Светлый вечер с Марией Голубкиной (эфир 06.07.2015)

У нас в гостях была актриса Мария Голубкина.
Мария ответила на вопросы ведущих: легко ли расти в семье известных актеров и в дальнейшем идти по их стопам в профессии? Рассказала, как пришла к Богу и какие чувства переполняли ее от ощущения присутствия Бога в жизни.

Ведущие: Владимир Емельянов, Лиза Горская

В. Емельянов

— На радио «Вера» «Светлый вечер», здравствуйте! В студии Владимир Емельянов и Лиза Горская.

Л. Горская

— Здравствуйте!

В. Емельянов

— У нас сегодня в гостях Мария Голубкина, актриса, радиоведущая. Здравствуйте, Мария!

М. Голубкина

— Здравствуйте!

Наше досье:

Мария Голубкина. Родилась в Москве, росла в семье актеров Ларисы Голубкиной и Андрея Миронова. Окончила Щукинское театральное училище, работала в Театре сатиры и Театре им. А.С. Пушкина. В 17 лет дебютировала в кино в картине «Ребро Адама», за роль, в которой была удостоена премии Гильдии киноактеров России «Созвездие». В разные годы вела программы на радио «Маяк», была со-ведущей передачи «Девчата» на телеканале «Россия 1». Воспитывает двоих детей.

В. Емельянов

— Первый вопрос профессиональный — вы наша коллега, радиоведущая. Или уже нет?

М. Голубкина

— Нет, я от 1 апреля, от «Юморины», до следующей «Юморины», до 1 апреля 2015 года, ровно год, прослужила на «Маяке». Каждый день с 11 до 14 в прямом эфире, кроме субботы и воскресенья, естественно.

Л. Горская

— А почему так «Юморинами» время измеряется?

М. Голубкина

— 1 апреля. (Смеётся.) Ну потому что шоу было юмористическое, насколько мы могли это делать, конечно. Смешно иногда было только нам, но…

В. Емельянов

— Вообще на радио нравилось работать?

М. Голубкина

— Изначально мне было очень интересно! Безумно! Но когда я столкнулась — моя профессия всё-таки актриса, и у меня всё время каждый день новости, все время что-то меняется. Не бывает такого, чтобы постоянно одно и то же, всё время, если съемки, то это всё время в разных местах, и как-то привычка такая к какой-то дурацкой свободе. И потом еще переезды, гастроли. А тут каждый день надо ходить на работу. Как сказал Сергей Белоголовцев, когда тоже мы ему говорили «Сережа! Сережа! Приходи к нам»… Он говорил: «Это что ж, теперь придется ходить как на завод?» Для меня это было очень тяжело. Вначале мне было тяжело, прямо реально. То есть это каждый день вставать в одно и то же время — ну как это, безобразие какое-то.

В. Емельянов

— Но у вас еще гуманно — у вас в 11 начиналась программа.

М. Голубкина

— Но это да, это да. У нас некоторые, там Стиллавин, вообще в 7 утра, по-моему, они начинали.

В. Емельянов

— Да, это вставать в 5.

М. Голубкина

— Но это их жизнь. У них свой ритм. Самое смешное, что приходишь постоянно в одну и ту же комнату, и там в ней какой-то должен происходить процесс. Ну мне сложно, не знаю…

В. Емельянов

— Ну вообще мне кажется, это вольготнее работать, чем например, в одно и то же время приходить в офис…

М. Голубкина

— Да это тот же самый офис! Просто действительно делать одно и то же, и не просто одно и то же, а ведь это все-таки прямой эфир. Если бы одно и то же — это бумажки перекладывать, может быть, это кайф. Но когда это прямой эфир, это всё же большая ответственность. И надо всё время быть собранным.

Л. Горская

— Вы знаете, работники прямого эфира в одном из медицинских рейтингов по нагрузке на психику приравниваются к врачам реанимации.

М. Голубкина

— Вот, а я думаю, что такое…

В. Емельянов

— Силы иссякли?

М. Голубкина

— Да!

Л. Горская

— Ну потому что правда, это же колоссальная нагрузка на нервную систему.

М. Голубкина

— Поэтому я очень уважаю всех моих коллег, Риту Митрофанову, с которой я проработала год. Я ей дико благодарна, потому что с её чувством юмора, с ней вообще, конечно, очень интересно. Но вот у неё есть такие большие способности, она… Они мне всё время говорили: «А что ты так нервничаешь?» Но я правда переживала. А они как-то так уже… С другой стороны, если бы они вышли на сцену, они бы тоже нервничали. А я бы смотрела и удивлялась.

В. Емельянов

— Думаю, да. Но потом у них стаж какой.

М. Голубкина

— Вот именно. И у меня тоже стаж где-то в другом месте.

В. Емельянов

— Возвращаясь к этому разговору, что каждый день одно и то же, в одну и ту же комнату, к одному и тому же микрофону. А представьте, что вы как актриса играли бы на Бродвее, где один и тот же спектакль идет в одно и то же время, в течение четырех месяцев, полугода, если повезет год, а то и два.

М. Голубкина

— А вы представьте себе, я как актриса могу вам сказать — люди ведь по двадцать лет один и тот же спектакль играют.

В. Емельянов

— Каждый день?

М. Голубкина

— Бывает, и вы знаете, у нас был спектакль в Театре сатиры «Малыш и Карлсон», его играли сорок лет. Каждые субботу и воскресенье, и все каникулы, а также на Новый год 1 января в 12 часов дня. Ну в принципе тоже «вилы вологодские». Тоже иногда приходишь в театр, я играла там Бетан, сестру Малыша, и думала: «Боже мой! И что теперь, так всю жизнь?». А там знаете так — стукнешь по дивану, и пыль такая сорокалетняя «паммм!». (Смеётся.) Поэтому, представляю. Но когда четыре месяца подряд играешь на Бродвее, это не страшно, если с успехом.

В. Емельянов

— Ну что сравнивать, конечно радио «Маяк» и Бродвей, собственно две разные совершенно ипостаси.

М. Голубкина

— Просто разные!

В. Емельянов

— Ну и чем сейчас вы занимаетесь профессионально? Вы снимаетесь где-то, играете в театре?

М. Голубкина

— Я работаю…

В. Емельянов

— В театре Пушкина, да?

М. Голубкина

— Нет, я в театре Пушкина не играю. У меня есть какие-то антрепризные спектакли, я какую-то готовлю сейчас чтецкую программу, и возможно — просто сейчас не хочу говорить, потому что ещё до конца еще не договорились — но вот будет какая-то чтецкая программа и некий спектакль, музыкально-литературный, скажем так.

Л. Горская

— Что такое чтецкая программа?

М. Голубкина

— Чтецкая? Ну, в том числе моя профессия, все кто наши студенты Щукинского училища, которые заканчивали театральный институт, они становились ещё, сдавали экзамены, и мы ещё не только актеры драмы, но и профессиональные чтецы. Чем мы и занимаемся в свободное от игры в драме время, мы берем какую-то литературу, которая нам нравится, делаем какую-то компиляцию, скажем так, или какие-то рассказы, и читаем собственно со сцены, а зрители, возможно получают удовольствие.

В. Емельянов

— То есть это будет творческий вечер такой?

М. Голубкина

— Нет-нет, что вы — это не творческий вечер, это спектакль.

В. Емельянов

— А, просто спектакль.

М. Голубкина

— Просто спектакль, это такой литературный спектакль.

В. Емельянов

— И вы одна играете в нем? Или у вас еще там…

М. Голубкина

— Нет, нас ещё там есть. (Смеётся.)

В. Емельянов

— Но вы пока не будете говорить?

М. Голубкина

— Не хочу говорить, потому что…

Л. Горская

— Я просто пытаюсь понять, что это за формат. Просто сравнительно недавно была история, когда «Улисса» читали вслух и, по-моему, двое суток это делали люди.

М. Голубкина

— Вы знаете, это я бы сделала так — я бы собрала народ и читала бы «Улисса» про себя. А они пусть сидят, слушают. (Смеются.)

Л. Горская

— Как интересно. А тут хотела еще к словам прицепиться — вот вы сказали, что когда вы шли на радио, у вас была привычка к дурацкой свободе.

М. Голубкина

— Но это очень хорошая организация, конечно всё-таки, вот эта работа на радио. Это такой процесс, то есть это ответственность, что там говорить-то.

Л. Горская

— Почему свобода дурацкая, я хотела спросить?

М. Голубкина

— Свобода? Но просто это другой образ жизни вообще, другой способ жизни. Я не знаю, люди же разные бывают — есть люди очень организованные. Спринтеры и стайеры, допустим, есть, вот кто-то на короткую дистанцию хорошо бежит, а кто-то на длинную. Вот я предположим, на длинную может быть роскошно, или наоборот. Поэтому у меня есть какие-то вещи, которые я умею делать, я умею собраться и мобилизоваться и сделать что-то, что не умеет, мало кто умеет. Понимаете? А вот как бы такую постоянную работу, которая требует усидчивости, постоянной ежедневной, не вот — броска…

Л. Горская

— Но сейчас получается, у вас снова свобода, свободный режим.

М. Голубкина

— Я вообще давно в свободном режиме, я вообще за то, чтобы ни к чему особенно не привязываться и менять. Ну жизнь одна, в общем-то. И нельзя ходить на службу и ждать пятницы, понимаете, потому что это дико тяжело. Нельзя жить весь год и ждать лета.

В. Емельянов

— Если работа не приносит тебе удовольствия, то зачем она нужна такая работа вообще.

Л. Горская

— Чтобы научиться дисциплине хотя бы.

М. Голубкина

— Но если есть чему поучиться, всегда любая работа хороша. Если ты этому пока учишься. То есть этот вот тот самый творческий процесс. Неважно, даже если ты учишься каждый день приходить вовремя, это тоже творчество.

Л. Горская

— Я согласна тут абсолютно.

М. Голубкина

— А просто если это уже иссякает, ты уже это умеешь, ну нельзя же заниматься этим бесконечно, что-то надо менять. Нельзя всю жизнь, я считаю, нельзя всю жизнь делать одно какое-то дело и ничего никогда не менять.

Л. Горская

— Но если ты в этом деле становишься лучшим? Вот ты делаешь одно дело лучше и лучше. В итоге ты «the best».

М. Голубкина

— Вот Денис Мацуев, например. Он всю жизнь играет на рояле и в футбол, целых два дела. (Смеётся.)

В. Емельянов

— Хорошо получается.

Л. Горская

— Я, кстати, про футбол не знала.

М. Голубкина

— Да, он обожает футбол, и он болельщик страстный. И еще он, по-моему, рассказывал, что он любит какие-то слесарные работы, что-то выпиливать, делать мебель…

В. Емельянов

— Андрей Петров, композитор, царство ему небесное, тоже был очень мастеровой, всё делал.

М. Голубкина

— Да, Денис говорил, что он кулаком мог забить гвоздь.

Л. Горская

— А музыкантам можно?

М. Голубкина

— А пианисты вообще сильные люди, вы знаете. Чтобы играть на рояле и озвучивать зал, предположим на полторы тысячи мест, надо быть хорошо физически подготовленным. Вы посмотрите, какие он потом потные выходят из-за рояля, не хуже, чем футболисты.

Л. Горская

— Но руки надо беречь.

М. Голубкина

— Руки надо беречь, конечно, то есть не надо их, наверное, в токарный станок засовывать, в общем-то. (Смеются.)

В. Емельянов

— А что должен беречь в себе актер?

М. Голубкина

— Совесть. Совесть, совесть. Потому что, я считаю, это на мой взгляд — то есть ты должен оставаться человеком. Ты можешь быть, даже скажем, и грешником большим, но ты не должен сам себя предавать, ты не должен наверное никогда нигде прогнуться под обстоятельства, под деньги. То есть когда тебе говорят: «Вот мы будем вам платить большие деньги», а вам, допустим, отвратительно в этом месте находиться по каким-то причинам, не знаю, почему, это вы себя предаете. Вот наверное вот таким образом — честно поступать относительно самого себя и тогда сможете играть.

В. Емельянов

— Хорошо, а дети, семья, например, кормить? Это на самом деле легенда большая, что артисты у нас прямо так прекрасно живут.

М. Голубкина

— Разные по-разному.

В. Емельянов

— Я согласен, безусловно. Но просто не всегда люди читают пометки в каких-то телевизионных программных журналах о том, что «спасибо большое мебельному салону такому-то за предоставленный интерьер». А если он делать больше ничего не умеет и он вынужден, может быть сниматься не в качественном материале или играть в сомнительных антрепризах.

М. Голубкина

— Но так нельзя к этому относиться, к этой профессии. Что значит, ничего делать не умеет? Ну иди, полы мой, тоже хорошо. Собственно французский театр так и живет, там нет актеров, которые… окромя, как говорится, «Комеди франсез», который находится на контракте. В основном эти такие, скажем, самостоятельные театры. И как в фильме «Берегись автомобиля» — если бы она с утра стояла у станка, как бы она вечером хорошо играла! Ваша Ермолова-то!

В. Емельянов

— Бесплатно.

М. Голубкина

— Я ничего не говорю, по-разному складывается судьба. Если есть возможность, я говорю не только про актера, а вообще про любого человека — если у тебя есть возможность совмещать приятное с облезлым (смеётся), с полезным, тогда да.

В. Емельянов

— Понятно. Про радио и про работу мы более-менее выяснили.

М. Голубкина

— Что мы вообще про это вообще вдруг заговорили, про работу?

В. Емельянов

— Да интересно же, чем вы занимаетесь. И тем более был такой всплеск прессы насчет всей ситуации семейной, и так далее. Очень долго люди всё это обгладывали. Следили за вашей…

М. Голубкина

— А работа? Какая связь?

В. Емельянов

— Прямая. Это же жизнь тоже.

М. Голубкина

— Нет, семейная жизнь это другое.

В. Емельянов

— Да, расскажите кстати, коли мы о семье заговорили, о ваших детях. Я видел Ивана как-то на одном из концертов группы «Секрет». Он на меня произвел очень приятное впечатление, очень воспитанный мальчик такой.

М. Голубкина

— Да.

В. Емельянов

— Или это он на людях, а так оторва оторвой.

М. Голубкина

— Нет-нет, он нормальный абсолютно мальчик. Они просто такие родились, у них разные характеры — Настя как раз она более импульсивная, а он такой, поспокойней. Просто такой характер.

В. Емельянов

— Интересно, в кого? Вы ведь тоже импульсивная. Я шел на встречу с вами, меня друзья предупредили, спросили: «С кем у тебя сегодня программа?». Я сказал, что сегодня к нам в гости приходит Маша Голубкина, они так сразу: «Ооооо!» Я говорю, что случилось-то? Они говорят: «Она такая острая на язык».

М. Голубкина

— А вы знаете как, потому что я не люблю людей невоспитанных. И к сожалению, вот есть такая штука у нас в стране — люди могут сказать и спросить у тебя такое, что ну вообще «давай, пока»! А я, когда у меня это спрашивают периодически, а это бывает так со всеми, я просто не опускаю невинно глаза, а говорю: «А вот вам не стыдно, нет?».

В. Емельянов

— Прямым текстом.

М. Голубкина

— Ну а как?! А как по-другому? А так в целом, нет, со мной очень хорошо можно договориться, если просто не хамить.

В. Емельянов

— Вы слушаете программу «Светлый вечер», в студии Владимир Емельянов и Лиза Горская. У нас сегодня в гостях актриса Мария Голубкина. И мы прервались на слове «воспитанность». А что такое вообще воспитанный человек?

М. Голубкина

— Ой, в нашей ситуации сейчас, знаете как — есть такой у нас товарищ, отец Дмитрий Рощин, а у него папа такой, драматург Михаил Рощин, очень известный. И вот он говорил, что вся наша беда, что нас воспитывали невоспитанные люди. Поэтому, что такое воспитанность, это очень сложная история для нас для всех. Но хотя бы деликатность, хоть какое-нибудь чувство такта.

Л. Горская

— Деликатность, по-моему, ещё более редкое качество.

М. Голубкина

— Мы сейчас откровенно абсолютно будем говорить, что я имела в виду по поводу тех людей, которые говорят, что вот допустим я резкая.

В. Емельянов

— И острая на язык.

М. Голубкина

— И острая на язык. Но мне пришлось, как-то защищаться надо. Потому что всю жизнь, например, подходят ко мне какие-то люди и говорят, вы знаете… В городе Новосибирске, допустим, которые меня первый раз видят, и говорят: «Ну вы же не родная дочь Андрея Миронова». Ну понимаете, как вот к этому относиться, вот скажите?

В. Емельянов

— Ну не родная…

М. Голубкина

— Вот почему так? Вот спасибо, дорогой друг, вот ещё один. Нет, это не в этом дело.

В. Емельянов

— Нет, конечно, можно сказать — «А тебе-то что?».

М. Голубкина

— Вообще разве можно?! Вы знаете, Лёша Серебряков, он взял детей в детском доме, и вынужден был уехать из России в Канаду, потому что каждая сволочь должна была подойти и объяснить детям, что они им не родные родители. Разве это можно говорить?! Вы понимаете, о чём я?

В. Емельянов

— Да, я понимаю очень хорошо.

М. Голубкина

— И так сплошь ну всё, вот всё, от такого до такого! Я, конечно, понимаю, что у нас и… Бывает, просто, например, сидим мы в студии кстати, на радио, и одна моя коллега — мы разговаривали и обсуждали проблемы эфира, что мы будем обсуждать, мы говорили о детях. Я буду сейчас с вами абсолютно откровенна, потому что только это и интересно. Одна моя коллега... Я говорю: «Вот кстати, мой родной отец…» И тут она ко мне поворачивается, а тут сидит много народа, и говорит: «Это ж еще надо подумать, кто твой родной отец». В Википедии-то там другое написано. Вы понимаете, о чем я говорю? Это что?!

В. Емельянов

— Зависть, может быть.

М. Голубкина

— Да какая зависть, причём здесь это? Дело не в этом. Вот это я и называю хамством.

Л. Горская

— А мне кажется, это просто глупость.

М. Голубкина

— В том числе. Хамство ведь и от глупости и происходит. Потому что я… У меня часть моих родственников это простые деревенские люди, мамин отец военный был, подполковник, бабушка из-под Калуги, и также много братьев и сестер. Вы знаете, я там такого у простых деревенских людей никогда в жизни не видела и не слышала. Люди очень деликатные, хотя образование у них далеко не высшее. Понимаете, да?

Л. Горская

— Они умные и мудрые.

М. Голубкина

— Ну что делать, повезло! (смеётся) Это к слову об остроте на язык.

В. Емельянов

— Поэтому вы не любите давать интервью, да?

М. Голубкина

— Да что вы смеётесь, я сплошные интервью даю.

В. Емельянов

— А, то есть любите.

М. Голубкина

— Это моя работа, я обожаю.

В. Емельянов

— А вы берете за них деньги?

М. Голубкина

— Да, конечно.

В. Емельянов

— Серьезно?

М. Голубкина

— Не у всех. Вот у вас не беру.

В. Емельянов

— Спасибо большое. А у нас и нету.

М. Голубкина

— А я знаю. Поэтому и не беру.

В. Емельянов

— Просто мы зарплату еще не получили. (Смеётся.)

М. Голубкина

— Беру, бывает, конечно. Ну а как, ведь мне же приходится работать. Во-первых, мне приходится придумывать. Это ж интервью.

В. Емельянов

— Это творчество.

М. Голубкина

— Интервью это творчество, это фантазия. То есть, если ты рассказываешь, каждый раз надо рассказывать что-то новое. Ну я не могу одно и то же рассказывать. А в жизни же ничего не происходит.

В. Емельянов

— Да ну, не может быть! У вас-то ничего не происходит?

М. Голубкина

— Конечно, нет.

В. Емельянов

— А что должно происходить в вашей жизни, чтобы… То есть вы сейчас в созерцательном состоянии пребываете? не в деятельном?

М. Голубкина

— Сейчас вы очень сложно у меня спросили. Я скажу проще, что в жизни ничего не происходит. Я просто расскажу короткую историю. Однажды ко мне приходит журналистка из журнала «Семь дней» и говорит: «Расскажите о вашей семейной личной жизни». Я говорю: «Ну что тебе рассказать? Ну дети ходят в школу, ну вот сопли вытираем, кто-то заболел…». Она отвечает: « Но это же так скучно!» — «Но что же я могу сделать?». Она говорит: «Тогда не надо». Проходит неделя, я на Московском кинофестивале выхожу в свадебном платье и говорю, что вышла замуж за космонавта. Ну это коротко если. Она тут же прибегает, я говорю: «Давай деньги, только деньги вперёд». Она говорит: «Покажи паспорт». Я говорю: «Что???» (Смеются.) И уже ей интересно, я сижу, вру замечательно. Она говорит: «А вдруг это всё враньё?» Я говорю: «Какая тебе разница? Ну какая тебе разница? Главное, чтобы читать было интересно». У них продажа была стопроцентная.

Л. Горская

— Вот интересно — вас буквально десять минут назад Володя спрашивал, что должен сохранить артист, вы отвечали, что совесть, что не надо...

В. Емельянов

— Ответственность.

Л. Горская

— Прогибаться под обстоятельства, а вот это враньё журналу, это вот как с совестью?

М. Голубкина

— Так это ж разве враньё? Это фантазия.

Л. Горская

— Это художественный вымысел.

М. Голубкина

— Это фантазия. Во-первых, это уже в каком-то смысле литература. А потом есть такая штука — журналисты… ну эпистолярный жанр…(смеются)

Л. Горская

— Выкрутилась.

М. Голубкина

— Все думали, что Бунин тоже сам про себя пишет, а он нет. Он фантазировал. Почему враньё? А почему людям… Вы знаете, вот для меня эта история была — а почему всем надо было врать, например, что мой отец не мой отец. Откуда они знают, они что, свечи держали? Поэтому с таким же успехом я могу выйти замуж за космонавта, и что?

В. Емельянов

— Ну то есть это какая-то поза получается?

М. Голубкина

— Это не поза. Это, во-первых, это эпатаж, хулиганство…

Л. Горская

— Юродство, простите меня. (нрзб)

М. Голубкина

— Ну если у вас такая передача и такое радио, то значит в вашей лексике, это будет юродство.

В. Емельянов

— Нет, в моей лексике это какое-то слово...

М. Голубкина

— Для кого-то это идиотизм.

В. Емельянов

— Нет, я не подумал, что это идиотизм. Я когда эту историю увидел, я подумал, вот Маша прикалывается по полной, уже видимо заскучала совсем.

М. Голубкина

— Нет, не заскучала. А опять же, если говорить откровенно, для меня, например… Вот мне кажется, что наше общество — я не знаю, будете ли вы со мной спорить — ну очень такое, скажем, ханжеское. И люди ведут себя одним образом в одном месте, там где-то, пока их никто не видит, за тёмными заборами. А потом появляются на каких-то мероприятиях, например фестивалях, и вдруг становятся каким-то совсем другими. То есть они выдают себя не совсем за тех, кем являются.

Л. Горская

— Маша, вы думаете, это особенность нашего общества или, может быть, это в целом особенность людей в любой стране?

М. Голубкина

— Нет, нет.

Л. Горская

— Именно в России, вы считаете?

М. Голубкина

— Островский, кстати, много об этом пишет. Это вот именно наша есть какая-то такая… Это тоже национальный характер. Я не знаю, почему. Может быть, это от опричнины пошло, или от монголо-татарского ига, может быть как-то от крепостничества долгого. У Островского есть в пьесе «Гроза» — сколько разврату тёмного творится за этими заборами, однако они ходят и на глазах друг у друга все молятся. Показательно, да? То есть то, что они делают сами, не является правдой. Вот это я про то самое враньё говорю.

Л. Горская

— А притча о мытаре и фарисее разве не об этом?

М. Голубкина

— Может быть и об этом.

Л. Горская

— Я к тому, что может быть наверное это не наша российская особенность.

М. Голубкина

— Нет, это наша особенность. (Смеются.)

Л. Горская

— Маша настаивает.

М. Голубкина

— Я так считаю. Я так считаю, что это наша особенность, потому что я наблюдала — я некоторое время прожила во Франции, я наблюдала, как себя ведут люди, как себя ведут женщины, как они себя чувствуют, как они одеваются, как вообще… В конце концов, Бродский уехал из России и тоже чувствовал себя в Америке совершенно по-другому. Это я не говорю, что надо эмигрировать срочно, естественно нет. От себя-то сам ты не убежишь, ты тоже часть этого народа.

Л. Горская

— Маша, раз вы считаете, что это наша особенность, может быть, у вас есть какое-то предположение, как это лечится. Потому что особенность не самая здоровая.

М. Голубкина

— Если бы у меня было такое предположение, мне бы наверное дали Нобелевскую премию. Причём не одну, а сразу три.

В. Емельянов

— На всякий случай.

М. Голубкина

— Потому что это не лечится. (Смеётся.)

В. Емельянов

— Но это пессимистично довольно-таки…

М. Голубкина

— Это не пессимистично, это … Я очень интересуюсь русской историей, очень. И много лет. Много читаю на эту тему, слушаю лекции, хожу. И я понимаю, что вот так — наверное то, что было до монгольского ига, вот только тогда, потому что был Новгород, вече, и ведь сплошь люди были грамотные, то есть дети даже, сохранились какие-то берестяные грамоты, где дети азбуку писали. То есть люди были грамотные, это был 1165 год. А потом всё.

Л. Горская

— Иго виновато. (Смеются.)

М. Голубкина

— Нет, не иго виновато. Потом как бы последствия какие-то, какая-то история, сначала монголы, потом страшные ошибки каких-то царей, и так подряд. И прямо вот всё…

В. Емельянов

— И не заканчивается никак.

М. Голубкина

— Нет, одно другое дополняло. А тут другой вопрос, что привычка уже такая, знаете. У меня была когда-то собака, не такса, а кокер-спаниель, и её хозяева предыдущие научили, не её, а её маму, научили носить тапки. Так вот самое смешное — мой кокер-спаниель, я не учила её носить тапки, ей это передалось по наследству. Потом я её выдала замуж за пса, который в уголке Дурова работал и сидел на задних лапах, и их щенки начали носить тапки и сидеть на задних лапах. Понимаете, о чем я говорю?

Л. Горская

— Я понимаю. Вы людей с собаками сравниваете.

Л. Горская

— Я не сравниваю людей с собаками. (Смеются.) Я говорю, что есть какие-то вещи, какие-то навыки, которые записываются на какую-то программу, и всё.

Л. Горская

— Всё-таки возвращаясь к Новгороду и крестьянам, мне вот кажется, что не так всё плохо. И вы же сами говорили, что ваши родственники в деревне, они наделены…

М. Голубкина

— А кто вам сказал, что я сказала, что плохо? Я просто в некотором смысле — если вы все блондины, что в этом плохого? Просто это так.

Л. Горская

— Но вы сказали, что мы все лицемеры. Это наша национальная особенность.

М. Голубкина

— У нас есть такая черта. Я не сказала, что мы все лицемеры, я говорю… Вы спросили у меня, почему вы ведете себя так, потому что мне иногда это надоедает. Может быть я тоже лицемер в чём-то.

В. Емельянов

— А вообще нравится эпатировать публику?

В. Емельянов

— Вы знаете, это очень страшно.

В. Емельянов

— Да?

М. Голубкина

— Конечно. Во-первых, потому что, конечно опять же, русский народ, у нас проблемы с чувством юмора, то есть с самоиронией. И во-первых, если ты вот так вот выходишь поржать, то будут не смеяться, за редким исключением. Ну два-три человека из сотни будут смеяться. А все остальные будут считать тебя сумасшедшим. И тут же пугаться и как от чумы бежать. Ну у нас есть такая история.

Л. Горская

— Это от аудитории очень сильно зависит.

В. Емельянов

— Это лицемерие или именно косность какая-то такая?

М. Голубкина

— Вы знаете, я вам так скажу — есть вот дети с ограниченными возможностями. Мы с ними работали, делали что-то, и мои друзья, у них какие-то фонды, они помогают, Гоша Куценко, Ксения Алфёрова. Я сталкиваюсь с людьми нашими, которые от этих детей бегут как от чумы. Им кажется, что они могут заразиться. Хотя это всего лишь ДЦП или синдром Дауна. Осуждение. Ну это тоже всё к тому же. То есть это страх, страх быть не таким, как все. Вот так я скажу.

В. Емельянов

— Но это так бетонировалось в сознание наших людей.

М. Голубкина

— Вот, видите, вот мы и пришли…

В. Емельянов

— И теперь повторяется то же самое — если ты не с нами, то ты против нас. Ты не такой же, как мы, но другой. Ты не в наших рядах.

М. Голубкина

— Ну и что?

В. Емельянов

— Я тоже так думаю — ну и что? И слава Богу.

М. Голубкина

— Да вот именно, пусть все цветы цветут.

В. Емельянов

— Мы напоминаем, что вы слушаете программу «Светлый вечер», в студии Владимир Емельянов и Лиза Горская, у нас сегодня в гостях актриса Мария Голубкина. Мы с вами продолжим эту беседу через минуту.

В. Емельянов

— Программа «Светлый вечер» на радио «Вера», мы продолжаем наш разговор с актрисой Марией Голубкиной. В студии Владимир Емельянов и Лиза Горская.

Л. Горская

— Маша, мы с вами долго уже достаточно разговариваем, и у меня создалось впечатление, что у вас жизнь какая-то прямо борьба — одно, другое… Чтобы здесь не задели, чтобы здесь не обидели.

М. Голубкина

— Да ну, глупость какая, ну конечно, нет. Что значит, не задели? Минуточку, я, конечно, не говорю, что око за око, зуб за зуб. Но извините меня, послать вовремя, я могу. Потому что, как показывает практика… Я тут решила поменять свою жизнь, и поняла, что смирение, вот это всё, и вообще повежливей надо быть, и пора прекращать выражаться нецензурно. Ну чуть не погибла просто. Тяжело. Потому что в некоторых ситуациях люди по-другому не понимают. А так скажешь «мать твою в дивизию!», и сразу всё решается.

Л. Горская

— А смирением не решается?

М. Голубкина

— Смирением решается, только очень тяжело.

В. Емельянов

— И долго, наверное. (Смеются.)

М. Голубкина

— И долго, и тяжело. И видимо только перед смертью стать (нрзб). Поэтому не знаю… По силам надо, просто вот и всё. Я не думаю, что я кого-то обижаю. У меня нет умысла никого обидеть. Потом, по поводу борьбы — а что бороться? Да заберите всё. Я кстати, человек не жадный.

Л. Горская

— Я когда говорила о борьбе…

М. Голубкина

— Я ведь не то имела в виду совсем.

Л. Горская

— Я ведь не драку имела в виду, и не грабёж. Вот вы говорили, что кто-то неделикатно что-то говорит…

М. Голубкина

— Но это хамство, извините меня, ну как!

В. Емельянов

— А вы на хамство хамством отвечаете?

М. Голубкина

— Ни в коем случае!

В. Емельянов

— Серьёзно?

М. Голубкина

— Абсолютно никогда!

В. Емельянов

— А что вы делаете?

М. Голубкина

— Обтекаю. (Смеётся.) В ужасе сижу и потею и думаю «Боже мой…». А потом, знаете как: «Пред каждым дураком душа пылает гневом, вот он чудовище — владыка бытия! Проклятый граммофон с затасканным напевом, безглазый судия…» Там ещё долго, и потом: «Стучится в дверь, кипишь непримиримый, и говоришь: «entrez!» То есть конечно, нет. Ведь мы же откровенно говорим, да?

В. Емельянов

— Стараемся, во всяком случае.

М. Голубкина

— Почему стараемся? Я говорю откровенно. Это задевает, конечно, это выбивает совершенно. Если успеваешь сообразить, то можешь ответить остро и быстро. Но чаще, к сожалению, потом пересказываешь друзьям, годами. (Смеётся.)

В. Емельянов

— В красках.

М. Голубкина

— «Вы представляете, я прихожу, а он мне на ногу наступил!». (Смеётся.)

Л. Горская

— А что же произошло? Вы решили поменять свою жизнь. А потом поняли, что не работает, и поменяли обратно её?

М. Голубкина

— Да нет, почему? Просто я подумала, что надо может быть по-другому, каким-то другим способом, более спокойным. Но, во-первых, это не мой характер.

Л. Горская

— Может быть, расскажете подробнее?

М. Голубкина

— А что подробнее рассказывать?

Л. Горская

— Про крайности…

М. Голубкина

— Про то, как я три года не материлась?

Л. Горская

— Ну да. (Смеются.)

М. Голубкина

— Ну я три года не материлась.

В. Емельянов

— Не верю.

М. Голубкина

— Почему?

В. Емельянов

— Не знаю.

М. Голубкина

— А зачем мне вам врать?

Л. Горская

— Что вас заставило три года не материться?

М. Голубкина

— Благочестие. Нахождение в христианстве, быть христианином. Это очень тяжело, потому что каждый день сталкиваешься с тем, что понимаешь, что ты не дотягиваешь до этой высокой планки. Но хорошо бы делать ну хоть что-нибудь минимальное. Вот ну что-то. И конечно, дико страшно помирать, в том смысле, что не хочется помирать поросёнком. Хочется как-то с покаянием, вот что. Со спокойной душой.

В. Емельянов

— А успеем? Вот в чём вопрос.

М. Голубкина

— Ой, как хочется. Очень хочется. Можно ведь и не успеть.

В. Емельянов

— А путь ваш был долог? К…

М. Голубкина

— А я еще в пути. Я в пути.

В. Емельянов

— Ну это понятно. Это другая дорога совсем.

М. Голубкина

— Когда я вдруг поняла, что Бог есть, вот так внезапно. Внезапно, выхожу утром на работу курить, говорю: «Девки, а Бог-то есть». Девки посмотрели на меня с ужасом. Подумали, что я сошла с ума.

В. Емельянов

— А это давно произошло?

М. Голубкина

— В этом смысле, в этом контексте, я не хочу мерить временем, временными отрезками. Когда это произошло, я уже вполне взрослой была, у меня были дети. И всё! А потом отец Дмитрий мне сказал, через полгода, когда я появилась у него: «Ну что, всё рухнуло?». Я говорю: «Ага, абсолютно всё, но я абсолютно счастлива». А дальше тоже тяжело, потому что я понимаю, что Господь тебе сначала помогает изо всех сил, просто на руках носит, а потом тебе даёт возможность попробовать ходить самой, хотя бы по стенке.

В. Емельянов

— Немножечко отходит, да.

М. Голубкина

— Ух сложно. Кошмар какой. Я по крайней мере понимаю всю степень своего какого-то безобразия, скажем так — совести, жизни, образа жизни, поступков и всего этого.

Это нелегко.

В. Емельянов

— Но вы меняете этот образ жизни, или он всё-таки остается таким вот привычным?

М. Голубкина

— Вы знаете, когда я вам рассказывала про три года благочестия, это видимо когда Господь меня на руках носил. Просто вообще было супер.

Л. Горская

— Это был так называемый период неофитства.

М. Голубкина

— Ну да.

Л. Горская

— А с тех пор… Я всё пытаюсь узнать, что изменилось, и может быть… Это такая личная история, и тут не может быть никаких универсальных советов.

М. Голубкина

— Тут вообще ничего быть не может. И вы знаете, я вот тоже всё бегала и кричала: «Бог-то есть, Бог-то есть!». А потом я поняла, что это в общем-то на самом деле… Он сам разберется, со всеми. Никого не надо так особенно оглашать, если не спрашивают. А если спрашивают, то с осторожностью. И просто пытаться разобраться в себе, в своей жизни. Это такой вопрос, это процесс внутри, откуда ж я знаю, поменялось что-то или нет? Может, хуже стало. (Смеётся.) Что? Что вы так на меня смотрите? Это я говорю нашим радиослушателям, потому что они не видят, что вы на меня смотрите.

Л. Горская

— С прищуром. (Смеются.) Нет, хуже не стала.

М. Голубкина

— Нет еще?

Л. Горская

— Нет.

М. Голубкина

— Ну, будем надеяться, будем надеяться. Это не расскажешь, читайте…

В. Емельянов

— Святых отцов.

М. Голубкина

— Да. Конечно, конечно.

Л. Горская

— Но это же нормально, что если человек счастлив, если ему хорошо, он хочет поделиться. И сказать: «Ты туда не ходи, сюда ходи, вот я здесь счастлив». Это совершенно естественное движение неофитской души, разве нет?

М. Голубкина

— Ну да, а потом просто несколько раз по голове получаешь сковородкой…

В. Емельянов

— И всё неофитство заканчивается?

М. Голубкина

— Ага. (Смеются.)

Л. Горская

— А за что сковородкой-то?

М. Голубкина

— Ну можно и молотком, киянкой по затылку.

В. Емельянов

— Больно борзый в это время становишься, мне кажется. Я тоже через это прошёл.

М. Голубкина

— А даже не больно борзый. Знаете, я с чем бы сравнила? Когда щенок радостный, счастливый, бежит и бросается навстречу каким-то прохожим, понимаете, да? Грязными своими лапами, радостный. Но он же счастлив.

Л. Горская

— И получает пинка, бедный.

М. Голубкина

— И те, кто любит собаку, те конечно обрадуются. А от кого-то он и пинка получает. Получает пинка и летит далеко. Поэтому, вопрос в том, что… Помните, вот Арсений Великий — «знаешь про себя, и хватит с тебя».

Л. Горская

— Но я знаете, с чем бы сравнила? Может это не совсем корректное сравнение — вот люди часто, когда бросают курить, справляются с этой зависимостью и через некоторое время им начинает становиться гораздо лучше. Они запахи начинают чувствовать заново. Спортивная форма у них появляется. И они понимают, как это хорошо и начинают «доставать» всех друзей-курильщиков с требованием бросить курить.

М. Голубкина

— Это у меня тоже такое было. Причем раза три в жизни.

Л. Горская

— А те не понимают.

В. Емельянов

— Бросали курить?

М. Голубкина

— Три раза на три года. И каждый раз «доставала» всех. И поняла, что ничего ты с этим сделать не можешь. Прямо язык сам куда-то: «Хватит курить, хватит, не курите здесь, не курите!». И «достаешь» людей.

Л. Горская

— Но нормальное сравнение?

М. Голубкина

— Нет, всё-таки когда Господь открывается, уж если нас слушают только свои, просто человек счастлив. В этот момент, в это мгновение он счастлив. И когда сердце полно, уста не могут молчать. Вот что.

В. Емельянов

— А вот этот период, якобы богооставленности, как вы переживали, и как вы его осознали для себя?

М. Голубкина

— В смысле?

В. Емельянов

— Ну вот вы говорите, что первое время летаешь как на крыльях, и это многие так говорят.

М. Голубкина

— Да, кстати, это у всех.

В. Емельянов

— А потом период, вот как вы сказали, когда по стеночке… Но сама, сама, сама.

М. Голубкина

— Сама, сама, да. Это не богооставленность. Я батюшке говорю: «Батюшка, меня Господь оставил». Он говорит: «Нет, это вы его оставили».

Л. Горская

— Бог же неизменен, он не может оставить.

М. Голубкина

— Нет, ну почему, он видимо так отходит от поросят. (Смеётся.) Вот игуменья Муромского монастыря Тавифа говорит… Я вот это всё ей рассказываю долго, нудно, — она говорит: «Ну что? Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу. Поститься, молиться, слушать радио «Радонеж». Грубо говоря, ну всё понятно. Я говорю: «Да?». Не хочется. Трудно. Лень и скучно.

В. Емельянов

— А вы часто ездите в такие поездки по монастырям? Или есть конкретные обители, куда вы приезжаете уже много лет?

М. Голубкина

— Нет, не могу сказать, что часто. Но если как-то так получается… А у меня просто друзей много везде. И если выходит, то это просто большое счастье, потому что это дружба, и Тавифу мы знаем не понаслышке. И я дружу с Кашинским монастырём. Просто мои подруги там. И ещё есть один скит, это в Подмосковье. Еще один монастырь в Ленинграде. Это просто мои друзья и туда как не поехать-то.

В. Емельянов

— А родители ваши были не религиозные люди?

М. Голубкина

— Вы понимаете, это советское время было. Там вообще по-моему никто не был.

В. Емельянов

— Ну как же, как же!

М. Голубкина

— Ну, единицы.

В. Емельянов

— Мне кажется, не такие единицы…

М. Голубкина

— Но я не сталкивалась.

В. Емельянов

— То есть дома вы это не обсуждали…

М. Голубкина

— Либо соблюдали партизанское движение, я так думаю. Моя бабушка, мамина мать была очень верующим человеком. Но она ничего этого мне не говорила. Там была история, интересная для вас. Они ходили в церковь со своей подругой до войны. Году в 37-м, наверное, представьте себе. И она говорит, что мы возвращаемся и на подъезде при входе, при парадном висит стенгазета, которую делали жильцы. А бабушка моя была не очень высокого роста, полноватая, а ее подруга высокая и худая. Изображены они на карикатуре, где они стоят в коленопреклоненной позе, одна как пузырек, другая швабра длинная. И написано: «Пример мракобесия» и т.д. И они поняли тогда, а время было страшное, они поняли, что надо соблюдать партизанское движение, иначе жизнь быстро закончится. И в общем, об этом дома молчали всю жизнь. И никто ничего не говорил. Но вот эта культура она всё равно проникала. Однажды, мне было 5 лет, я помню это очень хорошо. Бабушка взяла меня в деревню к своей сестре Насте, это под Калугой. И мы поехали на Пасху туда. Я помню Пасху, я помню, как к этому люди готовились. Как это всё было. То есть мне никто ничего не говорил, просто я это видела. А взрослые — нет, конечно.

В. Емельянов

— А на Пасху мама красила яйца, куличи?

М. Голубкина

— Понимаете, как, они всё-таки светские люди, они красили яйца скорее знаете как… Например, мама как-то пришла... А всё время же в осуждении, постоянно.

В. Емельянов

— У неё?

М. Голубкина

— Я вообще осуждаю людей, постоянно.

В. Емельянов

— Вы их не любите?

М. Голубкина

— Нет, если все лукавят, то я осуждаю. Причем, мне моя подруга Ксения Драгунская сказала. Я ей говорю: «Вот, все осуждают кругом!». Она говорит: «Маша, у тебя двойной грех — осуждать осуждение. Ты еще страшней». И однажды, тоже мама рассказывала, когда она пошла в храм в советское время: «Мы идем куда-то там в Елоховский слушать литургию Рахманинова». То есть они шли в церковь не молиться, а слушать литургию Рахманинова. С роскошной музыкой, хором.

В. Емельянов

— Вы слушаете «Светлый вечер» на радио «Вера», в студии Владимир Емельянов и Лиза Горская, у нас в гостях сегодня актриса и балагур Мария Голубкина. (смеются) А вы с вашими детьми обсуждаете вопросы веры, религии?

М. Голубкина

— А я понимаю, что обсудить и объяснить ничего нельзя.

В. Емельянов

— Нет, но они интересуются этим?

М. Голубкина

— Маршрут туда надо было показать и всё. Дорогу.

В. Емельянов

— А вы показали?

М. Голубкина

— Дорогу показала. Показала — смотри, делай как я, вот так вот делай. А зачем, почему, сами потом разберутся. Пока не спрашивают, нет смысла мучить дитя. Разумеется, есть какие-то вехи, основы, которые так или иначе ты ему расскажешь. Скажем, в притчевой форме. И книжечку подсунешь. Но настаивать — допустим, есть у них такая штука… Вот все ребята, которые нас сейчас слушают, православные христиане. Например, есть такая штука — где-то лет в 13-14, кто-то в 12, они начинают отпадать от храма вообще. Маленькие — с удовольствием, счастливые, для них причастие это важно. И вообще там служба в церкви, и всё... Как начинается этот переходный возраст — всё, им уже неинтересно, они уже сидят болтают у входа. Я говорю: «Идите на улицу, если вам здесь делать нечего». И я понимаю, что настаивать не надо, потому что пройдёт какое-то время, и они либо сами вернутся, либо ну нет. Но это их выбор.

В. Емельянов

— Маша, а вы не переживаете, что вы здесь в Москве, а Настя с Ваней там в Великобритании, насколько я понимаю, учатся. Вы же, получается, не часто видитесь?

М. Голубкина

— Не часто. Но, во-первых, это не дело привычки, а скорее отвычки. Потому что поначалу, конечно, было тяжело. А потом втянулась, и даже как-то лучше.

В. Емельянов

— Меньше хлопот.

М. Голубкина

— Меньше беспокойства. (Смеются.) Ну и папина ответственность. И потом они уже всё-таки большие.

В. Емельянов

— И они там нормально себя самостоятельно чувствуют, да?

М. Голубкина

— Ваня вот сейчас только поедет. Я не знаю пока, что там будет.

В. Емельянов

— А Настя?

М. Голубкина

— А Настя прекрасно. Она девочка, она знает, как мыть голову, чистить зубы, делать маникюр и педикюр. С Ваней будет хуже в этом смысле, конечно. Ей придётся за ним последить. А уроки это уже их ответственность. Они вроде тьфу-тьфу.

Л. Горская

— Но мы с вами не суеверны.

М. Голубкина

— Кстати, Зубов рассказывал смешную историю. Он говорит: «Я православный человек, конечно, не суеверный. Я иду с пакетом, у меня там лежит вино, в подворотне дорогу мне перебегает кошка, чёрная. И тут я думаю — вот слава Богу, что я не суеверный». В этот момент пакет рвется, всё вываливается. (Смеются.)

В. Емельянов

— Да, интересно.

М. Голубкина

— Он говорит: «Смешно».

В. Емельянов

— Смешно, но я не суеверный.

М. Голубкина

— «Как хорошо, что я не суеверный».

Л. Горская

— Он это вслух сказал?

М. Голубкина

— Я не знаю, меня там не было.

В. Емельянов

— Вы продолжаете заниматься вашим любимым конным спортом?

М. Голубкина

— Нет, вы знаете, я в какой-то момент «отпала» от конного спорта. Что-то вдруг вот перехотелось. Не знаю, почему. Так страстно мне хотелось этим заниматься.

В. Емельянов

— Вы же занимались и в детстве, по-моему.

М. Голубкина

— Да, я прямо с маленького возраста. Меня просто в 9 лет только взяли, потому что меньше совсем нельзя, небезопасно. И как-то что-то надоело. Я тут приехала к матушке в монастырь, а у неё лошадь. Своя, арабская.

Л. Горская

— Ничего себе.

М. Голубкина

— Причём Страстная пятница. Служба в семь, до девяти значит. Мы стоим в храме, она говорит: «Тебе не тяжело?». Я говорю: «Да всё отлично, всё классно, всё супер!» Потом заканчивается служба, она говорит: «Значит так, пошли!». Я говорю: «Куда?» «На конюшню». Я говорю: «Тьфу, Господи помилуй. Опять начинается!» (Смеётся.)

Л. Горская

— Как интересно.

М. Голубкина

— Ну в итоге пошли.

Л. Горская

— Лошади такие животные, привязанность к которым проходит редко. И как правило те, кто с ними в детстве сталкиваются, уже не расстаются.

М. Голубкина

— Я не знаю… Это очень много времени нужно на это тратить. И вы знаете, в этом есть некоторая бессмысленность. Потому что всё должно быть осознанно и осмысленно, и понятно зачем. А если просто так покататься, то мне неинтересно. Вот так.

В. Емельянов

— Судя по всему, вы человек довольно темпераментный. А куда вы энергию-то деваете? Я уж не говорю, откуда вы ее черпаете. (Смеются.)

М. Голубкина

— Я откуда черпаю, не знаю. А куда деваю, непонятно. Никуда, видимо. (Смеётся.)

В. Емельянов

— С одной стороны, вроде вы от домашних хлопот освобождены, потому что дети учатся…

М. Голубкина

— Нет, ну почему — у меня всё-таки большое хозяйство. Но помолчим об этом.

В. Емельянов

— Ну да. Ещё ходят легенды, что вы такая же чистюля, как и ваш отец, как и ваша мама. Что у вас в квартире, как это говорится, муха поскользнется.

М. Голубкина

— Да, я люблю, когда чисто. Это конечно да.

В. Емельянов

— Но беспорядок при этом может быть? Или всё должно быть по полочкам?

М. Голубкина

— Нет, не вот так математический порядок. Просто пыли не должно быть, грязи какой-то. Может что-то лежать, но не валяться!

В. Емельянов

— Вы готовите?

М. Голубкина

— Раньше да.

В. Емельянов

— Вкусно?

М. Голубкина

— Раньше да.

В. Емельянов

— А сейчас?

М. Голубкина

— А сейчас нет никакого смысла, потому что лень. Самой себе не хочется. Вы знаете, чтобы готовить, надо быть влюблённой.

В. Емельянов

— Мне показалось, что просто вдохновение должно быть.

М. Голубкина

— Ну, правильно. Либо в человека, либо в еду. У меня есть подруга одна, довольно корпулентная женщина, и мы с ней как раз вчера говорили о еде. Я говорю, что не хочется готовить, не влюблена, не хочу готовить. Она говорит: «Что за глупости ты говоришь, я сама для себя всю жизнь прекрасно готовлю». Я говорю: «Наташа, ну ты влюблена в еду!» Она говорит: «Ты знаешь, да — иногда я прямо стою и вкус ощущаю того, что я сейчас хочу съесть».

Л. Горская

— Это гортанобесие, по-моему, называется.

М. Голубкина

— Прекрасно, у неё гортанобесие. (Смеётся.) Она идет себе готовит, но у неё, слава Богу, и муж, и дети, поэтому она делится пропитанием. И действительно, она очень вкусно готовит.

В. Емельянов

— Сразу вспомнился анекдот по поводу. «Голубушка, да вам худеть пора. И вообще перестать есть. — Да я не ем! Я только доедаю. За мужем доешь, за ребенком доешь, за собакой доешь».

М. Голубкина

— Да-да-да. А я в свою очередь, не очень-то. Я могу обойтись стаканом кефира совершенно спокойно. Я люблю кефир, и это просто, раз и всё — и уже хорошо. А чтобы затеваться, чтобы что-то готовить, это надо быть влюблённой в кого-то и думать об этом человеке, который соответственно страдает гортанобесией, желательно. (Смеются.)

Л. Горская

— Или чревоугодием.

М. Голубкина

— Чревоугодие хуже. Там понимаете как…

В. Емельянов

— Брюхо набивается.

М. Голубкина

— Ага, ему всё равно что — хоть гамбургеры, хоть что. Поэтому это обидно, это я ненавижу. А вот когда вкусно, тогда другое совсем.

В. Емельянов

— Пора завтракать, наверное.

Л. Горская

— Получается, что есть грехи страшные, а есть ничего так.

М. Голубкина

— Вы знаете как, если это как-то… Ну что ж тогда вообще, всё грех что ли?! Слушайте, это ж зачем мы тогда на свет родились?! Чтобы жить как пустынники первых времён. Счастливыми. В пещере. Кусочек просфоры…

Л. Горская

— Ну так не в пирогах же счастье.

М. Голубкина

— Ну не в пирогах. Наверное, всё же в нашем отношении. Но мне кажется, что в полноте жизни…

В. Емельянов

— Порой и в пирогах, мне кажется, счастье. (Смеётся.)

М. Голубкина

— В полноте жизни, почему нет? Почему мы не можем радоваться закату, рассвету. В конце концов, допустим, я когда готовлю, я так выражаю свою любовь к человеку, к друзьям. Меня Рома Козак, например, позвал в театр за суп. Он съел две тарелки супа, потом посмотрел на меня, сказал: «Приходите к нам в театр работать».

В. Емельянов

— Буфетчицей?

М. Голубкина

— Да, я говорю: «буфетчицей?». Он говорит: «Нет, артисткой». (Смеются.) Ну он понял, что талантливо получилось.

Л. Горская

— Вообще-то сейчас пост идёт, а мы с вами про еду и про еду говорим.

М. Голубкина

— Каждый выбирает сам для себя, на самом деле. Пусть все люди делают то, что они считают нужным. И пост, всё это в помощь человеку, а не какая-то его жуткая обязанность. Пост для счастья, скорее, чем для несчастья. Просто другой вопрос, что организованность нужна для этого, конечно. Четкость. И, как мне батюшка однажды сказал: «Маша, вот немцы самые лучшие христиане. Из тех, кто принял православие». Я говорю: «Почему?». Он говорит: «Они такие организованные, они так сразу всё принимают четко и хорошо, просто не нарадуюсь». А вот у нас этого нет.

В. Емельянов

— А мы безалаберные. Зато с нами интереснее. Я уж не знаю как батюшкам, насколько с нами интересно. Но мне кажется, что мы…

Л. Горская

— А батюшки у нас тоже национальные, с национальными особенностями.

В. Емельянов

— Батюшки вообще все разные очень люди. Да, и в первую очередь, люди. Я к тому, что мы безалабернее, и это гораздо интереснее, чем… Ну на мой взгляд.

М. Голубкина

— Вы знаете, с нами соскучиться невозможно. С нами можно только устать.

В. Емельянов

— Или дружить.

М. Голубкина

— Ну да, с нашей дружбой… С такими друзьями врагов не надо. (Смеются). Таких друзей сдам всех в музей. Не знаю, не знаю... По-разному. Пусть будут. Пусть все цветы цветут.

В. Емельянов

— А вот вы сказали, что… Сейчас не про готовку, но тем не менее, в том контексте прозвучало так, что для этого нужно, чтобы вы были влюблены. А вы влюблены сейчас?

М. Голубкина

— К сожалению, нет.

В. Емельянов

— Во что-нибудь?

М. Голубкина

— Вообще ни во что. В литературу кое-какую. Но это ладно, это нормально. Это работа.

В. Емельянов

— То есть вы езду на лошади поменяли на литературу?

М. Голубкина

— Нет, я не меняла ничего. Литература была первее, чем езда на лошади, конечно. А вообще это самое лучшее состояние — быть влюблённым. Во что-то, или в кого-то. То есть это неважно, чем это кончится. Но вот это вдохновение, которое придаёт влюблённость, это конечно замечательно.

В. Емельянов

— Но это ведь и одержимость, на самом деле. Вот прямо влюблённость, страсть, это же вообще…

М. Голубкина

— А мы не имеем в виду манию.

В. Емельянов

— А как ты в этот период можешь понять, мания это или это влюблённость? Когда человек реально в потоке страсти своей находится, для него же мало кто перестает существовать. И друзья так немножечко отходят в сторону. Иногда и работа страдает. И всё что угодно происходит.

М. Голубкина

— Нет, мы не это имеем в виду. Вы как раз скорее манию имеете в виду, которая бывает близко к какой-то эротической, наверное. А так, влюблённость это прекрасное чувство. Влюблённость в партнера, в режиссёра, в работу этого человека. В профессора, который тебя учит чему-то. Так по-моему это прекрасное чувство. В конце концов, влюблённость моей подруги Ирки в огород свой собственный.

Л. Горская

— Я пытаюсь всё же подобрать синоним этому слову «влюблённость».

В. Емельянов

— Вот я и хотел про это спросить. То есть и в огород вы тоже влюблены…

М. Голубкина

— Вы помните, по-гречески «любовь» — агапэ, филиа, сторгэ, людус, эрос, мания, Это каждая разная любовь, абсолютно. У нас всё это одним словом называется. Поэтому, будем считать, что влюблённость — это то прекрасное светлое чувство, когда человек идет весной, смотрит и чувствует все запахи, видит все цвета, и радуется этому дню, и первому дождю, и «а я иду шагаю по Москве». А в кого он влюблен? В жизнь.

Л. Горская

— А вот я еще что хотела спросить. У нас с вами в разговоре так получилось, что мы выделили несколько общественных наших национальных черт, как то лицемерие, и халатность, или разгильдяйство. А я хотела спросить, а вот какая-то положительная черта у нас есть общая, с вашей точки зрения?

М. Голубкина

— Господи, помилуй… Не знаю, не знаю... У каждого своя, конечно. Я говорила о национальных чертах о таких вот… Но мы, наверное, люди очень хлебосольные. Мы, наверное, излишне откровенные. Мы настолько ленивые, что, как у Фигаро в монологе «ленив до самозабвения, трудолюбив по необходимости». Много было хороших черт у русских людей.

В. Емельянов

— Было?

М. Голубкина

— Было.

В. Емельянов

— А что, не осталось ничего? Мне кажется, что по-прежнему, русский человек хлебосольный человек.

М. Голубкина

— Это да.

В. Емельянов

— И есть ещё любомудрие какое-то. Я просто несколько раз затевал, это даже не эксперимент, просто так получалось, жизнь вот так сводила — с каким-то стариком присядешь на пень. И вот просто какой-то банальный вопрос задаешь, и из человека поток мудрости льется.

М. Голубкина

— Да.

В. Емельянов

— И вроде он говорит совершенно…

М. Голубкина

— Только жалко, что пней таких всё меньше и меньше.

В. Емельянов

— И стариков таких всё меньше и меньше.

М. Голубкина

— А всё-таки мы живем в большом городе, где трудно сказать, какие мы. Потому что мы горожане сейчас. Мы москвичи, поэтому я не могу сказать, какой народ сейчас в целом. Я не знаю. Я просто могу сказать, какие мы — москвичи.

В. Емельянов

— Ну народ в России, я просто езжу периодически, не меняется, мне кажется. Со всей свойственностью русского человека иногда к раздольному такому загулу. Это и мужчин и женщин касается. Я не знаю, к сожалению, или… И не берусь, как это оценивать. Это данность, и мы никуда от неё не можем уйти, и на протяжении многих веков ещё не уйдем. Но всё дело ведь совсем не в этом. Но всё-таки вы знаете, качества сохраняются. Ты спрашиваешь дорогу, они не бурчат что-то себе под нос, и не отвечают тебе на ходу. Они остановятся…

М. Голубкина

— Это и французы и немцы всегда остановятся. Да ещё и подробнее расскажут.

В. Емельянов

— Это да. И «за жизнь», очень любим мы «за жизнь» поговорить.

М. Голубкина

— Как один американец сказал когда-то; «Вот у вас дома такие временные, в три окна деревянные, я поездил по России. А храмы вы строите на века. Такое впечатление, что вы сидите на космодроме и ждете прилёт космического корабля. Ну и как полагается, на вокзале вы разговариваете «за жизнь». Потому что вот это у вас временное, а храм на века. И вот прилетит сейчас за вами космический корабль и вас куда-то увезет». Вот есть еще одно такое качество наше… Чего нам конечно не хватает, я думаю, что бы мне хотелось, чтобы было, у всех. Просто для нашего же общего счастья — какой-то веры в будущее ещё своё собственное. Чтобы не только сидеть на космодроме, но и приводить в порядок окружающую среду вокруг себя. И материальную, и душевную.

В. Емельянов

— Получится у нас, как вы думаете?

М. Голубкина

— Я не знаю.

Л. Горская

— А что бы вам хотелось, чтобы было у вас, чего у вас нет?

М. Голубкина

— Совести. (Смеются.)

Л. Горская

— Но вы не похожи на человека, у которого нет совести.

В. Емельянов

— На бессовестную.

М. Голубкина

— Ну уж побольше совести, и побольше, не знаю… Может быть, любви к себе?

В. Емельянов

— Вы не любите себя?

М. Голубкина

— Я так не могу сказать, что я себя не люблю. Я просто к себе как-то отношусь так, как к какому-то временному явлению. (Смеются.)

Л. Горская

— То есть у вас общая русская болезнь.

М. Голубкина

— Да-да-да-да. Нет, мне хочется, конечно, побольше такого, как например у моей мамы — себяхорошеголюбия, себя не давания никогда в обиду. Она настолько цельная, что просто невозможно. Я завидую ей всё время.

В. Емельянов

— Но может быть это должно пройти столько лет, чтобы вы догнали маму просто по возрасту? И тогда всё это будет.

М. Голубкина

— Я не знаю, может быть… Но вот такая штука мне нравится. Ну и что мне хочется — хочется, чтобы мои дети были в ладу сами с собой. Мама, кстати, в ладу. И это самое важное.

В. Емельянов

— И слава Богу.

М. Голубкина

— Да, это самое важное. А так у нас обычно достоевщина. (Смеются.)

В. Емельянов

— Ну что ж, у нас сегодня в гостях была Мария Голубкина, актриса. Я надеюсь, что не в последний раз, Маша, у нас с вами разговор в этой студии.

М. Голубкина

— Спасибо.

В. Емельянов

— Приходите к нам обязательно. Вы слушали «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии были Владимир Емельянов и Лиза Горская.

Л. Горская

— Всего доброго!

В. Емельянов

— До свидания!

М. Голубкина

— До свидания!