«Путь к священству». Священник Иоанн Захаров

У нас в гостях был настоятель Покровского храма при Российской детской клинической больнице священник Иоанн Захаров.

Наш гость рассказал о своем пути к вере и священству, а также об особенностях своего больничного служения.

Ведущая: Кира Лаврентьева

---

Кира Лаврентьева:

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Как всегда в это время, мы говорим с нашими гостями о пути к вере, в вере и пути к священству. С радостью представляю вам нашего сегодняшнего гостя, священника Иоанна Захарова, настоятеля Покровского храма при Российской детской клинической больнице. Здравствуйте, отец Иоанн.

Священник Иоанн Захаров:

— Здравствуйте, дорогие.

Кира Лаврентьева:

— Меня зовут Кира Лаврентьева. Сегодня, отец Иоанн, мы хотели бы с вами поговорить, вопреки нашей сложившейся традиции, когда мы с вами говорим о РДКБ, о вашем замечательном храме, самом необычном храме в Москве, эту тему мы тоже обязательно поднимем, сегодня у нас тема «Путь к священству». И у вас такое сейчас напряженное выражение лица, как будто вы пытаетесь вспомнить, так давно это было, да, отец Иоанн?

Священник Иоанн Захаров:

— Да, я обязательно сейчас расскажу. Я хотел бы воспользоваться возможностью и поблагодарить радио «Вера». Это то радио, которое постоянно включено в машине, и сколько лет я уже слушаю, я постоянно делаю для себя какие-то открытия, как можно интересно говорить о вере. Мне кажется, это замечательно. Я низкий поклон передаю руководству, и всем ведущим, работникам, звукорежиссерам и всем-всем, кто в этом принимает участие. Потому что для меня это настоящее утешение и большое подспорье в моей пастырской деятельности, в моем служении, и как христианин очень много для себя получаю.

Кира Лаврентьева:

— Спасибо отец Иоанн.

Священник Иоанн Захаров:

— Это вам спасибо.

Кира Лаврентьева:

— Очень важные слова, спасибо вам большое. Отец Иоанн, а как все начиналось? Вы же математик-инженер, если я не ошибаюсь, по первому образованию?

Священник Иоанн Захаров:

— У вас много про меня, что вы еще знаете про меня? Служил ли я в армии.

Кира Лаврентьева:

— Досье собрано.

Священник Иоанн Захаров:

— Да. Действительно, я из того самого поколения, которое, как нам самим кажется, выросло на пепелище этой великой страны, которая закончила свое существование в 90-м году. И точно так же в душах людей моего поколения, которые после 11-го класса уходили в Чечню воевать, не было никакой духовности. Все друзья, с которыми я вырос в одном дворе уже умерли от наркотиков. Нет семей, нет истории, я надеюсь не у поколения, у тех друзей, одноклассников, с которыми я вырос. Очень все как-то грустно, печально, бездуховно. И эта бездуховность — ключевой фактор в том, как сложилась судьба этого поколения. Милостью Божией, молитвами моей мамы я пришел в церковь. Это путь был очень сложный, трудный, долгий. Все брошюрки которые мне приносились, как сейчас помню про Елизавету Федоровну, отправлялись благополучно в стол, и там лежали. Потом я их оттуда достал много лет спустя. Я никак не понимал, что это такое — Церковь, кто такие святые, не понимал, зачем нужен лагерь православный, в который мне постоянно предлагали поехать. В Евангелии сказано, что человек приходит к Богу в тот момент, когда его Господь Сам приводит. Я сейчас не вспомню, в силу своего образования, к сожалению.

Кира Лаврентьева:

-«Не вы меня избрали, а я вас избрал».

Священник Иоанн Захаров:

— Человека Господь сам приводит в Свою Церковь. Образование у меня хорошее очень. Я закончил Свято-Тихоновский богословский университет, там замечательные педагоги, просто я плохо учился. И Господь меня привел, видимо, по молитвам мамы, видимо, по молитвам отца. Хотя папа был не церковный, но очень меня любил. И как-то на втором курсе академии приборостроения, в которой я учился — вы вспомнили, у меня образование математическое — вдруг мне почему-то захотелось... Сейчас очень сложно современной молодежи объяснить, почему мы считаем, что у нас хорошая власть, почему мы считаем, что нам нравится жить в этой стране. Я посещаю больницу и очень много общаюсь с детьми до 18-ти лет. Они очень недовольны жизнью нашей современной, устройством церковным, устройством государства. А когда я спрашиваю, представляете ли вы, что значит стоять с талонами на сахар полтора часа в очереди. Они мне говорят: ну да, и что зимой тоже? И зимой тоже. Если сахар хочешь, нужно было стоять с талонами на сахар. Вот в этом безумии, в котором мы находились после 90-го года, ну и до 90-го года какое-то время, было очевидно, что нужно что-то делать, жизнь впереди, надо что-то делать. На заборах, я их стал замечать уже когда учился в институте, висели объявления: требуется грузчик с высшим образованием. Потому что пьет меньше грузчик с высшим образованием. Вот так казалось людям, которые эти объявления вешали. И мы поняли уже на втором курсе, что математика никому не нужна, ни дифференциальная, ни уравнения, ничего не нужно. А нужно работать. И мы решили с ребятами делать ремонты, со своими однокурсниками. Завесили все прилегающие районы объявлениями, нам даже кто-то звонил. И мне захотелось взять на это благословение у священника, которого я знал.

Кира Лаврентьева:

— Откуда такое желание?

Священник Иоанн Захаров:

— Я не понимаю откуда оно взялось. Это какое-то, то, что Господь что со мной сделал в этот момент. Мама договорилась с духовником, с отцом Аркадием Шатовым тогда, сейчас владыка Пантелеимон. Я пришел к нему на беседу. Он долго меня расспрашивал, на какие рок концерты я хожу, и что я делаю, и что мы там, как. Разговор был не о том, о чем я хотел, я был очень расстроен. А в конце он мне сказал, что благословение лучше его, нужно прийти на исповедь. И тут совершилось для меня чудо совершеннейшее, опять же к которому я никакого отношения не имел совершенно, просто пришло ко мне. Я вышел из этого кабинета и понял, что жить так, как я живу, больше нельзя. Я вырос на улице, и это мне помогло, потому что улица не терпела лицемерия. Там можно было воровать, употреблять наркотики, не знаю что еще делать, но нельзя быть лицемерным. Потому что в любой компании, в которую ты попадаешь с лицемерием, ты будешь бит, изгнан и унижен, и там нужно быть не лицемерным, и это нелицемерие... В какой-то момент я понял, что я христианин. Не знаю, можно говорить, нет. У меня были на этот момент две сережки в ухе, на одной из них был крест. Мне говорили, что распятие надо напильником стереть, это не хорошо. И в какой-то момент я понял, что если ты христианин, то там написано, «ешь мое тело и пей мою кровь». А ты этого не делаешь, значит, ты не христианин и в какого-то другого Бога веришь. И я пришел на исповедь в ближайшее воскресенье и уже не ушел никуда.

Кира Лаврентьева:

— А что это была за исповедь? Нет, я конечно, не прошу рассказывать подробности. Я скорее спрашиваю про общее ваше состояние и впечатление.

Священник Иоанн Захаров:

— Я всегда завидую людям, которые могут долго исповедаться. Я завидовал этим людям, которые могут долго исповедоваться, когда и не был священником. Очень завидовал тем людям, с кем отец Аркадий очень долго, подробно разговаривает на исповеди. Я не понимал, как это возможно, и сейчас, уже будучи священником, не очень понимаю, хотя сам исповеди такие долгие принимаю. Мои исповеди всегда были лаконичные, короткие, наверное, от моей какой-то непогруженности в себя, какой-то бездуховности. Но самое главное, что мне надо было сказать на этих исповедях, я говорил, нес потом епитимью, которую с благодарностью до сих пор вспоминаю, и сам предлагаю эту епитимью людям, как горькое лекарство. Для того, чтобы болезнь все-таки прошла, нужно лечить, а лекарство часто горчит. И если этого горького лекарства не испить, то и ценность этого излечения от болезни теряется немножко. Вот такая была исповедь первая.

Кира Лаврентьева:

— Вы вернулись потом на стройку, в ремонт?

Священник Иоанн Захаров:

— Ой, нет, так Господь нас миловал.

Кира Лаврентьева:

— На этом все и остановилось.

Священник Иоанн Захаров:

— Потому что если бы мы вышли хоть на одну площадку строительную, не знаю, что бы с нами сделали физически, наверное, как-то помяли. Во всяком случае, никто из нас не мог сделать ничего, не представляли, как клеятся обои, как кладется линолеум, это был такой крик души, что надо делать что-то в этой стране. Потому что здесь никому ничего не нужно на тот момент было.

Кира Лаврентьева:

— Именно это вас и привело на первую исповедь.

Священник Иоанн Захаров:

— Не знаю. Мне кажется, это чудо было. Но оно было оформлено в такие какие-то конкретные...

Кира Лаврентьева:

— Рамки.

Священник Иоанн Захаров:

— Материальные какие-то рамки, да.

Кира Лаврентьева:

— А как дальше все складывалось?

Священник Иоанн Захаров:

— Ой, дальше складывалось все интересно. Вдруг я вспомнил, что у меня в столе есть замечательные брошюрки про Елизавету Федоровну. Я стал читать, я узнал, что это великая святая. Потом я узнал, что есть православный лагерь, оказывается. Я что-то вспоминал, что мне года три или пять каждый год вещают об этом, что-то говорят, как там здорово, интересно. Я туда поехал, там так здорово и интересно оказалось. Я-то думал там тоска зеленая. Наверное, этот лагерь, в который мы поехали с ребятами из Николо-Кузнецкого храма, с которыми потом со всеми перезнакомились. Сейчас мы с ними вместе живем этой жизнью, с прихожанами храма царевича Димитрия. Это такой был лагерь, надо было приехать на поляну, самим там жить неделю, и потом приготовить эту поляну к приезду ста двадцати детей. Нужно было ставить палатки, нужно было валить деревья сухие, делать костры, аккумулировать дрова, чтобы их хватило, готовить еду, построить трапезную. Это все было и сложно, и тяжело, и живо, и замечательно, и при этом вместе молились там. И это, наверное, исцелило не только мою душу, но и всех тех людей, которые воцерковлялись через эти лагеря.

Кира Лаврентьева:

— Удивительно. Ведь получается, что вы из одной среды, как-то очень органично чудесным образом оказались в другой. А вот та среда, она вас обратно не тянула, уличная, перестроечная история.

Священник Иоанн Захаров:

— Ну, почему я так приспособился к новым отношениям, благодаря улице? В то время улица была другая. Сейчас улица не так воспитывает, учитывая количество наркотиков и всего другого. Раньше улица все-таки была школа выживания. Она меня научила выживать в других компаниях, получилось у меня построить отношения социально со всеми теми людьми, кто были в новой жизни. А старая жизнь мгновенно померкла. Потому что именно в тот момент, когда я пришел в церковь, к нам во двор пришли очень дешевые, доступные наркотики. И все друзья, которые уже почили к сожалению, когда я возвращался поздно вечером, они сидели во дворе и говорили, что если я колюсь, значит Богу это надо. Я понимал, если тебя с человеком объединяет грех, то ничего общего с этим человеком быть уже не может. Потому что ты не принимаешь грех, ты готов принимать человека, но не готов принять грех. В этот момент ты понимаешь, что вы с ним уже чужие, и вам не интересно вместе.

Кира Лаврентьева:

— А было такое, что ваши друзья из того мира тянулись за вами в мир христианский.

Священник Иоанн Захаров:

— Да, конечно. Кто-то из одноклассников пришел, мы дружим, тоже воцерковился и какое-то время даже мне исповедовался потом. Его многодетная жизнь увела, мы с ним встречаемся и очень дружим и живем одной жизнью. Приходят одноклассники, одноклассницы, мы с ними молимся, крестим детей; в роддоме, если это тяжелые роды были, и так далее. Конечно. Опять же если мои друзья по детству разделяют мою веру, у нас сразу появляется много общего, много радости, общение, много воспоминаний всего прошедшего. А если нет, если предлагается общение какое-то...

Кира Лаврентьева:

— Лайт.

Священник Иоанн Захаров:

— Даже не лайт-общение, а общение именно через совершение греха, тогда нет ничего общего, никаких пересечений нет.

Кира Лаврентьева:

— Священник Иоанн Захаров, настоятель Покровского храма при РДКБ проводит с нами этот «Светлый вечер». Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Отец Иоанн, хорошо, вот вы пришли в храм. Но вы же могли быть просто хорошим верующим христианином, ходить на светскую работу, иметь жену, детей и быть счастливым. Но какой-то, видимо, был еще призыв, идти дальше и углубляться как-то сильнее.

Священник Иоанн Захаров:

— Да, безусловно. Это было еще следующее чудо. Есть прекрасный фильм, называется «Попы». Там отец Сергий Правдолюбов говорит, что чудеса в нашей жизни в рабочем порядке совершаются. Я совершенно подписываюсь под словами этого замечательного проповедника и гимнотворца и преподавателя, потому что я, находясь в храме, понял, что я должен быть вот там-там, я не понимал, что алтарь это алтарь, и не понимал, что это священники. Я тогда до конца не отдавал себе отчет. У меня было какое-то: кто-то может сказать, что это прелесть, кто-то скажет, что откровение, раз я стал священником, все-таки это было откровение. Сейчас, спустя двадцать пять лет, можно сказать, что все-таки это был какой-то голос Божий во мне, призыв такой. Опять не потому что я был достоин, я это совершенно точно осознаю. В то время в стране нужны были священники. Не нужны были математики, а нужны были священники. И на третьем курсе своей академии, я поступил в богословский университет, на четвертом курсе я учился на первом курсе. Когда я учился в аспирантуре в академии, уже подходил к концу богословского университета, это была какая-то интеллектуальная жизнь. И я все больше и больше понимал, что все, меня там ничего не держит уже. А в какой-то момент, когда у меня сменился научный руководитель уже в аспирантуре, и был замечательный совершенно человек, фамилия его была Тхай, не помню, как зовут, он был корейцем. Люди из моей прошлой жизни лишили жизни этого Тхая, потому что он был корейцем...

Кира Лаврентьева:

— Ну, понятно.

Священник Иоанн Захаров:

— И эти нацисты, фашисты, не знаю, кто они были. Мы с ним только-только договорились, он мне открыл путь к диссертации, мозг мне вправил, все мне объяснил, какую книжку читать, что надо делать. Я ему звоню через неделю, сын его говорит: «Его избили очень сильно, он лежит в реанимации». И через полтора месяца моих переговоров с сыном я понял, что все, я не буду защищаться. Я пошел в богословский университет писать практическую работу о миссионерских поездках, в которых в то время я принимал участие живое, мне это было интересно, радостно. Я понимал, что это нужно и мне, и Церкви, и Богу.

Кира Лаврентьева:

— То есть вы не стали углубляться, искать другого преподавателя. Уход из жизни, получается этого преподавателя стал для вас толчком, что ли. Но это не было такой истории, что я пошел в монастырь потому, что у меня была неудача в жизни, потому что в жизни у меня ничего не складывалось, я пошел в монастырь.

Священник Иоанн Захаров:

— Нет, я же двоечник. По математике меня Господь просто наделил такой особенностью. По русскому языку моя совершенно удивительная учительница ноль поставила как-то, я помню, я три раза переписывал диктанты, третий раз открыл, а там стоит ноль. Слово «собака» я писал «сабака», каждый раз думал «о» или «а», думаю «а» напишу, вдруг я «о» писал прошлый раз. Это у меня было немножко не развито, дислексия, может быть, была, дисграфия. А с математикой у меня получалось. И какое-то устойчивое, четкое чувство было, что тут все закончено. А там очень интересно, там жизнь, там люди, там больница, в которой мы можем быть полезны, там люди, которые не знают о Боге, им нужно о Боге рассказывать, что мы делали в поездках миссионерских.

Кира Лаврентьева:

— То есть в сторону больницы вы уже тогда смотрели.

Священник Иоанн Захаров:

— Наша церковная жизнь прихода Первой Градской больницы неразделима с жизнью больницы.

Кира Лаврентьева:

— Безусловно.

Священник Иоанн Захаров:

— Каждый воскресный день отец Аркадий выходил на амвон, говорил, что сейчас идет Великий пост, или мы готовимся к Великому посту, или еще что-то и каждый из вас может пойти в больницу. И стояла сестра милосердия у иконы целителя Пантелеимона, всех встречала, потом кормили. Если в больницу идешь, тебе можно покушать, эта трапеза после литургии.

Кира Лаврентьева:

— Бонус приятный. Агапа.

Священник Иоанн Захаров:

— Сейчас я как священник уже понимаю, что в этом есть тайна такая. Трапеза это продолжение службы, это общение. Я стараюсь везде, где я служу, чтобы эти трапезы обязательно были, чтобы на них могли присутствовать все, кто в храм приходит. Потому что это продолжение богослужения. Там разбираем Евангелие, читаем отрывок из апостолов, который читался на литургии. Ну и все это вместе закрыло для меня совершенно жизнь в сфере науки, математики.

Кира Лаврентьева:

— И не было никаких по этому поводу сожалений?

Священник Иоанн Захаров:

— Я очень благодарен нашей системе образования. И даже в то время, когда все разваливалось на глазах, я поступил в институт, он в какой-то момент стал называться университетом, а закончил я академию.

Кира Лаврентьева:

— Прекрасно.

Священник Иоанн Захаров:

— В этих учебных учреждениях человек взрослеет, набирается опыта, коммуникаций, набирается знаний, как сейчас принято говорить, айкью человека повышается. Человек после школы и человек после университета, какой бы университет ни был, математический, исторический ВУЗ, любой совершенно... В этом есть плюс нашего образования, которое многие сейчас ругают, не довольны, это замечательно. И после любого ВУЗа ты можешь пойти на повышение квалификации, и стать совершенно любым специалистом, если ты смог сдать зачет по дифференциальным уравнениям с девятого раза, измором взяв педагога, но ты же смог.

Кира Лаврентьева:

— Это чудесно. Отец Иоанн, когда вы шли в Свято-Тихоновский, вы понимали, зачем вы туда идете?

Священник Иоанн Захаров:

— Конечно.

Кира Лаврентьева:

— Вы понимали, что вы станете священнослужителем?

Священник Иоанн Захаров:

— Я когда пришел в Церковь, дал себе обещание, что я ближайшие десять дней женюсь, потому что такая интересная церковная жизнь, нужно все узнать во всех подробностях.

Кира Лаврентьева:

— Получилось?

Священник Иоанн Захаров:

— Да, конечно. Тут же я познакомился с девушкой, за которой стал ухаживать. Так как она шла в богословский университет учиться, и я тоже собирался, я понял, что... Пять лет мы друг за другом ухаживали, потом мы создали семью. Но я шел туда не за этим, хотя это было очень радостно, что мы там будем вместе учиться. Передо мной открылся какой-то удивительный мир, мир церковный, я понял, что вся история человечества двухтысячелетняя после Рождества Христова, обязана Иисусу Христу своей архитектурой, музыкой, мировоззрением, философией — всем, за что ни возьмись, все это порождение христианства. Это меня поразило до глубины души. Литература, стихи, все так или иначе основано на вере во Христа. Либо человек выражал свой протест вере во Христа, либо наоборот как-то растворялся в богопознании, приносил какие-то плоды удивительной мудрости. Все это основано, я об этом не знал. Учеба в богословском университете приоткрыла для меня эту завесу, я заглянул туда, чуть-чуть познакомился с историей икон, архитектуры, языка церковно-славянского. Я уж не говорю о дисциплинах, которые мы изучали как будущие священники, о гомилетике или какой-то философии христианской, и для меня это было удивительным открытием каждый раз.

Кира Лаврентьева:

— А дальше? Вот вы закончили университет, женились. И вот тут самый ключевой момент подходит.

Священник Иоанн Захаров:

— Как я стал священником?

Кира Лаврентьева:

— Да, как вы стали священником?

Священник Иоанн Захаров:

— Как я стал священником? Во-первых, патриарх Алексей благословил меня быть священником. Я, когда думаю об этом, сказать, что есть такой Ваня Захаров, алтарник, помогает алтарником и учится в богословском университете, ваше святейшество, благословите быть священником. Патриарх Алексей, которого я почитаю, каждую литургию за него молюсь, не потому, что он меня благословил, а потому, что он был удивительный человек совершенно, аристократ духа, совершенно из другого мира какого-то. Этот человек благословил меня быть священником, и я это благословение принял с благодарностью, и был рукоположен.

Кира Лаврентьева:

— Вот это изменение внутренней жизни делилось на некое «до» и «после», был Ваня Захаров, а стал отец Иоанн. Это внутреннее наполнение поменялось после рукоположения?

Священник Иоанн Захаров:

— Традиция общины, частью которой я являюсь, эта община, которая благословением отца Павла Троицкого существует сейчас. И в храме, где служил отец Дмитрий Смирнов, и в храме, где служит отец Владимир Воробьев, и у нашего дорогого владыки жизнь священника и жизнь прихожанина не разделены по принципу: я причащаюсь каждую литургию, а ты раз в год. Эта жизнь не разделена по принципу: тебе надо поститься, а мне не надо. По принципу: у меня должно быть много детей, а у тебя мало или наоборот. По принципу: на какой машине ездишь ты, на какой машине езжу я. Священники в нашей общине большой, безусловно, не миряне, они совершают литургию. Их руками совершается литургию, но литургия совершается по молитвам всей общины. Мне очень было интересно, а как думал священник. Потому что владыка Пантелеимон у нас был одним из двух священников всего в храме, это было всегда что-то таинственное, как у него в комнате, какие у него книги, а когда он их читает. Но потом, когда мы стали рукополагаться еще больше и больше священников, эта таинственность осталась, но не было... Они были священники, но они были у нас на виду. Мы с ними жили одной жизнью, мы с ними вместе спали в палатке в этих лагерях, вместе летали в поездки миссионерские. Мы видели, как они молятся, эти священники.

Кира Лаврентьева:

— Как говорит владыка Антоний, в их глазах увидели отблеск вечной жизни.

Священник Иоанн Захаров:

— Эволюционировали мы в священников. То есть это была мягкая эволюция для нас, которая, конечно, длилась годами, но жизнь в этих общинах настолько радостная, полная, какая-то цельная, не разваливалась на какие-то этапы, принятия-непринятия. Это какая-то семейная жизнь. В семье рождаются дети, например, ты же не думаешь: о, а как я буду с ребенком. Создалась семья, потом родился ребенок, не ты его завел, он тебя завел, это жизнь. Как-то мы с’эволюционировали в эту жизнь. Тем более у нас есть замечательные примеры, которые мы копируем, жизни этих священников и все. Мне кажется, ничего и выдумывать не надо.

Кира Лаврентьева:

— А кто для вас был таким примером, одним из самых ярких?

Священник Иоанн Захаров:

— Ну владыка Пантелеимон, конечно. Потому что он духовник, потому что его подвижническая жизнь после кончины его матушки с малыми детьми на руках. А потом было создано братство Всемилостивого Спаса, что само по себе было для нас мальчишек ярким примером, что надо быть вместе. Мы очень батюшке благодарны за это, что там был отец Владимир Воробьев. Там был и есть сейчас отец Дмитрий Смирнов, который является крестным моей жены, и для меня он в хорошем смысле кумир, это человек, который обладал удивительным чувством юмора, чутьем проповедника.

Кира Лаврентьева:

— Тонкостью ума.

Священник Иоанн Захаров:

— Тонкостью ума, обходительностью, общением с людьми. Это был потрясающий человек. Это большая потеря, что его с нами нет. Но большое приобретение, что он за нас теперь молится в Царствии Небесном. Это был, конечно, отец Владислав Свешников. Это был отец Валентин Асмус, с которым я был уже знаком много-много лет, еще до своего воцерковления. Это были молодые священники. Отец Иоанн Емельянов для меня очень много значил, потому что я больше проводил времени с ним, чем с отцом Аркадием, его такая тоже живость, радостность, его житейская мудрость. Всем этим батюшкам, я признателен, кого-то я, может, забыл.

Кира Лаврентьева:

— В гостях у «Светлого вечера» священник Иоанн Захаров, настоятель Покровского храма при Российской детской клинической больнице. У микрофона Кира Лаврентьева. И мы вернемся через несколько секунд.

Кира Лаврентьева:

— Еще раз здравствуйте, дорогие радиослушатели. «Светлый вечер» на радио «Вера» снова приветствует вас. В этом часе с нами священник Иоанн Захаров, настоятель Покровского храма при Российской детской клинической больнице. У микрофона Кира Лаврентьева. Сегодня мы говорим о пути отца Иоанна к священству. Разговор у нас интересный получается. Отец Иоанн, мы вплотную подошли к моменту вашего священнического становления. И, конечно, нельзя не спросить, и хочется поскорее спросить про Покровский храм. Для наших радиослушателей напомню, что Покровский храм при РКДБ это необычный храм, место утешения для тяжело болящих детей-пациентов больницы, родителей, их родственников, и сейчас место массового семейного воцерковления детей, которые к сожалению, вынуждены проводить там месяцы, а иногда и годы своей жизни. Отец Иоанн, это совершенно другой опыт, колоссальная мясорубка внутренняя. Даже страшно себе представить, что происходит с душой человека, когда он сталкивается с такими тяжелыми вещами, как детские болезни. И наверное, вопрос, почему болеют дети, самый популярный, который вам задают.

Священник Иоанн Захаров:

— Ответить надо на него?

Кира Лаврентьева:

— Что вы отвечаете, скорее. Понимаю, что ответа на него нет.

Священник Иоанн Захаров:

— Первый раз, когда я оказался в отделении в РКДБ, женщина держала на руках тяжело больного ребенка. Тяжелого ребенка, он был большой, тяжело больного и ребенка, у которого не было надежды на исцеление. А уходить он должен был достаточно долго, этот ребенок, это был процесс длительный и абсолютно бесперспективный в лечении. Женщина говорила: ну, за что, ну, почему, ну вот за что? И это за что, за что, за что? Я думаю, все, я не могу.

Кира Лаврентьева:

— Тупик какой-то.

Священник Иоанн Захаров:

— Я сейчас отнесу обратно указ в Чистый переулок, пусть мне назначат епитимью, пусть меня отправят куда угодно, но это не возможно же. И такие дерзкие мысли, в которых, конечно, каюсь. Господь меня покрыл любовью. Я начал с этой женщиной беседовать. И когда человек спрашивает, за что болеют дети, почему так происходит, человек не ждет ответа. Даже какой бы этот ответ ни был, он не изменит ситуацию, он не изменит ту данность, в которой находится ребенок и его родитель. А если принять этого человека, начать с ним общаться, начать с ним жить эту жизнь, начать как-то помогать совершенно любым образом — предлагать ему чай, книги читать, просто с ним побеседовать, тогда горе этого человека перекладывается на того, кто с ним рядом находится.

Кира Лаврентьева:

— То есть на вас?

Священник Иоанн Захаров:

— В данном случае на меня. На наших добровольцев, на наших свечниц, на наших священников, которые еще теперь вместе со мной там трудятся. Был еще один удивительный опыт. Как священник, когда ты навестил всех — тяжело навещать в больнице, потому что ты принимаешь часть этой боли на себя — когда ты всех навестил, всех причастил, идешь по отделению больницы такой счастливый, потому что понимаешь, что день прожит не зря. И тут вдруг из ординаторской выходит врач, берет меня за плечо, разворачивает и, не вталкивает, но вводит мягко в палату, и в ухо, когда я уже там, в палате говорит: здесь надо посетить, у них ребенок в реанимации, никак не могут уйти две недели. И закрывает за мной дверь. Я оказываюсь в палате, идеально застелены три кровати, два чемодана посредине и сидят мужчина и женщина. Я там молчал, не говорил ничего, что я мог говорить этим людям. Я с ними побыл, минут пять-десять, не помню. Через какое-то время, когда я посидел с ними на кровати, спросил, как зовут ребеночка, я совершенно точно ощущал — может быть это прелесть, я греховный человек, слабый — я понимал, когда я оттуда уходил, что мой приход был не лишний. Ничего не изменилось. Мы с ними вместе даже не молились, я не знаю, может быть, они не верующие, не церковные люди, может быть, другого вероисповедания, много лежит мусульман у нас, мы дружим все. Поэтому мы не молились вместе, я, конечно, молился за этого ребенка, за этих родителей про себя. Но я когда выходил совершенно четко ощущал, что не зря туда вошел. Это что-то мистическое, что-то удивительное. Человеку, который страдает, хочется, чтобы с ним разделили эти страдания, быть не безразличным. Самое страшное, когда человек страдает, болеет, а до него всем все равно. А когда не всем все равно, когда кто-то его замечает, ему сопереживает, сразу ему легче становится. У меня дочка маленькая была, что-то у нее там болело, палец или еще что-то, она говорит: вот и никто не узнает, как мне плохо. То есть это звучит по-детски.

Кира Лаврентьева:

— Так и есть.

Священник Иоанн Захаров:

— Но у человека болит душа, и никто не узнает, как ему плохо. У меня умер родственник, они все ездят на своих машинах, ходят, что-то покупают, им все равно.

Кира Лаврентьева:

— Жизнь не изменилась.

Священник Иоанн Захаров:

— Да. А если остановится кто-то и скажет: бедный. Или просто остановится кто-то и заметит эту боль и страдание, сразу становится легче, во всяком случае это то, чем можно и нужно заниматься. Мне, например, у меня нет талантов особенных других. Я этим занимаюсь, я понимаю, что это нужно людям. И благодарен Богу, что есть такая возможность.

Кира Лаврентьева:

— Отец Иоанн, я сейчас даже не буду дерзать спрашивать вас про выгорание, про усталость, про «где брать силы». Честно, не знаю, где вы их берете, я понимаю, что их дает Господь. Но ведь мы все люди и понятно, что это невыносимо тяжело. Но вопрос мой про то, где вы берете радость, она у вас однозначно есть, и вы говорите о ней, когда вы прожили день не зря, вы могли кому-то помочь, с кем-то поговорить. Вы же идете не как человек смертельно уставший, который выполнил свое послушание, вы радуетесь. Это принципиально важный момент. Посреди всей этой боли вы находите возможность радоваться, как вам это удается? Как это, что ли, брать, как это просить у Бога, как это воспроизводить внутри себя?

Священник Иоанн Захаров:

— С одной стороны, это титанически сложно. Каждый человек это человек. И когда ты видишь это бушующее море безумное совершенно страданий и боли, становится страшно, горько и плохо. С другой стороны, ты понимаешь, что страдания ребенка это апогей страданий в мире. Когда страдает взрослый, ну, он взрослый, грехи какие-то совершал, наверное. Где-то война, ну да, люди на этом зарабатывают деньги. А ребенок ничем не виноват, он ни денег не зарабатывает, не грешил, ничего. Новорожденный ребенок, а у него онкология, в Морозовской больнице у нас. Частый такой случай, в наших отделениях мы часто видим этих детей. Я вспоминаю Христа. Что делал Христос здесь на земле, Он что грешил? Он мешал жить кому-то? Он исцелял, Он воскрешал мертвых, а Его распяли. Этот мир, все чуждое этому миру, все радостное в этом мире будет изуродовано. Будет изуродована семья, будут изуродованы дети, будут изуродованы души взрослых, государство. Дьявол будет пытаться уродовать Церковь. Это данность некоторая. И в этой данности нужно искать людей, единомышленных с нами, которые тоже хотят помогать, они тоже хотят помогать делать ремонты тем людям, у которых отбирают детей из-за неподобающего содержания. Они хотят пойти поиграть в игру в отделение, где лежат девочки в гинекологии. Придет молодой человек, у меня там племянник ходил, это был успех, приходил такой красивый молодой, играл с этими девочками в «Монополию», и это было замечательно. Они улыбались, они радовались. Каждая улыбка на лице, каждое мгновение утешения, ты понимаешь, что это настоящее, все остальное это последствие греха, это уродство. Если общаться с человеком, у которого есть какие-то особенности внешнего вида, развития, с детьми. У нас проекты есть, с особым детством связанные. Если ты акцентируешь на то, какого вида у него ручки, ножки и глазки в разные стороны, тебе становится страшно. А когда ты начинаешь видеть в этом человеке личность, ты видишь, что он реагирует, что он улыбается, развивается, тебе становится радостно. Мне кажется, надо акцент сместить с какого-то благополучия внешнего. Ведь эти мамы, которые теряют своих детей в больнице, мы с ними потом дружим, и это удивительное совершено отношение. Они становятся настоящим утешением тем людям, которые рядом с ними находятся, потому что они страдания перенесли с Богом. Вот плохо тебе, очень плохо, надоело все, страдания и болезнь, но если ты откажешься от Бога, ты потеряешь вообще все. И наоборот, если ты в этом ужасном состоянии останешься с Богом, ты все приобретешь. И это видно в этих больных, это видно в этих больницах, это видно в наших добровольцах, в наших священниках это видно.

Кира Лаврентьева:

— Отец Иоанн, это очень важные слова, учитывая, что у нас сейчас такое депрессивное, тревожное время. Но помимо тревоги и депрессии, есть такая распространенная вещь, как страсть печали. Такое ощущение, что очень многие люди, и я не исключение, которые пристрастились время от времени печалиться. И это, наверное, большая проблема: не уметь благодарить, а уметь выцеживать комара и искать, что у тебя в жизни не так. И когда вы сейчас говорите про этих матерей, которые с Богом пронесли ну совершенно нечеловеческий тяжелый крест, естественно напрашивается вопрос, а что сказать матерям, которые по какой-то причине не смогли его пронести, к примеру. Мы обычные люди не знаем, что происходит за стенами РКДБ и других больниц, живем, печалимся из-за какой-то ерунды. А там люди просто кровь проливают круглыми сутками. И понятно, что есть те, кто не смог это понести, не смог это с Богом прожить, пережить. И наверняка есть те, кто приходят к вам и говорят, что в Евангелии написано: «Проси и дастся тебе, стучи и отверзется», а я просила ребенка исцелить, а Господь его не исцелил. Такой сложный и многогранный вопрос. В первую очередь мне хочется спросить, во-первых, что отвечать таким матерям? А во-вторых мне хочется спросить, как научиться радоваться, когда тяжело объективно? И как научиться радоваться, когда тяжело необъективно? Такой многогранный, бутербродный вопрос. Первое это конечно — «просите и дастся». Это важный момент.

Священник Иоанн Захаров:

— Понимаете, в чем дело, митрополит Филарет написал катехизис. Но он в катехизисе не писал, что нужно отвечать на тот или иной вопрос. И это мудро. Потому что каждый человек — это в свободном выборе удивительная, неповторимая личность. Каждый человек задает свой вопрос, что-то подразумевает под ним. Ответить на усредненный вопрос невозможно. Для того, чтобы ответить человеку на вопрос, какой бы ни был этот вопрос, нужно с ним проговорить минут десять-пятнадцать, тогда становится понятно, что он спрашивает. Все спрашивают по-разному, потому что у всех разная ситуация в семье, с работой, какая-то жизнь предыдущая. Кто-то ассоциирует с какими-то грехами, кто-то нет. Бывают ситуации тяжелые, очень сложные ситуации. У нас в РДКБ ребенок больной со сложным раком каким-то, этот ребенок болел, страдал, и он умер в больнице. Через некоторое время приехал его брат с таким же точно раком, стали потом исследовать, оказалось, что в стене дома фонила какая-то железка, которая попала в этот раствор и облучала людей, которые там живут. Что отвечать этим людям? Они не задают вопрос, такой вопрос, за что болеет мой ребенок, это не вопрос человека живого. Это вопрос, в книге обсуждается, на радио можно разглагольствовать на этот счет, но живой человек по-другому задает вопрос. Он задает вопрос, как мне жить, например, с тем, что у меня болел ребенок, потом умер. Как мне не развестись с мужем или женой, потому что у нас умер ребенок? То есть это вопрос другого совсем характера. Мне кажется, если хочется человеку помочь, надо с ним поговорить, пустить его в свою душу, рассказать ему какие-то свои переживания, услышать от человека что-то. Потом, когда человек вернется с вопросом, этим же или уже другим, становится понятно, что перед вами за человек, и что человек хочет услышать в ответ на свой вопрос. Мы сейчас не сможем сказать, что говорить этим людям.

Кира Лаврентьева:

— Конечно. Вы знаете, отец Иоанн, я скорее спрашиваю про ваше личное зрение на это все. Ведь наверняка для вас тоже это все больно. Конечно, для вас это больно, вы же просите исцеление для всех детей, а выживают не все. Какой ответ вы для себя находите в этой ситуации?

Священник Иоанн Захаров:

— Вы знаете, может я поступаю неправильно, может быть, кто-то сейчас послушает меня, пожалуйста, можете дать мой телефон, я с благодарностью приму любой совет. Но я молюсь не об исцелении, я молюсь об утешении. А как Господь утешит меня, моего ребенка, ребенка вот этого человека, который со мной рядом находится? Пусть как Господь благословит, так мы и примем. Конечно, я читаю молитву о здравии. Но мы вкладываем, что такое молитва, как я воспринимаю молитву Богу о здравии? Ребенок маленький, ползает по полу, ему плохо, он плачет, дергает тебя за брюки. Ты берешь его на руки, он успокаивается. Он не просто успокаивается, ему надо сейчас сразу куда-то идти. Он рукой тебе показывает туда-сюда, ему все равно, куда с тобой идти, главное, чтобы с тобой. Молитва к Богу для меня это такой образ: Господи, возьми меня на ручки, а потом что-нибудь придумаю, что я хочу. Ощущение Бога рядом, все остальное уже не важно. Может быть это цинично звучит. Но если Бог рядом, то можно пережить и радость и боль — все можно пережить, если Бог рядом, если ты хочешь, чтобы Господь был рядом. Конечно наши молитвы окрашены либо благодарностью, либо покаянием, либо просьбой какой-то. Но главное, присутствие Бога в моей жизни, и Господь мне поможет пережить. Бог же больше любит моего ребенка, чем я. Если Бог его забирает, значит, так надо, значит, надо мне с этим смириться. Значит, этим детям можно молиться, с этими детьми можно беседовать, они все равно рядом, эти дети. Это я про себя сейчас говорю, я такого никогда не посоветую людям, просто личный опыт, который для меня окрашен. А что сказать человеку, это очень сложно, не скажешь. Нет учебника, который прочитал и пошел. Надо пропустить к себе в душу этого человека и там вместе беседовать и ко Христу идти.

Кира Лаврентьева:

— В гостях у «Светлого вечера» священник Иоанн Захаров, настоятель Покровского храма при Российской детской клинической больнице. У микрофона Кира Лаврентьева. Отец Иоанн, ну я начала спрашивать про печаль, про привычку печалится. Есть ли у вас такой момент, что сталкиваясь с сильным горем, для вас житейские вопросы не имеют такого значения, как для других людей, которые в них утопают, страдают, впадают в полную апатию и все прочее.

Священник Иоанн Захаров:

— Дорогие друзья, если все, кто слушает радио «Вера» расскажет всем своим родственникам, все мы с вами станем добровольцами и пойдем в больницы, мы не утолим жажды, которая в этих больницах есть, жажды общения с добровольцами и их помощь. У нас в стране сколько миллионов живет? Если тот, кто больной, будет болеть, а те, кто здоровые, будут добровольцами, все равно будет мало добровольцев, потому что человек двадцать четыре часа в сутки болеет. А доброволец может ему помочь только в какое-то определенное время. Дорогие друзья, мы все должны стать добровольцами, все должны пойти утешать. Кто-то соседей, кто-то близких, кто-то дальних. В тот момент, когда я еду в больницу, например, у меня перегорела лампочка в фаре машины, я понимаю, что люди не знают вокруг, куда я еду, поворачиваю, я очень переживаю за это. Ботинок порвался, шнурок, еще что-то такое. Ребенок, может быть, даже заболел, а этот плохо учится, двойку получил, в четверти уже не знаю, что надо делать. Я приезжаю в больницу с этими мыслями, и я трезвею. Я понимаю, что я просто какое-то неблагодарное существо, дело даже не в том, что там люди страдают больше, чем я, а вообще надо благодарить. Если человек не умеет благодарить, то он никогда не будет счастлив. Благодарность должна стать существом нашим. Воспринимаешь этих людей как близких, сопереживаешь им и волей-неволей меряешь, какая у него ситуация и какая у меня ситуация. Даже люди, находящиеся внутри больницы, часто мне говорят, что я переживаю, унываю, но когда я приехал сюда, посмотрела какие здесь дети, как всем тяжело, какая же я неблагодарная, что я имею столько всего, а тут так бывает. Это естественно для человека, не надо этого бояться.

Кира Лаврентьева:

— Отец Иоанн, а какая добровольческая помощь нужна. Если человек не находит в себе сил общаться с ребенком, понимает, что он слаб, нечего ему дать, что он может сделать?

Священник Иоанн Захаров:

— Он очень много может всего делать.

Кира Лаврентьева:

— Помыть пол? Помочь что-то принести, привезти?

Священник Иоанн Захаров:

— Все, что я сейчас буду говорить, это не касается нашей действительности, подчиненной ковидным правилам, куаркодам и всему. Но мы надеемся, когда-то это закончится. Во всяком случае, руководство тех больниц, куда мы приглашены, как добровольцы, и где мы присутствуем как священники, давным-давно уже поняли, осознали и сами приглашают добровольцев. Кто такой доброволец или священник в больнице? Это человек, как громоотвод. Есть врач, есть больной, между ними все время страдания, на переживании этого страдания, на его изживании и лечении построены их отношения. А это человек, которому можно все рассказать. Ему может все рассказать врач, ему может все рассказать больной, ему может все рассказать лифтерша, которая в больнице работает и охранник. И они очень доброжелательные все люди по отдельности. Но когда они сталкиваются в этой системе, возникают сложности. Просто чисто человеческие сложности, от которых никто из нас не застрахован. Поэтому давным-давно понятно, что добровольцы нужны в больнице. И добровольцев привлекают различные движения, не обязательно идти в Милосердие к нам, есть прекрасные другие, я уж не буду поименовывать. Но любой другой фонд, движение, которое привлекает добровольцев, можно смело к ним идти и помогать, и вы будете приняты, утешены этим. Это настоящий мир радости этого служения.

Кира Лаврентьева:

— Отец Иоанн, а вы знаете, у меня папа был хирургом, сложная специализация, гнойная хирургия, поэтому ему доставались самые тяжелые случаи. И когда особенно что-то особенно непростое он переживал на операционном столе вместе с пациентом, он несколько часов, а иногда и сутки-двое мог приходить в себя, естественно, он делал дела, но было видно, что он в таком неком состоянии, оглушенном. Насколько вам удается или не удается приходить со своей службы, помимо священнической, еще и при больнице, еще и в такой ситуации полевой, приходить домой и переключаться, как-то перенастраиваться на собственных детей, на собственную семью. Может быть, это для кого-то сейчас будет очень важно. Эта ковидная реальность очень скорректировала нашу жизнь.

Священник Иоанн Захаров:

— Как удается переключаться?

Кира Лаврентьева:

— Да. Не застревать, может быть.

Священник Иоанн Захаров:

— У меня-то выбора нет. Ты попробуй не переключись.

Кира Лаврентьева:

— Новый монастырь такой.

Священник Иоанн Захаров:

— Ты приходишь домой, всем что-то нужно. Это прекрасно, ты всем нужен. Ты не успеваешь ничего сделать для себя, потому что нужен всем, это замечательно, это радостно, прекрасно. Поэтому, я не могу сказать, что у меня есть какой-то момент переключения. Но те добровольцы, которые к нам приходят... У меня наверное, на инстинктивном уровне все это срабатывает, потому что вся моя сознательная христианская жизнь проведена в больнице. А вот у наших добровольцев, которые помогают священникам, которые ходят занимаются досуговой деятельностью, добровольцы по уходу, у них бывают такие моменты, что «я вот без этого ребенка из больницы не уйду». Потому что он хороший, домашний, замечательный, а у него родители лишены родительских прав, он сейчас придет в детский дом, он там деформируется, я его сейчас заберу с собой. Или, например, в центре имени Сухаревой — несколько больниц, которые наши священники посещают — в центре имени Сухаревой замечательные совершенно дети, они настолько тонкой душевной организации, и среди них есть какие-то удивительные, трогательные детки.

Кира Лаврентьева:

— Это по-моему психиатрическая больница?

Священник Иоанн Захаров:

— Да. У них сложные ситуации, кто-то потерял родителей, должен пойти в детский дом, прямо забираю с собой, хочется их взять. Надо понять, что — сегодня мы тоже беседовали с добровольцами — есть ситуации, которые мы не в силах преодолеть. Мы сможем сделать что-то , но больше этого мы не можем сделать. А если по гордости своей или еще по какому-то внушению, начнем делать, будет хуже, не только для ребенка, еще и для меня, и для семьи. Это очень сложно. И потом тут мы вместе, у нас много сейчас священников, много добровольцев, замечательные люди приходят, юристы, экономисты, кандидат филологических наук. Все мы вместе составляем такую общину, которая трудится для того, чтобы наши подопечные получали утешения. Я маленькая шестереночка в этом организме, как в часах, кто-то не хочет крутится, поди не закрутись, потому что все остальное крутится и других поддерживает. Когда мы начинали служение в одной больнице, в центре имени Сухаревой, мы пришли туда, я и координатор добровольцев. И каждый раз, когда мы встречались, я говорю, как же все тяжело, такие дети, так хочется им помогать, я не знаю, сил нет. А координатор мне говорит: да, что вы , батюшка, смотрите все замечательно, нас здесь принимают, дети нас ждут, я с ними играем. На следующий раз встречаемся, я говорю: ой, как хорошо. А мне координатор: как все тяжело.

Кира Лаврентьева:

— Поддерживаете.

Священник Иоанн Захаров:

— И мы так друг друга дополняли, пока эта синусоида не выпрямилась в более плоский график, теперь мы прекрасно там живем и радуемся друг другу и этим детям, и добровольцы туда пришли в большом количестве. Надеемся, священников там будет больше.

Кира Лаврентьева:

— Отец Иоанн, а вам хватает, прошу прощения за этот вопрос, хватает душевных сил на то, чтобы быть священнослужителем, служить Божественную литургию, исполнять требы, исповедовать, и на то, чтобы поддерживать детей-пациентов больницы и их родственников.

Священник Иоанн Захаров:

— Дело в том, что в одной больнице тысяча двести коек, в другой тысяча.

Кира Лаврентьева:

— Это очень много.

Священник Иоанн Захаров:

— В третьей семьсот-восемьсот. Есть еще Центр семейного содействия воспитанию детей с особенностями и так далее. Но не все эти пять тысяч человек приходят и чего-то от тебя хотят. Во-первых у нас сейчас очень много священников стало. В Морозовской больнице священник есть каждый день, иногда по два священника в день. Приходят конкретные люди, и человек как личность нужно воспринять и с ним беседовать не спеша. Отец Владимир Воробьев является для меня таким примером, он может беседовать с тобой час-два, ты не рассчитывал на такое внимание к себе, а он беседует, подробно все рассказывает. Тут надо не спешить, и если тебя мало придет еще один священник, если надо. Есть же Господь, надо про Бога не забывать, мне кажется. Если мы думаем, что всех не спасти, но есть же Господь. Одного мало, еще один придет, двух мало, еще двое придет, будет четверо. Это на примере Морозовской больницы, очень ярко я понял.

Кира Лаврентьева:

— А что для вас самое радостное в вашем священническом служении.

Священник Иоанн Захаров:

— Литургию служить.

Кира Лаврентьева:

— Да, я так и знала.

Священник Иоанн Захаров:

— Я вообще заметил, что если начинать делать уступки социальной деятельности во вред служению литургии, все рассыпается, теряется, все расползаются как тараканы, все сотрудники, добровольцы — все исчезает. Сегодня как раз день, когда мы таким нашим маленьким милосердием, ориентированным на добровольцев и на детские больницы, служим литургию и потом решаем всякие рабочие вопросы. Как-то сложно все это у нас было, не организовано. Как только стали служит литургию, стало замечательно.

Кира Лаврентьева:

— Выстроилось, да?

Священник Иоанн Захаров:

— Да. Причем выстроилось даже не с позиции эффективности, хотя эффективность выросла в разы, сколько с позиции нашей сплоченности и общего понимания, куда мы идем, зачем мы идем, что мы там делать будем, когда придем куда-то.

Кира Лаврентьева:

— Спасибо огромное, отец Иоанн за этот разговор. Такие мы с вами сегодня очень глубокие темы подняли, но с вами по-другому и не может быть. Огромное спасибо. Дорогие радиослушатели, и вам спасибо, что были с нами в этом часе. В гостях у «Светлого вечера» был священник Иоанн Захаров, настоятель Покровского храма при Российской детской клинической больнице. У микрофона была Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами до следующего вторника. А отца Иоанна от всей души благодарим.

Священник Иоанн Захаров:

— Спасибо вам, дорогие. Еще раз паки и паки спасибо замечательному удивительному, радостному очень чудесному радио «Вера», которое дает нам возможность погружаться в богопознание, не побоюсь такого термина, когда даже не отвлекаешься от каких-то своих бытовых занятий и слушаешь прекрасные проповеди священников и замечательные передачи.

Кира Лаврентьева:

— Ну а также напоминаю вам, что вы всегда можете зайти на сайт «Милосердие» и стать добровольцем одной из детских больниц и помогать посильно детям и себе в первую очередь, наверное, и служить таким образом Богу. Спасибо огромное, всего доброго и до свидания.