«Вера и образование». Интервью с Владимиром Легойдой

Гость программы — Владимир Легойда, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, профессор МГИМО.

Ведущий: Алексей Козырев

---

А. Козырев:

— Добрый вечер, дорогие друзья! В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи» и с вами ее ведущий Алексей Козырев. Сегодня мы поговорим об образовании и вере. У нас в гостях председатель Синодального отдела Русской Православной Церкви по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ, профессор МГИМО, Владимир Романович Легойда. Здравствуй, дорогой Владимир Романович!

В. Легойда:

— Сердечно приветствую, дорогой Алексей Павлович!

А. Козырев:

— Я очень рад, что мы можем на «Вере» поговорить о том, чем мы занимаемся в наших учебных заведениях, потому что прежде всего я представил бы тебя как профессора МГИМО, как человека, который давно, из года в год выбирает время в утренние часы перед рабочим днем, собственно говоря, начинает рабочий день на улице Лобачевского в здании Московского государственного института международных отношений, славного университета, и встречается со студентами, беседует со студентами, и я знаю, не только ты преподаешь им, преподаешь свои знания в области международной журналистики, но и говоришь с ними о вере, и многие находят свой путь и в Церковь, и в чтение богословской и философской литературы, которая каким-то образом подводит к вере, укрепляет вере. Это так?

В. Легойда:

— Да, это безусловно так, хотя понятно, что мы не занимаемся какими-то специальными вероучительными вопросами на занятиях. Если возникают вопросы у ребят, то либо после занятий, либо в переписке, сейчас как-то в мессенджерах мы общаемся. Уже много лет у меня есть «курс культурологии» он формально называется, но дерзаю думать, что это отчасти философии и культуры, и мы переписываемся, сразу заводим всем курсом эту специальную закрытую группу, в ней общаемся. И вот, знаешь, как раз у меня была лекция, и я упомянул там цитату, привел цитату Мамардашвили, что «Человек есть в той степени, в какой он самосозидается средствами, не данными в природе». И вот мне мальчик, первокурсник факультета управления и политики, пишет в наш общий чат: «А как же вот бихевиористские концепции?» И я так как-то внутренне порадовался, что вот есть у нас ребята, которые уже к первому курсу имеют какое-то, пусть общее представление. «А что бы Мераб Константинович думал по этому поводу?» Ну и вот у нас завязалась какая-то такая небольшая переписка.

А. Козырев:

— То есть бихевиоризм — это такая высшая точка развития, знания, да?

В. Легойда:

— Меня тоже это удивило. Он говорит: «А почему он так считал? Ведь бихевиористы,..», я говорю: «А почему вы считаете, что...»

А. Козырев:

— Бихевиоризм — это такая концепция, поясним, которая вот поведенческие реакции человека анализирует, прежде всего человека как животного, потому что это и на животное распространяется, которые детерминированы определенными физиологическими процессами.

В. Легойда:

— Ну, я всяко порадовался, что студент-первокурсник что-то об этом слышал и каким-то образом, пусть может быть, немножко так по-школьному наивно еще, вот противопоставил: «Как же Мамардашвили мог так считать, если вот есть такая точка зрения?», в этом есть некая такая наивность, но, с другой стороны, он знает, что это. Ты знаешь, как раз к вопросу о философах: я недавно общался с нашим дорогим Владимиром Кирилловичем Шохиным, замечательным философом, индологом, теологом, и я говорю, что «Вот, Владимир Кириллович, я студентам, когда рассказывал о буддизме...» (у меня еще был курс «История религии» в прошлом семестре, «История религиозных учений») и я говорю: «Вот, рекомендовал ваши книги, так что они теперь знают, кто такой Шохин». На что мне Владимир Кириллович смиренно заметил: «Главное, чтобы они знали, кто такой Будда», — он сказал, — «а Шохин, — говорит, — это уже не так важно».

А. Козырев:

— И Иисус Христос.

В. Легойда:

— Ну, само собой, просто там о буддизме шла речь, поэтому да.

А. Козырев:

— Ну, вот я вспоминаю из истории Московского университета, когда Иван Александрович Ильин уже в 20-е годы вел семинар по философии религии, потом его выслали на «философском пароходе» в сентябре 1922 года, и студенты ему долгое время писали, я видел эти письма в архиве Ильина в Московском университете, задавая ему вопросы по евангельскому тексту. То есть, оказывается, что Ильин не Шлейермахера читал в этих семинарах и не разбирал какие-то протестантские концепции Гарнака, допустим, а они читали Новый Завет, и они пытались со студентами продраться к смыслу Откровения, причем это происходило в 1922 году, то есть время уже далеко не благоприятное для религиозного образования, религиозного воспитания. С другой стороны, вспоминаю Сергея Сергеевича Аверинцева, который читал у меня лекции, и как-то ему прислали записку: «Верите ли вы в Бога?» Это было на большой лекции в поточной аудитории. Сергей Сергеевич на секунду задумался и сказал: «Да, но деньги я здесь получаю не за это». Вот тут тоже вопрос: как, получая деньги «не за это», все-таки своего внутреннего человека, сокровище сердца попытаться до студентов донести? Или надо стыдливо вот так вот говорить: «Вы знаете, нет-нет-нет, о религии мы с вами говорить не будем, у вас приближается внутрисеместровая проверка, давайте конспекты». Как ты выбираешь? Я спрашиваю не праздным образом, потому что вот эта позиция преподавателей, она бывает очень разной, и иногда верующие преподаватели, воцерковлённые преподаватели начинают даже давить на студента, вот: «Вы все будете в аду, если вы не поверите», и «Почему ты брюки надела?», и такие примеры я знаю.

В. Легойда:

— Ну, я много говорю о религии, но именно потому, что у меня это связано с курсом культурологии, в котором я, ну, так, опять же, дерзну сказать, что он такой авторский курс, я не рекомендую им какой-то один учебник, и вообще, честно говоря, учебников культурологии особо не рекомендую, какие-то книги, связанные с культурологической тематикой, есть в списке, а учебников как таковых, нет, я даже перестал следить в последнее время за новыми выходящими, но у меня просто курс связан, первая его часть — с рассмотрением науки, искусства и религии как способов познания мира, и отчасти философии как синтеза, но поскольку у них есть всё-таки философия как отдельный предмет, то я тут не захожу на поляну нашей любимой и моей любимой кафедры философии, обозначая только какие-то темы, и поэтому мы о религии говорим довольно много. Но, ты знаешь, я, вот как раз рассматривая на прошлой лекции тему человека и природы, культуры природы человека и животных, я говорил о том, что религия — это то, что отличает принципиально человека от животного, по моему мнению, и что культура и рождается в религиозной форме или мифологической, и в недифференцированном виде, содержит в себе те сферы культуры, которые сегодня у нас существуют вполне автономно. Но я оговариваюсь в какой-то момент, что, вот, скажем, присущая человеку потребность, которую я именую религиозной, она не является доказательством бытия Божьего или какой-то сверхреальности, она лишь свидетельствует о безусловной важности этого феномена в истории и в культуре. Ну, не знаю, это аверинцевская оговорка или нет, но, мне кажется, это тоже важно, чтобы не было смешения, чтобы не возникало какого-то неверного впечатления. Я не ухожу от вероучительного вопроса, не скрываю своей мировоззренческой позиции, мне кажется, это невозможно отделить, конечно, в любом случае, мы как-то излишне этого боимся. Хотя тут есть проблемы в том же религиоведении, вот методологический атеизм, метод исключения, ну, всякие бывают здесь подходы.

А. Козырев:

— Методологический атеизм — это первый шаг к полному атеизму.

В. Легойда:

— Да-да-да, я тоже так считаю, но не все коллеги с нами согласятся, наверное.

А. Козырев:

— Да, ла. Ну, вот Вячеслав Иванов, кажется, говорил, что «верующий человек никогда не согласится, что религия — это часть культуры», как у нас было в 90-е годы, когда обращение к религии часто мотивировали тем, что: «ну, как же, это важная часть культуры, если ты не прочитаешь Евангелие, ты Достоевского не поймёшь». То есть главная задача — это понять Достоевского или понять картину Александра Иванова «Явление Христа народу», что на ней нарисовано, а не спасти душу свою и не получить, что называется, жизнь вечную, то есть вот эта культуроцентричность, культуроцентризм, не получается ли, когда мы говорим о религии как о важнейшей составляющей культуры, как о том, что воздействовало на культуру, формировало культуру, вот немножко такая ловушка, когда действительно мы превращаем религию в какое-то утилитарное средство для того, чтобы обосновать прочее гуманитарное знание?

В. Легойда:

— Ну, я бы сказал так, что, во-первых, такой подход, безусловно, существует и, наверное, имеет право на это самое существование, почему? Потому что культурообразующая функция религии, она очевидна совершенно. И то, что генетически культура из религии возникает — я придерживаюсь, по крайней мере, той точки зрения, что мы не знаем дорелигиозных стадий существования человека, и вот в культурологическом пространстве довольно очевидно. Почему я соглашусь с тем, что, конечно, нельзя рассматривать религию саму в себе, как часть культуры — ну, потому что, если мы, например, возьмем авраамические религии, то вся их сотериология, то есть учение о спасении, ну, или, по крайней мере, в христианстве совершенно очевидно, она не достигается спасением, не достигается культурными средствами и вот это принципиальный момент. Я, кстати сказать, об этом говорю, не знаю, насколько удается это пояснить, насколько студентам это понятно, что как бы вы в культуре себя не совершенствовали, как бы вы не совершенствовали культуру — спасение не совершается в пространстве культуры и средствами культуры, и в этом смысле, конечно, религия никак не сводима к культуре, тем более к части культуры, с одной стороны. Но с другой стороны, вот, скажем, религиозные формы, известные нам, они всё-таки ровесницы человечества уже в падшем состоянии, то есть, когда мы говорим, если мы возьмём, как мне представляется, библейское повествование, то, конечно, в состоянии сотворённом у Адама и Евы не только не было культуры, но и религии в том виде, в котором она известна сегодня нам. Понимаю всю сложность того, что я сейчас говорю, что мы вступаем на такой тонкий лёд уже богословских или философских интерпретаций, ну, а как иначе? Совершенно очевидно, что мы плохо себе представляем, как это было до, но точно знаем, что было не так.

А. Козырев:

— Да, как говорил тот же Бердяев Вячеславу Иванову: «Он так много говорит о символе, не хочет ли он, чтобы и спасение его тоже было символичным?» Когда мы слишком замыкаем себя в пространстве культуры, как ты очень хорошо сказал, что средствами культуры нельзя достичь, «превзойти самого себя», как говорил блаженный Августин, мы всё равно остаёмся в плоскости вот этого греховного состояния человечества, и возникает ощущение, что культура — это нечто слабое, потому что пушки всегда перекричат музу, и даже финансирование культуры, оно, как правило, по остаточному принципу.

В. Легойда:

— Да, но я-то понимаю всё-таки культуру в данном случае в широком смысле, то есть она включает в себя вот всё так или иначе.

А. Козырев:

— Всю орудийность, да?

В. Легойда:

— Да-да, то есть это культура и политическая, и культура и экономическая, то есть все составляющие. То есть культура не как искусство в широком смысле слова, а как в принципе вот эта смысловая среда, которую мы создаём.

А. Козырев:

— Да, мы часто, действительно, под культурой подразумеваем то, что находится в ведении Министерства культуры.

В. Легойда:

— То, что перед спортом. Как у Ирины Родниной как-то спросили: «какую роль спорт играет в жизни советских граждан?» Она сказала: «Перед погодой», какое место у него перед погодой. Вот культура — то, что перед спортом.

А. Козырев:

— Погода — это самое главное. Вот, действительно, часто говорят, что культура — это от обработки земли, но у Флоренского была другая идея, что культура — это от культа. И я думаю, между этим нет противоречия. Я вот был на прошлой неделе в Троицком монастыре в Свияжске, потрясающий собор времён Ивана Грозного, фрески 1566 года, и вот одна фреска мне невероятно запомнилась, это произведение современного искусства. Я думаю, вряд ли в XX веке такое могут нарисовать: Адам и Ева в поте лица обрабатывают землю. Ну, Господь им сказал, что «будете в поте лица». Ева вытирает слёзы рукой, Адам очень картинно ставит свою ногу на лопату. Так просто великий художник не изобразит вот это движение, эту механику обработки земли, как это сделал иконописец. И какая-то совершенно фантастическая земля! Я не знаю, на что она похожа, какие-то вот коричневые такие вот хлопья, в разных направлениях изображённые. И вот когда ты видишь эту фреску, эту икону, ты понимаешь, что, наверное, культура в одном смысле и культура в другом совпадают. Потому что обработка земли — это тоже не безрелигиозное нечто, да?

В. Легойда:

— Но мы же помним, кто наследует землю, согласно Нагорной проповеди. Это, кстати, тоже, наверное, отчасти и философский вопрос: почему кроткие наследуют землю? «Блаженны кроткие ибо они наследуют землю». Но насчёт обработки, насколько я понимаю, уже у древних римлян, собственно, метафорическое появилось толкование этого, что это именно обработка... Да, кстати сказать, и обработка-то земли с душой — это один из первых текстов, в которых встречается слово «культура» в значении обработки земли, это не просто вскапывание её, а когда ты вкладываешь душу свою в то, что ты делаешь.

А. Козырев:

— Ну и молитвы, молитвы на все работы сезонного цикла, просто так землю не обрабатывают.

В. Легойда:

— Не обрабатывают, да. А с другой стороны, у греков вот слова «культура» латинского не было, а «культура» была, хотя они называли это, скорее всего, «paideia», если мы попытаемся найти какой-то аналог, это тоже ведь воспитание души, если угодно, обработка, просто этимология другая, там мальчиков воспитание, подростков, но смысл-то очень схожий.

А. Козырев:

— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, профессор МГИМО Владимир Романович Легойда, мы говорим сегодня о образовании и вере. И вот если в первой части программы мы поговорили о культуре, о том, чему Владимир Романович учит своих студентов в МГИМО, то теперь бы мне хотелось спросить об образовании. Вообще верующему человеку нужно образование?

В. Легойда:

— Ну, если мы говорим о христианине, о христианах, потому что верующий человек — понятие очень широкое. Я на секунду отвлекусь, я как-то, помню, начитал какую-то лекцию в Академии госслужбы для буддистов. И вот они слушали очень внимательно, такая замечательная аудитория, потом подошёл ко мне один из слушателей, говорит: «Спасибо вам огромное, вы так интересно всё говорили. Но вы же понимаете, что на самом деле нет отличия человека от животного?» Я говорю: «Спасибо большое», (смеется) мы обменялись мнениями. Но я думаю, что для христианина — конечно, а как иначе, например, понимать слова «Возлюби Господа Бога своего всем сердцем своим, всей душой своей, всем разумением твоим»? То есть вот это указание на необходимость разумного понимания даже своей веры, она ведь, безусловно, в Евангелии присутствует. Или вот я недавно беседовал с одним человеком, который много лет находится в окопах, сейчас такая у нас ситуация, такая международная обстановка, и я у него спросил: «Вот правда ли, что в окопах не бывает атеистов?» Он говорит: «Ну, безусловно, но в том смысле, что человек очень быстро осознаёт некую ничтожность свою, что жизнь может оборваться в любой момент, слабость и прочее, но это, конечно, не делает его христианином». Я говорю: «А что делает человека христианином?» И вот он, этот офицер, мне сказал, что: «Конечно, понимание того, в Кого ты веришь, вот почему ты веришь и так далее», то есть он сам сделал упор именно на понимание, то есть образование в этом смысле, ну, по крайней мере, понимание своей веры. Ну, опять же, знаменитое «Верую, чтобы понимать» августиновское.

А. Козырев:

— Образование — это какое-то предание образа Божьего человеку.

В. Легойда:

— Но мне кажется, что в христианском смысле мы никак без этого не обойдёмся, от этого не уйдём, а как иначе? И по-немецки просвещение — «bildung», то есть бодибилдинг — это формовка своего тела, а здесь это формовка духа, то есть это предание некоей формы, некоего образа нашей души и нашему разуму. А образ, наверное, это что? Не круглый, не квадратный и не треугольный, а кто является образцом? Кому ты подражаешь? Христу или ещё кому-то ты подражаешь?

В. Легойда:

— Да, безусловно. И потом, мне кажется, что даже если мы попытаемся, может быть, с другой стороны к этому подойти, вот у нас есть такая ложная пара: образование и воспитание. Почему ложное? Потому что образование включает в себя воспитание. Образование — это есть обучение плюс воспитание. Образование без воспитания — это только обучение, оно не является образованием, то есть созданием образа.

А. Козырев:

— В Москве был воспитательный дом для сирот, но там же и воспитывали, там и образовывали тоже.

В. Легойда:

— Да, конечно. И мне кажется, что здесь вот, а вот какой образ мы создаём? Другое дело, что воспитание, вот я говорил об этом, с коллегами из Министерства просвещения и образования нашими, ну, не то чтобы мы полемизировали, а я как-то выражал свои сомнения в том, что введение просто автоматические появления вот этих должностей помощника по воспитанию, оно, во-первых, не решит проблемы само по себе, я не к тому, что я выступаю против этого, вот этой новости, этого введения должности помощника, я так понимаю, и в школах, и в университетах — директора, и ректора по воспитанию, я не против, но я понимаю, что здесь есть опасность, потому что скажут: «А вот воспитанием у нас занимается Иван Иваныч Иванов».

А. Козырев:

— Да — «а мы не воспитываем».

В. Легойда:

— «А мы не воспитываем», да. И вот это надо просто чётко понимать, что воспитывает всё: как профессор входит в аудиторию, как он здоровается, как он общается со студентами...

А. Козырев:

— Как он с коллегами общается тоже.

В. Легойда:

— Как он с коллегами общается, да. Что он выкладывает в своём «Телеграме», который сегодня есть у многих профессоров, это же тоже всё — часть вот этого образа, какую он использует лексику, а какая для него табуирована как на лекции, так и в каких-то других местах.

А. Козырев:

— Вот это, кстати, важный вопрос. Сейчас имеет ли смысл как-то подстраиваться под молодёжную лексику, молодёжный сленг? Я встречаю даже взрослых преподавателей, даже, может быть, своих ровесников или старших, которые одеваются по-молодёжному, садятся на стол, начинают там говорить всякие словечки. Или всё-таки это вызывает, прежде всего, удивление у самих студентов, когда вот такое намеренное омоложение происходит?

В. Легойда:

— Я боюсь здесь какие-то обобщения делать, но могу признаться или даже покаяться, что вот выскакивают порой словечки, и иногда в ситуации, когда ты сначала сказал, а потом подумал. Но вот моё наблюдение говорит о том, что это, скорее, плохо, чем хорошо, потому что там один раз можно, а как только ты начинаешь этим злоупотреблять, переходить на этот язык, то студенты недоумевают: а вот, собственно, в чём тогда смысл общения, если ты общаешься с нами также, как мы общаемся в кафе или в курилке? Ну, собственно...

А. Козырев:

— «Можете говорить на своём языке, мы нормальный язык тоже понимаем».

В. Легойда:

— Да, тоже понимаем, да. Но тут даже ведь проблема и более сегодня остро стоит, она, правда, не только, или, может быть, не столько со сферой образования связана — ну, посмотри, вот, скажем, нецензурная брань. Она всё-таки в публичной среде была табуирована. А сегодня у нас политики себе позволяют где-то это запикивать, но это смакуют, это становится мемом, кто-то даже этим восхищается и так далее. А чего здесь хорошего-то? Я даже не беру сейчас попытки каких-то религиозных объяснений того, что стоит за этой лексикой, а просто даже вот её лингвистическая роль, это некая «приправа», если угодно, вот мне нравится этот образ.

А. Козырев:

— Экспрессивная форма речи.

В. Легойда:

— Да, если ты её перестаёшь дозировать, она перестаёт выполнять ту функцию, для которой она нужна, она просто становится бессмысленной, и всё.

А. Козырев:

— Экспрессивность речи не только в нецензурной лексике заключается, есть масса других способов: повышающая интонация, восклицательная интонация — передать экспрессию. Потому что, конечно, речь устная, она должна содержать в себе пафос, если мы вспомним уроки риторики, но это вовсе не нецензурная лексика.

В. Легойда:

— А вот, кстати, по поводу риторики такой любопытный поворот: второй год подряд в Московской духовной академии проходил конкурс риторического искусства, и меня приглашало руководство поучаствовать в жюри. И в прошлом году, поскольку ещё были такие сложнопандемические времена, я немножко приболел, было дистанционно, я не почувствовал всю атмосферу, а вот в этом году я туда поехал. И вот это было, подчёркиваю: именно риторическое искусство, не гомилетики, то есть не искусство проповеди, а студенты семинарии и академии готовили риторические выступления либо по заданной теме, либо по свободной, выбирали сами, и там, не помню, 5-7 минут они говорили. Разные были темы, включая, например, «Человек и робот. Кто победит?», ну, что-то такое. Было очень интересно. И вот мы сидим с коллегой, ректором одного из московских вузов, и он говорит: «А вы заметили любопытнейшую деталь?» Я говорю: «Какую?» — «Все они выступают в жанре стендапа».

А. Козырев:

— Да, это очень интересно, мы продолжим эту тему после небольшой паузы. Я напомню нашим радиослушателям, что у нас в гостях сегодня профессор МГИМО и председатель Синодального отдела по взаимодействию Церкви с обществом Владимир Романович Легойда, и буду рад вернуться в студию и продолжить вместе с гостем этот увлекательный разговор о смысле и целях нашего сегодняшнего образования.

А. Козырев:

— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами ее ведущий Алексей Козырев. У нас сегодня в гостях председатель Синодального отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ, профессор МГИМО Владимир Романович Легойда. Мы говорим сегодня о образовании, смысле образования, цели образования и о том, как это соотносится с верой. Ну вот ты сказал, что в Духовной академии был конкурс по риторике, я бы с удовольствием, кстати, участвовал в жюри, потому что я тоже эту дисциплину читаю в университете и мне интересно, как студенты Духовных академий с этими задачами справляются, вот как справляются наши студенты по рекламе и связям с общественностью я знаю, и вот я бы сравнил, а может быть, мы бы устроили даже какое-то совместное соревнование.

В. Легойда:

— А вот эта замечательная идея...

А. Козырев:

— А вот эта идея еще мне подсказывает: а может, нам устроить в университете конкурс по гомилетике?

В. Легойда:

— Кстати сказать.

А. Козырев:

— Да, я рассказываю студентам, что такое хрия, как составляется проповедь, зачем нужна проповедь, они, кстати, совершенно не знают, что проповедь — это изъяснение евангельского сюжета, читаемого в данный день, поскольку читали на латинском языке, а это был уже не язык доступный и знакомый многим народам, нужно было по-немецки, по-французски, я это объясняю. Но вот здесь возникает и вопрос взаимодействия светского и духовного образования, и такая вот узловая точка, как теология, вот сегодня теология стала светской дисциплиной, она преподается в светских вузах и по ней защищаются кандидатские диссертации, что это — дань времени или вот все-таки потребность нашей культуры после эпохи атеизма, после эпохи отчуждения всего, что связано со словом «Бог», особенно с большой буквы, вернуться к тому, чтобы включить разговор о Боге в систему общего гуманитарного образования? Какая твоя позиция?

В. Легойда:

— Ну, мне представляется, что вообще вот становление теологии в современной системе образования нашей — вопрос довольно непростой, но сложности его связаны не с тем, о чем обычно спорят, потому что спорят обычно о правомощности вообще, вообще о статусе, является ли теология наукой и так далее, и эти споры мне представляются антинаучными, честно говоря, и не только потому, что есть традиция европейских богословских школ, которая не прерывалась, у нас просто она иная, поэтому здесь, с одной стороны это и аргумент, а с другой стороны, и не вполне аргумент, потому что у нас нет этой традиции, такой, как была и существует в светских вузах западноевропейских, по крайней мере.

А. Козырев:

— Прежде всего, протестантских, протестантских стран.

В. Легойда:

— Да, ну и вообще классический университет, каким он возник еще в католической Европе, в любом случае это богословский факультет, юридический факультет, медицинский факультет изначально, и кафедры с древнейшей традицией. Понятно, что у нас иначе развивалось образование, поэтому есть определенные проблемы, но, повторяю, они связаны с тем, что «можно-нельзя, является ли наукой» — ну, почему психология — наука, а почему теология — не наука?

А. Козырев:

— Или филология, любовь к слову. А тут слово о Боге.

В. Легойда:

— Да, да, то есть, есть все те же, так сказать, признаки. Да, конечно, богословие — это не физика, но и филология — не физика, поэтому тут...

А. Козырев:

— Но тут же основная проблема какая? То есть вот любить слово за государственный счет можно, а вот слово о Боге говорить за казенный счет...тут же деньги, деньги налогоплательщиков, тут бюджет страны, и вот возникает вопрос: должен ли бюджет страны тратиться на православную теологию, на мусульманскую теологию, на иудейскую теологию?

В. Легойда:

— Но вот тут как раз уже возникает первая проблемная история, возможна ли внеконфессиональная теология? И тут много, конечно...

А. Козырев:

— Ну, многоконфессиональная теология — это такой язык эсперанто, мне кажется.

В. Легойда:

— Да, мне тоже так кажется, да. (смеется) Но мне представляется, что, конечно, почему это важно, поскольку ты спросил, какова моя позиция — мне кажется, что нам как раз-таки и для самого богословия очень не хватает современного богословского взгляда на происходящее, не просто на изучение того, что было, на знания, то есть нельзя богословие сводить к патристике, то есть богословие — это не изучение трудов отцов Церкви.

А. Козырев:

— Не только изучение.

В Легойда

— Не только, да-да, важный момент, безусловно, изучение, безусловно, без попыток жонглирования этими текстами, потому что у нас, собственно, в богословском дискурсе тоже много таких псевдоотсылок к отцам просто потому, что далеко не на все вопросы, которые есть сегодня, у отцов можно найти прямые ответы. Ну, какие-то можно, если вопрос у нас сохранился, но есть много вопросов, которые возникли сейчас, или там вопросы Нового времени, и прямого ответа там у каппадокийцев — ну нет на эти вопросы. И мне всегда это кажется таким псевдобогословским подходом, когда, знаете, там лихо цитируют вот это всё.

А. Козырев:

— Есть такое понятие «неопатристический синтез», которое дал отец Георгий Флоровский, но, в общем-то, синтеза как такового он не дал, то есть это, скорее, была декларация.

В. Легойда:

— Да, но всё-таки у него там есть некая серьёзная такая попытка, а я говорю даже о каких-то таких вот, скорее, медийных дискуссиях, которые сегодня нередко бывают, когда люди выдёргивают какие-то цитаты, не знакомятся даже с текстом полностью, и это, конечно, такая псевдоаргументация. Мне кажется, что как раз очень не хватает богословского взгляда, ну потому что, что такое наука? Это в любом случае особый язык прежде всего, особый взгляд. Есть взгляд вот, как я уже начал говорить: есть взгляд художественный, взгляд искусства, есть взгляд религиозный, есть взгляд научный. И вот наука — это особый взгляд, но у каждой науки этот взгляд тоже чуть-чуть свой. И вот богословского взгляда, конечно, очень не хватает. Есть взгляд философский, есть политологический.

А. Козырев:

— А где стоит это делать? В духовных академиях, в университетах? Вот сейчас в Петербургском университете создан институт теологии. То есть, является ли это задачей классических университетов или, может быть, православных университетов?

В. Легойда:

— Мне кажется, что это не противопоказано классическим университетам. Я не хотел бы сейчас вот... всё-таки я хочу воздержаться каких-то дилетантских суждений, потому что глубоко не погружался в эту тему, но я не вижу противопоказаний для классических университетов.

А. Козырев:

— А в МГИМО есть кафедра теологии?

В. Легойда:

— Нет, в МГИМО нет кафедры теологии. Но я думаю, что какой-то курс... Ну, скажем, у меня есть курс в магистратуре, он, конечно, далёк от богословия, но называется «Политические коммуникации современной Церкви». Но я вот могу тебе сказать совершенно уже определённо, потому что я его прочитал, по-моему, трижды или четырежды, то есть он уже в процессе, как говорят юристы, правоприменительная практика, есть закон, есть правоприменительная практика, вот правоприменительная практика уже складывается. Я могу сказать, что отсутствие каких-то фундаментальных знаний у студентов по истории религии и даже каких-то минимальных богословских, оно сказывается на понимании предмета даже этого курса, потому что я вот прихожу на первое занятие, это магистранты, у них уже есть образование высшее по той системе, от которой мы сейчас отказались, но всё-таки до недавнего времени она была, и я прошу их заполнить анкету, кто изучал какие-то курсы, связанные с историей религии, с историей религиозных идей и так далее, ведь в магистратуру-то приходят не только студенты МГИМО, а студенты самых разных вузов. И оказывается, почти никто ничего не изучал.

А. Козырев:

— Ну вот очень важно для дипломатов-то знать и историю религии, и религиозную географию. Человек едет в какую-нибудь африканскую страну, он должен представлять себе: а во что там веруют, а какие там есть конфессии, Церкви, а есть ли там православная религия и приходы православные, ведь дипломату, по-моему, это не менее важно, чем политическая география, экономическая география.

В. Легойда:

— Совершенно согласен. Но я думаю, что это даже в каком-то смысле знание такого второго уровня, если угодно, потому что и для дипломатов, и для не дипломатов очень важно в рамках общегуманитарного цикла иметь вполне определённые представления о религии, и если не начатки богословских знаний, то понимание того, что такое богословие, вот этот минимум-миниморум, он, конечно, должен присутствовать, потому что, понятно, что там, если мы возьмём книги того же упоминавшегося уже сегодня Владимира Кирилловича Шохина, где он говорит об отличиях философской теологии от религиозной философии — наверное, вот до этих тонкостей не обязательно студенту, получающему первое высшее образование, доходить, но хотя бы иметь представление о том, что такое богословие, в чём специфика богословского взгляда, он, конечно, должен быть. Но я вот просто хотел сказать, что мне кажется, что в мозаике взгляда современной науки на мир, конечно, вот этого яркого камешка богословского очень не хватает, именно богословской перспективы, оценки в том числе и текущих событий.

А. Козырев:

— Вот для того, чтобы оценивать текущие события, куда надо инвестировать свой разум: в философию или в богословие?

В. Легойда:

— Я бы не делал этой альтернативы. Нет, я, конечно, за философию в том смысле, что мне кажется, что философское образование, оно необходимо любому человеку, который сегодня высшее образование получает и вот для меня принципиальным кажется то, что философия сохраняется как вступительный экзамен в аспирантуру, как кандидатский минимум. Я всё время студентам своим, первокурсникам даже говорю, что вот если, не дай бог, кто-то из вас пойдёт и будет дальше заниматься наукой, вы будете сдавать. Я говорю: давайте поговорим, почему и для чего это делается. И мы тратим на это время, иногда половину лекций, чтобы объяснить, в чём значение этого, почему методологию науки или философию науки, и философию методологии науки важно изучать тем, кто собирается неважно где, в какой научной дисциплине, какой научной дисциплине себя посвятить, и мне, конечно, в этом смысле это представляется принципиально важным. Но вот, с другой стороны, коль скоро мы говорим об образовании и вере, вот попытка такого богословского осмысления современных реалий, естественно, дана в документе «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», который 22 года назад был Архиерейским Собором принят. И вот там ведь много всего: и отношение к обществу, к миру и войне, к современным технологиям, к биоэтике, вот «Основы», и недаром отцы- архиереи, принимавшие этот документ, они очень правильно назвали документ «Основы социальной концепции», то есть показывая, что этот документ не закрытый.

А. Козырев:

— Потом они были дополнены.

В. Легойда:

— Дополнены, да. И мы с тобой принимали участие в написании одного из таких текстов, в подготовке, точнее, его. Но вот я могу сказать, что, скажем, недавно была в очередной раз такая активная дискуссия по поводу, например, суррогатного материнства, и позиция Церкви, она вполне определённая, но когда мы стали разбираться, а с чем она связана, то она связана, скорее, с традицией, с нравственными какими-то оценками, с пониманием недопустимости коммерциализации этого, ну или вообще, но вот сугубо богословских аргументов, которые можно вот так сразу привести, именно богословских, они вот на первый взгляд не обнаруживаются, это была такая сложная внутренняя дискуссия, вот это всего лишь один из примеров, которые показывают, что богословие важно как для самой Церкви, вот осознание, для этой рефлексии по поводу происходящего, но и как взгляд, потому что проблема суррогатного материнства, она ведь в целом, то есть это тема, которая для общества в целом важна.

А. Козырев:

— Ну, кстати, к этой проблеме обращался Святейший Патриарх, выступая в Государственной Думе на «Рождественских чтениях» в этом году, в присутствии всех руководителей фракций, слава Богу, что называется, нет худа без добра, вот то либеральное законодательство, которое у нас было, и которое позволяло продавать наших детей иностранцам оптом и в розницу, сейчас оно отменено, и в этом плане позиция Церкви, она сыграла, мне кажется, значительную роль, то есть вот то, что Церковь несколько лет назад начала говорить о богословской, скажем так, невозможности оправдать это деяние, и в конце концов это услышали наши законодатели, это очень хорошо. Но ведь вопрос, который я задал о философии богословия, он не праздный, потому что я вот вижу сейчас, когда мы год уже живем в ситуации специальной военной операции, как многие молодые люди — (не многие, но они есть) которые потерялись, которые для себя не могли ничего объяснить — обратились к богословию, даже, может быть, не воцерковившись полностью, но они поняли, что ни философия, ни социология, ни политология не поможет им разобраться в том, что происходит, потому что здесь проблема теодицеи, проблема зла, и вот кто-то из них даже поступил в Свято-Тихоновский университет, кто-то стал читать какие-то работы, может быть, многое, что в учении Церкви есть, им кажется странным, они с этим не соглашаются, они обращаются там к протестантской теологии, но они ищут ответы на жизненные вопросы именно в сфере богословского знания.

В. Легойда

— Ну, потому что разный статус высказывания философского и богословского, и философия хороша может быть в этом смысле, я ни в коей мере сейчас не хочу, чтобы это категорично прозвучало, но вот, скажем так, в мирное время, когда свобода высказываний позволяет уходить в любые философские глубины и вариации, а вот в ситуации экзистенциального кризиса хочется какой-то точки опоры, и нужно высказывание иного статуса, чтобы это решение проблемы теодицеи, оно было не решением конкретного философа: «а я так вижу», а чтобы оно как-то вот настолько было фундировано, чтобы оно помогло тебе разрешить, ну, как вот Алексей Фёдорович Лосев говорил, что «религия есть разрешение любого кризиса бытия».

А. Козырев:

— Как у Блока в поэме «Возмездие»: «Жизнь — без начала и конца. Нас всех подстерегает случай. Над нами — сумрак неминучий, иль ясность Божьего лица. Но ты, художник, твёрдо веруй в начала и концы. Ты знай, где стерегут нас ад и рай...», то есть, по сути, та же ситуация войны империалистической, преддверие революции, и поэт обращается к вопрошанию о началах и концах, и обращает свой взор к Богу.

В. Легойда:

— Да, я вот, кстати сказать, заметил: молодые люди, молодые философы, которые сегодня ведут активно, в том числе и свои какие-то там Telegram-каналы, и вот они едут куда-то, то ли в Донецк, то ли из Донецка, и ночью в поезде обсуждают проблему теодицеи как раз, это же непридуманная история, это вот там месяц назад я об этом читал, прямо такие серьёзные, глубокие такие разговоры.

А. Козырев:

— Да, да, я тоже читал. Ну вот в связи с этим напрашивается вопрос: вот образование, это что — мы пришли в университет, и нас всему научили, или всё-таки это какая-то «практика себя», как говорил Мишель Фуко, а за ним Сергей Сергеевич Хоружий, то есть это необходимость самообразования, самоисследования, самовоспитания, что здесь присутствует в современном образовании? Там часы на самоподготовку, то же самое, это что, самообразование или не совсем?

В. Легойда:

— Ну, вот в современном образовании хороший вопрос, что присутствует, или, может быть, чего не присутствует. Мне лично представляется, что вот высшее образование во всём мире зашло в какие-то тупики. Может быть, я не прав, но мне представляется, что не в последнюю очередь, просто с огромным увеличением количества людей, которые это высшее образование получают. Ты помнишь, у нас недавно был разговор на троих на эту тему, и наш собеседник, Егор Борисович Прохорчук, он не вполне с этим согласился, он говорил, что количество... всё равно там выбираются какие-то, так сказать, «звёзды» в любом количестве, и это так или иначе на качество не влияет. Я понимаю логику, но я не могу до конца с этим согласиться потому, что в любом случае подготовить 50 человек или 500 — это совершенно очевидно разница, и удар по качеству будет всегда, в любом случае, и усилий других это требует — отобрать 50, даже не подготовить, а сначала отобрать.

А. Козырев:

— Ну да, хотя бы проверить 50 рефератов или 500 рефератов.

В. Легойда:

— Да, отобрать сначала для поступления, а потом их учить и так далее. Понятно, что везде будут «звёзды» и прочее, но мне кажется, что, конечно, это воспитание себя, конечно, это образование себя, но вот тут, что называется, не до жиру, мне кажется, что самой острой проблемой сегодня является исчезновение границы между образованием как профессиональным экспертным знанием, используем ( современные термины, чтобы не уходить в детали, так сказать, дефиниций, я их как синонимы использую в данном случае), и между дилетантским знанием и увлечением, хобби, чем угодно, это серьёзнейшая проблема, потому что человеку кажется: «ну а что?». Понимаешь, простительно, когда мой 10-летний сын (наверное, простительно) говорит: «А, я всё знаю про гоплитов». Я говорю: «Откуда ты знаешь, сынок?» — «Ну, я посмотрел видео какое-то 10-минутное, я тебе сейчас расскажу». Ну, там, полушутя, но я ему объясняю, что он ещё пока не всё знает. Но когда человек взрослый совершенно серьёзно говорит какую-нибудь глупость, и ему говоришь, «Ну а как же? Это ведь вот не так». Он говорит: «А это моё мнение, а я его никому не навязываю». И считается, что вот эти две фразы — это какая-то железобетонная стена, которая защищает тебя и позволяет тебе сказать любую глупость, потому что «это же моё мнение», а ещё «я его и никому не навязываю», и это значит, что ты имеешь право нести любую чушь совершенно.

А. Козырев:

— У Парменида был путь истины и путь мнений, а люди сейчас не знают, что мнение — это то, что противоположно истине, потому что мнение-то может быть любое, а истина — одна.

А. Козырев:

— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, профессор МГИМО Владимир Романович Легойда. Мы говорим сегодня об образовании и вере. А вот такой у меня вопрос: мы как-то встречались в одном православном центре с Юрием Анатольевичем Шичалиным, у нас проект открывался по такому вот интернет-образованию, связанному с классическими источниками культуры. Вот сегодня не кажется ли тебе, что «мёртвые языки», коими назывались всегда в университете латинский и греческий, стали ещё более мёртвыми? То есть вот есть ли у классики, у классического образования, у классических гимназий перспектива в современной образовательной системе, нацеленной на результат, на компетенции, на какую-то отдачу экономике?

В. Легойда:

— Я очень надеюсь, что есть, и я очень хотел бы в это верить, и я считаю, что, конечно, есть ряд дисциплин, которые, наверное, всё-таки очень важно хотя бы в каком-то виде преподавать и в школе, и в университете, давай хотя бы возьмём именно университет, не будем говорить обо всех учебных заведениях, и я, безусловно, к таким отношу и древние языки, ну, в каком-то виде надо с этим познакомиться, потому что знакомство и с латынью, и с греческим — это всегда знакомство и с культурой. Ну, невозможно здесь просто... Намного больше, чем, наверное, с любым из современных языков, хотя и там предполагается, что ты изучаешь, но тут ты погружаешься в культуру, которая является просто основанием, одним из столпов важнейших для европейской культуры в целом. И мне бы казалось, что, конечно... И, кстати сказать, логику я отношу к тем же дисциплинам, которые, мне кажется, обязательно, как отдельный предмет, хотя бы в каком-то объёме, должна присутствовать в учебном процессе. И недавно прочитал в одном из, опять почему-то Telegam-каналов (круг чтения такой сейчас), который посвящён как раз древним языкам, цитату из Льюиса, из его биографии «Настигнут радостью», где он говорит о том, как он изучал языки и вспомнил эти страницы, где он об этом пишет и это действительно некое погружение в очень важный мир, мне кажется, совершенно другая глубина, перспектива какая-то открывается человеку. Я понимаю, что вот, скажем, вспомнили Юрия Анатольевича Шичалина, конечно, для него, можно сказать, дай ему волю, все бы сели изучать, но а что в этом плохого? Понятно, что, наверное, это невозможно сегодня, но мне бы казалось, конечно, очень важным знакомством.

А. Козырев:

— Но проект-то идёт, этот образовательный портал?

В. Легойда:

— Наш проект, который мы запустили — да.

А. Козырев:

— Как он называется?

В. Легойда:

— Там «30 веков европейской истории», и вот некий новый взгляд, там есть какие-то более традиционные вещи, там просто много разных лекторов.

А. Козырев:

— И это доступные какие-то ролики?

В. Легойда:

— Да, это доступные, бесплатные, на портале журнала «Фома» все это можно посмотреть, и Юрий Анатольевич несколько лекций прочитал, и многие другие достойные наши преподаватели из разных высших учебных заведений. И это, конечно, не только связано с древними языками, далеко не только. Но мне лично кажется, что да, есть же такое выражение, что «образованным себя может читать тот человек, кто хотя бы начинал изучать древнегреческий язык».

А. Козырев:

— Ну вот я начинал, и мы сегодня ночью читали «Апологию» Сократа, я помню, и совсем по-другому воспринимается текст, читать его по-русски или читать его в древнегреческом оригинале. А вот у меня такой вопрос, поскольку всё-таки мы на «Философских ночах»: для тебя есть какие-то философские тексты, философские памятники, которые значимы, которые ты перечитываешь, может быть, в связи с какими-то православными временами года, вот сейчас Великий пост идёт, вроде надо читать духовную литературу, Библию, Новый Завет, а может быть, и какая-то философская практика, которая собирает ум, которая как-то обращает к каким-то смыслам?

В. Легойда:

— Ну, что касается Великого поста, то я последние годы, я сейчас даже не вспомню, сколько лет, но больше пяти, наверное, может быть, даже больше семи лет, боюсь ошибиться сейчас, как-то мне иногда кажется, что это всегда было, я стараюсь перечитывать «Исповедь» Августина.

А. Козырев:

— Ну, это великий философский памятник.

В. Легойда:

— Великий текст. Причём я, поскольку у меня есть вот эта плохая привычка подчёркивать, отчёркивать, у меня несколько изданий, и иногда это мне самому мешает, я беру новое, и вот три у меня текста, они скоро будут подчёркнуты полностью, потому что всякий раз ты находишь...

А. Козырев:

— Разные переводы?

В. Легойда:

— Нет, перевод у меня, я всё-таки использую...

А. Козырев:

— Сергеенко?

В. Легойда:

— Да, да, этот перевод, хотя я слышал от специалистов и нарекания по поводу этого перевода, ну, как-то я к нему привык уже, мне он кажется, так сказать, родным, но при этом всякий раз находишь какие-то совершенно разные вещи. Когда-то, вот я помню, меня больше всего впечатлили страницы, посвящённые маме его, и всё, что связано с матерью.

А. Козырев:

— Но тебе не кажется, что он очень риторичен, этот текст? Я бы так не мог исповедоваться как Августин, потому что мне кажется, что стилистика, может быть, она для IV века была подобающая, но сегодня что-то в этом есть такое вот...

В. Легойда:

— Вот отвлечённо я готов с этим согласиться, но поскольку я в каком-то смысле, дерзаю сказать, с этим текстом сжился, мне он просто кажется, ну, я себя довольно спокойно чувствую именно с этим переводом. Но вот я помню, Ницше, по-моему, говорил: «ну, что там, Августин, всё это неправда, там, три груши украл, тридцать страниц кается потом по этому поводу...» И меня поражало, как Ницше, человек, очень острого ума, как принято говорить, ну, почему же он не почувствовал действительно вот эту метанойю, которая произошла у Августина, что он стал другим, и поэтому он совершенно... Это, как бы сейчас сказали, это не рисовка, а он говорит, что «мы сделали плохое ради самого плохого, потому что никакой другой цели вот в этом нашем воровстве не было». Это, знаешь, как у кого-то из наших специалистов по Возрождению есть мысль о том, что «Августин пишет о себе, но не о себе он пишет», вот для меня в плане осмысления «Исповеди» это одна из самых важных фраз, что это одновременно исповедь и человека, и человечества. Это вот зеркало, которое он ставит, хотя я согласен с тобой о том, что я готов повторить, я бы так не написал, но я себя в этом зеркале вижу всё равно.

А. Козырев:

— Вот эта практика себя, то есть такое вот самоисследование, о котором мы говорили, и которое необходимо в образовании, потому что прежде, чем ты куда-то пошёл учиться, ты задай себе вопрос: а зачем тебе это, что мне, может быть, не на экономический, а в театральный надо поступать, что в моей душе соответствует тому, что я буду изучать.

В. Легойда:

— У меня, знаешь, с Августином ещё связан ещё один такой момент: в своё время, до того, как я пришёл вот к этому тексту и вот к этому смыслу, что он «пишет о себе, но не о себе он пишет», я прочитал в школе ещё, то есть Августина я, по-моему, на первом курсе прочитал первый раз, а в девятом, что ли, классе я прочитал «Подростка» Достоевского, а если помнишь, там начало, и автор-рассказчик говорит, что «нужно быть слишком подло влюблённым в самого себя, чтобы без стыда писать о себе». И мне эта мысль так врезалась, и потом в своём уже дневнике я где-то отметил, прочитав «Исповедь», что если христианин XIX века Достоевский не понимал, как можно без стыда писать о себе, то Августин, когда он писал о себе, он писал не о себе вообще, ну то есть вот это разная степень глубины, вот в этом «как же можно без стыда писать о себе» есть чего-то, чего у Августина совсем нет, это вот уже для человека нового времени, он как-то смотрит на себя совершенно по-другому, а Августин, вот у него настолько произошло это перерождение, он настолько сейчас предстоит пред Христом, что думать о том, как он выглядит: а вот со стыдом он сейчас, без стыда, это что-то даже для моего любимого Фёдора Михайловича или, по крайней мере, его героя, не будем здесь приписывать Достоевскому того, чего, может быть, у него не было, оно недоступно просто.

А. Козырев:

— Без стыда, скорее, Василий Васильевич Розанов, ещё один исследователь себя. Ну, действительно, есть много в культуре «исповедей», «исповеди» Руссо и Толстого, «Самопознание» Бердяева, кстати, тоже очень интересная, сильная и искренняя, в общем-то, книга.

В. Легойда:

— Да и толстовская, мне кажется, безусловно.

А. Козырев:

— Ну, про «Самопознание» Бердяева не скажешь, что это самопознание человечества в лице Бердяева, это я-Бердяев, я-любимый, то же самое и про Толстого.

В. Легойда:

— Хотя толстовская очень, вот опять же, субъективно мне в своё время она как-то..., но я к ней не возвращаюсь, к толстовскому тексту не возвращаюсь.

А. Козырев:

— Но ведь Августин написал не только «Исповедь», еще «О граде Божьем» и огромное количество произведений, но «Исповедь» стала тем текстом, который вошёл в сокровищницу мировой культуры, мировой литературы.

В. Легойда:

— И который читают и физики, и лирики, потому что размышления о времени, всерьёз над этими страницами размышляют в том числе и современные учёные физики, потому что он что-то такое там тогда увидел, почувствовал, что сегодня вот им кажется важным и интересным.

А. Козырев:

— Да, то есть в философии, наверное, и в богословии есть вещи хорошие, они существуют в традиции, а есть вот такие взрывы, после которых немножко мысль становится другой, вот мы к ним обращаемся и сами себя пересобираем, также, как вот «Покаянный канон» Андрея Критского, который читается в начале поста, он нас пересобирает, если мы его слушаем, так и «Исповедь», вот, наверное, немного можно назвать такого рода книг. Ну, я очень рад, что мы и об образовании поговорили, и как-то избежали сегодня вот критики, потому что можно было бы заняться критикой реформ бесконечных, которые шли-шли и в конце концов ни к чему не пришли.

В. Легойда:

-И ламентации по поводу того, как всё плохо.

А. Козырев:

— Вот сегодня я услышал по телевизору, Кириенко сказал: «Исчезло это унизительное слово „услуга“» — ну, как будто мы его включали туда, в закон об образовании, мы с самого начала сказали, что оно унизительно, но исчезло, и слава богу, из закона образования.

В. Легойда:

— Да, люди, входившие и входящие в аудиторию никогда его не принимали.

А. Козырев:

— Да, да, да. Ну, мы не стали сегодня критиковать реформы, дай бог им здоровья, что называется, чтобы они всё-таки пришли к чему-то хорошему, и, может быть, всякое новое это хорошо забытое старое, как говорит народная пословица, а мы поговорили всё-таки о духовном смысле образования, культуры, о том, что нет противоречия между образованием и верой человека, если это искренняя вера, если это вера, основанная на надёжных столпах, «Премудрость созда́ себе дом и сотвори столпов семь», семь столпов — это семь Таинств. И я очень благодарен тебе, дорогой Владимир Романович, что вот нашу передачу услышат, может быть, и студенты наши, и, может быть, наши коллеги, и, может быть, у них возникнет какая-то ответная реакция, они захотят в чём-то с нами не согласиться, но в этом, наверное, и существует задача философии, задача нашей передачи, нашей радиостанции, чтобы пробуждать в сознании людей мысли о хорошем, о добром, о вечном, о том, что нас укрепит в этой жизни. Всех благ на новый день, и спасибо большое. С нами был Владимир Легойда, это была программа «Философские ночи», слушайте нас в эфире Светлого радио, Радио ВЕРА.

В. Легойда:

— Спасибо.

---

Все выпуски программы Философские ночи