«Путь к священству». Протоиерей Валентин Бонилья

У нас в гостях был настоятель Знаменского храма села Вырец Лихославльского района Тверской области протоиерей Валентин Бонилья.

Наш гость, внук испанского летчика-истребителя, рассказал о своем пути к священству, а также об особенностях служения в деревенской глубинке в храме, где нет ни хора, ни алтарников, а немногочисленные прихожане участвуют в богослужениях в основном только по большим праздникам.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева —

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Я — Константин Мацан. В гостях у нас сегодня протоиерей Валентин Бонилья, настоятель храма в честь иконы Божьей Матери «Знамение» в селе Вырец — это Бежецкая епархия в Тверской области. Добрый вечер.

Прот. Валентин Бонилья

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Я напомню нашим слушателям и вам, отец Валентин, что в этих беседах, которые мы с Кирой ведём, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что мужчина стал священником. С какими выборами, с каким поиском себя, с ответами на вопросы это было связано. Нам представляется, что, поскольку это путь, как я сказал, путь вопросов и ответов, то это может быть как-то резонирующим с тем, какие вопросы себе задают наши радиослушатели, когда размышляют о Боге, о своих отношениях с Богом, о своём пути в Церковь. Вот поэтому разговор нам кажется, может быть, таким одновременно и биографическим и очень полезным. Но биографическим, в первую очередь, потому что какая-то фантастическая биография, начинающаяся с такого прям хемингуэевского сюжета: ваш дед, испанец, коммунист, лётчик, участник гражданской войны в Испании. Почему хэмингуэевская говорю история, потому что, как герой «По ком звонит колокол», воевал на стороне социалистов в эту гражданскую войну. Мы знаем, что были связи у Советского Союза с испанскими коммунистами, и многие потом и уехали в Советский Союз после этой войны. И это была и судьба вашего деда. Вот расскажите о том, какая память хранится в семье об этом, насколько для вас вообще это существенный элемент вашей биографии.

Прот. Валентин Бонилья

— Да, элемент, конечно, существенный. Потому что с кем я ни сталкивался, все спрашивать начинают про фамилию, и тут уже как бы без дальнейших объяснений не обойтись. Дедушку я, слава Богу, застал, и он довольно долго был рядом с нами. Поэтому влияние его, наверное... конечно, на приход к вере никакого влияния не оказал, потому что он был, конечно, стопроцентный атеист. У него были очень смешные доводы. Например, он говорил, что в России Христа рисуют с чёрными волосами, а в Испании с рыжими. И поэтому это он использовал как некий такой важный фактор, что, значит, это всё придумано. Но тем не менее человек он был вполне себе очень хороший, комфортный, общительный и много со мной достаточно общался. Собственно, что про него сказать? Он воевал в Испании. Там очень было политизированная ситуация в 30-х годах, поэтому часть народа попала к фалангистам и к франкистам. А часть к республиканцам, которые были либо коммунистами, либо анархистами преимущественно. Часто по географическим каким-то критериям люди расходились, а иногда и совершенно неожиданным образом. Например, мой дедушка был Доминго, а родной брат Мариано, и воевал он на стороне франкистов, а дед на стороне республиканцев. Каким образом так произошло, я даже не знаю. Ну, одного там, наверное, призвали, другого сям. Я бы не сказал, что этот Мариано, которого я тоже знал когда-то, был каким-то отъявленным националистом или франкистом — так не скажешь. Дед, значит, там воевал воевал-воевал. Он сначала летал на бомбардировщике СБ, на советском, конечно же, стрелком-радистом. Потом начал учиться в России в Кировобаде на лётчика-истребителя. И в очередной раз когда он приехал в Кировобад, война там закончилась не победой республиканцев. Поскольку он был к тому моменту уже коммунистом, возвращаться ему было некуда, и он остался в Советском Союзе. Здесь уже он был участником Великой Отечественной войны и даже сбил 10 самолетов. По его словам 10, в книгах подтверждено пять побед. Периодически в книжках советского издания его имя встречается.

К. Мацан

— А бабушка русская?

Прот. Валентин Бонилья

— Бабушка русская, да. Работала на заводе ЗИЛ. Бабушка как раз родом из вот этой примерно местности, где я сейчас служу, конкретно — из соседней деревни. То есть это приход церкви села Вырец, а деревня там в 4-х километрах. И собственно, поэтому там купили когда-то 84-м году дом. Поэтому мы туда ездили каждое лето. Потом я в своё время захотел креститься — к этому моменту я уже как-то так и книги почитывал и Евангелие купил, что ещё в поздний советский период не так просто было, и начал тогда ходить в храм. И вот батюшка, который там служил, иеромонах Питирим, покойный ныне, его благословили переходить на другое место служения, но при этом надо было найти замену себе. Вот никого лучше меня он подыскать не смог. Не то что для меня это какая-то неожиданность была, я как-то об этом задумывался, но, конечно, не столь радикально, чтобы быстро принимать такие решения. И я счёл это за какой-то перст Божий, может быть, выспренне выражаясь.

К. Мацан

— То есть вас, получается, рукополагали в священники не так, как часто бывает, после такого пути: семинария, потом какое-то распределение — годы были такие, что вот нужен был священник, и вас поэтому рукоположили. А потом вы уже стали получать образование духовное. Прот. Валентин Бонилья

— Да. Семинарию я уже заканчивал заочно, уже отслужив несколько лет на приходе.

К. Мацан

— А что это за опыт? Вот на вас свалилось священство, грубо говоря. Может быть, вы этого и хотели и не были против, наверное, надо полагать, но жизнь, должно быть, радикально изменилась в этот момент, хотя человек не думал, не гадал, не предполагал, что называется.

Прот. Валентин Бонилья

— Конечно, изменилась. Не очень я уверен, что если бы я знал дальнейшее, всё, связанное с этим положением, что я тогда бы решился ещё раз такой выбор сделать. Но, с другой стороны, сейчас как бы жалеть, в общем, тоже не о чем.

К. Лаврентьева

— Это важный момент — как поддерживать верность своему выбору на протяжении многих лет. Это ведь касается не только священства, это касается выбранной работы, это касается профессии, семьи, в конце концов. В какие-то моменты на тебя нападают приступы наверняка светлой или несветлой печали, и ты начинаешь размышлять о судьбах мира, о том, как могло бы быть. Ну, это во всяком случае, наверное, у меня так. Есть люди более приземлённые, адекватные и здоровые, наверное, у них таких ситуаций не случается. Отец Валентин, что вы об этом думаете?

Прот. Валентин Бонилья

— Да, конечно, переживания были, довольно сильные. И даже можно было назвать их назвать не то что светлым каким-то чувством, а вполне себе даже настоящим унынием. Священник, когда его рукополагают, служит где-то в каком-то храме под чьим-то начальством, руководством, чтобы службу как-то выучить, научиться требы исполнять — просто элементарно, так сказать, как курс молодого бойца. А я попал в Тверь в Екатерининский монастырь, где служба была достаточно интенсивная, очень были длинные службы ,народу там было много. Приходилось много там исповедовать и служить в неделю дня четыре, например, обычно, если не больше. И когда я после такой несколько напряженной служебной жизни попал к себе в деревню, где на тот момент жило человек 5-7, и на службе тоже редко бывало больше 4-5 человек, за исключением Пасхи, наверное, то, конечно, это сильным было потрясением. И в отрыве от нормального церковного общества начинаешь себя чувствовать каким-то заброшенным, непонятно зачем, непонятно куда. Потому что опять-таки деревенские прихожане, а это были бабушки, которым было тогда лет по 80, примерно плюс-минус, это был контингент, который очень резко отличался от городского контингента, который я видел в Твери, и от моих знакомых, которые были христианами православными, которых я знал по Москве, например.

К. Лаврентьева

— Отец Валентин, вы в одном интервью сказали, что часто чувствуете себя смотрителем заброшенного маяка.

Прот. Валентин Бонилья

— Это не совсем так. Это не я сказал, это брала интервью одна тётенька в какой-то газете, или где она там работала, поскольку я такого не говорил. Это она сама придумала, потому что я так выспренне не выражаюсь, мне бы этого в голову не пришло.

К. Лаврентьева

— Понятно, то есть это такая поэтичность, ясно. Но тем не мене так вот честно признаемся, что вы в трудных условиях служите, но ведь это, получается, был ваш выбор. Я, насколько знаю, вы просили этот приход, вы хотели там служить. Вот что удивительно лично для меня. 250 км от Москвы, лес, глушь, пять с половиной прихожан. В общем-то, как-то так невесело, но тем не менее вы захотели там служить.

Прот. Валентин Бонилья

— Ну, то, что это не весело, вопрос спорный. Я бы сказал, что в этом есть и хорошее...

К. Лаврентьева

— Невесело со светской точки зрения, с такой городской. Скорее, с мегаполисной точки зрения невесело. С другой стороны, для спасения, мы знаем, уединение, вообще, ещё никому не помешало.

Прот. Валентин Бонилья

— Даже не то что для спасения. Например, ко мне очень много друзей из Москвы любят приезжать, и им там вполне себе нравится. Я не уверен, что они хотели бы там постоянно жить, но всё равно от этого места, так сказать, у них только тёплые впечатления. Поэтому то, что там какая-то мрачность, безысходность в этом месте — такого, конечно, нет.

К. Лаврентьева

— Нет, ни в коем случае, нет. Вы знаете, я даже совершенно для другого это всё спрашиваю. Я спрашиваю у вас для того, чтобы понять, какую радость вы там нашли. То есть все эти мои тёмные вопросы во время светлого вечера неизменно ведут к каким-то добрым выводам. Мне очень хочется их от вас услышать.

Прот. Валентин Бонилья

— Ну, наверное, искал я ту радость, которую видел в детстве, когда приходил за 5 километров, просто путешествуя по округе на велосипеде или просто пешком, я видел этот храм. Однажды, например, году в 84-85, просто проезжая на велосипеде, остановившись около церкви, я слышал... а там была служба в этот момент, и я вот слышал «Господи, помилуй». И на меня это почему-то произвело такое впечатление. Зайти я тогда побоялся, но тем не менее сам храм, который тогда был в несколько лучшем состоянии, чем сейчас — он у нас не закрывался, но целенаправленно, так сказать, и не подновлялся, в силу нехватки средств. И вот сам храм, его облик, потому что такой сельский храм я, собственно, видел впервые вблизи. И вот это как-то произвело впечатление. Ну, собственно, может быть, и это как-то повлияло. Во-вторых, как я говорил, этот храм был приходским храмом для моих предков по одной из линий, по бабушкиной, которые там и крестились. Я там раскопал потом через архивы имена каких-то прадедушек, вплоть чуть ли не до конца XVIII века, до екатерининского или павловского времени. Не то чтоб я тогда это знал, но всё-таки, наверное, как-то подспудно это влияло. И потом, я несколько наивно, наверное, полагал, что деревенская жизнь — это что-то типа летних каникул, грубо говоря. Конечно, это оказалось далеко не так. Но тогда мне было 21-22 года, разум не очень, наверное, такой хороший был. И я как-то самонадеянно ринулся в эту сферу. В принципе, можно сказать, что вроде не жалею.

К. Лаврентьева

— Как говорят, что смелые поступки нужно совершать непременно в 20-21 год, как раз в то время, когда ты ещё очень смел, но ещё не очень опытен.

Прот. Валентин Бонилья

— Да-да, совершенно верно.

К. Мацан

— А вот вы сказали, что после службы в крупном монастыре городском оказались на небольшом сельском приходе, может быть даже совсем маленьком. Вот мы иногда слышим про то, что такое сельское, деревенское православие какое-то другое, по сравнению с мегаполисным. То есть понятно, что Христос Тот же, Евангелие то же, Таинство то же, но всё-таки есть люди, есть привычки, есть какое-то ощущение проживания себя в вере. Вот вы как-то чувствуете эту разницу?

Прот. Валентин Бонилья

— Несомненно. Сейчас эта разница как бы ушла несколько в прошлое. Потому что те люди, те бабушки местные, которые там жили, тогда только они ходили в храм, а дачников почти не было, а если они были, то они в храм не ходили. Они были, конечно, совершенно другие, чем городские прихожане. Всё-таки городские храмы тогда уже были наполнены более таким молодым поколением, читающим, начитавшимся в том числе и православных книг, которые тогда начали активно издаваться. А сейчас это уже в основном городские люди, либо вышедшие на пенсию и там поселившиеся, либо это дачники. Плюс ко всему машин стало за последние десятилетия у населения больше, народ стал мобильнее. И люди стали городские чаще туда приезжать, в том числе иногда просто даже, чтобы побыть на службе, например. А бабушки, в силу возраста, всё-таки уже ушли в иной мир, и поэтому сейчас вот такой разницы, наверное, всё-таки уже нет. А вот в начале 90-х, конечно, разница была совершенно потрясающей, вплоть до каких-то удивительных моментов. Например, я привык, служа в городе, что каждое воскресенье это какие-то десятки исповедников, которых надо выслушать, которые на исповедь стоят, причастников много. В деревню уже приезжаю, и в первое воскресенье ни одного ни причастника, ни исповедника, второе воскресенье — нет, полгода никого нет. Да что ж ты будешь делать-то? А потом наступает первая или вторая неделя поста, и сразу все, кто есть в деревне, они идут на исповедь. И так вот несколько лет было. Потом это прекратилось с тем, что всё-таки начали появляться городские прихожане, которые там дома покупали, ещё что-то и ходили в храм. Они причащались чаще, исповедовались чаще. Соответственно, бабушки, на них уже глядя, стали понемножку как-то уже так посмелее приходить к Святым Тайнам. Вот вплоть до таких различий было. И, конечно, книжек они не читали, их вот как-то в детстве приучили к храму, и вот у них такая вера была на уровне ребёнка, наверное. Вот пятилетний ребёнок знает, что надо идти в храм, а зачем... блаженного Августина он не читал, авву Дорофея не читал. Службу он только знает то, что слышит, и всё. А что это означает — как-то не особо понимает. Вплоть до того, что иногда были в текстах молитв какие-то такие своеобразные смешные изменения. Например, в «Символе веры» вместо «Им же вся быша», они пели «Он же всех выше». Мы с супругой почесали в затылках. Мне супруга сказала: «Слушай, ты всё равно ничего им сейчас не объяснишь. Вроде не хула. Вот действительно Он всех выше. И пускай так поют».

К. Мацан

— Народное богословие такое.

Прот. Валентин Бонилья

— Это у меня ещё такой был смешной момент. Мне вот отец Питирим, который до меня служил, рассказывал, как он пришёл пить чай к бабушкам, они две или три собрались, и чего-то у них духовная беседа началась. Он про Таинство соборования начал рассказывать, что вот соборование, то, сё. А у них считалось, что соборуются только один раз, и перед смертью непременно, и что если пособоруешься, то помрёшь. И он говорит, что нет, это не так, это, наоборот, для того, чтобы выжить. И он говорит, что я им что-то рассказываю, они кивают, что да, а потом говорят, что всё равно собороваться они не будут. Или в другой раз то же самое, они так же начали беседовать о загробной участи, о Страшном суде, что-то такое им начал из книжки Серафима (Роуза) «Душа после смерти» рассказывать, что вот там мытарства, то, сё. Они: «Да! Да-да...» А потом всё, поговорили, и он уже про себя так подумал, что, наверное, пользу какую-то принёс, сейчас они всё запомнили. И вдруг одна бабушка говорит: «А, всё равно никто ничего не знает!»

К. Мацан

— Протоиерей Валентин Бонилья, настоятель храма в честь иконы Божией Матери «Знамение» в селе Вырец, это Бежецкая епархия, Тверская область, сегодня с нами с вами в программе «Светлый вечер». Вот вы сказали, что, да, бабушки, которые книжек не читали. Я как раз вот об этом хотел спросить: а как вы это, если угодно, оцениваете? Потому что, с одной стороны, конечно, хорошо, когда такая сознательная вера — человек и Августина прочитал и авву Дорофея. И понятно, в чём здесь проблема, если так вот совсем верить слепо. С другой стороны, как-то мне очень памятны слова одного архиерея, которые в интервью сказал мне однажды: «Я вот хочу, чтобы вера наших православных стала, как у наших бабушек, чтобы для них просто в храм было пойти естественнее, чем не пойти. Чтобы для них не было вопроса, вот почему я верю, что такое душа, а они просто жили и дышали, как воздухом. Дышали верой, как воздухом». Он даже говорил, что «я хочу, чтобы православные перестали носиться со своей верой, чтобы это просто было необсуждаемой живой частью жизни». Или помните знаменитые слова Блэза Паскаля, что «если бы я верил ещё больше в Бога, я бы верил, как бретонская крестьянка». То есть от умствований каких-то перешёл бы к такой простой вере, которая была бы выше, чем вера даже интеллектуальная. Вот что вы об этом думаете? Насколько это в этих бабушках есть, или всё-таки это другое?

Прот. Валентин Бонилья

— Мне кажется, что их такая некатехизированность, незнание — это не что-то хорошее, а это вынужденная, так сказать, ситуация, потому что они там в этих колхозах работали больше, чем крепостные при крепостном праве. Тем более, что им даже, пока они не вышли на пенсию, просто элементарно некогда было даже в храм ходить. Но тем не менее для них это было действительно настолько естественно, что для них не ходить в этот храм было бы как-то совсем уже страшно. Это я вот говорил про бабушек, которые в нашем селе жили. Но ведь там были такие ситуации, когда люди, вот эти вот бабушки, наверное, когда им не 80 было, а, положим, 60-70, проходили реально вот по 25 километров, бывало. Вот иногда люди проходили 25 туда километров, 25 обратно. Машин тогда не особо было много, попутки не всегда могли попадаться. И вот бывало, что они все эти 50 км проходили пешком, вот вплоть до такого. Ну, наверное, это не каждое воскресенье, ну, по крайней мере, на какие-то праздники вот такие вещи бывали. И я думаю, что Господь принимает вот такие поступки как реальный подвиг на самом деле. А так, в принципе, наверное, я со словами архиерея согласен. Просто мне кажется, что бретонская крестьянка, в принципе, в XVIII веке и Евангелие немножко получше знала и всё-таки как-то больше была катехизирована. Но это не из-за того, что наши бабушки как-то из-за лени этим не занимались, а просто в силу исторической ситуации, скажем так.

К. Лаврентьева

— Отец Валентин, такое взаимодействие на приходе, когда прихожан немного, ты вот в таком замкнутом, в хорошем смысле, пространстве. Вокруг природа, поля, леса и, в общем-то, населённых пунктов особо как-то не намечается. Взаимодействие священника и прихожан становится, очевидно, довольно специфическим. Они, мне кажется, становятся какой-то некой такой одной семьёй. Во всяком случае, я наблюдала это на деревенских приходах. Знаете, к батюшке идут, когда и корова, значит, заболела и, значит, там понесла, курица, коза, там я не знаю, и семейные неурядицы, и денег нет, и еды нет, и нужна помощь вещи перевезти. То есть священник такой, знаете, отец родной. Как это происходит у вас на вашем приходе?

Прот. Валентин Бонилья

— В принципе, наверное, примерно так, как вы сказали, хотя есть некоторая специфика. Потому что когда мы туда попали в феврале, то вот еды не было у нас. И это, наоборот, нам приносили. И первый раз мы огород даже... посадить-то мы посадили, но плоды этого огорода... там какая-то свекла заколосилась только к августу месяцу, и кушать особо нечего было. И вот мы как раз ходили к этим бабушкам, которые нам то картошки какой-нибудь дадут, то ещё что-то, то морковки. Тем более это было в районе примерно 93-94 года — это не самые сытые были годы, мягко говоря. Но и в деревне я бы не сказал, что народ как-то очень богато жил. Например, я помню, что это уже даже не в 94-м, а в году 97-98-м, может, я кому-то из города на Новый год лимон в подарок привозил — вот вплоть до такого вот. И дело в том, что эти женщины, которые жили в нашей деревне, вымерли. И в этой деревне, наверное, я живу, плюс ещё вот одно семейство — муж с женой, и у них там семеро детей, они сейчас выросли, разъехались. Так-то мы с ними общаемся постоянно, если нужно что-то, то помогаем. А так вся семья, которая приходит на службу, если иметь в виду под семьёй приход, она обычно съезжается откуда-то. Кто-то за 10 километров приезжает, кто-то за 15 км приезжает и так далее. Ещё плюс ко всему я сейчас служу в трёх храмах. То есть всё время я служил не в одном Вырце, в разных храмах служил.
И поэтому сейчас я служу, например, в трёх храмах. Это подворье Марфо-Мариинской обители в селе Владычня — это место, где жил духовник Елизавета Фёдоровны, преподобномученицы, такой отец Митрофан Сребрянский, архимандрит Сергий. Я служу в селе Замути. Это один приход, Владычня, от Вырца находится в сорока километрах, а Замути находятся в16-и километрах. И, собственно, я там служу, в этих двух сёлах, потому что там людей больше чем в Вырце, я служу чаще, чем в Вырце. А когда я служу в Вырце, они как раз приезжают оттуда. Просто они, кроме служб, просто так за 40 километров или за 16 километров нечасто приедут, чтобы просто пообщаться, например, или чай попить. В принципе, да, так оно как-то, скорее, я к ним, когда приезжаю, как-то общаюсь. В общем, я бы сказал, что, наверное, поскольку я приезжаю туда, и меня там после службы кормят и поят, то это, скорее не я там кому-то помогаю, а меня как-то там терпят и потчуют.

К. Мацан

— Вы сказали, что Знаменская церковь, Знаменский храм, в котором вы сейчас служите, был приходом семейным ваших предков в деревне, в которой жили ваши предки. А насколько это имеет значение, если угодно, какое-то духовно-мистическое для вас? Ведь мы знаем, что бывают храмы намоленные и ненамоленные, говорят. И понятно, что здесь не нужно впадать в какую-то излишнюю эмоциональную экзальтацию, видеть в этом какие-то ведения и так далее. Но сам даже факт, вполне рационально осознанный, что в этом храме много веков или много десятилетий молились люди, и это были твои кровные предки. Наверное, как-то это связь времён даёт ощутить и какое-то даёт другое ощущение молитвы и богослужения в этом храме. Вот есть такое?

Прот. Валентин Бонилья

— Да, есть. Причём это именно что на уровне какого-то ощущения или инстинкта, потому что разумом понимаешь, конечно, но это не так впечатляет, а вот на уровне ощущения такого постоянного — ну, да. Если говорить про наш храм, то он построен в 1825 году, но там до этого было несколько, как минимум несколько, деревянных храмов, как минимум XVI века. Я первое упоминание за 1580-й год нашёл. То есть один храм разваливался, другой на его месте строился, потом он ветшал, строился следующий, а потом каменный, наконец, построили. То есть люди были не столь мобильны по стране, как сейчас, редко переезжали. И практически я уверен, что мои предки по этой линии там и жили — где-то в тех краях.

К. Лаврентьева

— Как ваша матушка привыкала к кочевой жизни?

Прот. Валентин Бонилья

— Матушка у меня не очень привередливая. Мне кажется, это достаточно комфортно для неё... Она более аскетична, чем я, поэтому ей легче.

К. Лаврентьева

— Вы знаете, отец Валентин, я слушаю вас и думаю: Господи, насколько мы, люди в мегаполисах, оторваны от этой вот деревенской какой-то такой выхолощенной закалки.

Прот. Валентин Бонилья

— Вы немножко преувеличиваете мою степень отшельничества. Потому что я в мегаполисе пребываю тоже нередко.

К. Лаврентьева

— Да, вы постоянно мотаетесь.

Прот. Валентин Бонилья

— Например, у меня отец был лежачий, долго болел. И я волей-неволей между службами в Москве пребывал достаточно часто. Ну и плюс ко всему просто даже подработать или ещё что-нибудь, когда есть возможность, потому что там можно за неделю человека ни одного не встретить. А поскольку у меня там дети были, всё-таки как-то надо было что-то такое, и кушать иногда. Вот так вот.

К. Лаврентьева

— Отец Валентин, вот смотрите, вы говорили о трудном периоде после рукоположения, говорили о кризисе, об унынии. По каким вершкам, вёшкам вышли в итоге из этого состояния? И на что опираетесь теперь?

Прот. Валентин Бонилья

— Ну, это, как в поговорке: назвался груздем — полезай в короб. Ну, нельзя же постоянно унывать. Надо как-то что-то делать и как-то выбираться этого состояния, обживаться потихонечку, наверное так. Ну, унываешь — пошёл дрова колоть или ещё чего-то, ну, я не знаю, книжки читать, ещё что-нибудь.

К. Лаврентьева

— Просто у каждого человека случается кризис среднего возраста, например, у мужчин особенно.

Прот. Валентин Бонилья

— Я бы ещё сказал, что в то время это были не самые сытые годы, как я уже сказал, и многие в городах-то жили не сильно лучше.

К. Лаврентьева

— Но я, скорее, не про материальную сторону вопроса, а про то, что в какой-то момент жизни человек оглядывается на собственную жизнь, на собственный выбор. Будь он священником, допустим, в Тверской области или священником в храме Христа Спасителя или, например, вообще чиновником, экономистом, учителем, неважно. Он оглядывается на часть своей прожитой жизни и думает: а вот правильно ли я жил, надо ли мне так жить дальше? Или, может быть, что-то мне поменять, или что-то мне изменить в себе? Как-то поменять своё мышление, чтобы радоваться тому, что у меня есть? Вот я сейчас, может быть, придумываю, но у меня очень много знакомых, как раз находящихся в этом кризисе. И я сейчас задаю вопрос вам, скорее, как мужчине, наверное, как человеку с жизненным опытом, который вот тоже, наверное, определённые этапы проходил. Как вы видите для себя и для других, наверное, к вам обращающихся с этими вопросами, экологичное решение вопроса такого?

Прот. Валентин Бонилья

— Ой, я человек по жизни очень медлительный, не часто решающийся на какие-то перемены, очень косный. И я уж не знаю, каким образом меня вообще толкнуло священником стать — я это даже не всегда понимаю вот. Ну, приходилось уже как-то в этом состоянии жить и пытаться что-то делать. Я даже затрудняюсь, не знаю, как сказать. Некоторые вопросы ставят просто в какой-то тупик. Кстати, постоянно меня ставят в тупик, если спрашивают: а вы человек религиозный? Я чешу репу и думаю: что значит этот вопрос — религиозный я или нет? Я знаю, что я христианин, а религиозный я или нет — не знаю, например.

К. Мацан

— Протоиерей Валентин Бонилья, настоятель храма в честь иконы Божией Матери «Знамение» в селе Вырец, это Бежецкая епархия в Тверской области, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии моя коллега Кира Лаврентьева, я — Константин Мацан. Мы скоро вернёмся, не переключайтесь.

К. Лаврентьева

— Ещё раз здравствуйте, дорогие радиослушатели. «Светлый вечер» на светлом радио вновь приветствует вас. И у нас в гостях протоиерей Валентин Бонилья, настоятель Знаменского храма в селе Вырец Лихославльского района Тверской области. Поясню, что это древнее село — Вырец. Оно ведёт свою историю с XVII века.

Прот. Валентин Бонилья

— С XVI века как минимум — это упоминание, а, скорее всего, и раньше.

К. Лаврентьева

— И вот мы с отцом Валентином всю первую часть программы говорили о его священстве и житье-бытье священническом, в общем-то, в этом селе. И вы знаете, в свете нашего разговора, отец Валентин, очень хочется у вас спросить: вы, как человек, который, так сказать, засучив рукава, в общем-то в народе, в деревне находитесь, вы видите все радости и трудности такой жизни. Сейчас много разговоров идёт о том, что как бы надо осваивать земли, надо уезжать из мегаполисов, особенно если тебя особо там ничего не держит, кроме нелюбимой работы и потерянного смысла жизни. Уезжать, осваиваться, заниматься землёй, искать такую возможность возвратиться к истокам. Как вы к этому относитесь? И вообще, насколько это реалистично?

Прот. Валентин Бонилья

— Отношусь я к этому хорошо, но, к сожалению, наверное, это реалистично не для всех далеко. Потому что современный человек, к сожалению, к этой жизни мало очень приспособлен. И плюс ко всему это не всегда даёт какие-то средства для жизни — это очень всё трудный путь. И люди, которые жили землёй, они просто поколениями наращивали свою как бы...

К. Лаврентьева

— Мышцу эту.

Прот. Валентин Бонилья

— Да. То есть поколение за поколением: кто-то пристроит сарай, кто-то распашет вот этот кусочек поля и так далее. Это когда ты приходишь на пустое и заросшее место, которым, например, сейчас наши окрестности являются — у нас все поля заброшены там, где-то с конца 80-х годов там ничего не пашется и даже не косится. В принципе, это уже не поля, а какой-то кустарник — так, по большому счёту. И это всё уже для современного человека представляет достаточно большую трудность. И надо иметь немалое желание всем этим заниматься, чтобы на такое рискнуть. Плюс ко всему современный городской человек ещё не очень к этому приспособлен. Вот, например, у нас была такая история, в десяти километрах от Вырца есть село Никольское. Там приехала такая тётенька, она сейчас монахиня, дочка у неё. Вот они из одного московского храма, и приехали они, видимо, в ожидании — вот как раз тогда была всякая там история с ИНН. И они, видимо, ожидая конца времён и скорого пришествия антихриста, решили в этом Никольском в деревенском доме... а Никольское — это большое село, то есть там было когда-то от колхозное правление, то есть оно больше раз в десять, чем Вырец.
Вот они купили там деревенский дом и решили, что они будут там питаться снытью и ещё что-то там такое. В общем, в первую же зиму, в начале зимы эта бабушка чуть дом не спалила. Таким образом, что она золу из печки в какую-то картонную коробку собрала, а там были угли. И вот она спать уже легла, а у неё дом был достаточно хороший, и там был звонок, что в принципе редкость для деревенского дома. И в общем, коробка эта благополучно загорелась, и начал огонь лизать вот эту сцену. И там была проводка звонка, и звонок прозвонил. И она в час ночи: «Господи, что ещё такое, что за звонок-то?» Она выходит, а там огонь в сенях. То есть, если б не этот звонок, собственно, благополучно бы уже монахиней не успела бы стать. Это человек приехал спасаться от последних времён, от антихриста, питаться снытью, но при этом он элементарно не может печку протопить. Я сам там раза три чуть пожар не устраивал. Один раз мне надо было печку с просфорами, чтоб разогреть, включить, а я спросонья что-то так с утра... я, вообще, филин, так сказать, или сова по природе, мне трудно рано вставать, вернее, вставать-то мне приходится, но голова работает плохо. Я включил вместо этой печки, чтобы разогреть просфоры, висящий на стене кипятильник. И там тоже, в общем, обои на стене загорелись — но ничего... В общем, городской человек — это существо, которому очень тяжело привыкнуть к таким вот обычным для сельского жителя вещам, что, например, не надо золу с углями вытаскивать в картонную коробку. Или что не надо кипятильники, висящие на стене, включать в розетку.

К. Мацан

— Знаете, мы много общаемся со священниками и, конечно, в основном с городскими. И привыкли слышать, что радость священства — это Литургия, это такое особенное совершенно время, когда всё отступает на какой-то второй план, когда всё на своих местах, потому что вот здесь Господь совершает это Таинство руками священника. И это то, что наполняет, что даёт ответы на все вопросы, и любое выгорание исцеляется. Вот нам рассказывают наши городские собеседники. А вас послушать, то это какое-то всё высоколобое такое интеллигентское умствование. Потому что надо храм протопить, тут пол проваливается, тут пять бабушек, и надо как-то вообще выжить перед тем, как почувствовать, благодать Божью. Или нет? Всё-таки что для вас Литургия?

Прот. Валентин Бонилья

— Литургия, конечно, очень имеет важное значение. И, кстати говоря, наверное, только благодаря этому, там и можно выжить на самом деле. Правда, я бы сказал, что вот в какой-то момент, когда мне этих двух приходов ещё не дали, а бабушки уже повымерли, я вот какой-то год служил — ну, например, летом ладно, ещё там кто-то ещё заезжал. А вот всю зиму я служил вообще практически один.

К. Мацан

— А так можно, кстати, канонически?

Прот. Валентин Бонилья

— А что мне делать? Мне вообще тогда ни причаститься, ни на службе тогда не побыть. Потому что я топлю перед службой — это, начиная с пятницы, начинаешь туда дрова таскать. Это охапок 40-50 надо туда приволочь. И вот я там топлю, на ночь забью печки. Там у меня такие булерьяны, сначала были кирпичные, потом стали булерьяны. Далее, значит, в воскресенье читаешь какое-нибудь правило, с утра встаёшь пораньше, опять затапливаешь эти печки, облачаешься. А дальше ты должен, по идее, сидеть у окна и ждать: али, кто придёт, али кто не придёт. Если придёт, то, ага, тогда послужу. Так вот, я за зиму видел людей, был какой-то год, а служить-то я во всякое воскресенье должен, а за зиму я видел людей — это на Рождество, по-моему пять или шесть человек было, на Крещение четыре человека и полтора человека на Сретение. То есть все остальные воскресенье я служил один.

К. Мацан

— Что такое полтора человека на Сретение? Мама с ребёнком пришли?

Прот. Валентин Бонилья

— Типа того что-то, ну, в общем, два, так уж условно говоря. Но так или иначе, тогда мне что — не служить, что ли? То есть у меня, собственно, выбора особо не было. И я Литургию один служил в таком случае. Я не говорю, что это нормальное положение вещей, но другого просто не было.

К. Мацан

— Это как раз очень, кажется, такой интересный кейс и пример того, как, если я не путаю, насколько я знаю, что в принципе обязательно должен быть кто-то на Литургии, кроме священника, потому что это общее дело — Литургия. Должны быть причастники — хотя бы хор или какой-то псаломщик.

Прот. Валентин Бонилья

— Ну, хор — это роскошь. Когда люди даже были в храме, при этом я, собственно, всё и читал и пел один.

К. Мацан

— Да, я понимаю. Я имею в виду, что хоть кто-то, даже если это, скажем так, тоже церковнослужитель, но кто-то должен присутствовать, чтобы священник был не один, так принято.

Прот. Валентин Бонилья

— Мне кажется, что эти правила создавались, формировались тогда, когда такой ситуации, что храм находится там и служится Литургия там, где нет людей, что такой ситуации просто не могло быть. Храмы всё-таки строились либо там, где есть жители, которые в этом нуждаются, либо, если монастырь, то в монастыре тоже, кто-то живёт, как правило. Если в пещере живёт какой-то один отшельник, то он в храм куда-то ходит в соответствующий ближайший монастырь или куда-то ещё. Это такие казусы настоящего времени, ХХ века. Просто мне кажется, что отцам, которые писали правила и соборные постановления, просто с этой ситуацией сталкиваться не приходилось, поэтому её приходится нам как-то решать, вне зависимости от церковной практики прошлых столетий. Например, это я говорю, что у нас сейчас там живёт где-то пять человек, а в 1901 году приход состоял, по статистической епархиальной книге, примерно из полторы тысячи человек, 1557 человек. В самом нашем селе жил 201 человек: 100 мужчин и 101 женщина. И понятное дело, что это совсем другая наполненность была храма. И просто такого вопроса никогда не было в былые времена.

К. Мацан

— Но мне кажется, этим интересен ваш рассказ, что он просто показывает, насколько жизнь сама по себе сложнее, чем какие бы то ни было правила, которые про неё написали, даже в древности, даже освящённые правила церковной традиции. А главное, что мне в вашем рассказе для меня лично кажется принципиально важным, что, несмотря, может быть, даже на какое-то там нарушение или несоответствие буквы, Господь же эту Литургию творит и ваше служение принимает и присутствует в этой службе. Вот Бог и жизнь с Богом — больше, чем правила, которые мы об этой жизни можем написать или прочитать.

Прот. Валентин Бонилья

— Да. Мне трудно что-то добавить к этому.

К. Лаврентьева

— Вы знаете, Костя иногда так высказывается, что, действительно, трудно, что-то добавить.

К. Мацан

— Что лучше бы не высказывался.

К. Лаврентьева

— Нет, прекрасно, прекрасно.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, дорогие радиослушатели. У нас сегодня тема «Путь к священству». В гостях у нас протоиерей Валентин Бонилья, настоятель Знаменского храма в селе Вырец Лихославльского района Тверской области. Ещё раз напомню, что это древнее село, которое ведёт свою историю аж с XV века. Но теперь я правильно всё сказала. Да, отец Валентин?

Прот. Валентин Бонилья

— Более-менее, да. Задокументировано с 1580 года, но, скорее всего, раньше.

К. Лаврентьева

— Вот сейчас, оглядываясь на прожитые годы в служении, когда вы уже очень много всего переосмыслили, пережили, передумали, как вы смотрите на себя того молодого человека, который совершенно не думая о последствиях, вызвался служить в Знаменском храме села Вырец, и себя настоящего? Вот эта картинка до и после — соответствует ли ваше представление? Ну, понятно, что юношеские, конечно, не соответствуют, но в целом ваши ожидания от священства, от себя самого в этом священстве соответствуют ли они вам нынешнему?

Прот. Валентин Бонилья

— Это такой сугубо личный вопрос. Конечно, я смотрю на того человека, которым был в 93-94 году, как будто на другого, в чём-то он был лучше. Иногда, знаете, человек наивный как-то всё-таки более симпатичен даже. Но в чём-то, конечно, намного прям самонадеянный до наглости, потому что сейчас бы я, конечно, не решился бы, обладая нынешним самосознанием, на такое. Я бы не решился не только в силу ожидания трудностей, но просто не дерзнул бы, наверное. Всё-таки, не знаю, как бы приходишь в какое-то смирение со временем. Может, это является таким главным плодом всего этого, может, ещё как-то.

К. Лаврентьева

— Но вот за такое трудное послушание, которое вы несёте, наверняка Господь одаривает вас какими-то радостями, которые вы бы, например, не нашли бы в городском приходе. Есть ли такой момент?

Прот. Валентин Бонилья

— Наверное. Я вот иногда бываю в таком храме Марона Пустынника в Москве на службе.

К. Лаврентьева

— Конечно, да, я живу возле этого храма.

Прот. Валентин Бонилья

— Я там одному батюшке, который там третий священник, описываю, как вот служу просто в воскресенье, все действия. А я знаю, как они служат в воскресенье. Потому что это приходишь, сначала на ранней Литургии исповедуешь, потом ты... то есть если у тебя служба в 10, ты приходишь часа за три до этого, что-то там делаешь, какой-то молебен перед этим служится водосвятный, ещё что-то. А я ему рассказываю, как я: а я вот дрова три дня ношу, ещё что-то. И он говорит: «Да, отец, я бы так не смог». А я говорю: «А я бы не смог, как вы тут».

К. Лаврентьева

— То есть каждому по силам, да?

Прот. Валентин Бонилья

— Ну да, может быть, каждому по силам, или каждый к чему уже там привыкнет.

К. Лаврентьева

— Но дров наколоть, наверное, надо очень много, чтобы протопить храм.

Прот. Валентин Бонилья

— Ну вот я сейчас закупил на следующую зиму дрова — это пять телег. Я их колю с большим удовольствием, потому что это единственная какая-то возможность какого-то движения. Не просто гулять без цели.

К. Лаврентьева

— Это говорит человек, который 250 километров раз в неделю в один конец проезжает.

Прот. Валентин Бонилья

— Что делать? Дорога — тоже хорошо.

К. Мацан

— Не пешком же проходит.

Прот. Валентин Бонилья

— Да, не пешком же, в конце концов, я её прохожу.

К. Лаврентьева

— Такое паломничество. Отец Валентин, было ли такое, что какие-то люди на вашем жизненном пути колоссально разворачивали в тот момент вашем мышление или ваши какие-то внутренние вопросы, на них давали какие-то ответы?

Прот. Валентин Бонилья

— Ну, разворачивали — наверное, нет.

К. Лаврентьева

— Так вот мучаешься несколько месяцев, потом раз — приходит человек.

Прот. Валентин Бонилья

— Нет, наверное, если бы разворачивали... куда меня там развернуть-то можно? Я даже не знаю — в Москву, что ли обратно? Нет, разворачивать не разворачивали, а вот оказывали какое-то влияние — я думаю, да. По крайней мере, мне кажется, я встречал людей, которых, наверное, я не побоялся бы назвать святыми. И когда с таким человеком встречаешься, ну, наверное, это всё-таки производит на любого человека впечатление.

К. Мацан

— А что вы в это вкладываете — человек, который был святым?
Прот. Валентин Бонилья

— Человек святой — это просто христианин, каким он должен быть, скажем так.

К. Мацан

— А какой он, вот какой?

Прот. Валентин Бонилья

— Нормальный человек, в котором есть образ Божий. Христианин — это нормальный человек, в моём понимании.

К. Лаврентьева

— Уравновешенный христианин, без крайностей.

Прот. Валентин Бонилья

— Наверное. Я вот для себя вот как-то могу сформировать своё впечатление об этом внутренне, но описать мне это трудно.

К. Мацан.

— Я об этом спрашиваю, потому что мы же часто, мне кажется, как-то психологически под словом «святой» подразумеваем, что это человек какой-то очень-очень хороший или приятный. Вот я могу вообразить себе какого-нибудь своего знакомого: очень порядочный человек, приятный во всех отношениях. И рядом ставлю вот так в воображении своём, допустим, отца Иоанна (Крестьянкина), Серафима Саровского, отца Кирилла (Павлова). И понимаю, что какая-то есть колоссальная разница между просто хорошим человеком и вот тем, о ком мы говорим, что это святой. И я пытаюсь её как-то ухватить, попытаться выразить в словах свои переживания. В чём разница: постоять рядом с человеком святой жизни или попить кофе с просто хорошим человеком?
Прот. Валентин Бонилья

— И то и другое хорошо.

К. Мацан.

— Это безусловно, а разница-то в чём?

Прот. Валентин Бонилья

— Просто хороший человек не обязательно будет даже христианином, например.

К. Лаврентьева

— А мне кажется, что просто хороший человек вполне может быть свят. Святые отцы говорят о том, что мы вообще будем очень удивлены, когда увидим там, на Страшном суде, наших знакомых, которых мы и не подозревали в святости, а они будут стоять рядом с Христом.

Прот. Валентин Бонилья

— Слово «хороший человек» даже не подразумевает, мне кажется, какое-то элементарное соблюдение элементарных заповедей. Например, у меня был друг, недавно померший, который жил не совсем порядочной жизнью, так сказать. Но тем не менее с ним было комфортно. Но всё-таки его святым не назовёшь, хотя я за него, конечно, молюсь, поскольку он человек крещёный был, всё-таки как-то даже в храм иногда ходил. С ним комфортно было, да, но это другое совсем.

К. Лаврентьева

— У вас будут духовник, отец Валентин?

Прот. Валентин Бонилья

— У меня был духовником как раз батюшка, который до меня там служил.

К. Лаврентьева

— Вот этот батюшка, к которому вы в детстве ещё попали?

Прот. Валентин Бонилья

— Ну, в детстве — это лет в 15, плюс-минус.

К. Лаврентьева

— То есть с тех пор он и благословлял вас на священство?

Прот. Валентин Бонилья

— Ну да.

К. Лаврентьева

— И сколько вам посчастливилось с ним как-то бок о бок просуществовать?

Прот. Валентин Бонилья

— Несколько лет, наверное.

К. Лаврентьева

— Что вам дал этот опыт?

Прот. Валентин Бонилья

— Во-первых, я видел, что это не какой-то дремучий дедушка был, относительно молодой. Кстати, попал в эту деревню тоже в возрасте лет 20-21, как и я. Это образец человека, который вполне себе современный, но тем не менее вот он живёт как-то верой и православием, христианством. И он совершенно не дремучий, не мракобес.

К. Лаврентьева

— Взяли ли вы у него что-то, что помогает вам в жизни?

Прот. Валентин Бонилья

— Наверное, да. Если даже не в личном каком-то впечатлении или подражании, то по крайней мере всё-таки какие-то книжки человек мне советовал читать, что-то ещё так советовал. Какие-то советы мне очень даже помогали.

К. Лаврентьева

— Забредёт к вам сейчас какой-нибудь сорокалетний мужчина, заедет случайно в ваш храм, зайдёт к вам, скажет: «Отец, вот ты мне скажи, как душу свою спасти, как мне в рай-то попасть, что мне надо делать? Ты мне расскажи про своего Бога».

Прот. Валентин Бонилья

— Христос говорил: соблюди заповеди — и спасёшься. И мне остаётся просто развить как-то эту мысль конкретно к этому человеку. Спаситель сказал: соблюди заповеди и спасёшься, спасён будешь.

К. Лаврентьева

— А какие заповеди для вас наиболее трудно выполнимы? Вот есть ли у вас заповедь, на которой вы всё время запинаетесь, вы просто не можете её понять? Я сейчас не предлагаю вам исповедоваться на всю аудиторию Радио ВЕРА.

Прот. Валентин Бонилья

— Да, я даже затрудняюсь сказать. Во-первых, это очень лично. А во-вторых, все заповеди труд какой-то предполагают. И не всегда мы с этим трудом достойно справляемся, к сожалению. Господь сказал, что Царство Божие силою нудится. И те, кто прилагают усилия, его достигают. К. Лаврентьева

— Постоянство — признак мастерства.

Прот. Валентин Бонилья

— Исполнение заповедей трудно. И, к сожалению, мы иногда склонны и падать. Но надо как-то не унывать. Силуан Афонский говорил: «Держи ум во аде и не унывай».

К. Лаврентьева

— Да, действительно: всего лишь держи свой ум во аде и не отчаивайся.

Прот. Валентин Бонилья

— Да, просто человек склонен либо в одно, либо в другое: либо он унывает и отчаивается, либо, наоборот, всё прекрасно, я спасён и прочее. А нужно-то держаться какого-то среднего ощущения, что я грешен. Но Господь грешных спасает, и ничего для меня не потеряно, в общем. Просто иногда либо в одну, либо в другую крайности люди впадают.

К. Лаврентьева

— Вот ещё вопрос: Царствие Божие внутри вас есть — знаем мы из Евангелия. Что такое «Царствие Божие внутри вас»? Это мир, гармония, спокойствие, к которым так или иначе стремятся все нормальные, более-менее здоровые люди?

Прот. Валентин Бонилья

— Я не знаю. Я человек не очень духовный, мало чего в этом понимаю, затрудняюсь сказать. Наверное, да. Но есть люди достаточно флегматичные, в силу своей наследственности, настроения и так далее. А есть... мне кажется, покой, который внутри нас есть, он имеет несколько другую природу, нежели какая-то переменчивость или постоянство нашего настроения, темперамента и так далее.

К. Лаврентьева

— На самом деле вот эта наша немощь, которая у каждого человека своя, она ведь очень часто нас тяготит. Кому-то она, наоборот, предвосхищает благодать, потому что человек очень эмоциональный, и он воспринимает свои эмоции за благодать Божью и за манну небесную.

Прот. Валентин Бонилья

— Немощь наша нас тяготит, а она должна не тяготить, а наоборот, мне кажется, подвигать нас к чему-то. И это хорошо, потому что Господь нам даёт ощущать нашу немощь. Потому что пока мы её не ощущаем, мы о себе мним, как о чём-то очень достойном и очень хорошем. Поэтому Господь нам даёт ощущать наши немощи, чтобы мы по ним поняли, что мы есть в реальности. Не то что мы себя укоряли, что я самый грешный, что нибудь-такое, и по голове себя били, а потому, что мы видели себя в реальности. Потому что человек смиренный — это человек, который видит себя, какой он есть на самом деле, а не который себя называет постоянно грешным. И вот если человек видит свои немощи, надо за это благодарить Бога и радоваться тому, что ты их видишь. Не тому, что они есть, а тому, что их Господь тебе показывает. А не приходить от этого видения в уныние. Вот чего и всем желаю.

К. Лаврентьева

— Золотые слова, отец Валентин. Я предлагаю на этом закончить нашу программу, потому что лучше для завершения и не придумать. Ты согласен со мной, мой дорогой Константин?

К. Мацан

— Аминь и Богу слава. Спасибо огромное. Протоиерей Валентин Бонилья, настоятель храма в честь иконы Божьей Матери «Знамение» в селе Вырец — это Бежецкая епархия в Тверской области — был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева. Я — Константин Мацан. Спасибо, до свидания.

Прот. Валентин Бонилья

— Вам спасибо. Спаси, Господи.

К. Лаврентьева

— Всего хорошего.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Лазарева Суббота и Вход Господень в Иерусалим: история и смыслы праздников». Священник Антоний Лакирев
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Еженедельный журнал» с Аллой Митрофановой. Выпуск 401