«Священники в советские годы». Светлый вечер с прот. Константином Кобелевым и Сергеем Чернышёвым (31.08.2017)

У нас в гостях были настоятель храма преподобного Серафима Саровского при психоневрологическом интернате №16, старший священник храма Покрова Пресвятой Богородицы в Бутырской тюрьме протоиерей Константин Кобелев и Профессор Московского Государственного Строительного Университета, доктор геолого-минералогических наук Сергей Чернышёв.

Мы говорили о жизни Русской Церкви в советские годы и об одном из наиболее известных московских священников тех лет — протоиерее Александре Егорове.

---

А. Пичугин

— Здравствуйте, дорогие слушатели. Это «Светлый вечер» на Светлом радио. Здесь Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— ...Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Вместе с нами и с Вами в этот «Светлый вечер» ближайший час проведут протоиерей Константин Кобелев, настоятель храма преподобного Серафима Саровского при психоневрологическом интернате № 16, старший священник храма Покрова в Бутырской тюрьме и клирик храма Святителя Николая Мирликийского в Бирюлево. Здравствуйте.

Протоиерей К. Кобелев

— Добрый вечер.

А. Пичугин

— И также вместе с нами сегодня Сергей Николаевич Чернышев, профессор Московского государственного строительного университета, доктор геолого-минералогических наук. Добрый вечер!

С. Чернышев

— Добрый вечер! И выпускник Свято-Тихоновского университета в первом выпуске, бакалавр богословия. Но сейчас написал я книгу о Святой Канавке, которую вполне можно бы защитить и на магистерскую, а возможно, и на кандидатскую диссертацию по богословию. Так что я в этом богословском направлении работаю, пишу статьи, книги, выступаю.

А. Пичугин

— Вот такие замечательные люди сегодня вместе с нами в этой студии.

А. Митрофанова

— Мы собрались, чтобы поговорить об очень интересном периоде в жизни Церкви — это советское время, время, когда многие храмы были закрыты, еще больше — разрушены, но, вместе с тем, каким-то невероятным образом сохранились очаги такие христианства по всей стране и, в частности, в Москве. Очень известный храм — Ильи Обыденного в самом центре города, про который сегодня уже ходят какие-то прямо легенды, какое там было уникальное пространство, духовное пространство, и какие замечательные священники там служили. Откуда они вообще взялись в советское время? И кто были прихожане этого храма? Кто были те смелые люди, которые, вопреки запретам и преследованиям, приходили, в частности, в этот храм? Как это все было вообще? Вот очень важно, мне кажется, сегодня попытаться «узнать историю на ощупь». Есть такое выражение, оно мне очень нравится — через реалии эпохи, через свидетелей этого времени. И наши сегодняшние гости — как раз такие свидетели. Вы ходили в этот храм, отец Константин. Насколько я понимаю, Вы очень хорошо знали священника, который там служил, известного в то время, и сегодня о нем тоже много говорят — протоиерей Александр Егоров? Легендарная личность. А в чем суть его легендарности, я надеюсь, Вы нам расскажете.

Протоиерей К. Кобелев

— В этом году мы празднуем, можно сказать, отмечаем 100-летие переворота, который действительно очень изменил жизнь нашей страны. И часто слышится такая ностальгия, говорят: вот, как было хорошо в советское время! Была водка, даже 2.70, а потом 3.62, и так далее...

А. Пичугин

— Прекрасно!

Протоиерей К. Кобелев

— Да. И прочее. И если мы сейчас посмотрим, очень многие люди всячески, всячески защищают и оправдывают Сталина, Ленина, кого угодно. «Не страшно, что он расстрелял миллион, может быть, арестованных».

А. Пичугин

— Не помнят, потому что, ничего, не знают.

Протоиерей К. Кобелев

— Да, ничего. Так везде на самом высшем уровне говорится, что ничего страшного, что это вот расстрелял — зато он чего-то построил. Ну, на крови, конечно, и на костях людей. Но дело в том, что, конечно, люди, наверное, не касались того времени в плане обстановки, которая тогда царила. Потому что это была обстановка, в первую очередь, лжи, что, в первую очередь, запоминается. Потому что говорилось с экранов и проповедовалось одно, а люди жили иначе. И Вы скажете, что сейчас так, но, в какой-то степени, совсем было другое. Потому что, действительно, на словах была свобода совести — и в Конституции, и где угодно, и первая Конституция была как раз тогда, когда были страшные гонения. Но главное то, что действительно невозможно было, очень трудно было прийти к Богу. Я помню, когда я учился в МГУ, и у меня была такая мысль — где бы почитать Библию? И вот ее можно было почитать только в Ленинской библиотеке, если тебе дадут доступ в спецхран.

А. Пичугин

— А кто мог его получить?

Протоиерей К. Кобелев

— Ну вот, например, у меня один знакомый писал дипломную работу по Бунину. И вот ему дали такой доступ, например.

А. Митрофанова

— Интересный ход.

А. Пичугин

— То есть для того, чтобы получить какую-то, ну, будем говорить, богословскую, церковную литературу, нужно было просто, если ты учишься в гуманитарном вузе, писать работу, для которой потребуются, возможно, какие-то церковные книги, ну, или, по крайней мере, хотя бы описания?

Протоиерей К. Кобелев

— Да. Тогда единственный был такой путь найти, допустим, Евангелие: это обратиться к сторожу Богоявленского собора в Елохово и с ним договориться, попросить его и потом уже интересоваться, справляться — действительно, может быть, кто-нибудь принесет, тогда вот я тебе дам или продам.

А. Пичугин

— У меня один очень хороший знакомый, сейчас известный церковный регент, рассказывал, как в конце 70-х — начале 80-х годов он чудом достал Евангелие от Иоанна — это первое Евангелие. Ну, до этого он уже ходил в какое-то время в Церковь, но ему Евангелие в руки не попадало. И даже священники — ну, может быть, они считали, что это молодой человек, учащийся... Он сам пришел в Церковь в старших классах школы в конце 70-х. И, видимо, священники, которые ему попадались, считали, что, ну, ребенку, может быть, и не стоит давать в такое опасное время эту книгу. И вот каким-то чудом он в конце школы получил Евангелие от Иоанна и потратил несколько ночей на то, чтобы от руки его себе переписать. После школы он ушел в армию, забрал эту тетрадку с собой. И вот, говорит, единственная книга, которая у меня была, это Евангелие от Иоанна, которое я от руки переписал, полученное через десятые руки где-то в одном из московских приходов.

Протоиерей К. Кобелев

— Но, несмотря на то, что даже на Пасху в храм нельзя было попасть молодому человеку... Я вот шел, например... Идешь в храм — и тут идут бабушки. Берешь какую-то старушку под руку и говоришь: «Бабушка, бабушка, расскажите, пожалуйста, что я — Ваш внук». И вот действительно...

А. Пичугин

— (Смеется.) С удовольствием брали.

Протоиерей К. Кобелев

— И мы подходим к милиции, она ни в какую меня не хочет пускать. Она начинает вообще плакаться, что «вот я старая, больная, не могу, я буду на него опираться, как же я без него», и так далее. И вот большими уговорами только можно было проникнуть. Современные ребята вряд ли это понимают.

А. Пичугин

— Доводилось просто слышать неоднократно уже от большого количества священников такую мысль, что Церковь тогда может говорить, может проповедовать, и тогда она устойчива, когда она испытывает не лучшие времена и когда она отчасти гонима.

Протоиерей К. Кобелев

— Ну, Церковь гонима всегда. Она гонима сейчас...

А. Пичугин

— А сейчас?

Протоиерей К. Кобелев

— Она гонима сейчас.

А. Пичугин

— А где она? Не в России, явно.

Протоиерей К. Кобелев

— Не, ну сколько всего сейчас говорится...

С. Чернышев

— В обществе.

Протоиерей К. Кобелев

— В обществе сколько всего говорится, какая дезинформация! И продолжает идти, несмотря на любые объяснения. Поэтому, Вы знаете, я не ощущаю, что что-то стало иначе. Единственное — что, слава Богу, хотя бы не надо как-то исхитряться, чтобы привести ребенка в храм и еще что-то. Вот это — слава Богу, конечно.

С. Чернышев

— Нет, это, Константин, конечно, очень стало иначе, очень иначе. Я намного старше Вас, и даже вот этот седовласый священник годится мне в сыновья. (Смеется.) И я прекрасно помню 40-е годы и по своим родителям и предкам, которых я великолепно знаю, я с ними живу и сейчас... Я знаю и 30-е, и 20-е годы, и так далее... (Смеется.)

Протоиерей К. Кобелев

— Вы живете — в смысле, помните?

С. Чернышев

— Да. Я все это помню. Я живу в тех годах и только что написал, закончил книгу об Александре Дмитриевиче Самарине, который был товарищем председателя Поместного собора...

Протоиерей К. Кобелев

— Ваш дедушка?

С. Чернышев

— Мой дед, да. И был кандидатом в патриархи. Человек, конечно, был в высшей степени православный — он был обер-прокурор Синода. И мать моя, его дочь, тоже всю жизнь хранила веру и всегда была в Церкви. Но тогда мы были гонимы, и нас как бы сжимали и отжимали, и вытаскивали из семьи людей, чтобы они, так сказать, уходили в комсомол. И я сам-то ушел в комсомол из этой среды. Но эта среда скрытого молитвенного общения с Богом — она мне прекрасно известна. И, конечно, то, что было в 40-х и 50-х годах, это совсем не то, что сейчас.

А. Пичугин

— А вот расскажите, пожалуйста... Извините, что я Вас перебиваю, но очень интересно услышать Вашу свидетельскую историю — то, что Вы видели своими глазами. С какого года Вы явно... Даже не года — с какого примерно периода Вы явно, отчетливо помните себя в Церкви? Ну, понятно, что в детстве приводили. А вот Вы сами вот первые какие-то свои впечатления составили?

С. Чернышев

— Ну, конечно, я отчетливо помню себя в Церкви — как Вы сказали, с детства приводили. Да, это были годы 1947-1950. Вот уже 1951-1953 годы, когда я переехал в Москву...

А. Пичугин

— А где Вы жили?

С. Чернышев

— Я жил в Поленово, на Оке.

А. Пичугин

— А, замечательное место, напротив Тарусы.

С. Чернышев

— Да-да. И там директор музея Дмитрий Васильевич и моя мать Елизавета Александровна Самарина-Чернышева — они были глубоко верующие люди. Они читали по ночам перед праздником каноны, все, что нужно вычитать без священника. Они читали, и я оставался тоже около них быть. Но ночью, как ребенок, я засыпал, и они потом отказали мне в этом присутствии, потому что я, видимо, им мешал. Потом я уехал в Москву к тетушке, которая стала меня Великим Постом кормить бульонами, и она была человеком неверующим с юности до 90 лет, когда наконец по нашему влиянию в нашей православной семье она причастилась, исповедалась, пособоровалась и скончалась благодатно... Вот у нас в семье хранилось православие моей матерью. Она была духовное чадо отца Александра Егорова. И жена моя — я говорю, я с ней иду на исповедь, но мне приходится час ждать, пока отец Александр ее исповедует, потому что она очень много узнала своих грехов, и поэтому беседы с батюшкой были очень-очень продолжительные, с отцом Александром, а он любил ее...

А. Митрофанова

— А что он был за человек? Про него довольно часто можно услышать от одного, от другого человека, от третьего — кто в те годы ходил в Обыденский храм, Ильи Обыденного в Москве. Но я думаю, что большинству из нас это имея мало о чем говорит. Расскажите, откуда вообще происходит этот человек?

С. Чернышев

— Храм Ильи Обыденного вообще был один из самых выдающихся храмов в Москве. И отличался он тем, начиная со старосты, что староста Виктор Иванович там был православный, верующий, преданный Церкви человек, и его никак не умела советская власть заменить на своего ставленника, который бы доносил, что там происходит в Церкви, и работал не столько на Церковь, сколько на ее разрушение, как это было в большинстве храмов, где старосты так именно были поставлены. Традиция этого храма идет от отца Александра Толгского, который пригласил отца Александра Егорова. Это был священник, которого знала вся Москва, который такой же был, как отец Александр, нам хорошо знакомый. Я не застал отца Александра Толгского. Но это был батюшка, который окормлял во время войны людей. И, понимаете ли, во время войны особенно возникла потребность в том, чтобы идти в Церковь. Потому что, как говорится в русской пословице, «гром не грянет, мужик не перекрестится».

Протоиерей К. Кобелев

— Да, батюшка... Извините, я перебью...

С. Чернышев

— Там такие грома гремели во время войны! Я помню эти грома и помню бомбежки города Москвы.

Протоиерей К. Кобелев

— Помню, батюшка говорил о том, что как пошли похоронки, так народ пошел в Церковь.

С. Чернышев

— Так народ пошел, да. Отец Александр во время войны тоже бывал в Церкви. Он уже был юношей, работал на заводе и учился, и в Покровском храме бывал со своим отцом, матерью. В то время нельзя было показать, что ты верующий человек. Вот мать моя нас водила в Церковь из нашего Поленова в село Велегож, где был храм, и мы старались пройти лесами, даже без дорог, с тем чтобы только не попасть, не встретиться ни с кем и не пройти через село, потому что в этом селе была школа, где я учился, она работала, и нельзя было, чтобы люди знали, что мы посещали храм.

А. Пичугин

— Напомним, дорогие слушатели, что Вы слушаете «Светлый вечер» на Светлом радио. И сегодня у нас в гостях протоиерей Константин Кобелев, настоятель храма Преподобного Серафима Саровского при психоневрологическом интернате № 16, клирик храма Святителя Николая в Бирюлево, и Сергей Николаевич Чернышев, профессор Московского государственного строительного университета. Мы говорим о Церкви в советские годы. В общем, что редко бывает в нашей программе, говорим о Церкви в советские годы середине ХХ столетия, в 40 — 50-е годы. Сергей Николаевич вот сейчас, буквально перед этим небольшим перерывом, начал рассказывать о том, что его семья до войны относилась к так называемым «непоминающим». Это очень интересное течение, о котором сейчас написано несколько книг, но, тем не менее, широкому кругу людей, даже интересующихся Церковью, историей православия в ХХ веке, это не так хорошо известно. Вот как раз поэтому расскажите, это очень важно.

С. Чернышев

— Да, мой отец был духовным чадом отца Анатолия Потапова, ныне прославленного оптинского старца. Потом он скончался в 1923 году, и тогда он попал под руководство епископа Афанасия Сахарова, тоже ныне прославленного в высоких.

А. Пичугин

— Да-да.

С. Чернышев

— И потом отец мой, вследствие того, что он так был глубоко воцерковлен, попал в тюрьму и сгинул там в 1942 году — на Преображение его приговорили к очень большому сроку, но, тем не менее, по-видимому, в то же время расстреляли. Так что я происхожу из такой семьи, которая была очень глубоко укоренена, как Вы понимаете по моему деду, по моему отцу, в Церкви.

А. Пичугин

— Насколько в 30-е годы вот это течение «непоминающих» было заметно в Церкви?

С. Чернышев

— Оно... Трудно мне сказать... Я знаю круг этих людей, поэтому для меня он достаточно широкий. Отец Глеб Коляда тоже, по-видимому, принадлежал к этой церкви, потому что он много помогал священникам, которые скрывались, и ходил по деревням, по селам, где они служили в банях и в сараях, относил им, наверное, и вино, и просфоры для того, чтобы можно было службы петь, и просто хлеб насущный передавал.

А. Пичугин

— Многие из клира Николо-Кузнецкого московского храма, при котором Свято-Тихоновский университет в свое время образовался, я знаю, тоже их церковное прошлое... Ну, они-то сами не застали, как люди более позднего поколения, но, тем не менее, их родители как раз принадлежали у многих к «непоминающим».

Протоиерей К. Кобелев

— Моя крестная мама тоже была чадом владыки Афанасия Сахарова. И вот смысл, конечно, был в том, что гонение было столь сильное, что Церковь уничтожалась почти под корень. И вот пришлось церковным властям пойти на какой-то компромисс с советской властью. И митрополит тогдашний, еще тогда не был патриархом, митрополит Сергий Страгородский, выпустил там соответствующее послание...

А. Пичугин

— Декларация 1927 года, да, это мы знаем.

Протоиерей К. Кобелев

— Декларация 1927 года. И вот против нее выступил целый ряд различных митрополитов, епископов. Причем, они не были какой-то одной сплоченной организацией. Там были различные толки, с различной степенью осуждения, допустим, митрополита Сергия, с различной автономностью в церковных делах. Некоторые заходили настолько далеко, что, например, современная Церковь их не причисляет к лику святых, потому что они даже переставали поминать, например, митрополита Петра, который был после смерти патриарха...

А. Пичугин

— Их сложно просто осудить за это — время такое было.

Протоиерей К. Кобелев

— Время было трудное. Просто патриарх Тихон скончался и вместо себя поставил преемника. То есть вместо блюстителя патриаршего престола — митрополита Петра Крутицкого и Коломенского. И вот сейчас и решается так: тех из «непоминающих», кто признает митрополита Петра, современная Церковь сейчас причисляет к лику святых. А если уже митрополита Петра даже не признавали, тут уже сейчас пока что их причислить к лику святых нельзя. Вот такая сейчас обстановка с «непоминающими».

А. Митрофанова

— Вообще, конечно, чудовищное время. Вы сейчас рассказываете об этом, а я представляю, насколько невероятны были вот эти условия, что люди, которых объединяет самое большее, что может нас объединять, — любовь ко Христу, по таким земным причинам, в силу таких передряг раскалывались на части. Притом, что их объединяет ведь гораздо большее, чем то, что их разделяет. Но то, что разделяет, кажется им в тот момент настолько значимым и важным... И нам сейчас трудно это представить.

Протоиерей К. Кобелев

— Но они... Извините, я хочу сказать... Они разъединялись, но тут ведь можно так еще сказать — ведь враг вот, с одной стороны, и старался как бы людей разделить, а с другой стороны, такую объединенную какую-то организацию легче было уничтожить в то время. Поэтому вот это разделение было способом выживания тоже в то время.

А. Митрофанова

— Очень сложно сейчас, действительно, возвращаться к реалиям того времени. Сейчас уже, во взрослом, практически, возрасте — те люди, которые родились в эпоху Интернета. То есть они не застали то время, когда не было Интернета. И вот за эти 70-80-90 лет такой невероятный скачок произошел, не только в техническом плане, но и в плане ментальном. Нам сейчас действительно невозможно себе представить, что значит жить в закрытой стране, в закрытом пространстве, где Церковь может быть уничтожена. Потому что эта Декларация митрополита Сергия 1927 года — компромиссный такой ход, но многие историки сегодня оценивают ее именно как возможность спасти хотя бы то, что осталось в закрытой стране, где все, в общем, жизнь Церкви под угрозой.

С. Чернышев

— Да. Это, конечно, со стороны митрополита Сергия была попытка спасти то, что осталось. Но, к сожалению, те, с кем он хотел заключить компромисс, они это так не рассматривали. Они уничтожали всех. И в деле моего отца, которое я читал на Лубянке, прямо от него требовали, чтобы он подписал, что митрополит Сергий связан с фашистами. Это было в 1942 году, его допрашивали. В 1942 году, когда уже начали открывать церкви. И поэтому я хочу сказать, что эта попытка митрополита Сергия почти не привела ни к чему. Потому что к моменту, когда Сталин решил восстановить права Церкви, официально признать ее и разрешить выборы патриарха, сколько — три епископа только — оказалось возможным собрать.

А. Митрофанова

— Четыре.

С. Чернышев

— Четыре. Потому что у нас сейчас сотни епископов. Тогда, в предвоенные годы, были десятки епископов, и большинство из них были либо в заключении, либо уже были расстреляны.

Протоиерей К. Кобелев

— Либо в ссылке.

С. Чернышев

— Да. Так что попытка митрополита Сергия, конечно, была очень существенна потому, что все-таки можно было совершать таинство крещения, таинство венчания, брака, таинство исповеди и причастия — открыто в церкви. И многие люди этим пользовались. Потому что так, как меня крестили, и так, как венчались мои родители, могли только очень немногие воспользоваться вот этими закрытыми...

Протоиерей К. Кобелев

— В Васнецовском доме, да?

С. Чернышев

— В Васнецовском доме, да.

А. Пичугин

— Венчались там?

С. Чернышев

— Виктор Михайлович Васнецов был глубоко верующим человеком, и его дети. Один из них стал священником в Праге и все время служил там.

С. Чернышев

— Отец Михаил, да.

А. Пичугин

— Я правильно понимаю, что речь идет о Васнецовском доме, который возле Храма Христа Спасителя на набережной?

С. Чернышев

— Протоиерей К. Кобелев

— Нет, это по проекту Васнецова построен, а я говорю о доме…

А. Пичугин

— О доме самого Васнецова?

С. Чернышев

— ...о доме Виктора Михайловича Васнецова, где сейчас Музей Васнецова. Там, наверху, в его мастерской в 1936 году меня крестили. Недавно один мой товарищ...

А. Митрофанова

— Потрясающе!

С. Чернышев

— ...сказал мне, что «я был на этих крестинах, и на меня это произвело сильное впечатление», потому что...

А. Пичугин

— Недавно! Недавно Вам сказал?

С. Чернышев

— Ну, он мне сказал, да. Он на пять лет старше меня, ему 85, мне 80. Он мне сказал, Кирилл Раевский, сказал мне: «А я был, Сережа, на твоих крестинах!» (Смеется.) И было много народу! Я думал, что там никого не было, а было много людей на этих крестинах! То есть был круг этот вот закрытый...

А. Пичугин

— Такая другая совершенно церковная история, о которой, слава Богу, можно еще поговорить с живыми ее участниками.

С. Чернышев

— Вот. Это закрытый...

А. Пичугин

— Мы продолжим через минуту в этой студии. Алла Митрофанова, я — Алексей Пичугин. И вместе с нами сегодня протоиерей Константин Кобелев, настоятель храма преподобного Серафима Саровского при психоневроинтернате № 16, старший священник храма Покрова Богородицы в Бутырской тюрьме и клирик храма Святителя Николая в Бирюлево; Сергей Чернышев, профессор Московского государственного строительного университета, доктор геолого-минералогических наук. Через минуту в этой студии мы продолжим.

А. Митрофанова

— Еще раз добрый светлый вечер, дорогие слушатели! Алексей Пичугин, я — Алла Митрофанова, и напоминаю, что в гостях у нас сегодня протоиерей Константин Кобелев, настоятель храма преподобного Серафима Саровского при психоневрологическом интернате № 16 и старший священник в Покровском храме в Бутырской тюрьме, и Сергей Николаевич Чернышев, профессор Московского государственного строительного университета, доктор геолого-минералогических наук. Мы говорим про удивительное время, которое, с одной стороны, было временем гонений на Церковь, с другой стороны, было временем, которое нам дало каких-то потрясающих людей и потрясающие имена. Вот один из таких священников, известных в таком кругу московской интеллигенции, протоиерей Александр Егоров, судя по свидетельствам людей, которые знали его лично, и сейчас с нашими гостями тоже об этом обязательно поговорим, был человеком, который вот... вот он жил Христом. И через него, как через пастыря, эта любовь к Богу и к людям транслировалась, она очень чувствовалась. Мне кажется, что, знаете, сегодня вот время у нас такое, когда, казалось бы, священников очень много, храмы открыты. Но вот, извините, в Москве, действительно, можно в один храм пойти, в другой и выбрать то, что тебе ближе. А когда, например, приезжаешь в провинцию, знаешь, что люди там очень расстраиваются, слыша, например, проповеди священников, которые в 90-е годы пришли в храм, о том, что «Вы все — погибшие, Вы все — в грехах умираете, прозябаете»... То есть там интонация проповеди построена на обличении. И в ней нет интонации любви. Я знаю людей, которым от этого очень больно. И Вы сейчас рассказываете про то время, и я понимаю, что священники в то время — они как-то были какого-то другого замеса, что ли. Расскажите об отце Александре Егорове — что это за человек?

С. Чернышев

— Вы знаете, вот я стоял, ну, я с батюшкой держал плат... И люди подходят к причастию. Ну, вот, конечно, объявлял батюшка, и все знают, что прийти вот причаститься — надо исповедоваться. И приходит человек — видно, что ничего еще не понимает, и сразу к причастию идет. Батюшка еще на меня посматривает, потому что я-то резко часто с людьми разговариваю. Говорит: «А Вы исповедовались?» Это вот: «Нет, а как это? Что?» — «Вот Вы знаете, а Вы тут приходите завтра, натощак, и подходите на исповедь. Вот и мы с Вами поговорим». Все — пожалуйста, особенно подчеркнуто тепло, доброжелательно. Действительно, у человека возникает желание прийти. Не то, что сказать: «Вот, Вы не исповедовались — уходите», и все. Конечно, батюшка — у него был лозунг, можно сказать, принцип такой, что «да никто не утешен не отыдет». То есть чтоб из храма никто не ушел без утешения. Когда на исповеди возникал слишком длинный разговор, а людей много, он говорил: «Вы знаете что, вот у меня еще много людей, извините, пожалуйста»... Он всегда очень корректно и очень мягко разговаривал. «И вот, если Вы можете, если Вас не затруднит, Вы тут посидите, пожалуйста, на лавочке напротив иконы «Нечаянная Радость». Я к Вам подойду, как только освобожусь». И вот действительно, заканчивается служба — «Батюшка, пойдем обедать! Куда ты?» — «Нет, подожди». И вот он идет, садится там на лавочку рядом с этим человеком и начинает разговаривать. Мы ходим, ходим, самим кушать хочется. «Батюшка!» — «Уйти, не мешай мне!» Вот он может час, два просидеть, вот так вот проговорить. И, конечно, он очень внимательно, очень с каждым человеком старался понять его, узнать. Очень интересный был случай, когда у нас была прихожанка одна, ныне здравствующая, слава Богу. Их две сестры было. И вот очень мама была верующая. И она в ужасе говорит: «Батюшка, батюшка, она сказала, что она к Вам придет!» — «Очень хорошо!» — говорит батюшка. И вот я помню, как на весь храм раздается громкий голос этой женщины, которая к батюшке, ругается и дочь, особенно одной из них(?). И вот всяко говорит она: «Сумасшедшая, фанатичка, ходит в храм» и прочее, а батюшка говорит: «Да, да, да, да, ну разве так можно?» И прочее. То есть, ну разве так можно — не имел в виду, что в храм ходить, а что вот надо маму уважать, еще что-то. И вот «мы с ней поговорим, поговорим». Она совершенно успокоилась, они начали о чем-то другом уже, стало тише, тише. Через некоторое время она начала ходить в храм и стала его прихожанкой. То есть вот это, конечно, было удивительно — то, что было на наших глазах.

А. Митрофанова

— Ну вот это любовь называется, мне кажется. Это такой момент, ну, по-моему, невероятно важный. Сейчас тоже, понимаете, сейчас так это нужно людям. Они так хотят увидеть доброго священника, который не обязательно будет их все время гладить по головке, но который будет...

А. Пичугин

— Который выслушает хотя бы, да...

А. Митрофанова

— Выслушает и примет, не оттолкнет, не отвергнет! Это так важно! Это... Знаете, слава Богу, сейчас таких священников тоже очень много. Но бывают разные ситуации. Вот, судя по всему, отец Александр Егоров — это такой образец священника, для которого на первом месте был Господь Бог и человек. «Возлюби Бога и ближнего».

А. Пичугин

— Я так понимаю, что 70 — 80-е годы — времена, если можно, конечно, говорить о 70-х как о времени какого-то своеобразного расцвета, пускай в жестких условиях, церковной Москвы, было несколько центров такого притяжения. Это Ильинский храм, Ильи Обыденного, это Новая Деревня отца Александра Меня, это Николо-Кузнецкий храм отца Всеволода Шпиллера, это Крестовоздвиженский храм в Алтуфьево, где начинал служить молодой Дмитрий Смирнов.

С. Чернышев

— Гребнево.

А. Пичугин

— Да-да. И вот несколько таких. Но это в одной Москве только. А где-то еще? Ну, к отцу Тавриону Батозскому ездили в Латвию, где было поспокойней и посвободней. Но больше-то, пожалуй, таких центров... Ну, в Ленинграде, конечно, было достаточно храмов достаточно известных священников, но больше-то, пожалуй...

С. Чернышев

— Пюхтицы были таким центром привлекательным...

А. Пичугин

— Прибалтика, да! Там все было гораздо проще.

С. Чернышев

— Моя дочь Екатерина, которая сейчас благочинная Дивеевского монастыря, она, собственно, выросла в Пюхтицах. Потому что она, будучи студенткой, раньше еще ездила туда, к отцу Алексею Беляеву, который был духовным отцом ее бабушки, моей матери, и с Костромы, с 20-х годов был знаком с моей матерью. Это опять свой круг. И Катерина ездила тогда в Пюхтицы очень часто, и уже в студенческие годы, учась в Патрисе Лумумбе, она, как теперь я понимаю, сообразила, что ей надо избрать монашеский путь, студентке медицинского факультета. И я как-то привез ей из Индии золотое кольцо с замечательным камнем — там они могут быть легко приобретены. Она сказала: «Мне это не надо». Она уже была настроена через Пюхтицы на то, чтобы быть... Когда она окончила университет, это было в 1990-м году, наверное, она уехала в Дивеево (там еще не было монастыря) и осталась там для того, чтобы поступить в монастырь, как только он возникнет. Она верила, что он там будет создан. И когда там был создан монастырь, то она подала заявление и была принята послушницей и в это время тяжело заболела. И они жили в совершенно сырых, холодных кельях, потому что все было совершенно не готово, крыши протекали, отопления как следует не было. У нее воспаление легких. Приехала лучший пульмонолог Москвы Маргарита Раевская, наша хорошая знакомая, сказала, что ее надо лечить, что вообще, когда ее вылечим, ее надо отправлять в Крым на несколько месяцев для того, чтобы поставить на ноги. Отец Александр и отец Константин поехали в Дивеево и причастить, и пособоровать Екатерину.

Протоиерей К. Кобелев

— И Вы только немножечко не сказали о том, что, конечно, в Вашей семье все-таки это был такой очень болезненный момент. Потому что Катя закончила медицинский — он тогда не назывался «университет», он назывался... А, Университет Патриса Лумумбы...

С. Чернышев

— Патриса Лумумбы, Университет Патриса Лумумбы.

Протоиерей К. Кобелев

— Ну, медицинский факультет. И она даже...

С. Чернышев

— ...она с отличием окончила его и получила два диплома переводчика. Ее приглашали в Мексику на стажировку на два года ехать с испанским языком. Она отказалась и уехала в Дивеево, батюшка, простите.

Протоиерей К. Кобелев

— Да, я и говорю... Я хочу сказать, что для Вашей супруги очень болезненно это было — не то, что она стала монахиней, а просто она все-таки по молодости, по наивности немножко так иначе, наверное, не могла. Может быть, немножко маму так вот отстранила от себя. И переживала. И, в какой-то степени, она не очень-то рассказывала обо всем этом и самому батюшке отцу Александру, потому что думала, что он ее не поймет. И вот когда он приехал... Просто я был в этом доме, действительно, в этой комнате, где она исповедовалась. За стенкой, конечно, мы не слышали ничего, но общая атмосфера была такая вначале — очень напряженная. И вот по мере того, как эта исповедь продвигалась, небо, зимнее такое (затянуто холодом было и затянуто было облаками)... вдруг эти облака расступались, расступались. И вот когда батюшка уже накрыл ей голову епитрахилью и стал громко читать разрешительную молитву, в это время засияло солнце. И Катя действительно выздоровела. Не понадобилось ехать в Крым.

(Смеются.)

А. Митрофанова

— Я думаю, что это было непростым испытанием, собственно, для любого родителя, который для своего ребенка продумывает иной сценарий жизни. Это непростое испытание — когда дети решают, что нужно уйти в монастырь или, то есть, вообще в принципе избрать какой-то другой путь.

С. Чернышев

— И при этом немножко подозревают родителей, что они их не поймут априори — тут еще вот это вот.

А. Митрофанова

— Сергей Николаевич, но ведь у Вас же потрясающе интересная семья! То есть, помимо того, что Ваша дочь — она такая умница, она же еще... Вы напомните, Вы внук или правнук Веры Мамонтовой, «девочки с персиками»?

С. Чернышев

— Я внук Веры Саввишны и Александра Дмитриевича Самарина. Это супруги...

А. Пичугин

— Внук «девочки с персиками» у нас в студии.

С. Чернышев

— Внук «девочки с персиками», но главное — что я внук Александра Дмитриевича Самарина, которым я сейчас занимаюсь. Я написал книгу о нем, из документов мы ее составили, Костромская епархия ее издает к 100-летию Собора, которое в этом году, осенью празднуется. Потому что он был участник Собора очень активный...

А. Митрофанова

— То есть Ваша семья, понимаете... Ведь, с одной стороны, она тесно была переплетена и дружескими, и родственными связями с художественной такой средой рубежа XIX-ХХ веков и начала ХХ века, а с другой стороны, у Вас такая мощная, получается, духовная тоже составляющая.

С. Чернышев

— Ну, мы сейчас говорим не о культурной, а о духовной стороне. И я хочу сказать, что наша семья — это была громадная глыба, можно сказать, камень, на котором базировалась Церковь дореволюционная. Если мой дед был обер-прокурор Синода, то, наверное, это был такой кусок очень большой. И брать его, Самарины, вся Самаринская семья была исключительно верующей, православной. Она отличалась от всех дворянских семей Москвы именно этим — что они были сосредоточены на вере. Никакие танцы и никакие другие светские развлечения их не интересовали. Две сестры не выходили замуж, брат его женился в 55 лет, сам дед мой тоже женился в 35 или 37 лет. То есть они не были сосредоточены, ни в коем случае, на этих вот вопросах, которые сейчас ставят во главу угла взаимоотношения полов. Они были сосредоточены на Церкви. И вот эта глыба, к которой я имею счастье принадлежать, ее кололи, кололи, дробили, кололи, и в остатке осталась одна моя мать — Елизавета Александровна Самарина-Чернышева, и та умирала когда, двум детям моим (две дочери у меня — Елизавета и Екатерина), они были вот в пеленках, ну, может быть, чуть-чуть постарше, я стал на колени, будучи человеком мало верующим, перед образом Богородицы, и просил, чтобы она оставила мать мою для того, чтобы воспитать этих детей. И она, Богородица, оставила ее, и она восстала с одра болезни смертного и еще прожила лет 10-15 после этого и их довела до возраста 15-17 лет (они погодки, эти девочки). У одной сейчас пять человек детей, и она очень напряженно работает врачом в Москве, помогает детям, потому что она педиатр, а другая — в монастыре. У них разный путь, но они обе...

Протоиерей К. Кобелев

— Ну, и также не оставляет медицину и Екатерина тоже.

С. Чернышев

— ...обе глубоко воцерковленные. Вот как бы сузилась эта глыба до одной моей матери. И потом она стала расцветать. Вот я пришел в Церковь, жена моя со мной пришла в Церковь, дети пришли за нами уже, они уже родились в церковной среде и воспитывались с детства уже, без перерыва, как я. Потому что я пришел, вернулся, Вы мне ставили вопрос — когда, как и что. У меня была тяжелейшая травма в Сибири, в тайге, где я работал, мне хотели ампутировать ногу. Год меня лечили после этой травмы. И я понял, что эта травма — это за грехи мои. Потому что я же был воспитан в этой среде. Я понимал, но через сердце это не проходило. А тут на больничной койке, когда я отвлекся от дел ежедневных и повседневной очень напряженной работы на стройке Братской Усть-Илимской ГЭС, когда у меня было время подумать на больничной койке, я понял, что это по грехам моим дано мне такое испытание, и стал причащаться... Ну...

А. Митрофанова

— А сколько лет Вам было в тот момент?

С. Чернышев

— 26.

А. Митрофанова

— А, то есть это не то, что, там, кризис среднего возраста, это не то, что, там, какой-то юношеский максимализм? Это, в общем, возраст уравновешенного такого уже, серьезного молодого человека.

С. Чернышев

— Да, конечно. Я уже был женат. И только что мы поженились, как со мной произошла эта беда. И вот так.

А. Пичугин

— А как относились у Вас на работе? Все-таки у Вас абсолютно официальная такая, хорошая советская... Вы же, наверное, докторскую защитили в советские годы еще?

С. Чернышев

— Да, это было сложно. Я в 1979 году докторскую защитил. Ректор мой, завкафедрой (а мы тогда работали на Елоховской), и я ходил в Елоховский собор, и тогда после занятий заходил — приложился к мощам святителя Алексея, который чудом помог мне защитить кандидатскую диссертацию. И это меня, конечно, тоже привело к вере, более укрепило меня. И Леонид Дмитриевич Белый мне говорил: «Вы вот ходите в Богоявленский, этот Елоховский вот здесь, рядом. А ведь там же вот наши студенты! Там вот... Это нехорошо, вот это видно! Вы уж ходите куда-нибудь...»

А. Пичугин

— «Ходите куда-нибудь подальше!»

С. Чернышев

— Подальше. (Смеется.)

А. Пичугин

— А рассказывали еще, что многие известные в советское время ученые — верующие, из числа верующих людей, — которые ходили в Богоявленский собор, им приходилось прятаться где-то в глубине, за колоннами, еще где-то, потому что ходили туристические группы, а туристические группы — их фотографировали их сопровождающие. Ну, как бы они фотографировали туристов, а на самом деле фотографировали людей, которые были в соборе, чтоб потом можно было в соответствующем заведении это просмотреть и понять, кто из довольно известных, публичных людей бывает на службах. И вот рассказывали, что люди просто прятались на службах, когда просто приходили, — каждый за какую-нибудь свою колонну, в свой угол, чтобы не попасть в объектив фотоаппарата.

С. Чернышев

— Отец Александр Толгский и отец Александр Егоров людей этих прятали в алтаре. У них 10-12 человек стояли в алтаре народных артистов СССР, генералов, академиков, которые были всем известны в лицо. (Смеется.) Поэтому они в храм не стояли — они приходили раньше, проходили через отдельные двери и входили в алтарь, и там молились горячо, и исповедовались там.

А. Пичугин

— Мы напомним, что в гостях у радио «Вера» отец Константин Кобелев, протоиерей, настоятель храма Серафима Саровского при психоневрологическом интернате № 16, священник храма Покрова Богородицы в Бутырке, и клирик храма Святителя Николая в Бирюлево Сергей Николаевич Чернышев, профессор Московского государственного строительного университета, доктор геолого-минералогических наук. Я слышал историю о том, как митрополит Иоанн Вендланд в Ярославле рукополагал отца Глеба Коляду в священники, что это происходило все, конечно, в алтаре, но не так публично (естественно, он был тайным священником), как происходили обычные хиротонии, а он...

С. Чернышев

— И Аксимуск тоже кричал. (Смеется.)

А. Пичугин

— ...а он куда-то его в пономарку увел — якобы для исповеди, они там были какое-то время в соответствующий момент службы, а потом уже, соответственно, они вышли, а хиротония состоялась.

С. Чернышев

— (Смеется.) Понятно.

Протоиерей К. Кобелев

— Да, и, конечно, еще нужно сказать о батюшке Александре и об отце Глебе. Когда батюшка Александр пришел в Илье-Обыденный храм, то здесь находилась тоже молодая супружеская чета отца Глеба Коляды и матушки его Лидии. И вот они поделились между собой, что «вот это тот батюшка, хиротонию которого мы видели». А хиротония и венчание — это два близких таинства, даже потому, что там поются песнопения одни и те же, только в другом порядке.

А. Митрофанова

— А Вы только поясните, пожалуйста, хиротония — это что такое?

Протоиерей К. Кобелев

— Хиротония — это когда человека посвящают в священники.

А. Пичугин

— Или в дьяконы.

Протоиерей К. Кобелев

— И его как бы венчают с Церковью. И вот когда идет венчание...

С. Чернышев

— Он снимает обручальное кольцо и кладет его на престол.

А. Пичугин

— Да, ну, это такая русская традиция. Потому что в поместных церквях — там, греческой, супружеское кольцо не снимают.

С. Чернышев

— Ну, для нас важен этот факт — вот он очень образно, для меня, во всяком случае, что он венчается с Церковью.

Протоиерей К. Кобелев

— Когда идет венчание, водят три раза вокруг аналоя и поют: «Исайя, ликуй!» А когда происходит хиротония, водят три раза вокруг престола и те же самые песнопения поют, только в другом порядке. И вот батюшка, конечно, именно очень, во-первых, конечно, и воспринял вот это венчание с Церковью глубоко, и то же самое венчание людей для него было очень важно. Он очень хорошо как бы, можно сказать, опекал семейные пары. То есть он был таким вот, как называют, на Западе такое есть — это семейный психолог. И вот я уже рассказывал о том, как мама одна приходила и жаловалась на своих детей. И так же, бывает, и супруги жалуются на своих мужей, и так далее. И вот батюшка старался держать вот эти семьи как бы у себя в руке — знал, помнил, кто чей сын, кто чья дочка и так далее. И они все... желательно было, хорошо было, когда все приходили к нему на исповедь, и батюшка мог подсказать, не нарушая таинства исповеди, не рассказывая о каких-то грехах, мог подсказать, допустим, главе семейства, как себя вести с теми или с другими его членами. Поэтому мы так старались, чтобы супруга вперед исповедовалась, а потом уже подходил муж, и...

А. Митрофанова

— (Смеется.) Не в обратном порядке, да?

Протоиерей К. Кобелев

— ...да, и всегда получал какую-то коррекцию. Когда можно было понять, о чем идет речь. Хотя батюшка, конечно, саму исповедь не раскрывал. И...

А. Митрофанова

— А много вообще... Простите, что я перебила... Хочется понять, много ли народу в те годы венчалось?..

Протоиерей К. Кобелев

— Ну, венчания, как таковые, в Илье Обыденном были редкостью. Потому что люди старались...

А. Пичугин

— Справки нужны.

Протоиерей К. Кобелев

— Люди старались венчаться где-нибудь за городом, подальше, чтобы не...

А. Митрофанова

— А, чтобы никто не видел?

Протоиерей К. Кобелев

— ...договориться с местным священником, чтобы их не записали в журнал, не потребовали от них паспорта и так далее. Потом уже, когда стала свобода, батюшка любил, конечно, венчать сам. Тоже у него была своя манера совершенно этого дела — венчания. И батюшка старался сохранять вот эти семьи, помогать, удерживать... Многие люди, бывало... Были такие случаи, что буквально по ночам звонили батюшке. Поскольку мы с ним в одном домике ночевали... И вот я среди ночи как раз прогуливался чего-то не спалось, и вдруг услышал я телефонный звонок на параллельный телефон. Я поднимаю трубку и говорю: «Вы что делаете? Батюшка спит! Вы с ума сошли, что ли?» А тут слышу его голос: «Костя! Положи трубку!» То есть он уже все слышит! (Смеется.)

С. Чернышев

— (Смеется.) Отец Константин... Батюшка уже говорил, да?

Протоиерей К. Кобелев

— Ну, да. (Смеется.) Ну, все равно я это называю.

А. Митрофанова

— То есть это был тот священник, который мог посреди ночи встать, обуться во что попало и побежать к тем людям, которые нуждались в его помощи?

Протоиерей К. Кобелев

— Ну, по телефону, в данном случае. В данном случае, он по телефону их утешал, успокаивал, примирял. И он эту семью сохранял — по крайней мере, до тех пор, пока он был жив. А потом там уже, по-моему, проблемы были больше. Так что вот это, конечно. очень важно. Очень важно, что батюшка умел найти подход к любому. Вот мы упоминали, Сергей Николаевич упоминал дворян. К нему приходили и простые люди из крестьянства, как я, и просто даже... Я помню женщину, которая сидела вместе с нами в трапезной — небольшой, маленькой, крошечной трапезной, которая была внизу, в подвале под храмом. И эта женщина, пять лет назад, пролетая — я не помню — Сахалин или что-то, какой-то Дальний наш Восток, куда-то на Юг в отпуск, она останавливалась в Москве на некоторое время, просто сделать пересадку между самолетами, — она зашла в Обыденный. И вот через пять лет она тоже к нему пришла, к батюшке, он ее вспомнил, он ее принял, даже провел ее в трапезную и так далее. Вот настолько... настолько очень много было людей. Я помню время, когда уже наступила более-менее свобода Церкви, у батюшки было народу — почти полный Обыденский храм. Там тысячи были народу. Он начинал за час до начала Всенощной и заканчивал всегда в 23:30 — говорит, «нужно закончить, чтобы люди успели дойти на метро».

А. Митрофанова

— На метро, до дому доехать.

С. Чернышев

— И исповедь он начинал и заканчивал в это время.

Протоиерей К. Кобелев

— Да. Даже на какой-нибудь большой праздник он буквально на несколько минут только шел к другим священникам — там, в самый торжественный момент Всенощной послужить, а остальное — вот он начинал заранее и ведь успевал со всеми справиться, вот удивительно! Его, конечно... Он очень умел рассчитать время.

А. Пичугин

— А молодежь была в те годы?

Протоиерей К. Кобелев

— Да, конечно. А мы же — что же? Мы же...

С. Чернышев

— Это и была молодежь! (Смеется.)

А. Пичугин

— Молодежь! Я понимаю. Но Вы были, еще человек десять, может быть, от силы. Или нет, или больше?

Протоиерей К. Кобелев

— Да нет! Нет, нет. Много было девушек, которые, допустим, украшали храм...

А. Пичугин

— А откуда, откуда? Время-то было какое!

Протоиерей К. Кобелев

— Ну вот как я... Мне просто... Мне, например, мой друг, когда я уже надумал креститься, говорит: «Я тебе такую крестную покажу!» Он меня познакомил с моей крестной, а она меня уже направила к батюшке отцу Александру. То есть вот различными путями собирались люди. Но было время, когда нас предупредили, что «Вы между собой не разговаривайте, к батюшке лишнего ничего не подходите, только на исповедь». Потому что над батюшкой тогда нависла очередная угроза, что его переведут из Обыденного. Потому что батюшка... В то время, Вы знаете, каждый священник в одном храме служил недолго. Их всех вот, как колоду карт, тасовали. И вот, там, буквально, пара карточек как-то выпали из этой колоды. Но это на самом деле была помощь Божья и покровительство Матери Божией особенное. Потому что мы были свидетелями такого момента, когда сгустились над батюшкой тучи, вот его уже были готовы куда-то перевести.

А. Митрофанова

— А что значит «сгустились тучи»? Это кто-то написал донос, или?..

Протоиерей К. Кобелев

— Это значит, кто-то нам дал эту информацию, тайную, секретную, что там батюшкой занимаются, его рассматривают. Им заинтересовались соответствующие органы.

А. Пичугин

— Ну, им, наверное, давно заинтересовались, как и любым известным замечательным священником?

Протоиерей К. Кобелев

— Ну, просто были люди, которые могли до нас довести, что сейчас именно опасный для него момент, что сейчас именно его кандидатура там очень даже звучит. И ходят специальные наблюдатели, и смотрят. И вот, несмотря на это, например, когда батюшка совершал заупокойную службу, он упоминал Николая, Александра, Алексия, Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию, Святейшего Патриарха Тихона, митрополита Кирилла Агафангела, и так далее...

А. Митрофанова

— То есть царскую семью и дальше?..

А. Пичугин

— Ну, и духовенство, да.

Протоиерей К. Кобелев

— ...и новомучеников наших. Он не боялся и их поминал. И, тем не менее, ходили эти люди, проверяли, смотрели — и ничего они не слышали, они ничего не понимали. Господь это вот сохранял.

А. Пичугин

— Смотрите, а ведь, получается, ну, перевели бы его, например, да? Но это уже гораздо более «травоядные» времена. Перевели — это не сослали, не выслали, не, не дай Бог, расстреляли.

Протоиерей К. Кобелев

— Ну, могли начать с этого, а кончить еще чем-то.

А. Пичугин

— Не лишили регистрации. Кстати...

Протоиерей К. Кобелев

— Могли лишить регистрации.

А. Пичугин

— Надо, наверное, нашим слушателям еще рассказать, что сейчас — ну, и до революции, и даже до 60-х годов в церкви существовало одно только каноническое причащение для провинившегося священнослужителя — ну, это запрещение в служении, в крайнем случае — лишение сана. С 60-х годов, после реформы церковного управления, появилась еще одна мера — она, скорее, была не церковного, а государственного давления. Священник мог никак не провиниться по линии Церкви, но, тем не менее, он мог, с точки зрения советских властей, быть очень неблагонадежным. Тогда его уполномоченный по делам религий лишал регистрации, которая позволяла ему служить на приходе. И тогда он становился просто безместным священником. Сколько таких было в годы советской власти, в 60-е, в 70-е, в 80-е! Можно вспомнить отца Сергия Желткова, знаменитого литургиста второй половины ХХ века, о котором еще, наверное, как-нибудь стоит поговорить отдельно. А человек, который перевел на русский язык огромное количество богослужебных текстов, причем, красиво, литературно, но вот его лишили регистрации до конца жизни. Последние 15 лет он не мог служить. О Церкви в советское время можно говорить очень долго. Я напомню, что сегодня у нас в гостях были протоиерей Константин Кобелев, клирик храма Святителя Николая в Бирюлево, настоятель храма Серафима Саровского при психоневроинтернате № 16, священник Покровского храма Бутырской тюрьмы, и Сергей Чернышев, профессор Московского государственного строительного университета, доктор геолого-минералогических наук. Огромное Вам спасибо за этот рассказ, потому что, мне кажется, о Церкви в советские годы говорить очень важно. В наше время, сейчас — еще более важно, чем, может быть, лет 10 назад, потому что, мне кажется, мы стали забывать то, чему нас научили люди, прошедшие в Церкви через советскую систему. Дай Бог нам просто не повторить того... даже не с чем они боролись, а того, от чего они страдали. Спасибо Вам огромное! Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— ...Алексей Пичугин. До свидания!

С. Чернышев

— И Вы будьте здоровы!

Протоиерей К. Кобелев

— Да хранит Вас всех Господь!