«Празднословие. Вопросы неофита». Светлый вечер с о.Стахием Колотвиным

о. Стахий Колотвин. Фото: facebook.com

В нашей студии был настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин.

Разговор шел о значении сдержанности в словах для духовной жизни, что в христианстве понимается под празднословием и почему это считается грехом.

Ведущий: Александр Ананьев

---

А.Ананьев:

— Добрый вечер, дорогие друзья! Меня зовут Александр Ананьев, и я — самый настоящий неофит.

Я крестился чуть больше года назад, и у меня — много вопросов, как их должно быть много у человека, который только-только делает первые шаги в храме.

И я счастлив, что каждую неделю здесь, в студии светлого радио, у меня есть блестящая, уникальная, золотая возможность задать эти вопросы тем, кто готов на них ответить, тем, у кого есть на них ответы.

Разрешите представить вам моего сегодняшнего гостя, настоятеля храма Воздвижения Креста Господня в Митине, священника Стахия Колотвина.

Добрый вечер, отец Стахий!

О.Стахий:

— Добрый вечер, Александр!

А.Ананьев:

— Когда мы с Вами обсуждали за дверью студии радио «Вера» нашу беседу предстоящую, Вы очень метко пошутили, что, наверное, уместнее было бы включить микрофоны, поздороваться со слушателями, и просто час помолчать. Потому, что сегодня я хочу поговорить с Вами о празднословии. О том, что такое празднословие, о том, как его распознать, как его понимать. И беседа будет... самое главное, чтобы она не превратилась в празднословие. Очень важно, чтобы Вы, в какой-то момент мне сказали: «Александр, а вот это уже — празднословие», и чтобы я как-то держал себя в руках.

Откуда я узнал о празднословии? Конечно же, из молитвы Ефрема Сирина. Праздность, уныние, любоначалие и празднословие. Почему из всего длинного, скорбного списка наших возможных грехов он выделил именно вот эти четыре?

О.Стахий:

— Конечно, Ефрем Сирин был монах, и, прежде всего, те поучения, которые он давал, в том числе и через молитву, он давал монахам. Поэтому, в данном случае, мы смотрим, чем же занимается монах.

Монах спасается, прежде всего, через послушание. Потому, что даже... там... нестяжание, или... там... жизнь постническая, и, уж тем более, безбрачие — это для монаха вторично.

Самое главное — послушание. А как это проявить в обычной жизни монашеской? Монах что, в основном, делает? Ну, в принципе, все знают — монахи молятся.

Но, на самом деле, монах молиться постоянно должен, как и каждый христианин — апостол Павел об этом говорит — но вот так, целенаправленно и усиленно — это тоже все понимают — что новоначальный монах не в силах это делать, если его от всего ограничить и оставить ему только молитву.

Поэтому, новоначальный монах — трудится. Он выполняет послушания, как некоторые физические труды, или умственные труды, в монастыре.

И, если мы посмотрим, то человек, который приезжает трудником в монастырь сейчас, на несколько дней, он вообще... то есть, на службы... там... приходит, но, в основном, он именно — приехал потрудиться. Человек приезжает не на несколько дней, и не на месяц, а собирается остаться на годы, и попробовать себя — готов он для монашеской жизни, или нет.

Он — послушник. Он уже больше молится, но, всё равно, в основном, он в трудах пребывает.

Монах рясофорный — ещё побольше молится, поменьше трудится.

И так — до великой схимы. А схимник — далеко не каждый монах в нашей русской традиции становится схимником. Потому, что схимник уже, можно сказать... духовник монастыря считает, что этот монах настолько достиг некоторых... нельзя сказать даже «высот», а — основ монашеской жизни, что он может отвлечься от послушаний, и целиком сосредоточиться на молитве.

Так вот. Поэтому, мы смотрим, и, в молитве Ефрема Сирина, видим, что — первое, что надо избежать — это праздность. Потому, что, понятное дело, если ты уже великий схимник, ты не найдёшь праздности, даже если ты пальцем о палец не ударишь. Потому, что ты будешь в молитве пребывать — за свою душу грешную и за весь мир. А вот если ты только делаешь первые шаги...

Ефрем Сирин, хотя он писал это, уже будучи, конечно, человеком святой жизни, но, по своей скромности, конечно, он себя осознавал, что: «Нет, я только новоначальный монах, и, Господи, сохрани меня от вот этого!» То есть, что? Избежать праздности.

Опять же, человек, который уходит в монастырь, для него нужно понимать: это не выбор, что... там... «несчастная любовь», или «жизнь не удалась, карьера не построилась», всё... там... сгорело...

А.Ананьев:

— ... или просто уйти от выплаты ипотеки?

О.Стахий:

— Ой... ну, это... да, там... может быть, если бы я и решился бы на ипотеку ( я пока не решаюсь ), я бы тоже, может быть, подумал, что лучше бы в монастырь уйти! Но, правда, детей куда-то надо было бы пристроить...

А так, слава Тебе, Господи, монах уходит в монастырь не унывать, а радоваться. Потому, что спасение наше — через радость. Что в миру, что в монастыре.

И самый правильный монах... как, вот, понять, что рядом с тобой монах — монах, рядом с которым ты чувствуешь радость. Не буйное какое-то веселье, а который у тебя не вызывает тоску. Если ты видишь, что кто-то — как мрачная туча...

Причём, бывают очень строгие монахи — и священники-монахи, и даже епископы — но с которыми, по-настоящему, радостно.

Вот, человек, который меня сподвиг на то, чтобы жизнь... как-то... богословию посвятить и священническому служению, покойный архиепископ Алексий Фролов — он был очень строгий человек. Все, кто его знают, скажут — он, действительно, строгий, очень консервативный. Но вот, правда — он был радостный! На него хотелось посмотреть — и сразу порадоваться, поулыбаться.

Так, что тоже — дух уныния монаху чужд.

«Дух праздности, уныния, любоначалия...» Ну, раз монах пришёл подчиняться... не в том смысле подчиняться, что как-то быть, там... у кого-то на побегушках, а — немножко свою свободную волю доверить. Добровольно, никто его не заставляет, это не какое-то рабство, а это — человек добровольно приходит и говорит: «Я вот сам могу ошибиться, поэтому ты, более опытный монах, мой старец, мой наставник духовный, мой духовник — направь меня». Поэтому, он не должен, по гордости своей, думать, что он уже достиг чего-то: «Дайте-ка мне своих учеников, я ими командовать буду, а то чего это я всё время в таких подмастерьях...»

И надо тоже, опять же, вспомнить, что это говорит — ни много, ни мало — сам Ефрем Сирин, который уже — человек святой жизни, и который, в принципе, сам монахов вполне может наставлять.

И вот, мы, как раз, подходим к теме сегодняшней передачи — празднословию. О ней мы, как раз, поговорим давайте отдельно. Просто более глубоко вот сейчас — как некоторая такая база, а так уже — дальше продолжим.

Сейчас, как раз, хотелось бы сделать отступление, и сказать... ну, вот, вроде — ой, всё для монахов, для монахов, для монахов... почему же мы, миряне, это читаем, почему Церковь нам советует это тоже произносить?

А.Ананьев:

— Вы опередили мой вопрос...

О.Стахий:

— Ну... потому, что и сам иногда задаёшься этим вопросом, и, правда, это полезно — задаваться... полезно мирянину задавать своему духовнику вопрос, и, при несогласии со своим духовником — такое тоже может быть, раз ты — человек в миру, а не монах, то ты имеешь право не согласиться с духовником, и мнение своего духовника проверить — насколько оно с мнением церковным нормальным совпадает. Потому, что что-то, взятое из монашеской жизни, совсем неприменимо к жизни мирян. И, зачастую, много трагедий и настоящих духовных травм происходит потому, что сам человек — самовольно, самочинно, по любоначалию — стремится на себя что-то монашеское примерить. Либо, увы, что ещё более печально, ему священник, его духовник — причём, это может быть как монах — духовник какого-то мирского, светского, семейного человека, так и женатый священник — может, наоборот, какие-то монашеские установки человеку закладывать. Это тоже приводит к проблемам, и тоже нужны основы такой... духовной безопасности. В частности, то, что вот наша беседа проходит в Великий пост, когда люди пытаются монашеский устав принятия пищи воспроизвести, причём, в достаточно загадочном виде, в своём домашнем рационе.

В частности, например, такой, крайне распространённый случай. Видят — в календарике написано «сухоядение» — и как-то это понимают: «Ну, сухоядение — это, наверное, без масла, что пищу ты не сдобрил маслом, и она — какая-то более сухая. Даже если это сочный салат из овощей — он, всё равно, без масла сухой». Нет, сухоядение — это монахи не тратили время на приготовление пищи, а больше молились Великим постом вот в такие строгие дни.

Поэтому, человек, который гонится за тем, чтобы у себя дома, на кухне установить монашеские порядки, он, конечно, занимается не тем.

А что же, всё-таки, можно вынести?

Из молитвы Ефрема Сирина — почему её Церковь рекомендует мирянам, причём, во время Великого поста — потому, что пост тоже абсолютно реализуем только в монастырских условиях. Потому, что это — некоторая гармония распорядка дня, гармония Богослужения, гармония и среды вокруг тебя — либо отшельнической целиком, либо вокруг тебя все, правда, постятся.

Если ты живёшь в ритме большого города, то, даже если ты кулинарно полностью пропостился весь день... такой глагол, да... уже, может, не очень торжественный, но который тоже может показать, что... вот... «я такой великий подвижник — преодолел день поста»... но в других аспектах — в аспектах молитвы и общения с другими людьми, возможно, этого поста и не было, и не полностью это возможно, но мы должны, по крайней мере, стремиться.

И поэтому, можно сказать, Великий пост, некоторое удаление в монастырь своей души — то, что она проходит некоторое такое испытание и послушание Церкви, более прислушивается к каким-то правилам, более отречётся своей воли и подчинится церковному уставу, который, однако... как мы помним, приходского устава — нет, и поэтому мы лишь немножко с монашеским соотносимся.

А.Ананьев:

— Ну, я ж не могу не спросить Вас, отец Стахий, а почему вот всё это печатается во всех календарях, во всех брошюрах, и, чаще всего, мы обращаемся в какой-нибудь интернет, на какие-нибудь уважаемые сайты, источники информации, и находим там: вот это вот меню, вот эти вот наставления, которые принимаем по неопытности своей, по наивности, по незнанию — за чистую монету.

О.Стахий:

— Тут нету какого-то заговора — понятное дело, надо что-то печатать, и календари — это те книги, которые... или те сайты — сайты тоже, через посещаемость зарабатывают — которые каждый год востребованы.

Одно дело — ты купил какое-то произведение... неважно — художественное произведение, или наставления духовные... оно у тебя стоит на полочке, или, дай Бог, не просто стоит, но иногда его открываешь, а другое дело — каждый год тебе календарик, тем более, ещё и какие-то рецепты редактор подобрал, и вот, издательство как-то тоже на этом смогло чуть-чуть заработать, и, заодно, помимо этого, издало какую-то душеспасительную литературу, и — слава Тебе, Господи!

Однако, откуда тем же самым редакторам что взять? Они пытаются взять какой-то ориентир, и, учитывая, что приходского устава никакого нету, берут устав монашеский, и пытаются писать так, как они его понимают. И, собственно, вот это понимание... иногда, в каком-то календаре, даже не будет указано сухоядение, а будет написано «пища без масла» — и это... людей они не обманывают, они сами в это верят, и, во что верят, то и воспроизводят.

Но, поскольку мы верим, прежде всего, в Иисуса Христа Сына Божия, а не в кулинарный распорядок дня, то для нас не является проблемой подвергнуть это сомнению, и уже разрешить вопрос со своим духовником.

Опять же, если духовник просто избегает пояснения на то, почему надо сделать, то, возможно, надо предположить, что духовник не очень уверенно учился в семинарии, или он, вообще... там... храмы открывались, возвращались Церкви, и просто батюшку уж призвали от какой-то светской работы, и он вообще, толком, как-то на богословие не обращал внимания. Ну, или просто батюшка — он, сам по себе, очень молитвенный человек, очень аскетичный, поэтому он, может, и лучшего мнения о всех, вокруг себя, и поэтому он думает, что его духовные чада смогут, как он, точно так же, поститься, и тоже — из самых лучших побуждений: «Ну, я же — могу, и я же от этого радость испытываю... а что же, другой человек — не сможет это одолеть?»

Поэтому, тут даже не надо тоже ни на кого обижаться. А если мы чувствуем, что между нами и Христом, между нами и Церковью встаёт мнение священника по какому-то отдельному вопросу, то это мнение надо подвергнуть проверке. Взять, устроить какой-то опрос в своём городе... ну, или... там... на радио «Вера» написать письмо — я думаю, редакция поможет, и даже, может, какую-то выборку подберёт. Потому, что — мало ли, вот, сидит отец Стахий, и всех радиослушателей пытается убедить в каких-то страшных еретических вещах, но — слава Тебе, Господи — то, что я говорю, это не моё какое-то личное мнение и изобретение — просто учился, что-то узнавал у более старших, у более опытных священников, и то, что в моей душе отозвалось, что — вот, это то, что нужно моим чадам, то я и стараюсь сам здесь и воспроизвести.

А.Ананьев:

— Ну, вот, благодаря Вам, я лично только что сделал такой — большой — шаг навстречу пониманию... более полному пониманию, более точному пониманию вот этой очень важной молитвы — покаянной молитвы Ефрема Сирина. Я этого не знал.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— Меня зовут Александр Ананьев. Мы продолжаем разговор с моим гостем, настоятелем храма Воздвижения Креста Господня в Митине, священником Стахием Колотвиным. Сегодня мы говорим о празднословии. И, дабы украсить наш разговор, я тут нашёл несколько блестящих цитат, которыми буду иногда... как бы не сказать, чтобы не свалиться в празднословие... жонглировать?

Потому, что я понимаю, что я ведь не всё понимаю из того, что нахожу в интернете, как выясняется.

Преподобный Амвросий предупреждал: «Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Нередко, от неосторожных слов бывает более бед, чем от самих дел. Человек словесным потому и называется, чтобы произносил слова разумно, обдуманные». Блестящая цитата, над которой стоит задуматься.

Правда ли, что за каждое слово мы будем нести ответ?

О.Стахий:

— Абсолютно! Мы, в принципе, будем нести ответ вообще за всё, что мы своей свободной волей выбрали. В том числе — выбрали, может быть, не самостоятельно изобрели, а с чем мы согласились. Потому, что очень часто человек и сам не рад, что что-то сделал, но если он, с подсказкой лукавого непосредственною в душе — забрался какой-то бесёнок и на что-то посоветовал, на что-то подтолкнул, или — со стороны людей, со стороны чьего-то мнения, со стороны заблуждения, что даже... там... человек другой, верующий, нас к какому-то греху подтолкнул — в любом случае, приняв, согласившись с ним, мы уже показываем Господу, что — вот, наш свободный выбор. Потому, что надо понимать, что... конечно, есть красивый образ Суда, весов, что что-то вот взвешивается, но, однако, этот образ может нас привести к совершенно неправославному пониманию, а пониманию, характерному для средневековой католической мысли, спасения как некоторой торговли. Юридическая теория спасения — что вот, ты что-то сделал хорошее, что-то сделал плохое — уравновесилось там, ещё чуть-чуть домолился, и вот, худо-бедно пришёл... ещё святые за тебя помолились — и раз, в Рай попал, или почти попал. Ну, там... или не попал, но там... поэтому, у наших братьев, средневековых католиков... они ещё там чистилище придумали — подогнали и стихи Священного Писания соответствующие, и так далее.

А.Ананьев:

— Их же изобретением были индульгенции ведь?

О.Стахий:

— Ну, тоже — заодно... тут уже, как бы... если творческие люди — они найдут на чём подзаработать всегда!

А так... конечно, для нас, важно, что мы спасаемся... если мы хотим быть с Богом, то мы с Ним будем. Если мы не хотим быть с Богом — мы с Ним не будем. И Господь, который даже лучше нас разбирается, чего мы хотим, Он никуда нас насильно не засылает. Он не говорит: «Ой... идите, горите в аду!» — ни в коем случае! Господь нас любит. Он нас настолько любит, что что мы захотим — Он относится, как к Своим детям... Он, конечно, в течение земной жизни может через различные радости, или, наоборот, испытания, всё-таки, подбадривать к тому, чтобы мы правильный выбор сделали, но, всё равно, как Любящий Отец, Он, всё равно, оставляет последний выбор за нами. И выбор — на протяжении нашей жизни.

Поэтому, что мы в течение нашей жизни выбирали — то, что нас приближает к Богу, или то, что нас отдаляет — этот выбор Господь и утвердит. И Страшный Суд — он будет страшным не потому, что там Господь страшный... Господь — это Радость, это — Свет, это — Жизнь. А страшным он будет потому, что мы поймём, что вот куда я захотел, и куда я реально пришёл, что вот — наконец-то это открылось. Открылось, как вот, действительно, свитки разгибаются... да, вот... дела рук человеческих, и слова... то есть, абсолютно всё станет ясно. Станет ясно, что мы сами для себя захотели и сделали.

Да, вот, захотел — сказал. Не подумал перед этим — жалко. Но, всё-таки, поэтому Господь нас и сотворил как венец творения, дал нам разум для того, чтобы думать перед тем, как говорить.

А некоторые навыки вполне поддаются тренировке, и поэтому люди, даже далёкие от Христа, Церкви — они через этикет, в том числе, через церемониалы культур вообще не христианских — вот, возьмём Дальний Восток — Японию, Китай — вот эта выдержанность, да, как раз, то, что человек бурю своих эмоций контролирует, и что-то выдаёт только очень вежливое — это, конечно, тоже помогает.

Но нам, как людям верующим, значительно легче. Потому, что мы это воспринимаем не просто, как: «Ой, было бы воспитание, чтобы к нам люди легче относились, и чтобы по жизни, в принципе, было более приятно, и в более подходящим обществе мы вращались, и наши дети...» — и так далее. А мы понимаем, что это нам помогает приближаться к Богу.

Поэтому, тот факт, что нам придётся отвечать за каждое наше слово — это спасибо Тебе, Господи, что у нас есть такое напоминание, что мы — помним: «Господи! Как я рад, что Ты заботишься обо мне, и ценишь даже каждое моё слово, что обращаешь... уделяешь ему внимание, чтоб понять, хочу ли я, действительно, к Тебе!»

Поэтому, то же даже, что вот мы постом молитву Ефрема Сирина прочтём — уже нам Церковь немножко помогает. Мало ли что мы вечером бы сказали, если бы у нас было на две минуты побольше — молитва Ефрема Сирина не очень долгое время занимает. Ну, а тут — слава Тебе, Господи — две минуты наши слова были направлены на то, чтобы прославить Господа.

А.Ананьев:

— Вот, так — раз, у каждого нашего произнесённого слова вот такая высокая цена, и такая большая ответственность возлагается на нас за каждое произнесённое нами слово.

Может быть, перефразируя старую мудрость: молчи — и за праведника сойдёшь? Может быть, молчание, действительно, золото? Может быть, когда тебе хочется сказать — промолчи, и в этом — великая мудрость?

О.Стахий:

— Когда-то — да. Монах, который принимает обет молчания — тоже это такое... величайшие подвиги. Он вполне может обойтись без какого-то вербального общения. Почему? Потому, что он находится в молитве, в постоянном общении с Богом.

Господь сказал: «Нехорошо человеку быть одному...» — и, при этом, Господь-то общался с человеком. И, тем не менее, Он понимает, что человек — он полноценен, только в общении с другими людьми. Поэтому Господь и творит Еву, творит женщину. И, помимо вот уже даже общения, отношений внутри семьи, в принципе, люди общаются между собой — потому, что такой замысел Божий.

Для нас слово — очень важно. Слово — это... вот, то, что мы говорим, каждое наше слово — это проявление нашей природы, которая похожа на Бога. Человек создан по образу и подобию Божию.

Мы открываем Евангелие от Иоанна, или не открываем его, а в храме слышим. Причём, слава Тебе, Господи, даже если мы толком в храм не ходим, но на Пасху пришли, а на Пасху читается чтение... там, вроде охота услышать, что вот — мироносицы пришли на Гроб — это и так мы каждую неделю читаем, на малую Пасху... а тут начинается: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог...» — и говорится о Второй Ипостаси, о Втором Лице Святой Троицы — о Христе — Бог-Слово.

Бог — это Слово. Понятное дело, у нас в русском языке, поскольку русский язык, в том числе и лексически, в чём-то проигрывает церковно-славянскому языку, и не только ему, но и тому же греческому, что у нас не различается слово «слово» и слово «глагол». У нас уже «глагол» — это только про действие какое-то — видеть, ненавидеть... ну, или, лучше — любить.

А, на самом деле, «глагол» — это просто твоё какое-то высказывание. В древнегреческом языке — тоже. «Логос», как раз — «слово», возвышенное, и «рема» ( ну, или, там, в рейхлиновском произношении — «рима» ) — уже глагол, то, что просто ты вот... ну, это мы понимаем — индоевропейский корень слова «речь», даже кто греческого языка из наших радиослушателей не знает, всё равно, может понять, о чём речь, как раз, идёт.

Поэтому, наша задача — понимать, что мы не всё, что произносим — это нас уподобляет Богу. Но, как раз, через общение мы можем тоже Богу уподобиться — в этом есть замысел Божий. Это — часть нам, и мы его проявляем.

Поэтому, когда монах выбирает молчание — большую часть своей жизни, когда христианин выбирает молчание в какой-то период своей жизни ( период — это, например, коллеги на работе судачат, сплетничают, а человек не может это никак исправить, но — хотя бы, помолчал ) — он это выбирает не потому, что он не хочет общаться, а потому, что понимает, что это общение ни к чему не приведёт. А лучше, вместо этого, продолжить общение уже внутренне — общение со Христом, для Которого речевой аппарат совершенно не обязателен.

А.Ананьев:

— И вот, мы продолжим общение ровно через минуту.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— Вы слушаете «Светлый вечер». Меня зовут Александр Ананьев, я, по-прежнему, выступаю в роли неофита, и о празднословии разговор получается гораздо шире, чем просто о празднословии. Я подозревал, что так и будет.

Ведём разговор с настоятелем храма Воздвижения Креста Господня в Митине священником Стахием Колотвиным. Ещё раз добрый вечер, отец Стахий!

О.Стахий:

— Добрый вечер!

А.Ананьев:

— Как я обещал Вам, ещё одна цитата, которую я нашёл. Преподобный Моисей наставлял своих чад: «Между собою храните молчание, — говорил он, — Кроме нужного, ничего постороннего не говорите, и да будет чист ум ваш в молитвах. Укоряйте себя мысленно, и уничижайте, и худшими всех себя имейте, и Бог призрит на смирение ваше и покроет от всех искушений» — и здесь мы опять упираемся в то, о чём я Вас, как раз, хотел спросить, а Вы меня опередили — об обете молчания монахов, который они принимают. Мне показалось, что это то, к чему мы стремимся — в частности, упоминая празднословие в молитве Ефрема Сирина.

О.Стахий:

— Действительно, монах, как человек, который выбирает послушание и молитву как средство на пути ко спасению своей души и вечной радости со Христом, и вечному общению со Христом — он прислушивается к словам преподобного Моисея и старается меньше говорить, больше молиться, при этом, не прекращая заботы о других братьях, потому, что — то же несение послушания... то есть... там... для других братий обед приготовить, или сходить их корзины продать в город, ну, или... там... воды набрать, и так далее, и так далее.

Надо понимать, что вот здесь тоже, как раз, тот случай, который мы описывали чуть выше. Есть монашеские установления, есть что-то, что мы можем частично воспринять для жизни в миру, а есть то, что для нас совершенно не годится. Потому, что для монаха, человека, который должен сосредоточиться на молитве, правда, лучше помолчать. Да и то не всегда.

Вот, например, Святейший Патриарх выходит проповедь говорить — он монах, он... не то, что вот берёт и: «Дай-ка, я, после службы, вместо того, чтобы проповедь говорить, помолчу...» — вышел, помолчал, поулыбался людям и ушёл в Алтарь. Ну, никто не поймёт, подумают, Святейший, наверное, тяжело болен — надо укрепить наши молитвы.

Но Святейший, даже если, может, и какую-то немощь и чувствует телесную, он, всё равно, будет проповедовать. И то же — каждый священник, в том числе и священник монашествующий, каждый епископ какое-то слово, наставление проповеди говорит.

И, более того, преподобный Моисей, когда говорит вот эти слова, конечно, можно предположить, что он их писал на табличке и показывал в окошко своей кельи, затвора. И такие были экзотические случаи — не с ним, так с другими святыми, но, в принципе, скорее всего, он каждый день собирал свою братию и давал им, собственно, наставление.

Более того, вот это мы вспоминаем — древнюю пару: послушник-монах, или, как сейчас вот — духовник обители и просто монахи остальные, что... или даже обитель, где очередной священник из монашествующих служит и к своим братьям обращается с духовным наставлением — всё равно, монашеская жизнь — не отшельническая, а вот уже некоторая братская или сестринская, она подразумевает, что слова — есть, есть эти слова наставления. Но их к празднословию нельзя отнести.

Тут, прежде всего, мне бы хотелось уже... так... на конкретике слова «празднословие» остановиться.

Праздное слово. Праздное — это... ну... по-русски говоря, пустое слово.

А.Ананьев:

— Для себя я это определил как не имеющее отношения к Богу, не обращённое к Богу, и не содержащее в себе Божественного.

О.Стахий:

— Не обязательно.

А.Ананьев:

— Не обязательно?

О.Стахий:

— Не обязательно. Потому, что оно — просто пустое.

Так, мы помним, в Евангелии, у нас есть замечательная заповедь, которая служит камертоном для спасения нашей души — это заповедь любви. Господь о ней говорит, уже незадолго до Своего Распятия. То есть, после того, как Он большую часть Своей земной проповеди завершил.

Да, вот... любовь. Возлюби Бога всем сердцем ( пункт № 1 ), и ближнего, как самого себя ( пункт № 2 ). Это — одна заповедь, и в ней — весь Закон и все Пророки. То есть, и то, что вот можно сформулировать правилами церковной жизни, правилами Священного Писания, и то, что даже вот Пророки прорекли — то есть, то, что мы ещё не понимаем, но что, всё равно, в этой, в нашей церковной, духовной жизни должно проявиться.

Поэтому, мы любую добродетель, и любой грех оцениваем, насколько делу любви это противоречит.

Конечно, человек, когда принимает монашеское служение, он отрекается от мира. И ученики преподобного Моисея — для них бы вот Ваше пояснение, оно, в принципе, было достаточным. Потому, что у них задача не стоит — беседовать с людьми. Их задача, правда, вот — что-то обращённое к Богу.

А человек, когда в миру, он вполне может — конечно, памятуя о Боге, потому, что первая часть заповеди — именно о стремлении к Богу, и, прежде всего, стремление к Нему, а, во вторую уже очередь, любовь к ближнему. Но, однако, через любовь к ближнему.

То есть, если слово не наполнено — то есть, пустое, праздное... празднословие — можно сказать, пустословие... то есть, пустословие — когда ты не то, что ничего не делаешь... у нас просто праздность — ты, значит... вот, какой-то ленивый человек — нет, если ты делаешь пустое дело, ты — такой же праздный.

Например, если человек сидит и, может, очень напряжённо весь день играет в домино, и запивает пенными напитками, и это не его какой-то выходной, после того, как он из шахты вышел, где он, до этого... там... несколько суток добывал полезные ископаемые, чтобы наша Родина богатела, славилась, и все менеджеры среднего и высшего звена могли тоже какие-то свои зарплаты, благодаря этому, получить. А если он изо дня в день это проводит, то, действительно, несмотря на напряжённую деятельность, эта деятельность — пустая.

Однако, если человек — правда, это для него — выходной, и какое бы, вроде, дело ни было пустое, но если оно служит любви к людям — оно уже не праздное. И слово, какое бы оно ни было... нам казалось бы, не очень важное, но оно наполнено любовью к людям, оно очень важно.

Поэтому, замечательный у нас есть выбор, как о ближних позаботиться. И у нас, порой, нету сил — даже, как-то, физически — о ближних позаботиться, но словом мы можем их приободрить. И, поэтому, когда мы встречаемся с друзьями, и радостно начинаем с ними общаться — это не празднословие. И даже, когда не начинаем. Час прошёл, два — прошло, три часа прошло, или уже светает, и мы не встаём на работу, чтобы идти... там... служить службу, или операцию на сердце делать, или другую работу, в которой нам нужна, действительно, ясная голова — у нас впереди, например, второй выходной, или, хотя бы, нам вечером выходить, и поэтому мы сможем, уже при свете дня, чуть-чуть вздремнуть — замечательно! Мы проявляли свою любовь, наши слова — не пусты. Они... пусть, они не были наполнены именно молитвой ( что, вот именно, мы с Богом общались ), но, в этот момент, мы общались с человеком, и эта радость — с нами.

Поэтому, вот... наше состояние общения с нашими ближними... тут уже дальше стоит сказать о том исключении из этого правила, то есть, что — не перепутать, но, в принципе, стандартное состояние нашего общения с ближними, в самом широком смысле слова — радостное. Это состояние — райское. Это вот то, как Господь говорит: «Сотворим человека, подобного ему. Нехорошо человеку быть одному». И в Раю — это будет постоянное общение. И надо понимать, что это будет, конечно — самая главная Радость — постоянное общение с Богом, и уже никакой грех нас не будет отделять, и у нас не будет... нам не нужно будет таких усилий предпринимать, чтобы... там... молитву Ефрема Сирина прочитать... если б мы поклоны не делали, мы бы и молитву эту... там... она бы у нас вылетала из головы — усилий уже не будет, но также это, конечно, будет и радость общения внутри Царства Божия.

А.Ананьев:

— Вот, о чём я думаю, отец Стахий... Исходя из того, что Вы сказали, я понимаю одну удивительную вещь. Прелюбодеяние — не может быть относительным: вот в этой ситуации — это прелюбодеяние, а в этой — нет. Убийство не может быть относительным. Убийство — это убийство, и это — определённый грех.

В то же самое время, празднословие, получается, что штука-то — относительная. То, что для меня является праздным — дескать, ну «не болтай пустое», для кого-то другого, кто не может остановиться и продолжает мне всё это рассказывать — для него это очень важные вещи. Правда ли, что празднословие относительно?

О.Стахий:

— Неправда. Точно так же, как прелюбодеяние — вещь не относительная.

Да, если ты взял и понимаешь, что вот по любви нужно взять и вступить в физические близкие отношения с каким-то человеком, и это, правда, будет по любви к Богу и к человеку, что, правда, это — твой законный супруг, то никаким это грехом не является. Это — добродетель.

А если ты уже переступаешь через что-то, предаёшь, отступаешь от любви, заповедью о любви твои действия не проверяются — вот этой заповедью «возлюби Бога всем сердцем... и ближнего... как самого себя», то, значит, ты уже грешишь.

То же самое и с празднословием. Возможно... кроме того, тут мы не отнимаем того, что люди разные: кто-то — экстраверт, кто-то — интроверт. И, наоборот, может быть, экстраверт — ему легче с интровертом общаться в том плане, что два экстраверта — они только перебивать будут друг друга, перетягивать одеяло, а так — люди, в принципе, друг друга дополняют. В том числе, вот... как старец Паисий Святогорец замечал, что даже, порой, браки более крепкие, когда — полная противоположность характеру... как пазл соединяются люди.

Вот, у меня тоже жена — человек молчаливый, а про меня... я думаю, если со мной никто лично и не общался, уже, за время передачи, всё понятно стало.

Да, люди друг друга дополняют. Причём, дополняют удивительным образом. Потому, что, правда, когда я, например, прихожу домой, и я весь день говорил, мне уже говорить — неохота. Я, правда, лучше помолчу. А жена была с детьми, они тоже — ни на секунду не замолкают, но, поскольку они все ещё дошкольного возраста, общение с ними — оно... ну... не является настолько полноценным, и, конечно, ей тоже охота чем-то поделиться со мной. И, то есть, тут — наоборот, получается, дополняет то, что я, как более молчаливый, выступаю, а жена, может, большее какое-то время говорит. И это — здорово!

Однако, если ты, вместо того, чтобы оценивать заповедь любви во по этим двум критериям — Бога и ближнего любишь — берёшь и вот это третье к ней добавляешь: «Нет, а самое главное — любить себя» — то тут ты обязательно срежешься. Если ты оцениваешь слово праздное именно по себе, а не по «...ближнего, как самого себя», значит, ты уже грешишь.

Причём, ещё не начиная празднословие, ты, в принципе, уже... в самом начале у тебя критерий оценки неверный. Поэтому, то же — если у тебя с глазомером плохо, и надо яму перепрыгнуть, ты... может, у тебя силы и есть её перепрыгнуть, но... просто думаешь: «А, чё там особо отталкиваться...» — чуть-чуть оттолкнулся — и в яму улетел, а там, как раз, трубу с кипятком прорвало...

Поэтому, здесь нам очень важно понимать, что если мы делаем по любви, то значит — это слово не праздное.

То же, порой... вот, мне, как священнику, приходится сталкиваться, что мне говорят не какую-то ситуацию, из которой я могу дать какой-то конкретный совет, помочь человеку, что... ну... у человека, например — просто горе. И ему надо что-то сказать. Ему нужно, чтобы батюшка его выслушал. Причём, я уже, может быть, эту ситуацию знаю, и, более того, я это — слушал. Но, в данном случае, кажется — лукавый-то мне шепчет: «Зачем ты слушаешь эту старушку про её, там... не дай Бог... пьющего сына, и так далее, уже в 105 раз...» — нет, ей Господь меня послал, и она вот это говорит, и тоже ей легче становится. Не то, что она вот выговорилась, но то, что... да, вот, я говорю: «Ну, давай вместе помолимся за него как-то...» — и уже это было не зря. И даже не зря, что подождали люди, которые, может быть, с очень важными вопросами конкретными стоят, и тоже, может быть, опаздывают или на работу, или... там... к деткам, наоборот, после работы, к своим возвращаются, и тоже там задержались. Это — важно, нужно, это можно делать.

Кроме того, если нам даже человек какой-то неприятен, но мы ему можем, тем самым, помочь, то тоже — лучше потерпеть. Однако, вот — где, как раз, не нужно? Где — не по любви.

Человек, пусть даже из лучших побуждений, он начинает вводить себя в осуждение, нас в осуждение, в клевету в какую-то, в распространение сплетен — а там уж и не знаешь, где истина, где — ложь, и поэтому, волей-неволей, где-то и поклевещешь, то уже — слово становится пустым, слово становится праздным. Потому, что в нём нету любви. Нету любви — ни к Богу, ни к человеку.

Причём, мы, всё равно, выносим оценочные суждения в нашем общении всегда, и тут другой постоянный вопрос, который священникам задают: где граница между осуждением и рассуждением? Тут мы смотрим — на цель.

Надо помнить, что если мы человека любим, мы к нему обязательно стремимся. Любим жену — к жене стремимся, любим друзей — стремимся с ними повидаться. И даже если мы не человека любим, а любим какое-то дело — любим посидеть почитать вечерком, или, в конце недели, в футбол поиграть, или... там... в театр сходить, неважно — значит, мы к этому будем стремиться, это становится нашей целью. И любовь к Богу — это то же, что Бог — это наша цель.

Если наше слово не имеет цели, которая нас приближает к Богу и к людям, значит, оно уже праздное.

Если мы берём и, правда, говорим: «Такой-то человек — нехороший. Он наносит вред господину А и господину Б», — и на этом мы заканчиваем, или переливаем из пустого в порожнее — это, правда, празднословие, осуждение и только грех, груз для души — и для нас, и для слушателя, и для всего вот круга общения.

Если мы действуем по любви, и говорим: «Да, человек А человека Б обижает. И что мы можем сделать? Давай, вместе подойдём к человеку А, и его либо ласково попросим, либо как-то более радикально от него потребуем, чтобы он прекратил эти обиды! Сможем мы в этом помочь? Давай, посоветуемся, как лучше поступить».

Или мы взяли, оценили, что человек А недоступен для нашего воздействия, и мы человека Б — идём и вместе утешаем. Если мы для этого обсудили наши слова — возможно, те же самые фразы, абзацы и минуты на это потраченные, или, не дай Бог, часы — уже перестают быть праздными. Они успевают наполниться.

Более того, дорогие братья и сестры, нам подарок Божий, что мы живём в рамках времени. Что, раз мы сделали какой-то сосуд из слов, и они праздные, тут мы можем взять и... наконец, думаем: «Ой... что же... а наполнения-то нету...» — и начать скорее наполнять. Наполнять пользой, добиваться какой-то цели, добиваться того, чтобы наши слова к какой-то любви к Богу или к людям приводили.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Ананьев:

— Вы слушаете «Светлый вечер». Мы продолжаем разговор о празднословии с настоятелем храма Воздвижения Креста Господня в Митине священником Стахием Колотвиным.

Отец Стахий, вот, Вы сейчас рассуждали о тех, кто в приступе празднословия начинал осуждать, и нести слова, полные негатива и разрушения, осуждения...

Я почему-то полагал, что, как раз, это имел в виду апостол Павел, когда писал: «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших». Думал, что не может быть, чтобы апостол Павел имел здесь в виду банальное сквернословие.

О.Стахий:

— И это тоже!

А.Ананьев:

— Это — тоже?

О.Стахий:

— Да. Просто... мы же не едим яблочко, если оно чуть-чуть подгнило, а если сильно подгнило — и подавно не едим!

Поэтому, конечно, слова апостола Павла, когда мы толкуем, мы можем и более широко толковать, и более узко.

А.Ананьев:

— Правильно ли я понимаю, что Вы сейчас утверждаете, что сквернословие — это изрядно подгнившее празднословие?

О.Стахий:

— Конечно. Потому, что сквернословие пользы никакой нам не приносит.

У нас противник недаром назван лукавым, что... тоже вот, такой оттенок — не просто злой и злобный, что вот — лукавый. Ну, там, особенно кто... люди каких-то вот рабочих специальностей — да, если вот... со скверным словом человека не подбодришь, то он — не поработает, да? То есть, вроде, для пользы дела ты это слово произносишь. Всё равно, оно получилось — бессмысленное.

Просто исправлять всегда тяжелее, чем сделать правильно. Если человек, какой-то вот работник, научился воспринимать команды только с применением таких слов, то, конечно, он... воспринимая некоторую гнилую пищу, уже человек к ней привыкает, и пищу не подгнившую ему уже тяжело переваривать. Так то — принял уже подгнившую пищу, она — более мягкая, разложившаяся уже...

А.Ананьев:

— Ужас какой...

О.Стахий:

— ... да... желудочному соку меньше работать...

Поэтому, конечно, исправлять тяжелее, но это — не повод. Если ты людей любишь, ценишь — то есть, вот, это — твои работники, которых тебе надо организовать — то надо и без скверных слов с ними обходиться.

Да, если это человек, на которого ты злишься, и ты хочешь, чтобы он к тебе злобы не испытывал, то — тоже, если ты его какими-нибудь скверными словами будешь в этом направлении подбадривать — тоже сатана обманывает. Ты тоже, наоборот, только всё портишь.

Если человек в тебя грязью кинул, и если ты его, в ответ, грязью забросал, то глупо предположить, что потом он тебя струйкой чистой воды из рукава, как царевна-лебедь, плеснёт. Потому, что если он ещё и от тебя твою грязь получил, что же ему возвращать останется?

Поэтому, конечно, сквернословие — это радикальный такой... ну, можно сказать, всё-таки... даже тут я, может быть, поменяю своё мнение... Празднословие, всё-таки — это некоторая пустая оболочка, праздный — значит, пустой, не имеющий наполнения. Сквернословие — это мы взяли, убрали всю любовь, всё стремление к Богу, и тут — более радикальный случай — наполнили какой-то гадостью.

А.Ананьев:

— Ну... наверное, я, как неофит... мне позволено — мог бы и поспорить с Вами. Я знаю, как минимум, двух человек, которые самыми нехорошими словами способны и говорят о самых высоких чувствах — это, вообще, возможно?

О.Стахий:

— Увы, сатана — он не может нам ничего предложить того, что мы действительно бы захотели. Поэтому, он может только паразитировать.

Он говорит: «Вот, видишь, какие твои чувства! Я помогу тебе их выразить красивее...» А иногда он может даже сказать: «Видишь, какие твои чувства! Я могу их выразить не только красивее, а так, чтобы они ещё лучше запомнились!»

Но, тоже, если мы возьмём и увидим очень важную, например, социальную рекламу — ну, например, против абортов. Если какие-то плакаты наклеить, и просто там показать кусочки деток, разрезанные скальпелем, маленькие ручки-ножки, и как вот это ужасно — да, вроде, это кого-то будет останавливать, да особо — нет. Но, при этом, люди, которые смотрят, они будут, наоборот, свыкаться с мыслью, что: «Ну... в принципе, ничего страшного... я каждый день вот ездил по городу, и видел, как там ручки и ножки детские лежат... распотрошённые...» — увы, натурализм... И поэтому, когда человек, в радикальной ситуации, когда он собирается делать аборт, и от него отвернулись близкие люди, он думает: «А, в принципе, ничего страшного...»

Точно так же и здесь. Понятное дело, это — вещи несопоставимые по вреду, всё-таки, вред физический и вред словесный — он различается. Но смысл — тот же самый. Что если ты берёшь и принимаешь помощь сатаны, то сатана, конечно... он не до конца обманывает, он — именно лукавит.

Как и в Раю, он Адаму и Еве не полностью ложь сказал. Он говорит: «Вот, если вы возьмёте этого плода кусочек скушаете, то вы узнаете, что такое жизнь, и что такое смерть...» — и что, обманул? Люди, до этого, знали, что такое жизнь только, а тут — они, и правда, узнали, что такое жизнь, что такое смерть, и мы это до сих пор очень хорошо знаем и чувствуем, и каждую секунду своей жизни, можно сказать, мы к смерти двигаемся. То есть, в чём-то сатана не обманул. Поэтому, и здесь, увы, надо отказываться от этих паразитов.

Понятное дело, если мы возьмём и будем выбирать к Пасхальному столу себе кусочек мяса, и нам положат на весы, и смотрят: один кусочек мяса — 1.5 кг, а другой — 2 кг, но тот, который 2 кг — там просто полкило личинок копошится каких-то там...

А.Ананьев:

— Умеете Вы найти образы... пугающие...

О.Стахий:

— Это, просто, пока ещё пост идёт, поэтому... может... наоборот, чтобы не чересчур об этом размышлять, а ещё немножко сосредоточиться на предстоящих постных днях... То — мы ж не будем выбирать: «Ну, больше — это же лучше!» Нет, мы поймём: «Да нет, зачем... лучше я возьму не такое яркое, не такое запоминающееся, и не такое, в чём-то, может, более прекрасное... а такое — вполне банальное, без личинок, полегче весом, и им обойдусь».

Увы, конечно... тут мы просто любим человека не за его грех, а потому, что у него, помимо греха, есть ещё и добродетель. Поэтому, когда нам нравится поэтика выражений человека, нравится та творческая искра, которую Господь ему даровал, это вовсе не значит, что мы в человеке должны любить и его грешную сторону.

Да, мы всегда любим грешника, но ненавидим грех. Мы всегда любим добродетель в человеке, и всегда стараемся выискивать... и даже, более того, когда мы видим человека, который совсем не поэтично, не о высоких чувствах, а просто грубо, грязно ругается, но мы знаем, что — нет, это — хороший дядька, хороший работяга, и у него вот масса плюсов, то мы ж его тоже начинаем любить и ценить — не за это.

Так и здесь — когда, вроде, человек, наоборот, поэтичный, возвышенный, о здоровских каких-то вещих говорит, и о каких-то светлых, и это как-то отзывается радостью в нашей душе, то мы, всё-таки, стараемся: «Да, вот это — наносное, это можно убрать, это вот — в лучшем случае, пилюли, в которых ничего нет — эффект плацебо, а, в худшем случае, мы, вместе с полезными витаминами — уже поглотали какую-то отраву».

А.Ананьев:

— В рамках адаптации понимания празднословия к жизни современного человека, не могу не спросить Вас: отец Стахий, а как Вы относитесь к этикету, современному этикету?

О.Стахий:

— Хорошее техническое средство. Тем более, нельзя сказать, что этикет современный чем-то отличается... то есть, этикет — то, что, всё-таки, назовут люди более воспитанные — это некоторая вещь консервативная.

Однако, есть корпоративная этика. У меня там... папа, вот уже много лет, корпоративной этикой, стандартами, комплаенсом занимается. Я в этом... имею смутное представление, но некоторое представление имею. И правда, если мир — без Христа, и Христа убрать, и нету какого-то стимула, то можно... вот... можно сказать, в рамках теории общественного договора, чтоб всем было лучше, люди договариваются как-то ограничивать свои страсти — причём, это же не только речи касается — в своих действиях, чтобы другим было приятнее.

Поэтому, куда грациознее использовать ножик и вилку, чем стараться... там... от локтя... как-то... ложкой всё хлебать. И со словами — то же самое.

Если человек взял и натренировался, или родители его так воспитывают — они большие молодцы. Другое дело, что... это если мы, особенно, почитаем литературу XIX века... вот, высшее общество, и все... никто не ругается, как сапожник — это, наоборот, считалось непозволительным — но люди друг друга в стихах так оскорбляли — вроде, возвышенно — что это приводило к дуэли, к смерти... да, там... Теккерея, «Ярмарку тщеславия» вспоминаем, да? Все, вроде, общаются формально, технически возвышенно. И — никакого грубого слова. Всё — на «Вы».

А.Ананьев:

— Но — ни капли любви...

О.Стахий:

— Да. Но — ни капли любви. И тоже получается, что этот этикет — это пустая оболочка, и получается — настоящее празднословие.

Если же мы, однако, воспринимаем этикет как некоторую базу, фундамент, на котором мы уже можем легче... вот, у нас не хватило сейчас любви, и мы, хотя бы, чтобы в ненависть не спуститься... как вот у лифта — распорки, которые при падении, если трос обрывается, они встают, и человек — да, он вверх не уедет, на свой этаж, и, возможно, ему придётся просидеть без света, в душной, маленькой комнатёнке часа 2 или 3, пока его из этого лифта достанут, но он, по крайней мере, не разобьётся. Точно так же, этикет помогает человеку, даже когда добродетели не хватает, а страсти живут, чуть-чуть притормозиться, и вниз не улететь.

А.Ананьев:

— Вот, как раз, в контексте этикета, хотел вспомнить о забавном понятии, которое называется «elevator talk». О нём я узнал совершенно недавно, и это объяснило, почему все китайские туристы во французских отелях пытаются со мной разговаривать в лифте.

Оказывается, по правилам современного этикета, нельзя в лифтах ездить молча. Если с тобой едет совершенно незнакомый человек в лифте, обязательно надо с ним поддержать праздный разговор — о погоде, о том, какой красивый отель, о том, какой красивый лифт — неважно о чём, лишь бы не молчать. Вот, это является празднословием или нет?

Хотя, я уже, наверное, ответил для себя на этот вопрос. Как регент в церковном хоре имеет в руках свой камертон, который чётко сообщает ему ноту, так и у нас есть в руках этот камертон, и он называется — любовь. Есть любовь — это не празднословие, нет любви — это празднословие. Правильно?

О.Стахий:

— Правильно. У нас тоже... даже не обязательно куда-то в гостиницу... люди в больших городах, в отличие от более маленьких поселений традиционных, не знают своих соседей.

Так, что — мне приятно, когда со мною здороваются и соседи, которые, по сути, мне почти не знакомы. И я, наоборот, не дорабатываю — иногда я могу проехаться с человеком молча. Вызвали лифт, проехали, ну и... единственное, там... вы выходите — какие-то технические...

То есть, здесь — тоже это здорово. Это — здорово, это — минимальная вежливость. Пусть мы не заговариваем даже, возможно, о погоде, но, в любом случае, уже даже то приветствие, пока лифт несколько этажей проехал — это здорово. Поэтому, хорошо, что люди что-то такое придумывают, чтобы показать свою любовь — в самом широком значении слова — к окружающим, даже к незнакомому человеку.

А.Ананьев:

— В завершение программы, хочу вспомнить, как определял празднословие преподобный Ефрем Сирин — сам автор этой замечательной покаянной молитвы, которую мы читаем весь Великий пост.

«А что такое праздное слово? — писал он, — Обещание веры, не исполненное на деле. Человек верует и исповедует Христа, но остаётся праздным, не делает того, что повелел Христос. И в другом случае бывает слово праздным — именно, когда человек исповедуется — и не исправляется, когда говорит, что кается — и снова грешит. И худой отзыв о другом есть праздное слово — потому, что пересказывают, что не было сделано, и чего не видят».

Отец Стахий, за этот час Вы открыли для меня кое-что новое, чего я не знал, и заставили задуматься о том, о чём я не задумывался. И я очень надеюсь, что наши слушатели тоже нашли наш разговор не празднословием — ну... это было бы странно — а он оказался им полезен.

Вновь вернуться к нему можно на нашем сайте radiovera.ru, а сегодня о празднословии мы беседовали с настоятелем храма Воздвижения Креста Господня в Митине священником Стахием Колотвиным. Большое Вам спасибо! До новых встреч — будем надеяться встретить Вас здесь снова.

А меня зовут Александр Ананьев. Спасибо за то, что провели этот час с нами. До новых встреч!

О.Стахий:

— До свидания!