«Свет и тьма в искусстве». Светлый вечер с Сергеем Андриякой (07.03.2018)

У нас в гостях был Народный художник России Сергей Андрияка.

Разговор шел о юбилейной выставке нашего гостя, о том, как художник вкладывает в свои произведения частичку себя, а также о том, как в искусстве отражаются светлые и темные стороны мира.

---

А. Пичугин

– В студии светлого радио приветствуем вас мы, я Алексей Пичугин...

К. Мацан

– И Константин Мацан. Добрый светлый вечер.

А. Пичугин

– Сегодня вместе с нами и с вами в этой студии Сергей Андрияка, народный художник России, ректор Академии акварели и изящных искусств. Добрый вечер.

С. Андрияка

– Добрый вечер.

А. Пичугин

– Мы с вами встречаемся в те дни, когда в Москве, в заповеднике «Царицыно» начала свою работу ваша персональная выставка, причем приуроченная к юбилею, я так понимаю, да?

С. Андрияка

– Ну да, вы знаете, у меня вообще-то юбилей...

А. Пичугин

– Летом.

С. Андрияка

– В середине лета, но время совсем не подходящее для такого показа...

А. Пичугин

– Мертвый сезон, конечно.

С. Андрияка

– Поэтому, да, решили сделать все-таки, чтобы эту выставку посмотрели. В Царицыно мы делали выставку, и уже это третий раз. Но выставки – мы показывали школу, показывали ну как такую совместную, а здесь она всецело посвящена вот как бы такой определенной круглой дате.

К. Мацан

– 60 лет.

С. Андрияка

– 60 лет, да.

А. Пичугин

– Работы, соответственно, представлены абсолютно из разных периодов вашего творчества.

С. Андрияка

– Более того, там, знаете, чем старше становишься, тем более обращаешь внимание не на то, что было недавно, а то, что было давно, очень давно, с чего ты начинал вообще вот всю свою творческую жизнь.

А. Пичугин

– Вот мы сейчас об этом поговорим. Единственное, я хотел спросить сразу, вы говорите, это уже не первая выставка у вас в Царицыно. Почему именно Царицыно? Это такое особое для Москвы, куда, во-первых, не так просто добраться. Во-вторых, Царицыно всегда и, кстати, вот я в Царицыно никогда не был, потому что я нарушу обязательно это себе данное когда-то обещание, потому что его надо будет нарушить все же. С тех пор, после того как его восстановили, сделали из него такой законченный дворец, законченный архитектурный ансамбль, не как он простоял там больше двухсот лет под открытым небом, я посчитал, что на этом настоящая история Царицына закончена, и ноги моей больше там никогда не будет. Но я обязательно нарушу это обещание, я знаю уже. Но туда всегда было довольно сложно добраться. Это не какой-то большой выставочный зал в центе города, это даже не ВДНХ, куда ходит транспорт, огромное количество транспорта. Туда надо доехать на метро, если не на машине, на машине тоже сложно – пробки, туда надо дойти. И вот там вы свою выставку устраиваете.

С. Андрияка

– Да, но вы знаете, при всем при том, что вы говорите, вы говорите все справедливо и верно, хотя там два метро, там есть «Царицыно» и «Орехово», которое находятся просто ну вот прямо с двух сторон этого огромного парка и этого музейного комплекса. Там очень-очень много людей. Очень много людей. Особенно это касается... ну даже в зимнее время. Потому что я помню, первая выставка у нас была, если мне память не изменяет, это где-то был февраль месяц. Там замечательные горки, дети катались с горок, вообще такое все, ну там такой парк, который, с одной стороны, посещается очень там прогулками с колясками, там мамы, бабушки, там все, там много детей. А с другой стороны, все прекрасно знают этот комплекс, там, во-первых, есть прекрасный концертный зал, там я буду проводить мастер-классы. И эти мастер-классы, они будут проходить в основном по воскресеньям. Ну не по всем воскресеньям, там график, в общем, есть этих мастер-классов. И это действительно очень интересно, в режиме реального времени это все видеть. Там проходят концерты, там проходит огромное количество всяких выставок. Ну и вообще это место достаточно посещаемое, очень посещаемое. Вот при всем при том даже в зимнее время, оно имеет свой какой-то вот аромат, свое какое-то настроение, состояние. Это хорошее место.

К. Мацан

– Ну вот вернемся к самой выставке и к ее характеру юбилейному. Вы перед эфиром сказали такую фразу, что юбилейная выставка, в отличие от другой какой-нибудь выставки, это некий повод, попытка посмотреть на судьбу, на жизнь не столько художника, сколько человека – что вы имели в виду, вот объясните.

С. Андрияка

– Ну здесь, вы знаете, во-первых, любая выставка, она говорит не только о художнике, а о человеке. То есть можно по работам, ну сегодня вот прийти там, скажем, в Третьяковскую галерею, и вы можете спокойно совершенно многое рассказать о художнике именно как о человеке: о его внутреннем мире, о его там определенных, может быть, каких-то переживаниях душевных, духовных исканиях. И, в общем, все это налицо, вот это все видно, это спрятать никак нельзя. И для меня такая выставка это, знаете, как вот тебя в такой аквариум посадили, но ты без всего, вот ты совсем без всего, и на тебя смотрят со всех сторон. Вот, может быть, не знаю, уместно ли такое сравнение. Но вот в данном случае еще у тебя есть возможность не только, чтобы на тебя смотрели, но и на себя посмотреть со стороны. Потому что когда ты вешаешь свои работы, представляешь эти работы в каком-то таком, а там очень сложное пространство, это построен как бы заново дворец. Причем дворец, ну можно сказать же, это дворец...

А. Пичугин

– Ну он и задумывался как дворец.

С. Андрияка

– Он там да, пусть он немножко ну в таком смысле домыслен как бы сегодня, потому что он был изначала недостроен, вот здесь он по-своему достроен...

А. Пичугин

– Ну это знаменитая трагедия Баженова.

С. Андрияка

– Да. Но при этом это дворцовое пространство. Это пространство с семиметровыми потолками, которые, извините, очень тяжело их удержать. Это пространство, где огромные работы кажутся маленькими, небольшими, камерными, и многие вещи просто совершенно по-другому воспринимаются. Для меня это взгляд на себя, на то, что ты сделал. И я вот здесь могу сказать, что акцент делается здесь не на том, что было только то, что недавно, а то, что было давно. Там я представил такие работы, которые никогда не показывал на выставках, ранние работы. Совсем ранние. Вот там было мне, скажем, 9 лет там...

К. Мацан

– То есть настолько ранние?

С. Андрияка

– Да.

К. Мацан

– Детские фактически.

С. Андрияка

– Детские.

А. Пичугин

– И вы готовы это представить?

С. Андрияка

– Я да, я это представляю, показываю, с чего это начиналось. Ну во-первых, знаете, для чего это делается. Ну наверное, во многом это делается для меня самого, я и для себя это тоже делаю. Для того, чтобы как бы, знаете, вот берешь эти все работы, начинаешь перебирать, отбирать, подготавливать, и в общем, вот в какое-то мгновение проходит вся твоя жизнь. Вот та жизнь, которую ты прожил. Ты ее просто видишь, эту жизнь. И это имеет, ну не только для зрителей, я говорю, для меня самого большое значение.

К. Мацан

– Вот вы говорите, вы посмотрели на себя со стороны самого. А что вы увидели? Вот жизнь проходит – это что за ощущение? Это ощущение просто сентиментальной грусти или это какое-то... что это, вот что вы увидели?

С. Андрияка

– Вы знаете, всегда, когда ты видишь все то, что ты сделал, ну я понимаю, что вот в Царицыно, там где-то порядка 500-600 работ я показываю, да, это не так много, если учесть, что у меня их десятки тысяч. И здесь я показываю, ну что-то, вот какую-то выжимку, я не могу показать все, это невозможно. Но и этого достаточно. И этого достаточно, потому что как-то нелегко на все это смотреть, потому что вот тебе показывается в залах вот вся твоя жизнь. Тебе понятно, что ты сделал мало. Очень мало. Вот сколько выставок было, первая в 94-м году, большой Манеж. Ну это на больших выставках, конечно, на маленьких там очень все локально, и это все, нельзя об этом ничего сказать.

А. Пичугин

– А мало, простите, вы применительно к себе как к художнику?

С. Андрияка

– Как к художнику, конечно.

А. Пичугин

– Несмотря на десятки тысяч работ?

С. Андрияка

– Да. Понимаете, дело в том, что я не могу работать, ну как вам сказать, на все сто процентов. Вот если я буду работать на сто процентов, то я очень быстро сгорю совсем. В связи с тем, что я ну и администратор в какой-то степени, мне как ректору надо и художественному руководителю школы, параллельно надо заниматься во многом и какими-то административными, и хозяйственными, и там методическими, и организационными вопросами. У меня много-много всего такого, да, что меня отвлекает и, наверное, не дает абсолютно полностью туда погрузиться, вот в художество, в искусство и только этим заниматься. Но есть еще и домашние обязанности...

К. Мацан

– И вообще жизнь.

С. Андрияка

– Да, и жизнь, и семья, ну вообще все есть, это вообще все понятно. Поэтому я и говорю, что на сто процентов я не могу туда уйти. Я, наверное, где-то, может быть, на процентов там 60 работаю, да. Но и при этом все равно этого мало. Этого очень-очень мало. Задумки-то большие, желание-то огромное, а возможностей нет.

А. Пичугин

– Давайте говорить именно как о художнике, да, мы сейчас временно отставляем административную работу, преподавательскую деятельность. А вы действительно говорите, мы знаем, вы автор там огромного количества картин. Вы экспонируете на этой выставке юбилейной порядка 600. Я думаю, что не так много художников вообще, которые готовы представить или готовы были представить когда-то в прошлом 600 картин на свою персональную юбилейную выставку. Неужели это есть чувство неудовлетворенности какой-то?

С. Андрияка

– Есть. Она была у меня с самого начала, на всех больших выставках.

А. Пичугин

– Вы можете выделить какой-то период в своем творчестве – сейчас ли это, может быть, это было 25, 30 лет назад – самый счастливый и самый успешный?

С. Андрияка

– Вы знаете, наверное, это не самый счастливый и не самый успешный...

А. Пичугин

– Самый, может быть, плодотворный?

С. Андрияка

– А самый, знаете, как это когда ты, оставаясь художником, ты можешь прийти в мастерскую, и так вот у тебя как-то в мыслях: о чем бы мне сегодня написать хочется? Ты как-то свободен, у тебя нет того состояния, что вот ну это надо, это надо, это надо и есть какие-то вот обязательства даже. Ну мы не свободны, мы полностью не свободны здесь вот в своих таких вот желаниях. А здесь ты делаешь то, что ты хочешь. Вот я хочу сегодня написать, там вот я видел очень красивое там утро, шел в мастерскую, видел такую красоту – я сейчас вот сяду, и красота эта будет на листе бумаги. Вот, конечно, здесь мне сложнее. Ну я вот вчера шел в Царицыно, просто шел: вечер, солнце, солнце уходит, оно вот дает последние лучи, красиво, все – ух, как здорово! Как, я вот это именно не писал, я вот это хочу написать. Ну я, к сожалению, не мог в этот момент...

К. Мацан

– Все бросить...

С. Андрияка

– Все бросить, пойти, взять лист бумаги и написать. Ну просто вот такие вот моменты, они, конечно, у меня. Потом есть программные работы. Вы знаете, я остановился. Вот перед подготовкой выставки я немножко остановился и для себя так сказал, что я не буду делать для выставки, для этого времени что-то. Я это буду делать, но я это буду делать в совершенно другом состоянии. Это не надо делать. У нас вот, понимаете, есть такая черта – это, наверное, у всех у нас: к какой-то дате что-то делать. Если раньше это было, праздники у нас такие были: там к октябрьской революции, там к каким-то еще датам. То сейчас там это сменилось: там к юбилею, к Пасхе, к Рождеству, еще к чему-то. Вот не хочу я к датам это делать. Потому что это сокровенное, это настоящее, это надо делать только просто свободно, делать для того, чтобы это ну как-то дать почувствовать людям.

А. Пичугин

– Сергей Николаевич Андрияка, народный художник России сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Я прошу прощения, я позволю себе задать вам вопрос намеренно провокационный. Кто-то сейчас слушает нас, слушает разговор, что художник, у которого за плечами тысячи работ, смотрит на выставку свою собственную, где 600 выставлено разных и говорит: это мало. И кто-то скажет, что это просто творческое кокетство. Вот как бы вы с таким мнением готовы были столкнуться?

С. Андрияка

– Ну вы знаете, мне-то не пред кем кокетничать, вот в чем беда. Здесь у нас идет довольно откровенный разговор, и ну здесь как-то себя выставлять там в каком-то лучшем, худшем свете. Знаете, у меня просто периоды жизни видны в работах. И люди, которые придут, они это все почувствуют. Вот здесь не надо будет им, там будет много всяких рассказов. Рассказов о разных работах, как они там, те или иные создавались. И, наверное, их тоже будет довольно много там, наверное, я не знаю, сто там, может быть, больше ста. Это интересные какие-то моменты в жизни, авторские рассказы о том, как что происходило, как что создавалось. И это тоже во многом, наверное, будет раскрывать как-то и творчество. Но основное все можно в самих работах увидеть. Потому что были периоды жизни такие, наверное, не то что они были не очень светлыми, но они были непростыми, внутренне непростыми. Это был такой вот, наверное, духовный поиск чего-то, да. Я многое не знал, не понимал, не осознавал. Может быть, даже где-то духовное начало такое вот, ну православное духовное начало, оно как-то было на каком-то...

К. Мацан

– Периферии.

С. Андрияка

– Не первом месте. И это было сознательно. Это был такой период жизни, ну что делать. Это нельзя этого... Были моменты, может быть, эмоционально тоже ну не совсем они хорошие, не совсем правильные. Это было, может быть, отчаяние, это была какая-то слишком большая горечь каких-то потерь, утрат, обид. Может быть, каких-то вот таких, ну чисто наших таких, честных, плотских переживаний таких. Вот это было, и оно в работах просто есть там. Эти работы, наверное, не должны находиться кроме как на выставке. Они не должны находиться у людей. Это те переживания, которые...

А. Пичугин

– Лично ваши и которые...

С. Андрияка

– Да, они могут воздействовать очень сильно. Потому что, понимаете, что происходит вот с работой. Когда идет такой, знаете, иногда такой спор, говорят, вот, знаете, должно быть, из искусства должна быть только иконопись каноническая, больше ничего. Ну такое...

А. Пичугин

– А вы слышали такую точку зрения?

С. Андрияка

– Конечно. Я прекрасно понимаю эту точку зрения, и я ее с юности слышал, такую точку зрения. Ну и даже подход, допустим, к иконе, что вот иконы писать, канонические изображения и, наверное, такой вот академической живописи, не совсем канонические изображения. Но я думаю, что здесь все заключается в сердце человека, только в нем. Можно и писать и не иконопись, а просто писать, заниматься так называемой светской живописью, светским искусством. Но это светское искусство может быть более церковное, более духовное, чем иконопись каноническая, но написанная холодно, жестко, и в нем будет чернота. Знаете, такие иконы часто встречаются, к сожалению, и сейчас, они написаны по всем правилам. Но иногда так к этим иконам подходишь и думаешь: лучше была бы живопись светская. И это даже, может быть, не икона, потому что она будет давать больше духа.

А. Пичугин

– А вы пробовали себя в иконописи?

С. Андрияка

– Пробовал. Писал. Могу сказать, и канонические, и неканоническую живопись, и там и там. Но я не могу сказать, что я иконописец, такой иконописец, который ну вот родился иконописцем и живу иконописью. Нет. Вот в свое время у меня было такое, знаете, очень интересное знакомство с владыкой Сергием (Голубцовым). Это был архиепископ на покое тогда, Новгородский и Старорусский. Ну а у меня был диплом в 82-м году, защита, и я писал диплом. Ну и мы, я писал его портрет, консультировался с ним по вопросам диплома, приезжал в Троице-Сергиеву Лавру. И я помню, как-то с ним разговор такой зашел о канонической, неканонической живописи. И он мне рассказывал, вот говорит, знаешь, были старцы в 20-е годы, ну и я одному, я, говорит, молодой такой, горячий такой молодой человек, стал, значит, спрашивать. Я говорю, ну вот это вот каноническая икона, она все-таки икона, а это вот не икона, как можно молиться. И старец, он так внимательно, осторожно, он говорит – ну его в светском звали Павел, – он говорит: «Паша, вот и здесь благодать, и здесь благодать». И он говорит, и после этого у меня все вопросы как-то сами собой отпали. Хотя он занимался иконописью, и у него был в богословских трудах большой материал по «Троице» Андрея Рублева, ну своя точка зрения, свое восприятие.

К. Мацан

– Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня в «Светлом вечере» народный художник России, Сергей Николаевич Андрияка. В студии мой коллега Алексей Пичугин, я Константин Мацан. Не переключайтесь.

А. Пичугин

– Мы возвращаемся вновь в студию светлого радио. Напомним, что сегодня здесь мой коллега Константин Мацан, я Алексей Пичугин. А вместе с нами Сергей Андрияка, народный художник России. Я бы хотел немножко вернуться к нашему разговору предшествовавшему, разговору про иконопись. Мне все-таки очень интересно, а вы наверняка можете назвать кого-то из живописцев из истории или из ныне живущих, которые ну создали, может быть, за всю свою творческую жизнь, за всю свою жизнь ну не более десятка картин. Вот Василий Пукирев – мы знаем «Неравный брак». Ну у него было, может быть, еще несколько десятков работ, которые не стали так широко известны, но вот он вошел в историю таким образом.

С. Андрияка

– Да, «Неравным браком» он вошел. Так же, как, наверное, Саврасов, если сегодня простого, так скажем, зрителя, обычного человека спросить, он, наверное, «Грачи прилетели».

А. Пичугин

– Кроме «Грачей» ничего не вспомнит.

С. Андрияка

– «Грачи прилетели» и все, на этом его все познания...

А. Пичугин

– А уж волжский цикл Саврасова замечательный...

С. Андрияка

– Да, естественно, и там масса вещей, прекрасных вещей, замечательных, пейзажных, лирических, глубоких. Но вот и он его написал же много-много раз, он повторов сколько сделал.

А. Пичугин

– Да, особенно в ночлежках на Хитровке он все это переписывал, с грачами, с церквями.

С. Андрияка

– Да. Потом то же самое можно сказать о Поленове. Но мы недавно такое обсуждение делали по поводу «Христос и грешница», его картины, которой он посвятил практически, наверное, может быть, большую часть жизни. При этом у него без подписи Христа как персонажа в картинах нет. И я парадоксальную вещь говорил...

К. Мацан

– Что вы имеете в виду, поясните, я не до конца понял.

С. Андрияка

– А очень просто: если «Христос и грешница» не будет подписи, вы не поймете, что это за произведение, о чем оно. А вот «Явление Христа народу»...

К. Мацан

– Подписи, в смысле названия картины, вы имеете в виду?

С. Андрияка

– Там все понятно. Вот Иванова «Явление Христа народу» – там все понятно. Это Христос. А он стал, ну наверное, он вошел в историю искусств «Московским двориком». Вот тем «Московским двориком», который все знают и который, наверное, сегодня и нельзя его воспринимать как «Московский дворик», потому что Москва так изменилась, что вообще представить себе невозможно.

А. Пичугин

– И храм Спаса на Песках, да, там не узнается совершенно.

С. Андрияка

– Да, это вообще не узнается.

А. Пичугин

– Многие почему-то считают, что это Замоскворечье и храм Николая на Пыжах. Ну это такие...

К. Мацан

– Продвинутые пользователи считают так, надо сказать.

А. Пичугин

– Ну там можно найти ракурсы.

С. Андрияка

– Ну вы знаете, у любого художника, ну мало-мальски такого, вошедшего в систему истории искусства, есть какие-то вещи ну или, может быть, одна вещь, которая вот просто осталась. Она осталась в истории, и все. И здесь можно этому радоваться, не радоваться, я не знаю, но вот так случилось.

А. Пичугин

– Художник Зверев, который там создал, я не знаю, сколько, может быть, десятки тысяч действительно работ, то окурком, то куском...

С. Андрияка

– Ну да.

А. Пичугин

– Засохшей свеклы, еще чем-то. Но все-таки мне очень интересно, вот что может определять даже не востребованность, а вот успешность художника? Неужели это количество картин, которые он написал за свою жизнь?

С. Андрияка

– Нет, не количество, конечно. Я даже больше того вам скажу, что когда ты... Что такое творчество? Ну творчество в смысле это вещь совершенно неосознанная, и ее нельзя рационально никак ни понять, ни объяснить, это необъяснимая вещь. В творчестве происходит, есть у художника определенный багаж, определенное мастерство, которому он следует и он спокойно, ровно работает. Вот у него есть этот багаж. Но наступает какой-то момент, абсолютно независимый от него там, от самого художника, от каких-то внешних обстоятельств, что-то происходит вот в какой-то его работе. Он этого объяснить не может. Он и не понимает этого. Что-то происходит, появляется какое-то качество, которого он доселе никогда не имел, и оно происходит. Что это такое, он не понимает.

А. Пичугин

– А с возрастом это как-то связано, с опытом жизненным?

С. Андрияка

– Вы знаете, это и с возрастом не связано и с опытом не связано. И примеров очень много таких, когда художники молодые там, ну как вот Федор Александрович Васильев – середина XIX века...

А. Пичугин

– Он сколько там прожил, 20, да?

С. Андрияка

– 23 года, да. В 1850 родился, в 1873 от чахотки умер. Но уже в 15 лет он писал зрелые картины, а те, которые написаны там в 16-17, ну они просто достойно заняли место в Третьяковской галерее. Это уже были шедевры.

А. Пичугин

– Может быть, тут не терпит сослагательных наклонений, конечно, ничего, но может быть, в 45 лет он бы вообще ничего не написал, доживи он до 45 лет.

С. Андрияка

– Может быть.

А. Пичугин

– Или написал такое, что...

С. Андрияка

– Вы знаете, я могу вот одну вещь такую, параллель, она, может быть, не очень такая для многих будет приятная параллель, но вот параллель Левитана и Серова. Эти выставки большие проходили ну совсем недавно.

А. Пичугин

– Ну очередь мы все помним.

С. Андрияка

– Были очереди. Выставки замечательные. Но у одного и другого художника абсолютно похожая судьба. Ну как-то никто не анализировал, не смотрел на это. Вот художники ушли, в общем, достаточно молодыми из жизни, но и у одного и другого художника последние работы перед уходом из этого мира, они очень-очень как-то ну совершенно другие.

А. Пичугин

– Ну можно говорить, что Левитан обрел определенный покой после всех своих странствий, высылок, возвращений в Москву, у него наконец появилась своя мастерская, свое место, куда можно вернуться, где можно о чем-то подумать. Но мне почему-то кажется, применительно к Левитану это так, применительно к Серову – нет.

С. Андрияка

– Нет, вы знаете, похоже и там, и там, оно одно и то же. Причем произошло в творчестве очень сильное изменение и у одного, и у другого. И это изменение, ну на мой взгляд, не в лучшую сторону. Это пошло совершенно в другом русле, в русле такого ухода от традиции, ухода от такой вот, может быть, какого-то классического такого понимания. Уход, очень сильный уход в совершенно другое творчество, которое тогда, в те годы – это начало XX века, это ну понятно, что есть веления времени, есть какие-то такие моменты. Но вот они и один и другой почему-то внутренне, причем это чувствуется внутренне очень сильно, это другие художники, другие люди. Этот момент – обрыв жизни.

К. Мацан

– Вот вы как раз начали об этом говорить, а это просто ну некий факт, вот так случилось. А вам приходилось думать, а почему именно так, вот перед концом жизни такой происходит поворот у художника и человека?

С. Андрияка

– Вы знаете, у всех по-разному это происходит. Но вот в данной ситуации я думаю, что если бы они продолжали бы новую линию искусства, то вполне возможно – может быть, и нет, может быть, я ошибаюсь, – это пошло бы, ну мы бы их узнали не совсем со светлой стороны. С другой стороны. Другое искусство было бы, другой человек.

А. Пичугин

– А нет, просто что вы вкладываете в понятие, что узнали бы не совсем со светлой стороны?

С. Андрияка

– Со светлой стороны – я вам скажу. Вот вообще все искусство, вся культура, наверное, вот все, включая и духовное искусство, церковное искусство, оно просто делится на светлое и темное. Вот оно по-другому не бывает. И это зависит только от автора, от самого художника. Вот что он несет в это искусство. Он может нести свет, он может нести тьму. Причем он может это делать очень изысканно. И тьму может нести тоже очень изысканно, с огромным мастерством, с огромным умением, с сильным воздействием. Ну пожалуйста, пример вам такой хрестоматийный: Сальвадор Дали. Сказать, что человек не умеет рисовать – да нет, ни в коем случае. Он высочайший профессионал, он ну гениальный профессионал. Но при этом это, энергетически вот когда ты чувствуешь эти вещи, ну это чернуха.

А. Пичугин

– По-разному.

С. Андрияка

– Чернуха.

К. Мацан

– А вот это разделение на светлое и темное, как-то для вас совпадает с разделением на жанры, направления? Часто говорят, что вот классическая живопись, реалистическая, вот ранний Левитан в своих высотах там – это вот мы любим. А вот там уже дальше начался символизм, модернизм пошел, кубизм – это вот уже все темное. Для вас это не совпадает это разделение, вот такое формальное?

С. Андрияка

– Нет, вы знаете, тут не совсем это так. Можно работать в системе традиционной живописи... Знаете, есть такой настрой. Вы приходите в ту же Третьяковскую галерею как в музей, но вы смотрите художников не с точки зрения их там известности или меньшей известности, а просто внутренне себя настраиваете на вот как бы такой градусник духовного света: вот ты видишь свет у этого художника или его нет. И вот если настроиться на этот лад, то вся Третьяковская галерея со всеми именами, которые в ней, они предстанут совсем в другом свете.

К. Мацан

– Они, наверное, светлые в вашем понимании.

С. Андрияка

– Они разные. Вот, пожалуйста, вам пример, ну простой пример. Одного времени художники. Ну есть там, скажем, Тропинин, Веницианов – это художники ну просто одного периода времени. Писали на тех же самых темных фонах там эти портреты, там есть крестьянский быт. Там, может быть, больше немножко у Венецианова. А есть Карл Брюллов – он их современник, они вместе все, это одного времени художники. И вот мы с вами, если настроимся на этот лад, мы увидим, что там, скажем, Карл Брюллов, если настроиться на свет, у Тропинина все светлые портреты, абсолютно. Светлейший человек, у него они светятся изнутри. А у Брюллова – нет, они не светятся изнутри. Я не говорю, что у него меньше мастерства там или умения – да ни в коем случае. Академически, может быть, даже Брюллов рисовал еще лучше и, может быть, мастеровитее, чем Тропинин. Но там, оттуда идет холод. И этот холод есть, для каждого человека. Это можно вот просто прийти, настроившись на этот лад – вы все это увидите. Это будет очевидно. И дело тут не в том, что они оба обучены одному и тому же, в одной и той же системе координат, а вот...

А. Пичугин

– Ну вы знаете, это из серии, как нот всего семь, а вот из этого получается...

С. Андрияка

– Абсолютно. Ну вы же тоже прекрасно знаете, если мы слышим одно и то же произведение классической музыки, почему говорим...

А. Пичугин

– Сыгранное разными людьми.

С. Андрияка

– Да, абсолютно. Потому что есть один исполнитель, а есть другой исполнитель. Один исполнитель, он вот в тебя входит, и ты хочешь с этим его слушать, и слушать, и слушать. А другого ты говоришь: нет. Вот что-то тебя не пускает, что-то тебе вот этого не дает, оно не на твоей волне вот в данном случае. Поэтому это все отражается, это все отражается. Мы являемся, вот художник, он в своих произведениях, но произведения зеркала его сердца, его души. Вот ну как, собственно, и вся культура, она является неким отражением, неким зеркалом в нашей жизни.

К. Мацан

– Ну вот разные эпохи есть, например, и в истории культуры тоже. Ну вот Брюллов все-таки художник XIX века, да, первой половины. А вот тот холод, о котором вы говорите, наверное, наиболее ярко, как мне кажется, во всяком случае, если я не прав, вы меня поправьте, проявляется уже ближе к XX, в начале XX...

С. Андрияка

– Да, правильно вы говорите.

К. Мацан

– С теми направлениями, которые я уже озвучил. Для кого-то и импрессионизм стал неким не очень правильным духовным явлением, для кого-то нет. Но вот тогда время было такое, когда, наверное, с этим холодом был художнику как-то интересно вот позаигрывать, проявить. Ну в принципе такая эпоха настала, декадентство и так далее. А вот сегодня мы в какую эпоху живем в этом смысле? Вы больше чувствуете холода или тепла?

С. Андрияка

– Я думаю, такая вещь произошла, и она, конечно, естественно, окажется в искусстве. Потому что, конечно, этот вопрос очень часто многие задают. Вот ну чего так поднимают квадрат Малевича – такие хрестоматийные какие-то вещи, говорит, ну а чего вот, ну зачем, что тут люди нашли? Ну наверное, произошла и происходит в нашей жизни, наверное, как, может быть, не происходило это в том же XIX, XVIII веке – ну у людей было больше, ну в целом больше понимания, что такое хорошо, что такое плохо. Была очень такая серьезная основа. И были, конечно, люди и атеистически настроенные, были люди и которые, может быть, даже боролись с какими-то проявлениями вообще духовными и ну просто становились на такую вот позицию сатанизма – это тоже было. Но это всецело осуждалось. То есть вот существовало: ты ну не укради, значит, не укради – это было все понятно. А сегодня мы живем, наверное, в то время, когда этих понятий, вот таких жестких понятий, они существуют только для людей, которые имеют отношение ну вот как бы к вере. Я не выделяю здесь только православие, я просто говорю, что там и для мусульманина и для всех религий есть общечеловеческие понятия, которые ну просто нельзя нарушать, они незыблемые, они есть. Сегодня этих понятий в целом в обществе нет. У каждого своя правда. Ты когда начинаешь разговаривать с человеком, говорит: да ну тебя, у меня своя правда, вот я живу вот по своим правилам, по своим законам. Ну и соответственно, естественно, вот все вот эти вот явления, они все отражаются в искусстве. И те же инсталляции там. Ну сегодня мне, конечно, поклонники именно этого искусства, они мне скажут: да ну знаете, вы просто ничего не понимаете, это современное, а вы занимаетесь там всяким старьем, вот это, то что было в XIX веке. А я на это им могу ответить, что понимаете, есть традиции. А традиция это то, благодаря чему мы вообще существуем в этой жизни. Это незыблемые вещи, они не могут быть подвергнуты сомнению. Ну тогда будут подвергнуто сомнению существование самого человека, самой жизни. Если мы говорим о традиции, то традиция точно так же и имеет прямое отношение к искусству. Если это вне традиций, все что угодно – это может быть театральное явление, это может быть музыка, это может быть живопись, это может быть там архитектура, это может быть все что угодно – ну извините, вы тогда отрицаете самого себя, это катастрофа. А традиция это в первую очередь это не просто свод правил. Потому что многие считают, что традиция это набор такой: вот там умели там наши отцы, прадеды что-то, и вот они передают из поколения в поколение. Но они передают-то не набор ремесленных каких-то приемов, а они в первую очередь передают духовный опыт. Он не может разорваться, он не может прерваться, поэтому все эти явления...

К. Мацан

– И он не связан со временем конкретным.

С. Андрияка

– Да. Поэтому сегодня те явления, которые происходят, они просто вне традиции и все. Ну жалко этих людей очень, на мой взгляд, очень жалко, потому что они здесь ну просто запутались, они запутались в этой жизни. Или умышленно, бывает, и человек умышленно тоже идет уже вразрез с этим.

К. Мацан

– Сергей Николаевич Андрияка, народный художник России, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер».

А. Пичугин

– А все-таки еще бы хотел поговорить про ваши периоды творчества. Если мы вернемся к доперестроечному времени. Я вот смотрю на работы ваших коллег, которые были созданы в то время и понимаю, что это был для многих художников, вот этот период 70-е, 80-е годы очень светлый, несмотря на то, что было, наверное, очень сложно с выставками, с организацией выставок. Это даже не только о художниках речь, это и поэты, это писатели. Вот творческая Москва того времени мне представляется каким-то в определенном смысле этого слова идеалом вообще всего советского и даже постсоветского до конца 90-х, таким периодом творчества для очень многих людей. А вот как для вас как для художника это время было, насколько это время было действительно таким благодатным?

С. Андрияка

– Благодатным. Я, знаете, даже больше того вам скажу, что когда идут разговоры, а они постоянно сейчас идут, разговоры о том, что вот в советское время очень человек был подавлен идеологией коммунистической, которая ну настолько его убивала, уничтожала, не давала ему никакой свободы. Там и творить тоже не было свободы, вот все было как бы под колпаком и все было с большими ограничениями. А вы знаете, это все совершенная неправда. На мой взгляд, абсолютная неправда. Потому что, ну во-первых, писали мы...

А. Пичугин

– Было много уходящей натуры. Я опять же смотрю и ваши картины тоже того времени, и вижу, что на них и пейзажи, и храмы, и очень много вот таких маркеров, которые там уже по прошествии 20 лет, когда я, когда Костя – мы с Костей ровесники, могли на это посмотреть, оно по-другому выглядело. Я вот тоже помню, наверное, Кость, ты помнишь конец 80-х – начало 90-х, время, когда вот ну все это было естественно, но это все тяготело к какому-то другому, не нашему периоду. И сейчас мы этого не увидим. И у меня, например, ностальгия. И я смотрю на ваши картины – у меня эта ностальгия просыпается.

С. Андрияка

– Правильно. Потому что, вы понимаете, над нами не довлело самое страшное, что довлеет сегодня и что, кстати, тоже очень сильно калечит душу – это деньги, это коммерциализация, которая идет везде. Она захватывает всю нашу жизнь, к сожалению. Иногда даже касается и Церкви, это тоже тяжелое дело. И вот, на мой взгляд, мы просто были свободны от этого. Вот вы знаете, люди же собираются, собирались ну в советское время там, ну может быть, не говорили там о религиях, там о каких-то вопросах веры, может быть, это только в узком кругу обсуждалось. Но люди, допустим, говорили о том, что они прочли какую-то книгу интересную, они были на каком-то замечательном спектакле, они были на замечательном концерте. Но никто никогда не говорил там о своей зарплате, о том, где сколько заработать, как можно там продвинуться по иерархической лестнице и опять-таки больше зарабатывать, больше получать, у тебя будет больше денег, больше материальных возможностей. Об этом просто даже не было никакого разговора. Ну по крайней мере, вот в тех кругах, в которых я находился и жил, никто об этом не говорил.

К. Мацан

– А сейчас вы реально вокруг себя такие разговоры слышите?

С. Андрияка

– Конечно. А в основном, ну вот понимаете, вот у меня студенты. Студенты, молодежь – это ребята, которым лет там ну в районе 20, там, может быть, чуть младше, чуть старше. Вот это та молодежь, которая, безусловно, она в этой жизни хочет, во-первых, очень многое сразу и чтобы все было, в первую очередь материальное. Они очень многого хотят добиться, чтобы вот устроиться в жизни, чтобы больше зарабатывать. То есть у них заработок и деньги являются во многом определяющими, потому что сегодняшняя жизнь во многом им диктует: если ты хочешь, чтобы чего-то ты добился, самое главное это деньги. Вот будут у тебя деньги – будет у тебя все. Такая точка зрения, к сожалению, она сегодня господствует в обществе, во всем обществе. А у нас этого не было. Более того, ну если касаться вопросов религии. Вот Суриковский институт, в который я поступил, ну он настолько был в этом плане демократичен в советское время. Я поступил в 76-м году, ну и вот шесть лет в институте, я вам могу сказать, мы могли свободно читать все что угодно. Ты хочешь читать Коран – читай Коран, ничего тебе за это не будет. Хочешь читать Библию – читай Библию. Хочешь читать там «Майн кампф» Гитлера – пожалуйста, читай «Майн кампф» Гитлера.

А. Пичугин

– Ну вас как на творческих махнули рукой.

С. Андрияка

– Вы знаете, просто, наверное, в творчестве, ну вот я, допустим, о Туринской Плащанице узнал сразу. В 78-м году эти материалы были нам все доступны о Туринской Плащанице сразу. Это не то что там вот недавно что-то, потом открыто было. Нет, все было известно. Моуди там, «Жизнь после смерти», мы все эти материалы имели сразу, тут же. Ну и многое другое. Ну в общем как-то я не ощущал. Мы приглашали в Суриковский институт там академика Раушенбаха, к примеру, который читал откровенно, в общем, лекции, которые явно были не построены на просто научном атеизме, это совершенно другие были лекции. Приходили к нам многие православные писатели, выступали.

А. Пичугин

– Так видите, это я еще почему спрашиваю вас об этом. Это и время такое было, когда те люди были живы, когда еще были живы представители дореволюционной культуры. Ну что такое, собственно говоря, конец, середина 60-х – это Лианозовская группа еще жива, еще в которую входят люди, чье творчество начиналось до революции. Это, если мы говорим о религии, наследники русских религиозных философов, их ученики, дожившие и не эмигрировавшие.

С. Андрияка

– Да, совершенно верно.

А. Пичугин

– И это все, мне кажется, очень сильно подпитывало творчество.

С. Андрияка

– Это и подпитывало творчество и самое главное что, понимаете, ну люди просто занимались вот именно вот искусством, искусством светлым. Потому что были другие задачи. Потому что как только, ну это на мой взгляд, я может быть, ошибаюсь здесь, и вы меня поправите, но я считаю, как только деньги вмешиваются в культуру, в искусство, так сразу страдает культура.

К. Мацан

– Вот смотрите, я бы хотел еще раз коснуться той мысли, которую вы озвучили в начале программы, когда мы говорили о вашей выставке юбилейной, которая, напомню, сейчас идет в музее-заповеднике «Царицыно», о том, что выставленные там работы для вас оставляют ощущение того, что сделано мало. Наверное, когда отмечаешь юбилей, 60 лет и думаешь, что вот сделано при всем том, что сделано количественно много, но сделано мало и меньше, чем могло бы быть, понимаешь, что сделано все равно больше, чем еще успеется сделать в будущем. Потому что жизнь человека конечна.

С. Андрияка

– Конечно.

К. Мацан

– Наверное, юбилей через пять лет, через десять лет тоже будет оставлять ощущение, что сделано мало, не все. При этом часто думают, что художник живет своим творчеством, смысл жизни в творчестве. А если творчество так или иначе не дает полного удовлетворения и оставляет ощущение того, что все равно мало сделано, получается, смысл жизни не в творчестве?

С. Андрияка

– Нет, вы знаете, вот насчет удовлетворения, понимаете, если ты пошел по линии искусства, то ты должен этим жить. Ну это мое глубокое убеждение. Так же как и музыкант, если он серьезный музыкант, он живет музыкой, он просто живет этим. Если он этим не живет, а у него это как ну некая профессиональная такая составляющая в жизни, это ну такого не должно быть. Понимаете, я всегда жил, живу и, наверное, буду остаток дней своих жить только искусством, только творчеством. Это было, есть и будет. Ну знаете, вот что такое жить искусством? Жить искусством это тогда, когда ни на минуту, ни на секунду, ни во сне, ни наяву ты не перестаешь быть художником. Ты не перестаешь писать мысленно все то, что ты видишь вокруг, ты это изображаешь. Вот так устроено сознание художника. Я тут недавно разговаривал с одним, ну человек монах уже, в общем, не буду называть фамилию, но в своем время закончивший художественный вуз. Ну как бы, ну можно так сказать, отравленный искусством или, по крайней мере, приобщившийся к искусству профессионально. И он мне говорит, ты знаешь, я до сих пор не могу отделаться от некоторых вещей, которые присущи вот жизни в искусстве, когда ты все видишь и изображаешь, ну как художник изображаешь. Ну я иногда думаю, ну наверное, я вот такой вот, ну неправильный, наверное, это не должно так быть, надо как-то... Но это нельзя изменить. И ну сколько я себя помню, вот я родился, вот с тех пор я весь мир воспринимал через цвет, через краски. Я не знаю, не понимаю, что такое черно-белый сон. Ну а вот дальше всю свою жизнь я все время все изображаю. Я вот общаясь с вами, гладя на вас, я как бы вас тоже пишу мысленно. И это меня не оставляет, я не могу по-другому.

А. Пичугин

– Это интересно очень. Спасибо.

К. Мацан

– Спасибо огромное за эту беседу. Я еще раз напомню, что в музее-заповеднике «Царицыно» сейчас, в эти дни и до мая месяца, да, если не ошибаюсь...

С. Андрияка

– До 10 мая будет эта выставка.

К. Мацан

– Идет юбилейная выставка народного художника России, Сергея Николаевича Андрияки, который сегодня был с нами в программе «Светлый вечер». Спасибо огромное. В студии был мой коллега Алексей Пичугин, я Константин Мацан. До свидания.

А. Пичугин

– Всего хорошего. Счастливо.

С. Андрияка

– Спасибо.