое яркое впечатление о нём, когда он приехал на машине в Юрмалу к нам. Я даже его не помню, я помню фары в мухах. Вот «Жигули» и эти фары в мухах. И я помню это ощущение — вокруг него всегда вертался мир, он был каким-то совершенно таким притягательным ядром для всего этого. И второе моё воспоминание, когда он меня посадил на переднее сиденье этих «Жигулей», повёз есть мороженое в ресторан. Мне было 11, он сказал: «Ремень накинь. Если остановят, тебе 14». Всё — это был мой герой. Он просто умел дружить, он очень умел быть другом.

К. Мацан:

— А что такое быть другом?

Д. Скрябина:

— Во-первых, он очень ценил какие-то мои, подростка, рассуждения, то есть это было важно. Это совершенно нехарактерно для советского времени — он был готов признать свою неправоту, сказать: «Слушай, ты права, да. Я понял, что ты имела в виду, давай сделаем так». И это был абсолютный космос, и для моих одноклассников тех же. Наверное, от него у меня остался какой-то такой стереотип женский, что должен уметь мужчина. Прежде всего он должен уметь принимать решения, решать проблемы. Ну как бы что-то происходит — сейчас мы это решим, хоть сложно, быстро, ещё как-то. То есть это готовность принимать любые удары и решать эти проблемы, и нести ответственность за свои решения: да, вот здесь я накосячил, теперь мы это будем разгребать.

А. Леонтьева:

— Это какая-то честность.

Д. Скрябина:

— Да. Папа был прям такой ремарковский человек. Собственно говоря, он мне и привил любовь к Ремарку.

К. Мацан:

— Что это значит?

Д. Скрябина:

— Герой Ремарка вот такой из «Трёх товарищей», вот такой классический. Он честный, он невероятно романтичный, даже когда он выглядел рубахой-парнем, абсолютно лёгким, всё равно он полон каких-то переживаний. Слово «товарищество», это же в советское время было — товарищ — вот слово «товарищество» постоянно звучало в его обиходе, то есть это было очень важно для него. Это потом уже, когда я родила Нику, я помню очень хорошо, мама так посмеялась, она говорит: «Просто ты не те книжки читала в детстве. Тебе папа Ремарка подсунул, а надо было Мопассана, тогда бы ты не попала в такую ситуацию». Понятно, что это было в шутку, но, конечно, он меня вырастил в этой ремарковщине.

А. Леонтьева:

— Хорошее слово. Были какие-то традиции в твоей семье, которые ты хотела бы или перенесла себе в свою семью и своим детям?

Д. Скрябина:

— Не знаю, наверняка не осознанно, конечно, я это делаю.

А. Леонтьева:

— Всё неосознанно. Вот сейчас ушла мама — прости, я сама уже тебя перебила. Сама же спросила, сама и перебила. Я очень большую часть жизни строила не так, как мама. Вот мама была большим начальником — я хотела быть домохозяйкой и так далее. У мамы я была одна — я хотела очень много детей. И вот сейчас, когда она ушла, я вижу столько того, что я начинаю делать как мама. Это меня не пугает.

Д. Скрябина:

— Да. Помнишь, как в кино: бояться глупо. Что же это за фильм был прекрасный? «Достучаться до небес». Я тоже в какой-то момент поняла, что бояться глупо. Знаешь, у меня даже дочь средняя писала сочинение, даже какой-то Всероссийский конкурс выиграла, там было описание старинной фотографии. И мы нашли фотографию моей прабабушки и её прапрабабушки, 1901 года, по-моему. Она в этот момент закончила Тифлисскую императорскую гимназию. В общем, рассказывала Варя, а я запятые расставляла — давайте будем честными. И наверное, вот эта какая-то традиция помнить и знать свои корни, без снобизма, без какого-то снисхождения, а просто помнить и знать. Знать, кто этот, кто этот и относиться с уважением, и быть как-то их достойными. Вот это точно перенеслось, хочешь не хочешь.

А. Леонтьева:

— Знать свои корни — вот до какого поколения ты знаешь свои корни?

Д. Скрябина:

— Я знаю... так прям как-то чётко линия — это прапрадед ещё. Он был наместником царя в Тифлисе. И, собственно, его дочь, отучившись в гимназии, приехала в Смольный и училась там, пока не встретила молодого учёного, который потом стал немолодым и очень крутым. И она осталась здесь, и, соответственно, они прошли революцию. Есть прекрасная история совершенно. Дедушка не заметил революции. Он был в Швейцарии в этот момент, работал там. И он приехал когда, потому что сын у него, дед мой, родился 17 сентября 1917 года, и он приехал в декабре. И он говорит: «Так, подождите, а где царь?» Ему говорят: «А всё!» И это человек, который был настолько действительно увлечён своим делом, он сказал «понятно» и пошёл в лабораторию. И он пережил эту революцию, он пережил сталинские репрессии. Он даже два дня в тюрьме сидел. Два дня всего — его выпустили.

А. Леонтьева:

— Он сильно нужен был.

К. Мацан:

— То есть какой-то потрясающий совет по нынешним временам: вот идите в лабораторию свою и работайте.

Д. Скрябина:

— Абсолютно, да. И я детям объясняю: ребята, что бы ни происходило, надо заниматься своим делом. Да, можно рассуждать на тему происходящего, можно иметь какое-то своё мнение, можно помогать, можно игнорировать, но при этом нужно делать своё дело.

К. Мацан:

— Жизнь никто не отменял, с нас никто не снимал обязанности жить дальше.

А. Леонтьева:

— Да, мне кажется, в наше время это прям очень серьёзная какая-то зацепочка: я не буду эмигрировать — пусть эмигрирует советская власть.

Д. Скрябина:

— Абсолютно. Когда ему позвонили из приёмной Хрущёва... не помню, наверное, в легенде есть сам Хрущёв, а как оно было на самом деле — не знаю. На дачу позвонили и сказали: «Константин Иванович, вы знаете, вы великий учёный, член 12-и академий мира. Нам бы, конечно, хотелось, чтобы вы были в Коммунистической партии Советского Союза. Это как-то нормально». Он сказал: «Послушайте, я так дискредитировать Коммунистическую партию Советского Союза не могу. Потому что если я в 84 года вступлю в партию, все решат, что я спятил». И ему сошло с рук даже такое высказывание.

К. Мацан:

— Потрясающе.

А. Леонтьева:

— Классная история.

Д. Скрябина:

— И он умер в 93 года за письменным столом. Даже не сразу поняли, что он умер — просто работал и умер. Вот ровно своим делом до конца... и его никто не трогал, и он ни с кем, видимо, и не ссорился. То есть это не то, что он как-то был изворотлив. Нет, просто ему ничего не надо было. Он занимался своей наукой всю жизнь, и его никто не трогал, и он никого, кроме, собственно, своих микросуществ. Вот это очень правильная позиция.

К. Мацан:

— Это позиция, мне кажется, независимости. Вот мы говорим: а что зависит от нас, много или мало от тебя зависит в этой ситуации? Человек переворачивает эту логику, он говорит: «А я независим от происходящего вокруг. Я живу, но в принципе, на меня это мало влияет. Я как делал своё дело, так и делаю».

А. Леонтьева:

— Так же, как то, с чего мы начали разговор, когда Даша сказала, мне очень понравилось, что счастье как бы изначально есть, просто нужно им уметь пользоваться в любых обстоятельствах.

К. Мацан:

— Мы вернёмся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, что сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Дарья Скрябина, режиссёр, продюсер, фотограф, журналист, мама троих детей. В студии моя коллега Анна Леонтьева, я — Константин Мацан. Не переключайтесь.

А. Леонтьева:

— Сегодня у нас в гостях Дарья Скрябина, режиссёр, журналист, фотограф, продюсер, мама троих детей. С вами я, Анна Леонтьева, и мой дорогой коллега Константин Мацан. Говорим о счастье. Я хотела такой вопрос даже задать. Я же хожу иногда в храм святителя Николая в Луцино и вижу там твоих троих подростков. Вообще, для меня подростки в храме это тема очень больная, потому что, как часто вот я спрашиваю, очень часто подростки бунтуют и уже не хотят с родителями идти в церковь. Вот твои ещё с тобой ходят.

Д. Скрябина:

— Да, если не хотят поспать, когда мне старший говорит: «Мам, я хочу спать». Я говорю: «О’кей». Я не давлю. Во-первых, для них это естественное течение жизни — они с младенчества как-то по воскресеньям ходят в храм. Во-вторых, они все... старший закончил, он после 9-го класса ушёл, в православной гимназии, где тоже очень демократично. В том смысле, что там есть огромное количество интересных опций, какие-то ходилки, бродилки, Муми-тролли, много искусства. И там абсолютно такая жизненная жизнь. И православие, и вера, и Церковь не воспринимаются, как мне кажется, как какая-то обязанность, что вот надо идти разбирать посудомоечную машину — это обязанность. А здесь я говорю, это даже не манипуляция: «Слушай, давай пойдём во вторник причастимся, чтобы шашлыка в субботу поесть», — то есть чтобы как бы в воскресенье уже вот этот вопрос закрыть. То есть нет никакого надрыва. И плюс ко всему дети, и вообще в принципе все люди, по определению достаточно чуткие, мы же все эмпаты, мы все эмпатичные. Просто некоторые закрываются, некоторые занимаются другими делами, а дети совсем ещё абсолютно на кристальном уровне. И они же тоже смотрят на меня, я же для них тоже, в общем, символ верующего человека.

А. Леонтьева:

— Видимо, достаточно обаятельный символ, если они всё-таки смотрят на тебя и ходят в церковь.

Д. Скрябина:

— Наверное, видимо, им нравится то, что происходит. Нам весело, объективно, действительно весело вместе, мы можем сесть в машину и уехать в Абхазию на две недели и вернуться через полтора месяца. То есть вот какие-то такие вещи. Наверное, вот эта опять же папина лёгкость, которая мне передалась, я её передаю им. И естественно, всё это в призме и в формате православной веры. Просто она не обязательна должна быть какой-то в тягость. Ну пост — пост, да, ребята, хорошо, вы растёте, но мы просто без мяса, а давайте я вам сделаю паэлью. Это опять про счастье, которое внутри. Для того, чтобы быть православным человеком, не обязательно страдать бесконечно. Нам же сказали «радуйтесь» — надо послушаться, надо радоваться. Вообще, радоваться гораздо приятней, чем страдать.

А. Леонтьева:

— Я просто хотела тебя спросить, как ты сама пришла в Церковь. Или ты родилась уже в верующей семье?

Д. Скрябина:

— Нет, я родилась в неверующей семье, совсем. Папа, собственно, как и все в тот момент, был коммунистом, работал на телевидении. Это была обязательная опция. Была тогда такая профессия политобозреватель. Маму воцерковила подруга, в дальнейшем моя крёстная мама — Катя Градова. Царствия Небесного ей — это моя мама крёстная. И они покрестили меня на Крещение, мне было 8 лет.

К. Мацан:

— А Катя Градова это вот та самая Екатерина Градова — радистка Кэт знаменитая?

Д. Скрябина:

— Да, она. Это моя крёстная мама. Я тоже так гордилась: моя крёстная мама — радистка Кэт. И они покрестили меня втихаря от папы. И я помню, что когда папа об этом узнал, он бубнил. Он ходил по квартире и бубнил: «Богомолки. Что это такое?» А мы с мамой сидели, значит, на кухне и хихикали. А потом начались какие-то шальные 90-е, и как-то это всё отошло на задний план. И в какой-то момент как-то мне стало настолько трудно жить, я пришла к крёстной своей, сказала: «Катя, по-моему, мне пора обратно». Она сказала: «Ну, слава Богу! Пошли».

А. Леонтьева:

— Это сколько тебе лет было?

Д. Скрябина:

— Это мне было уже 26-27. Ну и собственно я пошла. А поскольку я находилась в каком-то таком смятении, что мне тогда отец Антоний — это в Девятинском переулке храм Девяти мучеников Кизических — вот если бы он мне сказал прыгать с утра 150 раз на левой ноге и потом восемь на правой, то бы я прыгала. То есть я в таком состоянии была. Я реально пришла в храм, сказала: «Господи, сделай что-нибудь, пожалуйста. Я — всё». И мне кажется, кстати, это главный ключ, когда ты просто перепоручаешь себя: вот теперь. И наверное, поэтому у меня как-то вот эта история, она как по маслу, потому что она с этого началась в осознанном возрасте. Я не торговалась с Богом никогда. Я приходила и говорила: «Всё, ладно, как скажешь».

А. Леонтьева:

— Не торговалась, а я вот помню, что я торговалась. Но не так что «вот попробуй только не сделай». А вот «если Ты вот это, то я вот это, я буду хорошей девочкой» или что-нибудь такое. К. Мацан

— Это как раз сегодня же Даша вспоминала это эссе, этот текст, который ходил по интернету, «Маша и мироздание». Там же суть в чём там? Там диалог и Маша, если я правильно помню, с мирозданием — ну, под мирозданием можно Бога подразумевать — говорит, что дай мне то-то. Я тебе обещаю взамен вот это. А мироздание говорит, что на, я от тебя взамен ничего не прошу.

Маша говорит: «Хорошо, поняла. Ну вот тогда вот так вот. А я за это буду то-то». Мироздание отвечает: «На, держи, и больше, чем ты просишь. А мне от тебя ничего взамен не надо, живи просто. Ну просто уже пойми принцип наконец-то». А вот когда часто мы говорим, что препоручить себя Богу, для скептиков, которые, может быть, не очень понимают, что это такое, и как-то смотрят на этих верующих со стороны, кажется, что следующим шагом будет лечь на диване: ну, всё, я препоручил, я теперь ничего не делаю, будь что будет. А как же? Но мы же должны быть активными, мы же должны быть творцами своей биографии. Мы же должны что-то делать, иначе это пассивность, равнодушие и всякое такое. Хотя почему-то практика показывает, что когда себя Богу препоручаешь — громкие слова, но чтобы это ни значило, сразу приходится бегать много, и жизнь становится активная. Вот, Даша, вы киваете — так это было?

Д. Скрябина:

— Конечно, да, моментально. Ну во первых, как только ты попадаешь в эту компанию прекрасную, на тебя наваливается сразу огромная ответственность. Давайте поговорим, как у психолога. Ты начинаешь работать со своими проблемами, потом ты обнаруживаешь, что в процессе работы со своими проблемами, то есть в покаянии и разборе собственного грехов... то есть ты их разобрал, а потом пришёл и ещё раз разобрал, потом ещё раз то же самое разобрал. А потом ты понимаешь, что это какой-то огромный труд, что это совершенно бессмысленно — каждый раз приходить и каяться в одном и том же. И необходимость с этим что-то делать — это первое открытие. А второе, конечно, вот этот большой и сложный путь по деланию с этим что-то. И ещё здесь такая вещь, я вот детям это объясняю, что, ребят, каждый раз, когда ты получаешь возможность, за ней паровозом сразу прилетает ответственность, по-любому. И наоборот, как только ты берешь ответственность за что-то на себя, тебе сразу прилетает возможность. И это такое естественное течение жизни, надо просто этим смириться и как-то грамотно этим... не знаю, «пользоваться», может быть, не то слово, но, в общем, да, это принимать и с этим жить. Поэтому, да, ты препоручаешь себя Богу и подписываешь какие-то вещи. Иначе, если ты не выполняешь определённых вещей, не потому, что тебе сказали, а потому, что оно сразу прилетает, хочешь не хочешь, за этим, если ты отказываешься, то ты аккуратненько берёшь совочек и подметаешь себя у Бога, говоришь: извини, ошибся, мне в другую сторону. Такие же случаи тоже есть. Сколько я знаю случаев людей, которые обиделись на Бога.

К. Мацан:

— А у вас никогда не было такого?

Д. Скрябина:

— Обиды? Нет. На себя много злилась, на Бога ни разу не обижалась. Ну а смысл?

А. Леонтьева:

— Ты вот сказала про этот совочек, я, может быть, говорила об этом уже в студии — мы в 90-х воцерковлялись с мужем. И у нас было подворье Оптиной пустыни в Шереметьевском храме в Останкино Живоначальной Троицы. И муж сразу назначил нам духовным отцом иеромонаха Даниила. Уж какой я была духовной дочерью и есть, я не буду судить, но первые вот эти походы на исповедь, в какой-то момент, поскольку одно и то же, отец Даниил сказал: «А эту бумажечку, где вы записываете, зачем вы её выкидываете? Вы её просто приносите каждый раз, потому что чего переписывать заново всё». Это очень какой-то, мне кажется, такой сложный процесс вот этого совочка, подметания, о котором ты так весело рассказываешь.

Д. Скрябина:

— Ну конечно. Я обо всём весело рассказываю, а так-то, конечно. Да и вообще, как говорил Пётр Мамонов, жизнь не курорт — ну так, если честно. Другое дело, что я же радуюсь не потому, что я грешу, а я радуюсь, потому что я понимаю, что у меня порой получается хорошо. У меня получается с Божией помощью это победить и вот здесь, а вот это начать побеждать. И я очень этому радуюсь, да. Вот это то самое счастье, которое внутри, оно этим как-то подпитывается.

А. Леонтьева:

— Пожалуйста, расскажи про свою работу, вот чем ты сейчас занимаешься? Режиссёр, журналист, продюсер.

К. Мацан:

— Я сразу вспоминаю в таких ситуациях одну строчку из Довлатова, я к себе её всегда применяю. У него есть такие слова: «В общем, я стал журналистом, то есть человеком без определённого рода занятий».

Д. Скрябина:

— Точно!

К. Мацан:

— То есть я угадал.

Д. Скрябина:

— Практически. Потому что, правда, очень сложно. Вот ты меня сейчас спросила, но я просто перечислила функции, которые я исполняю. У меня есть два любимых проекта. Первый это — есть прекрасная совершенно команда гонщиков-мотоциклистов и просто прекрасных людей. Я возглавляю, в принципе, там весь медиаотдел, я медиадиректор этого «Мотор Сити». Они ездят на Байкал на гонки, собирают там огромное количество рекордов. И это целое действо на самом деле, потому что это путешествие, это преодоление, это братство. И я в этом году брала с собой сына. И он, собственно, выращиваясь, по сути, с тремя девочками — две сестры и мама — он попал в такую пацанскую компанию. Помимо этого, это ещё и информационный портал. Ну и собственно всё, что там происходит, я могу это снять, я могу это отредактировать, написать. Все коммуникации, какие-то связи с общественностью тоже на мне. И мне эта история очень нравится, потому что, во-первых, она красивая. Во-вторых, конечно, мне нравится этот ритм, мне нравится то, что я там делаю. Мне нравится, что мне нравится... мне кажется, можно на слове «нравится» остановиться. И есть второй проект, который тоже я очень люблю. Это ресторан в Басманном дворе, которого я, собственно, арт-креативный директор. То есть тоже всё, что связано с какими-то картинками, текстами и коммуникациями, там тоже на мне. И мне очень нравится, потому что я пришла в самом начале, и вот он растёт, и я наблюдаю, как это заведение становится... Есть ещё несколько проектов, которые тоже... я всё время пишу что-то, я постоянно что-то снимаю. Сейчас выйдет фильм большой про «Байкальскую милю», уже всё, что можно было, сделано, я его жду.

К. Мацан:

— «Байкальская миля» — это что такое?

Д. Скрябина:

— Это гонка на льду Байкала, куда приезжали раньше со всего мира инженеры, которые собирают сами какие-то свои нереальные агрегаты. В этом году там была реактивная машина на двигателе от ЯК-40, например. Или это какие-то старые автомобили 50-х годов. Ребята год готовятся, всё это конструируют. И «Байкальская миля», по-моему 1600 с чем-то метров — они сделали длину по глубине Байкала. Это идеально гладкий лёд, какие-то совершенно фантастические горы марсианские вокруг, яркое солнце сибирское. Всё это вокруг белое, всё это рычит, грохочет, блестит. Интересные, увлечённые люди, и вот они гоняют вот эту милю на скорость. И там единственный соперник — это собственный спидометр, они не соперничают друг с другом, они соперничают с собой. То есть это тоже какая-то такая невообразимая история по эмоциональному накалу.

А. Леонтьева:

— А где этот фильм можно увидеть будет?

Д. Скрябина:

— Сейчас посмотрим, где. Сейчас мы его закончим. Я даже боюсь пока говорить, потому что это такая длинная история. Мы его столько раз переделывали и переформатировали. Но надеюсь, на одном из спортивных каналов, наверное, выйдет. Если нет, то мы подумаем, где ещё точно можно будет увидеть. Ты увидишь.

К. Мацан:

— Дарья Скрябина, режиссёр, продюсер, фотограф, журналист и, как мы говорили в первой части программы, человек-швейцарский нож сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».

А. Леонтьева:

— Даша, я часто сейчас слышу такую фразу, что очень трудно в наши дни найти работу. Ты рассказываешь о каком-то диком количестве работ, которые ты делаешь. И у меня, конечно, естественный вопрос: а как ты находишь работу? Или работа находит тебя?

Д. Скрябина:

— Она меня сама находит, пожалуй.

А. Леонтьева:

— Нет, чтобы она сама находила, надо что-то делать?

К. Мацан:

— Отдавать себя в руки Божьи, как сказала Даша до этого.

Д. Скрябина:

— За работу у меня отвечают и Николай Чудотворец и Спиридон Тримифунтский — вот эти два святых.

К. Мацан:

— А вот вы рассказали про храм Девяти мучеников Кизических. Я знаю, что москвичи знают, что в этот храм к этой иконе девяти мучеников ходят молиться именно о работе. Причём я сам, в общем-то, будучи высоколобым скептиком, к этому относился с недоверием до определённого этапа. А потом как пошёл, как помолился и понял, что это работает. То есть ещё одна история в копилку того, как молитва помогает найти работу по душе.

А. Леонтьева:

— Так, все запомнили, дорогие радиослушатели, куда идти, если нет работы?

Д. Скрябина:

— Да-да, кстати. Они тоже причастны, простите, пожалуйста меня, мученики Кизические — как-то я их не помянула. Да, и конечно же они. Там же служится каждую неделю, по-моему, или два раза в неделю, и акафист, и молебен. Можно прийти и вместе со всеми попросить. Мне как раз отец Антоний рассказывал, но это совсем давно-давно было. Или про мужа тогда ещё настоящего он мне рассказывал. Говорит, что «пусть пойдёт — у нас вчера человек помолился, а сегодня в Сыктывкаре работу нашёл». Бывает же случаи ещё, когда ты просишь о чём-то, вот ты молишься, а тебе не дают. У моего сына старшего была крёстная мама, тоже ей Царствие Небесное. И она мне сказала один раз прекрасную фразу в какой-то жизненной ситуации. Она на меня посмотрела и сказала: «Хорошо, вот ты сейчас себе это выпросишь, и что ты с этим делать-то будешь?» И вот она меня научила, что порой не всё, что мы хотим, нам прям действительно будет очень на пользу. Поэтому если я долго о чём-то прошу, а Он мне не даёт, я говорю: «Всё, ладно. Я пойду куда-нибудь, ещё что-нибудь поделаю».

А. Леонтьева:

— Я вспомнила потрясающую историю, на днях её услышала, не буду называть никаких имён. Но один очень молитвенный батюшка вдруг очень-очень — это было дело Великим постом — захотел машину. Вот эта машина уже виделась ему, и он так хотел эту машину, и уже всем, я извиняюсь, вынул мозг, вот как он хотел эту машину. И уже должен был ехать, нашёл какую-то машину, нашёл средства, должен был ехать покупать эту машину. И вдруг он понял, что всё, чего он так хотел и так вожделел, ему на самом деле не нужно — ему не нужна эта машина. То есть она, как бы воображаемая машина, которая из воздуха, не сгустилась до степени реальной машины. И он, как мне рассказывали, сделал шаг обратно. То есть к тому, что, вообще-то, мне не нужна эта машин. И ещё один шаг, который назывался так — «прости меня, Господи, идиота». Это иллюстрация просто к тому, что ты рассказываешь.

Д. Скрябина:

— Да-да. «Прости меня, Господи, идиота», — я это, кстати, тоже часто повторяю. «Господи, прости. Я дебил», — я говорю.

А. Леонтьева:

— Хорошо, «я дебил», а вообще никаких претензий нет?

Д. Скрябина:

— К Богу? Нет. А какие к Нему могут быть претензии? У меня есть масса претензий к себе больше всего. Иногда из-за этих претензий к себе я начинаю злиться на кого-то ещё, потому что, видимо, одной мне много то количество претензий, которое у меня есть. А к Богу-то какие могут быть претензии?

А. Леонтьева:

— Но я, знаешь, когда меня спрашивали, вот когда ушёл мой муж из жизни: и неужели у вас нет никаких претензий? Я отвечала, что, нет, у меня вопросы-то остались, просто такой стали в голосе больше нету — как-то так. Но не могу сказать, что совсем нет вопросов. Поэтому я очень восхищаюсь, так сказать, вот этой позицией, что какие к Нему могут быть вопросы?

К. Мацан:

— Мы сегодня в начале программы говорили, и вы даже потрясающе рассказывали о ваших отношениях с папой. Я не могу не спросить, вы отчасти уже об этом начали говорить, но я думаю, что у вас ещё есть что об этом сказать. Может быть, Аня тоже подключится? Вот тут вопрос от папы к дочкам и к мамам: а вот что должен делать папа с дочкой в юном возрасте, в детсадовском, школьном, чтобы потом, спустя годы, дочка сказала про папу, что он был мне другом? Вот дайте лайфхаки. Вот буквально недавно от одного психолога я слышал такой лайфхак, что девочек нужно обнимать, а мальчиков гладить по голове. вот это вот такое.
Д. Скрябина

— Реально?
К. Мацан

— Да, реально. Но это не значит, что мальчика нельзя обнимать. Это значит, что для мальчика и для девочки есть какие-то разные тактильные прикосновения, которые именно им нужны.

А. Леонтьева:

— Слушай, я вот представила себе. Я сегодня прощалась, когда уезжала на работу, со своим младшеньким Колей. Я его обнять-то, знаешь, как-то вот только — он под два метра где-то ростом — могу очень снизу, а погладить по голове — уже проблема.

К. Мацан:

— Слушай, вот есть маленькие банкеточки, табуреточки.

А. Леонтьева:

— Это тоже лайфхак.

К. Мацан:

— Но что вы думаете?

Д. Скрябина:

— Иностранец с табуреткой. Я сейчас, пока вас слушала — обнимать, гладить по голове — мне вдруг вспомнился момент: папа, например, со мной танцевал, когда мне было 12, на каких-то праздниках. Причём танцевал фокстрот, например. Это же на самом деле, с одной стороны, на бытовом уровне, а с другой стороны... он меня возил в школу, когда он мог, хотя мне до школы от МИДа проехать было несколько остановок. Но он вставал пораньше или задерживался, чтобы отвезти меня в школу. Мне это было приятно. Он был моим принцем. Но таким — не рядящим меня в бантики. Он мог сказать: «Тебе очень идёт зелёный цвет, у тебя прям глаза прекрасные». Или сказать: «Слушай, у тебя такие пальцы длинные — это так круто». То есть вот без сюсюканья. Да, я помню, что он со мной танцевал, он мог поехать со мной отдыхать. Мне уже было лет 14-15, и он меня будет среди ночи и говорит: «Дарья, выйди на балкон, угомони там своего кавалера. Все и так поняли, что ты звезда, но просто людей будит». То есть вот он был каким-то мне абсолютно на равных, но при этом принцем, он всегда был рядом со мной мужчиной. Вот эта вот очень круто, наверное.

А. Леонтьева:

— Слушай, прости, раз уж Костя начал про пап, и мы так всю программу, получается, про пап проговорили тоже. У меня есть один педагог, очень такой мудрый, очень опытный. Он сказал, что для того, чтобы дети были вот такими счастливыми, достаточно, чтобы папа любил маму. А вот ты рассказываешь, как ты была у своего папы принцессой. Значит, он чего-то не договорил?

Д. Скрябина:

— Я не знаю, честно. У меня просто нет ответа. Папа любил маму точно абсолютно. И папа вообще был абсолютно таким джентльменом, вот до мозга всего точно абсолютно. У него какой-то был такой мощный кодекс чести, и это настолько распространялось на всё, что его окружало. Я не знаю, я-то как дочь рассуждаю. Мама, может быть, как жена и не согласится, потому что, в общем, с такой звездой, в хорошем смысле этого слова, наверное, сложно жить. Но поскольку я-то в этих лучах купалась, я не разгребала вечеринки, наверное, у меня, конечно, другое представление.

К. Мацан:

— А вот ещё один вопрос про подростков, умных, начитанных, психологически прокачанных. Вот ты, Ань, про это начала говорить. Тут тоже от одного психолога в беседе такую слышал историю, это рассказывает причём сама психолог, мама троих детей. Один из детей, подросток, выпускной класс, возвращается с какого-то праздника школьного явно нетрезвый. Родители думают: что это — алкоголь или, не дай Бог, наркотики? Если алкоголь, то ладно уж, в конце концов дело молодое, но если наркотики, то это плохо, это страшно. Везут уже почти в наркодиспансер, чтобы сделать анализы. И тут ребёнок говорит, что, слушайте, успокойтесь, это просто кто-то принёс домашнюю какую-то, дачную настойку, наливку, что-то такое. Но мама вся на нервах. Она, причём, рассказывает мне в присутствии других людей, тоже родителей. И она говорит: «И мне, моя дочь заявляет, что «мама, ну что ты мне сейчас говоришь? Мне сейчас здесь, в этом состоянии, просто нужна мама». И все взрослые смеются — а, ну понятно: чистой воды манипуляция со стороны ребёнка родителем. А этот опытный психолог отвечает, на нервах или тоже из опыта, говорит: «Сейчас тут нет мамы. Сейчас есть женщина, которая очень тревожится и волнуется от происходящего. Поэтому будем делать то, что я скажу». И меня именно эта реакция заинтересовала всех родителей, которые сходу оценили манипуляцию ребёнка, раскусили её. Вы наверняка с чем-то похожим сталкивались, или нет? Бывает, что умные, прокачанные психологически подростки уже знают, как родителей подцепить на чувство вины, на что-то ещё.

А. Леонтьева:

— Но это вопрос о чувстве вины или о доверии к подросткам?

К. Мацан:

— Это вопрос: что вы в такой ситуации делаете, чувствуете и думаете, если она была?

Д. Скрябина:

— Давайте разберёмся. Значит, для того, чтобы подросток начал манипулировать, у него на это нужны причины. Поэтому я сейчас, когда слушала эту историю, про девочку, которая сказала, что в этом состоянии ей просто нужна мама. А ни у кого не возникло мысли, что это правда? Что ей тупо нужна мама, что она пьяна, ей самой не очень комфортно, особенно если это в первый раз с ней произошло. И ей просто нужна мама. Мы настолько погрязли в этих каких-то психологических разборах на молекулы простых вещей, которые очевидны. Простите, скажу банально: откройте Евангелие, там в принципе всё написано, что, откуда, что делать, что не делать, что после чего бывает. И относительно своих детей: для того, чтобы я начала подозревать их в манипуляции, лжи и ещё в чём-то, мне нужны какие-то причины. Если мне человек говорит, что, «слушай, мне просто сейчас нужна мама. Ты можешь сейчас не вопить, не жужжать, не требовать от меня повесить бельё, а просто со мной посидеть». И мне, например, дочь это может сказать достаточно резко.

К. Мацан:

— А бывали такие ситуации?

Д. Скрябина:

— Конечно. Я там чего-то... она мне говорит: «Послушай, мне надо сейчас просто посидеть здесь. Можешь просто со мной поговорить?» Она может даже это с обидой, с нажимом сказать. Я думаю: «Да, действительно, могу, садись, да». Как говорил один мой знакомый психиатр, хорошим и честным человеком быть очень удобно. У меня есть в жизни такая лакмусовая бумажка, это настолько упрощает жизнь. Я стараюсь, я не могу сказать про себя идеально, потому что, конечно, не идеально, но это такое правило — я не совершаю поступков, которые я не могу объяснить своим детям. Если, совершив вот это, мне придётся им наврать, значит, что-то не так. Они это знают. Они прекрасно понимают, что они могут получить подзатыльник, или я могу на них посмотреть матом, или просто посмотреть. Я умею орать очень громко, у меня очень хорошо поставленный голос. Но у нас всё по-честному, и они, я надеюсь, судя по всему, это знают. Вот в чём дело. Поэтому для того, чтобы маленький человек начал манипулировать, он должен точно знать, что он это не получит, что ему нужно какой-то финт сейчас сделать ушами, чтобы это получить. Или он точно знает, что если он сейчас вот это выложит как есть, он огребёт так, и его не поймут, и будут ещё какие-то огромные последствия. Они знают, что я могу разораться, а потом сесть с ними и вместе начать решать вот этот треш, который они устроили. Или они, например, точно знают, что если я могу, я сделаю, если у меня есть, я дам. Если у меня нет, я скажу, что «извини, нету». Короче, мне кажется, не надо усложнять вот этими кружевами психологическими. И, конечно, у меня младшая дочь умеет манипулировать, да. Она давно уже разобралась, что кто первый встал, того и тапки — она самая младшая. Это как я себе делаю гренки — я всех покормила завтраком, сделала себе четыре гренки с сыром, базилик сверху насыпала, поставила кофе. Отвернулась поговорить по телефону, оборачиваюсь — нет.

К. Мацан:

— Знакомо.

Д. Скрябина:

— Да? Я такая: «Дети!» — «Мам, они такие вкусные». Я говорю: «Вас трое, гренки четыре. Но одну можно было?» Ника говорит: «Я же растущий организм. К тому же мне не понравился тот омлет. Я его, честно говоря, выкинула». Я знаю, что она его съела тоже. То есть манипуляция какая-то вот на таком уровне. А глобально... В какой-то момент, я даже им это объяснила, поскольку, опять же повторюсь, я их ращу одна и это, конечно, непросто, то есть мне не с кем разделить всё это. Не то что я додумалась, такая умная, до этого, но как-то эта схема сама пришла. Вот правда, действительно есть именно схема, у неё достаточно плавающие рамки ситуативно. Вот внутри неё можно всё, вот внутри вот этого какого-то пространства.

А. Леонтьева:

— А где эти рамки?

Д. Скрябина:

— Они могут меняться, но мы в них живём. Если ты заходишь за них, ты отгребаешь сразу. И я им в какой-то момент объяснила: ребята, это не потому, что я не хочу, это не потому, что вот нельзя и я не могу объяснить. Вот здесь я справляюсь, здесь могу помочь, если что, а там я уже не справляюсь. То есть этот разговор был ещё, когда Даня даже в школе учился, и надо его повторить. То есть как бы, если ты готов, то да. Ты пойми, что я ничего не могу вот на том поле. Поэтому если ты собираешься как-то действовать вот там, то это объективно полностью твоя ответственность.

А. Леонтьева:

— Слушай, браво, потому что мне твои ответы больше даже понравились, чем и коллективный разум родителя, который спрашивал Костя, и мнение психолога. И, наверное, очень жаль, что программа подходит к концу, но мы получили, по-моему, такое количество лайфхаков за эту беседу.

К. Мацан:

— Да, я думал, что ты скажешь, что нам ответы Дарьи понравились даже больше, чем наши вопросы. Спасибо огромное. Дарья Скрябина, режиссёр, продюсер, фотограф, журналист, мама троих детей, была сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Анна Леонтьева, я — Константин Мацан. До свидания.

А. Леонтьева:

— До свидания.

Д. Скрябина:

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Смыслы Таинства Крещения». Священник Григорий Геронимус
• «Детям о вере». Прот. Григорий Крыжановский
• «Путь к священству». Протоиерей Алексей Митюшин