"Путь к священству". Светлый вечер с прот. Андреем Юревичем (25.09.2018)

К.Мацан:

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья! В студии — моя коллега Кира Лаврентьева...

К.Лаврентьева:

— Добрый вечер!

К.Мацан:

— ... и я — Константин Мацан. И сегодня у нас в гостях протоиерей Андрей Юревич, клирик храма Всемилостивого Спаса в Митино. Добрый вечер, отец Андрей!

О.Андрей:

— Добрый вечер!

К.Мацан:

— Вы у нас, слава Богу, далеко не первый раз в студии радио «Вера», и многажды комментировали Евангелие и отвечали на какие-то вопросы о духовной жизни, о семейной жизни. Даже об искусстве с Вами, как с архитектором, мы разговаривали не раз. А вот сегодня мы Вас позвали, чтобы поговорить о Вашем пути к вере, и в вере, И о Вашем приходе к священству.

Ведь не секрет, что и у тех, которые смотрят на Православие со стороны, да и часто, на самом деле, и у самих церковных верующих есть подспудно такое представление о священнике, как о человеке, который вот — с верой родился. Вот, ему суждено было на роду быть священником. Вот, он таким ровненьким, нормальным, спокойным путём пришёл к этому — и вот, собственно говоря, а кем же ещё он мог бы стать? Как будто священниками, действительно, рождаются, а не становятся.

О.Андрей:

— Родился в подрясничке, или, по крайней мере, его в него кутали...

К.Мацан:

— Да... да... и, в общем, с детства на себе повторял все подвиги Сергия Радонежского. Но это, как правило, не так. Человек сам приходит к вере — через борения, через сомнения. Да и путь к священству именно, принятие сана — тоже иногда сопряжено с... ну... это должен быть выбор, это должна быть решимость какая-то. К тому же, забегая вперёд, просто в качестве интриги, скажу, что из всех священников, которых я знаю лично, отец Андрей единственный — вот, в моём, скажем так, списке — кого на священство выбрали сами прихожане, и сказали: «Вот, Андрея — в священники!»

К.Лаврентьева:

— Да, это правда, да-да.

К.Мацан:

— Вот, эту интригу мы сейчас подвесим, а как к этому пришло — сегодня поговорим.

О.Андрей:

— Сегодня я буду исповедоваться, да?

К.Мацан:

— Ну, если так можно сказать... в качестве некоего полемического заострения.

Отец Андрей, все мы родом из детства, и мы смотрели также фильм под названием «Свидетельство о любви», который сняла наша коллега и добрая знакомая Наталья Боцман — и мы Наташе передаём привет, если она нас сейчас слушает, и спасибо огромное за этот фильм, каждый раз плачем и рыдаем — и Вы там рассказываете о том, что, вообще, с детства мучились... не мучились, а задавали себе такие смысложизненные вопросы. Что это были за вопросы у 15-летнего мальчика?

О.Андрей:

— Ну, не только 15-летнего. Я даже и не помню, когда они начались. Человек себя в любом возрасте как-то самоосознаёт, как-то вот — рефлексирует. И так забавно слышать от маленьких детей, например, каких-нибудь 4-5-летних — вот, мои внуки говорят: «Когда я был маленький...» — и начинают что-то вспоминать.

К.Мацан:

— А ещё, когда они говорят: «У меня в жизни такого никогда не было!»

О.Андрей:

— Да, да! В жизни...

К.Мацан:

— То есть, в их пятилетней жизни не было такого, да...

О.Андрей:

— И поэтому, я не могу сказать, когда это началось, я могу сказать точно, когда это завершилось — чуть позже скажу. Ну, это, наверное, не уникальные какие-то вопросы, очень много людей ( не скажу — все ) проходят через них. И, если через них не проходить, то что-то, наверное, как раз, в человеке не так.

Я много раз встречался с рассказами верующих людей, священнослужителей, каких-то добрых пастырей вот как раз о таких, так называемых «проклятых», «мучительных», «философских» вопросах. На самом деле, они не философские, они — религиозные вопросы. Кто я такой? Что я за человек? Откуда я пришёл в эту жизнь? Какой смысл этой жизни? А в чём смысл каждого человека? А в чём смысл наших отношений? А в чём смысл, вообще, этого мира? А откуда этот мир? А куда он уйдёт? А куда я пойду после смерти? Надо сказать, я довольно рано столкнулся с понятием «смерть», потому, что, вспоминаю, в раннем детстве, как я участвовал в похоронах бабушек. Они почему-то были разные такие — через кремацию, когда потом мне снились ужасные всякие сны, и, наоборот, через отпевание в храме кладбищенском Даниловском и похороны в могилу — это было очень светло. Потом мы с отцом ходили на это кладбище. Я помню, в детстве он меня туда водил, и мы как-то работали там на этих родовых своих могилах, убирались, красили-чистили ограду, потом ходили в храм, ставили свечи — это всё было без настоящей веры. Я не знаю, что в это время было в сердце у отца, но, по крайней мере — конечно же, это были советские годы — он на эту тему со мной, практически, не разговаривал. Может быть, и нечего было сказать... что-то он переживал, наверное. Я, скорее, эмоционально это всё воспринимал, конечно, а не с точки зрения веры в Бога. И вот эти все вопросы — они стояли, причём, это было не так, что я вот сам себе их задавал. Они как-то подспудно, подсознательно жили. То есть, я чувствовал, что есть какой-то пласт — вот этот, вопросный — на который нет ответа. То есть, есть какой-то... слой жизни, какой-то таинственный для меня, совершенно непонятный и загадочный — я не могу в нём разобраться, я ничего там не понимаю. Хотя, всю жизнь я был человеком достаточно оптимистичным, и как-то всегда мне казалось, что какая-то звезда есть в моей жизни, и всё будет хорошо — вот эта расхожая фраза — а, тем не менее, вот эти вопросы всё время были.

Я взрослел — вопросы взрослели. Они как-то углублялись, они обрастали, естественно, моим познанием, литературными всякими героями, какими-то ситуациями, или ещё чем-то, но ответов на них я не получал ни в чём. Ни в книгах, ни в той же самой философии, ни у окружающих людей — достаточно умных, интеллигентных, ни в каких-то внешних занятиях — спорте, творчестве — как архитектор, как человек художественный...

К.Мацан:

— Вы МАРХИ закончили?

О.Андрей:

— Я закончил Институт землеустройства — архитектурный факультет.

К.Мацан:

— Другой, крупнейший архитектурный ВУЗ в столице.

О.Андрей:

— Да. Ни в любви, ни в дружбе, ни в каких-то других отношениях — хотя этого всего было достаточно много и глубоко по жизни, но, тем не менее... вот этого вот... не было ответов на этот поиск. Не было... до поры, до времени.

И так вот я рос, происходили внешние события, я кончал школу, я поступал в институт, я кончал институт, я шёл на работу. Я отработал 3 года по распределению в Мосгражданпроекте — в очень хорошей мастерской Веснина. А вот после этого случились определённые события. После этих 3-х лет «отработки».

К.Мацан:

— Я правильно понимаю, что Вы говорите о том, что Вы переехали с семьёй и с... сколько у Вас уже... один ребёнок в тот момент был?..

О.Андрей:

— Да, маленькая Катюшка уже была.

К.Мацан:

— ... в маленький город Лесосибирск...

О.Андрей:

— Да, точно.

К.Мацан:

— ... в 200-х, примерно, километрах от Красноярска. Сейчас его население — вот, я сегодня в Википедии смотрел — 56 тысяч человек, сколько было тогда — не знаю...

О.Андрей:

— Ой-ой-ой-ой-ой! Это уже так мало? При нас было — семьдесят пять.

К.Мацан:

— Но, всё равно — не много, скажем так. Я вот о чём бы, может, хотел спросить: сегодня, вообще, много говорят о некоей такой тенденции людей к желанию покинуть большие города, как-то вот углубиться, может быть, в более спокойные места, а то и на землю...

К.Лаврентьева:

— Дауншифтинг.

К.Мацан:

— Ну, в каком-то смысле... Понятно, что тогда для Вас в этом, наверное, какой-то артикулированной религиозной мотивации не было. А вот сейчас Вы как на тот свой переезд смотрите? Это связано с религиозным поиском, так или иначе, вот такое... попытка укрыться от города в более тихом месте? Или это — вообще что-то про другое было для Вас тогда, и сейчас Вы на это по-другому смотрите?

О.Андрей:

— Человеку даже верующему, смотря вперёд и находясь в настоящем, очень трудно определить... то ему вообще неизвестно — что будет, а то, что происходит — он не совсем осознаёт. И, как обычно, «большое видится на расстоянии» — не только километраж, но и на расстоянии, естественно, времени, в первую очередь. И вот, когда уже проходит время, то, глядя назад, ты понимаешь, насколько всё промыслительно это было. Насколько всё это не случайно — все эти случайности, а всё это — выстроено, и укладывается вот так — в одну цепь.

Надо сказать, что ещё до отъезда, где-то, за несколько лет — я вспоминаю об этом не раз — мне приснился такой странный сон. Ну, вот, я сплю, и мне снится Некто... не знаю, кто это... который водит меня из комнаты в комнату... какие-то помещения... и в каждой из них — что-то для меня ценное. В одной — огромное количество книг ( мы, как-то, много читали, и такие были... всеядные... с матушкой будущей моей, а поженились мы рано, в 19 лет, поэтому мы прошли вместе многие пути ), и он мне говорит: «Оставь это, иди дальше». Я иду дальше. Там, в следующем помещении... я уже сейчас не помню, что... но что-то тоже было такое — для меня ценное и важное. Он опять говорит: «Оставь это!» — и вот так вот, где-то, три или четыре каких-то помещения он меня провёл, этот Некто, и всё — оставь, оставь, оставь... А что же тогда, вместо этого? А потом он меня заводит — открывается тоже какое-то пространство, и я вижу в этом пространстве — свет, такой вот — просто заливающий. Абсолютно никакой конкретики, а просто — свет. И — всё. И он мне сказал, что вот это вот — твоё, и что — именно твоё, и я проснулся. Он на меня очень большое впечатление произвёл, этот сон. Ну... как-то я его, так... актуальность, конечно, забыл со временем, хотя иногда память возвращалась к нему.

Нельзя сказать, что я... что мы поэтому куда-то уехали. Да, вот к этому времени, после того, как закончились 3 года распределения — это был конец 1982 года — как раз созрела какая-то внутренняя такая... такое отношение... вчера, как раз, мы вспоминали с матушкой об этом, и поняли — я понял — что первично это было, вообще-то, у неё. У неё это было более однозначно. То есть, она хотела из Москвы, и её ничего здесь не держало. Ну, кроме, может быть, родных людей. Вот, как-то, она хотела — и всё. А меня — держало. Меня держали могилы предков — вот, как я уже сказал, с детства приросший, такой, к ним, меня держала любовь к Москве как архитектора — вот, всякие, там... какие-то... Столешников переулок, Сивцев вражек... какие-то там вот... старые дома — причём, советское это ещё всё было, полу... такое... не приведённое в порядок. Вот, я любил город, я любил Подмосковье, я любил тихие какие-то речушки, полянки, лесочки, и всё... и куда-то уехать? И, в то же время, душа хотела чего-то сочного. Почему-то ощущение было, что жизнь в Москве — какая-то... сухая, без соков. Вот — соков не хватало. Хотелось вот этих жизненных соков! И... это не романтика, это — что-то другое. Это не просто... там... «за туманом и за запахом тайги». Нам было, вообще, совершенно всё равно, куда — в тайгу, на север, на запад, на восток, на юг... Но, во мне немножко вот это вот... боролось, в матушке — ничего не боролось. И поэтому, когда обсуждали, то она всё время меня немножко подталкивала к этому.

Знали наши родные об этом. У отца — а он после окончания мединститута в 50-х годах в Сибири работал тоже, по распределению — это была Сибирь, и осталось там много друзей его. И они переписывались. Друзья приезжали к нам — эти сибиряки — домой, ночевали у нас, я их знал многих, знакомых.

И вот, как-то вдруг, ни с того, ни с сего, одна такая знакомая, к тому времени проживающая в Лесосибирске ( а отец — в Иркутской области был по распределению ), она вдруг ему написала письмо. И пишет: «Володька ( а Володьке уже, наверное, за пятьдесят, он уже профессор, там, и так далее )! Вот, давай — я тебя зову, хочешь — приезжай к нам. Я сейчас тут завкафедрой медподготовки в Пединституте, я тебе свою кафедру отдам. Я куда-нибудь, там, уеду — к своим внукам, а ты будешь...» Ну, Володька, конечно, посмеялся — он здесь ведущий анестезиолог-реаниматолог... а вдруг — нам это письмо? «Вот — тётя Лиза, смотрите вот, у меня... вот, позвоните ей! Может быть... вот, вы тут что-то думаете, куда-то ехать... вот, может быть, у вас что-то и получится!» А мы взяли, да и позвонили. А она — взяла и пошла в Исполком к Председателю Исполкома Лесосибирского, и говорит: «У меня тут вот у друга есть дети-архитекторы. Вам — нужны?» — «Да, конечно, что Вы! Да пусть приезжают, мы тут сейчас... что-нибудь такое замесим новое — город строить надо!» Город, как раз, в 1975 году образовался из посёлков.

Мы созвонились с ним — это было очень смешно. Матушка об этом рассказывала, как в 4 утра по нашему времени, а по тамошнему — в 8 утра, он пришёл на работу — и вдруг звонит, мы поднимаем трубку — она, матушка — а там, в телефоне: «С Вами говорит председатель Исполкома Лесосибирска»! Она подумала, что это пьяница московский, даёт мне трубку и говорит: «Какой-то алкаш звонит — разберись с ним!» Вот, и у нас состоялся разговор, и, в общем, он нас позвал — и мы поехали. Поехали туда, и началась жизнь уже сибирская.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

К.Лаврентьева:

— На этом интереснейшем месте мы напоминаем, что в гостях у светлого радио протоиерей Андрей Юревич, клирик храма Всемилостивого Спаса в Митино.

К.Мацан:

— Отец Андрей, ну, вот — вы приехали туда, в Лесосибирск, и, если перескакивать через некоторые этапы Вашей интереснейшей биографии, мне сейчас хочется обратиться к Вашей первой встрече с Вашим будущим духовником. Протоиерей Геннадий Фаст — уверен, что кому-то из наших слушателей эти имя и фамилия знакомы, а тем, кому не знакомы, можно поинтересоваться, у него есть множество выступлений и книжек — мне интересен сам феномен встречи с будущим духовником. В душе человека — что происходит? Вы помните своё первое ощущение? Что Вы чувствовали, когда в первый раз попали к нему в храм, и как это получилось?

О.Андрей:

— Ну, я начну с того, как это получилось. Приехав в Сибирь, я совершенно... мы думали, что мы будем работать простыми архитекторами. Нас всего двое, и больше в городе не было архитекторов. И через две недели я вдруг стал главным архитектором города — мне 25 лет. Это, вообще-то...

К.Мацан:

— Это серьёзно!

О.Андрей:

— ... так... интересный тоже, такой... факт биографии. И 6 лет я проработал в должности главного архитектора города. Это было очень интересно! Это было очень творчески, очень плодотворно — через 4 года меня уже приняли в Союз Архитекторов СССР, мы много чего там сумели сделать. Действительно, оказалось — сочно...

К.Мацан:

— Сейчас можно в Лесосибирск приехать — и Ваше наследие увидеть там.

О.Андрей:

— Да, совершенно верно! Там много всего осталось... То есть, мы почувствовали, что мы не ошиблись — мы, действительно, питались соками, но — такими... скажем... душевными.

К.Лаврентьева:

— Творческими.

О.Андрей:

— Пока не духовными, да. Эмоциональное, душевное общение с людьми, природа, тайга, потрясающий Енисей, и просторы, дары природы — чего там только не было! Правда, и комары, и мошкара, конечно, тоже, но... но как-то терпели спокойно. Совершенно другие люди, другая жизнь — ну, всё какое-то другое, какое-то настоящее, исконное такое... посконное.

Так прошли 6 лет, потом... а вопросы остаются — вопросы-то о смысле-то остаются, несмотря на все эти перемены!

К.Мацан:

— Из самого детства.

О.Андрей:

— Те, которые с самого детства-то, да, которые мучили — они всё равно остаются! Переезд в Сибирь и работа там решили внешнее, а внутреннее как-то где-то даже обострялось. И потом, через 6 лет уже началась Перестройка вовсю — собственно, уже даже и не началась — это уже 1988 год, она уже шла вовсю. И я как-то почувствовал — началась какая-то свобода. Начали открываться уже собственные предприятия — кооперативные пока что. И я почувствовал, что надо уходить в какую-то вот свободную зону из советской власти, немножко уже это достало.

Я организовал кооператив свой, проектный, ушёл с должности. Остались очень хорошие друзья по городу, среди даже, скажем, номенклатуры такой хорошей — директоров предприятий ( это потом пригодилось очень в священстве ). И, находясь в этом кооперативе, стало довольно много времени для углублённого, свободного размышления.

И вот — 1988 год. Тысячелетие Крещения Руси. И, чуть ли, наверное, не в первый раз, мы оказались внутри храма в городе Енисейске — действующий Успенский храм. К тому времени это был единственный действующий храм от Красноярска до Северного Ледовитого океана — на 2000 км протяжённостью. Мы поехали туда — вот, торжество Крещения Руси... мы поехали на Пасху с матушкой — ну, просто освятить кулич, и встретились с Храме со священником. Это был отец Геннадий Фаст. У меня с ним был разговор, матушка рядышком стояла, слушала нас как-то... Наверное, часа полтора я с ним проговорил — с точки зрения поиска, но... такого рассуждения, как интеллигент — ну... я это так определяю — немножко толстовская такая была позиция.

К.Мацан:

— О чём Вы его спрашивали, Вы помните?

О.Андрей:

— О любви, о смысле жизни... какое-то там вот... о человеколюбии, ещё о чём-то. Я не помню, что он отвечал, но отвечал он как-то совсем по-другому, чем мог бы ответить любой человек — естественно, он был священник, я до тех пор со священниками лично не встречался и никогда не беседовал. К тому же, он — человек умный, эрудированный, мудрый, кончил Университет, физик-теоретик... то есть, он знал, что говорил.

Мне запали ответы его как-то в душу, в память. Мы расстались, уехали, и год следующий прошёл дома — мы не встречались, в храм не ездили. В каких-то делах, в работе — вот, как-то так это всё прошло.

Прошёл год — и опять приходит Пасха, 1989 года. И мы опять собираемся и едем в Енисейск — опять с куличом ( ну, а с чем ещё — мы и не знали-то другого ничего ).

У отца Геннадия был замечательный обычай: после ночной службы, которая кончалась где-то часа в 4 утра — ну, разговление небольшое, и он оставался всегда в храме... до обеда, наверное, этого Воскресного дня Пасхального — просто дежурить — а он тогда служил один — и ждать людей, которые придут — кто с чем. Кто со своими куличиками, кто с вопросами, кто — с проблемами. И вот, два года подряд он дожидался Андрея.

К.Лаврентьева:

— Отец Андрей, а вот за этот год Вам не приходила мысль — приехать к нему просто? Ведь, вероятно, он Вас ждал вот этот год — от Пасхи до Пасхи.

О.Андрей:

— А вот — не приходила! Вот, я не знаю, ждал он или нет — скорее всего, что нет. Так мы потом разговаривали. Думаю, что я не один к нему, всё-таки, приходил — учитывая эти 2000 км, к нему много людей приходило. Среди них пришёл я — ну, что ж? Ну, пришёл какой-то молодой человек, и задал какие-то вопросы — и ушёл. Год не приходил. По-моему, мне эта мысль не приходила, чтобы приехать. Я, конечно, вспоминал о разговоре... но вот к Пасхе она пришла, эта мысль — так вот, твёрдо совершенно. Мы поехали.

Заходим во двор храма, а он уже выходит из церкви — это, где-то, около часу дня, наверное, было. Сразу вспомнил, между прочим. Он говорит: «Кажется, Вы же — год назад, здесь же, в это же время, в этом же месте?» Я говорю: «Да. А Вы узнали?» — «Да. А что?» А я, так, с ходу, даже не разговаривая ни на какие темы, говорю: «А Вы ездите к своим прихожанам в гости?» — «Да», — «А можете не к прихожанам, а к нам приехать в гости?» — «Могу», — «А тогда мы Вас приглашаем!» Вот, как-то так во мне это вдруг вот — раз... даже матушка на меня потом смотрела и удивлялась: «А чего это ты вдруг? Ехали разговаривать, а ты взял — и пригласил?» А вот — взял и пригласил. Ну, он, конечно, как хороший миссионер, сказал: «Да, хорошо, мы приедем ( „мы“ — имелось в виду — он и его матушка ), но я вас прошу — вы своих друзей, пожалуйста, тогда соберите, чтоб нам как-то вот устроить такую беседу». Я позвал друзей — ну, пришёл один только друг, другие как-то не захотели. Они приезжают в назначенное время, на Светлой Седмице получилось, и у нас дома вот... такой разговор, приём, мы их кормим, чаем поим, и всё разговариваем.

И как-то так получилось, что у моего этого друга диспут возник с отцом Геннадием. А я сижу и слушаю, как рефери на ринге — они боксируют друг друга, а я сижу и слушаю, и понимаю, что я полностью разделяю позицию отца Геннадия, а сказать-то ничего не могу на эту тему, никаких аргументов привести... ну, по крайней мере, такой весомости, как он.

Беседа кончилась. Друг попрощался, ушёл, мы остались вчетвером, две пары, и что-то ещё... как-то поговорили между собой. Когда уже прощались с ними, то отец Геннадий на прощанье вынул откуда-то из кармана, или из сумочки, такую маленькую-маленькую книжечку — Евангелие от Иоанна. Именно от Иоанна, что, кстати, редко бывает, когда в первые разговоры и встречи с людьми неверующими священники дарят. Обычно — кого-то из синоптиков, чаще Марка.

К.Мацан:

— Оно самое короткое потому что, да.

О.Андрей:

— Самое короткое и простое, да. Кстати, как раз, владыка Антоний Сурожский в своих воспоминаниях говорил: «Я взял Марка — как короткое и простое, чтобы быстро разобраться со всем с этим — и всё, и сказать, что всё это ерунда». А мне достался Иоанн!

К.Мацан:

— А вот об этом мы поговорим после маленькой паузы, потому, что это очень интересно — как раз таки, почему это был Иоанн, и чем это для Вас стало.

Я напомню, сегодня у нас в программе «Светлый вечер» протоиерей Андрей Юревич, клирик храма Всемилостивого Спаса в Митино. В студии — моя коллега Кира Лаврентьева, и я — Константин Мацан. Мы прервёмся, и вернёмся к вам буквально через минуту.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

К.Мацан:

— Светлый вечер на радио «Вера» продолжается. Ещё раз — здравствуйте, дорогие друзья! В студии — моя коллега Кира Лаврентьева, и я — Константин Мацан. Мы сегодня говорим с протоиереем Андреем Юревичем, клириком храма Всемилостивого Спаса в Митино. Говорим о пути к вере и в вере самого отца Андрея, и о пути к священству.

Вот, Вы сказали, что Вам Ваш будущий духовник, при одной из ваших самых первых встреч, подарил маленькую книжку «Евангелие от Иоанна», и именно — от Иоанна. Я просто напомню слушателям, что три других Евангелия — от Матфея, от Марка и от Луки — называются синоптическими, в том числе потому, что они во многом именно обращены на события земной жизни Христа, они их описывают, в основных моментах совпадая, где-то уточняя друг друга. И, конечно, они совпадают по содержанию и с Евангелием от Иоанна. Но Евангелие от Иоанна, в этом смысле, не синоптическое. Евангелист Иоанн писал с другой целью — не события рассказать, а рассказать о Божественной личности Христа. И неслучайно... апостол Иоанн — его называют Богословом. Это очень глубокий текст. Это — глубочайший текст, и смыслы, которые там заложены, вообще-то, требуют... ну... какого-то... ну... если не комментария, то, как минимум, того, чтобы в этом разбираться. А чем это чтение стало для Вас? И как Вы сейчас оцениваете, что это именно от Иоанна Вам Евангелие попалось?

О.Андрей:

— Ну, да... вот... получил я в руки эту книжку — Евангелие от Иоанна — и, как раз, через несколько дней так было, что я должен был ехать... ну... в отпуск, скажем... на 2 недели в поездку в Москву — повидаться с родными, сделать какие-то дела — 2 недели мне предстояло быть здесь. Я взял её с собой.

Это был май месяц 1989 года. Я для себя это помню, и для меня это очень важно — обозначение этого времени.

Я приехал в Москву... я уж не помню — самолёт, поезд? Ну, это неважно. В Москве 2 недели происходило всё так: были какие-то дела, были какие-то встречи, были какие-то разговоры, были какие-то поездки. Я какие-то ходил, там, покупал книги. Тогда открывалась, как раз, свободная совершенно книжная торговля — тоже, такие, кооперативы. Мне всё это было интересно. Но: что-то делал, делал, делал — внешнее, а внутреннее... я читал Евангелие от Иоанна, и внутренне я жил только этим.

Я прямо вот помню: еду я в метро... ну, обычно человек в метро читает, и я тоже — я носил с собой в кармане это маленькое карманное Евангелие ( оно у меня до сих пор стоит на полочке, ему уже... сколько, там... 30 с лишним лет оно в моих руках ), и оно у меня было в руках. Двери поезда метро открывались, двери закрывались, я куда-то шёл, я куда-то ехал, я какое-то искал... я ничего не помню, я помню только одно: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог...» — и дальше всё.

Меня эти слова потрясли, и я совершенно... Я не знаю, потрясла бы меня родословная Иисуса Христа у Матфея, или какие-то описания событий у Марка, или Рождество у Луки — я не знаю. Потом всё это пришло. Но вот эти слова меня просто потрясли! Своею таинственностью, своей... вот этим богословием, своей высотой ( не зря символ евангелиста Иоанна — орёл, парящий в высоте ) — я куда-то улетел! И другое, что я помню точно — вот то, что описывал, потом я это уже прочитал в воспоминаниях владыки Антония Сурожского, что когда он стал читать, скептически, в 14 лет Евангелие от Марка, он почувствовал, что реально перед ним стоит Христос. И я тоже в это время чувствовал Бога, совершенно реально — что я перед Богом стою! Я стою перед Богом. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, и я перед Ним! Меня это совершенно просто потрясло!

И вот, в эти две недели со мной случился переворот. Я всегда об этом свидетельствую. Потому, что свидетельство уверования — это очень важная часть нашей проповеди христианской, православной. Я всегда говорю: я, как в той беседе Христа с Никодимом: «Надлежит вам родиться от воды и духа...» — я возродился. Хотя я был крещён в детстве, но это всё было неосознанно совершенно, я жил без веры. Но вот актуализация этой печати Дара Духа Святого, которую я получил в детстве в миропомазании, она произошла именно тогда. То есть, я родился свыше — в тот момент. Я пережил это рождение свыше — эмоциональное было переживание сильнейшее совершенно! Вот именно тогда — в мае 1989 года. Я веду свою родословную ( так скажем — духовную ), своё рождение от мая 1989 года — вот это понимание того, что я, действительно, родился и живу духовно.

И получается, что я из Лесосибирска в Москву уехал неверующим, а вернулся я — верующим. Внешне ничего не изменилось. Одежда была та же, причёска была та же, наверное, лексикон был тот же, многое было и другое — то же, но во мне уже жил Бог! Вот, в этом смысле — всё было другое.

И дальше опять начинается определённый период. Я рассказал об этом, конечно, жене. Она как-то... так... послушала, но как-то... так вот... задумчиво это всё восприняла. И после этого — ну, всё! Раз это есть, значит, сейчас надо все эти вопросы задавать! Кому? Ну, тот, кто дал мне это Евангелие, тот сейчас мне на все эти вопросы и ответит! И я начал ездить к отцу Геннадию. Вот, это был конец мая, начинается лето, и всё лето у меня прошло вот в этих поездках — 50 км от Лесосибирска до Енисейска.

Я садился с раннего утра на междугородний автобус — машин никаких не было ни у кого — ехал к нему, без всяких предупреждений, телефонов, заставал его каждый раз в разных ситуациях. Иногда это бывало, что они всей семьёй только что встали с постели радо утром, иногда он уже был в делах, иногда я попадал на службу — мне это было совершенно неважно. Я знал, что впереди у меня есть день до ночи — последний автобус обратно в полдесятого вечера — я его достану где-нибудь, всё равно.

И я ходил с ним где угодно — по его делам. Я не отказывался... так сказать, не наседал. Он ходил на почту, какие-то письма получал-посылал — я таскался с ним, в Сберкассу — платил коммуналку — я таскался с ним, он беседовал с людьми, назначенными заранее — я сидел где-то, ждал часами. Наконец, он мне говорил: «Ну, всё, теперь я могу с тобой поговорить». Иногда это было за полчаса до вечернего автобуса обратно. Я садился, со списком своих вопросов, задавал ему, он мне отвечал на них, в зависимости от резерва времени, медленно или быстро, я получал ответы на свои вопросы, ехал обратно домой. За ночь у меня возникал новый список — утром следующего дня я опять ехал к нему. И так длилось почти всё лето.

К.Лаврентьева:

— Матушка очень подробно рассказывает о том, что она испытывала в то время — полную растерянность...

О.Андрей:

— Да-да... матушка... у матушки свой был процесс. Она со мной не ездила в Москву, и в это время Евангелие от Иоанна не читала. С ней — пока что — этот переворот не произошёл. Она со мной не ездила к отцу Геннадию, потому, что у нас в это время уже было двое детей, и она была беременна третьим, Арсением, который родился в середине лета. То есть, у неё это уже были последние... восьмой месяц.Она только слушала от меня ответы на вопросы, как и что.

И, в общем, она... Да, я купил первые иконы, мы с ней начали... то есть, я начал молиться, и пытался её тоже к этому привлечь. В какой-то момент — она рассказывала потом — она поняла: «Всё, я живу с сумасшедшим человеком». Особенно, когда... получилось так, что я работать-то в кооперативе своём перестал, фактически! Нет, он — был, он числился, но я ничего в нём не делал — я ездил в Енисейск, решал свою вот... судьбу стояния перед Богом. А заказчики звонили, и, в основном, ей — городской телефон, домой: «Где Андрей Владимирович?» — «Не знаю». — «А где наши заказы?» — «Не знаю». — «А когда будет?» — «Не знаю». — и так далее. Деньги перестали поступать. Она видит, что в семье что-то происходит странное, что-то не так. Дети, муж... всё куда-то... колышется... что-то как-то... меняется.

И тогда она предприняла — как она тоже рассказывает — такой дерзновенный, может быть, дерзкий... но, всё-таки... Господь говорит: «С искренним поступят искренно»... Она очень искренно перед этими иконами, которые я привёз из Енисейска, встала, и говорит: «Боже, если Ты есть... ну, Ты же явился моему мужу — теперь явись и мне, пожалуйста! Что такое? У нас семья разрушается!» И вот тут с ней уже начали происходить... в ответ на её такой, может быть, на первый взгляд, дерзкий вопрос, требование — уже с ней пошёл процесс.

К. Мацан:

— А Вы помните, что Вы чувствовали, когда сталкивались с естественным непониманием со стороны супруги? Вот, у Вас — порыв, Вы — пылаете, а самый близкий человек не может этого разделить...

О.Андрей:

— Константин, я не помню этого, честно скажу! Вот, я не помню...

К.Мацан:

— То есть, Вы настолько были увлечены...

О.Андрей:

— Наверное! Я так обалдел просто...

К.Мацан:

— ... Евангелием от Иоанна?

О.Андрей:

— Да, да... и так улетел, что, наверное, я даже этого не помню. Как-то... не то, чтобы мне до жены не было дела — нет, но вот... так вот... вложился, что называется, в прыжок, и пока летел в этом прыжке — по сторонам не смотрел. Вот, так получилось.

К.Лаврентьева:

— Батюшка, ну, вот слушаешь Вас... сколько лет я уже Вас знаю...

О.Андрей:

— Сколько раз это уже слышала, да?

К.Лаврентьева:

— ... и сколько раз я это слышала, и меня каждый раз это потрясает! Потому, что Вас ведь, фактически, Господь позвал, как Андрея Первозванного, в своё время. То есть, я понимаю, что это очень дерзновенное сравнение, но у меня оно именно сейчас возникает. Потому, что очень много верующих людей, которые годами ходят в храм — они мечтают, наверное, о таком вот внутреннем потрясении, о такой встрече с Богом, и о таком ярком переживании глубочайшем вот этих Евангельских слов: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Мы так привыкли к Евангелию, если можно так выразиться... кто-то его читает каждый день, и вот это вот всё — так привычно, да, батюшка? А вот, фактически, Вы это восприняли, как какой-то... удар молнии, если можно так сказать — в сердце, в самую глубину. И был ли от Вас какой-то труд? Может быть, какое-то особое восприятие Бога... Почему у Вас это таким редким, необычным способом... произошла встреча с Христом в тот момент?

О.Андрей:

— Кира, а я думаю, это произошло, как завершение вот этого пути поиска. Нам уже было по 32 года. Мы уже семь лет, к тому времени... восьмой год уже жили в Сибири, уехали. Ну, вот, так вот.

То есть, напряжённо искать вот этот смысл — и этот Смысл, эта Истина, эта Премудрость — Она сама, как в книге Премудрости Сираха... сказано, что «Премудрость сама выйдет тебе навстречу», и вот — Она сама вышла навстречу. Господь сам уже вышел навстречу. Наверное, Он посчитал, что пора, что пришло время. И Он вышел навстречу.

К.Лаврентьева:

— Ищущий — находит, да?

О.Андрей:

— Да. То есть, ищущий не знает — чего, но, на самом деле, ищет вот эту самую Истину. А Истина и есть Христос. И Он вышел сам навстречу — и открылся! Открылся. А дальше уже — зависит от человека. «И поведёт его путями извилистыми. И будет мучить его...» — то есть, вот они пошли — пути.

К.Мацан:

— У Вас были мучения?

О.Андрей:

— Были. Всякие, разные... были и внешние, и, может быть, внутренние, и... не очень понятно... как бы... ну... что дальше, потому, что всё, что было — оно как-то ушло, оно разрушилось, действительно. Разрушилась та жизнь, ушли, между прочим, очень многие друзья — сразу как-то...

К.Мацан:

— Именно в виду Вашего прихода к вере?

О.Андрей6

— Да. Многие не поняли. Кто-то посмеялся, кто-то ещё что-то... ну... кто-то вообще подумал, что: «Хитрый такой — пришло время, — а это уже был 1989, там, Перестройка, потом 1990 год, — пришло время, и он решил мимикрировать теперь в эту сторону!» — ну... что будущее за этим, перспектива, экономика, ещё что-то...

К.Мацан:

— Как сегодня говорят: переобуваться на лету!

О.Андрей:

— Да-да-да! Вот. У меня было потом такое, когда я уже стал священником. Еду в автобусе, в подряснике, схожу на остановке — по началу, я не умел ещё его... так... подхватывать, он волочится сзади...

К.Мацан:

— Подрясник.

О.Андрей:

— Да... схожу со ступенек, и чувствую — я не могу дальше идти, что-то зацепилось. Поворачиваюсь, а там группа молодых людей — таких, разбитных парней, и вот, один наступил на подрясник — и не пускает, значит, меня, и: «Га-га-га-га-га!» — смеются надо мной. Потом, я иду по улице, а сзади мне кричит какой-то мужичок: «Эй, поп! Куда ты дел свой партбилет, архитектор? Ха, ха, ха!»

Надо сказать, что в народе главный архитектор города...

К.Мацан:

— Это — в Лесосибирске было?

О.Андрей:

— Да, в Лесосибирске.

К.Мацан:

— Вас все знали, на самом деле...

О.Андрей:

— Конечно! Ну, там же... ну... небольшой город — все знают. То есть, это был чиновник, в их представлении. Не зодчий, там, не творческий человек, а какой-то, вот... номенклатура, чиновник, у него должен быть партбилет. Я никогда не был членом партии — это, кстати, тоже было странно в этих органах, но вот... как-то воздержался от этого. В общем, пришлось кое-что немножко так... Змей уже этот, советский, падал в пучину, но концом своего хвоста он немножечко, всё-таки, достал...

К.Мацан:

— Утащил Гэндальфа!

О.Андрей:

— Ну, не утащил, всё-таки, не сумел утащить, но хлестанул немножко!

К.Мацан:

— Ну, Гэндальф потом тоже вернулся.

О.Андрей:

— Да, то есть, мне не приходилось... ко мне следователи не приходили, дело на меня не заводили, в тюрьме я не сидел — вот, как-то, это миновало, но вот эти все насмешки, плевки, толчки — это досталось немножко в конце 80-х, начале 90-х.

И вот это лето — оно было потрясающим! Представляете, в конце лета я обнаружил, в результате этих поездок со списками вопросов, что я получил ответы на все свои смысловые вопросы.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

К.Лаврентьева:

— В гостях у «Светлого вечера» протоиерей Андрей Юревич, клирик храма Всемилостивого Спаса в Митино. С вами — мой коллега Константин Мацан, и я — Кира Лаврентьева.

Отец Андрей, вот Вы рассказали про трудности, которые Вы испытывали внешне. А был ли момент каких-то вот таких внутренних... борений? Ну, я не прошу сейчас какую-то вот, очень личную, часть открывать, но вот что мне очень интересно — за этим огромным всплеском, открытием Бога, православия, духовной жизни был ли какой-то упадок, или охлаждение — ну, то, что часто случается после неофитского периода... ну... такой момент?

О.Андрей:

— Много лет подряд, от начала, я не помню никакого упадка. Как-то всё... знаете, как... немножко было похоже на то, как стартует ракета в космос. Первая ступень выводит... там... куда-то на орбиту — раз, отпала, включается вторая. Вторая — ещё дальше куда-то, там... нет, первая — околоземное пространство пробивает, вторая — на орбиту...

К.Лаврентьева:

— Но это же удивительно!

О.Андрей:

— ... отваливается, включается третья... И каждый раз скорость всё увеличивается, увеличивается, пока она не достигает космической...

К.Лаврентьева:

— Удивительно...

О.Андрей:

— ... и вот — вывелась на орбиту — этот спутник, эта ракета, эта станция — и она уже своим ходом там как-то стала крутиться вокруг Земли. Вот, было что-то такое, примерно. То есть, вот эта первая стадия была вот с поездкой в Москву с Евангелием от Иоанна. Лето. В течение лета мы крестили матушку, причём крестили её за две недели до родов Арсения — я тоже это рассказывал — в бочке, полным погружением. Едва по лесенке её туда затащили, едва оттуда вытащили. Родился Арсений — это были потрясающие совместные наши роды, уникальные в истории городка! Потом, в конце лета, в начале осени, уже в сентябре, у нас было Венчание, крестили старших своих детей, девочек. Потом... да, в это время был проект уникальный совершенно — в 1989 году объявили конкурс на проект храма к 1000-летию Крещения Руси, в Москве, недалеко от Борисовских прудов, и я в нём решил участвовать. Полгода делал этот проект. Это было для меня очень серьёзно — и как для архитектора, и как для начинающего верующего. Я прошёл уже через понятие храма, через алтарь уже Успенского храма. И... зима, и затем, к весне, оказывается... книги, чтение молитва — всё это было... значит, Богослужение, исповедь... была, конечно же, сокрушительная первая исповедь — там, в начале лета — это было тоже такое... преображение, переворот в жизни... Причастие... И к началу... где-то... весны, к февралю — это всего... восемь, наверное, месяцев всего моей веры — отец Геннадий меня ставит уже быть преподавателем в воскресной школе в Енисейске. То есть, прямо, как в войну вот — «школа молодого бойца» — за две недели автомат-пулемёт выучил — иди, стреляй! Так и здесь — иди, учи других. И мы, ещё с одним братом, Сашей, будущим потом отцом Александром Васильевым, вдвоём — на 100 человек, примерно, ребятни. Каждому — по 50, по классу — вот, мы уже вели с ними... причём, мне достались дети отца Геннадия, священника, в моём классе! Я за восемь месяцев что-то знаю, а они — родились в вере! Ну, пусть им, там... 12 лет, но, всё равно — 12 лет в Церкви уже! Они иногда, там, что-то мне подсказывали, что-то... учили — ну, я, со смирением, принимал. Но, тем не менее, шло всё — семимильными шагами. Затем он меня уже зовёт в Алтарь, я начинаю участвовать в клиросном послушании, в Алтарном, читать Апостола.

Потом Лесосибирские прихожане этого Енисейского храма — а нас было много, город — больше, нас ездило чуть не больше половины туда, а приходы уже по стране начинают открываться — 1990 год, 1991. Мы говорим: «Давайте, мы у нас хотя бы какой-то филиал откроем, в Лесосибирске — просто будем собираться. Вот, нас много, мы же — община? Община». Благословились — отец Геннадий подумал, благословил. Мы стали собираться на дому, на квартире одной нашей сестры. Кто будет вести? «Андрей, давай, ты веди!» То есть, меня ставят уже старшим... что называется, там... по городу Лесосибирску, и мы начинаем по воскресеньям, после службы, после воскресной школы, вечером — то есть, это уже, как бы, третья серия: Литургия, воскресная школа в Енисейске, вечерняя — часов в пять, в шесть — беседа в Лесосибирске.

Я взял толкования простые Евангельские — и начали просто читать Евангелие, петь какие-то Акафисты, читать какие-то молитвы, разговаривать, беседовать, пить чай... ну, всё, как положено — домашняя такая, Евангельская группа. Человек 30 нас там собиралось, мы собирались год-полтора, где-то — это было очень интересно! Это для меня самого было такое — училище. А потом мы как-то переросли, и говорим: «Ну, хорошо... но ведь приход нужен!»

Отец Геннадий очень не хотел делить Енисейский приход! Он говорит: «Ну, вот сейчас сильный один. Что — будет два слабых?» Хм... сейчас епархии уже делят, а там, значит, приход, который вот... на 2000 км, и были вопросы, надо ли делить... Мы, всё-таки, настояли. Отец Геннадий согласился. И приезжает — это сентябрь месяц 1991 года — приезжает к нам в Лесосибирск на такое вот, некое, собрание. На повестке дня стоит вопрос: учреждать или нет приход в Лесосибирске? Православный.

Мы собрались на дому, 20 человек, что называется, учредителей, хотя нас собралось больше. И, всё-таки, мы его убедили в том, что это надо — он согласился. Хорошо, давайте, вот — двадцатка, но Председатель приходского собрания должен быть — кто? Ну, Андрей, конечно! Он же нами тут вот занимается, и ведёт уже полтора года. Хорошо, давайте. И вдруг, как-то так, сами собой... я уж не помню, кто первый задал вопрос: «Так, хорошо. У нас есть приход, собрание, так нам же теперь священник нужен!» И вот тут, как раз, вот эти возгласы: «Амвросия — в епископы!», вот здесь: «Андрея — в священники! Андрея — в священники!»...

Я сейчас вспоминаю — это потрясающе!..

К.Мацан:

— А что Вы почувствовали в тот момент?

О.Андрей:

— Честно сказать... вот... чего-то такого, особенно пронзительного, я не помню... Это было всё очень необычно. Это было... как будто бы, какой-то... какое-то параллельное что-то... вот, какая-то жизнь — как будто бы, с одной стороны, не со мной, а, с другой стороны, это было совершенно естественно — просто переходило всё на следующую ступень. Ну, действительно, а кого ещё?... Не знаю. Я готов был предложить кого-то другого, но рядом сидели, в основном, либо бабушки, либо молодые сёстры, либо молчаливые братья, либо — не знаю, кто... вот, ну... ну... как бы... вот так. Методом исключения даже получалось, без всякого какого-то самовозвеличивания. Как-то вот... оно естественно произошло.

Я не стремился к этому. Я перед этим, где-то, за некоторое время... имея в виду развалившийся свой кооператив, я даже приходил к отцу Геннадию и спрашивал: «Батюшка, а какая моя судьба дальше? Вообще, что мне дальше по жизни делать?» — «Ну, давай подождём... давай подождём... давай подождём...» Вот, подождали — до этого собрания, и в это собрание — решилось. Написали письмо епископу, правящему нашему архиерею, с протоколом — приложили — этого собрания, и с просьбой рукоположить к приходу Андрея Юревича. Месяц он думал, молился, изучал, и через месяц вызвал меня — рукоположил в диаконы в Красноярске, в Кафедральном соборе. Неделю я отслужил дьяконом, и через неделю он меня рукополагает в священники — ну, потому, что сразу было решено, что для города... городу дьякон-то зачем? Там нету священника. И я сразу же, ни дня не служа штатным священником, стал настоятелем, с указом уже приехал, вернулся. Кстати, интересно, что он меня в священники рукополагал 17 ноября, в день своего рождения собственного — я ещё попал к владыке на день рождения!

Вот, я приезжаю — для матушки это тоже было такое... событие, такой — стресс. Дверь открывается, а я — в подряснике ( а я даже не снимал его ), она ко мне бросается, а потом... так... отходит, отступает: «Ой! Батюшка, благослови!» Я её благословил, и тогда уже мы с ней обнялись. И началась новая жизнь. В священстве.

К.Мацан:

— Потрясающе, конечно, когда такие вещи происходят в жизни! А вот, смотрите, сейчас уже не первое десятилетие Вы служите, и есть ли какая-то... ну, не знаю... эволюция в служении священника? Вот, Вы сейчас смотрите на себя — того, молодого священника. Первая исповедь, которую Вы принимаете, первая Литургия, которую Вы сами совершаете — чем это было тогда? И... как священник сам меняется внутри своего служения? Или это — некая константа, которая существует в человеке, она, в принципе, его держит, и... там... никаких радикальных переосмыслений себя самого в священстве не происходит?

О.Андрей:

— Ну, конечно, рост есть. Естественно, мы живём, мы меняемся... мы меняемся и в годах, мы меняемся и в опыте, мы меняемся... как бы... ну... во многом. В общем, каждому возрасту предлежит своё: и своя степень динамики, может быть, жизни, и своя степень мудрости. Юность всегда... какая-то такая... активная, буйная очень, зрелость — плодотворная, в трудах, а старость должна быть рассудительной — даже в этом уже человек должен меняться. Конечно, это накладывает отпечаток — уже чисто органически — и на священство. Само по себе, священство с годами должно приобретать тоже... в количественном даже... скажем... определении гораздо больше — и знаний, и... веры, в конце концов... то есть, всё должно расти... — и мудрости, и опыта. Уже много раз совершается что-то, уже появляются какие-то типовые, даже стандартные, ходы, какие-то ситуации, какие-то грехи, какие-то вещи — это всё есть, да.

К.Мацан:

— А вот, смотрите, Вы приехали к людям, которые Вас знали долгое время как Андрея.

О.Андрей:

— Да.

К.Мацан:

— Они с Вами дружили, вы вместе общались. А теперь они пойдут к Вам на исповедь — Вы что чувствовали тогда?

О.Андрей:

— Ну, очень не сра... люди, кстати, верующие, как-то очень быстро это приняли — с которыми я вместе, как собрат, ездил в Енисейск. Они, как-то, приняли. Приняли и... как священника, приняли и... как-то авторитетно, приняли и... ну... вот, приняли. Это произошло, случилось, и они увидели — да, это был брат Андрей, а теперь это наш батюшка, отец Андрей. Всё. Без вопросов.

Сложнее, кстати, было, как раз, в городе. Когда я стал священником, немножко... 2.5 года, пока вот между Исполкомом и священством... для города я немножко пропал. Я как бы затаился во внутреннем делании таком. А вот, когда я стал священником, то, естественно, надо было выходить опять в люди, нужно было решать вопросы прихода, приходские вопросы храма — строительство, благоустройство — и мне пришлось идти и во власть, и к директорам, и ко всем. Неоднозначно люди восприняли!

К одному строителю, директору предприятия, я пришёл, чтобы попросить железа на купель для Крещения, захожу к нему: «Николай, Алексеич! Здорово!» — «Здорово!» А я в подряснике — я всегда по городу так ходил, и стараюсь сейчас тоже так ходить к людям. Захожу, а он на меня так смотрит и говорит: «От...ты...тудыть-там-растудыть! Чёй-то ты какую-то юбку надел?» Я говорю: «Николай Алексеич, я с тобой готов поговорить — вот, я священник теперь! Я в Бога верю...» — и так всё ему сказал, как надо, а он говорит: «Ну, ладно, давай по делам, раз пришёл».

Но некоторые восприняли это очень позитивно. И, кстати, вот это и очень хорошие отношения, которые у нас сложились на должности моей, с директорами — они очень помогли при развитии прихода, и при строительстве. И один, как раз, из них — Анатолий Семёныч Рубцов — взялся строить наш храм. Второй потом, через 10 лет, взялся строить второй храм — в другом, соседнем районе нашего города. Вот, эти два храма построены двумя директорами — теми, с которыми я дружил, и работали мы вместе ещё по молодости, будучи главным архитектором. А пока этого не произошло, пришлось — служить-то надо — пришлось оборудовать сарайчик, который был у нас. Мы в домике в таком... в пол-домике — пол-барака, можно сказать, деревянного, по-теперешнему — жили, на своей земле ( поменялись туда ), и там, от старых хозяев, остался свинарник. В этом свинарнике я, ещё до священства, оборудовал себе такую маленькую келейку. Я в ней жил, прожил пять лет — на дворе нашего дома, я тоже об этом много раз рассказывал. Она была, конечно, для скота, для людей она была не приспособлена, поэтому там в морозы... свистел этот мороз, натапливать печку приходилось. Под потолочком в два с лишним метра было +40 градусов, а на полу вода замерзала в ведре, несмотря на это. Пять лет я так прожил.

Ой, чего я там только ни делал, «чудотворил»! По ночам читал всякие разные молитвы по три раза вставал — измождал, значит, себя... там... акафисты всякие, чин 12 псалмов...

К.Мацан:

— Изнуряли плоть?

О.Андрей:

— ... изнурял плоть, да... там... постился... Мы постились, между прочим, круто! Великим Постом, много лет подряд, первую Седмицу мы до пятницы не ели и не пили вообще ничего — пять дней до Фёдора Тирона, до колива. Вот, как-то так было. Потом это всё, через сколько-то лет, немножко ушло — я заболел желтухой, и после этого... так... печень некоторое время давала о себе знать... так... силы подкосило. И я вернулся домой, и сказал матушке: «Так, всё — готовь мне диетическую пищу, буду есть теперь всё» — а то я отказался, там, от многих вещей «насовсем».

И я стал такой... более мягкий. Сначала я был такой твёрдый, по неофитству, как священник, строгий, а потом всё так мягчел, мягчел, и, вообще, по жизни, я всё более и более становлюсь мягким со всеми — с чадами, с детьми, с людьми окружающими. Вот, как-то... может быть, это естественно — я не знаю. Но я в себе отмечаю, что вот какой-то процесс умягчения в душе — он происходит. А по началу строгости было довольно много, и, может быть, даже — неумеренной. Ну, такого... скажем... младостарчества, может быть. Хотя, сил, конечно, было больше, и многие вещи были — на износ. Я, бывало, что исповедовал... приезжаешь в какой-нибудь приписной приход... там... на Ангаре, летом, исповедуешь — до утра, до 4 утра. Солнце уже встало. Смотришь — служба уже скоро. А, искупаешься в Ангаре, и идёшь готовиться к Литургии, и спокойно служишь — двое суток без сна. Всё было запросто! Молодость!

К.Мацан:

— Потрясающе, отец Андрей! Ну, у Вас такая обширная биография, что о ней хочется ещё и ещё говорить, и, я надеюсь, что мы к этому разговору вернёмся.

А пока я ещё раз могу напомнить, что легко в сети найти фильм под названием «Свидетельство о любви» режиссёра Натальи Боцман о семье Юревичей — семье отца Андрея и матушки Ольги, и их детей. Там то, о чём мы сегодня говорили — и то же самое, и намного более глубоко, и другие моменты, и всё это очень трогательно и подробно на камеру рассказано и снято, и проиллюстрировано. Очень сильный, и очень трогательный, и очень глубокий фильм, который, мне кажется, заставляет каждого посмотревшего задуматься о себе, о своей любви, о своей семье, о своей вере и о своих отношениях со Христом. Поэтому вот, в продолжение нашего разговора, всех к этому фильму адресую с огромным удовольствием.

Спасибо, ещё раз, огромное, отец Андрей! Напомню, протоиерей Андрей Юревич, клирик храма Всемилостивого Спаса в Митино, сегодня с нами провёл этот светлый вечер, и очень подробно и интересно о себе рассказывал.

О.Андрей:

— Спасибо вам за возможность свидетельствовать!

К.Мацан:

— В студии была моя коллега, Кира Лаврентьева, и я — Константин Мацан. До свидания.

К.Лаврентьева:

— Спасибо большое всем!

О.Андрей:

— До свидания!

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».