В этом выпуске своими удивительными историями и впечатлениями, связанными с опытом прохождения поста, поделились ведущие радио ВЕРА Александр Ананьев, Алла Митрофанова и Кира Лаврентьева, а также наш гость — клирик храма Сорока Севастийских мучеников — протоиерей Максим Первозванский.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Здравствуйте, дорогие друзья. Прежде чем я представлю участников наших сегодняшних «Светлых историй», я хочу поблагодарить наших зрителей. Вы даже не представляете себе, сколько теплых слов благодарности мы — редакция радио «Вера», ведущие радио «Вера», гости радио «Вера» — получили от людей, которые слушают и смотрят «Светлые истории», и для которых вот понедельник, когда «Светлые истории» выходят в эфир на радио «Вера», стал каким-то особенным днем. Они стали ждать этого свежего воздуха спокойствия, позитива — не бравады, не пошлости, не шапкозакидательства, а реально живых светлых человеческих историй, от которых становится теплее, спокойнее и увереннее. Хотя бы на время. Сегодня это ой, как важно. Спасибо вам за то, что вы нас слушаете, спасибо за то, что пишете. И мы вот с моей женой, Аллой Митрофановой, снова и снова повторяем каждому, кто нам звонит, кому мы звоним, кто к нам приходит: давайте держаться вместе. Просто вместе. Потому что мир меняется, ситуация меняется, обстоятельства меняются, не всегда, далеко не всегда в лучшую сторону. Но пока мы вместе, мы справимся. Это «Светлые истории» на радио «Вера» — замечательный новый проект радиостанции, где ведущие радиостанции и гости радиостанции встречаются для того, чтобы рассказать истории на заданную тему. И прежде, чем я озвучу тему, разрешите представить вам участника сегодняшнего разговора. Во-первых, наш дорогой... Можно я скажу, что друг? Не только наш с Аллой, с моей женой, но и Добби вас часто добрым словом вспоминает, отец Максим, передает привет. До сих пор в интернете гуляет фотография, где Добби знакомится с замечательным священником, клириком храма Сорока Севастийских мучеников, протоиереем Максимом Первозванским. Добрый вечер, отец Максим.
Протоиерей Максим
— Добрый вечер.
А. Ананьев
— Рад вас видеть.
Протоиерей Максим
— Я тоже, взаимно.
К. Лаврентьева
— Для тех, кто не знает, Добби — это собачка Аллы и Саши. Ну, может, кто не знает.
А. Ананьев
— Позвольте, во-первых, Добби — человек. И потом только для всех остальных...
К. Лаврентьева
— Хорошо. Аминь.
Протоиерей Максим
— Во-первых, Добби — свободный эльф.
А. Митрофанова
— Вот, он свободный эльф.
А. Ананьев
— Свободный эльф — да.
А. Митрофанова
— Потому что он регулярно получает от хозяина носки. А когда не получает, то берет их сам.
А. Ананьев
— Носки и котлеты. Во-вторых, я не знаю, чего больше в этой девушке — чувства юмора, природной красоты или обаяния — прекрасная ведущая программ «Путь к священству» и еще многих и многих проектов радио «Вера», ведущая Кира Лаврентьева.
К. Лаврентьева
— Спасибо, Сашенька. Здравствуйте, дорогие радиослушатели.
А. Ананьев
— И я с огромным удовольствием представляю моего верного соратника, любимую жену и ведущую радио «Вера» — Аллу Митрофанову.
А. Митрофанова
— Добрый вечер светлый.
А. Ананьев
— Сегодня, как полагается на первой неделе поста, у нас было... Сколько мы вам тем возможных прислали, отец Максим?
Протоиерей Максим
— Десять.
А. Ананьев
— По-моему, десять, да.
Протоиерей Максим
— Ровно десять.
А. Ананьев
— Десять. И из этих десяти там, абсолютно даже не сомневались, что вы выберете эту тему. Отец Максим выбрал тему — Великий пост. Истории, запомнившиеся, именно которые случились Великим постом, связанные с Великим постом или нет. И, судя по тому, что вы выбрали эту тему, дорогой отец Максим, вам и начинать. Наверняка, сколько вот у вас Великих постов было?
Протоиерей Максим
— В первый раз я постился в 90-м году, соответственно, ну вот сейчас 32-й.
А. Ананьев
— 32-й. И наверняка были какие-то ярчайшие истории, которые обязательно захочется пересказать нашим слушателям своим друзьям.
Протоиерей Максим
— Ну ярчайших нет. Вообще я всегда и всюду, Саш, вы уже, я думаю, неплохо меня знаете, потому что я о себе, бывает, рассказываю как на радио или в личных разговорах, у меня нет в жизни ярких историй. То есть у меня жизнь, она сама по себе яркая, и я не считаю ее какой-то скучной или неинтересной, но чего-то такого, прямо из ряда вон выходящего, в ней нет. И с постом у меня тоже прямо вот ярких историй нет. Запоминающиеся для меня лично...
К. Лаврентьева
— Отец Максим, вы всегда так говорите, но каждая ваша история и каждый ваш рассказ это что что-то совершенно потрясающее. У меня нет ярких историй... И дальше следует какой-то очень интересный рассказ.
Протоиерей Максим
— Ну, наверное, у меня просто жизнь такая, которая мне кажется обычной. Я могу вспомнить свой первый пост — это как раз пост 90-го года, когда я впервые, вот буквально незадолго до поста, окунулся не просто в церковную жизнь как посещение храма, а встретил людей, которые этой жизнью жили. И не только непосредственно на богослужении. Более того, как раз в совместных богослужениях мы с ними никак не участвовали. Это были люди, которые составили на тот момент костяк и начало общества «Радонеж» — это замечательный Евгений Андреевич Авдеенко, Александр Григорьевич Коропов, ныне здравствующий Евгений Константинович Никифоров, это покойный архимандрит Амвросий (Юрасов), и многие-многие другие живущие или, к сожалению, в значительной своей части уже усопшие люди. И ныне здравствующий Володя Чурсин, который был моим страшим коллегой по работе в таком оборонном ящике, связанной с ядерной физикой денсиметрией и так далее, где я тогда успешно работал, он пригласил меня в баню. Я начал ходить в баню. Это были Селезневские бани, там вот я всех этих чудесных людей встретил и узнал, что вообще-то люди живые, в храм ходящие, называющие себя православными, молящиеся, еще и пост соблюдают. Я с ужасом узнал и услышал, как они собираются соблюдать пост.
А. Ананьев
— До чего же причудливы дороги, ведущие к храму. У вас она проходила буквально через баню.
А. Митрофанова
— Через баню.
Протоиерей Максим
— Да. Больше того, под это было потрясающее такое, знаете, исторически-культурное обоснование. Поскольку одним из таких вот запевал и заводил всей этой тогда молодой и шумной компании был Евгений Андреевич Авдеенко, а он такой большой специалист по античности, он как раз говорил, что в античности образование юношей велось, собственно, в банях. То есть я прямо тогда понимал, что я попал туда, куда надо, то есть я попал туда, где я могу получить нормальное образование. То есть баня в античности это не было место, где моются, понимаете.
А. Митрофанова
— Это было место общественных собраний, важнейших разговоров, философских дискуссий.
К. Лаврентьева
— И решений.
А. Митрофанова
— И решений политических задач каких-то, это правда.
Протоиерей Максим
— Вот я попал в такую ситуацию, да, то есть я попал и сразу понял, что я не просто мыться в баню хожу.
К. Лаврентьева
— Вы на месте.
Протоиерей Максим
— Любителем бани я был с детства, а тут еще и попал в такую историю. После бани мы обязательно ходили или к кому-нибудь в гости, или куда-нибудь покушать. В общем, все это продолжалось до позднего вечера, и не очень сильно нравилось моей жене.
А. Митрофанова
— Еще бы.
Протоиерей Максим
— Хотя все это, в общем, было очень в пределах и очень по-православному, при этом по-православному так неофитски. Отец Амвросий (Юрасов), он всегда отличался такой конкретной строгостью на самом деле и такой вот четкостью. Я ни разу не исповедался у него, не стал его духовным чадом, хотя меня туда всячески тянули, но вот сама атмосфера, само общение, так вот я узнал, например, что некоторое мои вот новые друзья, они собираются Великим постом поститься на пяти просфорах в день. Один из молодых людей, ровесник мой, сказал, что он едет к отцу Амвросию, будет жить у него на чердаке, ходить на службы, и питаться вот этими там просфорами и водой все сорок дней до Пасхи. То есть я прямо вот попал в такую историю, когда я понял, что пост — это прямо вот совсем серьезно. Но уже тогда, сказал он теперь с таким этим самым, так сказать, с налетом мудрости, я был мудрым человеком и понял, что мне это не годится и надо попробовать поститься без мяса. То есть вот мой первый пост, он был с намерением обойтись без мяса. Но, пропостившись первую неделю, а у меня не было никакого опыта поста, то есть я никогда себя ни в чем вот с точки зрения еды не ограничивал до этого никак вообще. И тут вот неделю без мяса. При этом я жил в семье, которая, собственно, поститься и не собиралась: ни мои родители, с которыми мы тогда жили, ни моя супруга, не были настроены на пост. И поэтому, значит, что значит «без мяса» в советской семье, конца 90-х годов? Это значит гарнир, ну еще там творог, я помню, я ел. И помню свои ощущения... А я начал еще в храм ходить так активно прямо, на Преждеосвященную пошел. И я вернулся после Преждеосвященной, съел творога в первую среду и понял, что это неправильно, что я не могу есть творог Великим постом. Несмотря на то что я решил, что я буду его есть, несмотря на то что я взял благословение у замечательного московского священника, протоиерея Аркадия Станько, который тогда был настоятелем храма Петра и Павла. И вот не помню сейчас, с какого дня, с четверга ли или с воскресенья, я решил, что я буду поститься как положено. И с удивлением для себя вот этот первый же мой пост, кроме первой недели, самой строгой, которая у меня была нестрогая, он такой пошел вот, собственно, на гарнирах. Потому что это сейчас у нас фестивали постной кухни, там много всяких постных блюд...
А. Митрофанова
— Но не в 90-м году, наверное.
Протоиерей Максим
— А родители продолжали готовить, как они готовили — трескали мясо там или еще что-то, и мне доставалась пустая картошка или там какие-нибудь пустые макароны. И, по-моему, вот где-то с середины поста моя жена посмотрела на меня и говорит: давай я тебе что ли лука потушу. Специально вот. И вот что-то к картошке тогда добавилось. Вот такой был первый пост. Ну зато он действительно сыграл настолько удивительную для меня духовную роль. Не телесную, а именно духовную: на Пасху я не мог выйти из храма после этого — то есть я ходил утром и вечером, слушал, не зная совершенно песнопений, «радостью друг друга обымем...», «воскресения день...» — то есть это было такое полное погружение, и у меня такого больше никогда не было.
А. Митрофанова
— Вот. А говорят, что главное не есть людей, а все остальное второстепенно. Оказывается, не второстепенно.
Протоиерей Максим
— Нет, не второстепенно совершенно. И я первый, кто говорит, что главное не есть людей. Но вот то, что нет поста без пощения, без вот воздержания такого телесного, пищевого, это я сто процентов знаю.
А. Ананьев
— Напомнило мне, вот этот вот эпизод: «Я буду поститься...» — помните, была игра с Владисом Пельшем? «Я угадаю эту мелодию с четырех нот». «А я буду поститься в Великий пост тремя просфорами в день и водой».
А. Ананьев
— «Светлые истории» на радио «Вера», посвященные Великому посту. Только что своими переживаниями о своем первом Великом посте поделился протоиерей Максим Первозванский. Здесь также Алла Митрофанова и ведущая радио «Вера» Кира Лаврентьева. Каждая твоя история, Кира, она вот настолько непосредственная, светлая и легкая, насколько она может быть у ребенка. Ты удивительным образом сохранила детский взгляд на происходящее. И я с нетерпением жду твоих каких-то воспоминаний о твоих опытах проживания Великого поста.
К. Лаврентьева
— Да, слава Богу, и «отвага — наш девиз», и об этом будет моя следующая история. Ну на самом деле меня не постили родители, если можно так выразиться, не постили совсем. А единственное, что были ограничения в развлечениях, просмотре каких-то сериалов, передач...
А. Митрофанова
— Ну то есть постили все-таки.
К. Лаврентьева
— Ну мне говорили: ты что, Великий пост, одумайся! Какие походы сейчас там с подружками, еще куда-нибудь. Но так — нет, вообще никогда, то есть я даже не знала, что такое гастрономический пост, в плане еды. Может быть, в моем случае это было даже очень, кстати, не плохо. Потому что, когда я поступила на первый курс и стала жить самостоятельно, естественно, в первый год я и понятия не имела, что такое пост. То есть я знала, что он идет, но смотрю, значит, другие мои одногруппники, а я училась в православном вузе сначала, они, значит, почему-то в «Макдональдс» не идут. Ну я думаю: не идут, так не идут. И тут я поняла, что я одна осталась, кто ходит в «Макдональдс» в Великий пост. Ну это ладно, значит, первый год так прошел. А лет в восемнадцать, на 2 курсе я все-таки решила заняться этим серьезно, этим вопросом. И как-то это очень было осознанно. Не потому, что мама сказала, не потому что батюшка сказал, а потому что вот пришло время поста, и я как будто дозрела. Как будто я в тот момент была готова к осмысленному прохождению этого периода перед Пасхой. И приехала я в Лавру. Все серьезно, то есть если браться, то хардкор, по полной программе. Приехала я в Лавру, поселилась в гостинице, первую неделю поста я жила, значит, в Лавре. Ну что положено просить человеку, который все детство святых отцов читал, а в аскезе ни бум-бум, вообще ничего, вообще ничего не стоит, ноль просто без палочки, что он просит? Он просит смирения, понимаете. То есть ты осуждаешь, там ходишь на какие-то праздники, на какие-то сборища, и, в общем-то...
А. Ананьев
— Принимаешь участие в хороводах.
К. Лаврентьева
— Принимаешь участие в хороводах, носишь кокошник.
А. Митрофанова
— Наверное, и попадаешь под хороводы.
К. Лаврентьева
— Ну, в общем, ты далек от какой-то маломальской даже праведности. Ну а надо же просить смирения, пост ведь. Ну а что еще просить? Как-то все остальное, оно не стоит никакого, в общем-то, внимания даже. Прихожу я в Успенский собор, идет канон Андрея Критского, понедельник, очень много народу. И когда начинается...
А. Ананьев
— Ой, сколько там народу Великим постом!
К. Лаврентьева
— Там очень много народу. Это прекрасный семинарский вот этот хор...
Протоиерей Максим
— И это не китайцы.
К. Лаврентьева
— И это не китайцы, это наши паломники, это совершенно чудесно. Вот эта вот, представляете, темнота, иконы, росписи прекрасные. Ну то есть вообще непередаваемо, все кто были, все знают. И я, значит, начинаю делать поклоны на молитве Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего...», и я, значит, говорю: «Господи, дай мне смирения». Кстати, очень назидательная история. И я начинаю делать земной поклон, и мне просто со всей дури человек, который впереди стоял, мне ботинком дал по голове. Я думаю: ну это явно совпадение. Ну я очень обиженная, оскорбленная — как это, прервали мою молитву, да тем более такую высокоумную.
А. Митрофанова
— Ботинком в лоб.
К. Лаврентьева
— Перешла вправо. Справа — мужчины, слева — женщины, но там вообще все было вперемешку. И я иду в правую часть. Никогда ни до, ни после (Лавра — это любимое мое место), никогда ни до, ни после такого не было. Я только подхожу — все темно, никто никого не видит, я очень тихонько, как мышка, подхожу, поворачивается женщина, как будто она меня там ждала, как будто она специально стоит, чтобы меня туда не пустить. Поворачивается, говорит: «Здесь только мужчины!» Я вообще поняла, что все...
А. Ананьев
— Сказала она мужским голосом.
К. Лаврентьева
— Я смирилась. И ушла из Успенского собора, пошла, значит, к батюшке Сергию туда, в Троицкий. Сажусь в стадии. Я очень загоревала, думаю: да что же это? Я на богомолье приехала, я, в общем, взялась за себя, за свою душу, и тут такое: за пять минут уже там и ботинком, и наорали. И, в общем, никакая молитва уже не идет у меня. И сижу я, значит, в стадии этой и, представляете, я с горя, значит, уснула. Ну, видимо, еще и без мяса, и сил нет, и строгая аскеза с непривычки. И я уснула. И опять же ни до, ни после такого не было. Я только уснула, и меня, значит, служащий храма просто начал, ну как бы как бродяжку, просто. Говорит: «Ты что?! Здесь не спят!» Я говорю: так...
А. Митрофанова
— Просила у Бога смирения...
К. Лаврентьева
— Все, смирения мне не надо. Я начну сначала. Все, все. Как только я решила, что я больше... Знаете, и я в этом увидела определенную, знаете, Господь же говорит с каждым на его языке. Вот в тот момент Он со мной даже с юмором так немножко поступил.
Протоиерей Максим
— Не помню, кто из святых отцов сказал, что если ты просишь у Бога смирения, ты просишь человека, который бы тебя обидел.
— Смирил. Ну то есть понимаете, отец Максим, тут было настолько очевидно, что после молитвы это в течение 15 минут вот это все, одно за одним. И это было даже немножко смехотворно. То есть это было, знаете, как в фильме, как будто это постановка какая-то. И я поняла, что не надо делать из себя какое-то чучело. Нет, серьезно, в моем случае это было именно делать из себя чучело. Не надо навешивать на себя какие-то непонятные ярлыки, если ты вообще еще ну трехлетний, двухлетний как бы в плане вообще духовной жизни, не надо требовать от себя, я не знаю, каких-то «ивансусанинских» подвигов. И в тот момент, в общем, я сказала: так, все, хватит. И все остальные три дня я очень прекрасно прожила в Лавре и проходила на службы, на каноны, и все у меня было очень даже замечательно. И до сих пор я живу воспоминаниями об этой поездке, о первой неделе вот этого своего первого в жизни поста.
А. Митрофанова
— Но ботинком больше никто не бил?
К. Лаврентьева
— Нет, нет, удивительно, сколько я туда ни езжу, ну действительно не было такого, чтобы меня кто-то откуда-то прогонял, кто-то где-то... Ну ладно, ботинком можно ударить, если много народа, там действительно мне часто попадало, по грехам: по делам вашим да будет вам. А вот так чтобы кто-то кого-то гонял, ну вот если честно, ни разу не было, ни до, ни после. Сколько уже прошло с тех пор, 13–14 лет, и ни до, ни после. А в тот момент 15 минут подряд мне вот это. И это, конечно, было так, научительно, назидательно.
А. Ананьев
— У меня была похожая история. Но не такая яркая и убедительная, как ботинком в лоб прекрасной девушке. Но однажды я тоже, проникнувшись желанием обрести смирение, у меня было какое-то такое понимание, что смирение очень важно...
К. Лаврентьева
— Да, это высший пилотаж такой.
А. Ананьев
— И если вдруг что-то тебя раздражает там или бесит, нервирует...
К. Лаврентьева
— Ты не смиренный.
А. Ананьев
— Ты не смиренный, тебе надо с этим работать. И стоило мне об этом подумать, вот, наверное, в точности как у тебя, как я оказываюсь на великопостной службе, и рядом со мной — вы знаете, я его даже не видел, мне было страшно и неприятно оборачиваться. Рядом со мной какой-то неприятный, судя по голосу, мужчина — очень экзальтированный, очень искренний и очень хороший. «Неприятный», конечно же, в кавычках, потому что у меня было его такое восприятие. Было ощущение, что он пел, положив мне голову на плечо, так вот прямо в ухо. И так нескладно, и так мимо нот. Вот так насколько, такое впечатление, что он поставил перед собой цель...
К. Лаврентьева
— Да, это испытание.
А. Ананьев
— Петь мимо нот и именно мне в ухо. А я же вот еще в другой ситуации я бы встал и ушел — ну что себя бесить?
К. Лаврентьева
— Ну а тут ты смиряться решил.
А. Ананьев
— Или бы сказал: мужчина, прекратите эту вакханалию! Ну тут я подумал: слушайте, ну это же вот испытание, значит, надо взять себя в руки. Саша, ты...
А. Митрофанова
— Так...
А. Ананьев
— Как мне было плохо! А я потом с одним священником тоже, жаловался ему — я мучился, я потом болел, наверное, дня два, мучился потом. А к священнику прихожу потом к одному, говорю: слушайте, ну вот что-то... Он говорит: да дурь какая! Уйди, или скажи, чтобы перестал ныть. Зачем тебе это? Не надо.
Протоиерей Максим
— Вообще, да, смирение такая сложная добродетель, что даже икона Матери Божия есть с таким названием — «Призри на смирение», которая, например, у нас в храме есть, тоже чудесная совершенно икона, она воспринимается людьми совсем не так, как должно. Обычно люди, приходящие к иконе «Призри на смирение» — то есть «посмотри на смирение», да, посмотри, увидь, воспринимают это так: Матерь Божия, посмотри, какой я хороший, посмотри, как я смиряюсь. Хотя на самом деле смысл этого совсем другой.
К. Лаврентьева
— А на самом деле владыка Антоний даже про смирение писал очень интересно. Он говорил о том, что смиренный человек — это не вот человек с понурой головой и очень таким нечастным взглядом, печальным, исполненным печали и который говорит всем «простите», «благословите». Это в основном очень сильный человек, очень сильный, веселый скорее всего, легкий, и вот без этого вот всего напускного. Это крайне важно. Но почему-то на первых этапов наших шагов в храм думаем, что смирение — это что-то такое вот.
Протоиерей Максим
— Ну от внешнего к внутреннему стараемся.
К. Лаврентьева
— Ну понятно. Ну в нашем же случае это только фарисейство, что...
Протоиерей Максим
— Ну так, да, но получается иногда, правда, смешно.
К. Лаврентьева
— «Господи, спасибо, что этот человек такой плохой, а я вот такой смиренный. Спасибо, Господи, что я такой смиренный, не то что этот человек».
Протоиерей Максим
— Да.
А. Митрофанова
— Уже не раз мы, по-моему, говорили здесь, в студии радио «Вера», что у слова «смирение», в общем, этимология слова...
К. Лаврентьева
— Да, знать свою меру.
А. Митрофанова
— Она подсказывает его истинное значение.
К. Лаврентьева
— Абсолютно.
А. Митрофанова
— То есть, во-первых, это мир внутри, а потом действительно, раньше же писалось не смирение, а «смерение» — то есть понимание собственной меры, собственных возможностей на данный момент. И не ставить себе...
А. Ананьев
— Какая-то лазейка в законе, Алла Сергеевна.
К. Лаврентьева
— А так классно, мне даже кажется, это как-то про границы, смирение. Нет?
А. Митрофанова
— Это и про границы.
К. Лаврентьева
— Про границы чужие, про границы свои — это очень круто.
А. Митрофанова
— И про чтобы не стать фарисеем: «Спасибо, Господи, что я не такой, как вот эти вот все, помехи справа и слева». И про то, чтобы не взбираться на Эверест, пока у тебя не отросли крылья. И про то, чтобы кому-то не пришлось, пока ты возносишься на небо...
К. Лаврентьева
— Смиряться по-настоящему.
А. Митрофанова
— Тебя за ботинок хватать и спускать на землю. Вот тут... Да, отец Максим, простите.
Протоиерей Максим
— Нет, отлично, как раз мы друг друга не смиренно так перебиваем.
А. Митрофанова
— Отлично, да.
Протоиерей Максим
— У меня просто есть своя формула смирения, уже много лет как выработанная, и я ее в разных ситуациях обкатываю и понимаю, что как здорово, что я ее придумал.
К. Лаврентьева
— Она работает, да.
Протоиерей Максим
— Какой вот я замечательный, особенный и все такое, что придумал такую чудесную формулу. У нее три составляющих. Первая — я такой же, как все, во мне нет ничего особенного, таких как я много. То есть не считать себя тем самым каким-то избранным, особенным. Второе — не все мои желания сбудутся. Некоторые сбудутся, но, чтобы они сбылись, придется серьезно поработать и необходима воля Божия. А так не все мои желания сбудутся. И третье — мне никто ничего не должен. Если мне кто-то что-то делает, это здорово, замечательно, спасибо ему огромное. А так он не должен. Вот эти три компонента, они, мне кажется, позволяют хоть в каких-то границах и рамках пребывать.
А. Митрофанова
— Гениально.
А. Ананьев
— Блестяще, отец Максим, спасибо вам. Пока наши слушатели записывают...
А. Митрофанова
— Формулу.
А. Ананьев
— Вот эту вот трехсоставность смирения от протоиерея Максима Первозванского, мы уходим на короткую паузу. А через пару минут полезной информации на светлом радио вернемся к нашим «Светлым историям».
А. Ананьев
— Живые, человеческие, теплые, светлые истории, связанные с Великим постом, вспоминаем мы сегодня в студии радио «Вера». Это «Светлые истории», здесь прекрасная Кира Лаврентьева, моя жена, ведущая Алла Митрофанова, протоиерей Максим Первозванский, я Александр Ананьев. И, Алечка, вот уж коль уж ты заявила, что... ну не заявила, ты действительно так считаешь, что смирение суть знание своей меры и соответствие тем своим как бы внутренним возможностям, инструментам, которыми ты обладаешь, это на самом деле лазейка в законе. Потому что если бы я соответствовал тем своим возможностям и инструментам, которыми я обладаю, мне тогда Господь велит кидаться кактусами во всех проходящих. Потому что вот моя мера на самом деле. Так раздражаться на людей, как раздражаюсь я, по-моему, никто во всем свете не умеет. Ужасно.
К. Лаврентьева
— Вот оно истинное смирение, посмотрите. Прекрасно.
А. Ананьев
— Нет, я очень хорошо себя помню, Кирочка, Великим постом. Мы с Аллой поехали в Троице-Сергиеву Лавру, как я там...
К. Лаврентьева
— Раздражался.
А. Ананьев
— Ругался.
К. Лаврентьева
— Ну понятно, я это понимаю.
А. Митрофанова
— Это была Крестопоклонная неделя, и Троицкий собор на ранней литургии в шесть утра...
А. Ананьев
— Да, я там как в 8.45 на Таганско-Краснопресненской ветке метро, так стоял, зажатый бабушками. Бабушки там толкались, а я просто старался просто молчать хотя бы, ну просто молчать.
К. Лаврентьева
— Там о молитве речь уже не идет.
А. Ананьев
— Да, то есть в этом смысле очень тяжело.
А. Митрофанова
— Допандемийные времена, да. Тут надо напомнить, что такое было, да.
А. Ананьев
— Ну из толчеи Троице-Сергиевой Лавры в тишину тайги, наверное, Алла Сергеевна, перенесемся. Я знаю, о чем будет твоя история, и она действительно прекрасна. Алла Митрофанова, ведущая радио «Вера», ее светлая история, связанная с Великим постом.
А. Митрофанова
— Ну ты так интригующе про тайгу сказал. Да, действительно есть у меня история, связанная с тайгой. Карельской, правда. Карельская тайга — это отдельный совершенно, мне кажется, феномен в нашей жизни. Храмы Русского Севера и вообще христианство Русского Севера — явление до конца не изученное, невероятное по своей глубине и, мне кажется, еще способное нас очень сильно напитать и вдохновить. А в ближайшие годы, ну и вообще на протяжении, я думаю, всей истории, пока мир стоит. Дело было так. В Карелии у меня замечательные друзья, часто о них рассказываю на радио «Вера». Мы, правда, очень давно с ними не виделись, если так получится, что они меня сейчас слышат, передаю им низкий поклон. Священник Олег Червяков, его супруга Наталья — люди, уехавшие в свое время сознательно из большого города Петрозаводска в пустынные места на острова Водлозера. В те края, где раньше стояли деревни, но в 50-е годы XX века, когда крестьян советская власть стала расселять, естественно, деревни эти, они опустели. И там, где сейчас часовни сохранились, и их, благодаря замечательным волонтерам движения «Общее дело», удается каким-то образом законсервировать...
Протоиерей Максим
— С отцом Алексеем Яковлевым.
А. Митрофанова
— Да, в том числе. Ну вот отец Олег с Наташей, они тоже очень много усилий предприняли в этом направлении.
А. Ананьев
— А они сейчас там живут, работают на островах?
А. Митрофанова
— Живут на этих островах по-прежнему.
А. Ананьев
— Так, а у меня зависть просыпается сейчас.
Протоиерей Максим
— Что они заранее подготовились.
А. Ананьев
— Да, ну подождите, ну еще не поздно, в Карелию-то можно выбраться.
Протоиерей Максим
— Нет, на самом деле жить в условиях, к которым ты не привык... Я знаю просто очень много людей, которые уехали из городов...
А. Ананьев
— А то я к этим условиям привык.
Протоиерей Максим
— Нет, люди, которые уехали из городов... Я просто опять-таки немножко старше получаюсь — так сказано опять несмиренно, — всех вас. И многие мои ровесники в 90-е годы, буквально чуть ли не каждый третий православный из неофитов куда-то уезжал. У меня двое родственников уезжало, и я просто представляю себе, что такое, когда городской житель оказывается в условиях даже комфортных, не северных карельских островов, а какой-нибудь там средней или даже ближе к южной России, просто в деревне — это тяжелейшая вообще история, которую далеко не все выдерживали. И очень много людей сломалось, и много семей распалось. Именно потому, что намерения и романтические представления о том, как это будет — это одно, а реальная практика туалета на хоздворе с крюком, вбитом в стену и обледенелой ямой на протяжении одного, второго, третьего, пятого, десятого, пятнадцатого года жизни — это совсем другое.
А. Митрофанова
— Словом, да, разделяю полностью то, что сказал отец Максим.
Протоиерей Максим
— Ну просто я к тому, чтобы не испытывали романтических каких-то... Люди, о которых вы рассказываете — это на самом деле настоящие подвижники, это не романтическая история, это настоящий подвиг.
А. Митрофанова
— Романтики, надо сказать к ним туда приезжали регулярно. Вот в этом порыве жить от земли приезжали... И уезжали обратно.
Протоиерей Максим
— Да, я был тоже в Карелии неоднократно. Это чудесное место, когда светит солнышко, когда созрела морошка, вот когда несмотря на это в середине лета температура воды 11 градусов в озере...
А. Митрофанова
— Комары.
Протоиерей Максим
— Комары и мошка бесконечная, от которых не помогают никакие противомоскитные сетки, ну и так далее.
А. Митрофанова
— Словом, много нюансов, скажем так. Однако друзья мои действительно подвижники. И помню, приехала я к ним Великим постом, в марте, на второй неделе. И взяла как раз отпуск на работе, поехала. И там чтобы к ним добраться, это нужно из Петрозаводска в объезд озер добраться до города Пудожа — это ночь на автобусе. Автобус — такая «буханочка», которая трясется и бензином пахнет.
Протоиерей Максим
— Пазик.
А. Митрофанова
— Да. Оттуда до Медвежьегорска, потом оттуда до Шани, от Шани уже не помню... В общем, короче говоря, последний отрезок пути — это когда отец Олег из деревни Куганаволок тебя на «Буране» забирает («Буран» — это такие мотоциклы на лыжах) и везет через озеро по льду, собственно, в деревню Варишпельда, где они живут. И проделав весь вот этот путь, ясный пень, я чувствую себя героем.
Протоиерей Максим
— Ну как можно не воспринимать это романтично? Вот мы только что сказали, что это не романтично...
К. Лаврентьева
— Очень романтично.
Протоиерей Максим
— Это очень романтично.
А. Митрофанова
— Так вот, проделав этот путь...
А. Ананьев
— Зная мою «любовь», в больших жирных кавычках, вернее «любовь» Аллы Сергеевны к холоду — а для нее холодно все, что ниже плюс пяти градусов и если нет рядом Средиземного моря, оливкового масла и загорелых греков.
К. Лаврентьева
— Последнее особенно.
А. Ананьев
— Не романтично, вообще ни разу не романтично. Она когда выходит на улицу, а там минус семь, она похожа на Терешкову, которая выходит в открытый космос без скафандра.
К. Лаврентьева
— Ну Алла при этом помнит каждое название, каждую речку, каждую кочку, каждый населенный пункт. А я бы в жизни тридцати процентов не запомнила бы.
А. Ананьев
— Она просто злопамятная.
К. Лаврентьева
— Сейчас жители Карелии, которые нас слушают и смотрят — мы передаем им большой привет, они порадовались, конечно, я уверена.
А. Митрофанова
— Низкий поклон всем жителям Карелии, этого удивительного действительно края. Возвращаясь к своему рассказу. Приехав в Варишпельду, чувствую себя, естественно, настоящим таким альпинистом, который только что совершил подвиг. Однако друзья мои говорят: Алечка, мы запланировали поездку на Монастырское озеро — мы бы хотели отслужить литургию в том месте, где стоял монастырь преподобного Диодора Юрьегорского. Преподобный Диодор Юрьегорский — это один из тех удивительных подвижников нашего Севера, который своей монашеской традицией, аскезой, практикой восходит к преподобному Сергию Радонежскому. У преподобного Сергия было много учеников, которые разошлись по разным уголкам русской земли и на Русский Север тоже пришли.
Протоиерей Максим
— Это та самая Северная Фиваида, да.
А. Митрофанова
— Да, вот действительно, это та самая Северная Фиваида. Преподобный Диодор Юрьегорский, от монастыря которого, естественно, в годы советской власти уже ничего не осталось. Однако озеро, названное Монастырским, есть, место, где стоял монастырь известно. И друзья мои видят свою задачу в том, чтобы ездить по таким местам и служить там литургию. Потому что Ангел монастыря, Ангел храма, он по-прежнему там, где стоял храм, там в идеале, конечно, должна вестись служба, и они делают все от себя возможное, зависящее и даже невозможное для того, чтобы эти богослужения продолжать. А дальше вот такая история. Значит, Варишпельда и Монастырское озеро на расстоянии друг от друга, по-моему, в 125 километров. Проехать туда можно только вот на этом самом «Буране», то есть мотоцикле на лыжах. Таких мотоциклов у моих друзей два. Вдвоем отец Олег и Наталья садятся на свой, прицепом туда, такими, знаете, санями деревянными, устланными еловыми ветками, сажают или кладут академика, который прибыл из Петрозаводска специально совершить с ними это путешествие-паломничество. При этом он себя позиционирует как атеиста...
Протоиерей Максим
— Представляю себе Доктора Айболита такого, который там на орлах тоже каких-то, на китах...
А. Митрофанова
— Да, совершенно верно. Но он этнограф, поэтому ему интересно возрождение вот этой духовной жизни в Карелии. С этнографической точки зрения. При этом он, ну как сказать, человек довольно крупного телосложения, то есть везти его в этом прицепе — это прямо...
Протоиерей Максим
— Чтобы не замерз.
А. Митрофанова
— Ну да, с этим все отлично. А меня сажают на второй «Буран». Причем этот «Буран», сама я управлять им, естественно, не могу, но мне и не надо, от меня и не требуется, потому что есть еще один паломник, который едет в этом путешествии. Это дяденька, с которым мы познакомились накануне, вот за два дня, когда я приехала в эту самую Варишпельду, и который у меня вызвал жесточайшее, сильнейшее раздражение по всем фронтам, абсолютно по всем фронтам. Он необразованный, он темный, он дикий, он обросший, он какой-то такой весь простой. А я такая вся, понимаете, выпускница МГИМО...
А. Ананьев
— Как ты за меня замуж вышла?
А. Митрофанова
— С тремя иностранными языками, вся такая, понимаете, значит, всего там начиталась. И какой-то вот этот вот похожий на какого-то домового дядька, весь обросший. И, оказывается, мне нужно с ним ехать на этом «Буране», сидя позади него...
Протоиерей Максим
— Еще и обнимать его за талию.
А. Митрофанова
— И вот это для меня было... Вот, понимаете, отец Максим, мы сели и поехали. Очень быстро я поняла, что с этого «Бурана» скачусь на первой же кочке, а тайга, она вся в кочка, кто не знает, карельская. Там повсюду вот эти вот кочки болот — «клюквы красные льдинки на кочках болот». Только сейчас там клюквы не видно, потому что все в снегу, но кочки-то пропорционально сохраняются. И вот мы едем, и я такая: ни за что не буду за него держаться! Ни за что! Не возьмусь! Буду держаться за сиденье, буду держаться за воздух, за что угодно, только не за него. И мы проехали, значит, какой-то неимоверно долгий отрезок пути, отменно длинный-длинный. Давшийся мне тем, что у меня болит каждая мышца моего тела, потому что мне очень трудно, у меня нет опыта езды на мотоцикле в тот момент.
Протоиерей Максим
— А там надо обнимать впереди сидящего. Почему парни деревенские так любят катать девчонок...
К. Лаврентьева
— Да, да.
А. Митрофанова
— Конечно.
Протоиерей Максим
— Потому что она же тебя так обнимает, потому что по-другому она не может.
А. Митрофанова
— Естественно.
Протоиерей Максим
— А ты думаешь, что она тебя любит.
А. Митрофанова
— А я нет, ни за что. И вот у нас остановка. Я думаю: наконец-то мы доехали, наконец-то! Я еле-еле, потому что меня болят ноги, у меня болит спина, у меня болит талия, у меня болят руки, у меня болит голова от этого напряжения.
Протоиерей Максим
— И не постесняюсь сказать, что у вас даже копчик болел.
А. Митрофанова
— Ясный пень, конечно.
К. Лаврентьева
— Нет, это ужас, так ехать.
А. Митрофанова
— И я такая радостная соскакиваю, говорю: наконец-то мы приехали? На что отец Олег, понимая просто внутренне как бы, считывая все, что происходит во мне и между мной и этим самым дяденькой, он говорит: мы проехали первые 25 километров. Мы в часовне Параскевы Пятницы, и сейчас мы здесь совершим молебен и поедем дальше. То есть мы проехали одну пятую этого пути. И дальше, в часовне Параскевы Пятницы, отец Олег совершает молебен, и в тропаре ей слышу слова — дословно сейчас не помню, но смысл их в том, чтобы что она обрела в своем немощном женском теле настоящую мужскую стойкость. И я такая: упс... Параскева Пятница. А вот, наверное, это очень важно мне сейчас услышать. Можно я тебя об этом попрошу? Пожалуйста, помоги мне. Я своими человеческими силами не справлюсь, потому что вводных очень много: гордыня, которую я сейчас не обломаю внутри себя — это надолго, вдолгую игра. Но вот помоги хоть как-то, я не знаю, как. И дальше мы, совершив этот молебен, садимся снова на «Бураны», и внезапно я интуитивно нащупываю такое положение, в котором можно балансировать на мотоцикле и не держаться за того, кто сидит впереди.
К. Лаврентьева
— Я все надеялась, что будет счастливый конец.
А. Ананьев
— «И тут она воспарила над «Бураном».
А. Митрофанова
— Понимаете. И я поняла, что милостивый Господь по молитвам Параскевы Пятницы, видя все вот эти изломы внутри меня и вот эту гордыню, размером со слона, которая из меня прет во все стороны, и понимая, что я сейчас с этим не справлюсь, испытывая вот просто к каждому, к каждому чебурашке, типа меня, испытывая какую-то бесконечную милость, просто погладил меня по головке и сказал: ну пока так. И подсказал мне положение, в котором действительно можно сидеть, не напрягая все мышцы тела — это очень удачный баланс, и можно при этом ехать спокойно. И лавировать даже на всех этих бесконечных поворотах, кочках, извилинах дороги и так далее. И, милостью Божией, мы действительно проехали все 125 километров, мы доехали в ночи до Монастырского озера. В ночи мы проехали через пургу, через буран, через, я не знаю, какие неимоверные препятствия, когда не видно ни зги...
К. Лаврентьева
— 125 километров.
А. Митрофанова
— И отец Олег едет впереди, и я понимаю, что дорогу он освещает фонариком и молитвой. Никакого компаса, ничего, фонариком и молитвой. И мы оказываемся в избушке лесника, на Монастырское озере, который нас ждет несколькими часами раньше, но вот эта метель, она нам мешает пробраться. И испек нам горячего хлеба, и испек нам каких-то оладьев. И мы съели этих оладьев. Мы сначала отслужили там, значит, всенощную, значит, съели этих оладьев. У меня дико заболел живот, оттого что они на масле. Ну то есть все по полной программе. У меня такая там резь, такое там все внутри, и я лежу и думаю только о том, что завтра литургия, и сейчас двенадцать, уже за полночь, и сейчас уже ни воды попить, ни чая, ничего, лучше вот этого ничего не делать, и если можешь потерпеть — потерпи. Мы просыпаемся утром, служим еще утреню, исповедуемся все, читаем правило. И в районе двенадцати часов дня мы выходим на литургию. Выходим на литургию — это, значит, мы выходим под открытое небо, на то место, где стоял храм, и отец Олег, глядя на березки, говорит: вот, а это наш иконостас. И я понимаю, ведь действительно, мне еще раньше его супруга Наталья говорила, что высокий русский иконостас...
Протоиерей Максим
— Что он ненормальный.
А. Митрофанова
— Высокий русский иконостас — это не только про многоярусные, высокого уровня художественного мастерства иконы, это в первую очередь лестница в небо, и березы в этом контексте лестница в небо. Отец Олег сооружает временный алтарь и начинает служить на антиминсе. Служит он долго, в составе хора, собственно, только его супруга Наталья, поет она по крюкам, как местные бабушки ее научили, сохранившие эту традицию еще из дореволюционных времен, она их застала и у них это переняла. И поет она медленно, и служит отец Олег тоже медленно. И литургия наша длится. А это, надо сказать, воскресенье Григория Паламы, то есть это второе воскресенье Великого поста. Преподобный Диодор Юрьегорский исихаст, как и преподобный Сергий Радонежский, то есть все в этом смысле неслучайно. А я еще когда в университете училась, нам Владимир Романович Легойда на 1 курсе рассказывал про исихастов, мне все казалось, что как же интересно было бы посмотреть, что это такое. Господь наши желания выполняет. Кончилась эта литургия, наверное, часа через три с половиной, в тот момент я просто упала в сугроб — от невозможности больше стоять, от голода, от всего. И как только я упала в сугроб, началось причастие. Дальше, просто чтобы завершить поскорее историю, могу сказать, обратная дорога была на следующий день легкой настолько, как будто нас несли на крыльях. И никакой метели, ослепительное мартовское вот это карельское солнце, и радость, которая потом еще... Ну я ее вспоминаю до сих пор. Вот такая история.
А. Ананьев
— «Светлые истории» на радио «Вера». Здесь Кира Лаврентьева, протоиерей Максим Первозванский, я Александр Ананьев и Алла Митрофанова. Спасибо тебе огромное за эту историю, у нас у всех здесь мурашки размером с тараканов просто.
К. Лаврентьева
— Ты великая женщина. Куда там мой ботинок в Успенском соборе. Это же вообще просто.
А. Митрофанова
— Нет, если ты слушала внимательно, ты как раз должна понять про меня все по-настоящему, понимаешь.
К. Лаврентьева
— Это такая сила воли, такая сила характера...
А. Митрофанова
— Ой, Господи, помилуй, да ничего там нет.
К. Лаврентьева
— Это правда есть, здорово.
Протоиерей Максим
— Не, я могу смело сказать про Аллу, что ну она просто влипла, во что не знала, дальше надо было выживать.
А. Митрофанова
— Вот именно, совершенно верно, отец Максим. Но вообще сама по себе история, конечно, такая, да.
К. Лаврентьева
— А мне кажется, это опыт совершенно невероятный, потрясающий.
Протоиерей Максим
— Вот ее надо куда-то записать. Потому что сейчас как говорят: гвозди бы делать из этих людей — крепче бы не было в мире гвоздей. Это я уже не про вас.
А. Митрофанова
— Да, я уже не такая.
Протоиерей Максим
— Это про отца Олега с матушкой. Но вообще это вот, мне кажется, история достойная патерика. Как это, помните, как в том фильме 90-х годов: как люди жили, как чувствовали! То есть вот такого, это штучная вообще история, правда.
А. Митрофанова
— Это совершенно точно, так и есть.
А. Ананьев
— Великолепная.
А. Митрофанова
— И я сейчас уже бы этого не выдержала, мне кажется. Вот это тоже важно понимать.
А. Ананьев
— Ты бы выдержала.
Протоиерей Максим
— Вообще никто такого выдержать не может. Вы, с одной стороны, не прибедняйтесь, а с другой стороны, и не возноситесь. Потому что если Господь нас в какую-то историю впутывает, Он всегда дает нам силы, возможности...
К. Лаврентьева
— Ровно на это.
Протоиерей Максим
— Эту историю пережить, как вот вы только что рассказали.
А. Митрофанова
— Да, согласна.
Протоиерей Максим
— Про то положение, которое вы нашли на «Буране» и так далее. То есть Господь дает. Если мы своей волей решаем, что мы сейчас в какую-нибудь историю впутаемся, достойно ее пронесем, у нас есть силы — как раз все, ничего не получится, Господь нас посрамит.
К. Лаврентьева
— Но я, если честно, ждала, что, она, знаете, чем закончится? Знаете, да? Что Алла вступит в философский разговор с этим мужчиной...
Протоиерей Максим
— И окажется, что это тоже академик.
К. Лаврентьева
— Которого она осуждала, а он кандидат философских наук. Алла поймет, что ее гордыня посрамлена и, в общем, все тут полный хеппи-энд. Но не все так в жизни бывает.
А. Митрофанова
— А при этом он замечательный человек.
К. Лаврентьева
— Да понятно, наше восприятие субъективно.
А. Митрофанова
— Просто тараканы размером со слонов в моей голове, естественно, да, это отдельная болезнь.
К. Лаврентьева
— Все ей болеем.
А. Ананьев
— Я эту историю, вот я ее сейчас впервые услышал, хотя ты мне ее рассказывала раз десять, наверное, эту историю. Но я ее сегодня впервые услышал. Для меня эта история — удивительное свидетельство того, что у человека есть опыт прямого богообщения. Вот абсолютно прямого. Вот знаешь, как святые там рассказывают, что они увидели свет — вот это для меня это то, чего я не переживал пока, то, чего в моем опыте нет. Но то, что возможно, и то, что реально случилось с тобой. Вот для меня это очень большая поддержка. Ну а для слушателей радио «Вера» я хочу напомнить, что Алла Сергеевна — это очень хрупкая, неприученная к суровым условиям девушка, которая в любой непонятной ситуации говорит: у меня лапки, забирается на диван с книжкой Достоевского и постарается не отсвечивать. То есть она не полярник суровый, и не космонавт, и еще там не кто-нибудь, не сталевар, она не рождена для этого. Тем удивительнее вот эта история. Ну и у нас понемногу заканчивается наш прекрасный удивительный час, «Светлые истории» на радио «Вера». И, наверное, мне тоже нужно было бы рассказать какую-то историю, связанную с Великим постом, но здесь я должен смутиться, потому что, в отличие от присутствующих в студии радио «Вера», дорогого отца Максима, от Киры, от Алечки, у меня это четвертый Великий пост, и мне как раз похвастаться особенно нечем. Ну а чем? Опыта нету, наивности море, гордыни еще больше. Тем не менее есть несколько забавных, важных для меня эпизодов, которые случились Великим постом и, наверное, не могли случиться ни в какое другое время. Одна из них связана с абсолютно рабочей ситуацией. У меня был начальник на одной из работ — тогда я его воспринимал как мерзавца, как негодяя, как номенклатурщика. Молодой парень, моложе меня, который носит, в общем, на обычной работе недорогой костюм партийного вида, требует, чтобы его называли по имени отчеству и, занимая какую-то должность, выдает какие-то абсолютно идиотские приказы. Ну типа того, чтобы мы записывали в журнал время, которое мы потратили на кофе — ну вот что-то такое, то есть абсолютнейший абсурд. И, естественно, мы с ним находились в какой-то жесткой абсолютно конфронтации, конфликтах. При этом он был начальник, я был просто опытный человек, который работал на этом месте, не скажу, что продолжительное время, но довольно успешно. И когда наш конфликт дошел до какого-то абсурда, до какого-то гротеска — я понимал, что сейчас он просто взорвется, этот конфликт, очень некрасиво и закончится очень плохо, мы пошли... Ну так он говорит: все, нам надо поговорить. Я так подумал: господи, я сейчас ему все скажу. Ну вот просто все скажу и просто уйду, потому что так нельзя, это полный бред. И мы зашли в отдельный кабинет, сели...
Протоиерей Максим
— Одели боксерские перчатки.
А. Ананьев
— Практически да. Мы были как два дикобраза, так елками этими, иголками вперед такие, все. И я просто выключил телефон, чтобы звуки, и оставил открытым — это было Великим постом. И наши взгляды одновременно упали на маленькую иконку святителя Николая в обложке моего телефона. И я это почувствовал вот просто сверху донизу так — и его взгляд почувствовал, и свой взгляд почувствовал, и очень хорошо почувствовал взгляд святителя Николая. И мы вместо того, чтобы начать как-то... Мы помолчали, одновременно выдохнули и сказали: слушай, давай просто по-человечески. Ну у тебя свои задачи, у меня свои задачи. Но у нас же может быть все хорошо. И вдруг неожиданно, по щелчку пальцев, то, что должно было превратиться в очень некрасивую историю, превратилось в конструктивный разговор — не друзей, не врагов, даже не коллег, а двух людей, у которых разные взгляды, у которых разные задачи, разный бэкграунд, они просто разные. Но они вдруг сели за один стол и решили, что мир важнее. Я вышел из этого кабинета, наверное, минут там через сорок. Мы довольно долго говорили, ну и как-то пытались разбирать какие-то ситуации. И когда мы подбирались к каким-то очень конфликтным моментам, мы одновременно говорили друг другу, да даже без слов, мы говорили: так, стоп, стоп. Здесь мы делаем шаг назад, и мы сейчас это не обсуждаем, мы отложим это на потом. И продолжали идти уже в другом направлении в нашем разговоре. Минут через 45 я вышел из этого кабинета с ощущением какого-то чуда. Я сразу Алечке позвонил, я говорю: слушай, сейчас вот было чудо, правда. Непонятное, может быть, рядовое какое-то, но для меня очень важное. Это было такое явное свидетельство заботы обо мне, как будто бы кто-то дал мне сил, разума, света, мира, смирения, поумерил мою гордыню, погладил по голове, сказал: так, успокойся, сейчас все будет хорошо. И я очень надеюсь, наверное у этого есть какое-то название, отец Максим, у этого феномена.
Протоиерей Максим
— И этот человек говорил нам пять мнут назад, что у него нет прямого опыта богообщения.
А. Митрофанова
— Прибедняется.
А. Ананьев
— Ну я в сугроб не падал.
Протоиерей Максим
— Зато святитель Николай непосредственно вас мирил — это же чудо.
А. Ананьев
— Это абсолютное чудо. И я это почувствовал просто на физическом, тактильно это почувствовал. Настолько, я говорю, что я сразу жене позвонил. Я знаю, что это бывает. Я знаю, что если у тебя нервы на пределе, это возможно. И я очень вот прямо всем своим существом, всем сердцем и всей душой желаю этого каждому, от кого хоть что-то зависит сегодня, чтобы они нашли в себе... Нет, в себе это найти невозможно, вот просто невозможно. Мы настолько изломанные, настолько злые, настолько ослепшие...
Протоиерей Максим
— Не смиренные.
А. Ананьев
— Не смиренные. Но я прошу Божией помощи просто, чтобы на них это все также вот, накрыло бы мягкой наволочкой, вот это вот необъяснимая какая-то тишина на выдохе, и чтобы они сказали: а что нам спорить? Давай договоримся. Мы же люди. Тебе хочется мира, мне хочется мира. Давай договоримся. А болезненные вопросы отложим на потом, а потом решим. Спасибо вам за то, что вы провели этот час вместе с нами, друзья. Это были «Светлые истории» на радио «Вера». Кира Лаврентьева, Алла Митрофанова, протоирей Максим Первозванский, клирик храма Сорока Севастийских мучеников, и я, Александр Ананьев, желаем вам мира. Всего доброго.
А. Митрофанова
— До свидания.
Протоиерей Максим
— Храни нас всех Господь.
Прихожане и захожане. Наталья Махмудова
Лет пять назад я услышала в храме слово «захожане». Признаться, мне понравилось это определение людей, которые иногда заходят в храм, например свечку поставить, но сами не знают, ни кому ставить, ни как молиться. Мне показалось, что это остроумно, точно подмечено.
Через некоторое время Великим постом проходило в нашем храме соборование. Людей много пришло. Среди них и совершенно незнакомые лица встречались. Во время первого помазывания священник остановился около мужчины средних лет. Простой такой мужчина, тихий. Выяснилось, что он без нательного креста. Священник велел ему из лавки принести крестик. В этот момент я услышала, как бабушки рядом говорили между собой: «Захожанин». Кивали головами и рассматривали виновника задержки. И я тоже подумала: «Вот, идут на соборование, без креста. Если без креста, зачем соборование? Не понимают даже, наверное, что здесь происходит».
Принесли крест, мужчина надел. Всё пошло своим чередом. Когда я от своих мыслей вернулась к молитве, хор пел покаянные слова: «Помилуй нас, Боже. Помилуй нас, Владыко. Помилуй нас, Святый». От осознания того, что я сделала, заплакала: о чем думаю вместо того, чтобы молиться? Забыла, где нахожусь. В момент таинства я не просто отвлеклась, а осуждала ближнего! Господь человека в храм привел, а я, ничего про него не зная, плохо о нём подумала.
Попросила у Бога прощения. Помолилась за этого мужчину. Думаю, ведь он мог бы и уйти, не собороваться, обидеться. Видела я такое, когда из храма с раздражением уходили. А мужчина все косые взгляды вытерпел. Значит, надо ему здесь быть.
Я задумалась о смысле всей этой истории. Захожане и прихожане. Откуда это протипоставление? Заходить — это иногда и на короткое время. А прийти, значит достигнуть какого-то места. Ну вот я — прихожанка храма. Места я достигла, в храм хожу. А в храме что я делаю? Непрестанно молюсь? Нет, отвлекаюсь. И от того, что я догматические основы веры знаю, молитвы и жития святых, автоматически лучше я не делаюсь, если не веду духовной работы над собой, если не стремлюсь жить по заповедям.
А первая заповедь в отношении к людям: «Возлюби ближнего». Кого же я люблю? Таких же, как я, прихожан. А остальных? Почему же я делю людей в храме на своих и чужих? Как же так получилось в моем сознании? Ведь пришла в храм из совершенно светской мирской среды. Так же зашла когда-то и осталась.
У меня много близких, которые на богослужения не ходят. Я же не общаюсь с ними свысока, не делаю им замечания. Почему же в храме иначе? Получается, прихожане воспринимают «не прихожан» как чужих и как бы охраняют церковь от мимолетных посещений тех, кто, по нашему мнению, не умеет себя вести: во время службы протискиваются к подсвечникам, свечи ставят не так, как надо, да еще запрещают их поправлять, от женщин в брюках, без платка и так далее.
Не удивительно, что люди, заходящие в храм, иногда воспринимают служителей, прихожан как довольно неприятных людей. Знаю я и такие истории, когда прямо говорят: «Войдешь в церковь и тут же к тебе кто-то пристает с замечаниями. Из-за них я и не хожу туда».
Не хочу сказать, что они во всем правы. И, конечно, не имею в виду людей, которые намеренно кощунствуют в храме. Я вот о чем: Это Господь людей приводит в храм, а моя задача сделать всё, чтобы не отвернуть их. Если я не могу им помочь, то не нужно хотя бы мешать.
Каждый раз при появлении в храме нового человека, который может и что-то не так делает, необходимо напоминать себе о том, что очень страшно неосторожным словом или поступком стать препятствием на пути человека к Богу. Приходите, дорогие захожане, в храмы почаще и оставайтесь в нём. Давайте, по заповеди, возлюбим друг друга и помолимся друг о друге.
Автор: Наталья Махмудова
Все выпуски программы Частное мнение
14 декабря. О важности догматов в Церкви
В 1-й главе Послания апостола Павла к галатам сказано: «Есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово».
О важности догматов в Церкви — протоиерей Василий Гелеван.
Догматическое учение церкви — это организм. Здесь все стройно, сложено и связано между собой. В истории церкви всегда будут люди, которые хотят приспособить вероучение к своему убеждению, хотят совратить на церковнославянском языке превратители, извратить евангельское Христово благовестие. Не существует другого Евангелия. Есть только люди, искажающие благую весть, а она одна.
Догматические формулировки церковных соборов появлялись в ответ на возникавшие искажения, то есть те или иные еретические учения. Ересь искажает евангельскую истину, а догматика как раз опирается на Евангелие. Христианское учение проистекает из Евангелия, из того, что сам Христос о себе сказал. Это совершенно конкретные формулировки. Например, что он Сын Божий, что он Господь, Судья. Все богословие церкви христоцентрично, и малейшее искажение истины уводит фокус от Христа, уводит душу от спасительной веры.
Выходит, что чистая вера — это вера в евангельскую правду, и вечная участь человека зависит от того, разделяет он или нет вероучения Церкви Христовой.
Все выпуски программы Актуальная тема
14 декабря. О святости Праведного Филарета Милостивого
Сегодня 14 декабря. Церковь чтит память Праведного Филарета Милостивого.
О его святости — протоиерей Михаил Самохин.
Автор жития праведного Филарета Милостивого, святого, жившего в восьмом веке в Пафлагонии, на севере Малайзии, прямо указывает на причину того, почему богатый и знатный вельможа был не рад своему богатству. Оказывается, он хорошо знал священное писание. И строки Евангелия о том, как будет проходить страшный суд, и слова апостола Павла к Тимофею о том, что мы ничего не перенесли в мир и ничего не возьмем из него, и вдохновенные стихи псалмопевца о том, что потомки праведника никогда не будут нуждаться в хлебе насущном. И это знание послужило для праведного Филарета не просто поводом к действию, а наполнением всей его жизни. Он прославился нищелюбием и в дни богатства, и в бедности, и в вернувшемся благоденствии.
Для многих из нас богатство становится смыслом жизни, а его стяжание и преумножение побуждает забыть не просто о нищих, а порой и о самых родных и близких. Праведный Филарет жил в перспективе предстоящей вечности и понимал, что богатство, как и власть, это большая ответственность перед ближними, и действовал из этой перспективы. Хорошо бы в современном ослеплении сиюминутным потребительством хоть иногда вспоминать, что и перед нами стоят те же самые перспективы вечности, что и перед милостивым Филаретом. Впрочем, для напоминания у нас, как и у него, есть священное писание.