«Вера и армия. Религиозное мировоззрение и служба в Вооруженных Силах. Христианское отношение к жизни и войне»

Темой этой программы стал разговор о том, может ли служение в армии привести к вере или укрепить её; как религиозное мировоззрение может сочетаться со службой в Вооруженных Силах; и не противоречит ли участие в войне, где приходится убивать других людей, христианскому отношению к жизни.

На вопросы Константина Мацана отвечали:

• настоятель храма великомученицы Варвары с приделом преподобного Ильи Муромца во Власихе Патриаршего Подворья при штабе Ракетных войск стратегического назначения протоиерей Михаил Васильев;
• староста храма великомученицы Варвары с приделом преподобного Ильи Муромца во Власихе, полковник в запасе Леонид Мельников;
• председатель Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными органами епископ Клинский Стефан;
• кандидат философских наук, доцент философского факультета МГУ Алексей Козырев.

Отец Михаил ответил, может ли служение в армии способствовать обретению веры, и привел примеры, когда воины от страха смерти приходили к осознанной религиозности.

Леонид поделился личной историей, что помогало ему в моменты смертельной опасности на военной службе.

Владыка Стефан говорил о значении главного храма Вооруженных сил РФ, в особенности, для военнослужащих, а также о том, какую роль играет присутствие Церкви в Вооруженных силах.

Алексей размышлял об отношении христианства к войне, а также о феномене православных святых воинов.

---

Ведущий: Константин Мацан

К. Мацан

– «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. Наша сегодняшняя программа будет отличаться от привычных «Светлых вечеров». В отличие от нашего обычного формата, от часового интервью, мы записали несколько бесед с разными людьми. Текущая неделя – время памяти о Великой Отечественной войне, 22 июня мы вспоминали, как и каждый год, начало войны. Сегодня прошел парад. Именно в сегодняшнюю дату 75 лет назад, 24 июня 1945 года, на Красной площади в Москве прошел исторический первый парад в честь победы Советского Союза над нацистской Германией. А полторы недели назад, 14 июня, состоялось освящение главного храма Вооруженных сил Российской Федерации. Все эти события побуждают поговорить в сегодняшней программе на такую тему, как вера и армия, религиозное мировоззрение и служба в Вооруженных силах и шире – христианское отношение к жизни и война. И начнем мы с беседы со священником, который уже не одно десятилетие посвящает себя окормлению военнослужащих, сопровождал их в горячих точках, например, в Косово или в Чечне. С нами на связи протоиерей Михаил Васильев, настоятель храма великомученицы Варвары, с приделом преподобного Илии Муромца, во Власихе. Этот храм входит в состав Патриаршего подворья при штабе Ракетных войск стратегического назначения.

– Отец Михаил, для военнослужащих в чем заключается специфика их такого экзистенциального запроса на разговор о вере, на общение со священником? В чем эта специфика, именно в связи с родом их деятельности, их службы, их служения?

Протоиерей Михаил

– Представьте себе, что у вас в студии кто-то – не дай Бог, конечно, – взорвал ручную гранату. Как вы думаете, в процессе этого взрывания или заложенной в помещении, религиозность сотрудников, которые видят это, повысится? Когда мы сталкиваемся с реальной опасностью, а армия даже в мирное время несет угрозу жизни, очевидно, эксплуатация вооружения и техники сопряжена с некими рисками. Большое количество сконцентрированных на маленькой территории мужчин с разными видами оружия – это всегда потенциальная опасность от неосторожного обращения с ним. И я уже не говорю, в период выполнения задач по предназначению – то есть серьезные учебно-боевые задачи, разноуровневые учения или, соответственно, участие в боевых действиях, пусть пока, слава Богу, и локально. Когда рядом оказывается зона отнюдь не комфорта, когда рядом железки летают, то, естественно, человек начинает задумываться не только о причинах, почему он оказался, но и о том, что же будет с ним, когда физическая кончина его постигнет. Мне кажется, это очень понятно должно быть всем, кто сталкивался с опасностью. Но разница между страхом смерти и религиозностью, как вы понимаете, она очень большая. И вот задача священнослужителя – находиться там, где военнослужащие, чаще всего невоцерковленные, это вдруг осознают. Потому что это очень непродолжительно, человек ко всему привыкает. И если, скажем, человек проходит несколько или даже один вооруженный конфликт, не чувствуя участия рядом, в своей вот такой повседневной деятельности. Церкви, то у человека вырабатывается такой вот волне прагматичный цинизм, и отношение (я не раз с этим сталкивался) к священнослужителям становится весьма и весьма холодным: а, ладно, плавали – знаем, и без вас справились. Сейчас часто слышишь: ну как же, без капелланов победили, соответственно, фашистов и Гитлера и дальше можно точно так же.

К. Мацан

– А что вы отвечаете на вот этот аргумент, что без капелланов победили фашистов?

Протоиерей Михаил

– Что победили, и слава Тебе, Боже. Для меня, как для священника, который достаточно давно трудится в армии, еще с прошлого тысячелетия, да, в режиме онлайн практически ежедневно, и участвовал в качестве пастыря в девяти вооруженных конфликтах (я тут на досуге подсчитал), совершенно очевидно, что это не без Промысла Божия. И в Великую Отечественную войну советские люди перед лицом смертельной опасности очень многие, хотя, конечно, не все, как и всегда, на войне бывают атеисты, и я их встречал не раз, тем не менее очень многие осознают себя верующими, так было и тогда. И находить множество артефактов приходилось поисковому отряду при моем храме, Ильи Муромца во Власихе, прямо вот на поле боя, где мы вели раскопки каждый год, уже 20 лет, с детьми и преподавателями из числа офицеров ракетных войск стратегического назначения. Мы прямо нашли пулемет наш обычный, нашли большой слой стреляных гильз, останки солдат – это было в болотистой местности на западе в Московской области – и стоящую на бруствере иконочку Владимирской иконы Божией Матери, сохранился металлический оклад, деревянный, сама часть иконы, сама доска и приклад пулемета сгнили. Но солдат принял последний бой, стреляя из пулемета по наседавшим врагам. И мы нашли действительно зримое свидетельство того, что он с верой в Бога защищал свою родину. И таких артефактов у нас уже несколько в нашем небольшом музее при нашем храме. Я беседовал с живыми ветеранами из числа наших прихожан, Михаил Яковлевич такой был у нас замечательный прихожанин, Царство Небесное. Он говорил, я, говорит, в октябре 41-го попал в разведроту. И в полковую обычную, подмосковную. И говорит, когда я пришел туда, я на всю роту разведки, молодой совсем, крестик только у меня обнаружили при осмотре. Ну поначалу смеялись, батюшка. А потом, говорит, за войну, когда четыре или пять раз вся рота, включая офицеров, обновилась – ну выбило, убитые и раненые, а я один до Берлина довоевал, то смеяться-то перестали. У меня, говорит, мама на клиросе пела всю жизнь. Я, говорит, все детство, сколько себя помню, лежу, говорит, маленький, когда еще на клиросе, а вокруг меня юбки колышутся, они там что-то поют, а я говорит, на клиросе. Так что я, говорит, верующий пошел. И так, говорит, смеяться-то перестали, батюшка.

К. Мацан

– Отец Михаил, а вы упомянули, что есть разница между страхом смерти и религиозностью. Могли бы рассказать какие-то примеры, лично вам запомнившиеся из вашей практики, как человек этот путь от просто страха смерти – ну конечно, это «просто» в кавычках, – но от страха смерти, понятного всем, наверное, людям, в той или иной степени, до религиозности осознанной проходил.

Протоиерей Михаил

– Мне очень запомнилась под населенным пунктом Джани-Ведено в Чеченской республике, где стояла батальонная тактическая группа морских пехотинцев Каспийской флотилии, они относились тогда, соответственно, к Каспийской.... И было очень больно, я прибыл на следующий день к ним, из района Дышне-Ведено, и мне показали сержанта, который спал в палатке, и за двести метров примерно от его палатки стояла батарея артиллерийская, которая вела огонь по боевикам, по целям в горах, так скажем. И во время вылета из канала ствола одного из орудий произошел разрыв снаряда, разрушение, прямо скажу, из-за дефекта, потом уже выяснилось, при производстве снаряда. Он развалился в воздухе на несколько частей. И один из больших кусков этого снаряда, один из больших осколков, там примерно в полтора килограмма…, пролетев двести метров, разрубил пополам спящего на коечке, отдыхающего после смены, младшего сержанта, морпеха. Он погиб на месте практически сразу. Но знавший его наводчик этого орудия, который непосредственно стрелял, он находился в шоковом состоянии, когда меня провели к нему, чтобы побеседовать. И мы с ним очень долго, несколько часов говорили. И это простой мальчик, обыкновенный мальчишка, лет 19–20, он вот за эти несколько часов, я буквально видел, мы с ним говорили, он стал рассказывать мне про сержанта, рассказывать про свою жизнь, рассказывать, как они готовили, осуществляли наводку по координатам, которые им задали. Как он все по инструкции, он несколько раз это мне повторял, оправдываясь, действительно, в моем лице как бы перед всеми, что он сделал все правильно, что, соответственно, он не ошибся в наводке на цель, но тем не менее убил своего товарища, которого он знал. И вот этот вот совершенно ужасный случай, он привел к тому, что он на следующее утро меня попросил – этот мальчик оказался некрещеный, – его крестить. И я крестил его там. И этой вот дорогой – от страха и действительно даже вот такого ужаса от совершенного до осознания себя христианином, она была пройдена им за один этот вечер, что мы с ним говорили.

К. Мацан

– А в чем была для него суть того, что он узнал о Христе и христианстве, что захотел стать христианином?

Протоиерей Михаил

– Он прежде всего увидел вот эту такую очень жестокую, но реальность: пути Господни неисповедимы, делай что должно, и будь что будет. Он видел, что не все вмещается в привычную схему: нажми на кнопку и получишь результат. Он увидел, что жизнь сложнее, и в нашем случае действительно страшнее, чем просто механическое выполнение того, что должно, что случайность – это псевдоним, под которым Себя являет Господь Бог. И что мало просто делать все правильно. Необходима, если хотите, Божественная помощь, что он нуждается в помощи и защите. Это обретение веры было через страх, через страх принести боль, страдание, в нашем случае даже смерть своему товарищу по неосторожности. Он уповал на то, что Господь поможет ему не стать впредь вот такой вот причиной смерти других людей, которые ему дороги, что он будет осознанно, с Божией помощью выполнять свой долг, и случайность будет на его стороне. Вот это его было побудительным мотивом. Но это, еще раз говорю, понимаете, это очень тонкая материя. Похожих историй много. Другой конфликт. Танкист, попали ему в танк, танк сгорел, соответственно, частично сгорел. Командир экипажа, обгорел, его эвакуировали, лейтенанта этого – я его видел. А соответственно, сержанта, маленького роста совсем, из одной из частей, дислоцированных в Сибири, совсем маленького, буквально у костра мне привели его товарищи и говорят: вот он выжил. И этот мальчишка говорит со мной односложными фразами: «В танк больше не сяду. Я больше танкистом не буду. Пожалуйста, сажайте меня в БТР, могу пехотинцем воевать, но в танк не сяду. Больше в танк не сяду. В танк я не сяду». Вот он в таком состоянии первые минут 10–15 со мной разговаривал. То есть это был такой монолог, в который очень сложно было вклиниться. Чайку ему дал, с собой у меня там сыр был вкусный, еще что-то. Знаете, постепенно он так вот, чая горячего напился – это все медленно – не быстро, и вот он немножко оттаивать стал. И вот когда он выговорился, тогда я только смог, ну действительно так успокоился, обмяк немножко, я смог ему начать говорить что-то о том, что ну, наверное, какой-то смысл в жизни у тебя все-таки есть, раз Господь Бог тебя сохранил. И там расстояние было небольшое, там 30–50 сантиметров, и если бы попало в тебя, не попало бы соответственно в маску орудия. А то попало в то место, где орудие крепится к башне. Шок был такой большой, что вот этот вот мальчик совсем, ну действительно, очень худенький молодой парень, он вот постепенно, от этого шока отойдя, и сказал: а я вообще некрещеный. А вот вообще вы крестите людей? Ну, конечно, крещу. Он тоже вот крестился. Везде практически обретение веры происходит под давлением каких-то обстоятельств такой силы, что запросто человека могло бы и не остаться. А он остался, и человек задает вопрос: почему я вдруг, оказавшись рядом и, почувствовав вот это буквально дыхание смерти, остался жив? А как я буду жить после этого? Ведь я мог уйти из этой жизни, а я остался. И вот этот вопрос, он очень, извините, заинтересовывает.

К. Мацан

– Еще один вопрос хочу вам задать – про патриотизм. Про саму эту категорию, которую сегодня часто используют, часто полощут, кто-то этим словом ругает, ерничает над ним, а кто-то говорит, что ну для военнослужащего это не пустой звук, и это вот то, о чем вы говорили. Человек, который там воюет и рискует жизнью, для него это нечто очень сознательное, когда он говорит о патриотизме. А как вы это видите?

Протоиерей Михаил

– Не нравится мне такой вопрос. Вы поймите, что патриотизм, как героизм и мужество – это просто правильно и качественно выполнять свою задачу в тех условиях, в которых ты оказываешься. В одних условиях надо просто молчать. В других условиях надо бежать в атаку, в-третьих – нужно кому-то оказать какую-то помощь. В-четвертых, ну и так дальше, понимаете. То есть надо просто честно делать свое дело. Извините, пожалуйста, но патриотизм не только и даже, на мой взгляд, не столько, а это и кадилом махать, это и любить свою жену или мужа, честно нести вот эти бытовые тяготы и трудности, не унывать, не поддаваться панике, особенно сейчас, когда многие люди, начитавшись мессенджеров или насмотревшись всякой гадости по телевизору, начинают эмоционально окрашиваться или возбуждаться в одну или другую сторону. Патриотизм – это не делить на политические кланы и партии своих сограждан, это любить, извините, граждан всех стран и вообще всех людей, как заповедал нам Господь. Патриотизм – это намного больше, чем национальная узость в самых разных ее формах, да, – фашизма, шовинизма, национализма. Патриотизм, любовь к своей родине, к своей земле отнюдь не означает ненависть или неприятие других. Патриотизм, он совершенно не сводится к милитаристским намекам – я хочу, чтобы все это понимали. Ну по крайней мере, это вот позиция, на которой я настаиваю. И я вот чем больше сталкивался в своей жизни с войной, тем меньше воспринимаю любые слова о патриотизме. Ты делай, что должен, как говорят святые отцы, и будь что будет. Патриотом можно и нужно быть в мирное время, но не допускать до войны. Больше всего мне не нравятся профессиональные агитаторы и пропагандисты всех мастей, в том числе процерковных и даже прежде всего, которые лозунги кидают. Ты один раз на горку поднимись и попробуй там пожить хотя бы одну недельку. Ты один раз поучаствуй в общевойсковой атаке, когда тебе очень сильно в туалет от страха хочется, видя, как рядом люди камнем падают. У меня были такие ощущения по первости, еще в Косово, когда в первые попал бои. И это все было очень страшно. И я никому не советую разбрасываться такими терминами, как патриотизм. За это придется ответить. В том числе и перед судом истории. Нам не нужно войн, решать все надо мирно.

К. Мацан

– Это был протоиерей Михаил Васильев, настоятель храма великомученицы Варвары, с приделом преподобного Ильи Муромца, во Власихе, Патриаршего подворья при штабе Ракетных войск стратегического назначения.

К. Мацан

– Это «Светлый вечер» на радио «Вера». Мы продолжаем наш разговор. Услышав слова священника, хочется теперь услышать о том же, но с другой стороны: как переживает момент опасности сам военнослужащий и как связывает это с религиозным чувством. Об этом нам рассказал староста храма великомученицы Варвары во Власихе, полковник в запасе, Леонид Анатольевич Мельников.

Л. Мельников

– Когда человеку трудно, допустим, на прыжках с парашютом, когда дверь открывается, вниз смотришь – высоко, страшно, тоже уже какие-то мысли возникают. Так что а профессия, служил, вернее, всегда в десантных войсках, моменты такие, когда бывает немножко волнительно или страшно, бывают часто, поэтому как-то уже подвигало к этой мысли, всякие возникают: на кого надеяться в крайнем случае. А таких моментов, если вспомнить, было много. И постоянно вот потом начинаешь анализировать: в таких критических ситуациях всегда в последний момент что-то помогало. В то время к вере я это не относил, но это уже потом, когда понял, кто мне помогал, что есть ангелы-хранители и так далее. И, допустим, случай такой был – у меня не открылся парашют, это 155-й прыжок был, купол спутался, стропы запутались. В это время прыгали с двух тысяч метров, на все раздумья там чуть больше 40 секунд, если свободного полета. И по задаче прыжка я должен был 30 секунд там комплексы всякие сделать, упражнения, потом открыть парашют, за кольцо дергаю – 800 метров уже где-то приблизительно до земли остается. Вот вместо этого парашют не открывается, стропы вытягивается. И я эти оставшиеся метры боролся за жизнь, страха как такового не было, потому что знал, что делать: следующим стропы попытался распутать, потом отцепить основной, включить запасный парашют. И вот я там возился-возился, в итоге получилось так, что и отцепиться плохо получилось, пришлось время потратить, там немножко парашют в этом плане не работал. И когда уже запасный парашют кольцо дернул, он все равно от меня не отходит, потому что я забыл руку в сторону увести, и падал спиной к земле, и поток воздуха купол ко мне прижимал. И вот буквально там уже потом понял, что происходит, и рукой парашют в сторону сбил, он открылся, и до земли оставалось, только тогда вспомнил про землю, и буквально я успел только ноги свести, чтобы приземлиться. Приземлился в лесу среди коряг, ну там буквально еще секунда и, наверное, было все. Вот тоже момент такой, то есть я в такой вот ситуации, это один из случаев, потом их много было, ну не с парашютом, вообще по жизни, что кто-то помогает человеку в этой жизни в критические моменты. Потом, когда уже училище военное закончил, офицером стал и служил, здесь в Туле проходил службу, в разведподразделениях. И потом в Афганистан, это 87-й год, последний год – 87-й, 88-й и 89-й год был. И собираясь, уезжая в Афганистан, я нашел крестик свой, которым меня крестили, взял с собой. Ну на шее не принято было носить, я его носил в кармане, в записной книжке. Потом еще мама бумажку написала, молитовку какую-то, ну тоже я ее не читал, просто бумажку свернула, сунула мне в карман. Вот с этим крестиком и с молитвой я уехал туда, в Афганистан, и там постоянно с собой носил. Вот там в Афганистане ну служба то же самое. Ну как, молитв я в то время никаких не знал, не молился, но о Боге приходилось иногда вспоминать. И вот там тоже случаев много всяких было. И вот один из случаев, это опять же вот до того, как парашют, думаю, что ангел-хранитель человека бережет. БТР у нас сломался, заехали, как потом оказалось, на минное поле, колонна шла. И БТР наш остановился, а там минут 5–10 ждут, если техника неисправна, то ее или в сторону куда-то сталкивают, в пропасть, если это непроходимое, или объезжают. И вот пока наш механик-водитель БТР ремонтировал, а сзади колонна стоит, все боятся объезжать. Потом все-таки один лейтенант объехал, и колонна нас начала обгонять. Я сидел по ходу движения с левой стороны на броне – все сверху ездили, чтобы при подрыве потерь было меньше. И машина где-то десятая проезжает, я почувствовал, что сейчас подрыв будет, и пересел с одной стороны БТР на другую. И машина, как раз это оказался топливозаправщик, ну КАМАЗ с большой цистерной, цистерна заполнена бензином. И вот в момент, когда он проезжал, пересел на другую сторону БТРа. Этот топливо заправщик подрывается, мина срабатывает. Троянские мины, они срабатывают неизвестно под какой машиной, вот сработала под этим. То есть я почувствовал, что сейчас будет подрыв, хотя как это неестественно, нереально, опять какие-то силы человека уберегают от неприятностей. Вот то же самое в этом случае, я пересел на другую сторону. И в итоге ну как: бензином запахло, взрыв. И опять же бензин – ну в фильмах показывают, если топливозаправщик взрывается, обязательно это пламя, огонь, а там в цистерне дыра такая, с человеческую голову, и из этой дыры бензин хлынул, ну пробило колесо, взрывом оторвало, оно улетело на 50 метров. Ну в общем, падающие камни сверху, песок, звон в ушах. И вот первые мысли: что с водителем? И сначала: сейчас все загорится и придется бегать по этому пламени. Но взрыв произошел, машина остановилась, перекосило ее, а бензин почему-то вот не загорелся, хотя это ну по всем правилам такого не бывает, ну это реально было. Потом следующие мысли, что с водителем, раз так, по-правильному это надо убегать, чем дальше от этой машины, от этого бензина, вспыхнет в любой момент. Побежал, ну спрыгнул с БТРа, к кабине подхожу – кабина, дверь открыта, водителя нет. Смотрю – он впереди, уже метров 150, бежит. Думаю, знал, что везет. Ну в общем, водителя спасать не пришлось, живой оказался.

К. Мацан

– Леонид Анатольевич, а как случился именно приход в храм осознанный? Это как, связано было вот с теми испытаниями военной службы, о которой рассказываете?

Л. Мельников

– Ну на войне, как известно, атеистов не бывает, все по-своему верят, не зная молитв, но Бога вспоминают и просят помощи и поддержки. А уже ближе к вере это после Афганистана службу проходил во Власихе, построили храм. И в строительстве этого храма я непосредственное принимал участие. Ну как, храм воинский, и нашей воинской части, я был командиром части, иногда выделяли солдат для строительства. Ну я вместо с солдатами тоже там работал. Священником отец Михаил у нас в храме настоятель был назначен. И у него была мысль, мечта, задачу он себе такую поставил – возродить в Вооруженных силах православие, в армии, и вот этим вопросом он занимался. Ну и так как я командир части был, и с ним приходилось часто общаться. Ну и плюс вот, занимаясь стройкой храма и общаясь с отцом Михаилом, там потихоньку я уже более близко подошел к вере. И он все объяснял, рассказывал. И я понял, что это действительно очень сильная, нужная и правильная вещь. И в плане полезности, насколько вера эта нужна людям, я это понял, когда в батальоне вечером политмассовая работа тогда была, проводил занятия, и ну солдаты там по часу, по 30-40 минут занятия проходили. Я как командир части, часть небольшая была, параллельно занимались, про всех солдат у меня бумажка такая была, листок, я там вел учет, ну не длинно писал, а просто всех нарушителей, были на учете, то есть каждого проступки записывал, чтобы проводить потом работу. И вот когда отец Михаил где-то ну по времени, может быть, полгода, может быть, меньше, проводя эти занятия, заметил, что у меня в эту тетрадь записывать нечего. То есть солдаты почему-то стали, хотя часть воинская моя была в числе лучших в городке и как бы в плохую сторону не отличалась дисциплиной, а тут и вообще солдаты перестали нарушать. И больше нарушителей продолжало было, ну так, небольшое количество, среди прапорщиков и офицеров. Я так анализировать начал, думаю: вот, на политмассовые солдаты ходят – дисциплину перестали нарушать. Прапорщики и офицеры в этом время дома сидят, отдыхают, а у них нарушения как раньше были, ну так и встречаются.

К. Мацан

– Это был Леонид Анатольевич Мельников, староста храма великомученицы Варвары, с приделом преподобного Илии Муромца, во Власихе, полковник в запасе. Напомню, это «Светлый вечер», мы продолжим наш разговор в следующей части программы. Не переключайтесь.

К. Мацан

– Здравствуйте еще раз, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. Наша сегодняшняя программа отличается от привычных «Светлых вечеров». В отличие от нашего обычного формата, от часового интервью, мы записали несколько бесед с разными людьми. И говорим мы, напомню, сегодня на такую тему, как вера и армия, религиозное мировоззрение и служба в Вооруженных силах, и шире – христианское отношение к жизни и война. Как мы уже сказали, полторы недели назад, 14 июня, состоялось освящение главного храма Вооруженных сил Российской Федерации. В чем значение нового храма для людей, для самих военнослужащих и в чем, в принципе, стратегическая (употребим здесь военный термин) задача присутствия Церкви в Вооруженных силах. Об этом в нашем разговоре размышляет епископ Клинский Стефан (Привалов), настоятель главного храма Вооруженных сил Российской Федерации, председатель Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными органами.

– Владыка, я бы вот с чего хотел начать. Я помню, когда проходил военную кафедру в университете, меня очень так поразили слова одного из преподавателей, офицеров в высоком звании, военного переводчика по специальности, который так как-то, впроброс, сказал такую фразу, что что такое дать человеку военное образование, вот общевоенную подготовку – это фактически воспитать из него профессионального убийцу. В этом, конечно, есть такое полемическое заострение, но и тема в этом есть: соседство военного образования, служения, необходимости иногда лишать другого жизни и вот сопровождение Церкви служения военного, участие пастыря – вот как этот, может быть, для вас не сложный, а со стороны кажется, очень сложный смысловой узел разрешается?

Епископ Стефан

– Дело в том, что если бы не было бы Русской Православной Церкви, то все равно была бы вооруженная защита нашего государства, нашего Отечества. Но Русская Православная Церковь, наверное, как и другие мировые религии, вносит определенный духовный смысл в защиту Отечества. То есть мы через понимание, что защищаем Святую Русь, мы защищаем свои традиционные ценности, защищаем свою самобытную культуру, с этого и начинается самоопределение человека как личности. Личность, она связана с Богом. Если человек служит, даже с оружием в руках, он все равно служит Богу и своим ближним. Потому что в первую очередь оружие в руки военнослужащему дается не для убийства, а для защиты своего Отечества, своих сограждан, своих близких, родных. Это очень серьезные вопросы. Понятно, что ни один человек, если у него нет патологии психической, не хочет применять оружие по другому человеку. Потому что в любом случае совсем чистым остаться нельзя. И святые отцы учили, даже после участия в сражениях практиковалась определенная духовная дисциплина, покаянная дисциплина, определенное воздержание в причастии было у людей, которые прошли боевые действия. И сейчас реабилитация очень важна для военнослужащих, которые принимают участие в боевых действиях. Но все-таки служение с оружием в руках это служение по защите своего Отечества – значит, своих сограждан, своих близких, родных, своих родственников. Мы стараемся вот в своей духовной практике объяснять военнослужащему, что когда ты против своего противника готов применить оружие, ты должен тысячу раз подумать, в первую очередь о том, можно ли примириться, можно ли какие-то действия предпринять, которые бы не развязывали вооруженный конфликт. Можно ли какие-то использовать средства, которые бы в качестве устрашения или демонстрации силы оказывались бы вполне достаточными для ограждения нашего населения от вооруженного столкновения. Ну, естественно, отношение к пленным, отношение к мирному населению. То есть Русская Православная Церковь, как, наверное, и все остальные мировые религии, учит сострадательности к человеку, который уже находится без оружия – то есть нельзя убивать, нельзя добивать, нельзя творить бесчинства по отношению к мирному населению. Нельзя проявлять гнев по отношению к противнику. Речь идет не о праведном гневе, а этом внутреннем, личностном отношении к противнику. Вот если бы мы научились любить противника, в конце концов, меньше было бы выстрелов как с той и с другой стороны. Вот я думаю, что здесь есть над чем подумать, в первую очередь духовникам, священнослужителям, которые работают с нашими военнослужащими, сотрудниками правоохранительных органов, со всеми теми, кто в руках держит серьезное оружие. Особенно сейчас, когда вот уровень технического совершенствования современного оружия, он находится на столь запредельных высотах, что даже, наверное, до конца и мы не можем понять, что же будет, если все это оружие будет применено. Но в первую очередь речь идет о ядерном оружии, химическом, биологическом, бактериологическом. Вот те коронавирусные явления нам показывают, что достаточно какого-то очень умного специалиста, который приведет к непоправимому такому результату по отношению ко всему человечеству, то есть один вирус убивает многие миллионы людей.

К. Мацан

– А то что вы говорите, наверное, не наверное, а точно релевантно для ситуации, когда вы общаетесь с инженерами, разработчиками оружия, которые работают в кабинетах, лабораториях, и вы призываете их к какому-то ответственному отношению, такому этическому, духовному отношению к тому, что они делают. А когда речь идет о работе, например, с военнослужащими в горячих точках, где враг это не абстрактное понятие, некий потенциальный враг, а где за этой горой, за этим перевалом сидят люди с оружием, которые это оружие направляют в твою сторону. Насколько здесь вообще могут быть уместны слова о любви к врагам? И в чем здесь специфика служения священника?

Епископ Стефан

– Дело в том, что, когда мы воспринимаем врага абстрактно, то есть какую-то силу, которая готова вас уничтожить – это один подход. Другой вопрос, когда мы молимся Богу о том, чтобы Он управил ту ситуацию, которая складывается на поле брани. Мы знаем, что одна женщина, допустим, в каком-нибудь кавказском селении может остановить противоборство двух сел, которые друг друга ненавидят. Вот она встанет, как мать, по отношению к своим соплеменникам, воздвигнет руки и останавливает брань, которая совершенно не нужна была. Но мы еще и говорим о том, что каждый наш помысел, каждый наш молитвенный вздох, он может сыграть свою роль, в том числе и в противоборстве с теми силами зла, которые мы считаем, что это силы зла. Но и там, и их может Господь смирить, управить, остановить вовремя. Мы знаем это по тем историческим событиям, когда в эпоху татаро-монгольского нашествия люди пугались явления Божией Матери, оставляли желание поработить наши города и села, вот все это было. Причем если бы мы вернулись к истокам и начали бы внутри себя вот создавать этот духовный потенциал, возможно, что многое было бы совсем по-другому воспринято бы и военнослужащими, и те события, которые вот происходят сейчас в мире, и та вражда, где люди ненавидят друг друга просто из-за того, что внутри накопилась вот эта ожесточенность, ненависть, злоба. Причем она, вполне возможно, что до конца даже и не мотивирована. Если бы вот эту злобу перенаправить в мирное русло. А без религиозного такого вспомоществования эту задачу не решить. Посмотрите, что сейчас в Америке происходит, то как раз таки как лакмусовая бумажка – то есть озверение одних людей по отношению к другим из-за какой-то мелочи – цвета кожи там, разреза глаз, имущественного положения. Мы ведь знаем, что православные христиане есть и среди благоверных князей, есть среди Христа ради юродивых. Но Христа ради юродивые не восставали с оружием в руках на благоверных князей, ни те в свою очередь не относились к неимущим, как к чему-то совсем уже плохому в жизни общества.

К. Мацан

– Владыка, а хотел бы вас еще спросить о специфике служения именно в условиях Вооруженных сил, с военнослужащими, в чем такая специфика у военного капеллана, у военного священника?

Епископ Стефан

– Когда священнослужители приходские, они всегда приходят в храм к своим, там все – бабушки, дедушки, молодежь – они все верующие, без исключения. А военный священник приходит в роту, в подразделение, и там, естественно, все – то есть нельзя воинский коллектив разделять на верующих и неверующих, мусульман, буддистов, иудеев и других вероисповеданий – то есть священнослужитель должен быть пастырем для всех. И это накладывает определенные, может быть, ограничения, такт и специфику в его служении. Но самое главное, что священник должен быть настолько любящим и духовно чистым, чтобы к нему люди тянулись. Потому что, если этого не произойдет, все остальное можно будет оставить за скобками. Вот это, наверное, первый момент. И второй – то что в Вооруженных силах люди сталкиваются с таким состоянием, когда они практически постоянно имеют угрозу по отношению к своей жизни. То есть человек, который уже обрекает себя на это служение, он должен быть готов по тревоге подняться, сесть в самолет, вертолет и куда-то бежать, и в конце концов рисковать своей жизнью. Причем то что сейчас происходит в мире, это развязывание войны, оно может быть мгновенным. У кого-то просто зуб заболит, и он скажет: ну хватит жить всем остальным, потому что мне слишком плохо – я умираю от коронавируса, или от рака, или еще от чего-нибудь – и нажмет какие-то несколько кнопок. В этот момент каждый из тех, кто остается с другой стороны, будет по отношению к этой ситуации в тяжелейшем положении. Вот, с одной стороны, нужно быть всегда готовым к отражению агрессии, а с другой стороны, всегда нужно иметь ну такую вот духовно чистую и спокойную, уверенную армию, Вооруженные силы, своих командующих, главкома, ну естественно, и верховного главнокомандующего, который с выдержкой будет принимать самые ответственные по отношению к цивилизации решения.

К. Мацан

– В середине июня прошло освящение нового православного храма, главного храма Вооруженных сил Российской Федерации. Мы об этом храме говорили в наших предыдущих программах, и сейчас, когда уже совершилось освящение, и в нем теперь будут регулярно совершаться богослужения, я хотел бы спросить вот о чем. А чем должна быть миссионерская, скажем так, задача появления такого храма? Каким образом появление главного храма Вооруженных сил может способствовать тому, что на практике среди военнослужащих, в том числе молодых, будет, если угодно, становиться больше верующих людей? Или так задача не ставится?

Епископ Стефан

– Понятно, что кто-то, может быть, и ставит какие-то задачи, но мы исходим из церковной и духовной практики. Мы понимаем, что храм есть, он место сосредоточения многих и многих людей, в первую очередь военнослужащих. Это место сосредоточения в том числе и тех людей, которые, может быть, никогда не связывали свою жизнь с Вооруженными силами, но видят, какое великолепие получилось, и как все грандиозно и масштабно, что в свою очередь может быть и нашим духовным оружием, то есть если видят, что страна, государство, люди могут собраться, в течение полутора лет возвести такую красивейшую махину и архитектурный шедевр. А с другой стороны, понимание, что если мы столько средств тратим на вот это благолепие и служение Богу, то уж во всяком случае все остальные у нас тоже имеется. Понятно, что уже сейчас организуется серьезная работа. Это будет место, где будет воспитываться и обучаться военное духовенство, братья и сестры милосердия, помощники командиров по работе с верующими военнослужащими, будут офицеры, воспитатели будут проходить определенную доподготовку двухмесячную – это место, где формируется, наверное, вот такой духовный потенциал нашего воинства. Это уже сейчас видно, потому что даже те мероприятия, которые прошли по освящению Патриаршего собора, главного храма Вооруженных сил Российской Федерации, по написанию главных икон видов и родов войск, которые прошли уже по всем воинским частям, люди поклонялись этим святыням. Мощи святых угодников Божиих, небесных покровителей российского воинства, уже почивают внутри храма, каждый из алтарей, который освящен Святейшим Патриархом и владыками, участвовавшими в богослужении, это алтари небесных покровителей видов и родов войск. Я уже на этой неделе служил и в верхнем храме, и в нижнем храме архиерейские службы прошли. На самом деле храм задышал свой правильной духовной жизнью, это очень отрадно. И надеюсь, что каждый, наверное, россиянин должен обязательно посетить это святое место для нашего Отечества.

К. Мацан

– Несколько лет назад была возрождена традиция, да не традиция, а вот то, что можно назвать институтом военных священников, военных капелланов. И сейчас, насколько мы знаем, эти военные капелланы также встроены, скажем так, в общештатное расписание, штатную структуру Вооруженных сил и подчинены тем, кого раньше называли политруки – вот такие политические руководители, то есть тоже офицеры. Вот в чем смысл такого шага?

Епископ Стефан

– Ну дело в том, что сами военные священнослужители, они подчинены не вот этим военно-политическим органам, они напрямую замыкаются на командира воинской части или подразделения и соединения. Это, соответственно, помощники командира по работе с верующими военнослужащими. И, естественно, их функционал, их зона ответственности, она отличается чисто от того, чем занимаются офицеры-воспитатели. Понятно, что у нас есть та сфера, которая недоступна никому, священнослужитель – это человек от Бога, которого Сам Господь наделил определенными правами и обязанностями. Вот эта сакральная функция внутри воинских формирований, это, наверное, то уникальное, что на сегодняшний день, может быть, особо должно быть востребовано в любом воинском формировании. Человек, который может и готов послужить Богу, он обязательно должен встретиться с военным священнослужителем. Через диалог, через просвещение, через таинства Церкви, возможно, именно внутри души человека в погонах откроется что-то незримое для него, но очень важное в первую очередь для самого человека и для всего общества в целом. Мы отчасти теряем наше молодое поколение, потому что тут такой нигилизм, который существует или потребительское отношение ко всему и вся, оно непродуктивно. А для этого нужно иметь хотя бы какой-то временной отрезок, и в первую очередь то время, когда человек приходит в армию и отвлечен от какой-то вот внешней этой суеты, сосредоточен, собственно говоря, на самом себе, он может начать потихонечку открывать в первую очередь свои духовные силы, духовные знания и, наверное, духовный опыт. Все то, что происходит с человеком, понятно, что происходит по Промыслу Божию, и по этому же Промыслу Божиему и внутрь воинских частей приходят священнослужители. Дай Бог им сил, здоровья, мужества, крепости, именно радости общения от того церковного служения, которое они совершают среди военнослужащих.

К. Мацан

– Это был епископ Клинский Стефан (Привалов), настоятель главного храма Вооруженных сил Российской Федерации, председатель Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными органами.

К. Мацан

– Это «Светлый вечер» на радио «Вера». Мы продолжаем наш разговор. Существует устойчивое понимание, что христианство это религия любви. Как соотнести это с тем, что война это, пусть неизбежное, но все же зло. Как относиться к оправданию войны, как осмыслить феномен православных святых воинов? Эти и другие философские вопросы неизбежно возникают в контексте нашего сегодняшнего разговора. Мы задали их Алексею Павловичу Козыреву, кандидату философских наук, доценту философского факультета Московского государственного университета. Нашим слушателям Алексей Павлович хорошо знаком как ведущий программы «Философские ночи» на радио «Вера».

Алексей Павлович, целый большой вопрос, философский вопрос встает, когда мы говорим о войне и, не знаю, о возможности справедливой войны, полезной войны. С одной стороны, вроде все интуитивно мы понимаем, что война как агрессия, как убийство – это зло, а с другой стороны, так же понимаем, скорее интуитивно, что часто это необходимое, неизбежное зло. Вот так ли это, как эти вопросы, на которые, наверное, нет финальных ответов, но как проблемы, осмысляли философы в разные эпохи, вот наиболее значимые, какие вам кажутся здесь имена и мысли?

А. Козырев

– Ну вообще задумываться о том, что люди могут жить без войны, и что война не является неизбежным и неотъемлемым атрибутом человеческой истории, мыслители, философы и люди вообще стали достаточно поздно. Иммануил Кант писал в XVII веке работу о вечном мире, которая стала такой легендарной работой Просвещения, где он сказал, о том, что человечество должно бы взрослеть, человечество должно переходить в состояние зрелости и научиться договариваться, решать все вопросы путем переговоров, а не на полях сражений. Ну вообще-то говоря, я считаю, что христианину и христианскому философу грешно апологетизировать войну. Война – это зло. Безусловное, условное, относительное, абсолютное – но это зло, и прославлять войну называется работать на диавола, в любом случае. Но мы должны понимать, что есть разные обстоятельства, которые делают войну неизбежной. Вот примерно в таком духе рассуждал в своей книге «Оправдание добра» Владимир Соловьев. У него есть 18-я глава, которая называется «Смысл войны», где он сравнивает войну с болезнью: человек болеет, у него повышается температура – это означает, что организм борется с заболеванием для того, чтобы вернуться к нормальному состоянию. Не для того, чтобы умереть, а для того, чтобы снова стать здоровым. И поэтому война тоже вот может мыслиться как процесс восстановления некоего «статус кво» – восстановления справедливости, защиты от врага, установления попранного достоинства. Когда в опасности находятся твои близкие, твоя земля, твоя родина человек не может быть пацифистом, он не может сложить руки и сказать: нет, я позволю врагу убивать моих близких. Он берет в руки оружие и идет на защиту своей родины, своего Отечества. Иногда говорят, такая война является священной. Но все равно, на мой взгляд, «священная война» – это метафора, не может быть война священной. Война всегда позорна, всегда страшна, всегда сопряжена с смертью, с убийством, с отъятием у человека жизни. И радоваться этому, разжигать в себе чувство мести, чувство ненависти к врагу – это не христианское чувство, в любом случае, с христианством это ничего общего не имеет. В период Первой мировой войны, которая была страшной войной, потому что вдруг оказалось, что людей можно убивать с воздуха, самолетами, что химическое оружие, газы в окопах могут убивать людей – ничего такого до этого не было. И, в общем, неслучайно эту войну называют мировой войной. Русские философы по-разному относились к войне. Ну, во-первых, надо сказать, что все философы поддались определенному соблазну прославлять свой народ и свою страну, участвующую в армии, и проклинать страну врага. Если мы почитаем французскую и немецкую публицистику этого времени, то для французов нет человека хуже немца, и все что относится к немецкой культуре, все ужасно, все смердит. Соответственно, для германцев исчадием ада являются французская культура и французский язык и все, что связано с Францией. То есть война, она всегда возбуждает в человеке не самые лучшие инстинкты и чувства. И вот русские философы, они тоже разделились на такие два лагеря, один из которых был сторонником духовной мобилизации, то есть всячески прославлял войну, считал, что война должна стать периодом каких-то новых откровений, русской идеи, русского человека. Ну, например, отец Сергий Булгаков поработал, тогда еще Сергей Николаевич Булгаков, на этой стезе, он писал статьи о духовной мобилизации. А люди, которым довелось попасть на фронт, как Федор Степун, неокантианец, один из участников журнала «Логос», который попал на фронт, будучи доцентом университета, стал прапорщиком-артиллеристом, написал очень впечатляющую книгу «Записки прапорщика артиллериста», где он показал, что называется, окопную правду, то есть что ничего хорошего в войне нет и никакой мобилизации там не происходит, а скорее война заставляет проявлять не лучшие качества человеческого духа. То есть вот и со стороны русских философов тоже была окопная тыловая артиллерия, которая прославляла войну, а были те, кому на это войне довелось оказаться, довелось очутиться, и кто писал о правде войны. Вот эту правду почему-то часто люди не любят слышать, не любят о ней говорить. Поэтому и военная проза, во всяком случае в Советском Союзе, определенным образом цензурировалась, что можно писать, чего нельзя писать.

К. Мацан

– Алексей Павлович, а вот для многих, наверное, из нас ну так известен, даже из курса школьной программы, пример Льва Толстого, с его радикальным пацифизмом, неприятием какого бы то ни было насилия, принципа непротивления злу силой. Это тоже экстраполируется в том числе и на конкретно военные действия. Даже, помню, нам в школе учительница по литературе говорила, что Индия была освобождена, потому что последователи толстовских идей непротивления злу насилием вышли без оружия перед англичанами, и те не посмели стрелять по безоружным – вот так вот это добро победило зло. Как к этой концепции можно отнестись, опять-таки на фоне религиозных в том числе исканий Толстого?

А. Козырев

– Не всегда, когда люди выходят без оружия, все так хорошо заканчивается. Мы можем вспомнить 9 января, да, «кровавое воскресенье», когда мирная демонстрация в Санкт-Петербурге была расстреляна – эти события стали началом русской революции, первой русской революции, стрельба по безоружному народу. Поэтому не всегда такой пацифизм имеет благой исход. Но здесь надо и все-таки сказать, что Толстой тоже был неглупый человек, был участником Крымской кампании, да, он участвовал в войне, он написал «Севастопольские рассказы». В этой кампании не только Толстой участвовал, но Константин Николаевич Леонтьев, у которого была другая точка зрения на войну и который считал, что в истории человечества бывает много неприятного и даже злого, в то же время это зло иногда выразительно, эстетично, может обращаться в какую-то пользу. Поэтому позиция Толстого это как раз та позиция, против которой выступает Владимир Соловьев в «Оправдании добра», в «Трех разговорах о войне, прогрессе и конце всемирной истории», где Толстой выведен под именем Князь, который выступает за всеобщий мир. Вообще говоря, Толстой, часто его позицию сводят к непротивления злу – это неверно. Толстой считал, что надо сопротивляться злу, просто он считал, что ,в силу христианских заповедей, злу нельзя сопротивляться силой, то есть он был за мирное сопротивление злу. Но, вообще говоря, это если понимать христианские заповеди так, как они описаны в Евангелии, то действительно сложить оружие и отказаться от вооруженной борьбы, что, собственно говоря, и делали ранние христиане. Было несовместимо пребывание в христианской Церкви, веры во Христа и воинства, в войне. Если ты становишься христианином и если ты принимаешь святое Крещение, то ты должен отказаться от своего воинского ремесла – так было в первые века христианства. Во многом это бы обусловлено тем, что ждали скорого второго пришествия Христа, мировая история должна закончиться. Но мировая история не закончилась, поэтому вот те, скажем так, извечные проблемы истории человечества, к которым относятся и войны, к ним как-то нужно было относиться. Христианство из такого вот зилотства, ревнительства первых веков превратилось в религию компромисса. Здесь я должен сказать, что, конечно, приятие христианином войны, безусловно, является компромиссом, снисхождением, точно так же, как мы принимаем и грех после крещения: человек крестится, но он продолжает грешить, он продолжает совершать грехи. Как такое возможно? Вот Тертуллиан, например, считал, что такое невозможно, и впал в ересь монтанизм. Он считал, что если человек крещен, если он в духе Христовом, он не может больше грешить. Мы знаем, что человек грешит и исповедует свои грехи, ходит на исповедь. Мы помним, например, историю нашего выдающегося инженера Калашникова, который прожил очень длинную жизнь, и когда он в конце своей жизни написал письмо Патриарху, в котором он покаялся за изобретение смертоубийственного оружия. И мы помним ответ Патриарха, который утешал его и говорил, что эти оружием он принес славу и безопасность своей родине. Но этическая проблема есть. И я думаю, что здесь более прав Калашников, который почувствовал свою нравственную вину за то, что он изобрел орудие убийства. Хотя мы знаем и другое, что Сергий Радонежский, преподобный Сергий, благословлял иноков Пересвета и Ослябю на Куликовскую битву. В этом, наверное, проявляется и такая как бы неоднозначность отношения христианства к войне, что на войне ты можешь тоже совершить подвиг, но не убив другого человека, а положив душу за друг своя, то есть это вид христианского подвижничества. Человек, который принес себя в жертву за своих близких, за свою родину, достоин того, чтобы именоваться святым, поэтому христианство знает традицию святых воинов. Но святым человек становится не за то, что он убил наибольшее количеств врагов, а за то, что он погиб сам, за то, что он принес себя в жертву во имя Христа. Вот поэтому, когда мы вступаем на почву рассуждений о теме христианство и война, надо быть очень осторожными, и прежде всего острожными в осуждении кого бы то ни было, например в осуждении Толстого, говорить: ну вот Толстой абсолютно неправ, да. У него есть своя сермяжная правда в этой идее – как бы учение Христа, исповеданное и прочитанное в этом вопросе до конца. Далеко не во всех вопросах христианства Толстой был истинным христианином – он не верил в Воскресение Христово, он не верил в чудеса, совершенные Спасителем, поэтому ставить в качестве образца христианина Толстого нельзя. И, вообще говоря, когда человек что-то принимает, может быть, и в этом приятии своем он доходит до каких-то крайностей и перегибает планку – я имею в виду его учение о непротивлении злу.

К. Мацан

– Это был Алексей Козырев, кандидат философских наук, доцент философского факультета МГУ, ведущий программы «Философские ночи» на радио «Вера». На этом мы заканчиваем наш сегодняшний разговор. Напомню, у микрофона был Константин Мацан. До свидания. Берегите себя.