«Предательства в эпоху Смутного времени»

Гость программы — кандидат исторических наук Карен Аксаньян.

Разговор шел о том, каким образом происходила борьба за власть в эпоху Великой Смуты и что подтолкнуло к предательству известных полководцев: князя Ивана Куракина и князя Василия Мосальского-Рубца.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин:

— Здравствуйте дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы сегодня поговорим на тему, по-христиански правильную, но может быть не особенно приятную: эпоха Великой Смуты, начало XVII века, породила нравственную среду, в которой предательство стало нормой. Предательство — это порог, это оборотная сторона медали христианских добродетелей, и мы прежде всего поговорим о том, как предательство охватывало людей поистине крупных, великих, в том числе у нас будут сегодня два крупных полководца: князь Иван Семенович Кура́кин и князь Василий Михайлович Моса́льский-Рубе́ц, два таких, по первым шагам положительные герои Смуты, а вот в результате предательства ставших, скорее, персонажами отрицательными. Будут разного рода другие русские аристократы, но смысл именно таков: что и почему притягивало людей в предательстве, когда сложилась критическая ситуация Великой Смуты? У нас в гостях кандидат исторических наук, доцент Московского государственного университета технологии и управления имени Кирилла Григорьевича Разумовского — Карен Эдуардович Аксаньян. Здравствуйте.

К. Аксаньян:

— Здравствуйте.

Д. Володихин:

— Вот специалист по эпохе Смуты, у него недавно вышла монография «Князья Шуйские в русском воеводском корпусе», и будет нас просвещать. Собственно, начнём именно с той самой скверной среды, которая сформировалась в эпоху Смуты, насколько я понимаю, огромное количество государственных людей, столпов царства поддалось ей. Как это происходило и кто показывает пример, можно сказать, первостепенно скверных личностей, подпавших под обаяние этого греха?

К. Аксаньян:

— Наверное, начать необходимо с того, что Смута — это явление, конечно, комплексное. В ней до революции пытались видеть больше династический кризис, в советский период видели конфликт классов, борьбу классов и попытки крестьянства и других угнетённых слоёв улучшить своё положение. Современные историки видят в этом системный кризис, при всём том, что, в общем, понятие «системный кризис» — это, конечно, аберрация, это проецирование наших современных представлений на прошлое. Однако, наверное, такое модерновое объяснение будет ближе всего к истине, и важным составляющим Смуты, важной составляющей этого кризиса, был кризис духовно-нравственный: духовно-нравственный кризис лояльности, кризис моральных ценностей, который затронул все слои, но особенно больно, особенно трагично он коснулся правящей элиты, то есть, прежде всего, аристократии.

Д. Володихин:

— Ну, собственно, элита была, прежде всего, задета правлением Бориса Фёдоровича из рода Годуновых, царя на протяжении семи лет, скверные слухи связывали его с убийством царевича Димитрия Углицкого, кроме того, его обвиняли в том, что скверная, низкая кровь, недостаточно знатный человек, тем не менее, занял престол, и вот эта нравственная червоточинка уже вогнала в днище русского корабля шип и в образовавшуюся дыру хлынула холодная вода. Но ситуация развивалась по нарастающей.

К. Аксаньян:

— Действительно, Борис Годунов, которого в одной из передач мы называли «эффективным менеджером», человеком с точки зрения морали был сомнительным. Своим положением он отчасти был обязан опричнине и, конечно, опричнина и бессудные казни Ивана Грозного тоже сыграли важную роль в духовно-нравственном кризисе Смуты, с моей точки зрения. Дети тех людей, которые прошли через опричнину, в общем, именно они в годы Смуты и показали свою «шатость», как тогда говорили. Выделить какого-то одного сверхпредателя в эпоху Смуты очень сложно, потому что слишком многие запятнали себя многочисленными переходами от одного правителя к другому, либо просто той самой шатостью, нестойкостью.

Д. Володихин:

— Фактически, предательство на какое-то время становится нормой. И если еще в эпоху борьбы Бориса Годунова и самозванца номер один, Лжедмитрия I, были люди, которые крепко стояли на пути прямоты и чести, даже если им угрожала смерть, но вот в эпоху Василия Шуйского ситуация резко ухудшилась.

К. Аксаньян:

— Действительно, начало вот этого надлома, наверное, это поход Лжедмитрия I на Москву. Собственно, человек, который крепко стоял за Годуновых — Петр Басманов, потом первый и предаст их спустя буквально несколько месяцев, когда посчитает награду за свою службу верную недостаточной. Предаст он вместе с родственниками, с князьями Голицыными, а Голицыны были слишком крупными политическими фигурами, это вот те самые столпы царства, первые люди государства, и их предательство под Кро́мами весной 1605 года откроет вот этот шлюз: «если им можно, то можно и более мелким аристократам».

Д. Володихин:

— Ну да, совершенно верно. И когда мы говорим о том, как это предательство набирало ход, собственно, очень крупный военачальник тех времен — князь Борис Михайлович Лы́ков-Оболе́нский впервые изменил то же, когда сделался, можно сказать, придворным любимцем Лжедмитрия I. Впоследствии он еще раз предаст, когда сделается любимцем Владислава Жигимонтовича, польского претендента на русский престол, таким образом, судьба его, судьба, в общем-то, выдающегося полководца, была дважды крепко замарана.

К. Аксаньян:

— Можно тут упомянуть и Бориса Петровича Татева, прекрасного полководца, хорошего, по крайней мере, полководца, который тоже один из первых перешел на сторону самозванца. Переходы на сторону самозванца, они были разнообразны. С одной стороны, часть аристократии перешла, можно сказать, отчасти вынужденно уже в конце, когда самозванец шел на Москву, и конец династии Годуновых был практически предрешен. Но часть аристократии перешла раньше, это тот самый мятеж под Кромами или переходы воевод пограничных крепостей, и вот это было вызвано уже тем самым надломом, недовольством Годуновыми, местническими конфликтами: целая плеяда людей посчитала себя обойденными, недостаточно награжденными, недостаточно оцененными или ущемленными Годуновыми и их родственниками.

Д. Володихин:

— Ну, вот давайте посмотрим, что было дальше: Борис Годунов умирает, его сына на престоле Федора Борисовича, убивают, это сверхпредательство. На его место приходит Лжедмитрий I и ему дают присягу, года не пройдет, как его убьют. На его место садится царь Василий Иванович из рода Шуйских, и он пытается восстановить порядок в стране, но, понимаете, здесь в головы закрадывается та же самая идея: «почему он, а не я?» И против него сначала восстает страшное движение Болотниковщины, а потом появляется самозванец номер два — Лжедмитрий II, приходит к Москве, и тут уж наступает апогей предательств.

К. Аксаньян:

— Действительно, кандидатура Василия Шуйского устроила не всех. Собственно, про Василия Шуйского можно сказать отчасти, как и про Бориса Годунова: он пытался поддержать и установить порядок в государстве, он был неплохой государственный деятель, который по-своему за него радел, нам известно, что даже в самый разгар Смуты он поручал переводить трактаты по пушечному делу, то есть заниматься каким-то таким образованием военным, но с моральной точки зрения он сам запятнал себя предательством. Он трижды менял показания по угличскому делу, по убийству царевича Дмитрия, он рвался к власти, Шуйские очень талантливые люди, но они были, безусловно, тщеславные и властолюбивые, и все это знали, им недоставало того таланта, наверное, по крайней мере, Василию Шуйскому и последнему поколению князей Шуйских, тех талантов, чтобы подчинить своей воле, заставить подчиняться своим интересам и интересам государства всех остальных аристократов.

Д. Володихин:

— Ну что ж, беда произошла, когда один царь был в Москве, другой царь на окраине Москвы, один царь Василий, другой царь Дмитрий, ну, собственно, Лжедмитрий II, и у аристократии представился выбор: какого царя поддержать, московского или на окраине Москвы «тушинского царя», «царика», и аристократия как-то с очень большим сомнением и нравственным шатанием этот выбор делала.

К. Аксаньян:

— Да, несмотря на то что, в общем, современные исследования показывают, что большая часть именно аристократии, то есть верхушки правящей элиты осталась верна Василию Шуйскому, но предательство даже 10-15-20 процентов московских чинов — это уже очень много, это уже колоссальный прецедент, тем более, что для всех остальных это был пример того, что даже если не предавать, можно не очень стараться, можно не рваться, мы не знаем, чем всё закончится.

Д. Володихин:

— Ну что ж, но изменил прежде всего князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, в будущем —герой национально-освободительного Земского движения, тут всё-таки перелёт, никак не иначе, и позднее его старший родич Юрий Трубецкой вообще перейдёт на сторону Речи Посполитой. В общем, хватало людей, которые на этой скользкой почве царствования Василия Ивановича сделали свой выбор и сделали его крайне скверно, в пользу предательства. Мы потом поговорим, почему так происходило. А сейчас, я думаю, вот в этой мрачной атмосфере стоит, пожалуй, послушать нечто классически совершенное, и у нас сейчас прозвучит Увертюра из оперы Модеста Петровича Мусоргского «Борис Годунов».

Звучит музыка

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк, специалист по истории Великой Смуты, кандидат исторических наук Карен Эдуардович Аксаньян, и мы разговариваем о предательстве в эпоху Великой Смуты. Мы, собственно, обещали вам в самом начале поговорить о выдающихся полководцах, которые сошли с прямой дорожки, и вот, я думаю, настало время затронуть судьбу одного из них.

К. Аксаньян:

— Итак, князь Иван Семёнович Куракин — представитель крайне знатного рода, ближайший родственник князей Голицыных, он входил в число, наверное, дюжины наиболее знатных родов России, человек, которому по праву рождения были доступны высочайшие чины, возможность получить боярский чин, опять же.

Д. Володихин:

— Гедеминович, насколько я помню?

К. Аксаньян:

— Гедеминович, да. Он потомок литовских князей, к тому моменту уже более ста лет находящихся на русской службе, то есть, в общем, хорошо ассимилированных, конечно. Свою карьеру он начинает при Борисе Годунове, как и многие знатные люди конца XVI века, карьера эта не столько в начале военная, сколько придворная, он в основном рында, то есть на царских приёмах он стоит с топориком, вот этот знаменитый образ одетых в белое платье молодых людей.

Д. Володихин:

— Иными словами, это не настоящая охрана, это торжественная церемониальная охрана государя.

К. Аксаньян:

— С этого начинали карьеру многие. В момент похода Лжедмитрия I на Москву он был расписан, то есть назначен воеводой Тулы. Собственно, после мятежа под Кромами, когда часть царской армии, по сути, разбежалась, а другая перешла на сторону самозванца, и самозванец триумфально двинулся на Москву, Куракин открыл ворота Тулы и перешёл на сторону самозванца. Он не сыграл, безусловно, первую скрипку, в тот момент положение Годуновых было уже, наверное, предрешено, но, тем не менее, это вот первое такое предательство. Отчасти на его позицию повлияло то, что зачинщиками мятежа под Кромами были князья Голицыны, его дальние родственники. При Василии Шуйском он крепко за него стоял, надо отдать ему должное, и проявил себя, как блестящий полководец.

Д. Володихин:

-Ну, вот покажите, собственно, какие у него заслуги, мы говорим о том, что он полководец выдающийся, блестящий, конкретно что он выиграл?

К. Аксаньян:

— В Болховском сражении, проигранном русской армией в мае 1608 года, его полк единственный сохранил порядок. Он в начале сражения начал теснить противника, но не был поддержан остальной частью русской армии, и ошибки главного командующего, царского брата Дмитрия Шуйского не позволили ему достигнуть успеха, но источники отмечают, что он-то сражался хорошо.

Д. Володихин:

— Ну, а дальше?

К. Аксаньян:

— Позже, у Медвежьего брода, он разбил вместе с князем Лыковым Лисо́вского, печально знаменитого Лисовского, отбил Коломну — крупный успех, он позволил Василию Шуйскому получать продовольствие из южных уездов в Москве, он вселил надежду в московских осадных сидельцев, что они удержат город.

Д. Володихин:

— Какое-то время, помнится, он воевал вместе с Михаилом Васильевичем Ско́пиным-Шуйским.

К. Аксаньян:

— Перед этим он еще отметился: он отлично проявил себя в бою на Ходынке, когда царская армия чуть не ворвалась в тушинский лагерь, это был тоже очень крупный успех, который позволил устоять Шуйскому, и позже, уже в 1609 году, действительно, он был послан из Москвы на помощь князю Ско́пину, отбил Дубну, это крупные успехи, в эпоху Смуты были десятки сражений, но сражение у того же Медвежьего брода — это очень крупный успех. И Иван Семёнович показал себя храбрым, талантливым, энергичным, что немаловажно, человеком, но ему не доверяли верховное командование. У Медвежьего брода он делил славу с Лыковым, тоже талантливым полководцем, под Болховым он имел все основания полагать, что у него-то был шанс победить в этом сражении, если бы не откровенная бездарность царского брата Дмитрия Шуйского, и наверняка у него возникали вопросы: «если бы был я...»

Д. Володихин:

— Да, возможно, все сложилось бы иначе.

К. Аксаньян:

— Я думаю, ну, мы не знаем, но можем, наверное, предполагать, что ухудшение отношений Василия Шуйского с Голицыными и в целом то, что Василий Шуйский несколько больше опирался на Голицыных, тоже обижало Куракина. Будучи молодым и честолюбивым человеком, он наверняка думал, что имеет возможность подняться, улучшить свое положение. Да, он представитель одной из дюжины наиболее знатных родов, но между этой дюжиной идет самая яркая конкуренция, подняться с восьмого на пятое место, в этом ценность, в этом скачок. Я думаю, что Куракин хотел, конечно.

Д. Володихин:

— Ну что ж, но в конце концов, будучи верным царю Василию, он все же соскочит на иную стезю.

К. Аксаньян:

— Да. Уже упомянутый нами печально знаменитый князь Дмитрий Шуйский проиграет Клушинскую битву, великий польский полководец гетман Жолке́вский подступит к стенам Москвы, и московские бояре окажутся перед неприятным выбором: страшные польские гусары с шестиметровыми пиками под стенами Кремля или возвращающийся из-под Калуги, из небытия, можно сказать, Лжедмитрий II? Его уже разбили, его уже отогнали, казалось, он практически сошел с исторической арены, но после Клушинской битвы он пытается вернуться. Бояре, конечно, не хотят Лжедмитрия II ни в каком виде: непонятно какой бродяга из Шклова, с которым они к тому моменту два с половиной года воюют. У них не было никаких оснований надеяться, что при нем им будет хоть сколько-нибудь комфортно.

Д. Володихин:

— Ну, предпочли поляков, а значит, польского претендента на русский престол — не своих, заметьте, не из своей среды выдвинули. Согласились на то, что это будет сын польского короля Сигизмунда III — Владислав.

К. Аксаньян:

— Будущий польский король Владислав IV. Кандидатура была удобная: молодой, а значит, неопытный, не знающий русских обычаев. Его приглашение означало, что, тем более, что с оговоркой, а в договоре, заключенном между гетманом Жолкевским и боярами было это упоминание, что польский королевич будет править, не нарушая права бояр, все это означало, что именно они будут править за его спиной, используя его как ширму. Однако, как это часто бывает, все пошло не туда куда-то. Достаточно быстро оказалось, что, во-первых, надежды на то, что Владислав примет православие, были, мягко говоря, беспочвенны...

Д. Володихин:

— А без этого на царский трон сажать, мягко говоря, опасно.

К. Аксаньян:

— Да и желающих резко поубавилось, надо сказать. Во-вторых, Сигизмунд III был все-таки не дурак, и отправлять молодого парня в Москву, где царей меняют регулярно, естественно, не хотел, тем более, что он сам, сам польский король хотел сесть на московский престол. У него был комплекс, что у него отобрали шведский престол, и он, может быть, возможно, хотел компенсировать.

Д. Володихин:

— Можно сказать, ведет себя как коллекционер.

К. Аксаньян:

— И тут Иван Семенович Куракин становится сторонником польского проекта, он становится искренним сторонником царя Владислава. По-видимому, это был искренний выбор, не столько, может быть, даже ради выгоды, не думаю, что Куракин как-то сильно много бы выиграл от этого. Видимо, это было сознательное решение, что это способ закончить Смуту, это способ установить порядок, это способ, когда на Руси установится нечто похожее на польскую власть, на польскую политическую систему, где власть, в общем, в значительной степени, если не принадлежала, то королевская власть сильно ограничивалась властью магнатов.

Д. Володихин:

— Но, видите ли, Иван Семенович Куракин принадлежал к высшему слою господствующего класса в России, к политической элите. Делая выбор, он, даже будучи очень искренним человеком, все равно может совершить предательство, поскольку думать-то надо не о своих интересах, а об интересах всей страны. И, конечно, магнатерия русская, боярские рода, которые мечтают о том, чтобы получить права великих аристократических родов Польши и Литвы, хотела пойти по этому пути, но что-то он только, по-моему, ее и устраивал, а значит, Куракин фактически расходился с большей частью населения страны в выборе этого пути.

К. Аксаньян:

— Действительно, популярность польской политической системы среди русской аристократии была, и, безусловно, Куракин совершает предательство, руководствуясь и личными интересами, однако его верность Василию Шуйскому, наверное, говорит о том, что он видел в этом искреннее благо государства.

Д. Володихин:

— Чем закончилось?

К. Аксаньян:

— Закончилось всё тем, что потом он поставил свою подпись под избранием Михаила Федоровича на русский престол после освобождения Москвы от поляков. В общем, в первые годы Романовых он крепко за них стоял. Вернее, это, наверное, так выглядело. Он был послан на воеводство в Тобольск, и это, с одной стороны, достаточно почетное назначение, Тобольск — столица Русской Сибири, это возможности, через Тобольск идет торговля пушниной, а значит, это финансовый поток.

Д. Володихин:

— Ну, а с другой стороны, это очень далеко от Москвы, а значит, разрыв политических связей русского аристократа, для него губительный.

К. Аксаньян:

— Да, с другой стороны, с точки зрения политики это, конечно, отчасти ссылка, потому что означает потерю влияния на придворные дела. В 20-м году в Тобольск едет следователь, назовем это так, который собирает информацию о том, как там, собственно, себя князь Иван Семенович Куракин ведет, и, видимо, он собрал сведения о чем-то большем, чем традиционные махинации с пушниной. Позже, уже после смерти князя Куракина, в одном из местнических дел мы встречаем упоминание о том, что в период, когда королевич Владислав шел на Москву, а это 1617-18 год, последний излёт Смуты, поход королевича Владислава на Москву, который закончится провалом, приведет к подписанию Деу́линского перемирия, которое, в общем, поставит точку в Смуте. Однако тогда об этом было неизвестно, действительно, угроза была страшная, Владислав осаждал Москву, пытался ее штурмовать, то есть была угроза того, что он-таки сядет на русский трон, и вот в этот период в Тобольске князь Куракин хотел этого, следователь донёс в Москву о том, что князь Куракин говорил: «хорошо бы». За это его постигла опала: в 1620 году князь Куракин был послан в Галич, где у него были вотчины — сослан в опалу в Галич, мы до конца не знаем, содержался он под стражей в своих вотчинах или в тюрьме в Галиче, но следующие двенадцать лет он провел там, где и умер в 1632 году.

Д. Володихин:

— Ну, что же, он получил, что и должен был получить. Дорогие радиослушатели, я хотел бы напомнить вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы ненадолго прерываем наш разговор, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы обсуждаем тему предательства в эпоху Великой Русской Смуты начала 17-го столетия. У нас в гостях специалист по истории Средневековой России, кандидат исторических наук Карен Эдуардович Аксаньян. И вот, мы получили от него портрет одного из предателей, который все-таки, каким бы ни был государственным человеком, в конечном итоге показал гнильцу. Ну, теперь еще один выдающийся полководец, однако предатель гораздо более глубокий, чем Куракин.

К. Аксаньян:

— Итак, князь Василий Михайлович Мосальский по прозвищу Рубец. Мосальский род, конечно, захудал, и его никак нельзя сравнить с Куракиными, у Мосальского не было шансов сделать выдающуюся карьеру, местничество его в этом ограничивало. До начала смуты он знаменит тем, что стал одним из основателей городка Мангазе́я, это в Сибири. Освоение Сибири шло не беспроблемно, первый отряд, посланный на реку Таз для основания города, попал в засаду и был частично рассеян, кое-как перезимовал, и вот в самом начале XVII века отряд князя Мосальского был послан на то, чтобы укрепить острог и построить там полноценный город. Мосальский успешно справился с этой задачей, проявил себя как государев человек в Сибири, тяжелое дело делал в крайне неблагополучной обстановке.

Д. Володихин:

— Ну, то есть пока он хороший служилец и многообещающий военный.

К. Аксаньян:

— За эти заслуги он был переведен воеводой в Путивль, где и встретил вторжение Лжедмитрия I в Русское государство.

Д. Володихин:

— Ой, по вашей интонации, получается так, что он встретил хлебом-солью?

К. Аксаньян:

— Да, действительно, чувствуя себя ущемленным, он не мог претендовать на первые воеводские должности даже в городах юга, и встретил хлебом-солью. Он достаточно быстро стал искренним сторонником самозванца, мы знаем, что именно он дал коня Лжедмитрию I, когда в битве под Добрыничами царская армия разгромила войско Лжедмитрия I, и тому пришлось спасаться бегством. За эту верность князь Рубец- Мосальский получил от Лжедмитрия I боярский чин — не по заслугам, не по происхождению, и даже был дворецким, а это очень высокая должность.

Д. Володихин:

— Ну, человек, который фактически отвечал за обеспечение царского двора снедью, эта должность одна из ведущих в царстве, и, кроме того, дворецкий — это человек, которому царь безусловно доверяет. Для дворецкого не так уж сложно отравить за царским столом кого угодно, хоть всех присутствующих.

К. Аксаньян:

— Да, сохранились даже слухи, что именно с Мосальским и Басмановым Лжедмитрий I обсуждал массовые убийства бояр, которых он подозревал.

Д. Володихин:

— Ну, это, так сказать, из области предположительного.

К. Аксаньян:

— Да, но факт того, что он занял должность, на которую не мог рассчитывать, наверное, ни при каких обстоятельствах.

Д. Володихин:

— Ну, знатности не хватало.

К. Аксаньян:

— При Лжедмитрии I этот факт есть. Однако, когда в 1606 году в мае Василий Шуйский свергает Лжедмитрия I, Рубец-Мосальский переходит на его сторону, без проблем. Этим он отличается, например, от Петра Басманова, который был верен самозванцу до конца и был убит. Мосальский предал. Хотя, наверное, надо подчеркнуть: Лжедмитрий I ведь, действительно, осыпал его почестями, он встречал Марину Мнишек, когда та приехала в Русское государство, и сидел за столом очень высоко, это тоже большая честь — всё это не помешало ему предать своего покровителя. Василий Шуйский не доверял, конечно, князю Василию Михайловичу и отправил его княжить сначала в Карелу, а после возвращения оттуда в 1608 году Рубец-Мосальский быстро переходит на сторону Лжедмитрия II.

Д. Володихин:

— Ну, давайте объясним, что такое Карела: это современный городок Приозерск на севере, далеко там за Петербургом. Когда-то это была крепость русская, чрезвычайно важная, но крепость окраинная, относительно небольшая. То есть ему дали важный пост, Мосальскому, но пост совершенно не того масштаба, о котором он мечтал: из дворецких в воеводы Карелы — это не карьера, это антикарьера.

К. Аксаньян:

— Да, это из Кремля в медвежий угол. Собственно, именно поэтому, понимая прекрасно, что Василий Шуйский никогда не доверит ему хоть сколько-нибудь высоких позиций, Мосальский, после уже двухкратного предательства, предаёт третий раз и переходит на сторону Лжедмитрия II. При Лжедмитрии II он воюет, воюет не очень успешно, нельзя сказать, что он как-то отметился блестящими успехами, но тем не менее играет важную роль, он был одним из тушинских бояр, то есть тех, кто поддерживал легитимность самозванца. Дело Лжедмитрия II разваливается в 1609 году, с одной стороны, под ударами героической рати Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, которую историки называют иногда «первым ополчением», с другой стороны, потому что вторжение самого польского короля Сигизмунда III привело к тому, что часть поляков, даже если не очень хотела, но вынуждена была уехать из лагеря самозванца на сторону законного польского короля — они очень этого не хотели, потому что это означало, что они теряют многочисленные пожалования и награбленное, но в этой ситуации, оказавшись зажатыми между своим законным польским королем и русским войском Скопина-Шуйского, особенно выбора у них не было.

Д. Володихин:

— Насколько я помню, были версии, согласно которым Мосальский сам метил на место Лжедмитрия II, было у него мечтание сделаться самому самозванцем, но чем-то он не удовлетворил людей, которые решали этот вопрос, поэтому осталась вторая роль при человеке, который под ударами внешней силы стремительно теряет свое положение.

К. Аксаньян:

— И тут Рубец-Мосальский предает уже четвертый раз и становится искренним сторонником проекта польского, то есть возведения на русский престол короля Владислава. Перебегая в Москву, он уговаривает принять Владислава, активно за него агитирует, становится ближайшим помощником польского гетмана Гонсе́вского, который был комендантом Кремля после входа войск поляков в Кремль. Известно, что князь Масальский отчаянно пытался найти казну, деньги, ходили слухи, что Василий Шуйский припрятал деньги, князь Мосальский пытался их найти. В 1611 году он едет уговаривать Сигизмунда, польского короля, который к тому моменту продолжал осаду Смоленска, все-таки отпустить Владислава или самому приехать и занять трон.

Д. Володихин:

— «Надёжа-государь Сигизмундушка! Приди, володей нами, нет у нас наряда, установи у нас правду, честь и справедливость. Вот все мы ждем тебя, и сына твоего, и тебя, батюшка».

К. Аксаньян:

— К тому моменту князь Мосальский дождался грамоты, которая передавала в его владение родовой Мосальск, как и многие княжеские фамилии, к тому моменту родовые вотчины были потеряны русской аристократии, но вот князь Мосальский добился грамоты, которая возвращала ему родовое гнездо.

Д. Володихин:

— За выдающиеся заслуги на польской службе.

К. Аксаньян:

— Да, действительно, бояре многие вынуждены были пустить, согласиться или смириться с входом польского войска в Кремль, но стать правой рукой польского коменданта — это совсем другое, конечно. Ну и, собственно, на обратном пути из-под Смоленска, где-то в районе Вязьмы, князь Мосальский попадает в засаду, мы не знаем, кто ее устроил, и был убит.

Д. Володихин:

— Ну что тут скажешь, какая-то собачья смерть, по большому счету. Не то чтобы он был на пике своих достижений, но тем не менее, у него были великие надежды, большие планы, и тут Господь убирает из доски большой политики эту странную греховную фигуру. Как полководец, Мосальский чем-то отличился? Мы говорили о выдающихся полководцах, Мосальский воевал много, помнится, воевал он чуть ли еще не при Болотникове.

К. Аксаньян:

— При Болотникове он, скорее, был как раз в Карелии. Как полководец, он отличился, наверное, в Сибири — строительством Мангазеи в крайне негостеприимном крае, когда предыдущий отряд князя Шаховско́го попал в засаду. При Добрыничах он явно проявил храбрость: отдать своего коня, рискуя попасть в плен или быть убитым — это, в общем, храбрость. Он был энергичный человек, который готов был ставить на карту все, это было его такое характерное качество.

Д. Володихин:

— Ну, насколько я понимаю, дело не в том, что он был хорош как тактик, в сущности, действительно, один-единственный раз всерьез проявил себя в Сибири, скорее, он был хорош как авантюрист, он был духом близок к Лжедмитрию I: тот отправился брать Русский престол, попал, в сущности, в абсолютно безумную авантюру, которая закончилась триумфальной победой, и Мосальский тоже безумный авантюрист, который сказал: «Государь, я буду твоим псом, поставь на меня!» А этот поставил. Ну что же, тот действительно рисковал жизнью при Добрыничах, все верно, однако, по большому счету, все это довольно скверно выглядит. Куракин, как вы говорили, был государственным человеком, у которого были идеи, интересы, может быть, при Михаиле Федоровиче у него было крепко испорчено настроение пребыванием в Тобольске, но вот полякам Куракин отдал себя прежде всего из соображений определенных там стратегических планов. Мосальский проще, яснее.

К. Аксаньян:

— Это авантюрист, это плут, больше всего его биография напоминает биографию Барри Линдона из фильма Стэнли Кубрика. Это был человек, малознатный аристократ, который пытался выбиться в дамки, не гнушаясь никакими методами и готовый предавать при любой возможности.

Д. Володихин:

— Ну, пешка, которая дошла до последней линии, и в тот момент, когда надо было превратиться в ферзя, она превратилась в труп.

К. Аксаньян:

— Да, всё так.

Д. Володихин:

— Ну что ж, история печальная, это когда великую награду человек получает по грехам своим и совершенно адекватно, но сама история грехов, в общем-то, ужасающая по большому счёту. Один из «столпов» русского предательства, если только так можно выразиться — князь Мосальский Василий Михайлович. Ну и поскольку мы перешли к печальной истории, я думаю, будет правильным, если в эфире прозвучит вновь фрагмент из замечательной оперы «Борис Годунов» Модеста Петровича Мусоргского.

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы обсуждаем тему предательства в эпоху Русской Смуты начала XVII века. У нас в гостях кандидат исторических наук, доцент университета имени Разумовского, Карен Эдуардович Аксаньян. И мы приблизились от биографии к нравственному резюме, если угодно. Собственно, предателей-то можно еще и перечислять, тех, кого мы назвали, это далеко не все. Был фантастический предатель из предателей Андронов, был человек, который заслужил весьма скверную славу — боярин Салтыков, этот служил полякам просто не за страх, а за совесть, с восторгом, пытаясь перещеголять захватчиков, находящихся в Москве в жестокости, и укорял: «Ну, что же вы так нерасторопны и милосердны? Ну, нельзя же так! Нашего русского человека не удержишь, если не перебьешь как можно больше», вот такой был Салтыков. Но здесь, если мы будем умножать количество, это не даст нового качества. Вы, дорогие радиослушатели, очевидно, уже поняли, что Смута скверна не только тем, что расшатана социальная основа государства, она скверна тем, что расшатана нравственность общества и возвращать эту нравственность пришлось очень тяжело. Но теперь, я думаю, пришло время поговорить о причинах того, что произошло. Почему вышло так, что русская аристократия так быстро на все это купилась и в таком множестве?

К. Аксаньян:

— Я, наверное, начну сначала с конкретных мотивов, а потом постараюсь обобщить. Действительно, в мутной воде Смуты попытались многие ловить рыбку: получить карьерный рост, добиться денег, земель, чинов и должностей, которых в обычной ситуации эти аристократы никогда бы не смогли добиться из-за местничества, которое достаточно жёстко сковывало возможности социальных лифтов для талантливых, но не очень знатных аристократов.

Д. Володихин:

— Ну, Куракин-то высоко мог забраться, да и Трубецкие.

К. Аксаньян:

— С другой стороны, другая часть аристократов чувствовала себя обиженной, вот эта вот обида, глубинная обида связана с теми перетурбациями, которые пережил русский двор как при Иване Грозном, так и при Борисе Годунове. Голицыны перешли на сторону Лжедмитрия I во многом потому, что Годуновы почти двадцать лет их ущемляли на службе. Голицыны проиграли четыре местнических конфликта в 80-е и 90-е годы, это страшное поражение для людей, которые летали так высоко. Они предали, перешли на сторону самозванца, потом стали сторонниками Василия Шуйского, которому служили верно, но возврат как бы Голицыных на положенные им места при Шуйском означал падение Трубецких, теперь Трубецкие чувствовали себя обиженными и предали.

Д. Володихин:

— Трубецкие, которые раньше выигрывали эти местнические схватки с Голицыными.

К. Аксаньян:

— Да, вот этот баланс был нарушен восхождением Годунова и в целом сложной конфигурацией изменений в эпоху опричнины и в постопричнину. К этому надо, наверное, добавить, что, конечно, разъедала душу и развращала сама возможность прихода к власти по головам, что сначала продемонстрировал Борис Годунов, несмотря на свои таланты государственного деятеля, потом самозванец, потом Шуйский, все это разъедало, как кислота. Ну и, наверное, надо поговорить о том, что, в общем, любой начальник, любой руководитель, и уж тем более руководитель государства вечно сталкивается с дилеммой: талант или лояльность? Талантливый человек, он часто тщеславен, честолюбив и просто он не будет молчать, сталкиваясь с проблемой, он будет громко об этом говорить, он будет критиковать, он будет отстаивать свою позицию, защищать её. Лояльный зачастую будет молчать, будет верен, исполнителен, выполнять даже ошибочные приказы, и вы сможете на него положиться, что он не придаст, но он и не принесёт успеха. Примером такой лояльности является царский брат Дмитрий Шуйский, который проиграл всё, что только можно проиграть, но которому царь вынужден был доверять, потому что это родной брат, все остальные могут предать. Любой руководитель и, прежде всего — правитель, постоянно должен выбирать, вот дилемма: лояльность без таланта или талант без лояльности, и искать компромиссы между двумя этими полюсами. Разумеется, это доведённые до абсолюта единицы, человек — фигура противоречивая.

Д. Володихин:

— Перефразируя классика: «Надо что-то третье, да где же его взять?»

К. Аксаньян:

— Ну и, конечно, надо уметь работать с талантливыми, это сложный навык, но вот эта кадровая политика — это важнейшее качество талантливого государственного деятеля. Иван III умел. Иван III умел слушать и терпеть, когда ему говорят поперёк, и поддерживать баланс. Наказывать, но потом возвращать на службу тех, кто проявил нелояльность, но в чьей помощи он нуждался. Он умел побеждать вот эту строптивость русской аристократии, и поэтому Иван III построил Россию.

Д. Володихин:

— Ну, впоследствии батюшка первого царя династии Романовых, патриарх Филарет, он, в общем, тоже достаточно умело вёл дела, поскольку он знал, как обращаться с аристократией, знал её слабости и сильные стороны. То есть были такие деятели, но и вместе с тем они встречались нечасто.

К. Аксаньян:

— Встречались нечасто, и неуверенность в собственном положении вынуждала обращаться к лояльности, исключительно лояльности, что приводило к тому, что талантливые люди чувствовали себя обиженными, чувствовали, что их не слышат, у них нет возможности реализоваться, и это открывало душу, открывало вот эти ворота для предательства.

Д. Володихин:

— Ну что ж, тут, наверное, стоит сказать, что русская аристократия легко поддавалась на эту дурную эмоцию. В сущности, гордыня — мать всех грехов. Талант ущемлённый ещё пока не то душевное качество человека, которое обязательно приведёт к измене, тут может помочь смирение, может быть, сама помощь Божья выведет человека из сложной ситуации, может быть, человек испытывается при этом, но среда, которая породила русскую аристократию в целом, она ведь подпитывала совершенно другие чувства: честолюбие, стремление, даже уверенность определённая в собственной безнаказанности, в том, что: ну, опала, ну, ссылка, но ведь не казнят же, я человек столь высокой крови, что эту кровь не пожелают проливать ради дурного примера. Появлялось желание, в общем, играть в свою игру, а не в то, что требовалось для государя и государства. Русская аристократия очень сильно была воспитана, можно сказать, впитала с молоком матери очень высокое мнение о себе самой, то есть мы — игроки, вот все мы коллективно — игроки на доске большой политики России. Знаете, Карен Эдуардович, поневоле думаешь: может и неплохо, что такая значительная часть высшего политического класса России погибла так или иначе в эпоху Смуты?

К. Аксаньян:

— Ну, следующее поколение было не особенно лучше, можно вспомнить казнь боярина Михаила Борисовича Ше́ина.

Д. Володихин:

— Здесь вы правы, конечно. Собственно, не смогли обеспечить его, фактически предали и продали воеводу, который делал все возможное на фронте под Смоленском, а потом еще и казнили, оклеветав, чтобы вывести из-под удара фактического, так это не называлось, но фактического премьер-министра князя Черкасского.

К. Аксаньян:

— Тем более, что Михаил Борисович человек-то был талантливый, но на язык несдержанный, и еще до начала Смоленской войны предъявлял боярам, что пока он оборонял Смоленск, они-то в Москве полякам предавались.

Д. Володихин:

— По запечьям сидели!

К. Аксаньян:

— Да.

Д. Володихин:

— Ну, что тут скажешь. Понимаете, вот здесь вы поставили талант, лояльность, это вопрос вечный...

К. Аксаньян:

— Как вопрос отцов и детей, просто о нем говорят поменьше, а вопрос-то остается актуален в любую эпоху, и в XXI веке стоит.

Д. Володихин:

— И я, пожалуй, еще одну такую оппозицию поставлю. Понимаете, какая вещь: есть аристократ и есть чиновник. То есть аристократ — это ставка как раз на яркость, на талант, на волю, на умение владеть ситуацией и вместе с тем с пониманием того, что аристократ может быть и честолюбец, а порой даже, ну, это не настолько для него свойственно, он может быть и корыстолюбец. И аристократ — яркая, неоднозначная личность чаще всего. Чиновник — трудолюбивее, исполнительнее, покорнее, однако вместе с тем эффект от него может быть меньше. Что выбрать: что ярче или что проще? У нас не то, что отдельные государи, у нас Россия в течение XVII, XVIII, XIX, XX века решала этот вопрос с разной степенью успеха, но «ходить бывает склизко по камешкам иным, о том, что было близко, мы лучше умолчим», но вопрос стоял и стоит. Талант становится предателем, потому что на него, может быть, больше действует гордыня. И вместе с тем, если это талант, может быть, с ним стоит возиться, может быть, не стоит доводить его до состояния, когда он испытывает этот соблазн? Вопрос очень сложный, и я думаю, самое время нам предложить, дорогие радиослушатели, вам самим обдумать его, как зайти к этой ситуации, которая, вы абсолютно правы, Карен Эдуардович, она на века и века.

К. Аксаньян:

— Она коснулась не только России, любой государственный деятель с ней сталкивался.

Д. Володихин:

— Да, это правда. Ну что ж, дорогие радиослушатели, время нашей передачи подошло к концу. Мы поставили перед вами нравственный вопрос на материале Смуты, надеюсь, кто-нибудь из вас даст себе труд поразмыслить над этим и мысленно, может быть, нас опровергнет, для нас хорошо, что, может быть, нас при этом не будет. И, однако, надеюсь, что могу от вашего имени поблагодарить Карена Эдуардовича Аксаньяна за ту работу, которую он между нами сегодня провёл. И мне остаётся сказать только: благодарю вас за внимание, до свидания.

К. Аксаньян:

— До свидания.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Историк Константин Николаевич Бестужев-Рюмин». Татьяна Агейчева
• «Святитель Лука Войно-Ясенецкий». Анастасия Чернова
• «Морские сражения Русско-Шведской войны». Дмитрий Володихин

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов