«Детство и юность А.С. Пушкина». Анна Исаева

У нас в студии была экскурсовод первой категории Государственного музея Александра Сергеевича Пушкина в Москве Анна Исаева.

Разговор шел о детстве и юности великого поэта, как на формирование его мировоззрения и круга интересов повлияли бабушка, близкие люди, друзья и учеба в Царскосельском лицее, а также о том, как в его жизни появились интерес и любовь к русскому языку.

Этой беседой мы открываем цикл из пяти программ, посвященных жизни, творчеству и духовному пути А.С. Пушкина.

Ведущая: Алла Митрофанова

---

Алла Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, здравствуйте, я Алла Митрофанова. И приближается праздник, который касается нас всех, вне зависимости от того, любим мы читать или не любим. День рождения Александра Сергеевича Пушкина. На мой взгляд, это вообще должно быть событие всемирного масштаба, празднование Дня рождения Пушкина. Ну, хотя бы всероссийского масштаба. Просто потому, что тот язык, на котором мы с вами друг друга слышим, на котором мы общаемся, на котором мы думаем, — это не то чтобы открытие, но это колоссальный вклад Пушкина, и это его подарок нам. А помимо этого, конечно, колоссальная пища для ума — все те удивительные, тончайшие, потрясающие, глубокие тексты, которые он нам оставил. И вообще его человеческий пример, его удивительное жизнелюбие и целостность, несмотря на огромный комплекс сложностей, с которыми он на протяжении жизни сталкивался, в общем— то с самого детства, не будет преувеличением сказать, вот это его умение сохранять цельность и, может быть, даже какой— то настоящий отблеск божественного света, который есть в каждом человеке. Ну вот в Пушкине он сияет несмотря ни на что. Вот это всё — это удивительная фигура Пушкина в нашей культуре, в нашей истории, и, надеюсь, что и в наших сердцах. Мы цикл, посвященный Пушкину, сегодня открываем, с понедельника по пятницу в этом временном сегменте, с 20 часов. Слушайте нас, разговоры с разными экспертами о разных периодах жизни Пушкина, о «Евгении Онегине», конечно же, и о других его произведениях вскользь или более глубоко будем говорить. Мне очень радостно, что открываем мы этот цикл разговором с Анной Исаевой, экскурсоводом первой категории Государственного музея А.С. Пушкина. Анна, приветствую вас, спасибо, что пришли.

Анна Исаева

— Добрый день, спасибо, очень приятно, что пригласили.

Алла Митрофанова

— Ваш музей, давайте сразу поясним, это не Пушкинский музей, который напротив Храма Христа Спасителя, это музей, который недалеко от него. И он непосредственно связан с жизнью Пушкина. Расскажите, пожалуйста, как.

Анна Исаева

— Да, смотрите, дело в том, что вот тут произошел такой небольшой казус, что вроде бы как родовой москвич Александр Сергеевич Пушкин, родившийся и выросший в городе Москве, тем не менее, не имел своего собственного дома. И в 1957— м году советское правительство, условно говоря, решило его поселить в усадьбе одного богатого дворянина XIX века, Александра Петровича Хрущёва. Ныне это Государственный музей А.С. Пушкина по адресу: улица Пречистенка, дом 12, строение 2. И вот с тех пор, с 60— х годов XX века, Пушкин там проживает, там читаются его стихи, там рассказывается о его друзьях, знакомых, о фактах его биографии. Поэтому, наверное, учитывая уже возраст нашего музея, можно с полным правом сказать, что это, не преувеличивая, почти что дом поэта, потому что за всю свою жизнь Пушкин столько времени и даже приблизительно не прожил ни в одном месте. Потому что, когда он был маленький, семья часто переезжала с места на место, потом он бывал в Москве наездами. И мы, когда говорим имя Пушкин, у нас сразу столько географических названий всплывает в голове, начиная от Болдина, Михайловского, там у кого— то, может быть, Казань, Нижний Новгород, Оренбург, если говорим о Пугачёвском восстании и так далее. Мы это, да, улица Пречистенка, дом 12/2, это не Государственный музей изобразительных искусств, к которому мы относимся с большим уважением, но есть такое дело, что нас частенько путают.

Алла Митрофанова

— Мы с вами сегодня как раз до эфира общались на эту тему, что ежедневно практически вам звонят и бегут, потому что опять не туда пришли, и бегут от Пушкинского музея на Пречистенку, но расстояние, которое преодолевается минут за десять. То есть все рядом. Это очень хорошо. А я, знаете, вспоминаю времена, когда жила в Немецкой слободе, и первые несколько лет даже не догадывалась, что дом, в котором я живу, напротив того места, где родился Александр Сергеевич Пушкин. И, знаете, конечно, печаль в том, что этот дом не сохранился, и как бы высоко ни была, там, 14 этаж у меня была квартира, и оттуда невозможно было даже намёка разглядеть на это место, потому что, к сожалению, но есть дом Василия Львовича Пушкина недалеко, там же в Немецкой слободе, и там тоже музей, музей достойный. Вы дружите?

Анна Исаева

— Это филиал нашего музея. Да, мы дружим. Какие— то наши сотрудники там водят экскурсии. Так что да, музей дяди Васи, как говорил Александр Сергеевич о своём любимом дяде Василии Львовиче, да, мы знаем.

Алла Митрофанова

— Ну, у них что— то общее было, безусловно. Василий Львович тоже писал стихи. Василий Львович обладал прекрасным слогом. И даже, знаете, я помню, у Тынянова что ли я читала, в этом обществе «Арзамас», которое занималось поисками новых форм в русском языке, которое тоже колоссальный вклад, на самом деле, произвело в развитии русского языка и оказало влияние на Пушкина, на юного, когда он еще в лицее учился, вот это общество «Арзамас», там взрослые дяденьки собирались, и он один такой, да, вот он юный, он Сверчок, его прозвище было там Сверчок, потому что сидит где— то за печкой, а слышно на весь дом. А у Василия Львовича Пушкина прозвище там было «Вот».

Анна Исаева

— Или «Вот я вас», тоже второй вариант этого прозвища. А почему? Очень забавно было, ну потому что у него была такая присказка, сначала его прозвище было просто «Вот», потом он, проезжая через какую— то станцию, написал эпиграмму на станционного смотрителя, и мадригал его жене. Послал это своим учёным друзьям, арзамасцам, и они нашли, что эти стихи очень плохие, и разжаловали его из мистера Вот до Вотрушки. И именно поэтому потом уже, когда Василий Львович покинет нас и уйдёт в мир иной, они будут как бы упоминать его Вотрушкой уже в память об этом его прозвище, которое некоторое время он носил. Он на них, скажем так, обиделся, послал им другие стихи, которые они признали получше, и переименовали его ещё раз. На этот раз он получил прозвище по той фразе, которую обычно от него слышали:"Вот я вас" или «Вот я». Да, это было одно из прозвищ Василия Львовича в Арзамасе. Пожалуй, никого так забавно и весело, как Василия Львовича, не принимали в обществе «Арзамас». Не знаю, слышали ли вы эту историю?

Алла Митрофанова

— Нет, про ватрушки я не слышала.

Анна Исаева

Как принимали его — это очень забавно. То есть для него разработали целый ритуал.

Алла Митрофанова

— А, вы имеете в виду, когда он входил в общество «Арзамас»?

Анна Исаева

— Да, когда он вступал, да, становился членом. Навалили шубы все арзамасские друзья, и он под ними прел, как бы выдерживая этот жар, и, лёжа под этими шубами, он потом должен был выслушать целую французскую трагедию, прямо лёжа там. И вот если он всё это выдержал, а он, естественно, выдержал, его с завязанными глазами потом водили по лестницам, привели к двери кабинета, там была такая занавеска огненного цвета, и стояло чучело, которое олицетворяло вообще всё старое, всё отжившее в русском языке. Ему дали лук и стрелу и сказали поразить это чучело. Ну, Василий Львович у нас был человеком таким дородным, тучным, и он, конечно, пытался выстрелить в это чучело, которое там из простыни как-то изваяли, но сам упал. И от того, что, видимо, непривычен он был к таким физическим упражнениям, и от того, что за чучелом спрятался мальчик, и он в сторону Василия Львовича сделал холостой выстрел из пистолета. Так что вот потом его...

Алла Митрофанова

— Выдумщики, конечно, арзамасцы.

Анна Исаева

— Не то слово, изобретательные. Но, как вы правильно говорили, это как раз послужило такой, что ли, ободряющей средой для Пушкина, таким толчком, где он понял, что да, можно раскрепощаться, можно хохотать, можно смеяться над тем, над чем, казалось бы, смеяться было невозможно, потому что литература у нас была чем— то высоким, нужно было соблюдать высокий штиль, а они решили над всем этим просто где-то хохотать.

Алла Митрофанова

— Да, для них это была живая материя, не поставленная на пьедестал статуя, которой нужно поклоняться, а то, чем они дышат, то, с чем можно обращаться как с очень своим родным и близким. Вот мне кажется, что да, вклад, конечно, общества «Арзамас» колоссальный. И вот видите, вы отметили, как замечательно эти удивительные люди, там были Жуковский, там был Василий Львович Пушкин, там кто еще у нас был? Батюшков, в общем- то, цвет, цвет поэтов молодого поколения. И эти люди, они вот в такой шуточной форме проделывали на самом деле очень важную работу по трансформации русского языка, по его облегчению и приближению к тому, что человек чувствует и чем он дышит.

Анна Исаева

— Тут же надо еще отметить, у них была вдвойне, втройне, вчетверне сложная задача, потому что общество, в котором они вращались, образованное общество, оно говорило в основном на французском языке. И был литературный язык, который мы знаем как, допустим, высокий штиль от Ломоносова, Державина, то есть XVIII века. Язык Третьяковского. И вот перейти от этого высокого, выспренного где-то языка к языку разговорному, не тому, с помощью которого со слугами общаемся, а вот к чему-то среднему, не очень низкому, не очень высокому. По сути дела, у них была задача сложна. Им нужно было изобрести вот такой язык, конечно, понятно, что было на что опираться, но, тем не менее, вот общество в целом, светское общество, оно было настолько далеко от этого языка русского. Они же, по сути дела, на нём достаточно редко разговаривали, общались. Ещё Александр Сергеевич Грибоедов будет сетовать, что у нас очень большая пропасть, что у нас как будто два разных сословия и два разных народа, и они говорят на двух разных языках, категорически не понимая друг друга. Поэтому, когда ему нужно было, например, писать «Горе от ума», он ходил по гостиным и слушал, записывал какие— то там слова, наблюдал, и потом это всё вставлял в свою комедию.

Алла Митрофанова

— Анна Исаева, экскурсовод первой категории Государственного музея Александра Сергеевича Пушкина на Пречистинке проводит с нами этот «Светлый вечер». Мы говорим сегодня о детстве Пушкина в преддверии его дня рождения. Мы целый цикл разговоров ему посвящаем, хотя на самом деле говорить о Пушкине, мне кажется, можно каждый день и в течение целого года, и в течение всей жизни. Это будет правильно. Вот это тогда будет сопоставимо с его масштабом и с тем, что он нам оставил, и что он для нас сделал. Анна, общество «Арзамас», о котором мы сейчас с вами так вскользь поговорили, было обществом близких Пушкину людей. И не только родных по крови, как Василий Львович Пушкин, его дядя, но и родных по духу. Ну, собственно, Жуковский — человек, который очень много для Пушкина сделал, который верил в него, и который, может быть, его в какой— то момент даже наставил, что ли. Я помню, как Жуковский Пушкину писал пронзительные эти строки. Пушкин в ссылке, у него жизнь сыпется, вообще непонятно, что происходит. А Жуковский ему пишет, ну, в смысле, она не то что сыпется, но он в ссылке, и он занимается прожиганием жизни. У него кутежи, там какие-то устрицы, шампанское. А Жуковский ему пишет: ты должен осознавать масштаб своего таланта. Ты просто в каком-то смысле обязан этим талантом послужить Богу и людям. И тебе сейчас кажется, что тебя бросило в самую пучину моря, а вот я стою тут на берегу, такой благополучный, я не дословно сейчас передаю, но суть этого послания — не думай об этом. Я действительно стою на берегу, а ты сейчас в волнах, и тебе тяжело. Но я смотрю на тебя и вижу силача, который, я точно знаю, выплывет и принесёт колоссальную пользу всем нам и своей стране. Мне кажется, что понимание ответственности за тот талант, который Пушкину был дан, во многом через Жуковского к нему приходит. Как думаете?

Анна Исаева

— Соглашусь. Через Василия Андреевича, пожалуй, да. Это было послание. Потом Жуковский, он вообще, наверное, в самые критические моменты жизни Пушкина всегда оказывался где-то рядом. Василий Андреевич — это совершенно потрясающе. Когда Пушкина за первые стихи, то, что мы называем с вами вольнолюбивой лирикой, за оду «Вольность», стихотворение «Деревня», то, что расходилось в списках по Петербургу, например, когда его царь решил сослать в ссылку куда-нибудь подальше, не на юг солнечный, а вот куда-нибудь, не знаю, в Сибирь, Жуковский именно пошёл к императору просить за юного поэта, говорить, что нет, так нельзя, это же юное дарование, и Пушкин будет под предлогом перевода по службе сослан действительно на юг, в тёплые края, где он будет где-то прожигать жизнь и чувствовать, что при всём при том он далеко от своих читателей, он далеко от своих издателей. Поэтому действительно там было ощущение вот этого бушующего моря, этого отрыва от родных берегов, потому что он пытался найти почву под ногами, он пытался найти себя. В этом во всем еще не было, но уже постепенно сначала пишутся, потом издаются «Южные поэмы», то, что ему даст возможность вот на что-то опереться, и то, после чего публика скажет: да, вот это наш поэт, вот это то, что ему принесёт славу первого поэта России, и то, с чего он, как бы, дальше, оперевшись на это, да, дальше будет делать прыжки вперёд, то, на что ему будут всегда указывать как на какой-то образец, когда он впоследствии будет писать что-то более серьезное— «Дубровский», «Капитанская дочка», то есть его проза. Ему будут указывать на «Южные поэмы» и говорить: «Александр Сергеевич, у вас же получалось писать хорошо, легко, изящно». Публика... вот, наверное, в том и беда была Пушкина, что публика понимала вот это, и ей нужно было вот что-то такое легкое, незатейливое, с простенькими сюжетами. Ей не нужно было чего-то глубокого, исторического. А Пушкин рос быстрее. Он понял, в том числе и благодаря Жуковскому, вот эту ответственность за свой талант, он понимал, что он не может останавливаться, это нельзя просто. Если ему это дано было сверху, значит, он должен это развивать. Как мы говорим часто, он зарыл талант, свой талант в землю, да, или свои таланты. Вот Пушкин никогда так не делал, у него был талант. И он впоследствии, кстати, будет писать своей жене про старшего сына, Сашку. Он будет говорит: «В кого это у нас Сашка Рыжий? Не дай Бог ему идти по моим стопам, писать стихи и ссориться с царями. В стихах он отца не перещеголяет, плетью обуха не перешибёт». То есть здесь нам может послышаться какая-то гордыня такая. Ну, то есть что, не надо ему писать стихи, потому что он отца не перещеголяет? Что же у нас отец такой, светоч, которого нельзя и в стихах обскакать? Нет, ну я думаю, что как раз здесь Пушкин о том, что талант — это то, что ему было дано свыше, а дальше он к нему прикладывал колоссальные усилия. И он прекрасно понимал, сравнивая с другими поэтами, что из этого получилось и что в реальности, наверное, он собой представляет. От этого здесь скорее не гордыня, здесь скорее скромность как раз его.

Алла Митрофанова

— Да, я тоже думаю, что скромность и просто понимание вот этой действительно колоссальной ответственности, колоссальной, за Богом данный талант. Потому что, знаете, ну да, это притча о талантах, талант, зарытый в землю, у не имеющего отнимется и то, что имеет. А у того, кто таланты свои, над талантами работает, умножает, тому Господь с горкой ведь даёт ещё. Отсюда у нас Пушкин-прозаик, отсюда у нас Пушкин-историк, Пушкин, который блестяще работает в архивах и всё остальное. Ну вот, возвращаясь к его близким людям, мы с вами про Василия Львовича поговорили, про дядю Пушкина, про Василия Андреевича Жуковского. Детство Пушкина непростое, скажем так. Нельзя, наверное, сказать, чтобы оно было очень счастливым. Хотя, может быть, вы меня здесь поправите. Но колоссальную роль в его формировании сыграла его бабушка, Мария Алексеевна Ганнибал, чьё имение в Захарове, в Подмосковье, вот как раз оттуда родом Лукоморье, оттуда, может быть, родом многие сказки. И почему, мне кажется, важным о ней поговорить, как об очень близком тоже Пушкину человеке, или, может быть, в первую очередь, потому что с ней-то он... Да, тесно общался задолго до того, как познакомился с Василием Андреевичем Жуковским. В советском пушкиноведении часть её заслуг было принято приписывать няне всея Руси, Арине Родионовне. Что, вроде как, это Арина Родионовна Пушкина обучила его языку. Но, во-первых, Арина Родионовна, если правильно помню, в жизни Пушкина появилась позже и благодаря Марии Алексеевне Ганнибал. А, во- вторых, Арина Родионовна была безграмотна. И вот та богатая русская речь, которой Пушкин владел, она от бабушки. Расскажите, пожалуйста, о ней. Какова была её роль и место в жизни Пушкина? Что она сделала для всех нас?

Анна Исаева

— Для нас всех она сделала многое. Ну, начнем, наверное, с того, что в жизни Пушкина, пожалуй, если говорить о его детстве, он говорит: «Ах, умолчу ль о мамушке моей, о прелести таинственных ночей». Вот, пожалуй, образ мамушки — это такой собирательный образ. Это и Арина Родионовна, безусловно, это и Марья Алексеевна Ганнибал. С самого начала была такая бабушка Янькова, которая приходила к ним в дом, потом оставила воспоминания о том, как Пушкины жили весело, жили открытым домом, и о том, какая замечательная бабушка Марья Алексеевна была, какая она была дельная и рассудительная старуха, которая держала... Ну, конечно, она была 1745 года рождения. Да, на тот момент, конечно, да.

Алла Митрофанова

— Она довольно поздно вышла замуж. Ей же 27— 28 лет было, когда она стала женой, собственно, внука арапа Петра Великого.

Анна Исаева

— Да, да, да. Осипа Абрамовича Ганнибала. Все правильно, от этого брака родилась мама поэта, Надежда Осиповна. Совершенно верно. Вот, и она, да, к моменту детства Пушкина действительно уже была настоящей бабушкой, но в здравом уме, твёрдой памяти, очень рассудительная, как Оленька, старшая сестра Пушкина, говорила: светлого ума и очень рассудительная бабушка была. Она общалась с Пушкиным на русском языке, хотя основной разговорный в семье был принят французский. Это не было исключением, это было тогда нормально для дворянских семей. Но бабушка, вот в чём была её заслуга, она не просто разговаривала, она ещё и учила сама русскому языку, русскому чтению, письму и нанимала учителей, какого-нибудь Александра Ивановича Беликова, священника, который учил Пушкина, и Александра, и Оленьку русскому языку, арифметике и закону Божьему. Это была заслуга бабушки, что она нанимала таких учителей, которые вот учили её внуков тому, чему она, наверное, сама не очень-то могла научить их. Вот здесь как раз, да, опять же, сказалось то, что она была действительно здравого ума, очень рассудительная, она понимала, что что-то она может дать им сама, а что-то нет, на что-то, видимо, её знаний где-то не хватает, а ей хотелось дать им образование, конечно, самое лучшее. Вот как раз есть воспоминания, что Пушкина она окружила, своего среднего внука. Значит, сразу договоримся, что в этой семье из всех детей выжили только трое: старшая сестра Оленька, средний Сашенька, Александр Сергеевич, и младший Лёвушка. Вот она, Мария Алексеевна, окружила своего среднего внука материнской заботой. И несмотря на то, что Пушкин у нас в детстве был очень непохож на того Пушкина, которого мы с вами знаем. Он был упитанный и не очень воспитанный.

Алла Митрофанова

— Ну, у него гиперактивность же была, насколько я понимаю, да, вот этот синдром гиперактивности. Ему трудно было усидеть на одном месте.

Анна Исаева

— Ещё бабушка говорила, что вот я не знаю, что делать со своим средним внуком, он у меня очень умный, много книг уже читает, и в то же время учится плохо, и он не умеет как бы себя организовать, он бросается из одной крайности в другую. То его не расшевелишь, не раззадоришь ничем, но если уж расшевелишь, то потом остановить этот несущийся с горы поток совершенно невозможно. Поэтому, она говорит, я не знаю, наверное, из него ничего путного не выйдет, потому что он не умеет себя как-то организовать, и вот из одной крайности в другую так и мечется. Да, бабушка была... пробовала быть оптимистичной, но ничего вокруг...

Алла Митрофанова

— Самое главное, она его окружила любовью. Сейчас буквально на пару минут прервемся и продолжим разговор о Марии Алексеевне Ганнибал, бабушке Пушкина, и о нем самом, конечно же, тоже, об атмосфере в ее доме. О той атмосфере, которая, на самом деле, мне кажется, Пушкина во многом отогрела. Если можно так сказать. Но опять же, Анна, если что, поправляйте меня смело. Эксперт вы, и у меня может быть, знаете, такое свое очень представление о том, как там что было. Анна Исаева, экскурсовод первой категории Государственного музея Александра Сергеевича Пушкина, проводит с нами этот «Светлый вечер». Буквально через пару минут вернемся.

Алла Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, дорогие друзья. Я, Алла Митрофанова, напоминаю, что в нашей студии Анна Исаева, экскурсовод первой категории Государственного музея Александра Сергеевича Пушкина. Музей на Пречистенке, напоминаю снова и снова, да, недалеко от Пушкинского музея искусств, но это разные музеи, и это, собственно, нынешний дом Пушкина, где воссоздаётся очень скрупулёзная и с большой любовью атмосфера жизни Александра Сергеевича Пушкина, где проходят экскурсии, ему посвящённые, так понимаю, что это целая сеть музеев. И вот музей, собственно, на Старой Басманной, о котором мы говорили, Василия Львовича Пушкина.

Анна Исаева

— Музей на Арбате.

Алла Митрофанова

— Музей на Арбате, много что входит в это созвездие музеев, Пушкину посвящённых. И 6 июня день рождения Пушкина, наш общий праздник. Я надеюсь, многие разделят эту радость от того, что у нас есть такой Божий дар — Александр Сергеевич Пушкин в нашей культуре, в нашей истории, в нашей жизни. Мы с Анной говорим сейчас о человеке, благодаря которому Пушкин очень хорошо в детстве заговорил на русском языке. Это Мария Алексеевна Ганнибал, бабушка. Женщина, которая ему очень многое дала, и дала ему ту любовь, то тепло, которое, может быть, в родительском доме он не обрёл. Ну, в силу того, что вообще в то время ведь в дворянских семьях не очень было принято, чтобы родители занимались детьми. Они детей на свет произвели, вручили их нянюшкам, гувернёрам, а сами продолжают жить активной светской жизнью, наполненной самыми разными событиями, но дети вот они как-то на периферии. И был любимец у родителей Пушкина, это Лёвушка, собственно, младший сын, красивый мальчик. Александр Сергеевич в детстве красотой не блистал. Расскажите, что в этом отношении было со стороны бабушки, и как она его отогрела?

Анна Исаева

— Ну, давайте я, пожалуй, начну с того, что, наверное, отношение родителей к самому Пушкину оно было, скорее, очень тёплым, очень дружеским. Да, есть такое, что маминым любимцем был Лёвушка, она не понимала, почему старший её сын занимается, с её точки зрения, какой-то ерундой. То есть пишет стихи, когда он должен служить или по военной части, или по гражданской части. И мама, к сожалению большому, она очень поздно поняла, приняла то, что он делает. Это было уже в 1836 году, когда она была уже тяжело больна, и Пушкин за ней ухаживал. И вот это позднее принятие, какое-то раскаяние, они оба поняли, что они где-то, наверное, недоговорили друг с другом, недопоняли друг друга. И вот от этого выходили все эти непонятности, и они могли бы быть гораздо ближе друг с другом, но, увы, вот так сложилось, как сложилось. Недаром Пушкин, похоронив мать, завещал похоронить себя именно там же, в Святогорском монастыре, в Пушкинских горах. Что касается отца, обычно, вы совершенно правы, отцы-матери — это статусные люди, которые утром ребёнка разбудили, мамушки, нянюшки, дядьки, он пошёл, оделся, причесался, пошёл к родителям, не знаю, поцеловал у маменьки ручку, сказал ей: доброе утро. И дальше, опять же, уроки — это гувернёры и гувернантки. Погулять, покормить — это нянюшки и дядьки, это не родители. С этой точки зрения, родители Пушкина были, скажем так, необычными, потому что, например, отец его, Сергей Львович, вечерами со своим братом, кстати, частенько, Василием Львовичем, разыгрывали домашние сценки. Вообще, они в этом плане были настоящими москвичами, потому что москвичи очень любили всякие театры, театральные игры, театральные постановки. Если у них не было возможности выехать куда-то и это посмотреть, они устраивали такие театральные спектакли дома. Одно из любимых развлечений по тем временам — это так называемые «живые картины». Это, скажем так, застывшие пантомимы, когда часть гостей становилась какими-то героями, не знаю, мифов, например. Они выходили, замирали в каких-то позах, и остальные отгадывали, какой это миф они сегодня решили изобразить. А они, застыв в своих позах с такими вот однозначными выражениями на лицах, так и стояли и ждали, пока отгадают эту их живую картину. Могли так стоять 10-15 минут. Люди были начитанные, образованные, сюжетов было море, поэтому могли отгадать не сразу. Это одно из развлечений светских гостиных. Ну и во всём этом как-то варятся дети. И вот Сергей Львович с Василием Львовичем разыгрывают сценки, дети смотрят. Отсюда очень ранний интерес к литературе. И Пушкин читает книги в библиотеке отца, забирается туда и читает книги. Это потом ещё в лицее скажут: «Что-то Пушкин много прочитал всяких французских книг, зачастую без разбору, и, в общем, не те сцены, видимо, он читал». Ну, то есть читал все подряд, и то, что надо, и то, что не надо.

Алла Митрофанова

— «Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал».

Анна Исаева

— Совершенно верно. И вот когда он был совсем маленький и, видимо, ещё не читал ни Плутарха, ни Овидия, ни Гомера, кстати, который у нас лежит в экспозиции (Плутарх и Гомер, «Илиада» и «Одиссея» — те книжки, которые он будет читать в 8— 9 лет на французском языке), а до этого, да, он маленький, как все дети, любил слушать бабушку, забирался в корзинку с нитками, слушал, как бабушка ему рассказывает сказки, а ещё семейные предания он очень любил. Вот про арапа Петра Великого, потому что всегда Пушкин очень гордился своей принадлежностью вот к этому роду арапа Петра Великого. Всегда помнил, что Пётр Первый имел отношение к истории этого рода. Как из безродного арапчонка у нас явился Иван Абрамович... Нет, сначала просто Абрам Петрович Ганнибал, а у него уже дальше 11 детей, и дальше этот род стал множиться. И вот правнук арапа Петра Великого — это у нас как раз Александр Сергеевич. Интерес к истории у Пушкина получается тоже от бабушки.

Алла Митрофанова

— Вот она в него это заложила, вот это зерно посеяла.

Анна Исаева

— Наверное, так. Он вообще очень любил тех, кто мог ему рассказать что-то о прошлом. Это, наверное, были его любимые собеседники. И Василия Львовича он очень любил, и Марью Алексеевну. И даже когда в дом Пушкиных приходил Николай Михайлович Карамзин, над чьей «Историей государства Российского» будут все дрожать друг у друга, вырывать и читать, как говорил Пушкин: «Все, даже светские женщины, которые, казалось, ничего не читали, они бросились читать историю своего отечества, доселе им неведомую. Древняя Россия была открыта Карамзиным, как Америка Колумбом». И вот маленький Сашенька, 5-6 лет, сидит на коленях своего отца и слушает Николая Михайловича Карамзина. И отец говорил, что так серьёзно слушал, хотя, казалось бы, по нашим меркам, совсем ещё маленький ребёнок. И отец говорил, что, видимо, он уже тогда понимал, что Николай Михайлович Карамзин — это не то, что другие. И, видимо, в подражание ему он потом будет писать уже свои исторические произведения, вроде «Истории Пугачёвского бунта», уже подражая где-то Карамзину. Но он начинался действительно с такой преемственности поколений, потом через «Арзамас», где они тоже были знакомы, где-то общались. И вот так оно, видимо, и передавалось. С одной стороны, на чисто литературном поприще, с другой стороны, на уровне личных взаимоотношений, личной приязни, просто какой-то внутренней симпатии — того, что я не просто знаю этого человека как какого-то корифея, до которого, ух, как высоко, а вот это наш Николай Михайлович, который бывал у нас в доме, у которого можно что-то спросить, попросить совета. Для молодого поэта, конечно, это очень важно. Поэтому интерес к истории, да, пожалуй, соглашусь, начиная с гостей дома, с бабушки. Наверное, с няни ещё.

Алла Митрофанова

— Няня, Арина Родионовна. Ну, в советское время, понятно, бабушка, она по своему дворянскому происхождению не подходила на роль одной из ключевых фигур в формировании главного поэта России. Поэтому часть, мне кажется, того вклада, который внесла в Пушкина Мария Алексеевна Ганнибал, в советское время досталась Арине Родионовне. Она-то как раз из крепостных и правильного пролетарского происхождения. Ну, что делать-то? Вот такое было у нас время, да.

Анна Исаева

— Так она, правда, была очень правильного происхождения, более того, она была вообще очень правильная. Когда родился Пушкин, ей собирались дать вольную. Она от неё отказалась, сказала: «Нет, что я останусь здесь». И она воспитывала сначала Оленьку, правда, потом её взяли и к маленькому Сашеньке, так что... Но здесь надо оговориться, что, пожалуй, няню Арину Родионовну он больше оценил не в детстве. В детстве, да, он думал, наверное, что, ну, как все дети думают, что у всех такие бабушки, у всех такие няни. А он её больше оценил, когда был в ссылке в Михайловском с 1824 по 1826 год. Там компании у него, собственно, не было, только временами его посещали какие-то лицеисты. Были тригорские барышни, конечно, рядом. Отрада и утешение. Но рядом была Арина Родионовна. И были воспоминания кучера Петра, который рассказывал, что Пушкин, едва только встав с кровати, бежал и спрашивал: «Ну что, мама...» Это именно про Арину Родионовну. Она на него притворно ругалась, говорила: «Ну какая я тебе мама, я же тебя не родила». Он говорил: «Нет, мама не та, что родила, мама та, что своим молоком вскормила, та, что научила чему-то». А ведь действительно, если от бабушки он воспринял как бы русский язык и начал на нём говорить, писать, грамотно писать, слогом его писем и писем бабушки к нему восхищались ещё друзья в лицее, тот же Антон Дельвиг, то няня Арина Родионовна, она ему, по сути, уже взрослому, 25-летнему, дала то, что он называл «вознаграждаю недостатки проклятого своего французского воспитания», «Что за прелесть эти сказки, каждая есть поэма». Оленька Пушкина говорила, что Арина Родионовна... Оленьку Пушкину никак нельзя заподозрить в том, что она что-то там думала про её происхождение. Она говорила, что она была настоящей представительницей рода русских нянь. Она была, пожалуй, как бы мы это назвали, сказительницей. При том что была неграмотной, она передавала Пушкину сказки, предания в том виде, в котором она их слышала когда-то от своей мамы, от своей бабушки. И где-то что-то, естественно, перепридумывая, где-то что-то добавляя от себя. Но это уже было неважно. Это было важно только с той точки зрения, что вот речь льётся, и Пушкин это слушает, и что- то там немножко себе набрасывает, записывает, а дальше: «Спой мне песню, как синица тихо за морем жила, спой мне песню, как девица за водой поутру шла». Я думаю, что как песня, наверное, лилась эта её речь, и он вечерами писал, ну, утром, скорее всего, работал всё-таки над «Онегиным», над чем-то более серьёзным, потом объезжал окрестности деревни Михайловское, потом, как он говорил: «Обедаю картофелем да гречневой кашей. Вот тебе все мои дни, все на одно лицо. Вечером слушаю сказки своей няни». Так что мы точно знаем, что именно Арине Родионовне признателен он за то, что она ему рассказывала русские сказки, которые он во многом потом переделывал, народные сказки он переделывал, и, немножко видоизменив, получались сказки уже пушкинские. То есть при том, что он уже прошёл школу Марии Алексеевны, при том, что он уже прошёл лицей, прошёл Арзамас. И тем не менее, он этот народный язык всё равно изучал как иностранный, по сути дела. Он хотел прямо до самых-самых глубин добраться. По-моему, Василий Львович писал о поэме «Полтава», что там какие-то новые слова, что «дрёма», например, «долит», хотя мы говорим «одолевает», что «конский», мы говорим «топот», а там «топ». И вот эти слова для нас непривычны, но Пушкин, видимо, он слышал народные песни, и он сумел это включать в свою поэзию. И то, над чем издевались тогда, сегодня мы смотрим и понимаем, что это звучит красиво и интересно. А он ходил с записной книжкой в деревне Михайловское по местным базарам, записывал народные выражения, слушал, как народ говорит, добавлял это к своим знаниям того, что он слышал уже от няни, и получались где-то пушкинские сказки.

Алла Митрофанова

— Анна Исаева, экскурсовод первой категории Государственного музея А. С. Пушкина на Пречистенке проводит с нами этот «Светлый вечер». Говорим в преддверии дня рождения Пушкина о его детстве. Вся неделя у нас так или иначе будет разговорам о нём посвящена. Анна, лицейское время, время совершенно такое особое, стараниями Василия Львовича Пушкина в это элитарное учебное заведение был определён его племянник. Оказался он там, ну, собственно, это был первый набор. Царскосельский лицей только-только создали, чтобы там цесаревичей можно было в адекватной для них среде растить. Потом что-то изменилось, в итоге цесаревичи там не воспитывались. Но вот в Царском Селе образовалось учебное заведение, куда весь цвет молодых людей, подростков дворянского происхождения свезли. На саночках, насколько помню, их так трогательно везли, в санях к лицею привезли, и вот они начали там фактически новую жизнь и получили в лицее, который на выходе давал им возможность устраиваться уже на службу в самые разные коллегии, министерства, то есть, по сути, получили там высшее образование по нынешним меркам. Уровень образования в ЦСЛ можно приравнять к уровню образования в хорошем университете. Что это было? Что это за содружество такое, о котором Пушкин до конца своей жизни вспоминал с большим теплом и каждый год писал стихи лицею, посвященные Дню лицея?

Анна Исаева

— Пожалуй, если мы говорим об «Арзамасе», мы говорим о людях, которые всё-таки были старше, и на них нельзя было опираться, потому что они были... Это было не поколение его, это были не друзья, это были добрые, хорошие знакомые, это были, не знаю, отцы, дяди, к совету которых можно было прибегнуть. Хотя, нет, кто-то стал и другом, вроде Батюшкова, Жуковского. Но опять же, старшие друзья. Немножко вот этот оттенок старшести здесь был. А здесь были свои друзья, такие же сверстники, такие же, ну, где-то шалопаи, да, было и такое. Из них должны были воспитывать, согласно мысли Сперанского, организатора лицея, будущих столпов отечества, будущих крупных государственных деятелей. И вот для Пушкина это станет таким университетом, с одной стороны, в плане учёбы, с другой стороны, университетом в плане дружбы, потому что здесь они учились дружить. Здесь они учились впервые друг за друга стоять. И Пушкину всё-таки надо отдать должное, что мы с вами, когда ребёнка сегодня отдаём куда-нибудь, не знаю, в университет, мы понимаем, что у него до этого была школа, может быть, детский садик у кого-то, и он как-то научился уже взаимодействовать с другими детьми в других больших коллективах, он как-то умеет это делать. Когда ребёнок из вот такой достаточно камерной, домашней атмосферы попадает в большой коллектив, здесь происходит, как всегда... Сначала притирка, какая-то социализация должна происходить. Поэтому комнатки Пушкина и Пущина, например, были рядом, они перестукивались, и поскольку перегородочки такие хлипкие, они очень часто переговаривались после отбоя, когда колокол бил 10 часов вечера, и дежурный дядька ходил по коридору и говорил: «Нет, сударь, надо спать». Они тихонечко переговаривались, и Пущин вспоминал, что Пушкин очень часто что-нибудь такое колкое скажет или какой-то неуместной шуткой что-то испортит, и потом сам себя за это корит, сам не знает, как из этого положения выйти. И вот он, со своим нравом, который описывался ещё бабушкой, вот это бросание из крайности в крайность, он сам понимал, что кого-то обижает, но ещё не умел себя сдержать, не умел как бы правильно где-то быть тактичным, где-то достаточно мудрым. Точно так же, как описывали его, временами говорили, стоял, скрестив руки на груди, и просто задумавшись, придумывая какие-то стихи, и вот в какой-то момент он видит, что кто-то лучше него, допустим, прыгнул через стул или бросил мячик, и Пушкин тут же срывался с места, тут же пытался доказать, что нет, он ничуть не хуже это делает, чем вот этот конкретно ни на что, может быть, более неспособный молодой человек. Как он говорил: «В те дни, когда поэме редкой Не предпочёл я мячик меткий, Считал схоластику за вздор И прыгал в сад через забор. В те дни, что это поэт, Когда повесой называли меня задорные друзья, французом называли меня задорные друзья, когда поэты предрекали, что век повесой буду я». В общем, да, был он человеком живым, очень весёлым. Но на самом деле они его прощали, и, наверное, тут важно то, что говорил о нём как раз тот самый Пущин. Есть книжечка, записки о Пушкине, которые издал потом Пущин. Он говорил: «Мы все видели, что Пушкин нас опередил. Он много читал, о чём мы не слышали. Всё, что читал, помнил. Феноменальная память». Да, память была потрясающая. То есть многие записывали, а он даже не записывал. Он со слуха всё ловил. И что важно, он многое прочитал, многое узнал, но при этом он никогда не думал задаваться и важничать, как это часто бывает со скороспелками, которые чему-то нашли возможность научиться раньше других. То есть, да, он много знал, но он этим никогда не пытался импровизировать или как-то выставлять других ни в коем случае на посмешище. Только второй, кстати, директор лицея, Егор Антонович Энгельгард, он даже в правила лицея введёт, что все лицеисты равны, и никто из них не должен как-то пренебрегать остальными или гордиться чем-то перед остальными. Если такое происходит, то этот человек ставится низшим по поведению, и он на этом положении остаётся, пока не исправится. То есть, казалось бы, с нашей точки зрения, это не поведение, не бумажками кидался, не что-то такое, не успеваемость здесь не задействована. Это именно какой-то моральный, нравственный облик этих ребят, то есть они должны были быть не задиристыми, не гордыми такими, чтобы прям пренебрегали своими какими-то однокашниками. И этого же добивались как раз, когда в лицее им, с одной стороны, у них оставили каких-то дядек, которые следили, в общем, за внешним видом их, заплаточки могли там накладывать на какие-то потёртые мундирчики, за дисциплиной следили. Вот, опять же, сказать, что надо спать, ай-яй-яй, или поднять утром в 6 часов утра на утреннюю молитву. Это дядьки. Но ни в коем случае не допускалось такого, опять же, пренебрежительного отношения к дядькам, как к крепостным, хотя все понимали, что это дворяне, мальчики туда тогда других не брали мальчишек. И вот этот такой барский дух... те, кто был начальником лицея, они хотели как-то, ну, если не искоренить, то хотя бы притушить, потому что они понимали, что изначально задача была поставлена таким образом. Александр I хотел, чтобы были у него люди, которые смогли бы ему помочь в осуществлении реформ, возможно, в отмене крепостного права, поскольку его окружали люди, у которых много деревень с крестьянами, большие, огромные состояния. Конечно, эти люди будут сопротивляться, ничего подобного, никаких реформ делать не будут. Значит, нужно было этих людей вырастить, и под эту задачу растились у нас мальчики в Царскосельском лицее, вот этот самый первый выпуск 1811 года. Поэтому и изначальная задача, как различение понятий добра и зла, справедливости, несправедливости, то, что люди рождаются равными и свободными. То есть, по сути, то, за что преследовали впоследствии, и вообще, что в обществе категорически наказывалось, и когда где-то веяло духом Великой Французской революции с её знаменами свободы, равенства и братства. Понятно, что Третье императорское отделение имперской канцелярии, оно сильно напрягалось, и тут же где-то находился человек, который должен был об этом куда-то доложить в нужную инстанцию. А здесь это, наоборот, поощрялось, потому что вот нам нужно было получить таких государственных деятелей, которые бы понимали это, и в то же время были достаточно образованы, чтобы понимать дух и букву закона. Им преподавали совершенно огромное количество юридических наук. Это и римское право, и естественное гражданское, уголовное право, то есть там много-много было всего. Они должны были знать эти законы и уметь их применять. Никто не знал, куда их дальше судьба вынесет. Может быть, этот конкретный Александр Пушкин, может быть, он станет военным, может быть, он станет, как Горчаков, министром иностранных дел. Никто не знал, куда их занесёт, но вот конкретные основания всех наук, они должны были знать это, безусловно.

Алла Митрофанова

— Ну, Горчаков действительно стал государственным мужем и внёс вклад большой в развитие международных отношений на своём веку, а Пушкин... Я уж не знаю, что он там... Безусловно, все эти науки его обогатили. Я думаю, что часть, может быть, что-то абсорбировал, лицей он закончил третьим с конца же в рейтинге. Кто был после? Данзас и Броглио, наверное, были в самом конце, в хвосте. А Пушкин был третий с конца, а Горчаков — номер один. Самый-самый такой, лидер этого рейтинга. Удивительно, что отношения между лицеистами сохранялись на протяжении всей жизни. Пушкин и Данзас тот же самый ведь был его секундантом на Чёрной речке, его он позвал. И Пущин, и Дельвиг, и Кюхельбекер, которого троллили, но, тем не менее, и с ним тоже. Потом вот они все выросли, и как- то и глубина, и примирение, и глубина, и прощение, и вот эта самая дружба — всё это имело место в их отношениях. Это потрясающе. Потрясающе, и дай Бог каждому вообще-то.

Алла Митрофанова

— Это правда. Такое сокровище. И чтобы через сколько, 36-й год, когда они встречались в последний раз, ну да, ну не через 20, ну, кстати, без малого, через 19 лет после выпуска, чтобы встречаться, чтобы вместе соединяться, чтобы вспоминать ещё какие-то лицейские шалости, как там Кюхля бросился в кухонный пруд, как мы рисовали по этому поводу карикатуру. Так, первое стихотворение Пушкина было опубликовано вообще без его ведома в журнале «Вестник Европы». Он пришёл, просто увидел своё стихотворение и сказал, что это такое. А это друзья потихоньку от него просто взяли и послали его стихотворение в редакцию, и там оно было напечатано в журнале «Вестник Европы». Вот так началась печатная пушкиниана Пушкина вообще абсолютно без какого-то согласия на то автора. Это были хорошие ребята, при всём при том, у них же был девиз такой в лицее, был герб, там была сова, сидящая на лире в окружении венков, лаврового и дубового, и девиз: «Для общей пользы». То есть они потом, пристраиваясь где-то не всегда на государственные должности, в смысле, не всегда чиновниками, допустим, Федя Матюшкин, он вообще был мореплавателем, лицейское прозвище недаром — «Плыть хочется». Они понимали, что где бы они ни были, на какой бы должности ни были, они всегда должны работать на благо своей страны. Как бы это пафосно ни звучало, тем не менее. Пущин, будучи надворным... Будучи тем, что у нас, наверное, назвали бы участковым, он тем не менее говорил, что он перешел из гвардии, потому что он понимает, что на любом месте, где бы он ни находился, он может приносить пользу своей стране. Именно, кстати, это привело того же Пущина, того же Кюхельбекера в ряды декабристов. Они были свято уверены, что вот конкретно здесь, на этом месте, они сейчас могут дать возможность своей стране сделать какой-то шаг вперёд, какой-то прорыв. Но, как говорилось у нас опять же в историографии, «узок круг этих революционеров страшно далеки они от народа».

Алла Митрофанова

— Тем не менее, порыв-то действительно был сердечный и искренний. И вот эта идея служения в дворянском сословии, она часть сущности дворянина. Ты служишь либо по военной части, либо по гражданской части. Это значения не имеет, но ты здесь для того, чтобы служить. И вот это, конечно, дорогого стоит. Раздолбаи типа Евгения Онегина были редкостью большой.

Анна Исаева

— Так и на Пушкина-то, чем ему было плохо периодически? Тем, что на него в обществе смотрели именно как на такого шалопая абсолютнейшего, потому что все люди как люди, все служат, так или иначе, но все служат в военной, гражданской части, ну хоть где-нибудь. Он действительно временами служил, но он к этой службе относился очень и очень спустя рукава, скажем так, и никогда не считал эту службу какой-то базовой своей необходимостью, должностью, потребностью, потому что он понимал, что у него основная задача — это написание стихов. Поэтому, когда какой-нибудь граф Воронцов на юге к нему относился именно как к чиновнику, Пушкин искренне обижался, и в ответ на...

Алла Митрофанова

— Его можно понять.

Анна Исаева

— Да. Ответ на запросы, например, считать, какой урон нанесла саранча в данном конкретно Бессарабском уезде.

Алла Митрофанова

— Да, это смешная была история. Про саранчу как-то очень обижался. Да, ну Воронцов, ну вот он чиновник, и у него в этом смысле зашоренный взгляд был на Пушкина, а служение Пушкина, конечно, гораздо глубже, выше, это пророческое служение-то, по сути, да, то, чем он занимался, простите же опять за высокий штиль, но если называть вещи своими именами. И очень здорово, что он всё-таки, с чего мы начали разговор, ответственность за собственный гений осознал и реализовал в полной мере все те таланты, которые Господь ему дал. Вот это дорогого стоит. Нам, к сожалению, заканчивать скоро пора, а мне бы хотелось буквально в двух словах расспросить вас, в Государственном музее Александра Сергеевича Пушкина, помимо того, что это пространство, ставшее Пушкинским домом, можно так сказать. Самые разные выставки, актуальные, интересные. Что проходит у вас сейчас и куда можно было бы наших слушателей пригласить?

Анна Исаева

— Ну, мы бы с большим удовольствием пригласили наших слушателей и ваших слушателей, наших сейчас, на выставку, которая называется «Чтобы помнили». 20 лет назад, в 2004 году, в подвале Исаакиевского собора в Санкт— Петербурге открылась выставка, посвященная подвигу музейных сотрудников в годы Великой Отечественной войны, как они сберегали сокровища Петергофа, Павловска, Ораниенбаума, каких-то музеев в Петербурге в стенах Исаакиевского собора. И мы сейчас имеем возможность на выставке показывать нашим посетителям настоящий маятник Фуко, который висел в Исаакиевском соборе, был изначально повешен там в пасхальную ночь с 11 на 12 марта 1931 года и снят в 1986 году. Вот этот вот потрясающий, очень наглядный эксперимент, который демонстрирует вращение Земли. Мы не скажу, что можем повторить, нет, к сожалению, но тот самый маятник Фуко у нас есть сегодня вот на этой выставке. Кроме того, есть какие-то чертежи самого Монферрана, самого создателя Исаакиевского собора. Это помимо общего разговора о музейных сотрудниках, которые, конечно, были просто огромные молодцы. Есть картоны, есть реставрационные схемы, которые делают реставраторы, воссоздавая какие-то картины Карла Брюллова, который расписывал купол Исаакиевского собора, Петра Басина, его коллеги и друга, который заканчивал уже после Карла Брюллова какие-то его работы, потому что, к сожалению, Брюллов работал долго, и это не лучшим образом сказалось на его здоровье. И вот то, что обычно мы с вами можем видеть на совершенно головокружительной высоте, и не всегда даже мы где-то это можем рассмотреть, потому что высота Исаакиевского собора 101,5 метра, конечно, на такой высоте с трудом можно что-то увидеть. Вот здесь эти персонажи, эти апостолы, срисованные с живых людей, строителей Исаакиевского собора, они перед нами вот в полную величину, в полный рост, иногда где-то трёхметровые, иногда меньше, иногда больше. Так что здесь мне кажется, что эта выставка, правда, она уникальная, она потрясающе яркая, очень высокохудожественная и в то же время очень глубоко патриотическая. Действительно посвящённая 80-летию победы в Великой Отечественной войне. Поэтому всех наших слушателей мы с удовольствием приглашаем. Эта выставка будет стоять у нас ещё до конца июня, и мы с удовольствием будем рады вас видеть, мы с удовольствием всех приглашаем.

Алла Митрофанова

— Анна Исаева, экскурсовод первой категории Государственного музея Александра Сергеевича Пушкина на Пречистенке, была в нашей студии. Мы сегодня вместе с Анной открыли цикл бесед, посвященных Александру Сергеевичу Пушкину в связи с тем, что 6 июня у него день рождения. Приходите обязательно в музей на Пречистенке и в филиалы музея. Да, есть еще квартира на Арбате, есть еще музей Василия Львовича, музей на Остоженке, музей Тургенева. Огромное количество мест, ну, не огромное, не огромное, но, тем не менее, есть места пушкинские в Москве, и это потрясающе, и спасибо огромное, что вы с такой любовью об этом, обо всём рассказываете, и о местах, и о Пушкине, и о его жизни. И благодаря вам он как-то, ну, не то чтобы ближе становится, мне кажется, он и так нам очень-очень близок, но мы его начинаем осознавать не памятником, а человеком. Это очень важно.

Анна Исаева

— Это важнее гораздо.

Алла Митрофанова

— Спасибо. Я, Алла Митрофанова, прощаюсь с вами. До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Святитель Николай Японский». Глеб Елисеев
• «Творчество и вера». Михаил Щепенко
• «Воля человека и воля Бога». Протоиерей Алексей Батаногов, Екатерина Архипова, Екатерина Каштанова

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов