«Путь к священству». Светлый вечер с о. Николаем Конюховым (26.03.2019)

Священник Николай Конюхов. Фото: vk.com

В нашей студии был клирик храма Живоначальной Троицы у Салтыкова моста в Москве священник Николай Конюхов.

Наш гость рассказал о своем пути к священству, о том, как пример его отца, тоже священника, повлиял на выбор этого пути, и в чем особенность жизни и взросления в священнической семье.

Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева, Алла Митрофанова

---

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева...

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. И сегодня с нами и с вами в студии светлого радио священник Николай Конюхов, клирик храма Живоначальной Троицы у Салтыкова моста. Добрый вечер.

Иерей Николай

— Добрый вечер.

К. Мацан

— В этих беседах, я напомню нашим слушателям, мы беседуем со священником о его пути к вере и к священству. И на наш взгляд, это всегда путь выбора, часто путь сомнений, путь, на котором важна решимость и путь, который предполагает выяснение своих отношений с этим миром и с Богом. И поэтому, наверное, вот даже такой, казалось бы, специфический путь человека к священству может быть соотнесен и как-то экстраполирован на обычный опыт? обычного человека, не священника, просто верующего или задумывающегося о своих отношениях с Богом. Вот поэтому о личном мы сегодня с вами хотели бы поговорить.

К. Лаврентьева

— Отец Николай процитирую вас: «Я благодарен родителям за счастливое детство. Потому что они дали нам возможность заниматься в детстве тем, чем обычно занимается ребятня: ездить на велосипедах, купаться по несколько раз в день, лазать по деревьям, строить шалаши, выдумывать игры, развивать собственное воображение, общаться с другими ребятами». Отец Николай, есть мнение, что человеку, пребывающему в депрессивном состоянии, и жизнь в Церкви зачастую кажется неудобоносимой, Бог исключительно строгим и наказующим. Ваше детство было счастливым. Сыграло ли это какую-то, может быть, положительную роль на пути встречи с Богом? Или счастливое и несчастливое детство вообще в этом отношении никакого значения не имеет?

Иерей Николай

— Безусловно, детство влияет на формирование человека. Человек формируется достаточно с раннего возраста, некоторые психологи говорят там с трех лет, да вообще с рождения. Даже в утробе ребенок...

К. Мацан

— С зачатия.

Иерей Николай

— Слышит в утробе ругань своих родителей, и на нем это негативно может сказаться. Так вот и когда я говорю о том, что было счастливое детство, я в том числе, в первую очередь говорю о том, что родители мои, они давали нам самое главное. Во-первых, некий эквивалент свободы. Несмотря на то, что у меня была священническая семья, и папа как священник старался воспитывать нас строго и консервативно, но тем не менее поскольку у меня такие оба родители из творческой среды, то они давали нам некие возможности проявления там интереса к литературе, к музыке, никогда не зарубали нас в этом, единственное, иногда пытались направить. И самое главное, когда я говорю о детстве с другими людьми, с прихожанами, говорю, что самое важное, что мы можем дать своим детям, это пример любви. То есть видишь своих родителей, которые любят друг друга, и это формирует тебя и помогает, в том числе на твоем пути к Богу. Потому что если мы говорим, что христианство религия любви и мы не видели примера живой любви, не теоретической, не в книжках которая написана, а вот она здесь, сейчас — пример прощения, пример преодоления сложностей семейных, пример да, взаимной выручки. Если ты не видишь это с раннего детства, потом тебе очень тяжело это в свою жизнь как-то ввести и спроецировать. Ты только вот думаешь, что это какие-то придумки и ну у тебя нет опыта. Вообще мы говорим о том, что наша вера, вот мы в передаче на телеканале «Спас» вот «Не верю» часто идут всякие дискуссии: а на чем основывается наша вера? Ну так вот если сформулировать: на знании и на опыте. И вот опыт любви в семье с детства — это очень важно. И поэтому когда родители начинают думать, как бы нам ребенка туда отдать в школу, чтобы он там с трех лет или с пяти начал английский язык изучать, чтобы по технике некой Монтессори его рано там развивать, ну и так далее, то я говорю, что это, безусловно, хорошо. Пожалуйста, там забота о его развитии, физическом интеллектуальном, это важно. Но самое главное, чтобы папа и мама любили друг друга.

К. Лаврентьева

— А вот вы сказали, что родители вас не зарубали, ваши интересы, не зарубали, но направляли. А мне интересно, а как это выглядело? Условно говоря, рисуется такая картина: сынок, знаешь вот «Лед Зеппелин» хорошо, а вот давай Моцарта послушаем.

Иерей Николай

— Ну немножко наоборот. Я приходил, говорил: мам, я тут услышал песню у Бутусова, мне она понравилась, послушай со мной. И маме приходилось много чего выслушивать.

К. Лаврентьева

— Отец Николай, ну Бутусов еще так, высший пилотаж. А если, допустим, это какие-то увлечения не очень благочестивые, например, как реагировать?

Иерей Николай

— Не очень благочестивые. Ну я мог в принципе, я вот помню свою такую юность, когда мы слышали разное, все-таки моя юность отличается от современной молодежи, потому что того, что я вот сейчас периодически мне показывают мои племянники или то, что мои ученики в школе смотрят, современных рэперов — для меня это все-таки какой-то перебор. А то что те увлечения были — ну там рок культура и еще какие-то книжки, все, — у меня была очень четко такая как бы черта. Если я могу это показать родителям — значит, это что-то хорошее. Если я не могу показать это родителям — значит, ну у меня совесть коробило. Потому что мои родители, они не зашоренные люди, они очень умеют смотреть широко, они умеют видеть. И даже в какой-то песне, пускай с тяжелой музыкой, они слушают текст. Они не будут говорить: ах, это тяжелая музыка — все, извини, до свидания. Нет, они послушают твое мнение, почему тебе это нравится. И поэтому у меня не было такой вот, слава Богу, такой проблемы с родителями, что я не мог им что-то показать. А если я не мог что-то показать, то я думаю, может, это и не надо слушать.

К. Лаврентьева

— Отец Николай, но это действительно чудесно, если у вас не было таких проблем. Потому что дети священников очень часто подвергаются куда большим искушениям, чем светские дети. Есть такая точка зрения. Вы согласны с этим?

Иерей Николай

— Это так.

К. Мацан

— А вот расскажите об этих искушениях.

Иерей Николай

— Ну во-первых, если человек растет вот в некоей системе, как я рос в семье, у нас были свои порядки. У нас не принято было в семье ругаться матом.

К. Лаврентьева

— Ну понятно.

Иерей Николай

— У нас не принято был в семье там как-то не прощать обиды, мы как-то старались мириться. Вечером мы читали молитвы, по воскресеньям мы ходили в храм и так далее и так далее. Я ходил на исповедь и на причастие. И когда ты выходишь так в мир уже — я имею в виду школу, но опять же я учился в православной школе, — это, конечно, сильно влияло. Потому что там другие мои друзья, которые учились в светских школах, я иногда слушал, что у них происходит. Но тем не менее когда я, помню, меня уже там в лет в 12–13 отпускали в лагерь, в детский светский лагерь — не церковный, не православный, не военно-патриотический, а обычный светский лагерь, и там можно было попробовать в принципе все радости жизни. Вот я поражаюсь, значит, смелости своих родителей, которые меня туда отпустили. И знаете, это то что мне это потом очень помогло, когда я вот беседую с людьми по поводу их уже воспитания детей. Потому что некое доверие ребенку и некое выстраивание стержня внутри него. То есть мои родители выстраивали, в течение долгого времени помогали мне, чтобы я мог на что-то опереться, зная, что они не всегда будут со мной. Что кто-то мне по телефону все равно что-то покажет, что кто мне там расскажет, куда-то я пойду, за гаражами и все остальное. И зная это, они работали на мою личность, чтобы я сам сформировался так, чтобы меня не приходилось каждый раз одергивать, напоминать, следить за мной по GPS-навигатору, где я, что я, чтобы можно было доверить своему ребенку этот выбор. Понятное дело, что постепенно, пока личность человека развивается, он не сразу может сделать осознано правильный выбор, иногда он может сделать и плохой выбор. Но когда вот человек входит в подростковое время, у него максимализм, он считает, что он вообще все знает, и вот родителям, если они сумели до этого времени в него вложить какие-то такие основы основ, вот в том числе мне это помогало. Потому что когда мне что-то предлагали там или к чему-то подталкивали и, как вот вы сказали, почему это особенно тяжело детям из священнических семей, потому что запретное всегда интересно, а тут как бы такие возможности.

К. Мацан

— А не было ли тяжело в этом смысле быть такой белой вороной?

Иерей Николай

— Было тяжело. И когда ребята во дворе говорили: твой папа поп, да, ты там монах...

К. Лаврентьева

— О, вот это да, тяжело.

Иерей Николай

— Да вам вообще нельзя с женщинами встречаться и все остальное. Да ты там такой, да что вы там, ваше православие, там каждой твари по паре, неужели ты в эти сказки веришь.

К. Лаврентьева

— А вы что тогда отвечали на это?

Иерей Николай

— Ну тяжело было, конечно, я когда был, когда ребятам там 17 лет, а тебе 10.

К. Лаврентьева

— Да, конечно.

Иерей Николай

— Вот мне потом было даже немножко стыдно, что я не мог тогда сформулированно им что-то ответить. Я просто немножко замыкался в себе, обижался и шел. Не то что я сомневался, их фразы не наводили на меня сомнения, мне было просто обидно, то что они не понимают и не знают, какой у меня папа, как я его люблю, как это здорово в церкви, как вообще. Ну я тогда, может быть, не мог свою веру так сформулировать четко, мне просто это нравилось. Я вообще смог сформулировать четко веру, я об этом говорил уже несколько раз, только в лет 16, так даже, к 17. Вот когда у меня умерла бабушка, тогда я более-менее сформулировал свою веру, смог о ней говорить серьезно. Но тогда мне было тяжело. И вот эта белая ворона, вы сказали, да, это так. Потому что там ребята играл в карты — я с ними не играл, ребята там курили — я этого не делал. И вот интересно, что компания, светская достаточно, она ко мне сначала относилась как бы там: ну давай с нами, ну что такое? А потом они уже знали и другим людям, которые приходили там в компанию... Сейчас подумают уважаемые радиослушатели: в каких компаниях общаются дети священников. Нет, это просто обычная дачная компания.

К. Мацан

— В тех же, в которых общаются и все остальные дети...

Иерей Николай

— Абсолютно.

К. Мацан

— Потому что мы все из одного теста сделаны.

Иерей Николай

— Да, то есть во дворе у нас компания, на даче, чтобы не думали, это не плохие люди были, ну просто светские.

К. Мацан

— Священники же не живут за высоким забором в отдельном мире...

Иерей Николай

— Слава Богу, да.

К. Мацан

— В отдельной Нарнии такой.

Иерей Николай

— И представляете, что удивительно, что постепенно ко мне сформировалось, пускай я даже это все не делал, уважительное немножко отношение.

К. Мацан

— То есть таким аутсайдером вы не стали, несмотря на невключенность вот в те какие-то неприемлемые для вас вещи.

Иерей Николай

— Для меня, знаете, потом было показателем то, что вот когда мои друзья со мной встречались, даже будучи семинаристом, они переставали ругаться матом, например. Из уважения, просто зная, что я, например, этого не люблю.

К. Мацан

— Хороший результат.

Иерей Николай

— Ну то есть нет, да, они как бы зная, что мне это неприятно, они как бы естественно. И если кто-то ругнется сразу: ой, прости, пожалуйста. То есть и кто-нибудь приходил в нашу компанию со стороны, говорили: а он не играет в карты. Не в том плане, что он там какой-то негодяй, какой-то отсталый или что, просто вот у него такая позиция. И любому ребенку, который вот ко мне приходит тоже на исповедь, я с подростками общаюсь, я говорю, что сначала вас, конечно, будут не понимать, может быть, даже гнобить. Но постепенно вас будут уважать за собственную позицию. Ну как пел Макаревич: не стоит прогибаться под изменчивый мир. Потому что если ты вот так вот будешь прогибаться вечно под навязанные тебе правила, ничего ты не добьешься, наоборот.

К. Мацан

— Вы из священнической семьи. Но мало того, что вы из священнической семьи, вы из священнического рода. Ваш предок — священник Вениамин Романовский, который был расстрелян, да, в начале в начале XX века.

Иерей Николай

— В 37-м году, когда поднимали, он был сначала сослан там, три года был в ссылке. На допросах его так сильно били каменной плитой по голове, что он ослеп почти полностью. И потом уже он приехал после ссылки, вышел вот из ссылки, вернулся обратно домой в Лебедянь. Это город Лебедянь Липецкой губернии тогда еще было, Липецкая область сейчас. И он был благочинным этого города Лебедяни. Он после ссылки вернулся, матушка у него уже умерла, он жил со своими дочками, у своих дочек остался, они его прятали в чуланчике. И когда в 37-м году поднимали старые дела все заново, стали вынимать вот этих врагов народа. И вот этого дедушку уже старенького, слепого, он не служил, к нему приходили иногда люди, знали, что он вот батюшка, и так тянулись к нему, можно сказать, за каким-то духовным советом. И вот ворвались чекисты, устроили обыск, сожгли все фотографии, документы какие-то нашли. А он даже не очень понял, по воспоминаниям уже дочек, он не понимал, он говорил: доченьки, что происходит? Потому что он уже был совсем немощным старцем. Его вытащили, все равно расстреляли как врага народа. За антикоммунистическую...

К. Мацан

— Но он сейчас прославлен?

Иерей Николай

— Ну мы этим не занимались. Это вот у меня есть родственник, Виктор Тихонович, он как бы этим всем занимался. Он тоже Романовский по фамилии, он его внук. А я внук его внучки. Не его, значит, у него брат есть Митрофан — вот это мой прапрадедушка, брат отца Вениамина. Ну это мы сейчас запутаемся. А дело не в этом, дело в том, что постепенно это нужно собирать. То есть я его считаю как исповедника, безусловно, потому что он за свою веру пострадал. И вот отец Митрофан, мой прапрадедушка, ему напрямую сказали: ты откажись от священного сана, и мы тебе сохраним все остальное, у тебя девять детей, — у него было девять детей, в том числе моя прабабушка, баба Соня. И он отказался, он сказал: не вы меня ставили, мол, не вам меня снимать. И потом когда пошел там на престольный праздник крестным ходом, его арестовали, сослали в ссылку и там, скорее всего, его расстреляли.

К. Лаврентьева

— Расстреляли.

К. Мацан

— Священник Николай Конюхов, клирик храма Живоначальной Троицы у Салтыкова моста, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Ну вы фактически потомок новомучеников, не прославленных в официальном лике святых, но мы же знаем и часто нам и священники об этом говорят, что святые это не только те, у кого есть, что называется, о ком есть документ о прославлении. Это те, кто вот страдали за веру, жили этой жизнью и исповедовали вплоть до смерти. Каково это вот ощущать? Какие-то, может быть, не знаю, дополнительные обязательства накладывает или какие-то ограничения? Вообще вот мне это непонятно, у меня нет такого опыта: каково быть наследником человека, пострадавшего за веру в годы гонений, что это для вас лично, внутренний опыт каков?

К. Лаврентьева

— Давит ли это, может быть, как-то или давило в переходном возрасте, в детстве?

Иерей Николай

— Я в детстве об этом мало знал, честно. Мне мама что-то пересказывала, баба Соня рассказывала, естественно. Когда я со своей прабабушкой общался, я там мало что понимал, мало запомнил, просто ее светлый образ, какие-то отдельные детали. А сознательно это узнал относительно недавно, несколько лет назад, когда поехал туда, в Лебедянь, и служил в том храме, где мой прапрадед служил, в том, где вот отец Вениамин служил тоже, в храме. И мне передали крест отца Вениамина, который сохранил его сын, а потом передал регенту собора в Лебедяни. И вот каким-то чудом совершенно, для меня это было вот такое настоящее личное чудо. Потому что я ходил и клянчил у всех потомков Романовских, я говорю: что-то хотя бы осталось от отца Митрофана, от отца Вениамина? У нас, у священников, принято дарить друг другу кресты там, отец сыну, духовник своим духовным детям какие-то передают там служебники, епитрахиль. Ну у нас вообще это в Церкви есть, приедете к батюшке Серафиму — сохранился там чугунок тоже там, часть облачения и так далее, и у Иоанна Кронштадтского то же самое. Для нас это очень ну дорого. И я очень искал как-то следы своих вот этих двух священников. И там гораздо больше у них, потому что отцы тоже были священники, то есть там целые династии. И ничего мог найти. И неожиданно встает эта регентша: «Знаете, я, — говорит, — вот храню давно, и тут узнала, что вы потомок отца Вениамина. Единственный потомок в священном сане, других не нашли. Я хотела бы вам передать его крест». Он, кстати, сейчас на мне. И для меня это было просто такое счастье, как будто я выиграл лотерею, мне там миллион долларов свалился сверху. И каково быть там, вот когда говорят, что у вас такие родственники, для меня это такое обличение постоянное и безусловное. Я про них читал воспоминания, про них их детей, что они рассказывали. Это были люди такие же, как мы, из плоти и крови, они радовались, веселились. Отец Митрофан, вот мой прапрадед, он был очень веселым человеком, в семинарии шкодил, что-то его там даже, по-моему, ругали за это, но закончил в итоге. Потом там у него, встретил свою супругу, будущую вот бабушку Валю, и родилось у них девять детей. Служил он всю жизнь в одном храме, 27 лет он был вот настоятелем храма в поселке Теплом. И такие вот жизненные черты абсолютно вот быта и устройства жизни. И он, когда случилось вот такое испытание, оказалась последовательность своей вере. Меня это просто поразило. Потому что я был, проходила выставка «Новомученики XX века» в Манеже, помните, наверное, и там показывали фотографии семей, которые пострадали, вот которые были репрессированы, в том числе семьи священников. И я увидел фотографию молодого священника, и он стоял с матушкой и с ребенком. Совсем молодой священник. И они были репрессированы и расстреляны. Все. То есть там, ну священник и матушка, а ребенка, по-моему, отдали в детдом, и он был лишенцем, как и собственно мои родственники, дети отца Вениамина и отца Митрофана. И для меня вот сразу возник вопрос: а что, а я, я так люблю свою супругу и своих детей, как вот страдать за веру? Да, это очень серьезная вещь. И для нас это скорее такой вызов самому себе там: а ты вообще как, насколько мужественный христианин, насколько ты последовательный своей вере? Вот сейчас у нас, слава Богу, гонений таких открытых нет, и мы так немножко расслабились. А тут вопрос очень серьезный, насколько ты серьезно относишься к своей вере и как ты готов ее отстаивать.

К. Лаврентьева

— Это очень серьезная мысль.

К. Мацан

— Вы начали уже рассказывать об этом эпизоде, когда вера из такой, может быть, детской, унаследованной стала осознанной. Ну давайте, может быть, тем, кто раньше из ваших уст эту историю не слышал, напомним. Это очень важно в контексте нашего разговора. Потому что мы часто говорим, что с одной стороны, хорошо когда ребенок растет в вере, с другой стороны, это же, как и все на свете, имеет и другую сторону. И самое опасное, что вера так может и остаться просто унаследованной чертой семейного воспитания и не стать осмысленной встречей с Богом. Вот как это было у вас?

Иерей Николай

— Мне очень нравилось ходить в храм. Я рано стал прислуживать в алтаре. И несмотря на то, что я стал алтарником, слава Богу, я не стал профессиональным алтарником, который ходит там со свечками, а в перерывах между своих хождений со свечками болтает с другими ребятами, хотя всякое было, и там не святой ни разу. Но все-таки мы учились и молиться, и у меня были потрясающие в этом учителя и священники, и другие старшие алтарники, которые мне помогали все-таки осознать важность происходящего. Но действительно я так вот шел, мне папа что-то рассказывал, мама то-то рассказывала, сам я что-то читал — для меня это был естественно. И многие вещи я просто чувствовал. Но я не мог артикулировать, я не мог высказать нормально, почему я верю в Бога, Кто такой Бог, как я отношусь к своей вере. То есть для меня это все-таки было более естественным, действительно, связанным с воспитанием и с окружением. А потом у меня умерла бабушка, которую я очень люблю. И когда произошла такая трагедия сильная, я уже стал все-таки осмыслять, вот эта память вообще, столкновение со смертью и самоопределение. Потому что мне тоже нужно было после школы определяться, куда я пойду, в какой институт, у меня были разные варианты. Что удивительно, папа мой, священник, он меня не заставлял и как-то даже не агитировал. Больше мама агитировала, а папа, он, кстати, чуть ли не отговаривал.

К. Лаврентьева

— Ну это важный очень момент.

К. Мацан

— А мама агитировала за священство?

Иерей Николай

— Да, мама, конечно, она хотела. Ну то есть она как так эмоционально и духовно она стремилась к тому, чтобы я стал.

К. Мацан

— Ну мы об этом поговорим еще, не будем перескакивать. Расскажите про бабушку.

Иерей Николай

— Так вот, и да, и когда случилось, я столкнулся со смертью, я стал задумываться вообще об этом: что, как, нужно ли мне все-таки. Потому что я хотел в Гнесинку поступать, еще музыкой занимался, мне очень нравилась это, я там играл на гитаре, хотел создавать чуть ли не собственную группу, у нас какая-то же и была — ну это уже так, не совсем интересно. А потом я вот осознал, что единственное, чем я хочу заниматься в жизни, это вот служить в церкви. И стараться быть хоть немножко каким-то, ну просто я понимал, что это не по моим силам, помогать в деле спасения людей, то есть направлять людей к тому, чтобы Бог их спасал. Как вот в чем обязательно священника — направить людей к собственно Врачу. Ну то есть мы фельдшерский пункт, мы принимаем людей, оказываем первую помощь. Пластырь прилепил ко лбу и говоришь: ну а теперь идите к врачу. А врач у нас один — это Христос, так в Евангелии написано, что один Учитель, один врач, единственный, Кто действительно может нам помочь. И все. Ну и конечно, меня поразило потом уже, когда я поступил в семинарию, когда начал там приобретать какой-то личный опыт молитвы уже такой, я и до этого молился, но тут уже это получалось совершенно по-другому, другое качество, то есть ты уже осознаешь себя как верующего. Я стал изучать свою религию, стал изучать другие религии, стал изучать философские системы. И мне это все начало формироваться, складываться все-таки в определенную концепцию уже внутри своей головы. Но самое полезное, вот когда отвечают, что там тебе дала вера в Бога, что вообще дает человека вера в Бога, и может ли человек без нее обойтись. Вот, вы часто это, Константин, слышите, что в принципе вера, можно и без нее быть там хорошим, нормальным, замечательным, она не нужна для того, чтобы реализовать себя в жизни. Вот я прекрасно для себя понимаю, во всяком случае, сейчас, может, кто-то скажет, что это преждевременно, но для меня сейчас это понятно, что вера в Бога помогла мне узнать самого себя. Без знания о Боге, вот через эти знания я понял про себя очень много. И благодаря этим знаниям у меня вообще сейчас как-то формируется жизнь.

К. Лаврентьева

— У детей верующих родителей очень часто бывает кризис веры.

Иерей Николай

— Да.

К. Лаврентьева

— Ну или хотя бы кризис церковной жизни в такой лайт-версии.

Иерей Николай

— Я это постоянно вижу на детях воскресной школы, на детях прихожан своих.

К. Лаврентьева

— Да. То есть им хочется как бы обрести свой взгляд на этот вопрос, на вопрос духовной жизни, на вопрос отношений с Богом. Был ли у вас такой момент, было ли у вас какое-то охлаждение или, я не знаю, когда вам пришлось вновь обрести для себя, уже как бы осознанно, веру и выстраивать отношения Богом уже самостоятельно?

Иерей Николай

— Каким-то чудом я почти что избежал этого. Почему, потому что, во-первых, мне повезло с родителями, они на меня не давили по этому поводу. Конечно, мама мне там напоминала, что нужно ходить в храм там, что это, но зачастую там я и без мамы сам вскакивал, на раннюю службу бежал — мне это было интересно.

К. Лаврентьева

— Почему вам это было интересно? Вы сказали, что вы очень любили храм. За что вы его любили?

Иерей Николай

— Я прикипел к этому. Вот знаете, вот когда просят все это расписать, во-первых, это вещи очень интимные...

К. Лаврентьева

— Я понимаю, да.

Иерей Николай

— Поэтому я могу рассказать только так, примерно, не вдаваясь в такие очень сильные подробности, но все-таки. Для меня храм был тем местом, где я чувствовал себя, во-первых, нужным, во-вторых, там были какие-то другие люди, атмосфера другая. Ты занимался чем-то таким, мне тогда казалось, что я занимаюсь чем-то важным. Я там стою, может быть, записки читаю, или со свечкой выхожу, или просто стою у престола Божия, я вижу, как священник молится — меня это завораживало. Тем более что я видел таких священников, ну естественно, настоятель у нас был такой и есть, слава Богу, молитвенник, папа мой как молился, потом наш духовный отец. Один раз мы были с папой в алтаре, а служил наш духовник, отец Сергий, сейчас уже почивший. И он говорит, слышишь, пихнул меня, говорит: посмотри на отца Сергия. И я смотрю — а я мальчик 9–10 лет, — он молится, стоит перед престолом, и у него лицо светится. Я вам не могу даже это объяснить. Меня это просто поразило. Стоит священник и разговаривает с Богом. И он разговаривает не с самим собой, не обращается в астрал, не выходит в какие-то духовные дали, то есть он общается с какой-то Личностью, с Которой я тоже хочу общаться, я хочу тоже вот попробовать что-то такое делать. И меня это вдохновляло. И в храме я хорошо себя чувствовал, да.

К. Лаврентьева

— Потрясающе. Священник Николай Конюхов, клирик храма Живоначальной Троицы у Салтыкова моста, сегодня в студии «Светлого вечера». С вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы вернемся через пару минут.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. И сегодня в этом часе с нами и с вами в студии светлого радио священник Николай Конюхов, клирик храма Живоначальной Троицы у Салтыкова моста. И мы говорим с отцом Николаем о его пути к вере и к священству. И вот вы сказали очень интересную вещь, что вам вера помогла узнать самого себя. Я перед нашей программой, готовясь к ней, провел небольшое полевое исследование и пообщался, так уж получилось, с людьми, которые знали вас школьником-подростком. И они рассказывали такие очень трогательные вещи о том, что вы были очень ярким мальчиком в школе, совершенно таким, как мне вот моя собеседница сказала, в хорошем смысле слова, без комплексов...

Иерей Николай

— Кто-то меня сдал.

К. Мацан

— То есть смелым, ярким, не робеющим перед там публичными выступлениями перед классом, все время куда-то кого-то зовущим, влекущим, таким деятельным, полным каких-то идей, планов. В общем, такой вот — радость учителей. И сейчас вы священник. И для кого-то в этом может даже показаться, что есть некоторый парадокс. Потому что священник надевает на себя рясу, под которой подрясник, то есть в каком-то смысле даже, может быть, наподобие монаха, как-то покрывает свои такие мирские интересы вот этим покровом, чтобы они не мешали. Все-таки остается больше обращенным к духовному, чем к таким каким-то светским вещам. А вы учились в школе искусств православной, вы учились в легендарной школе имени Кабалевского — это вообще очень такие классные места, и из них там прямая дорога и в художественное училище, и в Гнесинку, которую вы упомянули. Это один аспект. А второй аспект, что вообще для многих, я думаю, что из нас, образ священника скорее эмоционально ассоциируется со сдержанностью, с такой степенностью. И это не вяжется с тем, что мне рассказали про вас, как про такого школьника без комплексов, в хорошем смысле слова. Вот вы как на это смотрите, для вас тут нет какого-то или не было какого-то такого раздумья и вопроса или конфликта, что я все-таки на себя надеваю рясу, и того себя, которого я знал из веры, в каких-то вещах даже ограничиваю.

Иерей Николай

— Для меня не явилось противоречием, слава Богу, у меня и не возникло конфликтов интересов в моей личности, наоборот моя личность, просто правильно вы начали с того, что вера в Бога помогает нам узнать самих себя и про себя много узнать нового. И когда я был учеником, особенно старших классов, я помню, как я там говорил всякие, выступал действительно много, там даже пытался своих одноклассников поучать, говорить, призывать их вере что-то там...

К. Мацан

— А, с этой стороны интересно, про это вы не рассказывали.

Иерей Николай

— И для меня, у меня кроме стыда сейчас это все не вызывает. То есть благодаря, слава Богу, Господь открыл мне вообще про себя какую-то правду, и я увидел себя со стороны. Потому что даже когда я поступил на 1 курс семинарии, я, да, много о себе узнал нового.

К. Мацан

— А например?

Иерей Николай

— Ну то что гордыня дикая, вот это все постоянное желание там поучать и все. Настоящий человек, он хочет учиться. Я даже недавно уже, к сожалению, забыл, по-моему, у Иоанна Златоуста, он написал, что нам гораздо полезнее, нет, он написал, безопаснее учиться, чем учить. Он говорит: хорошо учить вере, но гораздо безопаснее, безопаснее учиться. И вот сейчас я это понимаю просто на двести процентов. Потому что когда ты берешь на себя обязательство кому-то что-то говорить о Боге, если в тебе нет смирения, лучше вообще ничего не говори. Потому что это людей может обидеть, оттолкнуть от Бога и от тебя. И твои слова, в них не будет никакой любви, в них будет только неприкрытое тщеславие, что ты что-то узнал. И вот атеисты, кстати, это очень чувствуют хорошо, когда вот ты общаешься. Они говорят: слушай, ну ты так говоришь, как будто мы не люди, а какие-то эти, недолюди, а ты значит, такой молодец большой. И вот я, конечно, да. Ну это все связано с таким тоже подростковым юношеским максимализмом, когда кажется, что ты все уже знаешь и что можешь вот прямо вырвать сердце из груди и вести за собой, но это все... Поэтому священство в этом плане, оно мне помогает, наоборот. И сейчас вот, после того как я узнал о себе, через Бога узнал о себе много нового, мне помогло это не расшибиться. Как человек, который там ездит быстро за рулем и вдруг узнал о правилах ПДД, что, оказывается...

К. Мацан

— На скоростном режиме...

Иерей Николай

— О скоростном режиме. Больше 60-ти по городу вообще не ездят, дорогой. И каким-то чудом ты никого не зашиб и сам не разбился. Каким-то чудом. Вот я только как чудо и воспринимаю, что я вроде бы даже никому жизнь не сломал, надеюсь, и что сам вроде бы не расшибся пока.

К. Лаврентьева

— Отец Николай, архимандрит Антоний Сурожский называет духовника проводников до дверей Царствия Божия. И он призывает духовников не советовать того, что они духовно не пережили. Но ведь даже если не говорить о духовном наставничестве, то ведь можно отнести этот совет и к священнику в рамках обычной исповеди. Как быть совсем молодому священнику, который может быть, не познал нутром каких-то житейских или духовных аспектов, а перед ним стоит, к примеру, вопрошающий человек, который ждет совета. И как вы решали этот вопрос для себя?

Иерей Николай

— Ну тот же Антоний Сурожский говорит: если ты не знаешь, что посоветовать человеку скажи ему честно, что я не знаю. Не надо из себя выдавливать или строить из себя профессора всех богословских наук. И нужно иметь смелость. И сам Антоний Сурожский, который был просто светочем, для меня это светоч, он говорил, он сам рассказывал, что к нему пришел человек на исповедь, рассказал ему, он говорит: знаешь, я не знаю что делать, честно. Говорит: давай вместе помолимся, ну ты помолишься, я помолюсь. Может, Бог что-нибудь пошлет мне на сердце. Помолились, и он сказал: знаешь, у меня вот такой ответ. Не факт, что он правильный, я могу тебе только посоветовать. Вообще священник, он может посоветовать что-то, исходя не только из своего личного опыта. Действительно, вот молодой священник, какой у него личный опыт — ну там он что-то слышал, что-то в семинарии, вот я там из семьи какой-то опыт принес, из общения своих людей, но это, конечно, маленький опыт. И если бы я, только исходя из своего опыта, пытался людей куда-то наставить, я бы наставил их не туда куда нужно, это точно. Но у нас есть Священное Писание, есть Предание Церкви, есть святые отцы, которые были спринтерами, они были профессионалами, у них такой духовный путь, такой опыт богатейший. И ты, если у тебя еще даже опыта своего маловато, но ты посмотри на их опыт, ты вот очень много что. Тут просто самое главное, я помню и отец Тихон, сейчас уже владыка Тихон, митрополит Псковский, он нам говорил, что самое главное, что вы будете говорить людям, и я в том числе к нему этим же вопросом один раз обращался, он говорит: говори с любовью. Лучше, говорит, ты переборщишь в любви чем, наоборот, в строгости. И лучше ты лишний раз допустишь человека там, например, к причастию, чем там скорчишь строгую, извините, физиономию там, запретишь ему приступить к Чаше.

К. Мацан

— Вы сказали, что когда вспоминаете свой этот юношеский такой опыт наставления, ничего кроме стыда это в вас не вызывает. Вот я не могу эту тему, просто по-журналистски не продолжить. У нас с Кирой в этой программе бывают священники старшего поколения, которые примерно теми же словами вспоминают о себе, молодых священниках: то есть когда я был молодым, я такое там говорил, а сейчас вспоминаю... Ой, лучше бы молчал просто на исповеди вот в те там, первые годы служения, когда ко мне приходили люди. А вот если вы себя попытаетесь вот в эту, если угодно, матрицу поместить, вы сейчас для себя не боитесь, что там через 20 лет вы сейчас будете себя, нынешнего священника, вспоминать такими же словами?

Иерей Николай

— Наверняка. Наверняка, но, правда, у меня есть одно оправдание, что сейчас я стараюсь людям, во всяком случае, говорить то, что у меня на сердце. Ну хотя бы быть искренним. Не надо людям, пытаться их впихнуть в свои какие-то представления. Большинство людей, вообще они глубоко несчастны, их жизнь уже и так наказала, ну жизнь — так говорят, а сами мы себя наказываем, сами наказываемся от своих грехов, нас не Бог наказывает. Как вы знаете из слов апостола, что мы сами мучаемся от своих грехов, и это кто кому, сам себе. И вот поэтому если с людьми говорить искренне, то это как бы самое главное, они чувствуют. И если даже сейчас ты в чем-то ошибаешься, нельзя ошибаться в чем-то глобальном. Отец Максим Козлов говорит, что вообще у каждого священника есть свое личное «кладбище», как у каждого, ну как у доктора, например. То есть я знаю за собой несколько случаев, когда я людям говорил не то, и может быть, слишком ну резко что-то сказал, или наоборот, не обратил внимание. У меня есть для меня ужаснейший болезненный случай, когда я — у меня есть, конечно, оправдание, что я не успевал, что семья, много детей, что все, — и я вот там, например, сразу не поехал соборовать человека, а сказал: давайте завтра мы встретимся и поедем...

К. Лаврентьева

— А он умер.

Иерей Николай

— И он умер. У меня есть такие случаи. И теперь у меня это свербит в голове, я там молюсь за этих людей. И, допустим, в следующий раз, когда меня позовут, я уже срываюсь быстрее и не начинаю там, и родственников стараюсь торопить, что давайте-ка не будем затягивать, потому что мало ли что, ну и так далее. Поэтому главное себя периодически бить по рукам, когда в очередной раз захочется в благословляющем жесте сказать кому-то, что знаешь, вот я благословляю тебя то-то и то-то. Во-первых, вообще лучше не надо этого делать. Нужно сказать, ну у меня, во всяком случае, были хорошие учителя, и я знаю очень много хороших священников, старших моих собратьев, у которых есть большой духовный опыт. И я даже если что-то не знаю, я иногда им звоню, советуюсь. Нужно иметь смелость сказать человеку: знаешь, я этого не знаю, может быть, стоит сходить к другому священнику. Я помню, один раз пришел к одному достаточно уже опытному священнику, спросил один вопрос, он мне сказал: знаешь, найди многодетного батюшку, спроси вот то же самое, что у меня спрашиваешь, я тебе вряд ли смогу компетентно на эти вопросы ответить. Это нужно быть очень духовно развитым и умным священником, чтобы сказать так. Потому что у священников тоже есть такая, я вам открою секрет, профессиональная ревность, как у врачей и учителей.

К. Мацан

— Серьезно?

Иерей Николай

— Да, дико мешающая вещь нам, грешным. И если священник так немножко развился духовно, он начинает понимать, то что ты не знаешь толком многого. Поэтому, если что, можно к более компетентному священнику отправить. Хотя ты, как фельдшер, должен оказать первую помощь обязательно. Нельзя под предлогом того, что я что-то не знаю или я не могу, ты можешь просто человеку сказать: я не знаю вот ответ на ваш именно вопрос, давайте вместе помолимся. Или хотя бы пожалеть человека, или сказать ему хотя бы какие-то простые фразы там, что Господь вас очень любит, Он вас не бросит. Вы ну не отчаивайтесь. Давайте, если хотите, приходите, вместе помолимся. Ну и так далее.

К. Лаврентьева

— Очень люблю и часто цитирую известного греческого проповедника, отца Андрея Конаноса, и вот одна из его цитат: «Быть христианином означает всю жизнь вести борьбу и постоянно прилагать усилия для того, чтобы Христос жил в нашем сердце — вот смысл нашей жизни. Но мы живем для того, чтобы научиться любить Христа, а окружающие нас люди помогают нам в этом. Мы находим к Нему путь через своих близких — мужа, жену детей». И вот в чем мой вопрос: применимы ли эти слова к священнику, или он спасается как-то по-другому, как-то по-другому выстраивает отношения с Богом, не через только жену и детей, а еще каким-то способом?

Иерей Николай

— Безусловно, у нас есть личный опыт, и мы стараемся, да, в меру сил вести хоть как-то, на коленках, хоть ползком, но духовную жизнь личную. И поэтому священник, безусловно, если он не молится, то у священника кризис, ему плохо. Поэтому мы стараемся молиться. Я помню, тоже с этим вопросом подходил к тому же владыке Тихону, по поводу молитвы. Потому что без этого ну никак. А близкие наши — это очень важный инструмент, без него вообще никак. Это монахи могут в одиночестве там где-то спасться, у них там своих искушения, они там дают свои обеты и своя форма там послушания и так далее. А для нас близкие — это просто наш билет в Царство Небесное. Без них никак. И вот именно те близкие, не абстрактные близкие, которые вот будут нас хвалить и говорить, какие мы хорошие и все. А вот именно те близкие, которые нас там критикуют, периодически говорят, что мы не туда идем. Вот в этом плане очень помогает, конечно, священникам их матушка, например.

К. Лаврентьева

— А проблемы в священнической семье, с матушкой, например, и детьми те же, что в светской верующей семье или они как-то отличаются?

Иерей Николай

— Ну там просто к тем обычным проблемам добавляются еще какие-то, связанные специфически с родом деятельности.

К. Лаврентьева

— Отсутствие времени, например.

Иерей Николай

— Ну да, как у военных. Военный там уплыл куда-то на своей подводной лодке, и его нет там два месяца. Бедная жена там одна сидит с ребенком. Ну это, конечно, не всегда сравнимо. Священник, может быть, и не уплывает никуда в подводной лодке, но он принадлежит, конечно...

К. Лаврентьева

— Церкви.

Иерей Николай

— Больше приходу и Церкви. И в этом плане просто честно нужно предупреждать и не только предупреждать. Сейчас я скажу. Значит, во-первых, предупредить избранницу свою, что я в первую очередь буду служителем Церкви Христовой, и мне придется уделять этому львиную часть своего времени. И в этом плане супруга должна не только с этим смиряться, нет, а поддерживать. Ну она уважает это служение, это вообще очень здорово, если матушка, так и должно в принципе быть, чтобы она уважала твое служение и относилась к нему серьезно. И считала, что не просто так где-то там штаны протираешь, там на работе сидишь, что-то делаешь, а ты занимаешься чем-то важным. Это первое. Но это накладывает дополнительно — это важно очень сказать, — ответственность на самого священника, чтобы он не пользовался этим, как некоей, извините за грубое слово, отмазкой, что я вот служу Господу, и поэтому посуду мыть не буду, пеленки менять не буду, в детский садик детей водить тоже не собираюсь. Потому что я вот почти папа римский, святой, вот, и вокруг меня все должны бегать и только меня обхаживать. То есть не надо в этом плане, всегда есть возможность, если человек хочет проявить свою любовь, Господь даст нам эту возможность. Никогда не будет такой ситуации, что вот ты хочешь позаботиться о своих близких, а вот прямо вот все, нет времени. Есть. Не будешь лишний час смотреть в телефоне ненужные всякие вещи.

К. Мацан

— Священник Николай Конюхов, клирик храма Живоначальной Троицы у Салтыкова моста, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Отец Николай, вы такую фразу только что произнесли, за которую не могу не зацепиться, что матушка должна не просто смиряться, не просто смириться с выбором и с жизнью, и с образом жизни супруга-священника, но и уважать это. В этой логике мы как-то разделяем смирение и уважение. То есть смирение что-то такое очень трудное, нудное и неприятное как будто, а вот соответственно какое-то правильное отношение, оно другое. А насколько мы вправе на самом деле так воспринимать смирение, как такое, стиснув зубы, такое: ну хорошо, я перед тобой смирюсь, но ты гляди у меня.

Иерей Николай

— Ну это вот светское понимание как раз добродетели смирения, вот светское понимание именно такое. То есть быть, простите за грубое слово, терпимой. То есть вот сидишь, смирился, сказал: «Ой, ну все, у меня батюшка священник, что здесь поделаешь, не разводиться же. Пускай там, ну ладно, буду одна тут полы драить», — ну то есть это как бы такое, обреченность. Вот и тут даже не смирение, а вот некая обреченность, и вот ну а что с этим поделаешь, действительно, не уходить же ему из сана или там и так далее. А когда матушка становится соработницей, сотрудницей, то есть она, ты приходишь, можешь ей рассказать, что ты сегодня делал, как ты вот, что ты переживал, какие люди к тебе сегодня приходили. И как сердце болело по поводу разводящейся семьи, как ты переживал по поводу ребеночка, которого там не могут крестить или там поделить ссорящиеся родители ну и так далее. То есть когда ты чувствуешь в супруге заинтересованность к своему служению. И когда тебя резко вызывают там например соборовать кого-то, и ты вместе того, чтобы с детьми идти там гулять на горке, как ты обещал супруге, чтобы она отдохнула спокойно, должен срочно ехать соборовать, она говорит: конечно, езжай. Ты воин Христов, ты служитель Церкви Господней, это без вариантов, как на скорой помощи. Поэтому ну вот такое отношение, да.

К. Мацан

— А если вот абстрагироваться от именно реалий жизни священнической семьи, что такое смирение, если не постоянная обреченность на обстоятельства?

Иерей Николай

— Нет. Смирение, вот я сейчас даже конкретную ситуацию не буду, потому что у многих об этом говорится, что смирение это прежде всего осознание своей немощи. Это человек, который понял, что он далеко не супермен, что у него сил не хватает даже на то, что он хочет сделать. Слушайте, ну если апостол Павел об этом писал, что то что я не хочу делать, то как раз и делаю, а что вот хочу... И это писал апостол Павел. Вот тот-то был действительно воин Христов и борец духовный, величайший подвижник и так далее. Если он об этом говорит, нам ну куда, о чем вообще можно вести речь? Вот это смирение. То есть человек признает: «Господи, я, может быть, и хотел бы, я хочу любить свою жену, но без Тебя не могу. Вот я не могу даже перебороть свою лень без Тебя. Если Ты мне не поможешь, потому что мои грехи сильнее меня. И я не могу быть тем, каким я хочу. Вот у меня есть личность, я хочу быть тем, кто я есть, я хочу быть добрым человеком, свободным, а я не могу быть свободным без Тебя, Господи», — вот смирение.

К. Лаврентьева

— Принимать все с миром?

Иерей Николай

— Ну принимать, а то что происходит вовне — ну да. В этом плане там, если Тихон Задонский, у него есть там целая глава по этому поводу. Он там пишет о том, что принятие того, что происходит, есть — это тоже не просто как вот происходит и происходит — это некая обреченность, нет. Понимание того, что без воли Божией там волос с головы не падает, и что даже если зло какое-то происходит в мире, Бог не хочет, чтобы это зло происходило. Но Он может тебе помочь это зло пережить, сделать правильные выводы, там трагедию какую-то преодолеть и через нее, как бы это ни было больно, как через операцию, стать снова здоровым. Операция это всегда больно. Это у тебя была, нога срослась неправильно, тебе нужно ломать ее заново, и чтобы кости срослись, чтобы период реабилитации, Бог весть какой, но зато потом ты будешь ходить нормально. Вот и все. Поэтому смирение просто это необходимая для нас вещь, для того, чтобы нам жить правильно и чтобы не расшибить лоб. Потому что Бог гордым противится и только смиренным дает благодать.

К. Лаврентьева

— Отец Николай, в начале нашей программы вы говорили о том, что сейчас для Церкви как бы расцвет — мы можем свободно ходить в храм, свободно молиться, исповедоваться, причащаться, говорить о том, что мы православные. Но никто не знает, и каждый христианин рано или поздно начинает задумываться о том, сможет ли он спокойно прожить свой век, не столкнувшись с мученичеством или гонениями, например, или какими-то скорбями за веру, какими-то мучениями, как бы это не страшно и не громко, может быть, для нашего времени звучало. Отец Николай, а когда вы готовились к рукоположению, когда вы шли к священству, вы задумывались о том, наверняка задумывались, что это глубочайшая ответственность, что неизвестно вообще, чем священство может как бы кончиться для каждого священника, неизвестно, какие времена настанут. Как бы был ли у вас вот этот момент каких-то внутренних, внутреннего страха или внутренней борьбы? Ведь это нужно определенную иметь духовную как бы готовность принимать трудности с радостью, принимать даже вот, например, тему мы не трогаем эту, но тем не менее принимать тему конца света, второго пришествия не как мучения, а как встречу со Христом. И радоваться, что ты встретишься со Христом не бояться каких-то мук. Был ли у вас вот этот вот период размышлений над этим? Или вы просто спокойно, смиряясь, шли по своему пути?

Иерей Николай

— Я уже сказал вам о том, что я не особо смиренным был, поэтому и, может быть, даже и сейчас не всегда. Есть добродетель, мы только молимся, чтобы у нас была эта добродетель. А по поводу страха — ну во-первых, это период такого романтизма, в семинарии мы читаем эти примеры святых...

К. Лаврентьева

— Жития.

Иерей Николай

— Жития, вот все священников, мы смотрим на наших старших собратьев, нам все это кажется так вот интересно. Хотя, безусловно, я понимаю, я же мне в этом плане проще, я же видел своего папу, я сам из священнической семьи. И я прекрасно знал, что в священнических семьях не то что все гладко, а там есть свои испытания, свои сложности.

К. Лаврентьева

— И это даже в мирное время.

Иерей Николай

— Безусловно. Я своего папу, я с ним хотел там поехать на лодке, покататься, в поход, а он настолько насадил свое здоровье, что он не мог уже этого сделать. И я хотел бы там, может быть, как-то по одному провести свое время... Ну то есть всегда были какие-то сложности, и конфликты, и испытания, искушения, когда там, то что вроде бы в обычном в обычных семьях так, это по-другому проходит у нас там.. Это всегда за большие радости большие скорби приходят. И чем больше силы, тем больше ответственности. Поэтому я примерно да, я думал, что это тяжко будет, но я не представлял себе то, чем я буду заниматься. То есть не в том плане, что у меня что-то не получится, мне предлагали учителя идти и туда, и сюда, и школу достаточно хорошо закончил, у меня был выбор пойти в институт, и музыкой я хотел заниматься, то есть в принципе я мог бы себя где-то еще реализовать. Но просто вот как согласно моей личности, я просто послушал голос своего сердца, он мне сказал, что, слушай, все не то. Нет, ребята, все не то, все не то, как надо — у Высоцкого, правда, он пел немножко про другое, но все-таки. И я почувствовал, что все не то, и мне вот тут хорошо, а там не очень — зачем я буду тогда? Ну единственное, я помню, когда меня рукополагали уже в священники, меня рукополагал Святейший Патриарх Кирилл...

К. Лаврентьева

— Ого.

Иерей Николай

— И когда он мне надел крест, причем крест, который моего папы. Это такие личные вещи рассказываю, не знаю, можно ли их на радио рассказывать.

К. Мацан

— Нужно.

Иерей Николай

— Вот когда мне Святейший Патриарх надел крест вот этот священнический, я почувствовал, что на меня какое-то ярмо повесили, какую-то тяжесть такую. мне прямо тяжело, я прямо физически ощутил как-то тяжесть. И мне прямо, я думаю: ну все, началось...

К. Лаврентьева

— Вериги.

Иерей Николай

— Нет, до вериг мне, конечно, далеко. Это не в том плане, что просто осознание пришло. И благодать, она же тоже действует, и она действует по-разному. И ты понимаешь просто, насколько ты маленький совсем, а служение такое огромное и ответственность огромная. И поэтому просто об этом нужно не забывать, периодически, когда хочется немножко нос свой поднять повыше и как-то так это, воскрилия риз своих расширить, показать, какой ты уже все. Но, слава Богу, есть любящая отцовская десница Божия, которая тебя может щелкнуть и сказать: так, поосторожнее, смотрите, «как опасно ходите, не якоже не мудри, но якоже премудри», — писал апостол. Опасно ходить вот, это все очень непросто. Ну тут нужно смирение вот как раз в этом плане, чтобы не свалиться сразу. Если будешь бегать и возноситься, то очень больно потом падать будет. А так, конечно, тяжко. Ну и понимаете, Господь, Он же тоже, Он же нас любит очень, и Он за тяжести скорби и это Он дает и радость. У нас, у священников, есть радости жизни большие. Я когда вижу, что люди, которым было плохо, с помощью Божией им стало лучше; я вижу, как преображаются человеческие личности; я вижу, как дети по-другому начинают относиться к своим родителям. Что люди не разговаривали десять лет друг с другом, благодаря Господу Богу нашему они смогли примириться, нашли в себе силы сломать эту стену гордыни и так далее. И это все радует очень, и Господь даже вот когда у меня были какие-то, помню, моменты уныния такого, и связанные там и с жизненными трудностями...

К. Мацан

— Даже в сане?

Иерей Николай

— В сане, конечно. А что, думаете, священники не унывают что ли?

К. Мацан

— А вот вы нам сейчас расскажете.

Иерей Николай

— Да, к сожалению, с нами бывают такие вещи. И тяжело, и вот как-то да, и ты молишься, говоришь: «Господи, ну что же мне так прямо, помоги!» И Господь видит меру каждого из нас. И вот вы именно в этот момент — бац, что-нибудь такое радостное происходит, как-то так утешает. Вот прямо видно, что это отец, который там заботится о своем ребенке. Он тебе обязательно даст, возместит, вот ты главное без оглядки, без корысти служи, как бы безвозмездно, то есть даром, вот иди и служи. А Господь, Он все тебе... Мне папа в свое время говорил, что ты как бы никогда ничего не говори там, Господь Сам тебе воздаст гораздо больше, чем ты потратишь.

К. Мацан

— Вы так часто папу вспоминаете в нашем разговоре. А один очень мудрый священник сказал такую вещь: тот кто не нашел в детстве в отце Бога, тому потом труднее найти в Боге отца. Вы бы с этим согласились?

Иерей Николай

— Да, да, это очень мудрая мысль. Очень интересная. Потому что ну у меня еще папа как бы он священником был, и он меня, поскольку я мальчик, так повезло, что я скажу, почему повезло, чуть попозже, потому что он меня брал с собой на требы, в алтарь, я видел, как он молится. Мы вместе ходили в храм. Машины у моего папы никогда не было, мы с ним пешком утром, рано я там вставал...

К. Мацан

— Глаза продирал.

Иерей Николай

— Продирал глаза и с ним вместе шел по дороге. И я говорил: пап, пап... Подожди, сейчас молитвы прочитаю про себя. Он наизусть знал молитвы там, какие-то утренние читал и там перед исповедью что-то читал. И я просто молча шел с ним рядом. И так здорово было, я сейчас вспоминаю это. И у меня вот дочка и она говорит: пап, а я тоже хочу быть священником. Пап, я тоже хочу с тобой...

К. Мацан

— А сколько ей лет?

Иерей Николай

— Шесть сейчас, семь будет. Она говорит: пап, я тоже хочу с тобой служить. Она меня так вот встала, и она тоже там вскакивает утром: куда ты? Я говорю: на службу. Я с тобой, я тоже хочу служить. Вот с ней, к сожалению, вот не получается так, как у меня с папой было. То есть ну пока. Потом я сказал, что ты будешь петь у меня на клиросе. Ты вот учись петь, будешь, если захочешь, со мной ходить.

К. Лаврентьева

— Как быть тогда людям, которые в силу каких-то обстоятельств без папы росли? Риторический сложный вопрос.

Иерей Николай

— Тяжко, конечно. Но слушайте, опять же мы верующие люди. Бог, Он как бы может чудо сотворить и компенсировать то, что у нас нет. Ведь есть же протезы, если тебе ногу отрезали, то все равно это не приговор, сделают протез тебе, будешь на протезе ходить. Ну конечно, может, ты спринтером опять же не будешь, хотя есть вон паралимпиада, там они завоевывают тоже медали.

К. Мацан

— Я встречал людей, которые приходили к вере, будучи при этом теми, кто растет без отца. Приходили к вере именно в силу поиска отца и нахождения отца в Отце Небесном. Это было такое какое-то очень подлинное обретение. Отец Николай, ну спасибо огромное за этот разговор, Очень он теплый и очень глубокий. Еще очень много всего хотелось бы у вас спросить. Я думаю, что вы не последний раз у нас в студии, так что к этому разговору о вере и о жизни мы еще с вами вернемся. Спасибо огромное. Священник Николай Конюхов, клирик храма Живоначальной Троицы у Салтыкова моста, сегодня был с нами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания.

К. Лаврентьева

— Всего хорошего.