«Современные отшельники»

В этом выпуске ведущие Радио ВЕРА Константин Мацан, Марина Борисова, Наталия Лангаммер, а также наш гость — настоятель Спасо-Преображенского Пронского монастыря в Рязанской области игумен Лука (Степанов) — поделились светлыми историям о современных отшельниках, о людях, которые оставили мирскую жизнь и посвятили себя Богу и уединению.

Ведущие: Константин Мацан, Марина Борисова, Наталия Лангаммер

---

К. Мацан

— «Светлые истории». Добрый вечер, дорогие друзья! В эфире Радио ВЕРА программа «Светлые истории». Как всегда в это время на волнах нашей радиостанции мы рады вас приветствовать. Программа «Светлые истории», программа, которую можно не только слушать, но и смотреть, на нашем сайте radiovera.ru или на нашей страничке во Вконтакте. Пожалуйста, мы всех туда приглашаем. Пишите ваши комментарии и пишите ваши истории. Мы регулярно их собираем. Не в каждой программе это получается, но когда накапливается критическая масса прекрасных историй, мы их зачитываем у нас в программе с удовольствием. А однажды мы даже создали целую программу только из историй ваших, дорогие слушатели-зрители. Поэтому не пренебрегайте возможностью, и площадка страничка Радио ВЕРА во Вконтакте для этого даёт прекрасный повод. Я ещё раз вас приветствую, у микрофона Константин Мацан. В студии, как всегда, ведущие Радио ВЕРА, мои дорогие коллеги. Марина Борисова, добрый вечер.

М. Борисова

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И Наталья Лангаммер, привет.

Н. Лангаммер

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И наш сегодняшний гость — игумен Лука Степанов, заведующий кафедрой теологии Рязанского государственного университета, настоятель Спасской и Пронской пустыни. Добрый вечер.

Игумен Лука (Степанов)

— Приветствую вас, друзья.

К. Мацан

— Ну что ж, «Светлые истории», а это значит, мы делимся самым дорогим, самым сокровенным, самым приятным А иногда неприятным, иногда тем, что как-то задевает чувствительная тема. У нас нередко, когда плачут в программе «Светлые истории», но это какие-то всё равно слёзы, возвышающие душу, и мы надеемся, возвышающие в каком-то смысле настроение наших слушателей. А тема наша сегодняшняя замечательная про современных отшельников. Вот кто такой современный отшельник? Есть ли он или нет? Как он выглядит? Ведь, казалось бы, уединиться для общения с Богом, для молитвы, для духовного делания, это как-то приличествует любому христианину, не только монаху, хотя неслучайно сегодня наш гость монах. Вот про это сегодня будем истории вспоминать. По традиции гостю первое слово.

Игумен Лука (Степанов)

— Да, тема безмолвия, уединения, кажется, должна быть одна из самых первостепенных, поскольку христианство призывает нас как раз уединиться от суеты мирской и, взяв ярмо в юности своей, как у ветхозаветного пророка сказано, сесть наедине и умолкнуть. С этого начинается обращение. Но при этом всякий знает, что наше время как раз менее всего предназначено, чтобы уйти из поля досягаемости сетей, компьютерных, электронных, всяких девайсов. И состояние оторванности от коммуникации с миром погружает людей современных в какую-то печаль, даже если ты уже спрятался за стенами монастыря. Да, это уединение при этом самое необходимое какое-то условие, о котором Христос говорит при описании молитвы: «Войди в клеть свою, помолись Отцу твоему, Который в тайне». Так что и закон молитвы начинается тоже с уединения. Закон богословия тоже из воспоминаний святоотеческих. Сначала бывает безмолвие, а потом бывает молитва, а потом бывает богословие в душе человека. Ну, а где же место затвору и уединению в наше время? Я скажу, что это одно из изумительных зрелищ моей юности. Это те братья, с которыми свёл меня Господь в 90-е годы, при начале монашеской жизни. Кстати сказать, мне кажется, это шедевр всемирного значения — «Не святые святые» книжка. Это же тоже её основание в том, что представлены удалённики, удалённики от мира, почти современные, в их такой невидимой миру красе и такой силе их воздействия на современников. А я оказался на Афонском подворье в Москве в начале 90-х, когда оно только созидалось, и целый поток молодёжи от Троице-Сергиевой Лавры, направляемые и даже по преимуществу из Казахстана, переезжающий наши соотечественники, молодёжь и дети священников, и речь-то идёт причём в основном о мальчишках, Там были у нас, конечно, и зрелые мужи, которые оказывались в обители, но в основном это было юношество с разных уголков России, которые направлялись за ответом на свой вопрос об уходе из мира в Лавру по преимуществу к отцу Науму, который сам был, Царство Небесное этому чтимому старцу нашему, лаврскому, который сам с Казахстаном имел самую близкую жизненную связь, кажется, оттуда уже, оказавшись уже в Троице-Сергиевой лавре, уже зайдя на это духовническое служение, поэтому по этой народной славе и известности к нему направлялись за советом, куда направить свои стопы, куда уйти из мира, Эти, знаете, не то что десятки, сотни молодых людей. Это сейчас говорят, даже недавно я слышал при Святейшем Патриархе Кирилле, который собрал игуменов для очередного собрания в Москве, сказал о той ситуации, что сейчас молодежи, стремящийся удалиться на наш Северный Афон, минимум, раньше, говорит, 15 человек хотя бы в год, примерно, приезжали из них человек пять с серьёзными намерениями удалиться, уединиться. Сейчас, говорит, нету и малой части этого. Общая ситуация какая-то по воспитанию молодёжи к тому складывается, что такого желания всё меньше. А вот тогда, когда шлюзы открылись, и накопившийся десятилетиями какой-то потенциал вот этого устремления ко Христу, и удаление от мира, хотя еще на молодых людях, которые не так много прожили, тогда это почему-то было всеобщим движением. Мне, во всех случаях, так казалось, тоже вовлеченному в этот процесс и пожелавшему уйти из мира творческого, из мира моего московского. Хотя оказалось, что это не так уж далеко. Мой затвор и мое устранение, оно оказалось на Таганке, возле любимого кинотеатра «Иллюзион». Это наше Афонское подворье, в двухстах метрах от такого моего средства миропознания и лучшей мировой режиссуры. Так уж оказалось по призванию. И именно там большое количество этих юношей, сотни, мне кажется, за эти годы нашего там пребывания приходили, перераспределялись в другие обители, уезжали в Ярославскую область, в Абхазию, на Кипр.

М. Борисова

— В Абхазию, да, в Новоафонский?

Игумен Лука (Степанов)

— Да, начинались как раз тоже с нас, хоть это не было основательно укомплектовано уже и канонически обосновано, что привело к каким-то там кризисным этапам, но именно там формировались эти первые группы по Новому Афону. Ну, связи с теми самыми горными, кавказскими подвижниками, они всегда как-то поддерживались. Псху, другие какие-то знаменитые места уединения наших подвижников во времена советских гонений, они как-то тоже актуализировались. Разговоры о них и поездки туда, братья, которые приходили в результате на Афонское подворье, и прямо от первых рук сведения о том, как живут эти настоящие затворники, ушедшие из мира в связи с гонениями советских времен и уже основавшие там чудесное своё молитвенное жительство. Ну, а там были попытки как-то реставрации духовной Нового Афона, ну, там ситуация по-прежнему тяжёлая. Неразрешимые, но какие-то движения, тем не менее, были. Были попытки наших братий в уединении на горах Кипра основаться. Границы открыты, и какой-то при поддержке со стороны духовника кое-кто такие первопроходцы жительства там появлялись. На Святой горе Афон, ну, это по преимуществу, мне кажется, место где искали и нашли уединения многие из тогда явившихся в Москву, в Троице-Сергиеву Лавру, потом на Афонское подворье, братией, но всё это тоже сейчас и тогда было, имело свои особые трудности, и сейчас они остаются в связи с канонической подчиненностью территории Святой Горы Афон, Константинопольскому Патриархату, хотя во все времена, еще в XIX веке, даже наши святые говорили самым категорическим образом о том, что нужно русской царской власти жестко определить, кто на Афоне подлинный хозяин, что это русская православная церковь, и ее там присутствие монашеское действительно и по тому времени являлось самым авторитетным и весомым, и поддержка Русской церкви, в том числе и материальная, была законом выживания для многих греческих монастырей. Ну, пока, к сожалению, так как есть, но русский Пантелеймонов монастырь остаётся там, и он стал местом жительства многих из тех братьев, кто вот тогда ещё нащупывал для себя дорогу к к безмолвию и уединению от мира. И так нашел. Вот в том и парадокс, мне кажется, все-таки по прямой, поближе к нашей теме, сегодняшней возвращаясь, в том, что уединение оказывается не совсем в дремучем лесу. И поиск современного отшельничества по преимуществу посвящен организации своей жизни, в её каком-то максимально удалённом от земных служений, пристрастий положении. А это, как я видел из опыта своего собственного воцерковления с моим батюшкой, который меня наставлял, очень много замечательной молитвенной жизни, сосредоточенных уединенников, в своих квартирках в Москве со своей какой-нибудь нехитрой должностью, которую они выполняли, и вообще от уст батюшки я немного слышал призывов к удалению в какие-нибудь дремучие пустыни, далекие деревни. Некоторые духовники, известно, что рекомендовали там «продавай в Москве хату, селись рядом с Дивеевым, там, у канавки, ты будешь благонадёжен. Антихрист её не перешагнёт, и ты за неё держись». А на практике из этого мало что иногда хорошего выходило.

Н. Лангаммер

— У цивилизованного человека, наверное, это сейчас очень трудно, да?

Игумен Лука (Степанов)

— Вы знаете, один очень опытный духовник говорил: «Ты знаешь что? Ты для опыта мне сначала ключи, закрой свою квартиру, мне ключи отдай на год и поезжай, и посмотришь, как ты там кому будешь нужна, не продавай квартиру, как тебе советуют, а просто ключи мне отдай, как будто у тебя её нет, а потом через год получишь, посмотришь, как у тебя вообще всё устроится». И действительно, реальность вот этого удаления куда-то на непонятные хлеба, неизвестного какого-то происхождения, кто тебя будет там поддерживать, где ты будешь жить. Ведь раньше интересно, в дореволюционные времена при поступлении в монастырь надо было вклад особый делать, за счет чего тебя будут прокармливать. Ты как-то покупал, другими словами, свою келью, место, возможность пропитания тем финансовым участием, которое вносил. Как-то сейчас это выглядит очень прагматично, но как-то практично.

К. Мацан

—  «Светлые истории» рассказываем мы сегодня на Радио ВЕРА, ведущие Радио ВЕРА, мои дорогие коллеги, Марина Борисова, Наталья Лангаммер, я, Константин Мацан, и наш сегодняшний гость, игумен Лука Степанов, заведующий кафедрой теологии Рязанского государственного университета, настоятель Спасской Пронской пустыни. Мы движемся дальше, вспоминая разные истории. Наверное, теперь я вот слово Наташе передам, а мы вот к тому богатейшему опыту отца Луки, который у вас есть по части отшельничества, мы будем обращаться все время.

Н. Лангаммер

— А я как раз, когда готовилась к этой программе, я подумала, что, наверное, я буду таким диссонансом здесь, потому что все, кого я вспомнила, как бы в образе отшельников, максимальное, что я видела, это люди, которые затворились в себе, при этом оставаясь, ну, всё равно волей и неволей. на виду. Я троих вспомнила. Первая мы, когда я поехала, была около Афона в Уранополисе. Я познакомилась там, ну, мы со знакомыми ездили, с группой паломников, они были украинцы, и во главе был, там, назовём его отец Евлохий, который где-то в монастыре на границе Молдавии там с чем-то. Он был в монастыре, он игумен, в женском. И вот ему волей и неволей приходилось быть затворником, потому что монах в женском монастыре, ну это вообще нетрадиционно как бы не принято, и ему было очень сложно. Мы сидели на этой веранде в Уранополисе вечером, уже когда они вернулись с Афона, и он говорил, что я привык, вот мне говорили все: глаза долу опускай, а я, говорит, потом услышал рекомендацию: «Да ты смотри поверх, поверь, тебе будет проще жить». Удивительный человек. Я его застала как раз на выдохе после духовного такого подвига на Афоне. Они поднимались на гору, и мы сидели вечером: цикады, это такое приятное времяпрепровождение, и я видела, сколько людей на него смотрит, как на старца. То есть это такой духовно богатый был человек, который очень просто выглядел. Он такой прям простой, как-то так по-простому говорил. И я даже почувствовала себя неловко, что я оказалась без косынки при нём. Ну, какая косынка? Ну, как бы я отдыхала там рядом где-то в отеле, тут вот мы приехали, такой вот разговор, я вроде как чинно одета прилично, но вот была без косынки, и это как-то показалось даже смутительным в тот момент. Замечательный батюшка, с которым мы поддерживали отношения. Он потом звонил, спрашивал, как дела. То есть он так прям проникся. А потом, когда он приезжал в Москву, мы ему квартиру предоставили. Сами на даче жили. Мы приезжаем через два дня. И толпа народу на нашем этаже, мы выходим, люди так смотрят, что мы в квартиру идем, говорят: «Вы тоже к отцу Евлохию?» Типа тут очередь, значит. Ну типа да, мы тоже к отцу Евлохию. То есть куда бы он ни приехал, у него было много чад, и многие питались от этого источника. Ну вот был ли это затворник? Внутренне, да. Внешне он общался с людьми, был всегда открыт. Наверное, второй человек, которого я знала, ныне он схииеромонах в Николо-Угрешском монастыре, кстати, единственный, и это возобновление традиции схимничества спустя много-много десятилетий. Отец Андроник, я его назову по имени, как действительно есть, но сейчас у него имя другое. Удивительный человек, вообще спокойный. Я пришла, говорю: батюшка, вот так, так, так, рассказываю, говорю, вы, наверное, меня осуждаете. Да нет, я давно уже никого не осуждаю. То есть он в каком-то мире в своём был. Очень простой в общении, очень открытый. При этом он больной человек. Мы его госпитализировали в институт геронтологии, то есть ему было там 50 с чем-то, а возраст ему ставили за 70. Вот такое служение людям. Вот так вот он износился, всегда открыт был, всегда очень прост в общении. Вот это такая простота, да, характеризует этих духовных людей. И третий — отец Киприан Ященко. Я с ним познакомилась совершенно случайно. Это вообще какая-то удивительная история. Я тогда только уверовала, воцерковилась, но я журналист телевизионный, я написала в интернете, в соцсетях, хочу делать православное телевидение. Ну, вот так. И мне начали писать какие-то люди. Написала Марина Шраменко, которая тогда руководила каналом «Радость моя», предложила к ней прийти. Мы стали затеивать программу «Совы», которую мы потом выпустили с Костей, с участием Кости, Киры Лаврентьевой, Саши Лаврентьева. И тогда она мне дала знакомого человека, который там должен был заняться бухгалтерией, ну, бюджет сделать. Он меня познакомил со своим братом металлургом. Брат металлург меня пригласил к знакомому архитектору. Православные люди, вот так ты попадаешь, и начинаются вот эти вот связи, перемещения. И мы собрались в компании где-то у этого архитектора, хорошо посидели, тепло пообщались, совершенно незнакомые люди. А я параллельно еще с кем-то встретилась, рассказываю, что я хочу делать телевидение православное. Мне говорят: «Тебе бы к отцу Киприану Ященко». Ну он там на таких высотах. Я говорю: ну да, сейчас как бы я найду отца Киприана Ященко и скажу, что я хочу делать православное телевидение. Он только этого и ждет типа. И вот я приезжаю на вторую встречу к этому архитектору. Все суетятся, суетятся. Я говорю: что происходит? Так, это сейчас батюшка приедет. Я говорю, какой? Отец Киприан Ященко. Ну вот как? И он приезжает с идеей создать православный телеканал. Эта идея была не его, а заказ тогда еще Дмитрия Медведева, вернее, Светланы Медведевой, с которыми он работал. И компания-то совершенно не телевизионная, и я там, значит, посреди них. И начинаем обсуждать, как это сделать. И рождается идея сделать такой анонс из кадров существующих уже каких-то программ, анонс потенциальных программ, в том числе вот «Совы» мы там прописали, и сделала я этот видеоанонс. Отец Киприан со мной поработал и говорит: «А поехали со мной на святую землю снимать фильм». То есть это в течение месяца. Я первый год в церкви, я даже Евангелие до конца не прочитала. И когда этот фильм снимала, я помню, что мне очень хотелось рассказать про Иордан и сразу про Галилейское озеро. Но мне там по хронологии мешали некоторые события из жизни Христа. Я говорю: а нельзя как-то это подвинуть духовнику? Он говорит: ну вообще как-то не очень правильно. Да, я говорю, ну там же водоём-то один, я хочу через водоём перейти. Он говорит: ну, конечно, ты можешь, но как-то это странно. То есть я на таком вот уровне была неофитском, и фильм родился «Прочитать Евангелие ножками» как раз о паломничестве отца Киприана. И он меня тогда удивил тоже вот своей этой простотой, теплом. У меня даже в фильме есть кадр, как человек плачет на исповеди, он так слезку вытирает. Вот он такой очень тёплый был, и ему стало плохо. Мы все перепугались, потом я вижу, что он сидит так где-то на приступочке на Елеонской горе. Я говорю: отец Киприан, как вы? Он говорит: «Слава Богу за всё, но не дай Бог никому». Вот такая фраза в его стиле. Потом уже с ним работая, я узнала, что он не спит по ночам, он спит, когда есть время. В машине или такое кресло у него стояло, там на спинке написано: «Игумен Киприан». И вот кто-то говорит: «Батюшка уснул», и это там час-два в день бывает, и мы как-то вот осторожно его не беспокоим. Вот он абсолютно в миру, сколько он делает проектов, да, и «Лучезарный ангел» фестиваль, и духовно-нравственная культура, и журнал «Покров», и чего он только не придумывает, что через него не проходит, и не заваривается, не заквашивается вот в этом коллективе. Но он затворник внутренний, на мой взгляд?

Игумен Лука (Степанов)

— Да, и главное его служение, мне кажется, всё-таки посвящено старцу преподобному Паисию Святогорцу, который как раз во всей полноте является и затворником, и подвижником святогорским, и его сближение, его благодатная помощь для наших соотечественников — это как раз одна из главнейших линий служения отца Киприана, моего однокурсника по выпуску. Мы с ним и выпускники Свято-Тихоновского университета, самого первого его выпуска, когда еще Патриарх Алексей II вручал нам диплом о его завершении. Да, так что, действительно, это замечательно, что вы привели такой пример, и действительно, как раз, мне кажется, это точное подтверждение его собственного, такого по-настоящему монашеского и затворнического устроения, как раз служения славе преподобного Паисия Святогорца. Вот и этот домик возле Троице-Сергиевой Лавры, где действительно ты попадаешь в эту уединенную келью старца на Святой горе Афон. Это действительно именно то самое звучание благодатного затвора, уединения, которые всегда видите и на Афоне, «и вчера и днесь, и той же во веки», получается.

Н. Лангаммер

— А я не знаю, отец Лука, вот я боюсь как бы напутать факты. Вы, наверное, знаете эту историю, что его супруга болела онкологией, и, собственно, она хотела перед смертью принять монашество. И, по-моему, они поехали к старцу, в Троице-Сергиеву Лавру,и им сказали, ну, как бы, ты да, а отцу Киприану, тогда ещё Владимиру, что, ну, а ты-то что, останешься в миру? И ты тоже постригайся. Он постригся, она постриглась, но она, насколько я знаю, по сей день жива. Она где-то в затворе как раз в полном.

Игумен Лука (Степанов)

— Это бывает. У меня есть друзья в Савино-Сторожевском монастыре, совсем уже умирает брат, получает благословение на схимнический постриг, и как новенький потом после этого продолжает свое служение.

К. Мацан

— Это когда ты рассказывала про то, что батюшке стало как-то нехорошо. Ну, понятно же, Святая Земля, жарко, в конце концов. Я почему-то вспоминаю историю, она не прям затворная, но она как-то вот... В продолжении этого сюжета. Группа паломников собирается в Москве, собирается ехать на Святую Землю, на Светлую Седмицу, ну и какие-то организационные собрания. И священника спрашивают: «Батюшка, а вот скажите, а у нас страховка предусмотрена для поездки? Ну там мало ли что, люди возрастные». Он говорит: «Конечно, предусмотрена, да, у всех будет страховка. Мы очень все ответственно подходим к организации паломничества». «Скажите, а вот такой неудобный вопрос: а вот как это вот, а вот кончина входит в эту страховку, если что?» Священник подумал, говорит: «Братья и сестры, мы едем с вами на Святую Землю на Светлой Седмице. Сподобиться преставиться на Святой Земле на Светлой Седмице, мы на такую честь, мы этого не достойны. Поэтому мы все вернемся живыми».

Н. Лангаммер

— Отец Киприан тогда на Святой Земле, была пара, и он их повенчал. Это очень красиво было в Иерусалиме, в Троицком соборе. И он их венчал, и потом говорит: ну что, в следующий раз кого-нибудь покрестим, отпоём. Вот это вот про кончину на Святой Земле.

К. Мацан

— Отшельники как-то просто относятся к этому.

Игумен Лука (Степанов)

— Когда вы упомянули о том, как духовник, окружённый духовными чадами, сохраняет при этом какую-то свою уединённость и с Богом такое общение, и мне вспомнилась тоже одна удивительная зарубежная история, когда я по приглашению там тогда испанского нашего православного молодежного общества нашей Русской Православной церкви, которая там в Испании тоже представлена молодежью, был в тех краях, и меня пригласили посетить духовника, знаменитого духовника, схиигумена, который приехал для окормления своих духовных чад из Канады. Он находился уже много лет в Канаде, у него тоже афонское происхождение, выходец он Свято-Пантелеймоного монастыря, и я увиделся с ним. Принимал он в одном из номеров приличного отеля в Испании, и я не очень представлял себе, насколько у него на этом курорте курортный образ жизни. И он мне рассказал, что здесь он на недельку для того, чтобы поисповедовать тех чад, которые там оказались многочисленными своими, либо постоянными, либо наездами живущие в тех испанских краях, наши православные люди. И он это время, всё, которое пребывает там, как и свойственно ему, он мне сказал, что с тех пор, как получил подрясник, он никогда его не снимал. Подрясник получает братия в самые первые месяцы своего присутствия в монастыре обычно, когда поступает, никогда его не снимал и тут не снимает никогда. Он находится в келье в этом приличном отеле, один раз в день спускаясь перекусить в ресторане и улетает также в аэропорт, отправляется по завершении своего приема, то есть практически прилетая в такой край, очевидно курортный, полный радостей жизни, он совершенно сохранялся в обычном для себя привычном устроении и образе жизни, в постоянном ограничении своей комнатой, окормление тех, кто приходит. Я среди них был таким рычагом, сказав мне что-то очень важное. И удивительно, что всё это время никакого ни моря, никакого-то иного выхода, передвижения. Это всё-таки целый перелёт из-за океана.

К. Мацан

— Мы вернёмся к «Светлым историям» после небольшой паузы. Дорогие друзья, не переключайтесь

К. Мацан

—  «Светлые истории» продолжаем мы рассказывать на Радио ВЕРА, как всегда, в этом часе нашего вечернего вещания на волнах нашей радиостанции, в студии ведущие Радио ВЕРА мои дорогие коллеги Марина Борисова, Наталья Лангаммер, я, Константин Мацан, и наш сегодняшний гость игумен Лука Степанов, заведующий кафедрой теологии Рязанского государственного университета, настоятель Спасской Пронской пустыни. Знаете, вот вы сейчас, отец Лука, рассказывали про замечательного подвижника, который, прилетая в фешенебельное хорошее место, никакими благами цивилизации не пользовался. То есть, видимо, ему было бы всё равно, если бы его поселили в гараже. По большому счёту, ему было бы всё равно, где жить. Я вспомнил на эту тему, знаете, это вот... Кстати, как-то тоже, наверное, касается такой нашей темы внутреннего отшельничества. Вот практика жизнью показывает, что когда человеку чего-то очень хочется, ему это Господь не даёт. А вот даёт тому, кому этого совершенно не хочется, поэтому для него это не становится искушением. Вот у меня был в жизни случай, я наблюдал разговоры, как это общение длительное двух подруг, очень хороших подруг, одна из которых работала фотографом в достаточно модных журналах. И она постоянно летала по миру на всякие там показы мод, там-то, там-то, Париж, Нью-Йорк, Лондон, всё что угодно. Но сама она по жизни ходила в пижамах, даже не красилась. Вот ей это всё было настолько неинтересно. То есть она выходила из дома, вот что было удобное под рукой, и ей, знаете, все вот парижи, лондоны и так далее, ну как бы работа-работа. Она это как бы воспринимала с благодарностью, но она вообще от этого не кайфовала. Она просто работала. А вторая, которая, подруга её, которая работала в какой-то компании, в какой-то фирме, вот этот был такой тип девушки, которая, ну, очень следила за всеми модными трендами, за вот обновлениями одежды, косметики. И она говорит: мне бы твою вот работу, я бы просто бы, наверное, вот от счастья бы с ума бы сходила, а ты мотаешься и даже не ценишь вот тех всех мест, куда ты попадаешь. А первой ей всё это, в общем-то, не то, чтобы не нужно, она к этому очень спокойно относилась. Вот так вот, наверное, и происходит, мне кажется, что когда у человека есть какое-то внутреннее отшельничество в этом смысле, то вот все вот эти блага и радости жизни, они начинают тебя искушать, они тобой не завладевают, поэтому тебе и Господь даёт. А вот тому человеку, которым это могло бы завладеть как страсть, вот оттого Господь это удаляет.

Игумен Лука (Степанов)

— Ну, это уже определённое, можно сказать, даже благодатное состояние. Такая способность к внутрьпребыванию, к независимости от окружающего мнения и отзывов. Но это бывает или как дар Божий, наверное, но в результате всё-таки некоторых трудов по жизни, которые уже с определённой основательностью украшают душу человека. Но всё-таки по преимуществу для этого нужны какие-то внешние пути. Так что наивно, как рассказывается в одном из патериков, старец, проходя по делам послушания из города, видит молодого монаха, выходящего из кабака, и сказал ему: «Брат, уместно ли для монашества посещение таких дел?» Он говорит: «Оставь, старик, главное, чистота сердечная». Он говорит: «Вот дело-то какое чудное. Я 50 лет в пустыне пребываю и чистоты сердечной не стяжал, а этот хлопец гарный в кабаке чистоту сердечную уже получил, дар этот чудесный». Вот, конечно, всё-таки как говорил святитель Игнатий Брянчанинов, всё-таки в новоначальных во многом внутреннее устроение сообразуется с внешним. Поэтому, разумеется, приходится искать вожделевших в эту самую внутреннюю, внутренний мир и безмолвие, искать безмолвные обстановки.

К. Мацан

— Марина, какая у вас сегодня история?

М. Борисова

— Да вот на фоне всего вышесказанного совершенно нетрадиционная. На самом деле она именно как раз может быть традиционная, потому что мне самой не довелось видеть отшельников на горах Кавказа. Хотя, естественно, как многие пришедшие в церковь в 70-е и 80-е годы, я о них и слышала, и видела людей, которые к ним каким-то образом попадали. Но самой вот не довелось. Но опосредованно посчастливилось. Мы отдыхали в Абхазии, недалеко от Нового Афона. А тогда на Новом Афоне была турбаза, и одно из строений, такое, по-видимому, техническое. Его в советское время преобразовали в такой барак типичный для Советского Союза. И в этом бараке там много людей всяких разных жило. И моя тогда квартирная хозяйка всегда очень ждала летнего сезона, потому что он давал ей полное моральное право отвлечься от семейных дел, и гостей, которые приезжали в отпуск из Центральной России, вот из Москвы, в частности, к ней много священников приезжало с семьями, повозить по святым местам, повозить, везде все показать и заодно самой тоже пропутешествовать. И она меня пригласила составить ей компанию. Она говорит, тут в Новом Афоне, в бараке, живут две удивительные женщины, и одна из них очень больна, она уже лет шесть практически не встает с кровати. Давай мы туда съездим и гостинец отвезем, арбуз там, еще что-то, в общем, утешение. Ну, естественно, я сказала, давай поедем, безусловно. И вот мы приехали в этот барак, маленькая комнатушка, в ней две кровати и две женщины, и они начинают рассказывать свою историю. Оказалось, что во время голода в 30-е годы, в конце 20-х и в начале 30-х годов, они, перемещаясь в пространстве в поисках мест, где можно хоть чего-нибудь поесть и подкормиться, так вот доперемещались до Абхазии. И совершенно неожиданно подружились с девушкой, которая была дочерью местного князя, в свое время подарившего землю афонским монахам, которые открывали там новоафонский монастырь. И так получилось, что эта дружба с этой княжной подружила их и с остатками новоафонских монахов, которых из монастыря уже к тому времени выгнали, но там был еще маслобойка, был кирпичный заводик, а поскольку местные люди очень ленивые, они с удовольствием оставили в качестве рабочего персонала нескольких монахов, которые просто знали, как добывать это масло и как делать эти кирпичи. И так эти две девушки из Центральной России стали духовными чадами одного из новоафонских монахов. Но это счастье продолжалось до 1937 года, когда по спискам подбирали всех, кто на побережье ещё оставался из священства и монашества, и в неизвестном направлении они все сгинули, и никто больше никогда не знал, где, как и где похоронены. А девушки эти остались. И так сложилось, поскольку они уже к тому моменту были своими, история как в партизанском отряде. Они стали связными. Связными между большой землей и отшельниками, которые спасались на горах по благословению каждый своего старца, но поскольку было слишком опасно, учитывая всё окружающее, напрямую с ними держать контакт, были какие-то серединные такие станции перехвата, то есть места, где оставляли какие-то там керосин, масло, муку, ещё что-то необходимое, могли какую-то корреспонденцию получить, то есть вот такое место сообщения с внешним миром. И они были проводниками, потому что мало кто знал, как добраться до этих мест. Конечно, когда я слышала эти рассказы, это казалось таким приключением в духе Фенимора Купера. Но, к несчастью, уж не знаю, может, к счастью для того, чтобы сохранить об этом память, я могу засвидетельствовать, что вплоть до самого конца советской власти преследование отшельников на горах Кавказа не прекращалось. Уже при Горбачёве в 1986 году был рейд милицейский, мы как раз там были, на побережье, когда милицейские вертолёты летали по ущельям, высматривали кельи, если можно было где-то там посадить этот вертолет, они сажали вертолет. Эти строения они разрушали и выкидывали в пропасть. А отшельников они увозили в участок, оформляли и по этапу, как правонарушителей, как уголовников отправляли по месту постоянной прописки. Хотя там могло уже никого не быть, ни родных, ни близких, ни места, где можно жить на самом деле. В общем, это никого совершенно не интересовало. Это соблюдение паспортного режима в советские времена. И это продолжалось вот буквально до самого последнего времени, до конца 80-х годов. А эти женщины, они были совершенно потрясающие, потому что они не только рассказывали о своей жизни и о жизни вот этих отшельников, которых они знали. Одна из них, действительно, она уже шесть лет была прикована к кровати, и она даже сама сесть не могла, у неё спинка к кровати была привязана с полотенцем, которым она работала как рычагом, чтобы себя поднять. Она откуда-то из-под матраса достала альбом со старыми фотографиями, где были фотографии высадки афонских монахов на то место, где потом был построен Новоафонский монастырь, где была фотография этого князя, который владел этой землёй, то есть вот исторический бэкграунд такой. И мы думали, что мы просто гостинцы привезём, немножко посидим, чтобы не утомлять больную женщину, и быстренько уйдём. Мы просидели у неё больше двух часов, и когда мы уходили, было такое ощущение, как будто это вот был Новый год, и нам подарили кучу подарков, и вот там где-то ёлка. То есть она сама собой представляла такой подарок и такой мощнейший заряд счастья. И поверить, что этот человек шесть лет не встает с кровати, было просто невозможно. И это только пребывание рядом с отшельниками. Я подумала, если только вот увидеть настоящего отшельника живьём, такое было бы впечатление.

Игумен Лука (Степанов)

— Да. На Кавказе и в Карпатах. Ну, особо, конечно, святая гора Афон остается местом, где находятся так называемые кельи. Келья именуется небольшая постройка рядом с храмом маленьким, в котором подвязывается два-три брата. Так что некоторые из наших, ну, не скажу романтиков, но всё-таки вот этой молодёжи, целеустремлённой в 90-е годы, нашли для себя место подвижничества в этих расселинах земных, в этих каменных пещерах, в этих небольших домиках, и с удивительными каким-то образом жизни. Во всяком случае, комментарии про них звучат всегда так как-то неожиданно и свежо. Одного из них встретил наш один друг, благодетель, когда он сам на Афон плыл из Уранополиса, на определенном этапе есть возможность при наличии документа, разрешающего въезд на Афон, уже направляться туда, и по хозяйственным делам один из братьев наших выезжал в Уранополис и возвращался радостный от встречи с ним. Вручает ему самую крупную европейскую купюру в 500 евро. Говорит: уж, пожалуйста, отче, там на ваши хозяйственные нужды, что там. Тот посидел, помялся, говорит: ты знаешь, я сейчас съездил, что-то взял, что нужно, забирай-ка её обратно, а то у меня одни помыслы посторонние, что теперь с ней делать, как её устраивать, сейчас что необходимо для моего уединения, то есть, что было необходимо, я сейчас приобрёл, а куда устраивать её, то это сейчас для моих мыслей. для моей внутренней жизни неполезно. Отдал ему обратно, он очень удивился. Реально, мне рассказывал наш один добрый приятель, потому что эта незапланированная купюра вносила какие-то неожиданные новшества и потребности передвижений дополнительных, которые не предусмотрены уединенным жительством. Когда посещали мы в не такие уж давние годы наших братьев, в том числе живущих в уединении, в особых частях Афона, это Керасия, в переводе с греческого Черешни, там определённо ещё более крутой склон, известный местом для подвижничества на той южной стороне Святой Горы. Так, как живёте-то? Говорит, да вот так, тихо. То у старца, если вдвоём живут, старец, например, по хозяйству, я что-то на продажу изготавливаю, потому что поддерживать надо. То старец что-нибудь изготавливает, я на хозяйстве. Вот огородик. Зачем, говорю? Ну, создаёшь себе тут небольшую суету. То есть огородик — это некоторое делание физическое, которое необходимо для наполнения иной формы молитвенного делания в твоей жизни, потому что понятно, что есть правило, служебный суточный круг, который составляет основу твоего делания, находясь в безмолвии. Этим и Феофан Затворник в своем Затворе давал пример всем прочим и последующим подвижникам. Это, в общем-то, испокон веков является правилом, монашеское правило, это всё-таки, особенно если есть священнослужители, это всё-таки исполнение богослужебного суточного круга. Но все 24 часа не будешь молиться. Есть время и для молитвы, и моления. Или как преподобный Паисий Величковский толковал райскую заповедь Адаму: «Делайте рай и храните». «Делайте рай» — это совершение богослужения, а «хранение» — это молитвенное пребывание между богослужениями. И вот как раз разные трудовые послушания, которые сами подвижники и уединённики сами для себя изобретают, они как раз и посвящены не столько тому, чтобы что-нибудь сделать, столько для того, чтобы во время этого производства молиться иным образом Господу.

К. Мацан

А—  «Светлые истории» рассказываем мы сегодня на Радио ВЕРА, ведущие радиостанции ВЕРА, мои дорогие коллеги Марина Борисова, Наталья Лангаммер, я Константин Мацан и наш сегодняшний гость игумен Лука Степанов, заведующий кафедрой теологии Рязанского государственного университета, настоятель Спасской Пронской пустыни. И вы знаете, то, что хотелось бы рассказать мне, оно как бы подытоживает все, что было сказано. Потому что, когда я тему услышал сегодняшнюю, начал о ней думать, про современных отшельников, мне вот она сразу стала понятна, о чем нужно сказать. Я последние дни недели, нахожусь под впечатлением от чтения текстов Сергея Фуделя. Недавно мы выпустили на Радио ВЕРА целый цикл из пяти программ. Я, готовясь к этому циклу, который весь был посвящен разным аспектам наследия Фуделя, его жизни, читал практически все, что опубликовано. Опубликовано, собственно, все, что он написал. Это трехтомное собрание сочинений, не очень большое, то есть не какие-то гигантские тома, но там три книги, в которые вошли его знаменитые работы «У стен церкви», «Воспоминания», «Путь отцов» и другие. И том писем. И вот вообще-то это человек, который действительно был отшельником, при этом вынужденным. Потому что сын священника, знаменитого московского священника Иосифа Фуделя, он родился и рос в дореволюционные годы в гуще, скажем так, русской интеллигенции. Это круг общения вот всех великих имён того времени. Это Флоренский, это Дурылин, это Новосёлов, это религиозно-философские собрания, это всякие теософские общества. Он не был теософом, само собой, он ходил из любопытства посмотреть, что это такие за странные новые религиозные сознания и так далее. То есть это, в общем-то, такая интеллектуальная богема. А с другой стороны, это глубоко церковная жизнь, глубоко церковная семья. Понятно, папа священник-подвижник, много лет служивший в Бутырской тюрьме, где Сергея Фуделя и крестили, в тюремном храме, а потом он туда попадет как арестант в эту же Бутырскую тюрьму. А потом отца перевели, его отца Иосифа Фуделя, в церковь на Арбате, и вот это вот центр Москвы. Ну, он, конечно, не такой, как сейчас центр Москвы, но всё равно. И вот это, в общем-то, юность такая достаточно с обширным кругом знакомств, а потом арест. В 23-м, по-моему, году первый арест в связи с выступлением Сергея Фуделя против обновленцев. И ссылка на пять лет в нынешний Сыктывкар, Усть-Сысольск.И это первое вынужденное отшельничество, затворничество, хотя в эту ссылку ехали вместе с ним буквально в одном вагоне очень многие видные иерархи церковные того времени, был такой православный вагон такой ехал, но все равно это вот уединение от всех. Потом он вернулся, а в 33-м году снова арест, не надолго, но второй, снова такое вынужденное уединение на исправительных работах, на которых он недолго пробыл, но всё-таки. А после войны третий арест, и всё это по одним и тем же статьям за веру, само собой, в том или ином виде, за то, что у Сергея Фуделя дома находили приют опальные архиереи, и он не порывал ни с кем связи. Конечно, это были наветы, конечно, никакой контрреволюционной деятельности он не вёл и не мог вести, но такое было время. И вот вся жизнь — вынужденное отшельничество. Но главное, и после этих трёх ссылок он живёт, ведь сначала в Липецкой области, в небольшом городе Усмань, после войны уже. И там он живёт долго, и там начинает писать. А потом в городе Покров, семья приезжает. И не имел права Сергей Фудель с семьёй жить в Москве, в крупном городе, потому что он ссыльный. И вот человек оказывается в таком вынужденном уединении и начинает писать. Уже после войны, в зрелом возрасте, как он говорит, собственно, цель его писания, он никогда не стремился быть, не знаю, философом, богословом, литератором. Цель была одна. Писал он и говорил, что «я видел людей святой жизни, а современные молодые люди их не видели, мне нужно о них рассказать». И это тот пример для меня. Я вот, готовясь к нашей программе, подумал о том, что вот, может быть, не было бы этого вынужденного отшельничества, не сложись так, жизнь, мы бы не знали вот того пронзительного стиля и пронзительной мыслительности Сергей Фуделя, который есть. Я не говорю, что слава Богу, там, хорошо, что были ссылки, нет, упаси Боже. Но вот его жизненный опыт вылился в итоге в то, что он написал, и это проникает до самого сердца, и это как раз к нашей теме. Вот когда у него был самый первый арест, ему было 23 года, и он очутился в камере в Бутырской тюрьме, и вот он такие пишет вещи, даже не 23, а 21 год ему был. И вот у него в воспоминаниях есть такое признание. Мне было тогда только 21 год, но мне, я помню, было до очевидности ясно, что происшедшая катастрофа — это Божье возмездие. Имеется в виду революция. Я понимал, что когда верующий человек отказывается от подвига своей веры, от какого-то узкого пути и страдания внутреннего, то Бог, если он еще благоволит его спасать, посылает ему страдания явные, болезни, лишения, скорби, чтобы хоть этим путем он принес плод жизни вечной. И у этих слов есть вполне понятная биографическая подоплёка, и в этом сам Фудель признаётся, собственно, и в этих словах, что у него был опыт, когда его благословили на священство, а он не пошёл за этим благословением. Был не готов, как он говорит. А потом случились события революционные, и вот эта его юность, и где, с одной стороны, бурная такая, ну, в каком-то смысле богемная жизнь, и, в общем-то, радостная жизнь. А с другой стороны, призыв на подвиг, на отречение от всего ради служения Церкви и Богу. Вот он тогда не пошел. И потом у него есть более поздние воспоминания, что мне тогда сказали, что сказал опытный духовник, что вот иди, тебе надо быть священником, если не пойдешь, будешь много страдать. И он говорит, я не пошёл, и начались страдания. Но вот тогда для него возникает эта важная тема узкого пути христианства, пути скорбей, пути какого-то самоотречения ради церкви, ради Бога от мира. И ведь это становится потом главной темой для всего его творчества, потому что одна из таких магистральных тем во всех его текстах — это монастырь в миру. Монастырь в миру не как устроение монашеской общины в миру, хотя это тоже предполагается, это тоже приветствуется. А вот как он формулирует такой монастырь в миру? «Отречение от мира при жизни в этом же мире. Есть, конечно, внутреннее монашество или монастырь в миру. Его закономерность есть общая закономерность христианства, стремящегося к тому, чтобы голос мирского тления не заглушил голос Божий, призывающий в нетление». И это то, о чём много пишет Фудель, показывая, что вот это вот внутреннее монашество, это же совсем не только для постриженных монахов. Это общая, вообще-то нормальная христианская жизнь, какой она должна была бы быть для каждого христианина, вот на том месте, где он живёт. И для меня это как-то всё удивительно сочетается с тем, что вот человек был вынужден, в общем-то, действительно, отречься от многих благ жизни просто в силу социальных и исторических причин. Он жил далеко, жил в доме вдалеке от крупных городов, вот мог быть вот только и вел вот это вот достаточно бедное, очень бедное иногда, крайне скорбное существование. И вот в этом, вот посреди всего этого пылал любовью ко Христу и к Богу, и помогал другим найти вот этот вот узкий путь христианства, знаете, вот я сейчас это произношу и думаю, как это легко сказать: «Надо идти узким путём христианства самоотречения». Я не настолько самонадеян, чтобы вот так говорить или к чему-то кого-то призывать, но вот что я очень точно почувствовал, читая Фуделя, что даже если я вот сейчас там не настолько самонадеян, чтобы вступить на узкий путь христианства, читая его, читая Фуделя, не можешь не чувствовать, что истина сияет именно оттуда, вот именно с этого узкого пути, вот она там светится, и ты хотя бы на нее смотришь. А последнее, что я совсем скажу уже в эпилог, вы начали вот, отец Лука, с того, что некое такое состояние христианина, пребывание в во внутренней клети. И вот есть слова Евангелия от Луки, вот войди в комнату твою, чтобы молиться, чтобы никто тебя не отвлекал. Замечательный современный поэт Константин Гадаев написал такое небольшое стихотворение и даже так назвал сборник своих стихов. Он был у нас в эфире и читал это стихотворение. Я его время от времени вижу в одном московском храме, когда туда прихожу. И так и сборник называется «Войди в комнату твою». Такое стихотворение, очень короткое. «Войди в комнату твою. Ну, вошёл. Затвори дверь твою. Ну, затворил. Того, Которого ищешь, нашёл? Нашёл. Видишь? А ты говорил». Спасибо огромное. Это были «Светлые истории» на Радио ВЕРА. В студии были ведущие Радио ВЕРА, мои дорогие коллеги Марина Борисова, Наталья Лангаммер, я, Константин Мацан, и наш сегодняшний гость, игумен Лука Степанов, заведующий кафедрой теологии Рязанского государственного университета, настоятель Спасской Пронской пустыни. Спасибо огромное за этот разговор. Я напоминаю, что «Светлые истории» — программа, которую можно не только слушать, но и смотреть. Так что смотрите на сайте радивера.ру и на наших аккаунтах, в частности, во Вконтакте. Оставляйте комментарии, мы их ждем и читаем. До новых встреч на волнах Радио ВЕРА. Храни Господь, друзья. Всего доброго. До свидания.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Странное дело»
• «Необычное путешествие»
• «Ссора» с Богом»

---

При поддержке VK