Поделиться
У нас в гостях был епископ Тольяттинский и Жигулёвский Нестор.
Наш гость рассказал о своем пути к вере, монашеству и епископскому служению.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. В гостях у нас сегодня епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор. Владыка, добрый вечер.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Добрый вечер. Божее благословение да пребывает со всеми вами.
Константин Мацан:
— Спаси Господи. Напомню нашим слушателям и вам еще раз расскажу, что в этих беседах, которые мы с Кирой по вторникам в восемь вечера ведем, мы говорим со священнослужителем о его пути к вере и в вере. О том, какой путь привел его к священству, к этому высшему для мужчины служению под луной, что это был за выбор? Был ли это выбор естественный или, может быть, это путь через сомнения и, может быть, страхи. С какими вопросами о жизни, о вере, о себе, о Боге человек столкнулся на этом пути и какие ответы нашел. Вот об этом сегодня мы хотели бы с вами поговорить. Мы обычно называем этот цикл «Путь к священству», но в вашем случае — к епископству.
Кира Лаврентьева:
— И к монашеству.
Константин Мацан:
— Тоже и к монашеству. В общем, к священнослужению.
Кира Лаврентьева:
— Владыка, в вашей биографии, в интернете ее легко найти, написано так, что вы родились в 75 году в городе Щелково Московской области и были крещены во младенчестве.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Да.
Кира Лаврентьева:
— Честно говоря, сразу это наводит на определенные вопросы.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Страна была другая, что это такое, кто позволил?
Кира Лаврентьева:
— Потому что креститься в младенчестве в 75 году, это было не то, что сейчас. Кто вас крестил, владыка, кто на вас так повлиял, кто походатайствовал о вашем приобщении к Русской Православной Церкви?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Мои родители, когда меня крестили и до определенного периода своей жизни, были тоже крещеные люди, потому что родились в тех местах, которые являются сельскими, и крестить в селе всегда было проще, поэтому они сами были крещеные люди. Я не могу сказать, что они были воцерковленными, но эта традиция, видно, которая заложена была в своем роду и по маминой линии и по папиной, требовала, чтобы как всегда в младенчестве крестят, так и крестили. У меня папа был военным. Конечно, это могло отразиться на его карьере. Для меня до сих пор вопрос, как они рисковали. Я жил в Подмосковье, там у нас был один храм на весь Щелковский район, который не закрывался. Он был кладбищенский, как было обычно, чтобы там можно было панихиды служить, еще что-то для бабушек, как говорят. Они взяли и понесли меня туда спокойно через короткое время после рождения. Это не вызвало никакого ажиотажа, какой-то реакции. За четыре года до меня они так же крестили мою сестру. Думается, что они находились в атмосфере таких же верующих людей, которые официально не говорили, что они верующие, но никто не жаловался друг на друга начальству о том, что они такие противники атеистической пропаганды. Никогда в нашей семье не было, чтобы за атеизм кто-то выступал, никогда не смеялись над словом Божием. Наши крестики мы не носили на шеи в школе, но они висели у нас в коридоре, и мой крестик и моей сестры, поэтому мы их всегда видели. Я очень смутно понимал первые шаги свои в вере, но понимаю, что воспоминания, которые остались о детстве, четко мне показывают, что традиции все равно соблюдались. Не знаю, откуда, не знаю, почему, весной у нас появлялись куличи на столе. Я еще не знал что такое Пасха, родители тоже это не говорили, но знаю, что весь наш военный городок, в котором я жил... почему-то откуда-то появлялись эти куличи на столе. Может быть, это исключение, не знаю, а, может, это везде было, действительно приносили. Конечно, не было, чтобы крестились, кто-то пел молитвы, этого не было. Правда, когда папа уже был в почтенном возрасте, он мне рассказывал, что, будучи детьми, а родился он в 43-м году, то есть это военное время, бабушка вдова была, она их воспитывала с сестрой, они знали колядки и ходили по домам, там пели. И он мне стихи одной из колядок даже напомнил. То есть внутренняя передача духовного все равно была. То же самое и у мамы всегда это было, благоговейное чувство. Однако 90-е годы позволили уже смело говорить о вере, поэтому тогда с моими родителями у нас началась полемика, потому что я начал активную духовную жизнь, а не просто принадлежность к культуре, обычаям, на Пасху надо сходить, на Рождество, что-то происходит. Я, конечно, не удовлетворялся просто понятиями внешними, как это отражено в наших советских фильмах, где Церковь представляет собой Русь уходящую, как музейную ценность. Для меня вера изначально была именно живой, событийной, она включала в себя четко понятие Бога, как настоящего Живого Существа. В своем детстве я встречался и с религиозной литературой и с самим религиозным чувством, потому что моя бабушка по папиной линии, Мария, не снимала со своего домашнего угла иконы, сама молилась утром, вечером, была очень большая труженица. Всех, кто были внуки, заставляла учить Отче наш и Богородица Дева, кроме меня. Я был самый маленький в этой большой семье, не знаю, то ли потому, что я мог проболтаться где-нибудь на уроке или что-то сказать, меня не научили в детстве этим молитвам. Но у меня закралось такое чувство, а что это меня не учат? Все знают, а я не знаю, и это пробуждало еще больший интерес, так бывает. На чердаке лежал сверток каких-то бумаг. Я, так как был пытливый умом, залез на чердак, нашел сверток, погрызенный мышами, показал бабушке. Она: ой, осторожней, никому не показывай, посмотришь и обратно положи, чтобы никто не видел. А там ниточкой было это все связано. Я раскрыл это все. Сейчас я понимаю, что это просто учебник для детей церковно-приходской школы, где самые азы. Конечно, он был дореволюционный, без обложки, это просто был сверток нескольких страниц этого учебника, но там был и русский язык в старой орфографии, я уже умел немножко читать, и славянский язык. Меня это просто погрузило в новую стихию, я увидел какой-то новый мир. А там еще картинки сохранились, что-то из Священного Писания Ветхого Завета, молитвы как раз там Кресту, помню. И у меня пробудилось желание переписать, потому что никто не отдавал и вообще это никому не показывали. Я на следующий год приехал опять к бабушке на каникулы, взял с собой общую тетрадь 96 листов, которые продавались везде тогда в магазинах, и начал переписывать. И это переписывание, как я сейчас понимаю, когда через себя я прочитывал все эти тексты, эти слова, открывали во мне новый мир, новый мир Библии, Священного Писания. И, конечно, это дало очень сильный толчок, такой толчок, что даже потом некоторые из моих родственников говорили: у тебя это юношеское увлечение, пройдет, у всех проходит, все сначала верующие, потом неверующие. Я тогда своей тетушке сказал: ну, время покажет. Время показало, что то, что связано с истиной и глубокой духовной жизнью, особенно когда человек соприкасается с Богом в этой жизни, не просто внешняя форма молитвы внешней, внешнего благочестия, внешнего исполнения постов, а именно когда касается глубокой внутренней жизни, вот тогда наступает важный момент. И после этого человек уже не может говорить, верующий он или не верующий. В моей жизни были такие очень яркие события, связанные именно с Божьим присутствием. Конечно, я не могу, как преподобный Силуан Афонский сказать, что некоторые верят в Бога, а я знаю Бога. Он Его видел, он общался с Господом. Конечно, нет. Мы в достаточно большой мирской суете живем, чтобы так Христос являлся каждому утром и вечером. Нет, речь идет о внутреннем духовном опыте и состоянии богоприсутствия в жизни человека, который ярко и явно ощущается.
Константин Мацан:
— Тут невозможно не спросить и попросить вас рассказать об этих эпизодах, насколько это возможно. Понятно, что это тема интимная и о каких-то переживаниях просто невозможно сказать словами. Слова описывают их плоско, а вы переживаете их объемно и в реальности по-настоящему. Но то, что можно описать.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Я, во-первых, засвидетельствую, что мое воцерковление, приход к Богу не был связан ни с какими трагедиями, ни с какими событиями, которые... Знаете, как бывает? Несчастная любовь или умер кто-то из родственников, и это так отразилось на человеке, что он задумался, где жизнь, где смерть, почему человек умирает? Это такой макрокосм, и как соотносится небытие с бытием. Я, конечно, это не переживал, когда идут от горя в храм. У меня много есть знакомых, которые действительно потеряли людей, и это их подтолкнуло. Я шел от благодарности. В моем сердце из года в год просто росло это духовное чувство. И первый раз я очень хорошо помню, как это было. Это был уже шестой класс, я учился уже в математической школе, в математическом классе, мы проезжали мимо храма, меня как раз и крестили в этом храме, Никольский храм села Жигалово, это сейчас городской округ Щелково. Я проезжаю, выхожу на остановке, внутреннее такое побуждение, к храму. Все мои школьные товарищи в автобусе, я выхожу, они мне у виска крутят пальцем: ты куда, ты чего? Я говорю: вы езжайте, езжайте, мне надо. Я зашел в храм, были какие-то очень интересные встречи. Я увидел просто архитектуру, увидел просто иконы. Скажем так, я не похож был тогда на послов князя Владимира, которые взошли в храм и не знали, где были, на небе или на земле. Я прекрасно помню, что никакого там внутреннего, чтобы на меня снизошло облако, конечно, не было. Был обычный день, но мне нужно было быть в этом храме. Я чувствовал, что меня туда притягивает. Я не могу сказать, зачем, почему, почему я вышел из этого автобуса. У меня было внутреннее желание. Есть такие вещи, которые необъяснимы. Я побыл там, потом какое-то время меня не было, и я прекрасно помню, что пришел на Вербное воскресенье. Очень много людей, не пальмовые ветви, но вербочки в руках люди держали. Этот день я очень хорошо помню. Тогда была и исповедь, я еще мало что понимал в духовой жизни, но это был уже явный толчок. А сам поворотный момент, после чего я уже никогда не рассуждал и не сомневался, это был момент чтения Евангелия. Этот очень хорошо я помню момент, мне было лет четырнадцать, умерла тетушка по маминой линии, мы были на ее похоронах. Это республика Татарстан, то есть очень много мусульман, и я заходил в магазин, и Коран продавался. Она сама православная была, просто работала на КАМАЗе в Набережных Челнах. Мы приехали хоронить ее, и там лежало два экземпляра Нового Завета, то, что распространялось тогда очень активно, потому что Новый Завет невозможно было купить. Я помню тот магазин в Москве, который сейчас называется Библио-Глобус на Лубянке, зашел, посмотрел, там Библия первая, которую издательский совет выпустил, три тысячи рудей стоила, безумные деньги для школьника, для студента, это невозможно. Я свою первую Библию выписал на радио. Было какое-то американское радио, которое распространяло... Представляете, за рубеж первый раз в жизни написал письмо, мне подсказала моя школьная подруга, говорит: я полгода ждала. Я ждал эту Библию, канонические книги в Синодальном переводе два месяца. Так мы Библию получали. Поверьте, у нас в храме висела раскладушка, где были отпечатаны, видно, на ксероксе, уже тогда появлялись, молитвы, и люди приходили, переписывали их. Сегодня, когда такая огромная благодать в виде книжных магазинов церковных, все это с толкованиями, по разным направлениям, для детей литература. Слушайте, мы купаемся в таком счастье, мы не понимаем, какую ценность мы имеем. Тогда найти что-либо о Боге было очень сложно. Эти две книги мы привезли домой, я начал читать Евангелие и очень хорошо почувствовал, что Бог рядом со мной. Это момент, когда я встал и прям произнес эти слова веры.
Константин Мацан:
— Вы с Евангелия от Матфея начали читать?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Я не могу вспомнить сейчас, какое?
Константин Мацан:
— Интересно.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Конечно, разное есть. Но я готов еще рассказать, как потом я искал эти слова.
Кира Лаврентьева:
— Напомню нашим дорогим слушателям, что у нас в гостях епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор. Владыка, давайте, продолжайте, очень интересно.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Мама тоже работала в войсковой части и в этой части была замечательная библиотека. Она была замечательна не тем, что была секретная, а тем, что там были некоторые книги по высшей математике, они мне нужны были, потому что наши военные немного тоже изучают высшую математику для своих целей. Там были еще другие книги, и она мне их приносила, на свой абонемент брала, это были книги дореволюционные. Я думаю, куда наши все дореволюционные книжки делись? А они попадали вот в такие разные совершенно специфические библиотеки. Например, историю Византии дореволюционную можно было почитать в этой военной библиотеке. Уже какие-то передачи тогда по телевидению шли о вере, какой-то конкурс был или что-то, и нужно было из Библии что-то узнать. Я для себя хотел это выяснить и попросил маму принести книгу, что там про Библию есть. Он говорит: Библии нет, но есть о Библии. Я говорю: неси, что есть, я хоть посмотрю. Что там было. Мне эта тема очень нравится, я не знаю, согласятся со мной — не согласятся наши слушатели, но она мне принесла одну книгу, Зенон Косидовский «Библейские сказания». Это автор, естественно, это атеистическая пропаганда, он в своей книге высмеивает все, что касалось библейской истории: Ноев потоп, сотворение человека за шесть дней — все, что не укладывается в наше рацио, там все это было высмеяно на всех страницах, но как это было подано. Я вспоминаю одну только из глав, о ней расскажу, Апокалипсис. Но Апокалипсис, слушайте, такая мистическая книга, тем более про будущее, это все в образах. И так-то художественный образ у нас зашкаливает, а тут еще и в Библии, этому надо верить. И он пишет так: сейчас мы дошли до самой последней книги Библии, но вы знаете, какой это ужас, какой это абсурд, вы только почитайте, что там написано. И дальше идет пятнадцать глав этого Апокалипсиса без купюр. И я понял, что это единственный был момент в Советском Союзе дать Библию под видом атеистической пропаганды. Поэтому книгу скупали все, именно там можно было это все прочитать. Таким образом в Советское время люди узнавали о библейских историях, потому что он цитировал там большими очень кусками, большими отрывками, а мы узнавали хотя бы что-то. Только потом мне стали попадаться какие-то репринтные издания, книги, очень много ксерокопировали, потому что жажда была. Я помню, у нас батюшка в нашем храме, настоятель, мы говорили тогда так: наш батюшка учится вместе с нами. То есть он еще без семинарии, его только посвятили, он заочно старается выучиться, и первые проповеди он читал из житий святых. Но мы все были вдохновлены. Я хочу подчеркнуть, что очень большая роль общины, атмосферы, которая существует в храме, мы были большой семьей, большой общиной. Мне посчастливилось, что и дальше мой путь, когда я уже в другом храме нес послушание и певчего и регента, у нас была большая община и сегодня остается. Это большая заслуга духовного отца, который нас всех окормлял, архимандрит Илия (Рейзмир), насельник Троице-Сергиевой лавры. Нас у него были сотни и тысячи по всей стране. Я не знаю, как он нас всех запоминает, но благодаря единому духовному началу, мы принимали правильные образцы духовной жизни. Наш батюшка всегда говорит, чтобы мы шли царским путем, чтобы мы ни налево, ни направо. Он говорит: кто-то поститься, есть правило, не надо голодать; молиться есть правило, не надо сутками стоять в углу у икон, а потом, как выражалась одна моя знакомая, у меня несварение благодати. То есть человек, который впадает в апатию, в депрессию потому, что он...
Кира Лаврентьева:
— Перемолился.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Да такое выражение, все. Есть царский путь, и, идя этим царским путем, слава Богу, в тот момент в 90-х, когда можно было легко оступиться, потому что были различные секты, Мария Дэви Христос с Белым Братством, еще что-то. Они все говорили о Христе, все говорили о благодати, тут же рядом какие-то маги, чародеи, все говорили о духовности. В это слово впихивали кто что только мог и порождалось такое большое облако. С одной стороны люди хотели что-то узнать, с другой стороны, я помню, на Лубянке, на этих развалах книжных, продавали от черной магии и сатанинской библии до каких-то серьезных богословских поучений и аскетических Григория Богослова и других святых отцов Церкви. Это был такой плюрализм, который повергал человека в неизвестность, потому что он не знал, на каких ориентирах выстраивать жизнь. И вот здесь, знаете, что спасло? Как моя бабушка мне какие-то первоначальные примеры молитвы показала и наши духовные отцы — это преемственность. Очень важно быть в традиции. Когда мы говорим, он хороший скрипач, что мы в это вкладываем? А у него, значит, был хороший учитель. Он не сам научился, как Максим Горький в одном из своих рассказов на скрипочке из конского волоса пытался создавать звуки, которые слышал в доме своего помещика. Обязательно должна быть преемственность, традиция, передача опыта, потому что без нее в духовной жизни можно забрести туда, откуда не выйдешь. Мы это называем прелесть, это очень опасное состояние, но прививкой от прелести является послушание духовному отцу и желание иметь хорошее смирение. А смирение — это все-таки букет добродетелей. Поэтому здесь с разных сторон человек должен заниматься своим внутренним миром. Нас учили смотреть больше на себя, заниматься своей душою, тогда мы что-то можем сделать и с окружающим миром. Потому что если мы начинаем все выбегать на демонстрации, неважно зачем, мы забываем свою семью, бежим за какими-то другими интересными идеями, но теряем самое главное, за что мы несем ответственность, и в том числе за свое спасение, то, конечно, человек не получает счастья. А вот когда внутренний духовный мир создается, человек начинает испытывать внутреннюю духовную радость, и она уже им движет. Тогда, действительно, православие воспринимается не как некая большая аскеза — у вас в черных платках ходят, у вас священники в черных рясах и подрясниках — слушайте, вы видите ту сторону, которую хотите видеть и не более того. Если бы, как говорит апостол Павел, вы чувствовали радость о Духе Святом, этого бы не было. Это зависит от души, она преображается или нет, что-то происходит или нет. Здесь, я считаю, важный момент на пути моего становления — это были те носители духовной культуры, которые прошли через сталинские, хрущевские гонения.
Константин Мацан:
— Об этом мы поподробнее вас расспросим после небольшой паузы. Напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор. Мы скоро вернемся. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, напоминаем вам, что у нас в гостях епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы говорим с владыкой о его пути к вере, и, как оказалось, там очень много всего интересного владыка сегодня нам рассказывает.
Константин Мацан:
— Про тех наставников, про которых вы в конце прошлой части упомянули. Кто это был? Люди, особенно прошедшие советские гонения на Церковь.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Были отдельные бабушки, которые были очень строги, нам такими казались, но они имели очень глубокий внутренний духовный мир, и они нас подвигали к каким-то делам.
Константин Мацан:
— Бабушки, это ваши бабушки или это бабушки в храме, в церкви?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Нет, это были прихожанки, которые там трудились, их уже, видно, власть замучилась наказывать, поэтому их никто не трогал, они там находились, но мне очень много рассказывали, особенно о православной Москве советского периода. Храмов было, условно, сорок открыто, тридцать три насчитывали. Человек мог каждый день попасть в какой-то один из храмов Москвы. Поэтому московская община была очень узкая, все друг друга знали, и конечно, друг друга поддерживали. В наше время это был уже период расцвета, открытия храмов, людей много туда пришло, крестилось много, поэтому — к кому обратиться? Вот эти бабушки нас направляли. Большим подарком для моей жизни, большой поддержкой, Господь сподобил меня подружиться с одной монахиней. Это монахиня Ангелина, она в иночестве была Пульхерией, ее больше знают как матушку Пульхерию. Ей сегодня 91 год, она продолжает свое монашеское делание вместе со мной, она приехала в Тольяттинскую епархию.
Кира Лаврентьева:
— Ничего себе.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Да. Больше 60-ти лет она в монашестве, я столько не прожил, сколько она монашеский свой подвиг несет. Она читает без очков, помнит и старое и новое, это удивительный пример целостной, правильной духовной жизни, когда человек... Когда я слышу кто-то мне говорит: депрессия — я говорю: так, вы мне что рассказываете, езжайте к матушке Ангелине, посмотрите на нее и потом мы поговорим о депрессии. Кто-то говорит: ой, пенсия, я уже устала, вы меня не понимаете, мне сорок пять, я уже... Я говорю: езжайте туда, там 91, и потом мы будем разговаривать, кто устал, от чего устал. Она пережила закрытие своего монастыря, когда в 24 часа им всем выдали паспорта и отправили вон. Она пережила многие гонения, преследования, за ними постоянно гонялись. Она говорит: у нас был магнитофон бобинный еще, с лентами, мы на дачу приедем к кому-то, включим, слушаем проповедь, тогда были свои старцы, Псково-Печерских старцев проповеди записывали, других священников, где еще были монастыри, храмы открыты. И, говорит, кто-то стоит у двери, кричит: облава. И мы кто в окно, кто в дверь быстренько из этой дачи, кого поймают — поймают, кого не поймают, слава Богу. Так они пытались ухватиться за каждое слово. У нее духовный отец был подвижник благочестия, Печерский схиигумен Савва (Остапенко), и она мне много рассказывала о его святой жизни. В ее жизни было такое, я расскажу, потому что вряд ли это войдет в какие-то воспоминания. Когда он ее после закрытия монастыря взял, у нее была очень сложная работа, так как людей верующих практически не брали на работу, у нее была работа на заводе, где она с такими же своими единомышленниками отмывала цистерны от химии. Приходила цистерна, сливалось это все, и потом нужно было это все отмывать, у нее была такая вредная работа. Между этими рабочими днями, те некоторые часы отдохновения она могла быть в храме, где-то помогать, потом уже несла послушание только при храме. Он ее направляет куда-нибудь, дает ей святыню какую-нибудь, икону или святые мощи, надо куда-то передать в какой-то храм, потому что много было закрыто, у священнослужителей хранились эти святыни, и нужно было там, где открытый храм, передавать. Он говорит: пойдешь туда на платформу, называет, остановится поезд, выйдет мужчина, ты с ним не разговаривай, зайдешь, сумку держи здесь, потом, когда ты на остановку приедешь свою, там к тебе подойдет человек, передай вот это. Она говорит: он мне рассказывал все, я еще не проехала, а он уже мне рассказал, с кем я встречусь, кого я увижу и как правильно себя вести, потому что везет святыню, и дьявол тоже не дремлет. Она говорила очень много примеров его прозорливой жизни. То есть это были отцы, которые были подвижники, те самые несвятые святые, которые ими духовно руководили.
Константин Мацан:
— Про отца Савву можно в книжке «Несвятые святые» митрополита Тихона прочитать.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Есть и отдельные сборники.
Кира Лаврентьева:
— Это монахиня повлияла на ваш выбор в сторону монашества?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Я скажу, большое влияние в этой жизни оказала она. Я принимал свой выбор сам свободно, меня никто не заставлял. Я переживал, насколько родители отпустят.
Кира Лаврентьева:
— Да, как они отреагировали?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Они были светской направленности больше. Я думал, мама как женщина поймет, а папа, наверное, вообще никак, потому что я продолжатель рода и все остальное.
Кира Лаврентьева:
— Плюс, вы же математический факультет закончили, пединститут?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Все-таки были какие-то надежды у родителей.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Карьеру можно было выстраивать, сейчас был бы руководителем какого-нибудь предприятия или министром. Оказалось, когда я с папой поговорил, мне нужно было от них благословение получить, он наоборот так спокойно ответил: раз ты хочешь, раз твое желание — пожалуйста.
Кира Лаврентьева:
— Ничего себе.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Он как раз присутствовал на моем постриге, плакал, как-то он умилительно отнесся к этому. Но я могу сказать, что чувство служения Богу именно таким исключительным путем, оставляя все за пределами и только помышляя о Божественной любви, этот выбор должен созревать, должен расти. И я счастлив, что мой духовный отец правильно всегда поступал. Мне никто не давал заранее подрясник, никто из меня старца не делал, это очень правильный педагогически был ход. Когда я своему духовному отцу помогал, мы приезжали к нему на родину, а нужно было везти много книг, потому что это самая драгоценность где-то на окраине нашей необъятной страны, всегда меня при нем спрашивали: почему он без подрясника, я еще даже семинаристом не был. Он говорил: нет, нет, он просто со мной, не трогайте его. Как-то все было вовремя, и вовремя подрясник дали и вовремя я пришел к монашеству, вовремя священный сан, как канонически это положено в Церкви. Я многих знакомых спрашивал, общались мы, есть в тридцать лет священнослужитель, это не просто так, у человека должен быть опыт определенный. Он может иметь много знаний, быть очень умным человеком, знать языки, но опыт — это та большая составляющая духовной жизни, без которой невозможно передать огонь веры. Я счастлив, что мне такие носители веры смогли донести это главное. Я не знаю, как сейчас, мы много занимаемся различными направлениями, особенно социальным служением, это все нужно, и естественно я первый подниму руку, что нужно помочь, поддержать. В нашей епархии идет много работы по поддержке и малообеспеченных семей, и многодетных, и бомжи приезжают — то, чем всегда Церковь занималась, как сказал Господь, «нищих всегда имеете с собой», мы этим и будем заниматься, но это не центральная часть. Центральная часть нашей общины всегда была литургия, всегда служба. Мы вместе пришли на Божественную литургию, кто в хоре поет, кто в храме стоит помогает, все это было безвозмездно, о какой плате когда-то шла речь? Мы наоборот считали, у меня есть профессия, я должен принести что-то в храм, потому что мне Бог такое сокровище открыл веры, благодати, любви, понимания смысла жизни, какие копейки, какие гроши жалко? Это же не соразмерно, поэтому мы всегда все несли в храм, мы всегда все совершали безвозмездно. Регент должен был получать зарплату, потому что он там и служил и, конечно, это некая степень ответственности за то, чем человек занимается, своим послушанием. А настрой был такой, какие деньги, мы наоборот должны заплатить деньги, что нас Господь сюда допускает. Самый счастливый момент, евхаристия совершилась, Божественная литургия прошла, мы вместе, как большая семья, здесь за этой службой, и потом мы не расходились. У нас обязательно была общая трапеза, обязательно мы находили какие-то канты, песнопения. У нас много было людей музыкальных, которые хотели. Мы уходили из храма в воскресный день в шесть часов вечера. Как-то нам матушка Ангелина сказала, что из этого храма была украдена икона Иерусалимская, которая очень известна на Афоне, было много списков. Мы захотели написать эту икону, и у нас ничего не получалось. Едем на Афонское подворье, они говорят: у нас иконописцев нет, ищите в другом месте. В конечном итоге мы до Великого Новгорода дошли. Когда акафист начали читать Иерусалимской, а там и про Афон, и про Нижний Новгород, как мы и шли. Мы придумали после службы, после обеда, после того, как все отдохнули, требы какие-то батюшка совершил, мы опять шли в храм и совершали у одной из чтимых икон Богородицы акафист в честь Иерусалимской. И была написана икона, она сегодня в храме, как результат нашей общей молитвы, общинного делания и многих других добрых дел, которые у нас совершались. Поэтому, я думаю, если кто-то хочет сегодня говорить о какой-то духовной жизни, то она всегда сопрягается с жизнью общины и с этим важнейшим моментом, что все вокруг литургии, здесь Христос, Он настоящий здесь, Он источник жизни, нет большей радости. Почитайте праведного Иоанна Кронштадтского, он сам каждый день служил Божественную литургию, у него что ни слово именно о том центральном, а он это писал, когда его народ, его время охлаждались от этого, когда уже чисто для галочки раз в год Великим Четвергом надо было причащаться святых Христовых тайн. Это было совершенное искажение того понимания, зачем мы вообще живем, зачем нам вообще нужна Церковь, зачем нам нужно богослужение. Мы влюбились в богослужение. Я имел счастье читать все тексты на клиросе, Октоихов, Миней, разных других сборников, причем это все были старинные книги, новые Минеи только печатались, а мы теми большими... У нас была такая торжественная церемония, мы выносили перед Пасхой в Великую Субботу Триодь Цветную, это песнопения пасхальные на весь период пасхальный до Троицы. Обязательно она открывалась, как устав и как такая связь между временами, потому что храм, в котором я имел счастье нести послушания, храм Рождества Богородицы села Образцово Щелковского района не закрывался никогда. Он 18 века и до сих пор все убранство, можно приехать, посмотреть и помолиться, там у нас есть чтимые, мы их называли чудотворные иконы, к которым всегда лежала наша душа. Ну, это отдельная тема для разговора.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У нас в гостях епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор. Мы продолжаем наш интересный разговор. Владыка, все-таки хотелось бы как-то узнать, почему монашество? Ведь можно стать священнослужителем, мирянином. Но какая-то небольшая часть мужчин, молодых людей выбирает этот узкий избранный путь. Наверное, монахом нужно родиться. Это так, владыка?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Конечно, есть такое слово «призвание», оно не раскрывает ничего, мы говорим: призвание, значит, призвание... Я могу сказать, к этому призванию были определенные предпосылки. Монашество во мне не родилось. Матушка Ангелина мне говорит: я с детства, у меня не куклы были, у меня были монахи и монашки, священники, она играла в это с детства, хотя ее родители не были священнослужителями.
Кира Лаврентьева:
— А у вас было по-другому?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— А у меня были машинки, я был очень бойкий ребенок.
Кира Лаврентьева:
— Обычный ребенок.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Да. У меня было два по поведению в пятом классе, и я в этом плане не являл... умный, но очень непоседливый ребенок. Вместе с этим не было никаких... В семье никак религиозная тема не выпячивалась, об этом не говорили, это было внутри, духовно, такая обособленная тема. А когда уже я был в храме и очень большую часть времени там проводил, и уже даже трудился, будучи учителем математики и информатики, я понимал, что без храма мне невозможно жить. Конечно, я бы так, наверное, и прожил дальше свою жизнь и был бы учителем как и другие, имея профессию, наверное, была бы семья и все остальное. Но, знаете как, я смотрю есть некие жизненные вехи, были такие жизненные точки, которые указывали именно на это направление. Есть такое выражение одного из наших духовных писателей, это один из известных архимандритов, он говорит: когда ко мне приходят просить монашество, я всех отговариваю. По одной простой причине, что если человек не готов, он не созрел или не его, мы видим, может, где-то действительно от неразделенной любви — все, разрыв отношений и в монастырь, этот человек услышит меня, усомнится, испугается и не пойдет. Если это не его, то он... А если это его, все мои уговоры, сомнения и все, что бы я ему ни вложил в сердце, будут бесполезны, потому что есть один только закон. Это написано в замечательных книгах, в том числе и у святителя Иоанна Тобольского, он выражает эту мысль примерно так, что есть единственная причина, почему человек идет в монашество — единственная — но она чистая и светлая, это любовь к Богу. А сегодня слово «любовь» так испачкано, что непонятно, о какой любви идет речь? Как у Терезы Севильской что ли? Она видела Христа в особых образах. Какая должна быть, чувственная? Нет, конечно. Если говорить по-евангельски, в Евангелии от Иоанна Богослова читаем, Спаситель говорит: «Меня любит тот, кто исполняет заповеди мои». Все очень просто. Но стремление просто исполнять заповеди может превратиться в фарисейство. Поэтому так как человек состоит из души и тела, то не только внешнее поведение и чувственное восприятие, или не столько, а некое внутренне, духовное, чистое чувство, которое движет человеком. Чем больше я познавал богословие и включался в церковную жизнь, а я уже учился в семинарии, и у нас практика если можно так сказать, то есть у нас было послушание... Мы в семинарии Николо-Угрешской — находится в Подмосковье вместе с Николо-Угрешским монастырем, это единый комплекс, общежитие семинарское находится на территории монастыря — несли послушание и певчих, и просфорников, и звонарей, и сами храм убирали, то есть это все было наше. Мы и молились там, все для нас, но и мы должны были об этом заботиться. Вся эта жизнь вдохновляла на то, что другого и не нужно ничего. Человек ставит какие-то цели, а было такое ощущение, что я уже вернулся в родной дом и мне ничего не надо уже, все остальное, что я делаю, в радость, потому что самое главное я себе обрел. Если сказать, как в притче Христовой, я вернулся к своему Отцу, Который меня очистил, освящает мои мысли, освящает мою жизнь, ведет меня своим спасительным путем.
Кира Лаврентьева:
— Владыка, епископство, в этом смысле, это не усложнение задачи? Ведь мы знаем, что многие святые просили ни в коем случае их на это пост не приглашать.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Когда человек приходит в монастырь, он дает обеты, среди прочих и обет послушания. Я по послушанию начал свой путь в монастырь. Кстати, именно с благословения духовного отца я поступил в монастырь и нес там послушания. Потом у меня был период, связанный с Пензенской областью, где по послушанию, меня никто не спрашивал, нужно, не нужно, я поехал туда за своим архиереем митрополитом Вениамином, который нес там свое послушание от патриарха временно управлять Пензенской епархией. По послушанию я исполнял те задачи, которые нужны были, по послушанию стал игуменом монастыря и по послушанию я стал епископом. То есть это был не мой выбор. Я приемлю этот выбор, он мне органичен, я готов понести и вижу компетенции, которые помогают мне управлять народом, который мне поручен. Но при этом, я счастлив, во-первых, что это по послушанию, нет гордыни, нет никакой моей здесь заслуги, это то, что я должен делать, как говорит апостол Павел: «Горе, если не благовествую». Во-вторых, все мое монашество внутри меня. Я был в маленькой келье, в больших кабинетах трудился, в маленьких кабинетах, не важно, где, я служу в очень многих храмах, больше двухсот пятидесяти служб бывает в год — я этим живу. Свое монашеское во мне всегда присутствует. В Евангелии нет слова «монах», там есть другие слова замечательные. Я бы хотел сейчас сместить акцент. Господь говорит: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен». И все, тут не монахи, ни дети, ни взрослые, ни богатые, здесь никого нет, ко всем обращение, а это заповедь. Ну и что? Что дает монашество? Монашество дает более удобный путь для исполнения этой заповеди. То есть я отдаю себя в послушание, принимаю на себя какие-то заботы о братии монастыря, например, я просфорник, значит, я им пеку просфоры или хлеб, другой брат готовит еду, третий на клиросе читает молитвы, и мы все друг другу помогаем. Если бы я все это делал один, было бы сложно, потому что я бы отвлекался и на это, и на это, и на это. Для моей молитвы было бы очень мало места, времени. А послушание в общежительном монастыре позволяет нам освобождать свое время жизни больше для молитвы, для Богообщения. Особенно, когда это не только храмовое богослужение, где все равно есть некая рассеянность, а именно келейная молитва, сосредоточенное чтение любимых мне книг, когда мне хочется почитать и что-то совершенствоваться для себя, а там, смотришь, и еще кому-то пригодится. Эта молитва о себе и о мире, это молитва покаяния и благодарения. И где бы я ни был, все это соприсутствует. Поэтому на меня епископство наложило просто только больше административных обязательств, а то, чем жила душа, остается.
Константин Мацан:
— Вы в самом начале сказали, что к вере пришли от благодарности. Не от проблем, ни от обиды на жизнь, а от благодарности Богу. Меня очень согрели эти слова, и мне кажется, это личное наблюдение или ощущение, что в нас сегодня этого мало, даже в верующих. Вроде бы мы говорим, мы знаем правильные слова, «за все благодарите», но подлинно, когда мы говорим: «Слава Богу за все» — это такая отговорка, самоутешение. В ней как бы содержится внутри, что на самом деле все плохо, и я это переживаю, как все плохо у меня в жизни, и меня в жизни очень сильно обделили, но я по смирению буду притворяться, что все хорошо, и говорить и за это тоже «спасибо». Это не то, о чем вы говорите. А можно ли такой подлинной благодарности от полноты и радости научиться? Вам приходится этому как-то своих прихожан учить?
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Знаете, какое самое тяжелее чувство, которое я испытываю? Это когда ты недостоин, то есть я что-то нашкодил, а вместо того, чтобы Господь меня наказал, Он мне наоборот дает какие-то милости. И здесь просто сгораешь со стыда. Ты не достоин, тебя надо отругать, тебя надо выбросить вон, а Господь наоборот тебе еще дает. Наказание милостями, поверьте, это страшнее, чем наказание поркой или жизненной какой-то ситуацией, где машину потерял, здоровье или еще что-нибудь. Лучше болеть, лучше страдать, охать-ахать, тебя хоть пожалеют. А здесь тебе Господь вместо наказания дает какую-то наоборот милость, особенно через людей, особенно, когда что-то происходит рядом. Столько раз происходит в жизни. На самом деле есть такой нравственный закон: чем больше человек благодарит, тем больше ему это возвращается.
Константин Мацан:
— Говорят: что излучаешь, то и получаешь.
Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор:
— Да. На самом деле, есть закон, чем больше человек отдает, тем больше он принимает. Когда человек отдает бескорыстно, он испытывает счастье, это даже уже медицина доказала. У нас там какие-то очень хорошие нейроны работают так, что выделяются специфические ферменты, которые гормон радости нам придают. Но я не проверял медицину, но могу сказать на своем опыте, для меня, наверное, это такое кредо жизненное, пребывать в благодарности, это самое лучшее. Мой духовный отец очень часто повторял слова Товии в книге Товита, которые Архангел Рафаил говорил ему, что надо больше творить дела милосердия и благодарения Богу, потому что милосердие и благодарение — это такие добродетели... Все другие добродетели, как говорят святые отцы, как бы стучатся к Богу, поклоны кладешь, молитву делаешь или аскеза какая-то, постишься, это все как бы стучится человек к Богу. А вот милость — это такая добродетель, которая сразу открывает небеса и проходит пред престол Божий. Если ты хочешь избавиться от грехов, научись милосердию. Элементарно сначала милостыню подавать, потом, может, доброе слово кому-то сказать, это тоже милостыня духовная, с кем-то остаться, не убежать — ой ты знаешь, мне некогда — подожди, побудь с человеком, прими его или радость или скорбь, собудь с ним, сопричастным стань или радости или скорби. Как апостол Павел говорит: сорадуемся вместе и плачем вместе — это должно через сердце человека проходить, тогда оно настоящее, тогда оно живое, любящее, оно не каменное, оно искренне. Отсюда начинается путь к обновлению. Поэтому путь к покаянию может быть через милосердие, и чем больше человек делает милостыню, тем больше ему возвращается радости, а радость заставляет благодарить Господа за все. И эти слова Иоанна Златоуста «слава Богу за все» были сказаны не так: ну вот, меня отправили в ссылку, я тут умираю, ну спасибо. Нет, это были искренние слова счастья: благодарю Тебя, Господи, что Ты сделал все для моего спасения, потому что мы имеем много всяких наносных на нашу душу проблем, страстей, грешков, которые мы даже забываем, но которые отягощают наше сердце. Это постоянная молитва благодарения к Богу позволяет человеку открыть духовное восприятие. И, может быть, здесь есть некий ключик к пониманию духовной жизни.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за эту беседу, дорогой владыка. Очень тепло, очень глубоко и очень красочно вы описываете свой опыт веры. Это, наверное, самое важное, чем мы можем делиться. Епископ Тольяттинский и Жигулевский Нестор был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо. До свиданья. До новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Кира Лаврентьева:
— До свиданья. Всего хорошего.
Все выпуски программы Светлый вечер
