У нас в гостях был духовник Алексеевского женского монастыря в Москве протоиерей Артемий Владимиров.
Разговор шел о том, как строится семейная жизнь священника, что меняется в семье после того, как муж принимает священный сан, какая дополнительная роль отводится жене в такой семье и легко ли быть женой священника.
Т. Ларсен
— Здравствуйте, друзья! Вы слушаете программу «Семейный час» на радио «Вера»! С нами старший священник и духовник Алексеевского женского монастыря в Москве, член Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства — протоиерей Артемий Владимиров. Здравствуйте, батюшка!
прот. Артемий Владимиров
— Приветствую вас, дорогие наши друзья!
Т. Ларсен
— Батюшка, я сегодня воспользуюсь служебным положением…
прот. Артемий Владимиров
— В бескорыстных целях!
Т. Ларсен
— Да! Ну не совсем, конечно, в бескорыстных, а из любопытства очень большого. Но оно — не праздное, и я думаю, что эта тема интересна не только мне, но и многим нашим слушателям. Можно я вас сегодня немножечко помучаю по личным вопросам?
прот. Артемий Владимиров
— Конечно, можно. Главное — не поймать меня с поличным.
Т. Ларсен
— Мы сегодня очень бы хотели с вами поговорить о том, что вообще такое семья священника. Чем она отличается от обычной среднестатистической семьи? И как, вообще, священнику живется, и его женушке, и его детушкам? Поскольку всё-таки, наверное, у этих семей есть какой-то свой особый путь, может быть, очень непохожий на путь наших семей.
прот. Артемий Владимиров
— Помнится, я лет 5-7 тому назад взял в руки интересную книжечку. Автор её Юлия Сысоева — вдова известного, убиенного в Москве священника. Книжечка называлась «Попадья». Это очень умная книжечка, как и сама матушка. Я помню их ещё молодыми людьми, когда они вдвоем приходили взять благословение на венчание. И пафос в этой книге очень простой. Она, с одной стороны, хочет читателю рассказать о том, что это такая же семья, как и все христианские семьи — и те же стоят трудности и задачи перед этой семьей: поднять детишек, их образовать, дать им хороший отдых. Но при всем при том, вы конечно же правы: священство — это не специальность, не профессия, а призвание. Священник жертвенно отдает себя Христу и людям. Может быть, всего лучше это и символизируется тем маленьким фактом и деталью, что, когда дьякона епископ рукополагает в батюшки, то по русской традиции дьякон снимает обручальное колечко с безымянного пальца и кладет его на престол, а взамен получает священнический крест. Что это? Неужели он отказывается от своих супружеских обязанностей? Конечно, нет! Сам апостол Павел говорит: «Кто о своей семье не печется, тот отрекся от веры хуже неверного!» Семья — это малая Церковь. Семья для человека духовного звания — это его тыл, если хотите, бункер, а вместе с тем тот прекрасный хрустальный дворец, прибывая в котором он призван и отдохнуть, и почерпать силы для своего вселенского служения. Но с другой стороны, священник как будто духовно обручается со своей паствой — вот смысл этого действия освобождения от колечка. Священник обручается с храмом, который он уже будет опекать, который его ждет как невеста. А что же супруга-матушка? Как же детки? Матушка — это та «белая лебедь», которая вместе с батюшкой, «вожаком», «гусаком» или «черным лебедем», призвана с «гусятами» лететь навстречу Солнцу Правды — Христу. Матушка — это боевая подруга, это верная помощница, это ангел семьи, которая как жнец и швец, и всех дел хитрец, как хлопотунья и певунья, созидая свой дом, конечно, призвана поддерживать батюшку в его пастырском служении. Священник — это не частный человек, не обыватель, не какой-то маленький пользователь, «лузер» или «юзер», но священство — беспокойная профессия. Священник принадлежит всем, он нужен всем! Так, по крайней мере, обстоят дела в России. Он востребован на 105%, если, конечно, сам не закрывается от людских просьб, если не загоняет под спуд харизму священства.
Т. Ларсен
— Мне кажется, что священника вообще можно называть публичной фигурой. Это публичный человек, пусть он не звезда телевидения или шоу-бизнеса, но он всё-таки очень востребован действительно людьми. И чем он, скажем так, более талантлив в своем служении, тем меньше он принадлежит себе.
прот. Артемий Владимиров
— Во всяком случае его личная жизнь становится отличной. Я хочу ещё сказать, что на священника всегда устремлена не одна пара глаз. Батюшка — это некий эталон в идеале. Священник — это тот, на кого призван равняться наш народ. Священник — это офицер духовного ведомства. Но как интересно, что вместе с рукоположением в священники, его милая супруга обретает совершенно иной статус. В Болгарии, это очень интересно, по древней традиции матушку зовут «госпожа пресвитера» (пресвитер — священник, старец), то есть лицо, облагодатствованное священнической благодатью, почивающей на пастыре, озаряет лицо матушки. В этом смысле роль ее не менее ответственна, чем батюшки, постольку поскольку прихожанам ничто так не интересно как семья священника, образ их жизни, как матушка одевается, как она выглядит, какие у нее принципы воспитания детей. И прав был патриарх Илия II — грузинский Католикос, современный руководитель церковной жизни Грузии, который говорит, что священник — это человек, который всегда находится «под рентгеном», его всегда «просвечивают» десятки, сотни, а, может быть, и тысячи человеческих глаз.
Т. Ларсен
— Нам рассказывал протоиерей Александр Абрамов, что, когда его рукополагали в священники, ему духовник сказал: «Ты должен быть готов к тому, что теперь ты будешь жить в стеклянном доме». В том смысле, что твоя жизнь будет прозрачна, и все за тобой будут наблюдать.
прот. Артемий Владимиров
— Это очень мудро и интересно! Разрешите взять на вооружение! Я недавно был в Грузии, там ГАИ, МВД живут в стеклянных домах в знак полной прозрачности их деятельности. Неплохое изобретение!
Т. Ларсен
— Да, но это ведь очень большая психологическая нагрузка. И мы говорили здесь как раз о служении священника, не о его служении, а именно о призвании, и пришли к такому выводу, что, в принципе-то, человек перед тем, как он рукополагается, даже не подозревает, что его ждет. Он может об этом читать, знать, но как это будет соотнесено с его личным опытом, способностью, талантом и призванием — это непонятно! Понятно только то, что будет очень непросто.
прот. Артемий Владимиров
— Вспоминаю себя молодым человеком, учителем русского языка и литературы, и я уже тогда каждое воскресенье и праздники непременно ходил в московский храм Илии Обыденного, где чудотворный образ «Нечаянная радость», и очень внимательно присматривался к молодым тогда батюшкам, которые буквально поражали, если не сказать гипнотизировали, мое воображение. Так мне было интересно смотреть на молодого отца Димитрия Смирнова, отца Владимира Воробьева, отца Аркадия Шатова (ныне — владыку Пантелеимона). Это были как раз те новые священники, служение которых никак не укладывалось в формальные советские рамки. Они искрились энергией любви, они шли навстречу людям. И несмотря на то, что у них крепкие, большие семьи, я уже тогда задумывался —вот, оказывается, тема русской Пенелопы! Это матушка, которая ждет-не дождется, когда же в окошке слюдяном покажется лик ее милого батюшки, с утра пораньше в воскресенье выбравшегося в храм, и уже в сумерках усталый, но довольный он возвращается домой, хорошо еще с полным неводом всяких приношений от прихожан (яйки, маслице). А то ведь батюшки носят такие широкие рукава, и раструбы их рясы говорят о законе перераспределения любви: в один рукав вошло — в другой вышло! Вспомним, как отец Иоанн Кронштадтский, идеал русского священства, часто приходил домой без новой рясы или пальто с бобровым воротником, а то и без сапог. Настолько он был милостив и слыл сущим бессребреником, так что его матушке Елизавете много пришлось повоевать с батюшкой и в конце концов смириться с его таким милостивым характером, с его широкой душой.
Т. Ларсен
— Но вот ведь, что интересно, что сегодня очень часто человек становится священником уже в достаточно зрелом возрасте, имея какой-то жизненный опыт за плечами. И вот путь его семьи в какой-то части уже к этому времени пройден, есть какой-то образ жизни, какие-то отношения выстроились.
прот. Артемий Владимиров
— Безусловно.
Т. Ларсен
— Может быть, даже уже более-менее взрослые дети. И вдруг жизнь становится совершенно иной.
прот. Артемий Владимиров
— Разворот принимает.
Т. Ларсен
— Да, такой получается разворот. Одно дело, когда человек окончил семинарию, нашел, встретил там свою регентшу-матушку или какую-нибудь другую прекрасную…
прот. Артемий Владимиров
— Дульсинею.
Т. Ларсен
— Да. И они как-то вот вместе… То есть у них весь опыт семьи как-то изначально происходит уже в статусе священства. А другое дело, когда ты уже полжизни прожил как светский человек, а потом твоя жизнь настолько преобразилась, что ты принял сан. Кому сложнее?
прот. Артемий Владимиров
— Я бы сказал, что сложнее второй случай, когда безусые семинаристы, Гриши Добросклоновы, водящиеся мечтами о просвещении туземцев какого-то необитаемого острова, а иногда просто думающие о том, как бы провести горячую воду в свою хату, поставляются на священство. Не забудем, кстати, что по древним церковным правилам канонический возраст, когда ты можешь стать священником и начать учить народ — 30 лет. 30 лет — это время остойчивости, когда ты состоялся как светский специалист, укрепился в нравственной жизни, являешься кормильцем, родителем. К сожалению, нужда иногда заставляет рукополагать совершенных птенцов, и им, конечно, очень нелегко, потому что и наши матушки, подруги юности суровой — очень хрупки нынче, эмоциональны, переживательны, не все они вышли из традиционных православных семей. И сегодня, увы и ах, случаются и драмы, и подчас трагедии, что не только батюшки, но и матушки не слишком хорошо представляют себе, какие их могут ждать испытания. Представьте себе, молодой священник направляется архиереем в какой-то медвежий кут Костромской, Ярославской губернии. С одной стороны, свежий воздух, натуральные продукты, а с другой стороны, матушка, выросшая в столицах, хотела бы и в филармонию пойти (благо, сейчас это в «Youtube» можно себе позволить), и поплавать в бассейне (благо, река Ока или Волга нынче чисты). И, относительно первого варианта, хорошо, если таким уже немолодым человеком, ставшим священником, усвоена зрячая, горячая, теплая вера. Самое, наверное, драгоценное в семье священника — это духовное единомыслие, тождество мыслей, чувств, симфония умов и сердец батюшки и матушки. Вот воистину идеал, к которому мы должны стремиться. А представьте себе батюшка — уже опытный христианин, научившийся всегда в тайне сердца молиться Богу, а матушка делает только первые шаги. И как важно здесь (где тонко, там и рвется), батюшке не перегнуть палку, но мало-помалу содействовать, чтобы его милая подруга потихонечку вошла в свою роль, в свой образ. Вопросы это очень интересные, и думается, что самое главное, чтобы наши молодые или не очень пастыри усвоили себе дух Христовой кротости, любви, мудрости, снисхождения. Потому что, если вчера ты командовал ротой или был фининспектором (не говорю, приставом), а сегодня ты стал батюшкой, то очень опасно привносить, как в лоно своей собственной семьи, так и в семью прихожан, какие-то командирские, командорские, командармские настроения. Батюшка должен быть и мать, и отец в одном лице. И, конечно, умение обходить острые углы (в хорошем смысле слова), восстанавливать мир, лучиться энергией радости и любви, быть «светлячком» — вот, наверное, ответ на все самые трудные вопросы, касающиеся священнического быта.
Т. Ларсен
— Вы слушаете «Семейный час» на радио «Вера»! В нашей студии протоиерей Артемий Владимиров. Говорим о том, что такое семья священника. Возвращаясь к мысли, что жизнь священника всё время на виду и жизнь его семьи тоже всё время на виду. Довольно сложно бывает, мне кажется, матушке соответствовать этим высоким стандартам, потому что все мы женщины — где-то хочется ногти накрасить, где-то волосы нарастить, как-то одеться покомфортнее.
прот. Артемий Владимиров
— Ну, по-моему, это очень дорого наращивать волосы!
Т. Ларсен
— Ну я не пробовала, я не знаю, батюшка! (Смеется.)
прот. Артемий Владимиров
— Только Алла Пугачева может себе это позволить.
Т. Ларсен
— Ну, в конце концов, тот же маникюр или какие-то украшения. Как-то принято у нас в традиции, что матушка должна быть таким образцом какой-то скромности.
прот. Артемий Владимиров
— «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Безусловно, странно было бы от матушки ожидать и видеть в ней какую-нибудь Меланию Трамп, но с другой стороны, сегодня, слава Богу, в России, где достаточно велика прослойка людей православных, относящихся как к сословиям мыслящим, так и трудовым, выработан свой стиль. Мы можем, говоря о матушках и о том, как они одеваются, как им подобает выглядеть, найти на различных выставках и в ателье целые экспозиции той одежды, которая и отвечает, с одной стороны, самым взыскательным вкусам, а с другой стороны, избегает чего-то кричащего, вызывающего, и соответствует высокому статусу матушки.
Т. Ларсен
— Брюки матушке нельзя носить, да?
прот. Артемий Владимиров
— Ну, конечно, если матушка решит прыгнуть вместе со своими детьми с парашютом, не будем осуждать ее. Или она записала своего сыночка на курсы скалолазания и хочет сама прежде проверить, как подняться на Бештау или в предгорье Эльбруса. Всякое бывает! С другой стороны, конечно, если матушка оценила русскую высокую моду, если она появляется на приходе в хорошо продуманном стильном одеянии… Это не обязательно может быть сарафан, но это может быть стиль ретро, XIX век — это имеет достаточно большой отзвук в сердцах юных и не совсем юных прихожанок. Матушка — это королева бала!
Т. Ларсен
— Но частенько, мне кажется, матушке некогда подумать о том, как нарядиться и в каком стиле выступить, потому что, мне кажется, что главный вообще крест в служении жены священника мне видится в том, что его никогда нет дома. И очень большое количество бытовых проблем матушке приходится решать самой. Там, где в обычной семье этим занимается мужчина, матушка сама должна вызывать сантехника, вкручивать лампочки, формировать семейный бюджет (кто в какой лагерь поедет, или кто останется дома и т.д.).
прот. Артемий Владимиров
— Святейший Патриарх, зная крест священства, настаивает на том, чтобы батюшка неукоснительно соблюдал правило двух выходных в неделю. Бывает, кстати, что священники служат на приходе по другому принципу: одна неделя — батюшка служит, вторая неделя — батюшка на требах по вызовам, по домам, третья неделя — батюшка отдыхает. Во всяком случае, конечно, батюшка должен очень твердо держать руку на пульсе. И, безусловно, священники живут по принципу: много деток — хорошо! Ведь в священнических семьях исключены, как и во всякой нормальной семье, аборты или какие-то там хитрости. Поэтому, конечно, идеальный батюшка должен быть как Фигаро — и здесь, и там одновременно. Но есть обстоятельства, которые облегчают жизненный крест матушке. Семье священника все хотят помочь! Прихожане почитают за счастье получить от батюшки благословение. И вот какая-то дама помогает по хозяйству, и во славу Божью готовит обеды под руководством матушки, какая-то девчонка-студентка приходит посидеть с детками и раскрыть с ними букварь, а то и выучить английский алфавит. А уж, что касается мужичков, они — редки как васильки во ржи сейчас на приходах, однако и сантехники, и специалисты по запчастям автомобилей… Всегда найдутся такие добрые миряне, которые батюшку избавят от необходимости вести самому машину куда-то в мастерскую. Везде перед добрым священником раскрываются двери. Если батюшка не записывается сам в строители, в менеджеры, но радеет о том, чтобы предстоять Господу Богу и в тайне сердца молиться за людей, и старается поддерживать и укреплять морально и духовно, а иногда и материально, если Бог дает, своих прихожан, он «на сим легком облаке Божественной любви…» Отец Небесный всё даст священнику. В России батюшка не будет забыт никогда! Батюшке даже не нужно будет ходить в магазин, потому что народ… Так же ведь в известном смысле и с врачами. Добрый врач, настоящий хирург-бессребреник, тот, который врачует не ради хлеба куса, а из человеколюбия, никогда не жалуется на недостаток средств. А священник тем паче! Мы, кстати, священники живем на подаяние, дареному коню в зубы не смотрим. И прихожане в России в этом отношении просто удивительные. Главное, я думаю, батюшке самому не выгорать, не превращаться в мирского делателя. Ему должно помнить, что его приход, храм — это то поле сражения, где он должен победить лукавого и содействовать врачеванию человеческих душ. Но проблемы, тем не менее, не снимаются, потому что современная жизнь — это турбулентная зона, и оградить собственных детей совсем непросто от тлетворных зефиров и всяких подводных течений. И нужно образовывать детей, и думать в какие учебные заведения им поступать. Вовсе не всегда батюшкины детки воодушевлены стремлением последовать батюшкиным стопам. Они хотят быть режиссерами, едва ли не актерами, думают о финансовых академиях, институтах управления.
Т. Ларсен
— Это плохо?
прот. Артемий Владимиров
— Это хорошо! Я имею в виду, что запросы детей очень разнообразны. И, конечно, проблемы репетиторов и всего того, что наполняет жизнь современной семьи, конечно же встают перед матушкой. А когда приходит, простите, возраст жениховства! А как важно, чтобы дочка не сделала ложный выбор, но была бы счастлива! И, конечно, дай Бог, нашим священническим семьям сохранять те единомыслия и мир, и взаимное доверие отцов и детей, без которых трудно думать о счастливой семье.
Т. Ларсен
— Вы обмолвились, что в семье священника дети появляются в том количестве, в котором их дает Господь, и это никоим образом нельзя регулировать. То есть, если говорить…
прот. Артемий Владимиров
— Я хочу сказать о том, что пастырская совесть всегда стоит на страже этого деликатного вопроса. Для того, чтобы проповедовать иным нормы этического брака, священник сам должен быть чист и непорочен. Так задана нам эта планка Евангелием. Сегодня я часто езжу по педагогической и миссионерской «красной» линии по губерниям и епархиям России, и, слава Богу, открываются такие чудеса! Сейчас столько светлых замечательных священнических семей! Вот я только-только вернулся с Сахалина. И там, на краю земли, вижу, насколько наши батюшки — такие бодрячки, кузнечики церковного луга вместе с матушками трудятся, привлекая прихожан своим собственным примером. Но жизнь есть жизнь, и, конечно, не в раю живем, и Россия — это не пастораль и не райский лужок, и поэтому, конечно, соблазны и потрясения могут проникать и в недра священнических семей. И вам, наверное, известно, как больно бьет по сердцу сотен людей удар, если его не держит священническая семья, и там возникает рознь, драма, трагедия.
Т. Ларсен
— Давайте продолжим наш разговор через минуту.
Т. Ларсен
— Вы слушаете программу «Семейный час» на радио «Вера»! В студии Тутта Ларсен. И наш гость: старший священник и духовник Алексеевского женского монастыря в Москве, член Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства — протоиерей Артемий Владимиров. Говорим о семье священника. Ну ведь, возвращаясь к нашему разговору о том, что в семье священника деликатный вопрос зачатия решается самым естественным образом, нельзя использовать никакой контрацепции и даже подумать об этом, то ведь опять же эта непосильная ноша ложится в первую очередь на матушку. Даже с точки зрения просто физического здоровья, когда ты в течение 8 лет каждый год рожаешь ребенка, то, в общем, можно и как-то не выжить, не выдержать всё это. Почему так жестко это регулируется?
прот. Артемий Владимиров
— Будем помнить, что дети — это дар Божий, и каждая женщина имеет свою конституцию, свои способности. По большей части ведь бывает всё не сразу, и не так, как в сказке, где царь с царицей взошли на опочивальню, и царица понесла. Я знаю много священнических семей, где годами батюшка с матушкой ждут прибавления. Вот у меня один священник, близкий мне по духу в юности. В молодые годы у него родилась девочка, сейчас она уже готовится поступать в институт, и затем 5-10 лет — и нет прибавления. И батюшки так же, как и простые люди: кто-то едет на Афон в Ватопедский монастырь (соответственно, это священник) прикладывается к Поясу Богородицы, святыне, которая там хранится; кто-то оказывается в Иерусалиме в Лавре Саввы Освященного, и там монахи дают ему какую-то особую частичку финиковой пальмы, освященной святым Саввой, и нужно измельчить эту пальму и вместе с матушкой и с молитвой нужно выпить её; кто-то идет на улицу Солженицына в Москве, в храм Мартина Исповедника, и чудотворный образ Грузинской Богородицы, весь увешанный приношениями, и именно через эту икону Царица Небесная опрокидывает диагнозы и скепсис врачей, и вместо пресловутого ЭКО вдруг рождается естественным путем малыш. Всегда появление ребенка — это чудо Божье!
Т. Ларсен
— Семье священника нельзя ЭКО, да?
прот. Артемий Владимиров
— Я не знаю, кому можно. Есть различные рассуждения на сей счет. Может быть, это отдельная тема нашей будущей беседы. Хочу только сказать, что священники как люди тоже молятся о чуде, и не всегда наша природа, как вы говорите, способна к такому плодоношению, как яблонька по весне. В этом смысле, не будем забывать, что есть тысячелетние традиции, по которым, скажем, преподобный Сергий Радонежский… Ясное дело, что Святая Мария, когда несла во чреве ребеночка, не имела физической близости с мужем. А будущий великий радонежский игумен себя даже как-то проявлял на Литургии во время «Херувимской», мог подать голос.
Т. Ларсен
— Из утробы матери!
прот. Артемий Владимиров
— Да. Ну это абсолютное чудо, которое говорит об особой провиденциальной роли этого младенца. Но ведь и во время кормления малышей в старину не слишком стремились супруги к физическому общению, постольку поскольку иногда и молоко пропадает, или другие какие-то соображения. Это я к тому, что в жизни священников, конечно, как в жизни настоящих христиан, должно быть очень деликатное и заботливое отношение друг ко другу. А если здоровье матушки уже не позволяет? Или, скажем, кесарево сечение или какая-то анемия, недостаток железа в организме? Иногда батюшка вынужден превратиться в «капитана дальнего плавания», записывается в фитнес-центр, бегает на марафонские дистанции вокруг своей «хрущевочки» в ожидании реновации. Всякое бывает!
Т. Ларсен
— Можно только посочувствовать здесь молодому батюшке.
прот. Артемий Владимиров
— И, конечно, дай Бог, чтобы здесь и он, и она всё решали бы по согласию, взаимно утешали друг друга улыбками. Я вот недавно был в одном очень красивом московском новоотстроенном храме, и там я подружился с батюшкой. Молодой, красивый, такое светлое лицо, ну просто я, как 96-летний старикан, не мог глаз отвести — ну какие же милые батюшки есть у нас в столице! И вижу, что его светлая, легкая душа такова, что к нему прямо, как мотыльки на свечу, души прихожан тянутся. Он, естественно, вызывает и симпатию, и доверие, потому что всё читается в его глазах. Светлый, добрый, интеллигентный, умный, молитвенный, чистый пастырь! А подошла матушка — красавица, русская, такие глаза, что даже засматриваться опасно (мне, по крайней мере), и потом я узнаю, что батюшке и матушке по независящим от них обстоятельствам пока не дает Господь деток. Матушка там, конечно, тоже в хоре трудится и в каких-то приходских кружках, так сказать. Ну и ненароком узнаю, что они загружены полностью, они едва ли не ночуют в храме. Как отрадно было видеть эту пару, которая еще пока не осуществила по независящим от них обстоятельствам намерения. Но, не имея детей, они полностью отдают себя людям и детям, и окружены как батька с маткой людьми, и реализуют эту потребность отцовства и материнства в пастырском делании. И в их единстве… Я видел, как батюшка уже поздно вечером, провожая меня, затем подошел к своей скромненькой машинке «Фордику» или «Шкоде», предупредительно открыл дверку, матушку под локоток усадил, и отправились они ужинать. Очень разные судьбы, но самое главное это, конечно, духовный конкордат, взаимоподдержка и радость того трудничества, того делания, которое, конечно, самое высокое на Земле. Это — пастырство, готовность быть проводником Божественной благодати в человеческие души!
Т. Ларсен
— Я знаю (и, наверное, многие наши слушатели знают), что священникам нельзя разводиться, нельзя жениться во второй раз, если они, конечно, хотят остаться в своем служении.
прот. Артемий Владимиров
— Да-да!
Т. Ларсен
— И это часто становится тоже причиной настоящих трагедий. Я, например, знаю одну семью священника, где жена эмигрировала в Испанию, просто уехала.
прот. Артемий Владимиров
— Вот так?
Т. Ларсен
— Да. Ну просто бросила его реально одного, забрала детей. Ну, дети как-то возвращаются, приезжают и видятся. А она не выдержала, уехала, и у нее как-то не вышло стать матушкой в полной мере этого слова. И вот он один как бы «бобылюет» бедный. И, в общем, там, конечно, он — прекрасный священник, его обожает паства, и он действительно настоящий такой харизмат, полноценный духовник, но он глубоко несчастен, как я себе представляю, наверное, просто в личной жизни. И смотришь, и думаешь, что столько вокруг прекрасных женщин, которые могли бы составить его действительно семейное счастье, его гнездо заполнить детишками и какой-то реальной жизнью, духовной в том числе, но нельзя! Ну, это же несправедливо как-то, обидно.
прот. Артемий Владимиров
— Это по стороннему суждению, которое складывается из наблюдений со вне. А я бы попытался, будучи сам пастырем, проникнуть в святая святых его души. Батюшка ежедневно предстоит Божьему Престолу, он приобщается Тела и Крови Христа Спасителя и носит в своей душе ту радость бытия, ту полноту Богообщения, ту благодарность Создателю, о которых трудно догадаться человеку, находящемуся в плену житейских попечений. Батюшка выходит после Божественной Литургии из алтаря, его окружает народ — это те же дети разного возраста и с разными темпераментами, «цып-цып, мои цыплята», и он отдает по частичке свою душу. И вы помните, как отец Алексий Мечев, молодой пастырь праведной жизни, лишившись матушки… Вот эта «драпанула» в Испанию, а та просто скончалась, оставив на руках двух детей. И неутешный батюшка, любивший ее как свое солнышко, писавший ей нежнейшие письма, отец Алексей приходит за утешением к отцу Иоанну Кронштадтскому. А тот говорит: «Отец Алексей, ведь и без нас в мире столько горя, что ты должен возвыситься над своей судьбой, займись разгрузкой чужих скорбей». И отец Алексий, служивший шесть лет буквально один в своем нетопленном храме, мало-помалу превратился в такое солнце сочувствующей, милующей любви, что в страшные годы «красного» террора, в 20-е годы, в Москве к нему шли не только несчастные раскулаченные крестьяне, но и великий путаник Николай Бердяев плакал у него на коленях. Батюшка имел необыкновенный дар сочувствия, сострадания, в которых дышала Божественная благодать. В этом смысле, я подозреваю, что у мотивированного священника, того, который в полной мере восчувствовал отечество в отношении людей, сердце не пусто, не холодно, оно не похоже на камин с золой и потухшими углями, он живет полнотой сердечной жизни. И, конечно, большим утешением для него служит приезд его детей. Они, наверное, уже повзрослели, кто-то закончил колледж, кто-то поступает в какое-нибудь высшее заведение. И батюшка, благодаря средствам сообщения, онлайн общению, конечно, видит их милые лица. Ну а что касается матушки, ах, не знаю, что там у нее сложилось, выстроила ли она свой буржуазный мирок, перестав, конечно, быть «пресвитерой», сойдя со своего креста… Но будет ли весело человеку, оставившему поля боя, бросившему щит и меч посреди сражения, будет ли весело той, которая присягнула на верность и любовь своему вечному принцу, а потом соблазнилась каким-то афроамериканским другом? Господь с ней! Дай Бог нашему батюшке крыльев вдохновения и примиренности со своим жребием. Человек предполагает, Бог располагает! Мечтается об одном, а жизнь представляет нам совершенно иное. «Священники, священники, терпите до конца, несите со всем мужеством… до тернового венца!» Есть такое пресловие — «вес тернового венца». Мы всегда ощущаем его на своей голове. В конце концов, наш идеал и эталон — это Господь, Который со Креста простирает нам Свои объятья, Себе не оставляет ничего, и отдает Себя всецело людям. Священство — это жертва. Жертвенность лежит в основе нашего служения. Но опыт показывает, насколько прав был преподобный Амвросий Оптинский, который готовился уже перейти в мир иной, когда дряхлым, восьмидесятилетним старцем, он поехал в Шамордино в монастырь с тысячью сестрами, основанный им неподалеку от Оптиной Пустыни. И вот уже поддерживаемый под руки, как некогда Моисей, он давал крест сестрицам, инокиням, бесконечной чередой струившимся и подходившим к благодатному батюшке. И с его какой-то небесной улыбкой, в которой читалась примиренность с Богом и полнота Богообщения, батюшка говорил: «Как же сладко страдать за Христа!»
Т. Ларсен
— Давайте вернемся к семье священника. Ведь это же не только он, его жена и дети. Это еще и разные родственники, родители, тёщи, свекрови, какие-то дядюшки, тётушки. Как выстраиваются взаимоотношения с остальными членами семьи? И есть ли здесь какое-то тоже особое отличие?
прот. Артемий Владимиров
— Для начала вспомним, что в своем доме часто пророка не бывает. Представьте себе, что моя матушка, директор общеобразовательной школы, лишь недавно, 35 лет спустя, сказала: «Отец Артемий! Ты состоялся как священник!» Она сделала мне такой комплимент, что я с тех пор просто летаю на крыльях и готов бесконечно записываться на радио «Вера», принимая самые провокационные вопросы на засыпку. Но, покуда мне не было 30 лет… А у меня матушка очень каноничная, правильная, она на первых годах нашего супружества даже постилась Великим Постом по уставу, я за ней не поспевал: «Написано, что на Первой седмице поста до среды, до первой преждеосвященной Литургии ничего не едим и не пьем — я буду соблюдать!» Я, вы знаете, не выдержал и полутора дней, у меня как-то потемнело в глазах. А вот русская женщина Даша Севастопольская ходила по редутам, Василиса Кожина на вилы французов подымала, а моя матушка, вот, постилась по Уставу. И говорила: «До тридцати лет, батюшка, ты для меня как бы и не священник. Тебе 27-28 — это еще не канонический возраст!» Хорошо, вот мне уже 30 лет, я — батюшка, распустил отросшую бороду, спрашиваю: «Матушка, ну как? Что теперь?» — «Нет, отец Артемий, ты по «Радонежу» там вещаешь проповеди, тебя все слушают, но ты меня не убедил, пока не узнаешь разности ценообразования в «Леруа Мерлене» и «Ашане»!» — «Матушка! Ну, когда же мне ходить в магазины и смотреть на цены? Меня ждут прихожане!» — «Не знаю, не знаю! Пока ты не знаешь, как прибить гвоздь, вывернуть лампочку из торшера ты меня еще не убедил!» — Ну, университетское образование, единственная и любимая дочка в семье! Конечно, я учился по ночам выворачивать лампочку, с переменным успехом, молотком попадая себе по ногтям, забивал гвозди так, чтоб матушка не слышала. Вот, слава Богу, 35 лет спустя матушка сказала: «Состоялся! Ты теперь для меня самый настоящий батюшка!»
Т. Ларсен
— Вы слушаете «Семейный час» на радио «Вера»! У нас в гостях протоиерей Артемий Владимиров. Говорим о семье священника. Ну вот отношения батюшки и матушки, мужа и жены… Понятно, что семья — малая Церковь, где муж как священник, жена как дьякон, а детки — прихожане. А все остальные родственники?
прот. Артемий Владимиров
— Вот я как раз не докончил мысль, что очень часто наши мамы или милые тещи, или какие-то дядья да сваты обращаются к батюшке совсем не так, как прихожане. «Миша!» — а это отец Михаил, протоиерей, служащий в Храме Христа Спасителя. «Лёня, что давно ты к нам не заходишь?» — а это отец Леонид, благочинный такого-то благочиния. И батюшка, конечно, чувствует этот контраст, но не смущается, не унывает. Дело в том, что нравственный авторитет зарабатывается далеко не сразу. И, конечно, священнику нужно быть милым семьянином, заботливым сыном, трогательным внуком, мудрым дядей. Он часто входит в ткань жизни своих далеко невоцерковленных, не обязательно причастных к храмовой службе родственников, но, конечно, всё-таки все чувствуют его статус, его особое положение. Имеется в виду не какая-то социальная роль, а нравственный вес. При батюшке какой-нибудь старый балагур дядюшка, отставной полковник должен позаботиться о том, чтоб крепкие морские выражения у него там во рту так консервировались. При батюшке разбитная тетушка, экс-актриса, пусть не пересказывает сплетен села Степанчикова и его обитателей. Ну, конечно, батюшка не должен быть таким фарисеем и миротворческой силой, членом ОБСЕ. Он не должен затыкать рты людям, но, безусловно, современный священник должен быть и общительным, и приветливым. Ему нужно уметь поддержать любую безобидную тему для разговора. А самое главное, как-то по пушкинскому завету, чувства добрые в сродничках пробуждать, проявлять заботу о них не только словом, но и делом. Благо, батюшка с пустыми руками в гости не приходит. Прихожане всегда ему положат в сумку и коньячку армянского, и азербайджанской клубники, которая на базаре имеет наклейку «краснодарская клубника». Священник осуществляет мечту Никиты Сергеевича Хрущева, который говорил, что после XX съезда, как из рога изобилия, польются на советских граждан материальные ценности. В этом смысле, еще раз повторяю, в России, если батюшка служит «ради Иисуса, а не хлеба куса», никогда он не будет забыт вниманием прихожан и всегда будет приходить с подарками к родственникам, мало-помалу наставляя их уму-разуму и содействуя их воцерковлению.
Т. Ларсен
— Ну и еще одна очень серьезная тема, которой мы вскользь только коснулись с вами. И хотелось бы на ней уже в последней части нашей беседы задержаться. Это — дети в семье священника. С них, конечно, тоже особый спрос, как я понимаю. На них лежит дополнительная нагрузка. И сегодня современный ребенок и так переживает огромное количество сложностей, стрессов, психологического давления, потому что много информации, много требований, очень серьезные требования в школе (вся эта «домашка», кружки, подготовка к экзаменам, к поступлению в вуз). А дети священника здесь несут еще и какую-то дополнительную нравственную нагрузку, которую они постоянно должны тренировать.
прот. Артемий Владимиров
— А если мы обратимся к истории и вспомним, что неистовый Виссарион Белинский и Никола Гаврилович Чернышевский, звавший Русь не к чему-нибудь, а к топору, и многие другие смутьяны, народовольцы были детьми священников, то действительно очень непросто сегодня передать эстафету (я не говорю — привлечь в церковный цех ребенка, чтобы он захотел поступать в семинарию), передать ему искорку живой веры, благоговение перед святыней храма. Ведь батюшкины детки чувствуют себя как рыба в воде в церковном антураже. Они видят только умиленные улыбки церковных сотрудников, они без труда проникают к батюшке в рабочий кабинет, их все-таки отличают церковные бабушки. И, конечно, зачастую в опережении нравственного чувства они, свыкнувшись с церковным бытом, оказываются в опасности превратиться в таких ушлых, всезнающих особ, приближенных к «императору». И, конечно, очень непросто священнику, который одновременно и папа, в детей вложить те начатки добродетелей, которые образуют духовный портрет самого пастыря — это и честность, и ответственность, и внимание, и забота к людям, умение преодолевать свой эгоизм, пробиваться сквозь коросту капризов, себялюбия. Мне вот хорошо помнится визит к одному из замечательных батюшек, я как-то вспоминал о нем, отцу Валентину Асмусу, протоиерею, он служит совсем неподалеку от Красного Села, и храм у него тоже Покрова в Красном Селе. Помню его милую матушку, глубоко интеллигентную, уже почившую Инну, и девять человек детей, при том, что каждому ребенку дано было соответствующее его вкусам направление. Дети — знатоки древних языков, играют на разных инструментах, вместе поют. И, конечно, дать импульс, определить направление вектора для детей, чтобы они не посрамили седин священника — это самый настоящий подвиг. Здесь без матушки не обойтись, потому что умение найти отдых в перемене занятий, правильно организовать досуг священника, их образовывать так, чтобы они не были узколобыми, чтобы они вошли в пространство русской культуры, чтобы они действительно были критически мыслящими людьми, умевшими делать свой выбор, умели противостоять тем соблазнам, которые сегодня волною цунами на наших детей наваливаются — ах, какое это трудное дело! И без Божьей помощи его осуществить, конечно, невозможно.
Т. Ларсен
— Сейчас всякий родитель, который желает добра своему ребенку, размышляет о том, как проложить этот «царский» путь между всеми вызовами современного общества. А уж, наверное, в семье священника — это особенно острый вопрос. Вседозволенность и открытый доступ к информации, всевозможные гаджеты, я даже не говорю о кинематографе, мультипликации, которая, в общем-то… С одной стороны, хорошо, когда ребенок мультики любит, а с другой стороны, наверное, во многих мультиках христианин может усмотреть что-то непотребное.
прот. Артемий Владимиров
— Сейчас, конечно, только избирательный подход… Мне знакома семья близкого по духу священника. Там матушка — преподаватель философии и истории, сильная, мыслящая женщина, у нее четверо богатырей-мальчиков. Она решительно воспротивилась этой современной всеядности, и вместе с батюшкой они сформировали мультитеку, фильмотеку, не запрещая детям «нырять» в гаджеты и телевизоры, вместе с детьми смотрят фильмы. И в анналах кинематографа можно найти множество картин и американского производства, и чуть ли не современного корейского производства, где нравственные проблемы поставлены во главу угла. И, конечно, сегодня невозможно сформировать правильный вкус, этические, эстетические критерии наших детей без очень продуманного круга чтения или круга фильмов. И это, конечно, наверное, ложится в основном на матушку, разумную и мыслящую, которая, очей не смыкая в ночи, сначала сама посмотрит какой-нибудь «Джейн Эйр», а потом даст и девчонкам своим прикоснуться к этой трогательной истории.
Т. Ларсен
— Здесь ведь очень важно соблюсти баланс, чтобы твой ребенок действительно, как вы говорите, не стал узколобым, не стал ограниченным, чтобы он не оказался белой вороной в толпе своих сверстников, которые знакомы с современными технологиями, пользуются ими с удовольствием, а твой ребенок вроде как в каком-то Средневековье оказывается.
прот. Артемий Владимиров
— Ну, опыт показывает, что современные батюшки и музыкальные студии у себя дома делают, и никак не отстают в области моделирования, запуска змеев. Нет, современные батюшки — это люди как раз с очень широким спектром интересов! Пусть наши дети будут белыми лебедями в отношении мата, спайсов, каких-то сомнительных плотских игрищ. Вот здесь, безусловно, хорошо изолироваться от растленного дыхания времени. И, дай Бог, чтобы не только священнические дети, но и все дети были у нас оранжерейными цветами, а мы, родители — садовниками, которые ограждали бы их от хищных зверей, пытающихся лишить детей и детства, и девства.
Т. Ларсен
— Спасибо огромное! Сегодня в «Семейном часе» с нашим гостем, протоиереем Артемием Владимировым, мы размышляли о том, как живет семья священника.
прот. Артемий Владимиров
— И я очень надеюсь, что батюшки и матушки, которые нас сегодня слушали, не обидятся на меня за то, что я выдал их некоторые профессиональные тайны. Ну, а кто может рассказать о них лучше, пусть это сделает!
Т. Ларсен
— Спасибо!
прот. Артемий Владимиров
— До свидания!
Т. Ларсен
— Всего доброго!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер